Лазутин Иван. Сержант милиции

временами, когда эта любовь распирала и захлестывала его - это
особенно остро чувствовалось весной, - он вечерами, лежа в кровати,
перед тем, как заснуть, рассказывал ей, как умна и добра Наташа. Не
вводя мать в подробности своей работы и своих отношений с Наташей,
Николай сознательно посвящал ее в то, что не являлось секретным, и тем
самым старался обогатить внутренний мир Марии Сергеевны, который у
некоторых матерей, он знал, бывает ограничен жалким и обидным крутом
сковородок и кастрюль.
- Как Наташа? Не помирились? - спросила Мария Сергеевна, уже
забыв о Миле.
- Пока не до этого, мама. Ты же знаешь, если я не раскручу дело
Северцева, то грош мне цена. А Наташа что - Наташа никуда не уйдет.
- А уйдет?
- Уйдет? Найдем другую, - шутя ответил Николай, как будто
разговор шел о чем-то совсем незначительном. Он знал, что говорит
неправду, что не так-то легко ему после разрыва на Каменном мосту. Тем
более он не допускал даже мысли о том, что Наташа может уйти навсегда.
Потерять ее для него означало потерять то огромное и важное, что
составляло другую половину его жизни, без которой первая совсем
зачахнет. Так по крайней мере ему казалось. Но он был твердо убежден,
что неправа Наташа, что она должна первой сделать шаг примирения.
Работу свою он ни за что не бросит, а за ней остается право понять
свою ошибку и прийти к нему. Если, конечно, она любит.
Услышав телефонный звонок, Мария Сергеевна вышла в коридор и
вскоре вернулась. По лицу ее Николай понял, что звонят ему.
- Мне?
- А то кому же, не дадут позавтракать.
Такой ранний звонок был неожиданным.
"Очевидно, что-то важное", - подумал Николай и с тревогой взял
телефонную трубку.
Звонил капитан Бирюков. Голосом, в котором звучала искренняя
радость, он сообщил, что из Люберецкой городской милиции передали:
пиджак Северцева находится в Люберцах, в магазине продажи случайных
вещей.
В какое-то мгновение Николай почувствовал себя всадником,
которому после долгой скачки без поводов вновь удалось поймать повод и
снова почувствовать себя хозяином горячего, норовистого скакуна.
- Мама, я уже сыт. Сообщили важную новость.
- Насчет шоферов?
- Нет, мама. Тут наклевывается след посильней.
На улице Николай случайно тронул карман пиджака. "И когда она это
успела? - удивился он, обнаружив бутерброд и пирожок, завернутые в
пергамент. - Знает, что откажусь, так на вот тебе - хоть тайком, а
всучит".

24

В загородном ресторане "Волга" за отдельным столиком сидел
горбоносый смуглый мужчина в золотом пенсне и, медленно потягивая из
бокала пиво, время от времени тревожно посматривал на часы. Можно было
без труда понять, что он кого-то ждет.
Как всегда утром, ресторан был почти пустой, если не считать трех
- четырех пар, сидевших за столиками у открытых окон, затянутых
зеленым плюшем.
Когда стрелка электрических часов на стене сделала маленький
прыжок на одиннадцать, в зал вошла модно одетая дама в черных
перчатках и с черной замшевой сумочкой в руках. Ей было не более
тридцати лет. Широкополая соломенная шляпа очень шла к ее тонкому,
выразительному лицу. Окинув взглядом посетителей, она плавно, но
уверенно прошла между столиками и села напротив мужчины в пенсне.
- Как доехала? - тихо, сквозь зубы спросил тот, не поднимая
головы.
- Спокойно, - также безучастно ответила дама, доставая из сумочки
веер.
- По моим расчетам, ты должна приехать двадцать шестого.
Четвертый день я вынужден пить водку с этим отпетым негодяем
Петуховым.
- Я приехала бы и раньше, но уже перед самым отъездом мне
показалось, что за мной следят. Ну, а насчет Петухова ты меня не
удивил. Он еще не обобрал тебя?
- Пока нет. Но сна лишил.
- Нужно уходить от него немедленно. Он человек нечистый и к тому
же наверняка на примете.
- Да, он измельчал. В Новосибирске был не таким. А как там?
- Поставили все вверх дном.
- Как же ты смогла уехать?
- Это был большой риск. Ты что-нибудь заказал?
- Что ты хочешь?
- Фруктов и сухого вина. Деньги целы?
- Целы.
- В безопасности?
- В полнейшей. Аккредитивы на предъявителя.
Никак не предполагали эти собеседники, что за ними мог кто-нибудь
наблюдать в этом маленьком ресторане на окраине Москвы. А за ними
наблюдали...
Удостоверившись, что мужчина в пенсне и дама с веером - те самые
супруги Иткины, которых разыскивает Новосибирская прокуратура, Бирюков
решил, что медлить нет смысла. Он еще раз взглянул на фотографию в
блокноте, который держал так, как будто что-то в нем записывал, и
пришел к выводу, что сходство полнейшее: нос, глаза, пенсне, острые и
глубокие залысины на высоком лбу, две складки на худых щеках - все
было настолько, как выражаются юристы, идентичным, что в сходстве не
оставалось никакого сомнения.
Встретившись глазами с мужчиной в сером однобортном костюме,
сидевшим несколько поодаль от столика Иткиных, Бирюков сделал ему еле
уловимый знак. Тот поднял над столом ладонь правой руки и снова
опустил ее. Этот бессловесный разговор был понятен лишь им двоим.
Человек в сером костюме был сотрудник Новосибирской прокуратуры.
Бирюков встал и направился к столику, за которым сидели Иткины.
- Товарищ, здесь занято, - уронив на скатерть пепел от папиросы,
предупредил мужчина в пенсне. - Есть же свободные столики.
- Мне нужен не столик, а вы.
- Позвольте, кто вы такой и что вам нужно? - Мужчина в пенсне
откинулся на спинку стула.
- Мне нужны супруги Иткины.
Бледные тени страха прошли по лицу оцепеневшего мужчины. Глаза
дамы округлились в испуге, а губы сжались в тонкой ярко-красной
полосе.
- Вы арестованы. Следуйте за мной, - тихо проговорил Бирюков и
положил перед ними ордер на арест.
- Что прикажете? - услужливо спросил подоспевший официант.
- Мы уходим, - вежливо ответил Бирюков и пропустил впереди себя
Иткиных.
Неподалеку от ресторана, в тихом зеленом переулке, стояла
милицейская "Победа", в которой сидели шофер и старшина Коршунов.
Сотрудник Новосибирской прокуратуры из открытого окна ресторана
видел, как захлопнулась дверка машины и "Победа" скрылась из виду.

25

В Люберецкое линейное отделение милиции Захаров приехал рано.
Вместе с ним прибыли Ланцов и Северцев. До открытия магазина продажи
случайных вещей оставалось около часу. Захаров и Ланцов детально
обсудили план действий. Начальник отделения выделил им на подкрепление
оперуполномоченного Санькина, которому в прошлую ночь пришлось спать
не больше двух часов: по заданию начальника он вел срочное
расследование. Дорогой в магазин Санькин несколько раз принимался
протирать красные глаза, напоминая при этом человека, которого только
что разбудили и он не поймет, где он и что за люди с ним рядом.
Слева от дороги по кое-где вытоптанной ромашковой лужайке важно и
медленно плыл гусиный выводок. Неуклюже переваливаясь с боку на бок,
еще не оперившиеся гусята, покрытые зеленовато-желтым пухом, вытянув
свои тонкие шейки, растянулись длинной цепочкой и жалобно пикали.
Старый большой гусак, возглавлявший выводок, остановился на середине
лужайки и, гордо изогнув свою красивую шею, осмотрел строй молодняка и
принялся щипать траву, постоянно кося красноватым глазом то на дорогу,
откуда каждую минуту могла угрожать опасность, то на гусят, словно
проверяя, так ли они себя ведут.
Самый маленький гусенок, уцепившись за толстую травинку, тянул ее
изо всех сил на себя и, когда та оторвалась, смешно припал на зад,
потом неуклюже вскочил и, радостный, что он тоже одержал победу,
побежал с травинкой. Желая похвастаться, он пикнул и уронил ее. Но
старому гусаку было не до этого. Заметив, что к гусиному стаду
незаметно, как бы между прочим, подстраиваются две курицы, он
по-змеиному вытянул свою длинную шею и с грозным шипеньем пошел на
них. Испуганные куры, кудахтая, со всех ног кинулись через дорогу и
успокоились только тогда, когда у завалинки дома попали под защиту
старого крепконогого петуха, отливающего на солнце всеми цветами
радуги.
На Северцева от этой окраинной улицы маленького городского
поселка, которая почти ничем не отличалась от деревенской улицы,
повеяло чем-то до боли знакомым и родным. Уловив запахи укропа, мяты и
горьковатый дымок русских печей, он вздохнул полной грудью и вспомнил
о матери. Уже цвела картошка. "Как там теперь она одна справляется с
огородом?" Москва, университет, студенческий городок... - все вдруг
показалось далеким, чужим и неестественным.
Шли молча. Санькин про себя горевал, что ему не удастся пойти на
покос, так как опять аврал. "Авралом" его начальник называл всякую
неотложную срочную работу. Захарова мучил свой вопрос: "А что, если и
здесь впустую?" Ланцову в голову лезли разные мысли, но только не о
пиджаке Северцева. Привыкший быть спокойным даже в тех операциях, где
каждую минуту грозит опасность и приходится рисковать, он шел с
бездумным и спокойным чувством, с каким дворник берет метлу, чтобы
подмести осыпавшиеся с деревьев листья.
Не доходя метров пятидесяти до магазина, Захаров заметил, как
хромой, средних лет инвалид отмыкал большой лабазный замок на серой,
изъеденной дождями и ветром двери. Рядом с ним стояли молоденькая
девушка в синем халатике и пожилая женщина в клетчатом платье.
- Доброе утро, - поприветствовал их Захаров.
- Наше вашим, - ответил инвалид и, с грохотом отбросив железную
накладку, широко распахнул дверь. - Сегодня на полчаса раньше. План.
Прошу.
Захаров предъявил удостоверение личности и попросил на время
никого не впускать.
Дальше все пошло удачно. Северцев узнал свой серый коверкотовый
пиджак, на котором была неустранимая примета: на правом рукаве у
изгиба локтя маленькая, величиной с булавочную головку, подпалинка. Ее
оставил товарищ по школе Костя Трубицин на выпускном вечере. От
радости, что наконец-то разрешили курить в открытую, тот так
размашисто и с таким нажимом чиркнул о коробок спичкой, что от головки
отлетел кусочек горящей серы и упал на рукав пиджака Алексея.
Подтвердились и другие приметы.
Захаров составил акт на изъятие пиджака. Заведующий магазином,
которому, очевидно, уже не раз приходилось сталкиваться с подобными
случаями, ко всему отнесся спокойно и хладнокровно. Девушка в синем
халатике растерялась и смотрела такими виноватыми глазами, в которых
можно было читать: "Ой, да разве мы знали, что пиджак ворованный? Вы
только подумайте, какие люди бывают!" Пожилая женщина с тонкими
бесцветными губами, безучастно опершись ладонями о прилавок, сказала:
- Мы что? Нам что принесут, то и покупаем. Лишь бы было качество.
По приемной квитанции значилось, что в магазин пиджак был сдан
неким Петуховым Михаилом Романовичем, проживающим в поселке Мильково,
Московской области, по улице Красноармейской, в доме Э 27. Здесь же в
особой графе был отмечен номер и серия его паспорта.
Пока Захаров переписывал данные с квитанции, Ланцов и Северцев
осмотрели остальные вещи, висевшие за прилавком. Кроме пиджака, у
Северцева был похищен также плащ - память об отце, погибшем на фронте.
Этот плащ они и искали.
Санькин, так же принимавший участие в осмотре вещей, несколько
раз возвращался к тюлевым шторам и, мысленно примеряя их к своим
окнам, думал: "Эх, черт возьми, не долежат до получки. Нет, не
долежат... Такие вещи больше дня не висят. А что, если попросить
взаймы у начальника? Хороши!"
- Эти шторы не ворованные. Их сдала одна моя знакомая девушка,
студентка. У нее не хватило денег на билет, - не говорила, а скорее
просила девушка в халатике.
- Да? - протянул Санькин. - Говорите, студентка? А это мы еще
посмотрим, что за студентка и где она взяла такие шторы.
Сказав это в шутку, Санькин и не предполагал, сколько тревоги и
обиды он причинил своим сомнением молоденькой продавщице.
- Честное комсомольское!
Эти слова девушка произнесла как заклинание.
- Что ж, проверим, - все тем же тоном недоверия ответит Санькин,
припоминая ширину своих окон и на глазок прикидывая ширину тюлевого
полотнища.
Девушка ничего не ответила и, подавленная, отошла к окну, за
которым уже собирались ранние покупатели. Они недоумевали, почему их
не впускают в магазин.
Завернув пиджак в бумагу и положив сверток в чемоданчик, Захаров
отдал его Северцеву. После этого они распрощались с продавцами и
вышли.
- Все ясно, что получше - уже завернули и понесли, А говорят, нет
блата... - бросил кто-то вдогонку.

26

В отделении милиции Захаров оформил ордер на обыск в квартире
Петухова. Из поселкового Совета, куда он позвонил по телефону,
сообщили кое-какие биографические сведения. Петухову пятьдесят один
год. Это уже говорило о том, что в числе грабителей его не было:
Северцева грабили молодые.
Старшим в группе майор Григорьев назначил Захарова. Как
студент-практикант, получивший поручение вести дело Северцева, он
испытывал неловкость, отдавая распоряжения Ланцову, который был старше
его и по званию и по положению. Сержант старался - и это Ланцов
прекрасно чувствовал - свои соображения при обсуждении плана
расследования высказывать не в форме указания старшего, а как совет
равного. И все-таки, несмотря на эту скромную сдержанность и такт,
Захаров тонко и твердо, не ущемляя достоинства лейтенанта, проводил
свою линию, с которой Ланцов соглашался не из-за того только, что
Захаров начальник группы, а потому, что все его предложения и
предположения, основанные на более детальном и обстоятельном
знакомстве с делом, были глубоко аргументированы.
Было решено: прежде чем допросить Петухова - выяснить от соседей
и на работе, что он за личность. Чтобы не тянуть время, Ланцов должен
немедленно поехать в райпотребсоюз, где Петухов работал бухгалтером.
Допрос соседей падал на Захарова. В обязанности Санькина пока что
входило вызвать двух - трех соседей, хорошо знающих Петуховых.
Оставшись один в следственной комнате, Захаров принялся ходить из
угла в угол. "Ну, хорошо, - рассуждал он, - допустим, этот Петухов
отъявленный прохвост. Пусть даже в прошлом он судим и тому подобное.
Но что я буду делать, если он станет утверждать, что этот пиджак
где-то, у кого-то случайно купил? А у кого - указать не захочет. И,
наверное, скорчит такую физиономию, глядя на которую можно подумать,
что всю жизнь он прожил тише воды, ниже травы... Да, но ведь может
быть и другое. Он может оказаться родственником одного из грабителей и
выведет, если хорошо поставить дело, на свежий след. Может это быть?
Может! Может, но вряд ли. Уж слишком была бы грубой работа. Продавать
ворованное там, где живешь, - глупо. А впрочем, это даже неглупо.
Продать ворованную вещь в другом городе и быть потом найденным -
значит наверняка придется отвечать на вопрос: почему не продал в свою
скупку, а тащился в другой город? Да, тут тысячи путей, тысячи
предположений. Все они могут быть истинными и ложными. Петухов,
бухгалтер, пятьдесят один год. Все это пока еще ни о чем не
говорит..."
Захаров остановился у раскрытого окна и стал рассматривать
прокопченный станционный дворик, где на чахлой и забитой угольной
пылью травке расположились несколько невзыскательных пассажиров. Глядя
на их лица, одежду, на мешки и перевязанные веревками чемоданы,
которые с успехом им служили сиденьями и столиками, он приблизительно
угадывал, что это за люди и куда они едут. Работа на вокзале научила
его различать пассажира. Недалеко от окна на лавочке сидел
благообразный старичок в черном суконном пиджаке и новых хромовых
сапогах. На голове его была новенькая форменная фуражка
железнодорожника. Весь он был чистенький и праздничный. На его груди
красовались орден Трудового Красного Знамени и две медали. Награды
молодили седого, но еще бодрого старика и внушали к нему невольное
расположение. "Старый железнодорожник, пенсионер, - заключил Захаров.
- Вероятно, едет в гости к сыну или дочери". Несколько поодаль, в углу
садика, на примятой траве сидели, вытянув ноги, две девушки. По их
лицам им можно было дать по тридцати лет. Но беззаботный, закатистый
смех, которым они заливались, говорил о том, что девушкам не больше,
чем по двадцати. Они смеялись над старухой-татаркой, которая,
пригревшись на солнце, дремала на покосившейся лавочке. "Девушки,
очевидно, едут с лесозаготовок. Подзаработали деньжат и обратно в
колхоз", - решил Захаров, всматриваясь в круглое лицо той, которая, до
слез покатываясь со смеху, била кулаком по спине своей подружке,
подавившейся крутым яйцом. На крышке чемодана, стоявшего рядом с
хохотушками, на клочке газеты лежала щепотка соли, огурцы и ржаной
хлеб, который они не резали, а ломали.
Захаров продолжал рассматривать станционный двор. В лужице,
образовавшейся после ночного дождя, плавала пелена тополиного пуха,
отчего она походила на живой, точно дышащий, островок
серебряно-золотистого руна. Прямо у самой лужи сидел в красной рубашке
и без штанов татарчонок лет трех. Время от времени он поглядывал
своими черными, озорными глазами на заснувшую старую татарку, которая,
очевидно, приходилась ему бабушкой, и колотил ладошкой по пушистому
покрывалу лужицы. Он был до смерти рад, что пушинки не тонули.
Несколько минут назад старая любовалась своим шустрым внуком, а теперь
ей в этом старческом полузабытье, смешанном с дремотой, вероятно,
снился татарский аул, где она, статная и красивая невеста, с тугими
косами, обвешанными серебряными полтинниками, привораживая молодых
парней, танцевала на праздничном кругу...
Прохаживающийся по перрону постовой милиционер в белом кителе,
узнав в татарчонке сына станционного диспетчера Хасана Мустафина,
свернул с перрона в садик и направился к лавочке, на которой дремала
татарка.
- Бабушка, проснитесь. Смотрите, что делает ваш внук, - чуть
тронув плечо старухи, прокричал ей почти на самое ухо старшина
милиции. Захаров удивился, что, открыв глаза, та не шелохнулась. Более
того, она даже одобрительно посмотрела на татарчонка.
- Нищава, нищава. Крепкий кость будет, - подняв повязанную темным
цветным платком голову, с татарским акцентом ответила старуха и только
теперь взглянула на подошедшего милиционера.
"А может быть, она права", - подумал Захаров и стал наблюдать за
ребенком, который теперь заполз уже в самую середину лужи. Он был
беспредельно счастлив: нагретая солнцем вода была теплая, как парное
молоко, а кругом плавали тополиные одуванчики. В эту минуту он походил
на только что проснувшегося малолетнего принца из сказки, сидящего на
своем царственном ложе из лебяжьего пуха.
Решив, что старуха давно выжила из ума, милиционер подошел к луже
и, встретившись с пугливым и диковатым взглядом мальчика - тот понял,
что сейчас его вытащат из этой райской благодати, - нагнулся, чтоб
взять ребенка на руки. Но мальчуган размашисто шлепнул ладошкой по
воде и окатил белый китель и лицо старшины грязными брызгами.
Поднявшись на ноги, шалун быстро убежал к бабке и закутался в ее
широченной юбке.
Старая татарка довольно улыбалась.
Некоторое время старшина и татарчонок стояли друг против друга и
тоже улыбались: старшина от неожиданной выходки татарчонка, татарчонок
- от удовольствия, что так ловко обрызгал старшину. Наконец старшина
вытер платком с лица грязные капли и, погрозив мальчику пальцем,
направился к калитке. По выражению его лица Захаров заключил, что он
был добродушным человеком и любил детей.
"Да, вот она романтика расследования. Не книжная, а настоящая.
Если б каждый юноша, обольщенный романами Конан-Дойля, юноша, который
спит и иногда видит себя во сне Шерлок Холмсом, по-настоящему понял,
что такое идти по запорошенным следам... Идти и спотыкаться. Идти
вперед и возвращаться назад. Снова находить и снова терять. Вставать и
падать. Падать и вставать... Следовательская работа, - Захаров горько
улыбнулся, - длинная и тягучая, как осенние дожди. Тяжелая, как
неразгаданная ноша. Рискованная, как бросок на безыменную высоту,
которую нужно отбить у противника".
Эти мысли Захарова оборвал приход Санькина. Вместе с ним в
комнату вошла пожилая женщина с гладко зачесанными волосами и одетая,
несмотря на жаркую погоду, в темно-синий бостоновый костюм, сшитый
слегка в талию. У вошедшей было то особенное выражение лица, которое,
как правило, бывает у людей, привыкших всю свою жизнь распоряжаться,
учить, воспитывать. Захаров был почти уверен, что вошедшая или
учительница, или врач. Поздоровавшись с женщиной, он пригласил ее
присесть. "Это все?" - взглядом спросил он у Санькина, и тот, поняв
этот немой вопрос, ответил:
- Еще придут через полчаса.
Захаров сказал Санькину, что тот пока свободен. Санькин вышел.
Женщина представилась Екатериной Сергеевной Дерстугановой и, как
это и предполагал Захаров, оказалась учительницей по литературе.
Поняв, что от нее хотят, Екатерина Сергеевна с минуту строго
молчала, точно собираясь с мыслями, потом неожиданно улыбнулась и,
покраснев не то от смущения, не то от нежелания рассказывать не совсем
приятное для нее, начала:
- Я вас понимаю, молодой человек, что вы от меня ждете. Но, как
растерявшаяся школьница, я не могу сообразить, с чего начать? Прошу
вас - задайте наводящий вопрос.
- Начните хотя бы с того, давно ли вы знаете Петуховых? -
подсказал Захаров.
- Петуховых я знаю давно. Они мои соседи. Если мне не изменяет
память, то в Мильково они приехали в начале тридцатых годов, по их
словам, откуда-то из-под Рязани.
Спокойно, с интонацией, делая паузы, Екатерина Сергеевна
продолжала рассказ. Она говорила, а Захаров записывал. То, что
сообщала учительница, походило скорее не на показания свидетеля, где
нужен и важен только факт, а на художественный рассказ или, точнее, на
характеристику отрицательного героя книги, еще не прочитанной
следователем. Однако, несмотря на то, что книга эта была еще не
прочитана и с ее главным отрицательным героем Захаров знаком пока
только по рассказу, он уже отчетливо, почти зримо, представлял себе
образ сбежавшего от коллективизации кулака из Рязанской губернии.
Сведения, которые сообщила о Петухове Екатерина Сергеевна, скорее были
впечатлениями эмоционально чуткого человека, чем свидетельством
конкретного факта, на котором можно было бы построить если не прямую,
то хотя бы косвенную улику по делу ограбления Северцева. Временами
Захарову даже казалось, что Екатерина Сергеевна забывала, что перед
ней работник уголовного розыска, и, словно внимательному школьнику,
продолжала свой рассказ о том, как много странностей и необъяснимого
можно наблюдать в жизни Петуховых.
Видя, что Захаров перестал записывать и, очевидно, ждет только
момента, чтобы вставить вопрос, Екатерина Сергеевна извинилась, что
очень мало сказала по существу.
- Вы, вероятно, недовольны тем, - продолжала она, - что я
увлеклась и доверяю больше интуиции, чем фактам? Это, может быть, так.
Но эти бесконечные попойки, вечера и вечеринки с многочисленными
гостями, которых даже трудно запомнить - так их много, - эти вечные
гулянки кого угодно заставят думать, что источники заработков у
Петуховых весьма и весьма подозрительны. В семье работает один хозяин,
а вы посмотрите, как наряжается их дочь. Какой сад они завели, какую
сделали пристройку к дому. А спрашивается: на что?
Это были уже факты. Авторучка Захарова снова быстро забегала по
бланкам протокола. Все яснее и яснее вырисовывался ему образ Петухова
- человека из "бывших".
- Вы не вспомните, Екатерина Сергеевна, кто к Петуховым приходил
из незнакомых вам людей за последнюю неделю? А точнее, примерно пять -
шесть дней назад. С вещами, с узлом или с чемоданом?
Глядя на Захарова, Екатерина Сергеевна старалась что-то
припомнить.
- Собственно, почти все гости, которые бывают у них, как правило,
приходят или с узлами, или с чемоданами, или с сумками. Но вас
интересует последняя неделя. И как раз те дни, о которых я ничего не
могу сообщить. В это время я выезжала с ребятами на экскурсию в музей
Толстого в Ясную Поляну.
Записав все, что в какой-то мере проливало свет на личность
Петухова, Захаров поблагодарил Екатерину Сергеевну и, проводив ее до
конца платформы, распрощался. Возвращаясь, он живо представил себе
Екатерину Сергеевну на уроке. Строгая и красивая в свои пятьдесят пять
лет, она медленно и важно идет между рядами парт и рассказывает.
Вдохновенно рассказывает такое интересное, что весь класс замер.
Когда Захаров вошел в следственную комнату, в ней уже сидели
Санькин и незнакомый человек. Это был второй сосед Петухова:
худощавый, с испуганным лицом мужчина лет сорока со смешной фамилией -
Краюха. Нижняя губа Краюхи крупно тряслась, брови были высоко подняты.
Слушая Краюху, Захаров убеждался: все, что он говорит о
Петуховых, ему уже известно из показаний Екатерины Сергеевны. Попойки,
пристройка к дому, фруктовый сад, наряды дочери, сам по воскресеньям
одевается, как туз. Вот разве только сообщение, что за последний год к
ним частенько наведывается старуха из Москвы.
- Что за старуха? - заинтересовался Захаров.
- С виду неказистая и уж очень моленная. Все чего-то привозит им.
Приходит с узлами, а уходит пустая. В черном всегда.
- Когда она была последний раз?
- Если не соврать, то дня четыре назад, - кусая ноготь большого