Лазутин Иван. Сержант милиции

воду.
Он сел за весла, поплевал на ладони и, найдя для ног поудобнее
опору, медленно занес весла. Уж где-где, а здесь-то он не подкачает:
восьмилетнему ему доверяли лодку, и не на какой-нибудь подмосковной
речушке, а на Оби.
Плыли по середине реки. Деревня оставалась все дальше и дальше. С
запада, который еще час назад был совершенно чистым, теперь
надвигалась туча. С каждой минутой она темнела и разрасталась. Серые
волны сильнее и сильнее ударяли в правый борт. А Алексей все нажимал и
нажимал.
- Леша, бежим от тучи! - шутила Лариса и время от времени
поворачивалась назад, тревожно посматривая то на небо, откуда вот-вот
должен хлынуть дождь, то на деревню, которая теперь была уже далеко.
Алексей мысленно взмолился, чтобы дождь пошел скорее и не
маленький, а ливень! Зачем - он не раздумывал. На его лбу и на висках
выступили мелкие капельки пота. Сливаясь в крупные капли, они
струйками стекали по щекам, попадали в глаза.
Темп гребли нарастал. Опуская в воду руку, Лариса восторженно
взвизгивала, наблюдая, как за ее ладонью кипел белый бурун. На
некоторое время Алексей впал в полузабытье, какое обычно наступает при
длительных однообразных и ритмичных движениях. Он видел только лицо
Ларисы и ее маленькие загорелые руки, которыми она теперь судорожно
вцепилась в борта лодки. Каждый рывок веслами точно эхом отдавался на
ее лице. Глядя на равномерную игру мускулов Алексея и на летающие
весла, она мысленно как бы вливала в них свою силу и в такт каждого
его движения втягивала голову в плечи. С закушенной нижней губой она
казалась такой напряженной и сосредоточенной, что можно было подумать:
она, а не Алексей сидит за веслами. В своей беленькой кофточке с розой
на груди Лариса выглядела, как маленькая девочка, которая хочет, но не
может скрыть своей радости оттого, что ее, вместе с взрослыми, взяли
покататься на лодке. И несмотря на надвигающиеся тучи и сильные волны,
она ничего не боится.
- Как хорошо, Леша!..
Перебирая руками края бортов, она осторожно подобралась к Алексею
и, выждав момент, когда он, занося весла, наклонился вперед, вытерла с
его лица пот маленьким надушенным платочком.
Деревня уже давно скрылась за холмами. На берегу не осталось ни
одной души, все, кто загорал или купался, испугались дождя и убежали с
речки. Лариса решила, что они очень далеко заехали, и уже подумывала
предложить повернуть обратно. Извилистые зеленые берега с грустными
левитановскими березками и кустарником, однообразный тяжелый и все
нарастающий плеск волн в правый борт, сгущающаяся преддождевая хмарь
вселяли в нее тревогу.
Внезапный мощный раскат грома, гулко пронесшийся по воде,
заставил Ларису вздрогнуть. Первые капли дождя были крупные и редкие.
По детской привычке Лариса вытянула руку кверху ладонью и пыталась
поймать дождинки, но, как назло, тяжелые капли падали ей на лицо,
ныряли в светлые прядки волос и никак не хотели падать на ладонь.
Второй грозовой разряд, прочертивший небо огненной ломаной линией, был
еще сильнее. Гром на этот раз начался где-то вдалеке, за холмом, со
стороны деревни, потом мягко перекатился через лесок и, достигнув
лодки, оглушительно раскололся. Закрыв голову руками, Лариса сжалась в
комок и плюхнулась на дно.
Житель западносибирской равнины, Алексей видел большие грозы и
твердо усвоил народную примету, что на воде в грозу быть опасно -
притягивает.
- Леша, греби скорей к берегу, - взмолилась Лариса.
Алексей круто повернул лодку.
Когда сошли на берег, на Ларисе уже не было сухой нитки. За
какую-то минуту дождь хлынул как из ведра: крупный, частый. Грустно
посматривая на свою потемневшую юбочку, Лариса обиженно спросила:
- Что нам теперь делать?
Спрашивая, она смотрела на Алексея глазами, в которых светилась и
мольба, чтобы он что-нибудь сделал, и наивная вера в то, что он
наверняка что-то придумает.
А дождь все усиливался. Небо заволокло сплошной завесой туч и
ливня. Лариса все сильнее прижималась к Алексею. От холода она уже
начала дрожать.
Алексей вытащил лодку на берег и опрокинул ее так, что, касаясь
одним бортом земли, а другим упираясь в толстый березовый пенек, она
могла служить надежным убежищем от дождя. Он даже пожалел, что не
додумался до этого раньше. Первым под лодку залез Алексей, вслед за
ним туда юркнула и Лариса.
Крупные капли дождя били по просмоленному днищу, и от этого под
лодкой стоял монотонный, набатный гул. Трава была мокрая, но теплая.
Разместившись поудобней, Алексей положил голову на скрещенные на
коленях руки и стал прислушиваться к шуму дождя. Через минуту на
правом плече он почувствовал руку Ларисы. Рука была теплая.
- Ты не уснул? - спросила она шепотом, точно боясь нарушить эту
странную и печальную музыку над головой. Не дождавшись ответа, она еще
ближе придвинулась к Алексею. - Ты сейчас походишь на врубелевского
демона со скрещенными руками.
Он ничего не ответил.
Монотонный гул дождя все нарастал.
Пытаясь понять, что ее сблизило с Алексеем, Лариса начала
вспоминать дни их первого знакомства и дошла до той зимы, когда с ней
случилось несчастье. Это было накануне экзаменационной сессии, в
декабре, на втором курсе. Она так увлеклась гимнастикой, что все
вечера проводила в спортзале. В один из таких вечеров она попыталась
выполнить сложное упражнение на брусьях. Излишне перегнувшись
корпусом, Лариса сделала неудачное движение и, потеряв равновесие,
упала. Встать уже не смогла. В пункт медицинской помощи ее внесли без
сознания. Врачи определили сотрясение мозга.
Три месяца Лариса пролежала в больнице, потом еще два месяца ее
продержали на строгом постельном режиме дома. Вместе с другими
студентами навещал Ларису и Алексей. Глядя на ее осунувшееся и бледное
лицо, с которого смотрели большие печальные глаза, он не находил о чем
с ней говорить. Ему было неловко ощущать рядом с этой хрупкой и
истомленной девочкой свое могучее здоровье. Бессильный чем-либо
помочь, он в таких случаях молчал.
- Леша, расскажи что-нибудь о факультете, - попросила она
однажды.
Алексей нахмурился, не припоминая ничего интересного, потом вдруг
вспомнил, что у декана инфаркт миокарда и что его положение, говорят,
безнадежное.
- Эх, Леша, Леша, - вздохнула Лариса, - ты все такой же угловатый
сибиряк. Неужели ты не знаешь, что о таких вещах больным не говорят?
Ступай лучше на улицу и принеси мне снежок. Только смотри, чтоб никто
не видел, особенно сестры.
Алексей был готов принести не только снежок, а целый айсберг с
Северного полюса.
В белом халате он казался еще выше и шире в плечах.
Вернувшись с улицы, он положил крепко скатанный комок снега на
тарелку, и Лариса принялась нежно гладить его своими тонкими пальцами.
Ощущение прохлады напомнило ей зимние морозы, улицу, каток, быструю
езду... все то, что зовется жизнью и о чем она истосковалась в четырех
стенах больничной палаты.
- Какой порядок в комнате? Наверное, без меня у вас полный хаос?
- спросила она, наблюдая, как постепенно тает снег под ее пальцами.
- Все так же, как было при тебе, только вымпел и приемник у нас
на прошлой неделе отобрали.
- Эх, вы, поросята, достукались, - слабо покачала головой Лариса.
- Обождите, вот выздоровлю - я вам покажу. Наверное, опять стали
курить в комнате?
- Частично, - кашлянув, ответил Алексей, но это, в основном,
ночью. Днем все выходим в коридор.
Лариса слабо рассмеялась.
- На сон, значит, окуриваете друг друга? Это вместо
проветривания? Остроумно, очень остроумно.
Когда Ларисе разрешили ходить, за ней приехала мать. Выслушав
строгий наказ врача, она увезла дочь домой.
Так прошла зимняя экзаменационная сессия, прошли зимние каникулы.
Художественная самодеятельность факультета уже готовила концерт к 8
марта, а Лариса все еще не появлялась на факультете.
Домой к ней ходили девушки, и от них Алексей узнавал о ее
здоровье - сам, без приглашения, пойти не осмеливался. А когда врачи
разрешили Ларисе посещать университет, стоял уже май. Было ясно, что
догнать своих сокурсников невозможно: она пропустила шесть месяцев.
Декан Сахаров к этому времени тоже поправился и, внимательно
выслушав Ларису, посоветовал ей летом хорошенько отдохнуть и с
сентября снова пойти на второй курс.
Грустно было отставать от своих друзей, к которым она успела
привыкнуть, но иного выхода не было: перенапрягаться и сдавать летом
экзамены за весь второй курс врачи ей строго запретили. Чувствовала
она себя еще слабо. Резкая смена больничного режима на напряженный
студенческий распорядок быстро утомляла. Всплакнув, она в конце концов
смирилась с мыслью, что осенью снова придется идти на второй курс.
Все лето Лариса провела вместе с матерью на побережье Черного
моря и в Москву вернулась только к концу августа. А первого сентября
она пришла на факультет самая загорелая, по-прежнему веселая и
неугомонная. О своей болезни она уже забыла, и когда кто-нибудь из
товарищей справлялся о ее здоровье, Лариса только улыбалась и
благодарила за внимание.
Заведующий учебной частью факультета зачислил ее в группу, где
учился Алексей Северцев. Шефство над комнатой мальчиков Лариса
по-прежнему не бросала. А ее первое появление в общежитии подшефной
комнатой было встречено бурно. Целый вечер она рассказывала о юге, о
море, о шлюпочных гонках...
После ухода Ларисы Автандил Ломджавая и Алексей Северцев не
ложились до двух часов ночи и готовили сюрприз для комнаты - выпускали
стенгазету-молнию, которую назвали "Даешь вымпел и приемник!"
Передовая была посвящена Ларисе. Кончалась она витиеватым лозунгом:
"Да здравствует и сто лет благоденствует наша Лариса!" Раза два она
ходила с Алексеем в кино. Все больше и больше ее тянуло к нему.
Примеряя новое платье или шляпку, Лариса стала невольно думать, как
эта обнова понравится Алексею, заметит ли он? И все было бы хорошо,
если бы не тот вечер, когда он наступил ей на ногу. Нет, даже не тот
вечер, а другой, когда она принесла ему эти злополучные лекции княгини
Волконской... Если б она знала, что они будут причиной их ссоры, разве
она принесла бы их? Потом эта скандальная история с номерком! Как она
позже ругала себя за то, что закатила по пустяку такую истерику! Ей
почему-то хотелось причинять ему боль, мстить, но этого у нее не
получалось. А оттого, что не получалось, она злилась еще больше. Ей
часто казалось, что Алексей не любит ее, а просто смеется и
упражняется, как над подопытным кроликом. Даже букет цветов, который
передала лифтерша, и тот ей показался демонстрацией, насмешкой...
Разве так дарят? Даже не сказал своего имени. А сколько тайных слез
было пролито над стихами, которые он прислал ей по почте! Она их знает
наизусть. Они и сейчас лежат в особом конвертике... И ведь нужно же
быть таким вредным и заядлым, когда было два предложения: одно -
"Поставить на вид", другое - "Выговор", он поднял руку за выговор.
Поднял первым. Неужели можно сразу и любить, и быть таким строгим? А
может быть, и можно, недаром он из Сибири. Там и слова-то особые,
злые, если захотят осмеять, то могут стереть одним словом.
"Свиристелка!.. Никогда ему не прощу за это слово. Нет, тот кто любит,
тот должен прощать, тот не может не прощать..."
Как хорошо, что они вчера случайно встретились на улице Горького!
Конечно, он думал, что она плакала из-за выговора. Как он ошибается!
Она плакала оттого, что первым руку поднял он. Будапешт был так,
отговоркой. "Как хорошо, что в жизни бывают хорошие случайности. А
что, если б мы не встретились вчера?" Откуда ей знать, что случайной
эта встреча была только для нее, что Алексей в тот вечер три часа
держал под наблюдением подъезд ее дома.
И вдруг все перевернулось: деревня, дед, лодка, дождь... И он
рядом.
"А что, если это сон?" - испугалась Лариса и ущипнула себя за
руку. Но это был не сон. Это была словно упавшая на нее глыба счастья,
которую она еле держала на своих плечах...
А дождь все хлестал и хлестал о днище лодки.
Потеряв счет времени, Алексей сидел на мокрой, пригретой траве,
обняв Ларису, как маленького ребенка. Он даже не заметил, когда обнял
ее. И она, убаюканная протяжной и монотонной музыкой дождя, закрыла
глаза и боялась шелохнуться. Ей хорошо было в горячих и сильных руках
Алексея. Прильнув щекой к его груди, она слышала, как равномерно и
чеканно билось большое и сильное сердце. Она притворилась спящей.
Столько лет ждала она этой счастливой минуты! Когда же Лариса своими
губами почувствовала его горячие губы, у нее закружилась голова. Ей
показалось, что она куда-то плывет и растворяется во что-то невесомое,
воздушное и бесформенное... Первый поцелуй! С человеком, о котором не
раз плакала бессонными ночами, отбирала для него самые нежные, самые
ласковые слова, а при встрече не замечала его, злилась и гнала прочь.
Дождь постепенно кончился, но Алексей боялся потревожить Ларису.
Он знал, что она не спит, но не показывал этого. И Лариса понимала
этот его наивный обман. Им было, хорошо обоим.
Она открыла глаза, и ее мокрые пахнущие травой и дождем руки
замкнулись на шее Алексея.
- Ты больше не будешь меня обижать? - спросила она шепотом.
- Никогда, - также шепотом, точно их кто-нибудь может подслушать,
ответил Алексей. Взяв в ладони ее голову, он принялся целовать ее
глаза, рот, щеки, виски... Лариса снова закрыла глаза и снова
почувствовала, что куда-то медленно проваливается, плывет, плывет и
растворяется.
- Милый, - проговорила она, и ей стало душно.
- Что ты вчера загадала, когда падала звезда? - спросил Алексей.
- О тебе. Любишь ли ты меня?
- Ну и что?
- Наверное, любишь.
- А ты?
- Леша, зачем ты спрашиваешь?
- Теперь ты не будешь убегать от меня?
- Никогда! До тех пор, пока ты сам меня не прогонишь.
- Поедешь со мной в Сибирь?
- Хоть на край света...
Когда возвращались назад, Лариса изнутри вся светилась новым,
пронизывающим ее насквозь сиянием большого счастья.
- Леша, посмотри, разве это не символ? Мы въезжаем в небесные
ворота.
Алексей обернулся. Через все небо, упираясь краями в горизонт,
перекинулась двойная радуга. Промытая сверкающая зелень берегов
искрилась под солнцем еще невысохшими каплями дождя.
Переполненный счастьем Алексей налегал на весла. Он готов был
грести до океана.

18

В понедельник утром Николай снова позвонил Луговым. Наташа еще не
выздоровела и к телефону не подошла. На этот раз он назвал Елене
Прохоровне свою фамилию, сообщил номер телефона и попросил, чтобы
Наташа позвонила ему.
Но в понедельник Наташа не позвонила. Не позвонила она и во
вторник, и в среду, и в четверг...
Николай уже решил, что встречи с ним Наташа не хочет и что
записка Лены - очередной шаг экзальтированной особы, которая и раньше,
в школьные годы, всех или мирила, или ссорила. Однако такое заключение
было развеяно новым письмом от Лены. Она писала:

"Здравствуй, Коля! Очень жаль, что, уезжая из Москвы, не удалось
с тобой повидаться. Мужа из отпуска отозвали, и я, как верная жена,
следую за ним по пословице: "Куда иголка - туда и нитка". С Москвой
расставаться было немножечко грустно. Но все это между прочим. Главное
в том, что ты - порядочный свин. Пять дней назад получил мою записку,
где я тебя слезно молила зайти к Наташе, но ты не нашел времени это
сделать. Свою просьбу настойчиво повторяю и заклинаю школьной дружбой:
немедленно навести ее. Она больна. И если в тебе осталась хоть капля
от прежнего Николая - бросай все и лети к ней со всех ног. Твой приход
заменит все лекарства. Но боже упаси, если твое появление еще больше
ее расстроит. Думаю, что ты меня понимаешь - ведь ты всегда был умным.
Если будешь в Ленинграде - заходи. Адреса не даю нарочно. Узнаешь
у Наташи. С приветом - Лена".

Как старого школьного друга Николая просили навестить больную.
Можно ли отказать? Но странно: почему с этим письмом на него
навалилось доселе неиспытанное, тяжелое чувство? И совсем не оттого,
что Наташа больна... Нет. То, что она больна - это, конечно, нехорошо,
гораздо хуже, что она ждет его прихода. Он даже пугался этого. Как
алкоголик, несколько лет назад победивший свой порок, боится выпить
рюмку водки, которая может стать для него губительной, так и он,
сумевший когда-то раз и навсегда взять себя в руки, теперь боялся, что
встреча с Наташей снова вернет его к старому, полному обид и
огорчений. Может быть, он боялся потому, что в эту встречу ему
предстояло сказать о тех переменах в его жизни, которые, конечно, были
важны для Наташи и о которых она не знала? А сказать о них нужно было
во что бы то ни стало. Сказать всю правду, как бы ни была она тяжела.
Прогнав тревогу и сомненья, Николай решил навестить Наташу.
В субботу вечером он без всяких приглашений и телефонных
предупреждений пришел к Луговым. Елены Прохоровны дома не было. Илья
Филиппович, который кое-что знал о сердечных делах Наташи, знакомясь с
Николаем, незаметно смерил его взглядом с ног до головы. Догадываясь,
что это был тот самый человек, о котором Наташа горевала на Урале, он,
одобрительно крякнув в ладонь, сказал, что ему нужно съездить в
Центральный универмаг за подарками для Марфы Лукиничны. На груди его
горел новенький орден Ленина.
Когда Наташа, еще окончательно не придя в себя от неожиданного
появления Николая, вышла в коридор проводить Илью Филипповича, тот у
самых дверей многозначительно шепнул ей на ухо.
- Вот это да! - и, закрыв глаза, покачал головой. - Молодец!
Сокол! Наталья Сергеевна, голубушка, с огнем ищи, а лучше не найдете.
Два часа пролетели, как одна минута. Говорили об Урале, о старых
друзьях, о работе, об Илье Филипповиче, о Ленчике. Но в течение всего
разговора оба чувствовали какую-то недосказанность. А какую - каждый
не мог и боялся понять. "Это всегда так бывает, - подумала Наташа, -
после долгой разлуки друзья говорят о пустяках".
Пришла Елена Прохоровна.
Ее приход в первую минуту несколько смутил Николая, но выручила
Наташа. Она обратилась к матери так, как будто между ними никогда не
происходило никаких размолвок.
- Мама, как ты находишь - Коля изменился?
Николай подошел к Елене Прохоровне, пожал протянутую ему руку, и
по ее взгляду, в котором можно было прочитать и скрытую радость и
чувство собственной вины, понял, что это уже не та чопорная и
горделивая женщина, которая не хотела подпускать его к своей дочери на
пушечный выстрел.
- Очень, очень изменились. Еще больше возмужали, а главное... -
Елена Прохоровна замялась, подбирая подходящие слова. - Главное, что
совершает головокружительную карьеру! - пошутила Наташа. - То есть не
карьеру, а рост. Ты это хотела сказать?
Всякий раз, когда Николая хвалили, он чувствовал себя неловко.
Эту неловкость он испытал и сейчас, когда Наташа принялась
рассказывать матери о его успехах.
Елена Прохоровна засуетилась, поставила на стол графинчик с
вином, вазу с конфетами, достала из буфета праздничный дорогой сервиз
и зачем-то две одинаковые нераспечатанные банки с вишневым вареньем.
Беседа за чаем была скованной. Елена Прохоровна избегала
встречаться с гостем взглядом. Он это понимал и, насколько мог,
разговором старался смягчить ощутимое напряжение. Меньше всего Николай
говорил о себе.
После чая Наташа и Николай пошли гулять.
Дорогой, когда они проходили Столешников переулок, Николай
вначале хотел хоть косвенно намекнуть о том, о чем не имел права
молчать, но, вспомнив письмо Лены, решил пока не говорить.
Как всегда по вечерам в субботу, улицы были полны народа. У
памятника Пушкина Николай и Наташа свернули к скверику и подошли к
фонтану, напоминавшему гигантский костер, в котором языки огненных
струй через каждые две - три секунды меняли цвета и оттенки.
С минуту они стояли молча, не сводя глаз с фонтана.
- Вот так бы всю жизнь! Не хочется даже уходить, - тихо
проговорила Наташа.
Николай промолчал.
- Коля, тебе это не нравится?
- Наташа, у меня сегодня тяжелый день. Уже рябит в глазах.
- Тогда пойдем.
- А куда мы пойдем?
- Пойдем к тебе.
Николай замялся.
- Ты даже не сказал, где теперь живешь. Неужели ты не хочешь
пригласить меня в гости?
- Вон мой дом. Видишь? - Николай показал в сторону нового
десятиэтажного дома. - Всегда рад твоему приходу.
- Тогда пошли.
Напрасно Николай ссылался на то, что в квартире полный беспорядок
и что ему будет стыдно, если Наташа все это увидит. Она настояла на
своем и, взяв его под руку, почти потащила по направлению к
облицованному розоватой керамикой дому, который виднелся за несколько
кварталов.
Массивные дубовые двери с медными резными скобками, бесформенные
гранитные глыбы первого этажа, громадная люстра, заливающая своим
светом весь вестибюль, гранитная мозаика пола - все говорило о том,
что дом построен на века.
Рассматривая высокий потолок вестибюля, Наташа не заметила, как
двери, у которых они стояли, раскрылись. Они вошли в просторную кабину
лифта. Молоденькая лифтерша, не спрашивая, нажала кнопку против цифры
10 и уткнулась в книжку. Быстрый подъем Наташе был непривычен.
Особенно неприятной ей показалась остановка. Почувствовав, как сердце
опускается куда-то вниз, она прижала руку к груди.
- Ой! Я даже захлебнулась.
- Отвыкла, - улыбаясь, сказал Николай и вслед за Наташей вышел из
лифта на залитую дневным светом лестничную площадку.
- Как у вас здорово!
Николай вставил ключ в замочную скважину, но Наташа остановила
его:
- Обожди. У меня что-то кружится голова. Бессовестная, я даже не
спросила, как здоровье твоей мамы. И потом... Я не знаю, как она
отнесется к моему приходу. Ведь тогда я была так неправа.
- Ее нет дома, - ответил Николай, не в силах оторвать глаз от
лица Наташи. В эту минуту она его любила так, как может быть, не
любила никогда. И он это видел.
- А где она?
- Я отправил ее в деревню.
Квартира была отдельная, из двух небольших комнат. Вся обстановка
в ней состояла из круглого стола, покрытого белой скатертью, книжного
шкафа рижской фабрики, кровати, тахты и трех стульев. В комнатах еще
пахло краской и олифой.
С этой еще необжитой обстановкой Наташа освоилась быстро, а через
несколько минут она уже, точно хозяйка, ходила из одной комнаты в
другую, забегала на кухню, рассматривала шкафы в стене, открывала
мусоропровод, выскакивала на балкон. Ей все здесь нравилось. А от
ванной она пришла в восторг.
- Коля, иди сюда. Иди скорей!
- Я переодеваюсь, обожди, - донесся из спальни ответный голос.
Звонкий смех Наташи разносился по квартире.
- Что ты смеешься?
- Иди скорей, скорей. Я что-то вспомнила.
Когда Николай вошел в ванную, Наташа, глядя в зеркало, вытирала
кулаком выступившие от смеха слезинки.
- Моя бабушка была очень суеверная. Когда я с мамой приезжала к
ней в деревню, она боялась, чтоб меня не сглазили, и всегда
спрыскивала с уголька. Тогда я была маленькая, и мне это ужасно
нравилось. Сейчас мне так хочется, чтоб ты тоже спрыснул меня с
уголька.
- Зачем?
- Я самая счастливая! Я снова тебя нашла и теперь боюсь потерять.
Николай тоскливо посмотрел на Наташу, и ему стало не по себе. В
сердце что-то незнакомо заныло. "Как ей сказать?.. Ведь Лена просила
не расстраивать ее. Да и потом - разве это мне хочется ей сказать?"
- Меня потерять нельзя, Наташа, - сказал он с горечью. Я не
иголка. А вот тебя твоему мужу придется закрывать на ключ, чтоб ты
снова не убежала на Урал. А чтобы не спустилась на простынях, придется
закрывать и окна.
Наташа стыдливо покраснела.
- А ты разве знаешь?
- О чем?
- О цыганке.
- О какой цыганке?
Наташа снова разразилась смехом и незаметно для себя стала
крутить кольцо, перекрывающее холодную воду душевого зонта, который
она нечаянно сдвинула с его обычного места. Холодный дождевой веер
хлынул во всю силу. От неожиданности они оба присели, как приседают в
степи путники, когда над ними внезапно проносится гром.
- Ну, вот теперь нас никто не сглазит, - мокрая с ног до головы,
сквозь смех проговорила Наташа.
- Что ты наделала? Где я достану тебе сухое платье? Как ты
пойдешь домой?
- А ты чего меня гонишь? Я еще не собираюсь уходить. Ступай
принеси мне свои спортивные брюки и какую-нибудь рубашку.
Наташа была счастлива. Ей, как ребенку, хотелось дурачиться.
Чувство, которое, как ей казалось, Николай сдерживал где-то в глубине,
у нее вырывалось наружу, Вся мокрая, повернувшись к зеркалу, она тихо
запела:
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая?
Расскажи мне, милая,
Плач, но не таи,
В мои руки сильные
Положи свои.
Я тебя согрею
Голубиной лаской,
Расскажу хорошую,
Неземную сказку...
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая...
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Увидев в зеркале вошедшего Николая, Наташа оборвала песню и, зло
прищурив глаза, спросила:
- А за клевету по вашим уголовным кодексам что дают?
- Ты опять о своем Ленчике?
- Да, о нем.
Николай посмотрел на часы.
- Через двадцать минут он будет арестован, а дней через десять
его будут судить.
- Судить?
- Да, но только не за клевету, а за убийство.
- Убийство? - со страхом, почти шепотом, спросила Наташа.
- Да. После кутежа в "Астории" он и трое его друзей угнали чужую