Страница:
Расставшись с подругой, Наташа почувствовала одиночество и стала
хуже учиться. Гуляя после уроков по бульвару, она искала встречи с
Николаем. И чем чаще она его видела, тем больше о нем думала, не
отдавая еще себе отчета в том, что в ней все сильнее и настойчивей
просыпалось смутное желание быть с ним рядом. После каждой такой
встречи Николай все более казался ей, как раньше Лене, каким-то
особенным, непонятным, не таким, как все.
Перед самыми экзаменами Наташа целую неделю не встречала Николая.
Все эти дни она ходила как потерянная. Всюду, где бы она ни была, она
ждала, что вот-вот вдруг встретит Николая. Но он не появлялся.
Потом Наташа начала писать стихи. Никогда до этого она их не
писала, а здесь словно какая-то тайная сила толкнула ее к тому, чтобы
хоть в стихах расплескать захлестнувшее ее чувство. Когда дело дошло
до стихов, Наташа поняла, что она влюблена. Узнала она, что такое
бессонные ночи и короткий беспокойный сон, где хозяйничает тот, кто и
наяву ей не дает покоя.
Однако любила Наташа не как Лена, а скрытно, тайно, пряча свои
думы и чувства не только от других, но и от себя.
Чем дороже становился для нее Николай, тем постылей делался
Виктор Ленчик. Он не давал ей проходу, предлагал самые соблазнительные
джазовые пластинки, достал откуда-то почти всего Вертинского и
неаполитанские песни Александровича, но Наташа ничего от него не
брала. Бывали дни, когда Ленчик удивлял своих товарищей или дорогим
альбомом почтовых марок, или показывал девочкам какие-нибудь
оригинальные безделушки, от которых те восторженно визжали. То он
неудержимо летал по школе, то ходил, как туча, мрачный только потому,
что вычитывал из какого-нибудь бульварного романа, что "мрачное
молчание есть признак силы мужского характера и оно нравится
женщинам".
Как ни старался Ленчик завоевать внимание Луговой, у него это не
получалось, хотя многие девочки из класса о нем тайно вздыхали.
В июне, когда у Наташи кончились экзамены, она получила письмо от
Лены. В большом конверте, помимо письма подруге на трех листах,
исписанных ровным ученическим почерком, лежал еще маленький конвертик,
адресованный Николаю.
Три дня Наташа ходила с утра до вечера с этим письмом, но всякий
раз, как только видела Николая, у нее не хватало смелости подойти к
нему. Но на четвертый это случилось. Выйдя в воскресенье под вечер на
бульвар, она совсем случайно увидела Николая. Он шел навстречу.
Казалось, не кровь прилила к лицу, а горячая волна накатилась на нее,
понесла, закружила...
С замирающим сердцем Наташа остановилась и поздоровалась.
Все остальное было как в мареве.
Позже, когда уже прошел месяц, Наташа пыталась припомнить начало
их первого знакомства, но это удавалось с трудом. Часа три они бродили
по бульвару и говорили о поэзии, о спорте, о Лене, об учителях. Потом
Николаю очень не хотелось расставаться, и когда Наташа подала ему руку
и пожелала хорошо сдать последние два экзамена, он смущенно спросил:
- Когда мы встретимся, Наташа?
- Вы хотите через меня послать письмо Леночке?
Николай отрицательно покачал головой, но не сказал ничего.
Если в июле Наташа была самой счастливой на свете, - не проходило
дня, чтоб они не встречались, - то в начале августа она чувствовала
себя самой несчастной: Николая призвали в армию.
Никогда еще Наташа не испытывала такой растерянности и волнения,
как на перроне Ленинградского вокзала, куда она, вместе с другими,
пришла провожать Николая. Были здесь мать и друзья призывника.
Наташа видела, а скорее чувствовала, что всей душой он тянется к
ней. Взгляд его был рассеян, на вопросы он отвечал невпопад и все
время нервно посматривал на часы.
Мать понимала сына лучше других и не обижалась.
Наступала минута прощания. Наташа за короткое время успела раз
семь покраснеть и столько же раз побледнеть.
Последние слова, которые Николай бросил с подножки набирающего
скорость поезда, были обращены точно в пространство:
- Береги себя... Я буду писать...
Провожающие сочли, что сказано это было Наташе. Только мать
думала по-другому.
- Береги себя... - глотая подступившие слезы, повторяла мать
вслух и шла все быстрее и быстрее за поездом.
Что-то еще кричал Николай с подножки, но слова тонули в грохоте
подошедшего слева воинского эшелона.
Спустя две недели Наташа получила первую весточку.
Пока Николай находился в запасном артиллерийском полку, письма от
него приходили редко. Через три месяца, когда его направили на
передовую в одну из дивизий Первого Белорусского фронта, он стал
писать каждую неделю.
Его письма Наташа заучивала наизусть. Закрыв глаза, она ясно
представляла себе даже отдельные слова, переносы, знаки препинания. А
что бы она отдала за то, чтоб прочитать строчки, густо зачеркнутые
чернилами!
О себе Николай почти ничего не сообщал. Наташа больше знала о его
друзьях по взводу, чем о нем самом. Но и это не мешало ей строить в
своем воображении картины таких сражений, где самая выдающаяся роль
отводилась Николаю.
Наташа знала, что он смелый, отважный, и если еще не герой, то
только потому, что ему не представилось подходящего случая.
...Так месяц за месяцем проходили годы.
Кончилась война, а Николай все еще оставался в армии. Наташа была
уже на третьем курсе филологического факультета университета. Виктор
Ленчик - тоже на третьем, но на юридическом. Все эти годы он ходил за
ней по пятам, как ее тень. Первое время Наташа пыталась запретить ему
ухаживать за собой, но убедившись в бесполезности этого, махнула
рукой.
В 1947 году, отслужив пять лет, Николай вернулся домой. И в этот
же день без всяких предварительных телефонных звонков явился к
Луговым.
Наташа ахнула.
Засуетилась и Елена Прохоровна.
Широкоплечий, возмужавший, с двумя рядами орденских планок на
военной гимнастерке, Николай стоял перед Наташей и растерянно молчал.
Такой красивой он ее еще не видел.
Выручила мать.
- О! Да вы совсем стали мужчиной. Вас и не узнаешь! - невольно
любовалась она Николаем и вела его за руку в комнату.
Обед был праздничный.
На деньги из своей пенсии Наташа купила бутылку кагора. После
двух рюмок она так раскраснелась и стала так дурачиться, что матери
приходилось ее сдерживать.
Много говорили, вспоминали общих друзей, танцевали, пели. Вечер
прошел весело.
Но этим же вечером в самые светлые и чистые чувства и думы Наташи
Елена Прохоровна вогнала большую занозу.
- Он тебе не пара! - закуривая папиросу, сказала она дочери,
когда та вернулась, проводив Николая.
- Почему? - одновременно и испугалась и удивилась Наташа.
- По многим причинам. Думаю, что ты и сама скоро в этом
разберешься. Пора уже быть взрослой.
Елена Прохоровна ушла в свою комнату, оставив Наташу в
недоумении.
С этого времени между матерью и дочерью так и осталась
недоговоренность по поводу дружбы Наташи с Николаем. Николай
чувствовал холодок со стороны Елены Прохоровны, доходящий порой до
неприязни. В декабре, когда райком партии предложил ему пойти работать
в милицию - проводилось усиление милицейских органов за счет
демобилизованных фронтовиков, - он зашел к Луговым посоветоваться.
Елена Прохоровна сделала большие глаза.
- Как? В милицию?! И кем же?
- Простым милиционером.
- И что же вы думаете делать?
- Думаю дать согласие.
- Дать согласие? - лицо Елены Прохоровны стало таким кислым,
словно она проглотила целый лимон. - Милиционер? Очень, очень
оригинально.
Присутствовавшая при разговоре Наташа молчала, но вечером, когда
они возвращались из кино, она спросила:
- Коля, ты в самом деле решил стать милиционером?
- А что, разве это позорно?
Наташа пожала плечами. От Николая она всегда ждала чего-то
особенного, большого, такого, что не всякому по плечу. А тут вдруг -
милиционер.
- А ты не думал над тем, что это может помешать... - Наташа
замялась. Но Николай ее понял.
- Помешать? Нет, это не может помешать. Я дал согласие и не жалею
об этом.
- Коля, может быть, удастся найти другую работу? А потом, почему
ты не хочешь поступить в институт на очное отделение?
Николай промолчал. Как ей сказать, что у него на иждивении мать и
что двое они не проживут на студенческую стипендию?
- Если хочешь, я поговорю с папиными друзьями, они помогут
устроиться.
- Не нужно ни с кем говорить, - мягко ответил Николай. - И вообще
не плачь надо мной, как над покойником. Я еще жив.
В этот вечер они расстались сухо и холодно. Наташа была
недовольна тем, что Николай с ней не считается. Он же не мог
примириться с отношением Наташи к его будущей профессии, с ее чувством
жалости и стыда за него.
Проводив Наташу, по дороге домой Николай вдруг представил себя в
милицейской форме, на посту. Мимо идет Елена Прохоровна. Она
отвернулась, делая вид, что не замечает. Ей неудобно даже
поздороваться. А Наташа? Подойдет или не подойдет? Может быть, и ей
будет стыдно признать в милиционере старого друга?
Эта внезапно возникшая картина развеселила Николая.
"Пойду!"
Через неделю он оформился в милиции на одном из московских
вокзалов. Вокзал этот был большой, шумный, как, впрочем, и все вокзалы
столицы, с той лишь разницей, что правонарушений на нем статистикой
было установлено больше, чем на других.
"Ну, что ж, - рассуждал Николай, - скучно не будет, Не на пенсию
же иду". Ему присвоили сержантское звание.
Милицейская должность Николая окончательно испортила отношение к
нему Елены Прохоровны. Она считала зазорным пригласить его к себе,
когда у них были гости. Николай это понимал. При встречах Наташа стала
грустней и задумчивей. Иногда, перебирая его пальцы в своих руках, она
подолгу молчала. Молчал в такие минуты и Николай.
Больно было Наташе, что о ее любимом и Ленчик, и мать говорят так
желчно и зло. Сказать об этом Николаю она не могла, так как знала, что
этим она его только огорчит.
...Прошло два года работы Николая в милиции.
Наташа заканчивала университет.
Сегодня она только что пришла с государственного экзамена и
чувствовала себя очень усталой. Утром она звонила Николаю и просила
заехать к ней к двенадцати дня. Сейчас уже четверть первого, а его еще
нет.
Свернувшись калачиком на тахте, Наташа старалась заснуть, но сон
не приходил. Она была под впечатлением экзамена. В памяти назойливо
возникали даты, имена литературных героев, мельчайшие детали из
биографий писателей... Наташа пыталась освободиться от этого наплыва,
но все ее усилия были тщетны. Так продолжалось до тех пор, пока
длинный звонок в коридоре не разорвал эту цепь непрошеных впечатлений.
Наташа быстро встала и открыла дверь. На площадке стоял Ленчик. В
руках у него был большой букет роз.
- Ну как? - прямо с порога спросил он.
- Пятерка.
- Поздравляю, Наташенька, поздравляю! - Ленчик изысканно
поклонился и передал ей букет.
- Спасибо. А ты как?
- У меня недоразумение, - в голосе Ленчика звучала обида. -
Четверка. А ты знаешь, кому я вчера сдавал? Киселеву. Ведь это - вот,
- и Ленчик постучал пальцем вначале себя по лбу, а потом по столу, -
сухарь и недалекий дядя. А впрочем, все это чепуха! Хочешь, я тебе
расскажу презанятную историю? Так вот слушай. Шел я с девушками из
университета. Ну, понятно, какой гвалт поднимает ваш брат, когда вас
больше двух. Сплошная ярмарка. У входа в вокзал я имел неосторожность
бросить окурок. И что же ты думаешь? Откуда ни возьмись милиционер.
Привязался. "Поднимите!" Я вначале думал, что он шутит, ну и, понятно,
не обращаю внимания. Он свистеть. Задержал. Меня это так возмутило. Я
его так отчитал. Так отчитал, что самому даже стало жалко бедняжку.
- Не нахожу ничего забавного. И зачем ты все это рассказываешь? -
возмутилась Наташа.
- Наташенька, ты не сердись. Может, я задел твои больные струны?
Но от этого не уйдешь - смешное всегда останется смешным. И потом,
разве это в какой-то степени относится к этому... как его?
- Не к этому, а к сержанту милиции. К простому милиционеру. И уж
коль ты меня вынудил, то знай: я люблю его... Да, люблю! И он это
знает. Знаешь об этом и ты. Знают об этом и другие, - как пощечины,
посылала слова Наташа. - А вот тебя я никогда бы не полюбила. Не
полюбила бы и в том случае, если б ты стал знаменитым, о чем, кстати,
ты мечтаешь. Ты не сердись, Виктор, но тебя не за что любить.
Опустив глаза, Виктор молча сидел в кресле и растирал пальцами
лепестки розы, которую он вытащил из петлицы пиджака. Много дерзостей
слышал он от Наташи, но такой горькой отповеди не ожидал.
- Я люблю его со школьных лет. Если бы ты знал, как я ждала его
писем с фронта! А вот теперь, когда он милиционер и когда ты и другие,
вроде тебя, тычут в него пальцем и даже смеются над ним, я люблю его
еще больше. Ты понимаешь, - больше!
Наташа хотела сказать что-то еще, но остановилась. По-мальчишески
лихо закусив нижнюю губу, она щелкнула пальцем.
- Виктор! Ведь ты ни разу не видел его. Ты хочешь с ним
познакомиться? Скажи, хочешь? Я уверена, что он тебе понравится. В нем
ты найдешь то, чего не хватает нам. Воля! У него сильная воля! И
наверняка он не глупее нас с тобой. Ну?
- Пожалуйста, - с напускным равнодушием ответил Ленчик, - но
когда и где?
- Сегодня. Сейчас. Здесь! - Наташа посмотрела на часы. - Он
должен быть с минуты на минуту.
- Наташенька, но я, право, не знаю, о чем с ним говорить. О
литературе? Ты обвинишь меня в непорядочности, скажешь, что я нарочно
играю на контрастах. Об искусстве? Еще сложнее. И это, пожалуй, будет
для него terra incognita1. В чем он больше подготовлен, чтобы не
поставить его в неловкое положение?
1 Неизведанная страна (латинск.).
Наташа звонко рассмеялась. Она вдруг вспомнила случай, как
несколько месяцев назад ей пришлось краснеть, когда в споре с Николаем
о Бальзаке она уличила себя в таком невежестве, о котором раньше и не
подозревала...
- Ничего. Можешь говорить о чем угодно.
- Хорошо, - согласился Ленчик, - я буду вести себя так, как
хочешь ты.
Прозвонил звонок. Наташа пошла открывать дверь. "Он" - решил
Ленчик, но по доносившимся возгласам и поцелуям понял, что пришла
Наташина подруга, Тоня Румянцева.
- Виктор, посиди один, а мы посплетничаем, - донесся из коридора
голос Тони.
Ленчику очень хотелось предстать перед другом Наташи солидно,
произвести на него впечатление и раздавить своей эрудицией. Ведь это
соперник: она сама призналась, что любит его.
Он воровато достал из кармана маленькое зеркальце, которое
положил в книгу так, чтобы никто из неожиданно вошедших не застал его
за этим, не совсем мужским, делом. Взбил и без того высокий кок волос,
которые блестели от бриолина, поправил узелок ярко-красного галстука
и, гордо вскинув голову, застыл в позе. Ленчик был доволен собой.
Важно развалившись в кресле, он стал рассматривать альбом с
репродукциями картин итальянских художников.
"На этой штуке я его наверняка подловлю, - злорадствовал Ленчик.
- Искусство - это не Перовский рынок, где среди воришек и спекулянтов
он чувствует себя королем. Ты еще посмотришь, Наташенька, игру
контрастов".
Прихода Захарова Ленчик не услышал. А когда все трое: Наташа,
Тоня и Николай появились в гостиной, он сделал вид, что очень увлекся
картиной и поднял глаза только тогда, когда Наташа предложила
познакомиться.
В первую секунду Ленчик удивился. Подняв брови, он силился что-то
вспомнить. И в тот момент, когда Николай, улыбаясь, протянул ему руку,
Ленчик на какое-то мгновение перестал владеть собой. Болезненно
съежившись, он попятился назад. Удивление на его лице сменилось
испугом.
- Виктор... Ленчик, - с дрожью в голосе произнес он и положил
свою тонкую вялую кисть в широкую ладонь Николая.
- Захаров, - отрекомендовался Николай, делая вид, что он не
заметил беспокойства Ленчика.
Наташа и Тоня переглянулись.
- Виктор, что с тобой? - удивилась Наташа.
- Я что-то плохо себя почувствовал... Вы меня извините, но я
покину вас, - вяло улыбаясь, проговорил он и обратился к Николаю: - Я
надеюсь, что мой уход не испортит ваше веселье...
Поклонившись всем сразу, Ленчик вышел.
- Вечное позерство! - возмутилась Наташа.
- Ты неправа, Наташа, вид у него действительно болезненный.
Очевидно, человек слишком переутомился, - возразил Николай.
- Больным лечиться, здоровым отдыхать! Едем! - решительно
вмешалась Тоня и, подхватив под руку Николая, со смехом потащила его к
выходу.
Закрывая окна, Наташа сквозь листву молодых лип увидела, как
Ленчик почти бежал по двору через детскую площадку.
- Виктор! - крикнула она вдогонку. - Надумаешь - приезжай. Мы
будем на Голубых прудах. Захвати фотоаппарат.
Пляж Голубые пруды был полон народу. Люди лежали и сидели в
качалках, на пляжных циновках, прямо на песке, на открытом солнце и
под грибками, обтянутыми полосатой парусиной.
В стороне, с высоких вышек, делая в воздухе сальто и кульбиты,
прыгали гимнасты-разрядники. Над водой в брызгах носились надутые
волейбольные камеры и большие разноцветные мячи. А чуть повыше над
берегом, под навесом пивного павильона, стояла очередь. Буфетчица
буквально разрывалась,
Выбрав удобную позицию в стороне от пляжа, в тени от кустов
свисающей над водой бузины, Ленчик устроился на помосте из трех
жердочек, сооруженном каким-то рыболовом. Жердочки были тонкие, и ему
приходилось балансировать, чтобы не упасть в воду. Присев на корточки,
он поднес к глазам бинокль. Военный бинокль стометровое расстояние
сократил до пяти - шести метров. Казалось, что стоит только протянуть
руку и можно коснуться кувыркающихся в воде фигур. Медленно ведя
биноклем, Ленчик стал разыскивать среди купающихся Наташу.
Он напал на нее довольно быстро. Наташа стояла на берегу у самой
воды и звала кого-то к себе. Никогда она не казалась ему такой
привлекательной. Ее тонкую фигуру облегал голубой купальник. Даже
зеленовато-белые колокольчики ландышей, вышитые на нем, казались
сейчас необычно красивыми. Голоса Наташи Ленчик не слышал и с досадой
подумал о несовершенстве оптики, позволяющей видеть, но не позволяющей
слышать. Вскоре около Наташи появилась загорелая фигура Николая.
Высокий и широкоплечий, рядом с тоненькой девушкой он казался еще
сильней. Взяв Наташу за руку, Николай побежал с ней в воду. От зависти
Ленчик опустил бинокль, но через несколько секунд поднял его снова.
Далекий пляж опять приблизился на расстояние вытянутой руки.
Плавать Наташа не умела. Всякий раз, когда Николай пытался
завести ее поглубже, она вырывалась и, как полагал Ленчик, визжала.
Да, Наташа действительно визжала - она боялась глубины, и всякий
раз, как только чувствовала, что дно уходит из-под ног, на нее нападал
страх.
- Чего ты боишься, трусиха? - успокаивал ее Николай. - Ведь это
же очень просто, работай одновременно руками и ногами. Не бойся. Я
буду поддерживать. Плыви. Так, так... Вот и прекрасно! Замечательно!
Не части руками. Дыхание, дыхание! Сколько раз тебе говорить об этом?
- Ну хватит же, хватит, - задыхалась Наташа. - Я устала, держи
меня.
Ленчик отчетливо видел, как Наташа лежала на ладонях у Николая.
Сколько бы он дал за то, чтоб это были ладони его, Виктора Ленчика.
После того как Наташа отдохнула, Николай вновь принялся за урок
плаванья. По-прежнему поддерживал девушку на своих широких ладонях, он
зашел поглубже и там отпустил ее.
- Теперь к берегу! - скомандовал он и отошел в сторону.
Несколько секунд Наташа держалась на воде самостоятельно. Глядя
на ее испуганное лицо, Николай от души хохотал.
- Молодец! Замечательно, - подбадривал он. - Еще рывок, и ты у
берега. Ноги, ноги! Почему ты не дышишь?
Наташа хотела что-то ответить, но хлебнула воды и закашлялась.
Через несколько секунд ее голова скрылась под водой.
- Негодяй, ты ее утопишь! Ты!.. - бесновался Ленчик.
Николай быстро подскочил к Наташе и поднял ее.
Она крепко обвила его шею и, как ребенок, прильнула к нему.
Бинокль дрогнул в руках Ленчика. Это было свыше его сил. Он
заскрежетал зубами. Правая нога его подвернулась, он инстинктивно
подался вперед и, не удержав равновесия, полетел в воду.
Плавал Ленчик плохо. Тяжелый военный бинокль и фотоаппарат,
висевшие на шее, тянули на дно, костюм и ботинки связывали движения.
Он изо всех сил работал руками и ногами, чтобы добраться до мостика.
Лицо и волосы его были покрыты тиной и водорослями.
Когда Ленчик, пошатываясь, вышел на берег, первое, что бросилось
ему в глаза, был отцовский "ЗИС" и шофер Саша. Саша растерянно смотрел
на Виктора и никак не мог понять, что произошло.
- Домой! Быстрей домой! - приказал Ленчик шоферу и мокрый, в тине
и водорослях, плюхнулся на заднее сиденье, устланное дорогим ковром
восточного рисунка.
Наташа гладила свое любимое платье. Вечером она пойдет с Николаем
в театр.
- Мамочка, ты знаешь, ведь Ленского будет петь сам Лемешев. Мне
просто повезло.
Но матери было не до оперы и не до Ленского.
Несколько раз Елена Прохоровна пыталась серьезно поговорить с
дочерью о ее будущем, но всякий раз Наташа или отшучивалась, или
отговаривалась, что замуж ей еще рано, что это-де не в старину, когда
выходили в шестнадцать лет. Но на этот раз мать проявила всю свою
настойчивость. И это действительно был первый серьезный разговор двух
взрослых женщин, где мать тонко поучала, а дочь смело не соглашалась.
Елена Прохоровна повела с того, что попыталась раскрыть перед
Наташей неприглядные стороны семейной жизни. Это она делала впервые.
- С милым и в шалаше рай - это верно, - начала она. - Но надолго
ли? О том, что бедность не порок - и с этим я не спорю. Но ведь это
одни красивые слова.
Выждав, не последуют ли возражения, Елена Прохоровна вкрадчиво
продолжала:
- Скажу тебе прямо, Наташа, мне не нравится твоя дружба с
Николаем. Рано или поздно, все равно вы должны расстаться. И лучше
рано, чем поздно. А вот свое отношение к Виктору ты должна изменить.
Ты его просто унижаешь, а этого не следует делать.
Елена Прохоровна бесшумно встала с кресла и так же бесшумно
подошла к окну. В комнате повисла тишина.
- Подойди сюда, - снова первой заговорила мать. - Посмотри. - Она
указала на улицу, где стояли милиционер и прохожий. Очевидно, прохожий
допустил какое-то нарушение порядка. - Ну чего он привязался? Что этот
прохожий сделал? Наверное, всего лишь попытался перейти улицу не там,
где положено. Эка беда. А ведь он формальным образом придрался. Вот и
с твоим так. О боже, как это унизительно!
Оставив утюг на платье, Наташа подняла голову. Некоторое время
она безмолвно смотрела на мать. Потом голосом, в котором звучала
обида, сказала:
- Мама, как ты неправа. Ведь он выполняет свой долг. Он несет
государственную службу.
- А разве я возражаю против того, чему вас учат в университетах?
Я только хочу, чтобы ты отличала красивое от уродливого, возвышенное
от низкого. А то, что там происходит, - унизительно.
Наташа с обидой посмотрела на мать.
- Хорошо, допустим, что у этого гражданина, которого остановили
за пустяк, отвратительное настроение. Пусть ему кажется, что его
незаслуженно отчитали, хотя я убеждена, что это не так. Но что будет
делать этот гражданин, если, придя домой, он увидит, что его квартира
ограблена? Куда он побежит за помощью?
- Ну, разумеется, он заявит в милицию.
- Вот вам первое противоречие, - обрадовалась Наташа. Про утюг
она совсем забыла.
- Какая ты все еще глупенькая. Разве я оспариваю полезность
милиции? Наоборот, я уверена, что она необходима так же, как дворники.
Что стало бы без дворников в Москве через неделю? Москва заросла бы
грязью. Они тоже несут службу.
- Да, они тоже люди. Тоже несут службу. Влюбляются, женятся... -
Словно споткнувшись, Наташа остановилась. Краска залила ее лицо. - А
потом, потом... Я совсем не понимаю, мама, почему ты с каким-то особым
наслаждением льешь грязь на нашу дружбу с Николаем? Что он тебе сделал
плохого? Тебя не устраивает его зарплата? Что он из простой рабочей
семьи? - Наташа поняла, что говорит лишнее и замолчала.
В комнате уже начинало попахивать гарью, но ни дочь, ни мать не
замечали этого.
В эти минуты Елена Прохоровна особенно остро почувствовала, что
дочь уже взрослая. И это чувство ухода дочери из-под полной и
неограниченной власти матери насторожило Елену Прохоровну. Ей хотелось
крикнуть: "Да как ты смеешь, негодная! Ты с кем разговариваешь?! Кто я
тебе?!" Но она сдержала себя, боясь испортить дело.
- Ты не горячись, Наташа. Если тебя раздражает такой мой тон, я
могу говорить и без тона. Как мать я не допущу ничего серьезного между
тобой и Николаем. Вы никогда не будете вместе. Все, что ты от него
ожидаешь, то, что он где-то там заочно учится - это журавль в небе. А
вот, если бы ты помягче и повнимательней относилась к Виктору, он
давно бы сделал предложение.
- Он уже трижды его делал, - выпалила Наташа и покраснела еще
гуще.
Елена Прохоровна вздрогнула и резко повернулась к Наташе.
- Как делал? А ты?
- Я трижды отказывала и просила, чтоб он больше не приставал со
своим сватовством, а вот Николаю я бы не отказала.
Сказав это, Наташа стыдливо опустила глаза. Так откровенно о
своих чувствах к Николаю она говорила с матерью впервые.
- Девчонка. Ты все еще глупая девчонка. Боюсь только одного:
когда ты повзрослеешь - будет уже поздно, и разговор на эту тему
станет излишним.
Елена Прохоровна говорила теперь с нескрываемым раздражением.
Пытаясь проникнуть в душу Наташи, она хотела держаться спокойно, но
хуже учиться. Гуляя после уроков по бульвару, она искала встречи с
Николаем. И чем чаще она его видела, тем больше о нем думала, не
отдавая еще себе отчета в том, что в ней все сильнее и настойчивей
просыпалось смутное желание быть с ним рядом. После каждой такой
встречи Николай все более казался ей, как раньше Лене, каким-то
особенным, непонятным, не таким, как все.
Перед самыми экзаменами Наташа целую неделю не встречала Николая.
Все эти дни она ходила как потерянная. Всюду, где бы она ни была, она
ждала, что вот-вот вдруг встретит Николая. Но он не появлялся.
Потом Наташа начала писать стихи. Никогда до этого она их не
писала, а здесь словно какая-то тайная сила толкнула ее к тому, чтобы
хоть в стихах расплескать захлестнувшее ее чувство. Когда дело дошло
до стихов, Наташа поняла, что она влюблена. Узнала она, что такое
бессонные ночи и короткий беспокойный сон, где хозяйничает тот, кто и
наяву ей не дает покоя.
Однако любила Наташа не как Лена, а скрытно, тайно, пряча свои
думы и чувства не только от других, но и от себя.
Чем дороже становился для нее Николай, тем постылей делался
Виктор Ленчик. Он не давал ей проходу, предлагал самые соблазнительные
джазовые пластинки, достал откуда-то почти всего Вертинского и
неаполитанские песни Александровича, но Наташа ничего от него не
брала. Бывали дни, когда Ленчик удивлял своих товарищей или дорогим
альбомом почтовых марок, или показывал девочкам какие-нибудь
оригинальные безделушки, от которых те восторженно визжали. То он
неудержимо летал по школе, то ходил, как туча, мрачный только потому,
что вычитывал из какого-нибудь бульварного романа, что "мрачное
молчание есть признак силы мужского характера и оно нравится
женщинам".
Как ни старался Ленчик завоевать внимание Луговой, у него это не
получалось, хотя многие девочки из класса о нем тайно вздыхали.
В июне, когда у Наташи кончились экзамены, она получила письмо от
Лены. В большом конверте, помимо письма подруге на трех листах,
исписанных ровным ученическим почерком, лежал еще маленький конвертик,
адресованный Николаю.
Три дня Наташа ходила с утра до вечера с этим письмом, но всякий
раз, как только видела Николая, у нее не хватало смелости подойти к
нему. Но на четвертый это случилось. Выйдя в воскресенье под вечер на
бульвар, она совсем случайно увидела Николая. Он шел навстречу.
Казалось, не кровь прилила к лицу, а горячая волна накатилась на нее,
понесла, закружила...
С замирающим сердцем Наташа остановилась и поздоровалась.
Все остальное было как в мареве.
Позже, когда уже прошел месяц, Наташа пыталась припомнить начало
их первого знакомства, но это удавалось с трудом. Часа три они бродили
по бульвару и говорили о поэзии, о спорте, о Лене, об учителях. Потом
Николаю очень не хотелось расставаться, и когда Наташа подала ему руку
и пожелала хорошо сдать последние два экзамена, он смущенно спросил:
- Когда мы встретимся, Наташа?
- Вы хотите через меня послать письмо Леночке?
Николай отрицательно покачал головой, но не сказал ничего.
Если в июле Наташа была самой счастливой на свете, - не проходило
дня, чтоб они не встречались, - то в начале августа она чувствовала
себя самой несчастной: Николая призвали в армию.
Никогда еще Наташа не испытывала такой растерянности и волнения,
как на перроне Ленинградского вокзала, куда она, вместе с другими,
пришла провожать Николая. Были здесь мать и друзья призывника.
Наташа видела, а скорее чувствовала, что всей душой он тянется к
ней. Взгляд его был рассеян, на вопросы он отвечал невпопад и все
время нервно посматривал на часы.
Мать понимала сына лучше других и не обижалась.
Наступала минута прощания. Наташа за короткое время успела раз
семь покраснеть и столько же раз побледнеть.
Последние слова, которые Николай бросил с подножки набирающего
скорость поезда, были обращены точно в пространство:
- Береги себя... Я буду писать...
Провожающие сочли, что сказано это было Наташе. Только мать
думала по-другому.
- Береги себя... - глотая подступившие слезы, повторяла мать
вслух и шла все быстрее и быстрее за поездом.
Что-то еще кричал Николай с подножки, но слова тонули в грохоте
подошедшего слева воинского эшелона.
Спустя две недели Наташа получила первую весточку.
Пока Николай находился в запасном артиллерийском полку, письма от
него приходили редко. Через три месяца, когда его направили на
передовую в одну из дивизий Первого Белорусского фронта, он стал
писать каждую неделю.
Его письма Наташа заучивала наизусть. Закрыв глаза, она ясно
представляла себе даже отдельные слова, переносы, знаки препинания. А
что бы она отдала за то, чтоб прочитать строчки, густо зачеркнутые
чернилами!
О себе Николай почти ничего не сообщал. Наташа больше знала о его
друзьях по взводу, чем о нем самом. Но и это не мешало ей строить в
своем воображении картины таких сражений, где самая выдающаяся роль
отводилась Николаю.
Наташа знала, что он смелый, отважный, и если еще не герой, то
только потому, что ему не представилось подходящего случая.
...Так месяц за месяцем проходили годы.
Кончилась война, а Николай все еще оставался в армии. Наташа была
уже на третьем курсе филологического факультета университета. Виктор
Ленчик - тоже на третьем, но на юридическом. Все эти годы он ходил за
ней по пятам, как ее тень. Первое время Наташа пыталась запретить ему
ухаживать за собой, но убедившись в бесполезности этого, махнула
рукой.
В 1947 году, отслужив пять лет, Николай вернулся домой. И в этот
же день без всяких предварительных телефонных звонков явился к
Луговым.
Наташа ахнула.
Засуетилась и Елена Прохоровна.
Широкоплечий, возмужавший, с двумя рядами орденских планок на
военной гимнастерке, Николай стоял перед Наташей и растерянно молчал.
Такой красивой он ее еще не видел.
Выручила мать.
- О! Да вы совсем стали мужчиной. Вас и не узнаешь! - невольно
любовалась она Николаем и вела его за руку в комнату.
Обед был праздничный.
На деньги из своей пенсии Наташа купила бутылку кагора. После
двух рюмок она так раскраснелась и стала так дурачиться, что матери
приходилось ее сдерживать.
Много говорили, вспоминали общих друзей, танцевали, пели. Вечер
прошел весело.
Но этим же вечером в самые светлые и чистые чувства и думы Наташи
Елена Прохоровна вогнала большую занозу.
- Он тебе не пара! - закуривая папиросу, сказала она дочери,
когда та вернулась, проводив Николая.
- Почему? - одновременно и испугалась и удивилась Наташа.
- По многим причинам. Думаю, что ты и сама скоро в этом
разберешься. Пора уже быть взрослой.
Елена Прохоровна ушла в свою комнату, оставив Наташу в
недоумении.
С этого времени между матерью и дочерью так и осталась
недоговоренность по поводу дружбы Наташи с Николаем. Николай
чувствовал холодок со стороны Елены Прохоровны, доходящий порой до
неприязни. В декабре, когда райком партии предложил ему пойти работать
в милицию - проводилось усиление милицейских органов за счет
демобилизованных фронтовиков, - он зашел к Луговым посоветоваться.
Елена Прохоровна сделала большие глаза.
- Как? В милицию?! И кем же?
- Простым милиционером.
- И что же вы думаете делать?
- Думаю дать согласие.
- Дать согласие? - лицо Елены Прохоровны стало таким кислым,
словно она проглотила целый лимон. - Милиционер? Очень, очень
оригинально.
Присутствовавшая при разговоре Наташа молчала, но вечером, когда
они возвращались из кино, она спросила:
- Коля, ты в самом деле решил стать милиционером?
- А что, разве это позорно?
Наташа пожала плечами. От Николая она всегда ждала чего-то
особенного, большого, такого, что не всякому по плечу. А тут вдруг -
милиционер.
- А ты не думал над тем, что это может помешать... - Наташа
замялась. Но Николай ее понял.
- Помешать? Нет, это не может помешать. Я дал согласие и не жалею
об этом.
- Коля, может быть, удастся найти другую работу? А потом, почему
ты не хочешь поступить в институт на очное отделение?
Николай промолчал. Как ей сказать, что у него на иждивении мать и
что двое они не проживут на студенческую стипендию?
- Если хочешь, я поговорю с папиными друзьями, они помогут
устроиться.
- Не нужно ни с кем говорить, - мягко ответил Николай. - И вообще
не плачь надо мной, как над покойником. Я еще жив.
В этот вечер они расстались сухо и холодно. Наташа была
недовольна тем, что Николай с ней не считается. Он же не мог
примириться с отношением Наташи к его будущей профессии, с ее чувством
жалости и стыда за него.
Проводив Наташу, по дороге домой Николай вдруг представил себя в
милицейской форме, на посту. Мимо идет Елена Прохоровна. Она
отвернулась, делая вид, что не замечает. Ей неудобно даже
поздороваться. А Наташа? Подойдет или не подойдет? Может быть, и ей
будет стыдно признать в милиционере старого друга?
Эта внезапно возникшая картина развеселила Николая.
"Пойду!"
Через неделю он оформился в милиции на одном из московских
вокзалов. Вокзал этот был большой, шумный, как, впрочем, и все вокзалы
столицы, с той лишь разницей, что правонарушений на нем статистикой
было установлено больше, чем на других.
"Ну, что ж, - рассуждал Николай, - скучно не будет, Не на пенсию
же иду". Ему присвоили сержантское звание.
Милицейская должность Николая окончательно испортила отношение к
нему Елены Прохоровны. Она считала зазорным пригласить его к себе,
когда у них были гости. Николай это понимал. При встречах Наташа стала
грустней и задумчивей. Иногда, перебирая его пальцы в своих руках, она
подолгу молчала. Молчал в такие минуты и Николай.
Больно было Наташе, что о ее любимом и Ленчик, и мать говорят так
желчно и зло. Сказать об этом Николаю она не могла, так как знала, что
этим она его только огорчит.
...Прошло два года работы Николая в милиции.
Наташа заканчивала университет.
Сегодня она только что пришла с государственного экзамена и
чувствовала себя очень усталой. Утром она звонила Николаю и просила
заехать к ней к двенадцати дня. Сейчас уже четверть первого, а его еще
нет.
Свернувшись калачиком на тахте, Наташа старалась заснуть, но сон
не приходил. Она была под впечатлением экзамена. В памяти назойливо
возникали даты, имена литературных героев, мельчайшие детали из
биографий писателей... Наташа пыталась освободиться от этого наплыва,
но все ее усилия были тщетны. Так продолжалось до тех пор, пока
длинный звонок в коридоре не разорвал эту цепь непрошеных впечатлений.
Наташа быстро встала и открыла дверь. На площадке стоял Ленчик. В
руках у него был большой букет роз.
- Ну как? - прямо с порога спросил он.
- Пятерка.
- Поздравляю, Наташенька, поздравляю! - Ленчик изысканно
поклонился и передал ей букет.
- Спасибо. А ты как?
- У меня недоразумение, - в голосе Ленчика звучала обида. -
Четверка. А ты знаешь, кому я вчера сдавал? Киселеву. Ведь это - вот,
- и Ленчик постучал пальцем вначале себя по лбу, а потом по столу, -
сухарь и недалекий дядя. А впрочем, все это чепуха! Хочешь, я тебе
расскажу презанятную историю? Так вот слушай. Шел я с девушками из
университета. Ну, понятно, какой гвалт поднимает ваш брат, когда вас
больше двух. Сплошная ярмарка. У входа в вокзал я имел неосторожность
бросить окурок. И что же ты думаешь? Откуда ни возьмись милиционер.
Привязался. "Поднимите!" Я вначале думал, что он шутит, ну и, понятно,
не обращаю внимания. Он свистеть. Задержал. Меня это так возмутило. Я
его так отчитал. Так отчитал, что самому даже стало жалко бедняжку.
- Не нахожу ничего забавного. И зачем ты все это рассказываешь? -
возмутилась Наташа.
- Наташенька, ты не сердись. Может, я задел твои больные струны?
Но от этого не уйдешь - смешное всегда останется смешным. И потом,
разве это в какой-то степени относится к этому... как его?
- Не к этому, а к сержанту милиции. К простому милиционеру. И уж
коль ты меня вынудил, то знай: я люблю его... Да, люблю! И он это
знает. Знаешь об этом и ты. Знают об этом и другие, - как пощечины,
посылала слова Наташа. - А вот тебя я никогда бы не полюбила. Не
полюбила бы и в том случае, если б ты стал знаменитым, о чем, кстати,
ты мечтаешь. Ты не сердись, Виктор, но тебя не за что любить.
Опустив глаза, Виктор молча сидел в кресле и растирал пальцами
лепестки розы, которую он вытащил из петлицы пиджака. Много дерзостей
слышал он от Наташи, но такой горькой отповеди не ожидал.
- Я люблю его со школьных лет. Если бы ты знал, как я ждала его
писем с фронта! А вот теперь, когда он милиционер и когда ты и другие,
вроде тебя, тычут в него пальцем и даже смеются над ним, я люблю его
еще больше. Ты понимаешь, - больше!
Наташа хотела сказать что-то еще, но остановилась. По-мальчишески
лихо закусив нижнюю губу, она щелкнула пальцем.
- Виктор! Ведь ты ни разу не видел его. Ты хочешь с ним
познакомиться? Скажи, хочешь? Я уверена, что он тебе понравится. В нем
ты найдешь то, чего не хватает нам. Воля! У него сильная воля! И
наверняка он не глупее нас с тобой. Ну?
- Пожалуйста, - с напускным равнодушием ответил Ленчик, - но
когда и где?
- Сегодня. Сейчас. Здесь! - Наташа посмотрела на часы. - Он
должен быть с минуты на минуту.
- Наташенька, но я, право, не знаю, о чем с ним говорить. О
литературе? Ты обвинишь меня в непорядочности, скажешь, что я нарочно
играю на контрастах. Об искусстве? Еще сложнее. И это, пожалуй, будет
для него terra incognita1. В чем он больше подготовлен, чтобы не
поставить его в неловкое положение?
1 Неизведанная страна (латинск.).
Наташа звонко рассмеялась. Она вдруг вспомнила случай, как
несколько месяцев назад ей пришлось краснеть, когда в споре с Николаем
о Бальзаке она уличила себя в таком невежестве, о котором раньше и не
подозревала...
- Ничего. Можешь говорить о чем угодно.
- Хорошо, - согласился Ленчик, - я буду вести себя так, как
хочешь ты.
Прозвонил звонок. Наташа пошла открывать дверь. "Он" - решил
Ленчик, но по доносившимся возгласам и поцелуям понял, что пришла
Наташина подруга, Тоня Румянцева.
- Виктор, посиди один, а мы посплетничаем, - донесся из коридора
голос Тони.
Ленчику очень хотелось предстать перед другом Наташи солидно,
произвести на него впечатление и раздавить своей эрудицией. Ведь это
соперник: она сама призналась, что любит его.
Он воровато достал из кармана маленькое зеркальце, которое
положил в книгу так, чтобы никто из неожиданно вошедших не застал его
за этим, не совсем мужским, делом. Взбил и без того высокий кок волос,
которые блестели от бриолина, поправил узелок ярко-красного галстука
и, гордо вскинув голову, застыл в позе. Ленчик был доволен собой.
Важно развалившись в кресле, он стал рассматривать альбом с
репродукциями картин итальянских художников.
"На этой штуке я его наверняка подловлю, - злорадствовал Ленчик.
- Искусство - это не Перовский рынок, где среди воришек и спекулянтов
он чувствует себя королем. Ты еще посмотришь, Наташенька, игру
контрастов".
Прихода Захарова Ленчик не услышал. А когда все трое: Наташа,
Тоня и Николай появились в гостиной, он сделал вид, что очень увлекся
картиной и поднял глаза только тогда, когда Наташа предложила
познакомиться.
В первую секунду Ленчик удивился. Подняв брови, он силился что-то
вспомнить. И в тот момент, когда Николай, улыбаясь, протянул ему руку,
Ленчик на какое-то мгновение перестал владеть собой. Болезненно
съежившись, он попятился назад. Удивление на его лице сменилось
испугом.
- Виктор... Ленчик, - с дрожью в голосе произнес он и положил
свою тонкую вялую кисть в широкую ладонь Николая.
- Захаров, - отрекомендовался Николай, делая вид, что он не
заметил беспокойства Ленчика.
Наташа и Тоня переглянулись.
- Виктор, что с тобой? - удивилась Наташа.
- Я что-то плохо себя почувствовал... Вы меня извините, но я
покину вас, - вяло улыбаясь, проговорил он и обратился к Николаю: - Я
надеюсь, что мой уход не испортит ваше веселье...
Поклонившись всем сразу, Ленчик вышел.
- Вечное позерство! - возмутилась Наташа.
- Ты неправа, Наташа, вид у него действительно болезненный.
Очевидно, человек слишком переутомился, - возразил Николай.
- Больным лечиться, здоровым отдыхать! Едем! - решительно
вмешалась Тоня и, подхватив под руку Николая, со смехом потащила его к
выходу.
Закрывая окна, Наташа сквозь листву молодых лип увидела, как
Ленчик почти бежал по двору через детскую площадку.
- Виктор! - крикнула она вдогонку. - Надумаешь - приезжай. Мы
будем на Голубых прудах. Захвати фотоаппарат.
Пляж Голубые пруды был полон народу. Люди лежали и сидели в
качалках, на пляжных циновках, прямо на песке, на открытом солнце и
под грибками, обтянутыми полосатой парусиной.
В стороне, с высоких вышек, делая в воздухе сальто и кульбиты,
прыгали гимнасты-разрядники. Над водой в брызгах носились надутые
волейбольные камеры и большие разноцветные мячи. А чуть повыше над
берегом, под навесом пивного павильона, стояла очередь. Буфетчица
буквально разрывалась,
Выбрав удобную позицию в стороне от пляжа, в тени от кустов
свисающей над водой бузины, Ленчик устроился на помосте из трех
жердочек, сооруженном каким-то рыболовом. Жердочки были тонкие, и ему
приходилось балансировать, чтобы не упасть в воду. Присев на корточки,
он поднес к глазам бинокль. Военный бинокль стометровое расстояние
сократил до пяти - шести метров. Казалось, что стоит только протянуть
руку и можно коснуться кувыркающихся в воде фигур. Медленно ведя
биноклем, Ленчик стал разыскивать среди купающихся Наташу.
Он напал на нее довольно быстро. Наташа стояла на берегу у самой
воды и звала кого-то к себе. Никогда она не казалась ему такой
привлекательной. Ее тонкую фигуру облегал голубой купальник. Даже
зеленовато-белые колокольчики ландышей, вышитые на нем, казались
сейчас необычно красивыми. Голоса Наташи Ленчик не слышал и с досадой
подумал о несовершенстве оптики, позволяющей видеть, но не позволяющей
слышать. Вскоре около Наташи появилась загорелая фигура Николая.
Высокий и широкоплечий, рядом с тоненькой девушкой он казался еще
сильней. Взяв Наташу за руку, Николай побежал с ней в воду. От зависти
Ленчик опустил бинокль, но через несколько секунд поднял его снова.
Далекий пляж опять приблизился на расстояние вытянутой руки.
Плавать Наташа не умела. Всякий раз, когда Николай пытался
завести ее поглубже, она вырывалась и, как полагал Ленчик, визжала.
Да, Наташа действительно визжала - она боялась глубины, и всякий
раз, как только чувствовала, что дно уходит из-под ног, на нее нападал
страх.
- Чего ты боишься, трусиха? - успокаивал ее Николай. - Ведь это
же очень просто, работай одновременно руками и ногами. Не бойся. Я
буду поддерживать. Плыви. Так, так... Вот и прекрасно! Замечательно!
Не части руками. Дыхание, дыхание! Сколько раз тебе говорить об этом?
- Ну хватит же, хватит, - задыхалась Наташа. - Я устала, держи
меня.
Ленчик отчетливо видел, как Наташа лежала на ладонях у Николая.
Сколько бы он дал за то, чтоб это были ладони его, Виктора Ленчика.
После того как Наташа отдохнула, Николай вновь принялся за урок
плаванья. По-прежнему поддерживал девушку на своих широких ладонях, он
зашел поглубже и там отпустил ее.
- Теперь к берегу! - скомандовал он и отошел в сторону.
Несколько секунд Наташа держалась на воде самостоятельно. Глядя
на ее испуганное лицо, Николай от души хохотал.
- Молодец! Замечательно, - подбадривал он. - Еще рывок, и ты у
берега. Ноги, ноги! Почему ты не дышишь?
Наташа хотела что-то ответить, но хлебнула воды и закашлялась.
Через несколько секунд ее голова скрылась под водой.
- Негодяй, ты ее утопишь! Ты!.. - бесновался Ленчик.
Николай быстро подскочил к Наташе и поднял ее.
Она крепко обвила его шею и, как ребенок, прильнула к нему.
Бинокль дрогнул в руках Ленчика. Это было свыше его сил. Он
заскрежетал зубами. Правая нога его подвернулась, он инстинктивно
подался вперед и, не удержав равновесия, полетел в воду.
Плавал Ленчик плохо. Тяжелый военный бинокль и фотоаппарат,
висевшие на шее, тянули на дно, костюм и ботинки связывали движения.
Он изо всех сил работал руками и ногами, чтобы добраться до мостика.
Лицо и волосы его были покрыты тиной и водорослями.
Когда Ленчик, пошатываясь, вышел на берег, первое, что бросилось
ему в глаза, был отцовский "ЗИС" и шофер Саша. Саша растерянно смотрел
на Виктора и никак не мог понять, что произошло.
- Домой! Быстрей домой! - приказал Ленчик шоферу и мокрый, в тине
и водорослях, плюхнулся на заднее сиденье, устланное дорогим ковром
восточного рисунка.
Наташа гладила свое любимое платье. Вечером она пойдет с Николаем
в театр.
- Мамочка, ты знаешь, ведь Ленского будет петь сам Лемешев. Мне
просто повезло.
Но матери было не до оперы и не до Ленского.
Несколько раз Елена Прохоровна пыталась серьезно поговорить с
дочерью о ее будущем, но всякий раз Наташа или отшучивалась, или
отговаривалась, что замуж ей еще рано, что это-де не в старину, когда
выходили в шестнадцать лет. Но на этот раз мать проявила всю свою
настойчивость. И это действительно был первый серьезный разговор двух
взрослых женщин, где мать тонко поучала, а дочь смело не соглашалась.
Елена Прохоровна повела с того, что попыталась раскрыть перед
Наташей неприглядные стороны семейной жизни. Это она делала впервые.
- С милым и в шалаше рай - это верно, - начала она. - Но надолго
ли? О том, что бедность не порок - и с этим я не спорю. Но ведь это
одни красивые слова.
Выждав, не последуют ли возражения, Елена Прохоровна вкрадчиво
продолжала:
- Скажу тебе прямо, Наташа, мне не нравится твоя дружба с
Николаем. Рано или поздно, все равно вы должны расстаться. И лучше
рано, чем поздно. А вот свое отношение к Виктору ты должна изменить.
Ты его просто унижаешь, а этого не следует делать.
Елена Прохоровна бесшумно встала с кресла и так же бесшумно
подошла к окну. В комнате повисла тишина.
- Подойди сюда, - снова первой заговорила мать. - Посмотри. - Она
указала на улицу, где стояли милиционер и прохожий. Очевидно, прохожий
допустил какое-то нарушение порядка. - Ну чего он привязался? Что этот
прохожий сделал? Наверное, всего лишь попытался перейти улицу не там,
где положено. Эка беда. А ведь он формальным образом придрался. Вот и
с твоим так. О боже, как это унизительно!
Оставив утюг на платье, Наташа подняла голову. Некоторое время
она безмолвно смотрела на мать. Потом голосом, в котором звучала
обида, сказала:
- Мама, как ты неправа. Ведь он выполняет свой долг. Он несет
государственную службу.
- А разве я возражаю против того, чему вас учат в университетах?
Я только хочу, чтобы ты отличала красивое от уродливого, возвышенное
от низкого. А то, что там происходит, - унизительно.
Наташа с обидой посмотрела на мать.
- Хорошо, допустим, что у этого гражданина, которого остановили
за пустяк, отвратительное настроение. Пусть ему кажется, что его
незаслуженно отчитали, хотя я убеждена, что это не так. Но что будет
делать этот гражданин, если, придя домой, он увидит, что его квартира
ограблена? Куда он побежит за помощью?
- Ну, разумеется, он заявит в милицию.
- Вот вам первое противоречие, - обрадовалась Наташа. Про утюг
она совсем забыла.
- Какая ты все еще глупенькая. Разве я оспариваю полезность
милиции? Наоборот, я уверена, что она необходима так же, как дворники.
Что стало бы без дворников в Москве через неделю? Москва заросла бы
грязью. Они тоже несут службу.
- Да, они тоже люди. Тоже несут службу. Влюбляются, женятся... -
Словно споткнувшись, Наташа остановилась. Краска залила ее лицо. - А
потом, потом... Я совсем не понимаю, мама, почему ты с каким-то особым
наслаждением льешь грязь на нашу дружбу с Николаем? Что он тебе сделал
плохого? Тебя не устраивает его зарплата? Что он из простой рабочей
семьи? - Наташа поняла, что говорит лишнее и замолчала.
В комнате уже начинало попахивать гарью, но ни дочь, ни мать не
замечали этого.
В эти минуты Елена Прохоровна особенно остро почувствовала, что
дочь уже взрослая. И это чувство ухода дочери из-под полной и
неограниченной власти матери насторожило Елену Прохоровну. Ей хотелось
крикнуть: "Да как ты смеешь, негодная! Ты с кем разговариваешь?! Кто я
тебе?!" Но она сдержала себя, боясь испортить дело.
- Ты не горячись, Наташа. Если тебя раздражает такой мой тон, я
могу говорить и без тона. Как мать я не допущу ничего серьезного между
тобой и Николаем. Вы никогда не будете вместе. Все, что ты от него
ожидаешь, то, что он где-то там заочно учится - это журавль в небе. А
вот, если бы ты помягче и повнимательней относилась к Виктору, он
давно бы сделал предложение.
- Он уже трижды его делал, - выпалила Наташа и покраснела еще
гуще.
Елена Прохоровна вздрогнула и резко повернулась к Наташе.
- Как делал? А ты?
- Я трижды отказывала и просила, чтоб он больше не приставал со
своим сватовством, а вот Николаю я бы не отказала.
Сказав это, Наташа стыдливо опустила глаза. Так откровенно о
своих чувствах к Николаю она говорила с матерью впервые.
- Девчонка. Ты все еще глупая девчонка. Боюсь только одного:
когда ты повзрослеешь - будет уже поздно, и разговор на эту тему
станет излишним.
Елена Прохоровна говорила теперь с нескрываемым раздражением.
Пытаясь проникнуть в душу Наташи, она хотела держаться спокойно, но