Страница:
– Знаю, Рей, знаю.
– Ничего ж плохого не сделал! – повторил Рей.
Гиттенс понимающе кивал.
Рей тупо уставился на каменное крыльцо и повторял как заклинание:
– Ничего ж плохого не сделал! Ничего ж никому плохого не сделал!
– Рей, – мягко прервал его Гиттенс, – мои друзья хотят задать тебе несколько вопросов. Оба расследуют убийство прокурора Данцигера.
– Мистер Ратлефф, – сказал Келли, – Джеральд Макниз или кто другой из парней Брекстона говорил с вами о том, что предстоящее судебное разбирательство по делу Макниза надо обязательно сорвать?
– Нет, никто со мной на эту тему не разговаривал. Я просто знал, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я отказался от свидетельских показаний.
– Почему вы так уверены? Если с вами никто не разговаривал, если на вас никто не давил...
– Будто сами не знаете. У таких парней есть тысяча способов дать понять.
– И все-таки вы стояли на своем?
– Прокурор велел мне идти в суд и рассказать все как на духу.
– Но вы понимали, что вы на себя навлекаете? Вы понимали, что Брекстон этого не простит – и постарается не допустить?
– Все понимали. Данцигер тоже.
– Данцигер считал, что вы в опасности?
– Ну да.
– Каким же образом он сумел уговорить вас не отказываться от выступления в суде?
– У него было на меня дело. Я продал пакетик копу.
Гиттенс возмущенно хмыкнул.
– Один пакетик. Не смеши меня, Рей! Это тянет на несколько месяцев тюрьмы. С твоим опытом ты можешь отмотать такой срок, стоя на голове и поплевывая. Не может быть, чтоб ты наложил в штаны только потому, что тебе пообещали шесть месяцев за решеткой!
– Хотите верьте, хотите нет...
Тут в разговор вмешался я:
– Рей, скажи правду. Как оно было на самом деле?
Здоровый глаз Рея печально уставился на меня.
– Как оно было на самом деле? – повторил я.
– Не мог я в тюрьму, – ответил Ратлефф. – Некогда мне в тюрьме рассиживаться. К тому же Данцигер сказал, что ни в каком суде мне выступать не понадобится.
– Что-о? – так и вскинулся Гиттенс. – Что значит – в суде не понадобится? Расскажи-ка подробнее!
– Прокурор сказал, меня в суд не вызовут. Все в последний момент решится без меня. От меня нужно одно: продолжать делать вид, что я готов выступить в суде против Макниза.
Гиттенс присвистнул.
– Мать честная! Большой Мак собирался признать себя виновным? Ты мне эту байку хочешь скормить?
Ратлефф пожал плечами:
– Я рассказываю, как было. Прокурор сказал: делай вид до суда, а потом – гуляй, про пакетик, который ты копу продал, навеки забудем.
– Рей, ушам своим не верю. Такие типы, как Макниз, виновными себя не признают. Сам ведь знаешь!
Ратлефф опять пожал плечами – дескать, не знаю и знать не хочу.
Я снова встрял с вопросом:
– И ты Данцигеру поверил? Почему?
– Он сказал так: не отказывайся быть свидетелем, мне это нужно, чтобы расколоть Макниза. Я прокурору, конечно, сказал: такие, как Большой Мак, никого не продают и не раскалываются. А прокурор мне: не робей, я знаю, чем его дожать, у меня против него кое-что припасено.
– Что именно припасено? Данцигер говорил что-нибудь точнее?
– Больше ничего не знаю.
Мы все устало замолчали.
– Рей, – обронил Гиттенс, – а если Брекстон тебя опять найдет?
– Да плевал я на него. Пусть является. Хоть один, хоть со всей своей командой!
– Это несерьезно, Рей. Ты же понимаешь, что они с тобой сделают.
– Плевать! Я ни в чем не виновный. К тому же у меня букашка.
Мы все трое удивленно уставились на него. Что за букашка?
Ратлефф сделал жест, словно он вводит иглу в вену. Мы враз сообразили – СПИД.
– Да, у меня букашка. Поэтому некогда мне в тюрьме рассиживаться. И Брекстона бояться – жалко времени. Пусть приходит. Смерть смерти не боится.
15
16
17
– Ничего ж плохого не сделал! – повторил Рей.
Гиттенс понимающе кивал.
Рей тупо уставился на каменное крыльцо и повторял как заклинание:
– Ничего ж плохого не сделал! Ничего ж никому плохого не сделал!
– Рей, – мягко прервал его Гиттенс, – мои друзья хотят задать тебе несколько вопросов. Оба расследуют убийство прокурора Данцигера.
– Мистер Ратлефф, – сказал Келли, – Джеральд Макниз или кто другой из парней Брекстона говорил с вами о том, что предстоящее судебное разбирательство по делу Макниза надо обязательно сорвать?
– Нет, никто со мной на эту тему не разговаривал. Я просто знал, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я отказался от свидетельских показаний.
– Почему вы так уверены? Если с вами никто не разговаривал, если на вас никто не давил...
– Будто сами не знаете. У таких парней есть тысяча способов дать понять.
– И все-таки вы стояли на своем?
– Прокурор велел мне идти в суд и рассказать все как на духу.
– Но вы понимали, что вы на себя навлекаете? Вы понимали, что Брекстон этого не простит – и постарается не допустить?
– Все понимали. Данцигер тоже.
– Данцигер считал, что вы в опасности?
– Ну да.
– Каким же образом он сумел уговорить вас не отказываться от выступления в суде?
– У него было на меня дело. Я продал пакетик копу.
Гиттенс возмущенно хмыкнул.
– Один пакетик. Не смеши меня, Рей! Это тянет на несколько месяцев тюрьмы. С твоим опытом ты можешь отмотать такой срок, стоя на голове и поплевывая. Не может быть, чтоб ты наложил в штаны только потому, что тебе пообещали шесть месяцев за решеткой!
– Хотите верьте, хотите нет...
Тут в разговор вмешался я:
– Рей, скажи правду. Как оно было на самом деле?
Здоровый глаз Рея печально уставился на меня.
– Как оно было на самом деле? – повторил я.
– Не мог я в тюрьму, – ответил Ратлефф. – Некогда мне в тюрьме рассиживаться. К тому же Данцигер сказал, что ни в каком суде мне выступать не понадобится.
– Что-о? – так и вскинулся Гиттенс. – Что значит – в суде не понадобится? Расскажи-ка подробнее!
– Прокурор сказал, меня в суд не вызовут. Все в последний момент решится без меня. От меня нужно одно: продолжать делать вид, что я готов выступить в суде против Макниза.
Гиттенс присвистнул.
– Мать честная! Большой Мак собирался признать себя виновным? Ты мне эту байку хочешь скормить?
Ратлефф пожал плечами:
– Я рассказываю, как было. Прокурор сказал: делай вид до суда, а потом – гуляй, про пакетик, который ты копу продал, навеки забудем.
– Рей, ушам своим не верю. Такие типы, как Макниз, виновными себя не признают. Сам ведь знаешь!
Ратлефф опять пожал плечами – дескать, не знаю и знать не хочу.
Я снова встрял с вопросом:
– И ты Данцигеру поверил? Почему?
– Он сказал так: не отказывайся быть свидетелем, мне это нужно, чтобы расколоть Макниза. Я прокурору, конечно, сказал: такие, как Большой Мак, никого не продают и не раскалываются. А прокурор мне: не робей, я знаю, чем его дожать, у меня против него кое-что припасено.
– Что именно припасено? Данцигер говорил что-нибудь точнее?
– Больше ничего не знаю.
Мы все устало замолчали.
– Рей, – обронил Гиттенс, – а если Брекстон тебя опять найдет?
– Да плевал я на него. Пусть является. Хоть один, хоть со всей своей командой!
– Это несерьезно, Рей. Ты же понимаешь, что они с тобой сделают.
– Плевать! Я ни в чем не виновный. К тому же у меня букашка.
Мы все трое удивленно уставились на него. Что за букашка?
Ратлефф сделал жест, словно он вводит иглу в вену. Мы враз сообразили – СПИД.
– Да, у меня букашка. Поэтому некогда мне в тюрьме рассиживаться. И Брекстона бояться – жалко времени. Пусть приходит. Смерть смерти не боится.
15
Если существует рай для полицейских, он должен выглядеть как кафе «Коннотон».
Рай скромный, не высшей категории, но полицейским, возможно, другой и не положен.
Продолговатый вместительный зал, красивые дубовые панели. За бесконечно длинной стойкой несколько барменов в белых накрахмаленных сорочках с закатанными рукавами. Сорочку дополняет солидный черный галстук с массивной заколкой.
На стене огромный американский флаг.
А рядом еще больший флаг – ирландский триколор.
У стойки сесть нельзя – стульев нет, только металлическая штанга, на которую можно ногу поставить.
Когда мы втроем – Гиттенс, Келли и я – вернулись из Лоуэлла и примерно в половине восьмого зашли в «полицейский рай», он был полон – вдоль стойки стояло много-много мужчин. Стояли как пеликаны – задравши одну ногу.
Мы взяли по запотевшей бутылке «Роллин рока» и сели за столик в глубине зала.
– Сюда, считай, одни полицейские ходят, – сказал Гиттенс. И действительно, публика состояла почти на сто процентов из копов. Одни были в голубой униформе, другие в штатском, но в таких одинаковых ветровках и брюках, так что в их принадлежности к полиции можно было не сомневаться. Были тут полицейские пузатые и тощие, высокие и коротышки, с короткими усами, с пышными усами, с потрясающе огромными усами и совсем без усов. Одни имели вид громил – пакеты мышц. Другие были явно не слабаки, но выглядели изящней – и курсировали к бару и обратно выработанной походкой в стиле Джона Уэйна.
Не просидели мы и пары минут, как к нам стали подтягиваться знакомые Гиттенса. То один, то другой подходил пожать ему руку и перекинуться парой слов.
Многие и с Келли были знакомы, а кто его лично не знал, тот про него хотя бы слышал. Они были рады встретить живую полицейскую легенду. Кое-кто присаживался за наш столик, подтягивая стул из-за соседнего стола. Временами вокруг нас образовывалась группа из шести – восьми, а то и дюжины полицейских.
Атмосфера была фамильярно-дружественная, раскованная, и скоро даже я перестал ощущать себя чужаком и желторотым.
В какой-то момент разговор перескочил на Данцигера. Один розовощекий молодой парень в штатском спросил: – Как продвигается расследование касательно Данцигера?
Возникла короткая напряженная пауза: прокурор, так сказать, двоюродный брат полицейского – и его убийство воспринимается болезненно всеми слугами закона.
– Да ничего пока что не слышно, – ответил Гиттенс. – Никто не хочет колоться.
– Свинство это, – сказал розовощекий в штатском. – Неслыханная наглость – пришить юриста! У нас тут, слава Богу, не какая-нибудь банановая республика, где прокуроров щелкают как куропаток!
– Ну да, у нас тут не Сицилия!
– Ничего, Брекстон все равно не заживется!
– С чего ты взял?
– Да этого зверюгу свои же скоро грохнут. Он всех уже достал!
– Твоими бы устами да мед пить! – насмешливо протянул единственный темнокожий полицейский за нашим столом.
– Ха! Вот посмотришь, я прав окажусь.
– А помните, как Брекстон скинул Джемила Саггса с крыши?
– Эта история уже с бородой.
– Ну не так уж давно это и было. Кажется, в девяносто втором. Или в девяносто третьем.
– Кто такой был этот Джемил Саггс? – спросил я. Один из полицейских охотно просветил меня:
– Саггс изнасиловал маленькую девочку в квартале Гроув-Парк. Как, бишь, ее звали? Фамилия Уэллс. А имя... кто помнит?
– Какое-то африканское.
– Никита?
– Никита.
– Точно, Никиша Уэллс. Семь лет пацанке было. Саггс ее изнасиловал и скинул с крыши – чтобы она его не заложила. А через несколько дней кто-то сбросил с той же крыши самого Саггса. По слухам, Брекстон лично.
– Вот это я называю мелкое убийство, – хохотнул один из копов. – Наказать скромным денежным штрафом – долларов этак сто, не больше.
– А впрочем, это одни слухи. Может, зря народ на Брекстона грешит.
– Надо было лучше расследовать это дело, – сказал все тот же зубоскал. – Если Брекстон и впрямь порешил ублюдка Саггса – надо было Брекстону медаль на грудь!
– А ты что думаешь, Гиттенс?
– Я точно знаю, что Саггса казнил Брекстон, – сказал Гиттенс.
Он заявил это настолько уверенно, что все кругом замолчали. Произведя нужный эффект и выдержав паузу, Гиттенс продолжил:
– Да, Саггса казнил именно Харолд. Он мне сам в этом признался.
– Харолд?! Ну ты, Гиттенс, молоток! Брекстон для тебя уже просто Харолд. С каких это пор вы с ним побратались?
– Не цепляйся к словам!
– Ты что, и впрямь с Брекстоном лично знаком?
– Знаком! Ха! Да я его еще мальчишкой знал. Я в то время как раз трудными подростками занимался.
– Отпад! И чего же ты его не засадил – за Саггса? Раз уж он сам трубил об этом на всех углах.
– На всех углах он не трубил. Он только мне сказал. А засадить его... Смешные вы, ребята, такого, как Брекстон, хрен посадишь, пока он сам сесть не захочет.
Речь Гиттенса произвела маленький фурор.
Друзья-приятели реагировали на его слова по-разному.
Одним претила претензия на почти что дружбу с матерым рецидивистом. Другие, наоборот, смотрели на него с почтением – коллега прошел огонь, воду и медные трубы и с самим Брекстоном на дружеской ноге!
Третьи улыбались про себя: заливает Гиттенс, цену себе набивает!
Так или иначе, но всеобщее любопытство Мартин Гиттенс возбудил. Что-что, а любопытство он возбуждать умел – этого у него не отнимешь!
– Говори что хочешь, – сказал один из полицейских постарше, – только не называй при мне Брекстона Харолдом. Меня с души воротит от такого панибратства.
– Если ты, Гиттенс, так хорошо Брекстона знаешь, скажи вот этому парню из Мэна, чтоб он к Брекстону на пушечный выстрел не приближался. А то влипнет по молодости-глупости.
«Парень из Мэна» – это про меня. Что я из какого-то там Версаля – все сразу забыли. А штат Мэн – запомнили.
Гиттенс ободряюще улыбнулся мне. Дескать, не робей, я не дам тебя заклевать.
– Да, с Брекстоном шутки плохи, – сказал Гиттенс. – Он парень с головой, поверьте мне на слово. Среди этой публики он единственный по-настоящему умный. Еще старшеклассником он сколотил свою первую команду – их в народе звали «ребята на горячих тачках». Теперь все его одногодки хвастаются, что были теми самыми «ребятами на горячих тачках». На самом деле в шайке было шесть-семь парней, не больше. А заправлял всем Брекстон.
– Что значит – «ребята на горячих тачках»? – спросил я.
– А ты сообрази: что такое «горячая тачка»?
– Украденная машина?
– Умница! И эти ребятки были виртуозами своего дела. Машины угоняли пачками. В одну ночь побили рекорд – пятьдесят машин угнали в Дорчестере. Пятьдесят! И ни разу ни один из них не сел за свои подвиги. Ловили – а наутро выпускали. Неизменно находился какой-нибудь юридический крючок, и ребята выходили сухими из воды. Нас тогда мутило от злости. Опять ловить – и опять выпускать. Маразм.
– А с несовершеннолетними всегда такая мутота. Цацкаются с ними, пока не вырастают закоренелые преступники.
Другой полицейский горячо возразил:
– Если каждого парнишку сажать за украденную машину!.. Вспомни себя – что мы по молодости только не делали! А выросли нормальными людьми.
– Может, ты и угонял тачки по молодости, а меня Бог миловал. Что ты мне ни говори, а я буду на своем стоять: каждого пацана, пойманного с поличным, надо сажать. Урок. Чтоб не повадно было. А чему мы их учим? Что можно вывернуться. Сегодня украденная машина сошла с рук, а завтра и что похуже!
– Сажай их, не сажай – эти ребятишки, похоже, рождаются со стальными яйцами. Их ничем не проймешь.
После короткой паузы розовощекий молодой полицейский сказал:
– У меня, Гиттенс, не идет из головы твой разговор с Брекстоном. Если он тебе признался в убийстве Саггса, отчего ты его не дожал? Признание есть – можно прищучить.
– Да, Гиттенс, при всей двусмысленности того дела с Саггсом защищать убийцу – не дело!
Гиттенс опять выдержал актерскую паузу.
– А я доложил о его признании, – наконец сказал он. – Да только прокурор послал меня куда подальше: что Брекстон мне в разговоре один на один сказал – это не доказательство. Письменное признание он не даст. А других улик против него нет. Стало быть, нечего и волну гнать. У меня лично сложилось впечатление, что прокуратура просто не хотела связываться.
Воцарилось задумчивое молчание.
Потом один из полицейских произнес:
– Если бы прокурор Эндрю Лауэри был парень покруче, он бы с этим Брекстоном и его ватагой давно бы одним махом покончил.
Остальные насмешливо зашумели.
– Нет, я серьезно, – продолжал тот же полицейский. – Надо предложить Брекстону личную амнистию: если он сдаст всех своих, то мы его на все четыре стороны отпустим. Даже поможем сменить фамилию и лицо и навсегда исчезнуть. ФБР умеет проделывать такие фокусы.
– Чушь порешь. Брекстон своих ни за что не продаст!
– Просто Лауэри подхода к нему не ищет. Оно и понятно: Лауэри темнокожий, Брекстон темнокожий. Если они сговорятся, у Лауэри будет бледный вид перед новыми прокурорскими выборами – все станут говорить: ага, черная рука черную руку моет. Поэтому Лауэри и позволит Брекстону куролесить дальше.
– Странное у тебя представление о законе. Отпусти убийцу, чтобы посадить десяток убийц... В какой такой академии этому учат?
– Не знаю. По-моему, настоящий прокурор таких Брекстонов обязан обезвреживать – не мытьем так катаньем. Подкупить, опутать – по мне, делай что угодно, лишь бы этот дьявол навеки сгинул из Мишн-Флэтс.
– Пустые разговоры. Брекстон своих не продаст, – убежденно заявил пузатый коп, сидевший рядом со мной.
Гиттенс загадочно сбочил голову.
Словно хотел сказать: как знать, как знать...
Много позже я узнал, что в офисе Гиттенса над его столом висит фотография Никиши Уэллс – той самой семилетней девочки, которую изнасиловал и сбросил с крыши негодяй по фамилии Саггс.
На фото – весело смеющаяся девочка в красной юбочке и белой блузке, две косички забавно торчком.
Я спросил Гиттенса, почему он сохранил этот снимок и повесил на самом видном месте.
Он ответил, что хорошо знал родителей Никиши и ее саму. А фотографию повесил – «чтоб всегда помнить, для кого мы работаем».
Тогда мне это показалось исчерпывающим объяснением.
Теперь, задним числом, я жалею, что мне не пришло в голову углубить этот вопрос и настоять на менее общем ответе.
Мне бы уже тогда спросить его прямо: скажите на полном серьезе, как вы оцениваете то, что Брекстон расправился лично с убийцей Никиши?
Было бы очень интересно услышать ответ Гиттенса – разумеется, если бы он ответил на полном серьезе и откровенно.
Рай скромный, не высшей категории, но полицейским, возможно, другой и не положен.
Продолговатый вместительный зал, красивые дубовые панели. За бесконечно длинной стойкой несколько барменов в белых накрахмаленных сорочках с закатанными рукавами. Сорочку дополняет солидный черный галстук с массивной заколкой.
На стене огромный американский флаг.
А рядом еще больший флаг – ирландский триколор.
У стойки сесть нельзя – стульев нет, только металлическая штанга, на которую можно ногу поставить.
Когда мы втроем – Гиттенс, Келли и я – вернулись из Лоуэлла и примерно в половине восьмого зашли в «полицейский рай», он был полон – вдоль стойки стояло много-много мужчин. Стояли как пеликаны – задравши одну ногу.
Мы взяли по запотевшей бутылке «Роллин рока» и сели за столик в глубине зала.
– Сюда, считай, одни полицейские ходят, – сказал Гиттенс. И действительно, публика состояла почти на сто процентов из копов. Одни были в голубой униформе, другие в штатском, но в таких одинаковых ветровках и брюках, так что в их принадлежности к полиции можно было не сомневаться. Были тут полицейские пузатые и тощие, высокие и коротышки, с короткими усами, с пышными усами, с потрясающе огромными усами и совсем без усов. Одни имели вид громил – пакеты мышц. Другие были явно не слабаки, но выглядели изящней – и курсировали к бару и обратно выработанной походкой в стиле Джона Уэйна.
Не просидели мы и пары минут, как к нам стали подтягиваться знакомые Гиттенса. То один, то другой подходил пожать ему руку и перекинуться парой слов.
Многие и с Келли были знакомы, а кто его лично не знал, тот про него хотя бы слышал. Они были рады встретить живую полицейскую легенду. Кое-кто присаживался за наш столик, подтягивая стул из-за соседнего стола. Временами вокруг нас образовывалась группа из шести – восьми, а то и дюжины полицейских.
Атмосфера была фамильярно-дружественная, раскованная, и скоро даже я перестал ощущать себя чужаком и желторотым.
В какой-то момент разговор перескочил на Данцигера. Один розовощекий молодой парень в штатском спросил: – Как продвигается расследование касательно Данцигера?
Возникла короткая напряженная пауза: прокурор, так сказать, двоюродный брат полицейского – и его убийство воспринимается болезненно всеми слугами закона.
– Да ничего пока что не слышно, – ответил Гиттенс. – Никто не хочет колоться.
– Свинство это, – сказал розовощекий в штатском. – Неслыханная наглость – пришить юриста! У нас тут, слава Богу, не какая-нибудь банановая республика, где прокуроров щелкают как куропаток!
– Ну да, у нас тут не Сицилия!
– Ничего, Брекстон все равно не заживется!
– С чего ты взял?
– Да этого зверюгу свои же скоро грохнут. Он всех уже достал!
– Твоими бы устами да мед пить! – насмешливо протянул единственный темнокожий полицейский за нашим столом.
– Ха! Вот посмотришь, я прав окажусь.
– А помните, как Брекстон скинул Джемила Саггса с крыши?
– Эта история уже с бородой.
– Ну не так уж давно это и было. Кажется, в девяносто втором. Или в девяносто третьем.
– Кто такой был этот Джемил Саггс? – спросил я. Один из полицейских охотно просветил меня:
– Саггс изнасиловал маленькую девочку в квартале Гроув-Парк. Как, бишь, ее звали? Фамилия Уэллс. А имя... кто помнит?
– Какое-то африканское.
– Никита?
– Никита.
– Точно, Никиша Уэллс. Семь лет пацанке было. Саггс ее изнасиловал и скинул с крыши – чтобы она его не заложила. А через несколько дней кто-то сбросил с той же крыши самого Саггса. По слухам, Брекстон лично.
– Вот это я называю мелкое убийство, – хохотнул один из копов. – Наказать скромным денежным штрафом – долларов этак сто, не больше.
– А впрочем, это одни слухи. Может, зря народ на Брекстона грешит.
– Надо было лучше расследовать это дело, – сказал все тот же зубоскал. – Если Брекстон и впрямь порешил ублюдка Саггса – надо было Брекстону медаль на грудь!
– А ты что думаешь, Гиттенс?
– Я точно знаю, что Саггса казнил Брекстон, – сказал Гиттенс.
Он заявил это настолько уверенно, что все кругом замолчали. Произведя нужный эффект и выдержав паузу, Гиттенс продолжил:
– Да, Саггса казнил именно Харолд. Он мне сам в этом признался.
– Харолд?! Ну ты, Гиттенс, молоток! Брекстон для тебя уже просто Харолд. С каких это пор вы с ним побратались?
– Не цепляйся к словам!
– Ты что, и впрямь с Брекстоном лично знаком?
– Знаком! Ха! Да я его еще мальчишкой знал. Я в то время как раз трудными подростками занимался.
– Отпад! И чего же ты его не засадил – за Саггса? Раз уж он сам трубил об этом на всех углах.
– На всех углах он не трубил. Он только мне сказал. А засадить его... Смешные вы, ребята, такого, как Брекстон, хрен посадишь, пока он сам сесть не захочет.
Речь Гиттенса произвела маленький фурор.
Друзья-приятели реагировали на его слова по-разному.
Одним претила претензия на почти что дружбу с матерым рецидивистом. Другие, наоборот, смотрели на него с почтением – коллега прошел огонь, воду и медные трубы и с самим Брекстоном на дружеской ноге!
Третьи улыбались про себя: заливает Гиттенс, цену себе набивает!
Так или иначе, но всеобщее любопытство Мартин Гиттенс возбудил. Что-что, а любопытство он возбуждать умел – этого у него не отнимешь!
– Говори что хочешь, – сказал один из полицейских постарше, – только не называй при мне Брекстона Харолдом. Меня с души воротит от такого панибратства.
– Если ты, Гиттенс, так хорошо Брекстона знаешь, скажи вот этому парню из Мэна, чтоб он к Брекстону на пушечный выстрел не приближался. А то влипнет по молодости-глупости.
«Парень из Мэна» – это про меня. Что я из какого-то там Версаля – все сразу забыли. А штат Мэн – запомнили.
Гиттенс ободряюще улыбнулся мне. Дескать, не робей, я не дам тебя заклевать.
– Да, с Брекстоном шутки плохи, – сказал Гиттенс. – Он парень с головой, поверьте мне на слово. Среди этой публики он единственный по-настоящему умный. Еще старшеклассником он сколотил свою первую команду – их в народе звали «ребята на горячих тачках». Теперь все его одногодки хвастаются, что были теми самыми «ребятами на горячих тачках». На самом деле в шайке было шесть-семь парней, не больше. А заправлял всем Брекстон.
– Что значит – «ребята на горячих тачках»? – спросил я.
– А ты сообрази: что такое «горячая тачка»?
– Украденная машина?
– Умница! И эти ребятки были виртуозами своего дела. Машины угоняли пачками. В одну ночь побили рекорд – пятьдесят машин угнали в Дорчестере. Пятьдесят! И ни разу ни один из них не сел за свои подвиги. Ловили – а наутро выпускали. Неизменно находился какой-нибудь юридический крючок, и ребята выходили сухими из воды. Нас тогда мутило от злости. Опять ловить – и опять выпускать. Маразм.
– А с несовершеннолетними всегда такая мутота. Цацкаются с ними, пока не вырастают закоренелые преступники.
Другой полицейский горячо возразил:
– Если каждого парнишку сажать за украденную машину!.. Вспомни себя – что мы по молодости только не делали! А выросли нормальными людьми.
– Может, ты и угонял тачки по молодости, а меня Бог миловал. Что ты мне ни говори, а я буду на своем стоять: каждого пацана, пойманного с поличным, надо сажать. Урок. Чтоб не повадно было. А чему мы их учим? Что можно вывернуться. Сегодня украденная машина сошла с рук, а завтра и что похуже!
– Сажай их, не сажай – эти ребятишки, похоже, рождаются со стальными яйцами. Их ничем не проймешь.
После короткой паузы розовощекий молодой полицейский сказал:
– У меня, Гиттенс, не идет из головы твой разговор с Брекстоном. Если он тебе признался в убийстве Саггса, отчего ты его не дожал? Признание есть – можно прищучить.
– Да, Гиттенс, при всей двусмысленности того дела с Саггсом защищать убийцу – не дело!
Гиттенс опять выдержал актерскую паузу.
– А я доложил о его признании, – наконец сказал он. – Да только прокурор послал меня куда подальше: что Брекстон мне в разговоре один на один сказал – это не доказательство. Письменное признание он не даст. А других улик против него нет. Стало быть, нечего и волну гнать. У меня лично сложилось впечатление, что прокуратура просто не хотела связываться.
Воцарилось задумчивое молчание.
Потом один из полицейских произнес:
– Если бы прокурор Эндрю Лауэри был парень покруче, он бы с этим Брекстоном и его ватагой давно бы одним махом покончил.
Остальные насмешливо зашумели.
– Нет, я серьезно, – продолжал тот же полицейский. – Надо предложить Брекстону личную амнистию: если он сдаст всех своих, то мы его на все четыре стороны отпустим. Даже поможем сменить фамилию и лицо и навсегда исчезнуть. ФБР умеет проделывать такие фокусы.
– Чушь порешь. Брекстон своих ни за что не продаст!
– Просто Лауэри подхода к нему не ищет. Оно и понятно: Лауэри темнокожий, Брекстон темнокожий. Если они сговорятся, у Лауэри будет бледный вид перед новыми прокурорскими выборами – все станут говорить: ага, черная рука черную руку моет. Поэтому Лауэри и позволит Брекстону куролесить дальше.
– Странное у тебя представление о законе. Отпусти убийцу, чтобы посадить десяток убийц... В какой такой академии этому учат?
– Не знаю. По-моему, настоящий прокурор таких Брекстонов обязан обезвреживать – не мытьем так катаньем. Подкупить, опутать – по мне, делай что угодно, лишь бы этот дьявол навеки сгинул из Мишн-Флэтс.
– Пустые разговоры. Брекстон своих не продаст, – убежденно заявил пузатый коп, сидевший рядом со мной.
Гиттенс загадочно сбочил голову.
Словно хотел сказать: как знать, как знать...
Много позже я узнал, что в офисе Гиттенса над его столом висит фотография Никиши Уэллс – той самой семилетней девочки, которую изнасиловал и сбросил с крыши негодяй по фамилии Саггс.
На фото – весело смеющаяся девочка в красной юбочке и белой блузке, две косички забавно торчком.
Я спросил Гиттенса, почему он сохранил этот снимок и повесил на самом видном месте.
Он ответил, что хорошо знал родителей Никиши и ее саму. А фотографию повесил – «чтоб всегда помнить, для кого мы работаем».
Тогда мне это показалось исчерпывающим объяснением.
Теперь, задним числом, я жалею, что мне не пришло в голову углубить этот вопрос и настоять на менее общем ответе.
Мне бы уже тогда спросить его прямо: скажите на полном серьезе, как вы оцениваете то, что Брекстон расправился лично с убийцей Никиши?
Было бы очень интересно услышать ответ Гиттенса – разумеется, если бы он ответил на полном серьезе и откровенно.
16
На следующее утро, не совсем свежий после шумного пивного вечера в кафе «Коннотон», я направился в отдел спецрасследований бостонской прокуратуры.
Келли отказался меня сопровождать – сослался на какие-то таинственные личные дела. Я не стал его расспрашивать. Было ясно, что он не расположен посвящать меня в свои секреты.
Отдел спецрасследований находится в безликой многоэтажной коробке из стекла и бетона – такие строили пачками в семидесятые годы. Сама прокуратура в другом месте – в старинном здании суда.
Думая об отделе спецрасследований огромного города, вы представляете себе, очевидно, что-то вроде особенно большого и особенно оживленного полицейского участка: масса столов, озабоченные люди снуют туда-сюда, звонят телефоны, стрекочут пишущие машинки, полицейские ведут парней в наручниках, кто-то срывается с места и, на ходу надевая куртку, бежит к выходу...
На самом деле отдел спецрасследований больше похож на бухгалтерскую контору. Кстати, на том же третьем этаже, где отдел спецрасследований, действительно помещаются несколько бухгалтерских контор и кабинет дантиста.
Внутри тоже ничего броского, обычная мебель. Единственное, что указывает на специфику работы, – плакат на стене:
ОБЩЕСТВО, КОТОРОЕ НЕ ПОМОГАЕТ СЛУГАМ ЗАКОНА, ПОМОГАЕТ ПРЕСТУПНИКАМ!
На время расследования убийства Боба Данцигера Кэролайн Келли назначили главой отдела.
Мы встретились с ней в приемном зале, она любезно провела маленькую экскурсию по комнатам и познакомила меня с несколькими своими сотрудниками, в том числе и с юристом, совершенно лысым пузатым коротышкой по имени Фрэнни Бойл.
У Бойла был такой ядреный бостонский акцент, словно он играл в телекомедии про бостонцев.
– Всегда к вашим услугам, – сказал он, энергично пожимая мне руку. – Какие вопросы – пожалуйста, в любое время. В лю-ю-юбое время!
Кэролайн Келли осведомилась, все ли с ним в порядке. От Бойла так и разило вином.
Для десяти утра запах чересчур крепкий!
Пожимая руку Бойла, я сразу понял природу его красного, в синеватых прожилках носа картошкой.
– Линии, со мной все о'кей. Просто расстроен. Скоро похороны Данцигера. Аутопсия длилась чертову уйму времени.
– Фрэнни, я вижу, ты расстроен очень сильно. Выглядишь – хоть тебя самого хорони. Так что брось все дела и иди домой, отдохни как следует.
Секунду поколебавшись, Бойл благодарно кивнул, схватил куртку и был таков.
Когда он исчез, я спросил у Кэролайн:
– Линии? Он назвал вас Линии?
Кэролайн сердито тряхнула головой и ничего не ответила. Но ее взгляд ясно сказал: не вздумайте называть меня Линии!
– Фрэнни – это особая история. Долго рассказывать.
Она подвела меня к бывшему офису Данцигера – дверь была словно перечеркнута двумя желтыми лентами. На белой нашлепке традиционный текст: «...согласно закону штата Массачусетс, запрещено без специального разрешения входить в данное помещение, срывать или иначе повреждать данную пломбу...»
Кэролайн спокойно сорвала пломбу и открыла дверь.
Внутри ничто не указывало на произошедшую трагедию. Аккуратный офис, аккуратный письменный стол аккуратного чиновника. Папки аккуратно стоят на полках. Словно сам Данцигер вот-вот войдет в комнату и продолжит работу.
– Вряд ли вы найдете тут что-либо интересное, – сказала Кэролайн. – Хотя теперь все расставлено по местам, кабинет не один раз обыскивали. Я сама просматривала бумаги по его текущим делам.
Я остановился у небольшой обрамленной фотографии на стене. Групповой портрет.
– Изначальная команда спецотдела, – пояснила Кэролайн. – Они начинали как отдел по борьбе с наркотиками. Новая концепция заключалась в том, что полицейские и сотрудники прокуратуры работали под одной крышей, смешанной бригадой, в тесном сотрудничестве. Снимок сделан примерно в восемьдесят пятом году. Ваш знакомый Гиттенс тоже где-то здесь на фотографии.
Снимок напомнил мне старые военные фотографии экипажей «Б-52». Та же атмосфера мужской веселой дружбы и товарищества: один за всех и все за одного!
Да, вот он, Гиттенс, в первом ряду. У него тогда были густые огромные усищи, на голове копна волос, от которых теперь и половины не осталось.
А вот и Данцигер, сзади, улыбка во весь рот. Рядом с Данцигером, положив руку ему на плечо, стоял такой же рыжий детина с окладистой рыжей бородой. Оба были похожи словно братья.
– Кто это рядом с Данцигером? – спросил я.
– Арчи Траделл. Убит давным-давно. Харолд Брекстои был под судом в связи с этим убийством, но вышел сухим из воды... Ах, какой он тут молодой, Бобби Данцигер!
Роберту Данцигеру на снимке от силы лет тридцать. Год-два после юридического факультета. Еще полон молодого энтузиазма и не ведает, какой тяжкий путь ему предстоит. Возможно, он чувствовал себя вдвойне неуязвимым, будучи мужчиной крепким и имея такого друга-здоровяка, как Арчи Траделл.
И вот – ни друга, ни его.
Теперь оба выглядят на снимке обреченными людьми.
Именно тогда началась их дорога к смерти.
Но все это придумывается задним числом. На фотографии они живые и веселые, и никакой тени от крыла смерти... Могли ли они уйти от своей судьбы? Немного другой поворот жизни, иное стечение обстоятельств... ничто не мешало им перевестись на другую работу или вовсе уехать из Бостона. И тогда бы их пути никогда бы не пересеклись с путем Брекстона...
Много-много лет назад началось накопление случайностей, которые привели к роковому исходу.
– А чем вы занимаетесь теперь, когда вы больше не отдел по борьбе с наркотиками? – спросил я.
– Самыми трудоемкими расследованиями, – ответила Кэролайн. – Конечно, с наркотиками мы по-прежнему имеем дело. Но это только часть наших забот. Мы занимаемся коррупцией среди чиновников, организованной преступностью, тупиковыми «мокрыми» делами. Нам передают из полиции и те дела, в которых возникает конфликт интересов.
– Любопытная формулировка, – сказал я. – Мне казалось, что у полиции и преступников всегда конфликт интересов.
– Я имею в виду те ситуации, когда преступники – сами полицейские. Тогда удобнее, если следствие ведут сторонние люди.
– А чем в последнее время занимался Данцигер? Делами какого характера?
– Да всем понемногу. Отдел наш маленький. И как в любой небольшой организации, каждому приходится заниматься всем. Бобби в основном работал с организованной преступностью, но и других дел не чурался.
Мы прошли во вторую комнату, принадлежавшую Данцигеру, – небольшой конференц-зал. По стенам стояли ящики с документами.
– Здесь дела, над которыми Данцигер работал в самое последнее время. Я их пролистала, но их тут такое количество, что разобраться с ходу трудно. Возможно, где-то в этих папках таится разгадка его убийства, однако это все равно что искать иголку в стоге сена. К тому же мы не знаем, здесь ли эта иголка и существует ли она вообще...
– Это не стог, это целая ферма, – сказал я, оглядывая внушительный ряд ящиков. Да, прокурорской работке не позавидуешь! От такой горы документов я бы сбежал на Северный полюс!
– Что ж, если горите энтузиазмом, вам и документы в руки. Получайте ферму – и вперед, за работу. Торопить не буду.
Кэролайн оставила меня наедине с Монбланом документов.
Я начал прилежное чтение.
Нельзя сказать, чтобы это было приятное занятие.
Каждая папка таила неисчислимый запас мерзостей.
Десятки дел о полицейской коррупции. Один тип принуждал проституток обслуживать его – особый вид использования служебного положения. Дюжина детективов, которые поделили денежки пойманных наркодельцов, – каждому обломилось по тридцать тысяч долларов! Полицейский под прикрытием, который сам подсел на кокаин. И так далее и так далее. Более или менее сенсационные дела.
Своей банальностью выделялось только одно дело – против Хулио Веги. Суд уже прошел, обвиняемый получил год условно. Меня удивило, что Данцигер продолжал интересоваться нудным делом о лжесвидетельстве полицейского, которое было закрыто пять лет назад, в 1992 году. Я отложил эту папку в сторону.
К двум часам у меня начало рябить в глазах. Но тут зашла Кэролайн со стаканчиком кока-колы.
– Ну как, Бен, увлекательное чтиво?
– Ох, и не говорите. Хотел бы я знать, где полицейские выучиваются такому языку? «Меня так и вынесло из патрульной машины», «Он выстрелил из своего огнестрельного оружия»...
– Уж так они протоколы пишут. Стараются покрасивще выразиться.
– Когда я пишу протоколы, я стараюсь быть проще и пытаюсь соблюдать правила английского языка.
– Все кажется, что только другие пишут как последние болваны. Мне тоже случается такое завернуть, что самой потом стыдно. Иногда просто не хватает времени или сил правильно сформулировать... Что это у вас в сторонке лежит? Ах Хулио Вега. Знаю.
– Позвольте вам зачитать, – сказал я. – «Блюстители порядка посхватывались со своих мест и начали быстрое движение в сторону пострадавшего». Чудесно! А кто такой Хулио Вега?
– Выписывайте эти перлы и пошлите в какую-нибудь газету. Пойдемте я вам покажу Хулио Вегу.
В кабинете Данцигера мы подошли к групповой фотографии на стене.
– Вот он, Хулио Вега, – сказала Кэролайн, показывая мне красивого латиноамериканца в переднем ряду, как раз справа от Гиттенса.
– Почему это старое дело лежало у Данцигера среди актуальных документов?
– Не знаю. Вега и Арчи Траделл в свое время работали на пару. Вега занимался наркотиками в зоне А-3, в которую Мишн-Флэтс входит почти целиком. Вега стоял рядом с Траделлом, когда того застрелили.
– Стрелял Брекстон, да?
– Да, по всей вероятности. Вега стоял очень близко. Траделлу выстрелом разнесло голову. Сильное впечатление для его друга. Вы можете посмотреть и это дело, если вам интересно.
Она принесла мне несколько папок, и следующие пару часов я провел за их изучением.
Теперь я постарался углубиться в происходящее, перенестись в то время.
Как-никак я учился на историка и реконструировать прошлое было моей мечтой.
Еще мальчишкой я любил – читая – сесть в машину времени и унестись в прошлые времена.
Когда я учился на историка, кропотливое копание в документах, воссоздание давно прошедшего было сладостным трудом, который меня никогда не утомлял.
А работа детектива очень и очень сродни работе историка.
Только исследует он в отличие от историка совсем недавнее, «еще горячее» прошлое.
Келли отказался меня сопровождать – сослался на какие-то таинственные личные дела. Я не стал его расспрашивать. Было ясно, что он не расположен посвящать меня в свои секреты.
Отдел спецрасследований находится в безликой многоэтажной коробке из стекла и бетона – такие строили пачками в семидесятые годы. Сама прокуратура в другом месте – в старинном здании суда.
Думая об отделе спецрасследований огромного города, вы представляете себе, очевидно, что-то вроде особенно большого и особенно оживленного полицейского участка: масса столов, озабоченные люди снуют туда-сюда, звонят телефоны, стрекочут пишущие машинки, полицейские ведут парней в наручниках, кто-то срывается с места и, на ходу надевая куртку, бежит к выходу...
На самом деле отдел спецрасследований больше похож на бухгалтерскую контору. Кстати, на том же третьем этаже, где отдел спецрасследований, действительно помещаются несколько бухгалтерских контор и кабинет дантиста.
Внутри тоже ничего броского, обычная мебель. Единственное, что указывает на специфику работы, – плакат на стене:
ОБЩЕСТВО, КОТОРОЕ НЕ ПОМОГАЕТ СЛУГАМ ЗАКОНА, ПОМОГАЕТ ПРЕСТУПНИКАМ!
На время расследования убийства Боба Данцигера Кэролайн Келли назначили главой отдела.
Мы встретились с ней в приемном зале, она любезно провела маленькую экскурсию по комнатам и познакомила меня с несколькими своими сотрудниками, в том числе и с юристом, совершенно лысым пузатым коротышкой по имени Фрэнни Бойл.
У Бойла был такой ядреный бостонский акцент, словно он играл в телекомедии про бостонцев.
– Всегда к вашим услугам, – сказал он, энергично пожимая мне руку. – Какие вопросы – пожалуйста, в любое время. В лю-ю-юбое время!
Кэролайн Келли осведомилась, все ли с ним в порядке. От Бойла так и разило вином.
Для десяти утра запах чересчур крепкий!
Пожимая руку Бойла, я сразу понял природу его красного, в синеватых прожилках носа картошкой.
– Линии, со мной все о'кей. Просто расстроен. Скоро похороны Данцигера. Аутопсия длилась чертову уйму времени.
– Фрэнни, я вижу, ты расстроен очень сильно. Выглядишь – хоть тебя самого хорони. Так что брось все дела и иди домой, отдохни как следует.
Секунду поколебавшись, Бойл благодарно кивнул, схватил куртку и был таков.
Когда он исчез, я спросил у Кэролайн:
– Линии? Он назвал вас Линии?
Кэролайн сердито тряхнула головой и ничего не ответила. Но ее взгляд ясно сказал: не вздумайте называть меня Линии!
– Фрэнни – это особая история. Долго рассказывать.
Она подвела меня к бывшему офису Данцигера – дверь была словно перечеркнута двумя желтыми лентами. На белой нашлепке традиционный текст: «...согласно закону штата Массачусетс, запрещено без специального разрешения входить в данное помещение, срывать или иначе повреждать данную пломбу...»
Кэролайн спокойно сорвала пломбу и открыла дверь.
Внутри ничто не указывало на произошедшую трагедию. Аккуратный офис, аккуратный письменный стол аккуратного чиновника. Папки аккуратно стоят на полках. Словно сам Данцигер вот-вот войдет в комнату и продолжит работу.
– Вряд ли вы найдете тут что-либо интересное, – сказала Кэролайн. – Хотя теперь все расставлено по местам, кабинет не один раз обыскивали. Я сама просматривала бумаги по его текущим делам.
Я остановился у небольшой обрамленной фотографии на стене. Групповой портрет.
– Изначальная команда спецотдела, – пояснила Кэролайн. – Они начинали как отдел по борьбе с наркотиками. Новая концепция заключалась в том, что полицейские и сотрудники прокуратуры работали под одной крышей, смешанной бригадой, в тесном сотрудничестве. Снимок сделан примерно в восемьдесят пятом году. Ваш знакомый Гиттенс тоже где-то здесь на фотографии.
Снимок напомнил мне старые военные фотографии экипажей «Б-52». Та же атмосфера мужской веселой дружбы и товарищества: один за всех и все за одного!
Да, вот он, Гиттенс, в первом ряду. У него тогда были густые огромные усищи, на голове копна волос, от которых теперь и половины не осталось.
А вот и Данцигер, сзади, улыбка во весь рот. Рядом с Данцигером, положив руку ему на плечо, стоял такой же рыжий детина с окладистой рыжей бородой. Оба были похожи словно братья.
– Кто это рядом с Данцигером? – спросил я.
– Арчи Траделл. Убит давным-давно. Харолд Брекстои был под судом в связи с этим убийством, но вышел сухим из воды... Ах, какой он тут молодой, Бобби Данцигер!
Роберту Данцигеру на снимке от силы лет тридцать. Год-два после юридического факультета. Еще полон молодого энтузиазма и не ведает, какой тяжкий путь ему предстоит. Возможно, он чувствовал себя вдвойне неуязвимым, будучи мужчиной крепким и имея такого друга-здоровяка, как Арчи Траделл.
И вот – ни друга, ни его.
Теперь оба выглядят на снимке обреченными людьми.
Именно тогда началась их дорога к смерти.
Но все это придумывается задним числом. На фотографии они живые и веселые, и никакой тени от крыла смерти... Могли ли они уйти от своей судьбы? Немного другой поворот жизни, иное стечение обстоятельств... ничто не мешало им перевестись на другую работу или вовсе уехать из Бостона. И тогда бы их пути никогда бы не пересеклись с путем Брекстона...
Много-много лет назад началось накопление случайностей, которые привели к роковому исходу.
– А чем вы занимаетесь теперь, когда вы больше не отдел по борьбе с наркотиками? – спросил я.
– Самыми трудоемкими расследованиями, – ответила Кэролайн. – Конечно, с наркотиками мы по-прежнему имеем дело. Но это только часть наших забот. Мы занимаемся коррупцией среди чиновников, организованной преступностью, тупиковыми «мокрыми» делами. Нам передают из полиции и те дела, в которых возникает конфликт интересов.
– Любопытная формулировка, – сказал я. – Мне казалось, что у полиции и преступников всегда конфликт интересов.
– Я имею в виду те ситуации, когда преступники – сами полицейские. Тогда удобнее, если следствие ведут сторонние люди.
– А чем в последнее время занимался Данцигер? Делами какого характера?
– Да всем понемногу. Отдел наш маленький. И как в любой небольшой организации, каждому приходится заниматься всем. Бобби в основном работал с организованной преступностью, но и других дел не чурался.
Мы прошли во вторую комнату, принадлежавшую Данцигеру, – небольшой конференц-зал. По стенам стояли ящики с документами.
– Здесь дела, над которыми Данцигер работал в самое последнее время. Я их пролистала, но их тут такое количество, что разобраться с ходу трудно. Возможно, где-то в этих папках таится разгадка его убийства, однако это все равно что искать иголку в стоге сена. К тому же мы не знаем, здесь ли эта иголка и существует ли она вообще...
– Это не стог, это целая ферма, – сказал я, оглядывая внушительный ряд ящиков. Да, прокурорской работке не позавидуешь! От такой горы документов я бы сбежал на Северный полюс!
– Что ж, если горите энтузиазмом, вам и документы в руки. Получайте ферму – и вперед, за работу. Торопить не буду.
Кэролайн оставила меня наедине с Монбланом документов.
Я начал прилежное чтение.
Нельзя сказать, чтобы это было приятное занятие.
Каждая папка таила неисчислимый запас мерзостей.
Десятки дел о полицейской коррупции. Один тип принуждал проституток обслуживать его – особый вид использования служебного положения. Дюжина детективов, которые поделили денежки пойманных наркодельцов, – каждому обломилось по тридцать тысяч долларов! Полицейский под прикрытием, который сам подсел на кокаин. И так далее и так далее. Более или менее сенсационные дела.
Своей банальностью выделялось только одно дело – против Хулио Веги. Суд уже прошел, обвиняемый получил год условно. Меня удивило, что Данцигер продолжал интересоваться нудным делом о лжесвидетельстве полицейского, которое было закрыто пять лет назад, в 1992 году. Я отложил эту папку в сторону.
К двум часам у меня начало рябить в глазах. Но тут зашла Кэролайн со стаканчиком кока-колы.
– Ну как, Бен, увлекательное чтиво?
– Ох, и не говорите. Хотел бы я знать, где полицейские выучиваются такому языку? «Меня так и вынесло из патрульной машины», «Он выстрелил из своего огнестрельного оружия»...
– Уж так они протоколы пишут. Стараются покрасивще выразиться.
– Когда я пишу протоколы, я стараюсь быть проще и пытаюсь соблюдать правила английского языка.
– Все кажется, что только другие пишут как последние болваны. Мне тоже случается такое завернуть, что самой потом стыдно. Иногда просто не хватает времени или сил правильно сформулировать... Что это у вас в сторонке лежит? Ах Хулио Вега. Знаю.
– Позвольте вам зачитать, – сказал я. – «Блюстители порядка посхватывались со своих мест и начали быстрое движение в сторону пострадавшего». Чудесно! А кто такой Хулио Вега?
– Выписывайте эти перлы и пошлите в какую-нибудь газету. Пойдемте я вам покажу Хулио Вегу.
В кабинете Данцигера мы подошли к групповой фотографии на стене.
– Вот он, Хулио Вега, – сказала Кэролайн, показывая мне красивого латиноамериканца в переднем ряду, как раз справа от Гиттенса.
– Почему это старое дело лежало у Данцигера среди актуальных документов?
– Не знаю. Вега и Арчи Траделл в свое время работали на пару. Вега занимался наркотиками в зоне А-3, в которую Мишн-Флэтс входит почти целиком. Вега стоял рядом с Траделлом, когда того застрелили.
– Стрелял Брекстон, да?
– Да, по всей вероятности. Вега стоял очень близко. Траделлу выстрелом разнесло голову. Сильное впечатление для его друга. Вы можете посмотреть и это дело, если вам интересно.
Она принесла мне несколько папок, и следующие пару часов я провел за их изучением.
Теперь я постарался углубиться в происходящее, перенестись в то время.
Как-никак я учился на историка и реконструировать прошлое было моей мечтой.
Еще мальчишкой я любил – читая – сесть в машину времени и унестись в прошлые времена.
Когда я учился на историка, кропотливое копание в документах, воссоздание давно прошедшего было сладостным трудом, который меня никогда не утомлял.
А работа детектива очень и очень сродни работе историка.
Только исследует он в отличие от историка совсем недавнее, «еще горячее» прошлое.
17
Из судебного дела «Народ против Харолда Брекстона» (1987)
Расшифровка аудиозаписи
диспетчерской службы, зона А-3,
17 августа 1987 года, 2 часа 30 минут
Подразделение 657 (старший Хулио Вега). Срочно машину «скорой помощи»!
Расшифровка аудиозаписи
диспетчерской службы, зона А-3,
17 августа 1987 года, 2 часа 30 минут
Подразделение 657 (старший Хулио Вега). Срочно машину «скорой помощи»!