Страница:
– Трагично.
– Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. – Келли печально помолчал. – Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских – не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.
– Вы часто бывали на могиле?
– Старался приходить каждый день. На несколько часов.
– Что вы там делали?
– Просто сидел.
– Зачем? – наивно спросил я.
– Чтобы ближе быть.
После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.
– Разве это не значит растравлять старую рану? – спросил я.
– Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.
Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта – защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.
Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.
– Ну, как кроссворд? Справляетесь?
– А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.
Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.
И во сне думал – не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!
Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда – если таковая существует в принципе – теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?
«Вот упекут на всю катушку за убийство – десять диссертаций успеешь накатать за решеткой!» – шепнул подлый голос во сне.
Я проснулся и думал дальше. Уже яснее.
Нет, мне не привиделось. Гиттенс намеревался застрелить Брекстона. Я дал Брекстону возможность удрать, чтобы Гиттенс его не прикончил. Из двух зол я выбрал... какое? Меньшее? Большее? Или оба зла одинаковы?
Так или иначе, я спас Брекстону жизнь.
Я открыл глаза. Келли по-прежнему возился с кроссвордом. Сколько же я спал? Минуту или час?
– Мистер Келли, можно вас спросить кое о чем? Мне кажется, что Гиттенс... – Тут я осекся. Я вдруг передумал. Голова болела страшно. Возможно, я все-таки не прав насчет Гиттенса. Я измыслил немыслимое. – А-а, сам не знаю...
– Ты спи, спи, Бен. Я еще посижу.
Я хотел поблагодарить его – за все. Ведь он один, только он один...
Горло у меня перехватило. Я не мог ни слова из себя выдавить. Рыба, выброшенная на берег.
– Все в порядке, Бен. Не напрягайся. Тебе надо хорошенько отоспаться. Утром будешь как новенький.
Начался он красиво – я парил высоко-высоко над озером, в котором не было воды, но плавали рыбы и качались водоросли. На душе было чудесно. Пока я не почувствовал – я парю с такой легкостью лишь до первого своего движения. Как только я пошевелю рукой, или ногой, или хотя бы пальцем – все, мне конец, я упаду вниз с сумасшедшей высоты. Долго, очень долго я крепился, старался не шевелиться. Но с каждым мгновением неподвижность становилась все мучительнее. Вот-вот это случится. Вот-вот. И... случилось!
Я проснулся в полной темноте.
Проснулся с ощущением страшной опасности.
Голова по-прежнему раскалывалась. Я приподнялся на локтях.
Возле двери угадывался огромный черный силуэт. Незнакомый мне мужчина средней комплекции. Он медленно шел с вытянутыми вперед руками – как человек, который со света попал в темное помещение.
– Вы кто? – громко спросил я.
Он остановился как вкопанный.
Я зашарил рукой в поисках выключателя.
– Кто вы такой? – повторил я, соскакивая с постели. Но я уже разобрался и немного успокоился. На человеке была полицейская форма.
– Меня зовут Пит Одорико.
– Что вы тут делаете?
– Вы кричали во сне.
Он сделал еще шаг ко мне, скрипнув кобурой на поясе.
– Э-э, стойте где стоите!
– Да я же полицейский!
– Тут все кругом полицейские. Знаю я вас! Стоять! Что вы делаете в моей палате?
– Сторожу.
– Сторожите? Кто вам приказал меня сторожить?
Тут дверь открылась. На пороге, залитый светом, стоял Джон Келли.
– А, вижу, вы уже познакомились, – сказал он.
– Какого хрена он тут делает?
– Он друг. Успокойся.
– Чей он друг?
– Мой.
– Но мне-то он никто!
– Все в порядке, Бен. Я когда-то работал с отцом Пита. А самого Пита знаю с колыбели. Я попросил его досидеть ночь с тобой.
Пит Одорико скорчил кислую физиономию:
– Джон, если я тут не нужен, я пойду. Устал как собака после смены. Постель по мне скучает.
Келли потрепал его по плечу.
– Останься, дружище. Твое дело молодое, крепкое. А я, старик, всю ночь на ногах не продержусь.
– Ладно, посижу в коридоре, как и договорились, – сказал Пит и вышел.
Я возмущенно спросил Келли:
– Зачем эта комедия с охраной?
Келли вздохнул и остро посмотрел на меня.
– Потому, сынок, что сердце подсказывает мне недоброе.
29
30
31
– Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. – Келли печально помолчал. – Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских – не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.
– Вы часто бывали на могиле?
– Старался приходить каждый день. На несколько часов.
– Что вы там делали?
– Просто сидел.
– Зачем? – наивно спросил я.
– Чтобы ближе быть.
После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.
– Разве это не значит растравлять старую рану? – спросил я.
– Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.
Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта – защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.
Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.
– Ну, как кроссворд? Справляетесь?
– А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.
Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.
И во сне думал – не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!
Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда – если таковая существует в принципе – теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?
«Вот упекут на всю катушку за убийство – десять диссертаций успеешь накатать за решеткой!» – шепнул подлый голос во сне.
Я проснулся и думал дальше. Уже яснее.
Нет, мне не привиделось. Гиттенс намеревался застрелить Брекстона. Я дал Брекстону возможность удрать, чтобы Гиттенс его не прикончил. Из двух зол я выбрал... какое? Меньшее? Большее? Или оба зла одинаковы?
Так или иначе, я спас Брекстону жизнь.
Я открыл глаза. Келли по-прежнему возился с кроссвордом. Сколько же я спал? Минуту или час?
– Мистер Келли, можно вас спросить кое о чем? Мне кажется, что Гиттенс... – Тут я осекся. Я вдруг передумал. Голова болела страшно. Возможно, я все-таки не прав насчет Гиттенса. Я измыслил немыслимое. – А-а, сам не знаю...
– Ты спи, спи, Бен. Я еще посижу.
Я хотел поблагодарить его – за все. Ведь он один, только он один...
Горло у меня перехватило. Я не мог ни слова из себя выдавить. Рыба, выброшенная на берег.
– Все в порядке, Бен. Не напрягайся. Тебе надо хорошенько отоспаться. Утром будешь как новенький.
* * *
Мне приснился кошмарный сон.Начался он красиво – я парил высоко-высоко над озером, в котором не было воды, но плавали рыбы и качались водоросли. На душе было чудесно. Пока я не почувствовал – я парю с такой легкостью лишь до первого своего движения. Как только я пошевелю рукой, или ногой, или хотя бы пальцем – все, мне конец, я упаду вниз с сумасшедшей высоты. Долго, очень долго я крепился, старался не шевелиться. Но с каждым мгновением неподвижность становилась все мучительнее. Вот-вот это случится. Вот-вот. И... случилось!
Я проснулся в полной темноте.
Проснулся с ощущением страшной опасности.
Голова по-прежнему раскалывалась. Я приподнялся на локтях.
Возле двери угадывался огромный черный силуэт. Незнакомый мне мужчина средней комплекции. Он медленно шел с вытянутыми вперед руками – как человек, который со света попал в темное помещение.
– Вы кто? – громко спросил я.
Он остановился как вкопанный.
Я зашарил рукой в поисках выключателя.
– Кто вы такой? – повторил я, соскакивая с постели. Но я уже разобрался и немного успокоился. На человеке была полицейская форма.
– Меня зовут Пит Одорико.
– Что вы тут делаете?
– Вы кричали во сне.
Он сделал еще шаг ко мне, скрипнув кобурой на поясе.
– Э-э, стойте где стоите!
– Да я же полицейский!
– Тут все кругом полицейские. Знаю я вас! Стоять! Что вы делаете в моей палате?
– Сторожу.
– Сторожите? Кто вам приказал меня сторожить?
Тут дверь открылась. На пороге, залитый светом, стоял Джон Келли.
– А, вижу, вы уже познакомились, – сказал он.
– Какого хрена он тут делает?
– Он друг. Успокойся.
– Чей он друг?
– Мой.
– Но мне-то он никто!
– Все в порядке, Бен. Я когда-то работал с отцом Пита. А самого Пита знаю с колыбели. Я попросил его досидеть ночь с тобой.
Пит Одорико скорчил кислую физиономию:
– Джон, если я тут не нужен, я пойду. Устал как собака после смены. Постель по мне скучает.
Келли потрепал его по плечу.
– Останься, дружище. Твое дело молодое, крепкое. А я, старик, всю ночь на ногах не продержусь.
– Ладно, посижу в коридоре, как и договорились, – сказал Пит и вышел.
Я возмущенно спросил Келли:
– Зачем эта комедия с охраной?
Келли вздохнул и остро посмотрел на меня.
– Потому, сынок, что сердце подсказывает мне недоброе.
29
Утром в семь тридцать в дверь вежливо постучали. Вошла Кэролайн с большой сумкой на плече.
– Доброе утро, – сказала она, скосив изумленный взгляд на своего отца. Его она тут никак не ожидала встретить. – Извини, что тебя разбудила.
– Нет, нет, я не спал.
– Как голова?
– Ничего, уже не трещит, а только потрескивает.
Натянутая простыня на животе предательски выдавала, что мой «дружок» с утра на взводе. Ворочался, гад невоспитанный, словно белка под простыней резвилась! Я проворно скомкал простыню; мне было неловко при мысли, что Кэролайн воспримет это как реакцию на нее. На самом деле просто излишек жидкости просится наружу. Как всегда по утрам бывает.
Правда, Кэролайн выглядела как конфетка – принаряжена, свежа. Ничего провоцирующего – юбка чуть ниже колена, на шее крохотный вырез клинышком, – но само воспоминание о том, что между нами однажды было, заставляло белку ворочаться еще наглее. Глазами я уже раздевал Кэролайн.
А она тем временем поставила сумку на стол и стала доставать из нее только что купленную одежду.
Моя радость быстро угасла. Все ее тело, все ее жесты однозначно говорили о том, что она тут против своей воли, что ей здесь быть неприятно, хотя и необходимо.
– Вот уж не думал, не гадал, что ты меня навестишь, – сказал я.
– А я и не собиралась к тебе, – огрызнулась Кэролайн.
– Как вижу, все-таки пришла.
– Это не то, что ты думаешь, – сказала Кэролайн. – Просто у тебя объявился новый друг – очень особенный друг!
– Да ну! И кто же?
– Харолд Брекстон собственной персоной.
– Что ты имеешь в виду?
– Ночью мы его наконец арестовали. Молчит как рыба. Заявил, что говорить будет или с тобой, или, если не выйдет с тобой, с Максом Беком. Уж лучше с тобой, чем с этим угрем Максом!
– Но Лауэри категорически приказал мне держаться подальше от следствия!
– А тебя к следствию никто и не подпускает, – отрезала Кэролайн. Она сложила руки на груди, набычилась и, после паузы, тоном строгой матери спросила: – Ну так что, отказываешься беседовать с Брекстоном?
– Я не против... Только странно слышать такую просьбу от тебя.
– Мне действительно не по душе просить тебя о помощи. Но уж так все поворачивается, что ты нам нужен. Мы практически ничего существенного против Брекстона не имеем. Того и гляди придется отпустить его на все четыре стороны. Требуется зацепка, чтобы оставить его в камере. Если Брекстон с тобой разговорится или ты его разговоришь, будет большая польза для дела.
– Один подозреваемый допрашивает другого подозреваемого. Хорошенькая картинка.
Кэролайн было не до шуток.
– Мы будем присутствовать при допросе. И будем вас обоих очень и очень внимательно слушать.
– С какой такой радости я в подобной ситуации должен вам помогать?
– Вытащишь из него что-либо полезное – тебе обломится.
– А если не вытащу?
Кэролайн предпочла промолчать.
Я обратился за советом к Джону Келли, который до сих пор безмолвно слушал нашу перепалку.
– Бен, решай сам. Если сочтешь нужным не вмешиваться – никто тебя не принудит, никто не осудит.
– Осудить, может, и не осудят, да только засудят, – угрюмо пошутил я. – Ладно, опоздал я с этого поезда спрыгнуть – стало быть, судьба дальше ехать.
– Вот и хорошо, – сказала Кэролайн. – Керт ждет внизу, в машине.
Она вытащила из стопы одежды белую новенькую сорочку и протянула мне.
– Одевайся. Все на тебе было в крови. Особенно рубаха.
– Спасибо за хлопоты. Сколько я должен?
– Нисколько, если поможешь с Брекстоном.
Она говорила со мной сухо, «на автопилоте», без души.
Я досадливо крякнул и стал выбираться из постели.
– Слушай, Кэролайн, будь ты человеком! Можно мне поговорить с тобой минуту-другую наедине? По-людски поговорить?
Джон Келли тут же подхватился и стал извиняться – дескать, у него дела, ему нужно идти.
– Сиди! – прошипела Кэролайн.
Ее отец блеснул глазами, но покорился.
– Ладно, все ясненько, – сказал я. – Спасибо за шмотки.
Кэролайн достала сорочку из пакета и развернула ее.
– Подставляй руки. – По ее лицу скользнула улыбка – первая за утро, и она добавила: – Хотя, как правило, это привилегия не прокурора, а адвоката – надеть последнюю чистую рубаху на приговоренного убийцу.
– Доброе утро, – сказала она, скосив изумленный взгляд на своего отца. Его она тут никак не ожидала встретить. – Извини, что тебя разбудила.
– Нет, нет, я не спал.
– Как голова?
– Ничего, уже не трещит, а только потрескивает.
Натянутая простыня на животе предательски выдавала, что мой «дружок» с утра на взводе. Ворочался, гад невоспитанный, словно белка под простыней резвилась! Я проворно скомкал простыню; мне было неловко при мысли, что Кэролайн воспримет это как реакцию на нее. На самом деле просто излишек жидкости просится наружу. Как всегда по утрам бывает.
Правда, Кэролайн выглядела как конфетка – принаряжена, свежа. Ничего провоцирующего – юбка чуть ниже колена, на шее крохотный вырез клинышком, – но само воспоминание о том, что между нами однажды было, заставляло белку ворочаться еще наглее. Глазами я уже раздевал Кэролайн.
А она тем временем поставила сумку на стол и стала доставать из нее только что купленную одежду.
Моя радость быстро угасла. Все ее тело, все ее жесты однозначно говорили о том, что она тут против своей воли, что ей здесь быть неприятно, хотя и необходимо.
– Вот уж не думал, не гадал, что ты меня навестишь, – сказал я.
– А я и не собиралась к тебе, – огрызнулась Кэролайн.
– Как вижу, все-таки пришла.
– Это не то, что ты думаешь, – сказала Кэролайн. – Просто у тебя объявился новый друг – очень особенный друг!
– Да ну! И кто же?
– Харолд Брекстон собственной персоной.
– Что ты имеешь в виду?
– Ночью мы его наконец арестовали. Молчит как рыба. Заявил, что говорить будет или с тобой, или, если не выйдет с тобой, с Максом Беком. Уж лучше с тобой, чем с этим угрем Максом!
– Но Лауэри категорически приказал мне держаться подальше от следствия!
– А тебя к следствию никто и не подпускает, – отрезала Кэролайн. Она сложила руки на груди, набычилась и, после паузы, тоном строгой матери спросила: – Ну так что, отказываешься беседовать с Брекстоном?
– Я не против... Только странно слышать такую просьбу от тебя.
– Мне действительно не по душе просить тебя о помощи. Но уж так все поворачивается, что ты нам нужен. Мы практически ничего существенного против Брекстона не имеем. Того и гляди придется отпустить его на все четыре стороны. Требуется зацепка, чтобы оставить его в камере. Если Брекстон с тобой разговорится или ты его разговоришь, будет большая польза для дела.
– Один подозреваемый допрашивает другого подозреваемого. Хорошенькая картинка.
Кэролайн было не до шуток.
– Мы будем присутствовать при допросе. И будем вас обоих очень и очень внимательно слушать.
– С какой такой радости я в подобной ситуации должен вам помогать?
– Вытащишь из него что-либо полезное – тебе обломится.
– А если не вытащу?
Кэролайн предпочла промолчать.
Я обратился за советом к Джону Келли, который до сих пор безмолвно слушал нашу перепалку.
– Бен, решай сам. Если сочтешь нужным не вмешиваться – никто тебя не принудит, никто не осудит.
– Осудить, может, и не осудят, да только засудят, – угрюмо пошутил я. – Ладно, опоздал я с этого поезда спрыгнуть – стало быть, судьба дальше ехать.
– Вот и хорошо, – сказала Кэролайн. – Керт ждет внизу, в машине.
Она вытащила из стопы одежды белую новенькую сорочку и протянула мне.
– Одевайся. Все на тебе было в крови. Особенно рубаха.
– Спасибо за хлопоты. Сколько я должен?
– Нисколько, если поможешь с Брекстоном.
Она говорила со мной сухо, «на автопилоте», без души.
Я досадливо крякнул и стал выбираться из постели.
– Слушай, Кэролайн, будь ты человеком! Можно мне поговорить с тобой минуту-другую наедине? По-людски поговорить?
Джон Келли тут же подхватился и стал извиняться – дескать, у него дела, ему нужно идти.
– Сиди! – прошипела Кэролайн.
Ее отец блеснул глазами, но покорился.
– Ладно, все ясненько, – сказал я. – Спасибо за шмотки.
Кэролайн достала сорочку из пакета и развернула ее.
– Подставляй руки. – По ее лицу скользнула улыбка – первая за утро, и она добавила: – Хотя, как правило, это привилегия не прокурора, а адвоката – надеть последнюю чистую рубаху на приговоренного убийцу.
30
В отделе по расследованию убийств нас четверых – Эдмунда Керта, Джона и Кэролайн Келли и меня – поджидали Гиттенс и Лауэри.
На Лауэри был другой роскошный костюм – уж не помню какого цвета – и соответствующие туфли. Он приветствовал меня мрачным кивком головы.
Зато Мартин Гиттенс крепко пожал мне руку и осведомился о самочувствии. Приятно, черт побери. В последнее время у меня наблюдался острый дефицит положительных эмоций.
Возможно, драма в церкви опять растопила сердце Гиттенса по отношению ко мне.
Возможно, он уже одумался и больше не верит в то, что именно я убил Данцигера.
Как-никак я пролил кровь в борьбе с преступниками. И, надеюсь, хоть этим какое-то уважение заслужил!
Так я тогда думал. Опять-таки весьма наивно.
Мы прошли в заставленную аудио– и видеоаппаратурой комнату. Отсюда, через прозрачное с нашей стороны зеркало, было видно соседнее помещение – кабинет для допросов.
Лауэри предупредил меня:
– Мы будем присутствовать с этой стороны. Плюс ваша беседа будет записываться.
Через несколько минут двое полицейских ввели в кабинет для допросов Брекстона. На нем были свободные джинсы и фланелевая сорочка. Из-за ножных кандалов он двигался короткими шажками гейши. Когда он сел, один из полицейских приковал его ногу к железной ножке стола, намертво закрепленного на полу. Брекстон повернул голову в сторону зеркальной стены. Казалось, он наблюдает за нами.
Сутки назад я видел Брекстона, но разглядеть его как следует мог только теперь.
Вроде бы никакой преступной ауры. Парень как парень. Щупловат. Не слишком высокий – метр семьдесят, а то и меньше. Правда, мускулистый. Все его телодвижения и мимика в считанные секунды указывали на уличное детство – шпана! И все же, несмотря на явную «приблатненность», он обладал неким «начальственным взглядом». Заметно, что он играет в «крутого». И с ролью неплохо справляется. Любопытно, какой он среди своих? Совсем не играет? Или тоже играет? Или еще больше играет?
– Чего ждем, ребята, поехали! – сказал Брекстон, обращаясь к зеркальной стене.
Эдмунд Керт провел меня в холл и на ходу проинструктировал:
– Зачитайте ему права, и пусть он подпишет бумажку, что знает свои права. Вот вам бланк. И помните, мы слышим каждое ваше слово.
Через несколько секунд я уже сидел напротив Брекстона.
– Добрый день, – сказал я.
Никакого ответа.
– Я обязан проинформировать вас о ваших правах. И подпишите это.
Он взял бланк, повертел его в руках и, словно недовольный фактурой бумаги, отбросил бланк в мою сторону.
– Без вашей подписи я не могу начать беседу.
– Я ничего не подписываю.
Я опять подвинул бланк в сторону Брекстона.
– Это пустая формальность. Но если вы не подпишете, я вынужден буду уйти.
Брекстон криво усмехнулся и поставил свою подпись. Весь его вид говорил – делаю это единственно из хорошего отношения лично к вам!
– Вы знаете человека по имени Рей Ратлефф?
– Знал такого, знал.
– Почему вы говорите в прошедшем времени?
– Я о покойниках всегда говорю в прошедшем времени. Разве вы не слышали, что он покойник?
– Что вам известно о его убийстве?
– То, что видел в новостях по телику.
– За что он был убит?
– Мне и самому интересно узнать.
– Но я спрашиваю об этом вас, Харолд.
– Рей был наркоманом. Возможно, его смерть как-то связана с наркотой.
– А конкретнее?
– А конкретнее... кто постоянно якшался с продавцами наркоты, с «подающими» и прочей шатией, тот не заживается. Я видел тысячу таких Реев. Будете в наших краях, я вам покажу – их у нас хоть отбавляй.
– А вы сами, вы работали «подающим»?
– А при чем тут Рей Ратлефф?
– Вы только что сказали: его убийцей мог быть один из «подающих».
Брекстон почти добродушно улыбнулся:
– Небось читали мою сказку. Так что знаете все мои грешки.
– Сказку?
– Ну, ваше досье на меня. Там ничего из ряда вон выходящего. Обычные мальчишеские шалости – мордобой, угон машины и прочая мутота. Ни разу не сидел. Всегда условно. Так что я со всех сторон чистенький, и вы меня в «подающие» или еще куда не записывайте. В сказке про это ничего не прописано.
– Чистенький? А как же Арчи Траделл?
Брекстон молча набычился.
– Харолд, вы забыли застреленного через дверь полицейского?
– К той старой истории я не имел никакого отношения. Дело давным-давно закрыто.
– Но вас почему-то обвиняли в его убийстве. С какой стати? Выбрали ваше имя наобум в телефонной книге?
– Спросите об этом вашего дружка Рауля.
– Кто такой Рауль?
Брекстон только ухмыльнулся.
– Возможно, вы сами и есть этот Рауль. Прошел и такой слушок.
Молчание.
Бессмысленно продолжать в том же духе.
– Слушайте, вы намерены отвечать на мои вопросы или нет? Вы мне не сообщили ничего ценного!
Брекстон пожал плечами.
– И рад бы, да только ничего ценного не знаю.
– В таком случае почему вы оказались здесь?
– Арестовали.
– Вы потребовали встречи со мной только для того, чтобы сказать мне: не знаю я ничего ценного?
– Они всерьез думают, что вы укокошили ту прокурорскую крысу?
– У них против меня только больная фантазия.
– А вы его действительно пришили?
– Нет.
– Клянетесь могилой вашей матери?
– Клянусь могилой моей матери.
– Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.
– Вы именно это «признание» желали мне сделать – что вы невиновны?
– Да.
– А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?
– Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.
– Вы хотите сказать, что тут любого... независимо от вины... – поначалу растерялся я. Потом нашелся: – Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.
Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.
– Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.
Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.
– Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.
Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».
Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им – уважаем!
– Вы были в штате Мэн?
– Какого хрена мне делать в тамошних степях?
– Это равнозначно «нет»?
– Равнозначно.
– Вы были знакомы с Робертом Данцигером?
– Разумеется.
– На почве чего?
– Да он мне раз пятьдесят всякие дела навешивал!
– Как вы относились к этому?
– Прямо тащился от такого его внимания!
– Отвечайте на вопрос серьезно. Как вы относились к тому, что Данцигер по разным поводам допрашивал вас снова и снова?
– А вам бы как такое понравилось?
– Зависит от обстоятельств.
– Верно сказано. Прокурор делает свою работу, ясно. Тут ничего личного. И я против него лично ничего не имел. А что время тратить на болтовню с прокурором жалко – так за это срок не дают.
Брекстон отлично понимал, что вопрос с подковыркой. И отвечал на него даром что не литературным языком, но юридически корректно.
Брекстон на протяжении всей беседы держался весьма дружелюбно. Даже немного по-отечески по отношению ко мне. Видимо, такова была его тактика при общении с полицейскими. Надеть лживую личину симпатии и дружелюбия, установить человеческий контакт. Хоть он и назвал меня разок «козлом», даже это было не больше чем фамильярность, еще один штришок «товарищества».
Однако меня не мог не раздражать его тон – высокомерный, поучающий. Возможно, он ощущал мою неопытность, мою скованность. За свою жизнь Брекстон успел пообщаться с десятками, если не с сотнями полицейских и видел меня насквозь, со всеми моими потугами выглядеть солидным, знающим и проницательным.
– Где вы находились в ночь со вторника на среду, когда был убит Рей Ратлефф?
– На вечеринке в Гроув-Парк. Там было человек двадцать. Хотите знать их имена?
Я положил перед ним лист бумаги и ручку.
Он быстро написал столбик фамилий.
– Еще что? – спросил Брекстон, возвращая листок.
– У меня все. А вы хотите что-нибудь добавить к сказанному?
– Я доволен, что поговорил с вами лично.
– Почему?
– Потому что мы друг другу нужны.
– Какая мне в вас нужда? – удивился я.
– Вы хотите доказать, что не убивали Данцигера. И я хочу доказать, что я не убивал Данцигера. Как видите, у нас есть кое-что общее. Мы вместе должны бороться против них – чтобы они не повесили это убийство на одного из нас. Если вы найдете настоящего убийцу, это выручит нас обоих. Хотите вы найти настоящего убийцу или нет?
Я затруднился с ответом.
Брекстон медленно огляделся, словно искал глазок камеры или микрофон. Потом наклонился ко мне и жестом показал – наклонитесь ко мне как можно ближе. Я отрицательно мотнул головой. Тогда он шепотом произнес:
– Давай сюда.
– Нет.
– Да я тебе вреда не причиню.
Я опять помотал головой.
– Ты что, тупой? – шепотом продолжал Брекстон. – Ты думаешь, я нападу на полицейского прямо в полиции? Ты меня за придурка принимаешь?
– Все, что вы хотите сказать мне, вы должны говорить громко и четко, – сказал я, кивнув головой в сторону зеркальной стены.
– Твое решение. Смотри не ошибись.
Я вдруг решил уступить. Я наклонился к нему с равнодушным видом укротителя, который сует голову в пасть льва.
То, что произошло затем, произошло мгновенно.
Соединенные наручниками руки Брекстона взлетели, моя голова оказалась между ними; он резко рванул руки вниз и прижал мое лицо к столешнице.
Было больно, страшно и унизительно.
Из-за зеркала донеслись возбужденные крики:
– Эй! Эй! Прекратить! Эй!
Рот Брекстона оказался в сантиметре от моего уха. У меня промелькнуло в голове: «Мать вашу, сейчас откусит!»
– Ты вчера в церкви помог мне. Почему? – быстро прошептал Брекстон.
– Не знаю. Я не хотел, чтобы...
– Они тебя, дурака, используют.
– Что?
– Используют тебя. Подставляют. И меня тоже.
– Хорошо, хорошо. Ты не виновен. Согласен. А теперь отпусти.
– Не виновен. Я тебе про совсем другое...
И в этот момент дверь в комнату распахнулась.
– Найди Рауля, – шепнул Брекстон. – Ратлефф тут ни при чем. Отследи Рауля. От Данцигера к Траделлу, а может, и дальше. До Фазуло. И...
Но его уже оттаскивали от меня.
Келли шарахнул своей дубинкой Брекстона по крестцу. Тот ахнул и обмяк. Двое полицейских оттащили его к стене и осыпали ударами. Келли оттолкнул их, прижал дубинкой горло Брекстона к стене. Его глаза горели ненавистью.
– Эй, остыньте, остыньте! – услышал я визгливый голос Макса Бека. – Я его адвокат. Я приказываю вам, остыньте!
– Он мне приказывает! – рявкнул Келли. Но Брекстона отпустил.
Лауэри подошел к нему и потрепал его по плечу.
– Правильно, Келли, не стоит руки марать. Трумэн, вы в порядке?
– Спасибо, все нормально.
Эдмунд Керт мрачно глянул на меня:
– Отлично. Имеем нападение на полицейского. Железная база для ареста.
Да, теперь они могут держать Брекстона сколько им нужно. Поскольку все произошло в присутствии бостонского прокурора, то формальности будут проделаны в мгновение ока.
Лауэри повернулся ко мне.
– Что скажете, шериф Трумэн? Ведь это вы подверглись нападению.
Гиттенс возмущенно рявкнул:
– Если ты, Харолд, еще когда-либо поднимешь руку на полицейского!..
– Детектив Гиттенс, успокойтесь, – приказал Лауэри. – Ну так что, шериф Трумэн, ваше решение.
Брекстон исподлобья внимательно смотрел на меня.
Келли тоже смотрел на меня. Мрачно, сурово.
Все смотрели на меня.
Лауэри, удивленный моим молчанием, повторил:
– Ну так что, шериф Трумэн?
– Я не имею претензий. Можете отпустить его.
На Лауэри был другой роскошный костюм – уж не помню какого цвета – и соответствующие туфли. Он приветствовал меня мрачным кивком головы.
Зато Мартин Гиттенс крепко пожал мне руку и осведомился о самочувствии. Приятно, черт побери. В последнее время у меня наблюдался острый дефицит положительных эмоций.
Возможно, драма в церкви опять растопила сердце Гиттенса по отношению ко мне.
Возможно, он уже одумался и больше не верит в то, что именно я убил Данцигера.
Как-никак я пролил кровь в борьбе с преступниками. И, надеюсь, хоть этим какое-то уважение заслужил!
Так я тогда думал. Опять-таки весьма наивно.
Мы прошли в заставленную аудио– и видеоаппаратурой комнату. Отсюда, через прозрачное с нашей стороны зеркало, было видно соседнее помещение – кабинет для допросов.
Лауэри предупредил меня:
– Мы будем присутствовать с этой стороны. Плюс ваша беседа будет записываться.
Через несколько минут двое полицейских ввели в кабинет для допросов Брекстона. На нем были свободные джинсы и фланелевая сорочка. Из-за ножных кандалов он двигался короткими шажками гейши. Когда он сел, один из полицейских приковал его ногу к железной ножке стола, намертво закрепленного на полу. Брекстон повернул голову в сторону зеркальной стены. Казалось, он наблюдает за нами.
Сутки назад я видел Брекстона, но разглядеть его как следует мог только теперь.
Вроде бы никакой преступной ауры. Парень как парень. Щупловат. Не слишком высокий – метр семьдесят, а то и меньше. Правда, мускулистый. Все его телодвижения и мимика в считанные секунды указывали на уличное детство – шпана! И все же, несмотря на явную «приблатненность», он обладал неким «начальственным взглядом». Заметно, что он играет в «крутого». И с ролью неплохо справляется. Любопытно, какой он среди своих? Совсем не играет? Или тоже играет? Или еще больше играет?
– Чего ждем, ребята, поехали! – сказал Брекстон, обращаясь к зеркальной стене.
Эдмунд Керт провел меня в холл и на ходу проинструктировал:
– Зачитайте ему права, и пусть он подпишет бумажку, что знает свои права. Вот вам бланк. И помните, мы слышим каждое ваше слово.
Через несколько секунд я уже сидел напротив Брекстона.
– Добрый день, – сказал я.
Никакого ответа.
– Я обязан проинформировать вас о ваших правах. И подпишите это.
Он взял бланк, повертел его в руках и, словно недовольный фактурой бумаги, отбросил бланк в мою сторону.
– Без вашей подписи я не могу начать беседу.
– Я ничего не подписываю.
Я опять подвинул бланк в сторону Брекстона.
– Это пустая формальность. Но если вы не подпишете, я вынужден буду уйти.
Брекстон криво усмехнулся и поставил свою подпись. Весь его вид говорил – делаю это единственно из хорошего отношения лично к вам!
– Вы знаете человека по имени Рей Ратлефф?
– Знал такого, знал.
– Почему вы говорите в прошедшем времени?
– Я о покойниках всегда говорю в прошедшем времени. Разве вы не слышали, что он покойник?
– Что вам известно о его убийстве?
– То, что видел в новостях по телику.
– За что он был убит?
– Мне и самому интересно узнать.
– Но я спрашиваю об этом вас, Харолд.
– Рей был наркоманом. Возможно, его смерть как-то связана с наркотой.
– А конкретнее?
– А конкретнее... кто постоянно якшался с продавцами наркоты, с «подающими» и прочей шатией, тот не заживается. Я видел тысячу таких Реев. Будете в наших краях, я вам покажу – их у нас хоть отбавляй.
– А вы сами, вы работали «подающим»?
– А при чем тут Рей Ратлефф?
– Вы только что сказали: его убийцей мог быть один из «подающих».
Брекстон почти добродушно улыбнулся:
– Небось читали мою сказку. Так что знаете все мои грешки.
– Сказку?
– Ну, ваше досье на меня. Там ничего из ряда вон выходящего. Обычные мальчишеские шалости – мордобой, угон машины и прочая мутота. Ни разу не сидел. Всегда условно. Так что я со всех сторон чистенький, и вы меня в «подающие» или еще куда не записывайте. В сказке про это ничего не прописано.
– Чистенький? А как же Арчи Траделл?
Брекстон молча набычился.
– Харолд, вы забыли застреленного через дверь полицейского?
– К той старой истории я не имел никакого отношения. Дело давным-давно закрыто.
– Но вас почему-то обвиняли в его убийстве. С какой стати? Выбрали ваше имя наобум в телефонной книге?
– Спросите об этом вашего дружка Рауля.
– Кто такой Рауль?
Брекстон только ухмыльнулся.
– Возможно, вы сами и есть этот Рауль. Прошел и такой слушок.
Молчание.
Бессмысленно продолжать в том же духе.
– Слушайте, вы намерены отвечать на мои вопросы или нет? Вы мне не сообщили ничего ценного!
Брекстон пожал плечами.
– И рад бы, да только ничего ценного не знаю.
– В таком случае почему вы оказались здесь?
– Арестовали.
– Вы потребовали встречи со мной только для того, чтобы сказать мне: не знаю я ничего ценного?
– Они всерьез думают, что вы укокошили ту прокурорскую крысу?
– У них против меня только больная фантазия.
– А вы его действительно пришили?
– Нет.
– Клянетесь могилой вашей матери?
– Клянусь могилой моей матери.
– Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.
– Вы именно это «признание» желали мне сделать – что вы невиновны?
– Да.
– А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?
– Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.
– Вы хотите сказать, что тут любого... независимо от вины... – поначалу растерялся я. Потом нашелся: – Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.
Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.
– Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.
Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.
– Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.
Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».
Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им – уважаем!
– Вы были в штате Мэн?
– Какого хрена мне делать в тамошних степях?
– Это равнозначно «нет»?
– Равнозначно.
– Вы были знакомы с Робертом Данцигером?
– Разумеется.
– На почве чего?
– Да он мне раз пятьдесят всякие дела навешивал!
– Как вы относились к этому?
– Прямо тащился от такого его внимания!
– Отвечайте на вопрос серьезно. Как вы относились к тому, что Данцигер по разным поводам допрашивал вас снова и снова?
– А вам бы как такое понравилось?
– Зависит от обстоятельств.
– Верно сказано. Прокурор делает свою работу, ясно. Тут ничего личного. И я против него лично ничего не имел. А что время тратить на болтовню с прокурором жалко – так за это срок не дают.
Брекстон отлично понимал, что вопрос с подковыркой. И отвечал на него даром что не литературным языком, но юридически корректно.
Брекстон на протяжении всей беседы держался весьма дружелюбно. Даже немного по-отечески по отношению ко мне. Видимо, такова была его тактика при общении с полицейскими. Надеть лживую личину симпатии и дружелюбия, установить человеческий контакт. Хоть он и назвал меня разок «козлом», даже это было не больше чем фамильярность, еще один штришок «товарищества».
Однако меня не мог не раздражать его тон – высокомерный, поучающий. Возможно, он ощущал мою неопытность, мою скованность. За свою жизнь Брекстон успел пообщаться с десятками, если не с сотнями полицейских и видел меня насквозь, со всеми моими потугами выглядеть солидным, знающим и проницательным.
– Где вы находились в ночь со вторника на среду, когда был убит Рей Ратлефф?
– На вечеринке в Гроув-Парк. Там было человек двадцать. Хотите знать их имена?
Я положил перед ним лист бумаги и ручку.
Он быстро написал столбик фамилий.
– Еще что? – спросил Брекстон, возвращая листок.
– У меня все. А вы хотите что-нибудь добавить к сказанному?
– Я доволен, что поговорил с вами лично.
– Почему?
– Потому что мы друг другу нужны.
– Какая мне в вас нужда? – удивился я.
– Вы хотите доказать, что не убивали Данцигера. И я хочу доказать, что я не убивал Данцигера. Как видите, у нас есть кое-что общее. Мы вместе должны бороться против них – чтобы они не повесили это убийство на одного из нас. Если вы найдете настоящего убийцу, это выручит нас обоих. Хотите вы найти настоящего убийцу или нет?
Я затруднился с ответом.
Брекстон медленно огляделся, словно искал глазок камеры или микрофон. Потом наклонился ко мне и жестом показал – наклонитесь ко мне как можно ближе. Я отрицательно мотнул головой. Тогда он шепотом произнес:
– Давай сюда.
– Нет.
– Да я тебе вреда не причиню.
Я опять помотал головой.
– Ты что, тупой? – шепотом продолжал Брекстон. – Ты думаешь, я нападу на полицейского прямо в полиции? Ты меня за придурка принимаешь?
– Все, что вы хотите сказать мне, вы должны говорить громко и четко, – сказал я, кивнув головой в сторону зеркальной стены.
– Твое решение. Смотри не ошибись.
Я вдруг решил уступить. Я наклонился к нему с равнодушным видом укротителя, который сует голову в пасть льва.
То, что произошло затем, произошло мгновенно.
Соединенные наручниками руки Брекстона взлетели, моя голова оказалась между ними; он резко рванул руки вниз и прижал мое лицо к столешнице.
Было больно, страшно и унизительно.
Из-за зеркала донеслись возбужденные крики:
– Эй! Эй! Прекратить! Эй!
Рот Брекстона оказался в сантиметре от моего уха. У меня промелькнуло в голове: «Мать вашу, сейчас откусит!»
– Ты вчера в церкви помог мне. Почему? – быстро прошептал Брекстон.
– Не знаю. Я не хотел, чтобы...
– Они тебя, дурака, используют.
– Что?
– Используют тебя. Подставляют. И меня тоже.
– Хорошо, хорошо. Ты не виновен. Согласен. А теперь отпусти.
– Не виновен. Я тебе про совсем другое...
И в этот момент дверь в комнату распахнулась.
– Найди Рауля, – шепнул Брекстон. – Ратлефф тут ни при чем. Отследи Рауля. От Данцигера к Траделлу, а может, и дальше. До Фазуло. И...
Но его уже оттаскивали от меня.
Келли шарахнул своей дубинкой Брекстона по крестцу. Тот ахнул и обмяк. Двое полицейских оттащили его к стене и осыпали ударами. Келли оттолкнул их, прижал дубинкой горло Брекстона к стене. Его глаза горели ненавистью.
– Эй, остыньте, остыньте! – услышал я визгливый голос Макса Бека. – Я его адвокат. Я приказываю вам, остыньте!
– Он мне приказывает! – рявкнул Келли. Но Брекстона отпустил.
Лауэри подошел к нему и потрепал его по плечу.
– Правильно, Келли, не стоит руки марать. Трумэн, вы в порядке?
– Спасибо, все нормально.
Эдмунд Керт мрачно глянул на меня:
– Отлично. Имеем нападение на полицейского. Железная база для ареста.
Да, теперь они могут держать Брекстона сколько им нужно. Поскольку все произошло в присутствии бостонского прокурора, то формальности будут проделаны в мгновение ока.
Лауэри повернулся ко мне.
– Что скажете, шериф Трумэн? Ведь это вы подверглись нападению.
Гиттенс возмущенно рявкнул:
– Если ты, Харолд, еще когда-либо поднимешь руку на полицейского!..
– Детектив Гиттенс, успокойтесь, – приказал Лауэри. – Ну так что, шериф Трумэн, ваше решение.
Брекстон исподлобья внимательно смотрел на меня.
Келли тоже смотрел на меня. Мрачно, сурово.
Все смотрели на меня.
Лауэри, удивленный моим молчанием, повторил:
– Ну так что, шериф Трумэн?
– Я не имею претензий. Можете отпустить его.
31
Келли согласился составить мне компанию – снова съездить в Дорчестер и еще раз побеседовать с Хулио Вегой. Я сказал ему, что меня по-прежнему гложет вопрос, отчего Данцигер вернулся к делу об убийстве Траделла. И то, как Хулио Вега подозрительным образом уходил от ответов во время нашей встречи. Похоже, Келли этого объяснения оказалось достаточно.
На наш стук в дверь знакомой развалюшки в Дорчестере никто не отозвался.
– Что ж, придется подождать, – вздохнул Келли.
– Но мы понятия не имеем, где он сейчас.
– Именно поэтому и остается одно – ждать. Не гоняться же нам за ним по всем углам вселенной!
За тридцать лет работы в полиции Джон Келли, наверное, лет десять провел в ожидании.
Ждать – важная составная часть работы всякого полицейского. Киношные копы практически никогда не ждут. Оно и понятно – у них максимум два часа экранного времени на то, чтобы закруглить любое самое сложное дело. В реальности жизнь полицейского состоит из ожидания: ждешь команды диспетчера, ждешь в засаде, ждешь в наблюдении, ждешь в суде, когда вызовут для дачи свидетельских показаний, ждешь в придорожных кустах шоссейного лихача... ждешь, ждешь, ждешь. Когда сидя, когда стоя, когда расхаживая туда и обратно, когда выписывая круги на машине. Да, полицейские большую часть времени зверски скучают. И пританцовывают, чтобы согреться в холодные ночи.
– И сколько будем ждать? – спросил я.
– Пока не появится.
– А если Вега вообще не появится?
– Куда он денется! Скоро придет, скоро! – сказал Келли, отчего-то глядя в небо, словно Вега должен вот-вот свалиться оттуда. – Давай, Бен, прогуляемся.
– Хорошая мысль. А не сыграть ли нам партию в гольф?
– Не кипятись. Прогулка – дело здоровое.
Мы пошли в сторону главной улицы. Келли имел озабоченный вид. Он, по привычке, снял с пояса полицейскую дубинку и, думая о своем, крутил ее с ловкостью жонглера. Дубинка ритмично ударялась о ладонь. С двумя разными звуками, которые сложно чередовались.
Шлеп-шлеп! Бац-бац! Шлеп-бац, бац-шлеп! И снова: шлеп-шлеп...
В этот момент я просто обожал его.
Образцовый полицейский.
И одновременно меня забавляла мысль: вот человек, которого одень хоть в зеленый халат хирурга, хоть в белый халат пекаря, хоть в клоунские пестрые лохмотья – все равно, глядя на него, любой только плечами пожмет: и чего этот полицейский так вырядился?!
Шлеп-шлеп! Бац-бац!
– Бен, кое-чего я не понимаю, – сказал Келли после долгого молчания. – Тогда утром, в комнате допросов, Брекстон особенно подчеркивал, что ты и именно ты должен помочь доказать его невиновность. А потом внезапно нападает на тебя. Где логика? Ты ему вроде бы позарез нужен. А он тебя мордой об стол!
Я не знал, что ответить, и поэтому отмалчивался.
– А Лауэри ты заявил – дескать, понятия не имею, чего Брекстон от меня хочет, – не унимался Келли.
Шлеп-шлеп! Бац-бац!
– Возможно, мне пришлось немного солгать ради пользы дела.
– Ну, так я и думал. Что-то кругом много-много лгут, и все три короба – для пользы дела!
Я решил быть хотя бы отчасти откровенным.
На наш стук в дверь знакомой развалюшки в Дорчестере никто не отозвался.
– Что ж, придется подождать, – вздохнул Келли.
– Но мы понятия не имеем, где он сейчас.
– Именно поэтому и остается одно – ждать. Не гоняться же нам за ним по всем углам вселенной!
За тридцать лет работы в полиции Джон Келли, наверное, лет десять провел в ожидании.
Ждать – важная составная часть работы всякого полицейского. Киношные копы практически никогда не ждут. Оно и понятно – у них максимум два часа экранного времени на то, чтобы закруглить любое самое сложное дело. В реальности жизнь полицейского состоит из ожидания: ждешь команды диспетчера, ждешь в засаде, ждешь в наблюдении, ждешь в суде, когда вызовут для дачи свидетельских показаний, ждешь в придорожных кустах шоссейного лихача... ждешь, ждешь, ждешь. Когда сидя, когда стоя, когда расхаживая туда и обратно, когда выписывая круги на машине. Да, полицейские большую часть времени зверски скучают. И пританцовывают, чтобы согреться в холодные ночи.
– И сколько будем ждать? – спросил я.
– Пока не появится.
– А если Вега вообще не появится?
– Куда он денется! Скоро придет, скоро! – сказал Келли, отчего-то глядя в небо, словно Вега должен вот-вот свалиться оттуда. – Давай, Бен, прогуляемся.
– Хорошая мысль. А не сыграть ли нам партию в гольф?
– Не кипятись. Прогулка – дело здоровое.
Мы пошли в сторону главной улицы. Келли имел озабоченный вид. Он, по привычке, снял с пояса полицейскую дубинку и, думая о своем, крутил ее с ловкостью жонглера. Дубинка ритмично ударялась о ладонь. С двумя разными звуками, которые сложно чередовались.
Шлеп-шлеп! Бац-бац! Шлеп-бац, бац-шлеп! И снова: шлеп-шлеп...
В этот момент я просто обожал его.
Образцовый полицейский.
И одновременно меня забавляла мысль: вот человек, которого одень хоть в зеленый халат хирурга, хоть в белый халат пекаря, хоть в клоунские пестрые лохмотья – все равно, глядя на него, любой только плечами пожмет: и чего этот полицейский так вырядился?!
Шлеп-шлеп! Бац-бац!
– Бен, кое-чего я не понимаю, – сказал Келли после долгого молчания. – Тогда утром, в комнате допросов, Брекстон особенно подчеркивал, что ты и именно ты должен помочь доказать его невиновность. А потом внезапно нападает на тебя. Где логика? Ты ему вроде бы позарез нужен. А он тебя мордой об стол!
Я не знал, что ответить, и поэтому отмалчивался.
– А Лауэри ты заявил – дескать, понятия не имею, чего Брекстон от меня хочет, – не унимался Келли.
Шлеп-шлеп! Бац-бац!
– Возможно, мне пришлось немного солгать ради пользы дела.
– Ну, так я и думал. Что-то кругом много-много лгут, и все три короба – для пользы дела!
Я решил быть хотя бы отчасти откровенным.