Лэндей Уильям. Мишн-Флэтс

   – Ты, придурок, должен быть на шаг впереди полиции, – задумчиво произнес Брекстон. – А ты х... груши околачиваешь!
   – Харолд, как я могу вести расследование, если ты мне ничего толком не рассказал? Мне не за что зацепиться!
   – Повторяю, ниточка тянется от Фазуло.
   – При чем тут Фазуло? Какое он имеет отношение ко всему происходящему?
   – Точно мне неизвестно.
   – Ах, ему точно неизвестно! Ты давишь на меня – дескать, землю рой, а сам – точно неизвестно. Если ты ни хрена не знаешь, почему ты вообразил, что Фазуло как-то связан со всей этой кашей?
   – Это мой секрет.
   – Нет, Харолд, так не пойдет! Ты мне ничего толком не говоришь. Только в секреты играешь. Так мы никуда не продвинемся!
   Верзила у двери громыхнул:
   – Ну ты, язык-то не распускай!
   Я внутренне давно ободрился. Они меня не убьют. По крайней мере сегодня. Я им нужен – дочку Брекстону вернуть. Ощущение – как в момент, когда замечаешь, что рычащий на тебя бультерьер сидит на солидной цепи.
   Вдохновленный сознанием безопасности, я огрызнулся:
   – Сам язык придержи!
   Верзила без команды босса не стал со мной связываться.
   – Данцигер все вычислил, – сказал Брекстон. – Он и про Фазуло узнал, и про Рауля, и про Траделла. Он все концы связал.
   – Харолд, не валяй дурака, вываливай мне все, что знаешь. Иначе я как слепой котенок!
   – Ничего я тебе вывалить не могу. Сам ничего не знаю. Да, ничего не знаю! Оттого и прошу тебя заняться следствием всерьез.
   – Снова-здорово! Как же ты ничего не знаешь, если говоришь: Данцигер это, и это, и это выяснил. Тебе-то откуда известно, какие концы он связал и почему?
   – Этого я тебе сказать не могу.
   Я сердито вздохнул.
   – У меня свои источники, – продолжил Брекстон. – Я обязан быть в курсе кое-каких вещей.
   – Значит, ты был в курсе того, над чем работал Бобби Данцигер в момент, когда его убили?
   – Точно.
   – Я тебе не верю.
   – А плевал я, веришь ты или не веришь!
   – Харолд, что ты делал у нас в Мэне? В Версале по крайней мере один человек видел тебя и готов подтвердить это под присягой. Ты приехал в белом «лексусе».
   – Об этом я говорить не желаю.
   – Но ты ведь был в Версале?
   – Хочешь мне мои права зачитать?
   – Ах ты Господи, – вздохнул я. – Принесите мне стакан воды. Во рту пересохло.
   Брекстон велел своему телохранителю принести. Тот заартачился:
   – Я этому козлу не гостиничный бой!
   – Принеси парню воды, – повторил Брекстон.
   Верзила подчинился, пошел в ванную комнату и принес стакан воды.
   – Сиди пока, – сказал Брекстон. – А ты поставь стакан на стол, вон туда, и отойди к двери. Давай, шериф, пей свою воду.
   Я был готов к продолжению разговора.
   – Хародд, даже если я куплюсь на то, что Фазуло имеет какое-то отношение к происходящему, без доказательств я как без рук. Тебя хотят засадить за убийство двух слуг закона – полицейского и прокурора.
   – Я слуг закона никогда не убивал.
   – Брось прикидываться.
   – Я тебе точно говорю – легавых я никогда не убивал. Никогда.
   – А кто же убил Арчи Траделла?
   – С какой стати мне его было убивать? Я его лично не знал. Фамилию только в суде услышал.
   – Тебя застукали в квартире за красной дверью. Чтобы выиграть время, ты выстрелил. Вот тебе и причина убить неизвестного тебе полицейского.
   – Ты всерьез думаешь, что я такой придурок и мог попасть в ловушку?
   – Это была твоя квартира. И ты был в ловушке.
   – Меня в квартире не было. Я, естественно, заранее знал, что копы устраивают рейд.
   – Что-о?
   – Я знал, когда явятся эти говнюки.
   В его голосе звучал легкий оттенок гордости. Но очень легкий. Было ясно, что быть в курсе внутренней полицейской жизни для него давнее и привычное дело.
   – Говорю тебе: у меня свои источники, – продолжал Брекстон. – Без этого мне никак нельзя. Про то, что копы затевают, я всегда должен вовремя узнавать.
   – Стало быть, кто-то в полиции – твой стукач?
   – Думай что хочешь.
   – Нет, ты мне скажи, какая сорока тебе все на хвосте приносит?
   – Остынь, дружище. Я ничего разъяснять не намерен.
   – Ну ты жук!
   – Одно скажу. В полиции хватало ребят, которые не горели доводить дело до суда. Им бы самим боком вышло!
   – И кто же, по-твоему, убил Траделла?
   – Какой-нибудь придурок. Уж я не знаю, какого козла занесло в ту квартиру, когда всем было известно, что вот-вот нагрянут копы!
   – Но ты тем придурком не был. Сто процентов?
   – Сто процентов.
   Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Каждый пытался вычислить, насколько он может доверять другому. И похоже, каждый пришел к выводу: доверять нет никакого резона.
   – Если я сейчас уйду и тебя вот так оставлю, – сказал Брекстон, – ты, конечно, побежишь за мной – арестовывать. Так?
   – Так.
   – Даром что знаешь – ордером на мой арест можно подтереться?
   – Я ничего не знаю. В моих глазах ордер законный.
   – Но дочку-то мою ты вернешь?
   – Сделаю все, что в моих силах.
   Брекстон вздохнул.
   – Ладно, придется тебе поверить. Извини, собаченыш, не принимай это как личную обиду, но придется тебя немножко притормозить. А то ты очень прыткий.
   Брекстон вынул из кармана взятые из моих вещей наручники, посадил меня на стул и сковал мне руки за спиной, предварительно пропустив цепь через дыру в спинке стула.
   – Зря ты в эти игры играешь, – сказал я. – Как я твою дочку буду искать?
   – День впереди длинный. До рассвета, думаю, это тебя задержит. А потом торопись.
   Выходя из комнаты, Брекстон повернулся и, не произнеся ни слова, сделал странный жест в мою сторону – выставив вперед два указательных пальца, как бы выстрелил в меня сразу из двух револьверов.
   Толковать это можно было по-разному.
   Я на тебя рассчитываю, дружище.
   Или: не побережешься, козел, я тебя урою!

43

   Брекстон рассчитал правильно: я не стал звать на помощь.
   Но что я провожусь с наручниками до рассвета, тут он ошибся.
   Я освободился более или менее скоро. Возможно, через полчаса.
   Ключ от наручников лежал в кармане куртки, а куртка висела в закрытом шкафу. Вот и представьте, какой цирк я устроил в своем гостиничном номере. Попробуйте-ка открыть дверцу шкафа и вынуть ключ из кармана куртки, когда ваши руки за спиной и к ним подвешен достаточно тяжелый металлический стул.
   К моему удивлению, ночь только начиналась – без четверти час.
   Я взял трубку – позвонить Кэролайн насчет дочки Брекстона. Всего лишь сутки назад Кэролайн Келли без особого труда поверила в то, что именно я убил Роберта Данцигера. Ее слова до сих пор горели в моей памяти.
   «Послушай, неужели ты мне не веришь? Неужели ты мне не доверяешь?!»
   «Бен, я тебя практически не знаю. Мы знакомы без году неделя».
   Разумеется, трудно упрекать ее в недоверии. Она обвинитель, я подозреваемый. И она действительно меня толком не знала. Мы и впрямь знакомы без году неделя. Не было никакого резона безоглядно мне доверять. На ее месте я проявил бы такую же осмотрительность. И все-таки, все-таки...
   Сколько бы горечи во мне ни сидело по поводу «предательства» Кэролайн Келли, прошел тот момент, когда я мог просто выбросить виновницу моего разочарования из головы – наплюй и забудь! Нет, одного разума уже недостаточно. Надо из сердца выбрасывать, а это сложнее. К тому же современной науке понятие «сердце» чуждо...
   Словом, я колебался секунд пять, не больше. Затем позвонил Кэролайн и разбудил ее.
   Про пистолет, приставленный ко лбу, я сообщать не стал. Но и остального было достаточно, чтобы она разом проснулась.
   – Брекстон вторгся к тебе! Какой мерзавец!
   – Слушай, Кэролайн, не делай из мухи слона. Я устал как не знаю кто. Завтра, если угодно, напишу рапорт насчет этого случая. А пока что меня интересует только дочка Брекстона. Ее надо вернуть бабушке.
   – Ты совсем рехнулся! Не делай из мухи слона! Тебя каждую ночь посещают уголовники?
   Я промолчал.
   – Бен, с тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь? У тебя какой-то рассеянный голос.
   – Хорошо я себя чувствую, только спать зверски хочу. Что-то вокруг происходит, да я не могу врубиться, что именно. А насчет девочки обещаешь?
   – Бен, я еду к тебе.
   – Нет, не вздумай!
   – Тебя по ночам разрешено посещать только Харолду Брекстону?
   – Кэролайн, ради всего святого! Я устал как собака и сейчас просто не могу выдержать – писать рапорт, видеть, как два десятка копов топчутся в моей комнате и ищут сами не знают что!.. Утром я тебе все подробно изложу, даже в официальной форме, если ты будешь настаивать.
   – Бен, я никому ничего не скажу. Просто приеду к тебе.
   Мне очень хотелось повидаться с Кэролайн. Очень. Но только не теперь. Мне необходимо было разобраться в своих мыслях и чувствах.
   – Кэролайн, послушай... Нам с тобой действительно нужно поговорить. Я имею в виду, серьезно поговорить. Однако не сейчас. У меня сейчас нет нужной энергии для большого разговора.
   – Я просто хочу собственными глазами убедиться, что с тобой все в порядке.
   – Понимаю. Но... только не принимай это как обиду... с тобой слишком сложно. А к данному моменту я так нахлебался сложностей, что еще одна – и совсем сломаюсь! Дай мне прийти в себя, снова обрести вкус к сложности...
   Пауза на другом конце провода. Долгая пауза. Наконец:
   – Никакая я не сложная. Я только непростая... Хватит препираться. Я еду к тебе – увижу, что ты о'кей, и тут же исчезну.
   – Кэролайн, ты глухая?
   – Глухая. Я у тебя не разрешения приехать спрашиваю; я тебе сообщаю, что я еду. Можешь считать меня сукой или еще кем, но другой я не стану.
   – Я про суку ничего не говорил...
   – Тебе что-нибудь нужно?
   – Да, чтобы суд запретил Кэролайн Келли приближаться ко мне на расстояние километра в течение ближайших восьми часов! Можешь сделать мне такую бумагу?
   Кэролайн рассмеялась.
   – И потом, Кэролайн, я сейчас совершенно не в настроении... Ты понимаешь, о чем я...
   – Ах вот вы про что, шериф Трумэн! Торжественно обещаю: я не воспользуюсь вашим растерзанным душевным состоянием и не изнасилую вас!
   – Вот это я имел в виду, когда говорил, что с тобой сложно!
   – Извини, я просто пошутила. Подразнить хотела.
   – А я в данный момент быть дразнимым не расположен! Не до смеху мне в последние дни!
   Я почувствовал плаксивую нотку в своем голосе – и застыдился. Но меня уже несло:
   – Можно мне хоть одну ночь отдохнуть от твоего зубоскальства?
   – О'кей, еду.
   Все равно что кошке запретить прыгать на диван!
   – Ладно, приезжай, раз уж тебе так невмоготу. Привези выпить. Мне это сейчас сгодится.
   Через полчаса Кэролайн постучалась в дверь с бутылкой «Джима Бима».
   Она налила мне порцию, дала стакан, а сама села подальше – в кресло рядом с торшером. Дескать, я пришла не соблазнять тебя, а беседовать.
   Я стоял у окна, там, где совсем недавно Брекстон любовался видом.
   Залитый лунным светом Саут-Энд тянулся сколько глаз хватало. Кварталы приземистых кирпичных домов, построенных в восемнадцатом веке. Дальше шпиль храма Святого Креста. А еще дальше – серая масса жилых кварталов и среди них, неразличимый за стеной многоэтажек, Мишн-Флэтс...
   Виски плохо пошло на голодный желудок. Но ничего – согрело, притупило раздражение.
   – С дочкой Брекстона все в порядке, – сказала Кэролайн. – Ее как раз сейчас везут к бабушке. Полицейские в участке были только рады – не знали, что с ней делать.
   – Отлично. Спасибо.
   Я продолжал смотреть на город передо мной.
   – Что с тобой, Бен? Что-то не так.
   – Нет, все в порядке. Они меня и пальцем не тронули.
   – Я имею в виду... что тебя гложет, Бен? Если не хочешь со мной об этом говорить – ладно, я пошла.
   – Нет, останься. Я хочу сказать: если хочешь – останься.
   Кэролайн сидела в кресле, подобрав ноги. Даже в джинсах и кофточке она была – как всегда! – предельно элегантна. Что на нее ни надень, вдруг начинает выглядеть стильно. Поразительный секрет! Меня всегда привлекало умение не-совсем-красавиц ненавязчиво подать себя так, что дух захватывает. А Кэролайн Келли этой наукой владела в совершенстве.
   – О чем ты думаешь? – спросила Кэролайн.
   – Потерянный я какой-то. Сам не свой.
   – Почему потерянный?
   Я молчал. Кэролайн настаивала:
   – Поделись.
   – Моя мать умерла. – И, прежде чем Кэролайн успела выдать обычное в этом случае «сочувствую», я продолжил: – Я никак не могу привыкнуть к этому. Ее больше нет. Моя мать умерла. Бред какой-то.
   Кэролайн ждала целого рассказа. Но что и как я мог ей объяснить? Она моей матери лично не знала. Как передать всю боль утраты – утраты навсегда и всего человека, с его кожей, с его теплым дыханием, с его голосом, жестами и повседневными привычками? Как в нескольких словах рассказать сложную и противоречивую историю жизни Энни Трумэн?
   – У нас в Версале есть озеро, – произнес я. – Оно называется Маттаквисетт. Очень красивое. Весной холоднющее. А мать любила купаться в мае, когда не всякий мужчина решит сунуться в воду. Дома у нас сохранился любительский фильм: мать лежит на резиновом надувном матраце, который качается на волнах в нескольких метрах от берега. На ней желтый купальник, и она беременна. Она беременна мной. В дождливые дни мы часто вытаскивали проектор и смотрели этот фильм, в девяносто девятый или в сотый раз. На экране она такая молодая, что-то около тридцати. Чуть старше, чем я сейчас. На экране она смеется. Она там такая счастливая! И эта картина постоянно стоит в моей памяти. Уж не знаю почему, но это первое, что я вижу, думая о матери...
   – Ты тоскуешь по ней.
   Я кивнул.
   – Наверняка твоя мама была бы горда тобой. Ты вырос хорошим человеком.
   – Надеюсь.
   – Бен, я тоже мать. Поверь мне, будь ты моим сыном, я бы гордилась.
   – Думаю, мама была бы счастлива, что я вернулся в ее родной город. И то, что мы делаем сейчас, ей бы ужасно понравилось!
   – А что мы сейчас делаем?
   – Флиртуем. Или нет, флирт не совсем верное слово. Так или иначе, ей бы понравилось.
   – Значит, мы с тобой флиртуем, Бен?
   – Не знаю. А ты как думаешь?
   Она потупилась.
   – Возможно.
   – Ты знаешь, что твой отец ежедневно бывает на могиле твоей сестры? – вдруг спросил я.
   – Да, знаю.
   – Каждый божий день. А ведь столько времени с ее смерти прошло!
   – Мало-помалу боль забывается. Но очень медленно...
   – Твой отец сказал мне примерно то же самое.
   Я допил виски. В душе воцарялся покой.
   – Бен... Возможно, мне следует извиниться перед тобой, что я так наехала на тебя. Я поневоле обязана быть предельно осторожной и осмотрительной. В какой-то момент мне показалось, что Гиттенс прав насчет тебя и Данцигера. У тебя был мотив, средства и возможность...
   – Кэролайн, время от времени нужно забывать про всю эту долбаную агата-кристню. Надо видеть перед собой живого человека, а не улики, мотивы и прочую лабуду.
   – Пожалуй, ты прав...
   – И второе, насчет самоубийства моей матери...
   – Нет-нет, – так и вскинулась Кэролайн, опустила ноги на пол и села прямо в кресле. – И слышать не хочу! Ты ставишь меня в немыслимое положение!
   – Рано или поздно нам следует через этот разговор пройти.
   – Бен, я серьезно прошу тебя сменить тему. Даже в два часа утра и в номере отеля я остаюсь прокурором. Прокурором, на столе которого лежит незаконченное дело о самоубийстве Энни Трумэн!
   – О'кей, понимаю, – сказал я, рассеянно постукивая по стеклу. И вопреки всяким «понимаю» продолжил: – Последней зимой моя мать вдребезги разбила нашу машину. Она вообще-то и близко не должна была к машине подходить. Я не просто ключи от нее прятал, а каждый раз, ставя машину у дома, отсоединял аккумулятор, чтобы она нас не перехитрила. Но она таки нас перехитрила: каким-то образом завела машину и уехала. Возможно, ей кто-то помог – кто был не в курсе. Хотя у нас в Версале все вроде бы в курсе были. Впрочем, мать моя настырная, кого хочешь уговорит-обработает... Короче, оказалась она на скоростном шоссе I-95 и поехала. Куда – неведомо. Может, она и сама не знала – куда. Может, просто заблудилась. Но по-моему, она направлялась в Бостон. Она любила Бостон и очень страдала от того, что разлучилась с родиной.
   У меня слезы покатились из глаз.
   Кэролайн не произносила ни слова.
   – В какой-то момент она оказалась на противоположной стороне шоссе. То ли знаки перепутала, то ли поворот не там сделала. Наверное, для нее это был жуткий момент – все машины несутся прямо на тебя... В итоге она врезалась в бетонную опору моста.
   Кэролайн охнула.
   – Нет-нет, – поспешно добавил я, – она каким-то чудом легко отделалась. Синяк под глазом, царапины. Правда, машина всмятку. Даже ремонтировать не стали – бесполезно. Отец рвал и метал.
   Именно тогда мать и приняла решение. Она сказала: «Бен, жить овощем я не хочу. Мысль об этом меня сокрушает». Она так и сказала – «сокрушает». Она была женщиной гордой и болезнь воспринимала как личное оскорбление, как унижение. А унижение было для нее всего страшней... Мать еще сказала, что не в силах в одиночку через все это пройти. А мой отец не тот человек, на которого можно опереться в подобной ситуации. В любой другой ситуации он – скала. Но не тут. Я... нет, сын для нее не мог быть опорой. Она всегда воспринимала себя как мою опору. Конечно, это не совсем правильно... или совсем неправильно. Тут опять-таки замешана ее гордыня...
   – Бен, прекрати! Остановись!
   – Она готовилась всерьез. Добыла книгу на эту тему. Исследовала вопрос. Потом стала копить таблетки. Не буду называть имени доктора. Он друг семьи. Он ни о чем не подозревал.
   – Бен, я не желаю слышать продолжение!
   – Было девяносто таблеток. Никакой возможности проглотить такое количество. Пришлось растворить их в воде. Девяносто красненьких капсул. Они, подлые, не желали растворяться! Мы по очереди размешивали воду в стакане. Размешивали, и размешивали, и снова размешивали...
   – Бен!!!
   – Таблетки в растворе очень горькие. Мать сказала, что надо бы со сладким соком или еще с чем. И смешала с бурбоном.
   Кэролайн встала и подошла к окну. Она положила мне руку на плечо и умоляющим голосом повторила:
   – Бен, ради всего святого, замолчи! Я не могу, права не имею это слушать!
   – Я хочу, чтобы ты поняла.
   – Я понимаю.
   – Мама сказала: «Бен, возьми меня за руку». И я взял ее за руку. Тогда она сказала: «Ах, Бен, мой родной мальчик». И заснула.
   – Бен, прекращай. Пощади себя самого! Пожалуйста, пощади себя самого! А я... я тебя уже поняла.
   Я руками вытер глаза.
   – Ты меня действительно поняла?
    – Да, поняла, – прошептала она.
   Мы поцеловались – прямо там, у окна, где недавно стоял Брекстон.
   И это был совсем другой поцелуй. В тысячу раз лучше всех прежних.
   Кэролайн впервые отдавалась целиком и безоглядно.

44

   Несмотря на усталость, я проснулся рано, сразу после зари.
   Тихо встал и прошел к окну.
   Город прятался за серой дымкой, небо выглядело мрачно. Я задумчиво смотрел вдаль и пальцем обводил то место, где, по моим предположениям, располагался район Мишн-Флэтс.
   – Ты что делаешь? – спросила Кэролайн.
   Очевидно, я ее все-таки разбудил.
   – Мне надо больше узнать про дело об убийстве Траделла.
   – Зачем?
   – Потому что Брекстон сказал... Слушай, где я могу добыть дополнительную информацию?
   Она досадливо застонала.
   – Ты пересмотрел все папки с делами. Чего тебе еще?
   – Где-то что-то должно быть.
   – Бен, в такую рань – и о работе...
   – Мне не спится. Где-то затаилась информация. Но как до нее добраться?
   – И об этом надо говорить именно сейчас?
    – Извини, спи дальше.
   – Попробуй полистать записки детективов.
   Я удивленно обернулся.
   – Записки детективов? Что это такое?
   – Детективы в отделе убийств всегда имеют с собой блокнотики. Обычное дело. Потом очень помогает при составлении рапортов. И вообще помогает. Однако не все факты и мысли из блокнотов попадают в рапорт. Так что в принципе там можно найти что-нибудь неожиданное.
   – И где эти блокноты?
   – Думаю, в полицейском архиве.
   – Замечательно! Я обязан эти записные книжки просмотреть. Ты можешь провести меня в архив?
   – Прямо сейчас?
   – Когда архив откроется.
   Не отрывая голову от подушки и не открывая глаз, Кэролайн сказала:
   – Бен, все документы по делу Траделла имеют гриф «секретно». Их не выдают без специального разрешения. Лауэри лично проследил за этим. А тебе специальное разрешение ни за что не получить. Конечно, ты можешь официально жаловаться и ссылаться на закон о свободе информации. В итоге ты рано или поздно получишь доступ... Скорее поздно, чем рано.
   – Это значит – когда?
   – Через полгода. В худшем случае – через год. Бюрократия есть бюрократия.
   – Через год! Столько времени у нас нет!
   – Извини, ничем помочь не могу.
   – Неправда. Ты наверняка знаешь, как я уже сегодня могу заполучить эти блокноты!
   Кэролайн приоткрыла один глаз. Подумала и открыла второй. И привстала на постели, оперлась на локоть.
   – Шериф Трумэн, – осторожно сказала она, впадая в некую пародию на официальный тон, – если дело дойдет до суда, чрезвычайно важно, чтобы обвинителю и в голову не могло прийти, что улики получены незаконным путем. Было бы в высшей степени неблагоразумно с моей стороны поучать тебя, как получить улики в обход закона.
   – Извини, я твое двусмысленное положение понимаю. Однако...
   – Однако я готова рассмотреть некую теоретическую ситуацию. Если – я подчеркиваю: «если» – если ты намерен заполучить блокноты детективов без надлежащего разрешения, то лучший способ – взять с собой моего отца и навестить в архиве на Беркли-стрит человека по имени Джимми Дуллитл. Они с отцом старые приятели. И упаси тебя Бог брякнуть прокурору, что ты получил блокноты по знакомству. Потому что профессиональная этика обязывает ее сообщить суду об этом безобразии.
   – А что я могу сказать тебе... то есть ему, обвинителю, чтобы он ничего не заподозрил?
   – Скажи, что ты получил блокноты от неизвестного лица. Или нет, в этом случае гораздо лучше какой-нибудь покойник. Ага! Скажи, что Роберт Данцигер позволил тебе ознакомиться с блокнотами детективов. Причем ты должен быть готов повторить это под присягой. Ясно?
   – Ясней не бывает. Спасибо, чернильная душа!
   Кэролайн упала на подушку.
   – Мой отец был первоклассным детективом. С ним не пропадешь. Если надо тайно покопаться в ящике с постельным бельем папы римского – Келли самый подходящий для этого человек.
   – Запомню на будущее. Может, пригодится. Это я про постельное белье папы римского.
   – Бен, а не хочешь ли обратно в постельку?
   – Я не чувствую себя уставшим.
   Кэролайн, не открывая глаз, отозвалась мурлыкающим голосом:
   – Я тоже!

45

   Джимми Дуллитл служил архивариусом в бостонском департаменте полиции.
   Архив находился в подвале – огромная комната, ряды полок, заставленных папками и ящиками. Отчасти атавизм – нынче бостонская полиция почти на сто процентов компьютеризована. Даже заметки для памяти делаются в компьютерной записной книжке, из которой их можно потом перебросить в стационарный компьютер. Однако многие детективы предпочитают работать по старинке.
   Джимми Дуллитлу было лет шестьдесят, а выглядел он на все семьдесят – может, из-за многолетнего затворничества в подвале или из-за своего малого роста и сгорбленной спины. При всем том, что в полиции, с ее высоким уровнем тестостерона и мужской фамильярности, принято сорока– или пятидесятилетних мужиков по-прежнему называть Бобби или Билли, обращаться к Дуллитлу «Джимми» язык как-то не поворачивался. Ему явно пора было превращаться в Джима.
   Встретил он нас с Келли дружелюбно, однако выдать документы касательно убийства Траделла категорически отказался.
   – Извините, друзья, это саркофаг. Без специального разрешения – ни-ни. Джон, я бы рад тебе и молодому человеку сделать приятное, но не имею права.
   – Что еще за «саркофаг»? – возмутился я.
   – Саркофаг – значит, на досье гриф «Ограниченный доступ». А ограниченный доступ обозначает – никакого доступа без письменного позволения самого комиссара.
   Джимми Дуллитл с уважением показал пальцем в потолок. Но поскольку весь департамент полиции находился над ним, Дуллитлу пришлось трижды ткнуть в потолок, чтобы показать – я не мелкую сошку имею в виду, а Самого.
   – И много у вас таких досье? – спросил я.
   – Хватает. В основном, чтоб досужих любопытных держать подальше от уголовных дел, в которых замешаны всякие звезды и прочие знаменитости.
   – В этом деле никакие звезды не замешаны. И мы расследуем убийство. Нам не для досужего любопытства.
   – Рад бы помочь, да не могу.
   – Меня к вам послала Кэролайн Келли.
   – Я сегодня с утра газет не читал. Ее что, назначили комиссаром бостонской полиции? – Дуллитл осклабился.
   – Свинство! – воскликнул я. – Эти документы нам нужны немедленно.
   Дуллитл раздраженно пожал плечами – ходят тут всякие без письменного разрешения!
   – Джимми, – сказал Келли, – можно воспользоваться твоим телефоном?
   – Пожалуйста, только это внутренний телефон.
   – Я знаю.
   Келли набрал двузначный номер.
   – Доброе утро. Будьте добры комиссара Эванса. Детектив Джон Келли... Да, он самый. А, Маргарет, привет!.. У меня все путем, все отлично. А ты как?.. Ну и прекрасно... Кэролайн в порядке. Нет, куда ей еще детишек – одного пока достаточно. Так, значит, Пол Эванс занят? А, ты все-таки попробуешь? Ну, спасибо... Пол? Здорово! Джон Келли беспокоит... Отлично. А ты как?.. Ну, молодцом!.. Слушай, мне стыдно тебе досаждать, но тут у меня проблемочка. Я внизу, в архиве, мне нужен «саркофаг», но архивариус артачится. Прежний, прежний, куда ж ему деться – старина Джимми Дуллитл. Ага, передаю ему трубочку. Спасибо, Пол! Привет семье.