Лэндей Уильям. Мишн-Флэтс

   – Нет, серьезно, лучше помалкивай. Она и без того терпеть меня не может. Говорит, у меня крыша не на месте.
   – Ничего подобного я от нее не слышал, – заверил я Бойла.
   – Она меня ненавидит. Хочет меня выпереть, да Лауэри ей не дает.
   – Не бери в голову, Фрэнни. Ложись спать. Утро вечера мудренее.
   – Кэролайн раз брякнула про меня: «Те винтики, которых у него в голове не хватает, можно фунтами сдавать в металлолом». И это она называет шуткой! Конечно, она не знает, что мне тут же донесли. «Те винтики, которых у него в голове не хватает, можно фунтами сдавать в металлолом». Не смешно.
   – Вряд ли она могла такое сказать.
   – Сказала, мать ее. Милая женщина. А на самом деле у меня все винтики на месте. Даже лишние есть! Даже лиш...
   Я собирался успокаивать его и дальше, но Бойл уже заснул – на полуслове.
   Собирая разбросанные папки обратно в ящики и слушая храп Бойла, я продолжал размышлять о прочитанном.
   И тут меня осенило. Я вдруг понял, почему это старое закрытое дело лежало на столе Данцигера среди актуальных документов.
   Да, Вега изобрел Рауля, чтобы получить ордер на обыск. Да, адвокат Брекстона ловко использовал «невинную ложь» Веги для того, чтобы снять обвинения с очевидного убийцы.
   Но Данцигер не мог забыть убийство друга. Он носился с мыслью возобновить дело. И для этого ему нужен был не Фрэнни Бойл, не Мартин Гиттенс – поэтому ни тот, ни другой не были в курсе того, что планировал сделать Данцигер.
   Данцигеру нужен был Хулио Вега.
   Только этот человек из «старой гвардии» мог помочь Данцигеру. Только он знал всю правду про то, что произошло в ту роковую ночь на Вьенна-роуд.

19

   Мне открыла не Кэролайн, а мальчик лет девяти-десяти. Судя по его раздраженной мине, звонок в дверь прервал какое-то важное детское занятие.
   Прежде чем я успел что-либо сказать, мальчишка крикнул:
   – Мам, к тебе коп пришел!
   – Почему ты решил, что я коп?
   – А к маме другие не ходят! – отрезал мальчишка.
   Может, я просто ошибся дверью. Я знал, что Кэролайн разведена, однако про сына прежде ничего не слышал.
   Но тут в прихожую вышла сама Кэролайн.
   – Бен! Какими судьбами?
   – Мне нужно с вами кое о чем переговорить. Я читал досье, и мне пришло в голову...
   – Знакомьтесь, это Чарли, мой сын, – сказала Кэролайн. – Чарли, это Бен Трумэн, друг дедушки.
   Чарли помахал мне рукой.
   – Привет.
   – Чарли, что делают воспитанные дети, когда знакомятся? – строго сказала Кэролайн.
   Чарли нехотя подал мне руку.
   – Приятно познакомиться с вами, мистер Трумэн.
   Он неожиданно крепко пожал мне руку – видно, так мама учила.
   Я присел на колени словно от боли и помахал правой рукой – дескать, ты мне все кости переломал!
   Чарли сделал большие глаза, потом улыбнулся. Мальчики на самом деле просто маленькие мужчины (и наоборот); самый прямой путь к сердцу мальчика – польстить его мужскому эго.
   Чарли сделал шаг назад, прислонился к матери и сложил руки на груди.
   Кэролайн потрепала его по макушке.
   – Иди делай уроки.
   – Уже.
   – Тогда сделай завтрашние домашние задания.
   – Мама, завтрашние домашние задания еще не задали, – резонно возразил Чарли.
   Но мама легким шлепком дала понять – иди к себе. Чарли громко вздохнул и ушел.
   Журнальный столик в комнате был завален журналами: «Космополитен», «Ныо-Йоркер», «Пипл», поверх всех – три воскресных пухлых номера «Нью-Йорк таймс". В нераспечатанных голубых прозрачных пакетах. Пока дело Данцигера не будет закончено, очередь до них не дойдет. На другом столике – открытая диет-кола и маленькая дорожная шахматная доска с расставленными фигурами. На стене над выключенным электрическим камином постер – картина испанского художника Миро. В углу хоккейная клюшка.
   Словом, уютный семейный, немного запущенный уголок.
   – Обычно я не веду деловые беседы у себя дома, – сказала Кэролайн. – Здесь царство Чарли. Он тут король и владыка.
   – Я извиняюсь за вторжение. Просто мне в голову пришла мысль, которую я считаю важной, А поделиться не с кем – кроме как с вами.
   Кэролайн стрельнула глазами на папку в моей руке.
   – Вы ужинали? – Поскольку я замялся, она добавила: – Не стесняйтесь, проходите в кухню.
   Ужин оказался нехитрый – куриные окорочка с рисом.
   – Так что же за мысль погнала вас ко мне?
   – По-моему, Данцигер собирался возобновить дело Траделла!
   К моему великому разочарованию, эти слова не произвели впечатления разорвавшейся бомбы. Кэролайн даже головы от тарелки не подняла.
   – Почему вы так решили? – спросила она. – Лишь оттого, что папка с делом лежала у Данцигера на видном месте? Само по себе это ничего не значит. У меня, к примеру, годами валяются дела столетней давности, к которым я хотела бы вернуться, да никак руки не доходят. Я их только перекладываю с места на место, а по совести надо бы убрать в архив – все равно у меня не будет времени ими заняться.
   – Так или иначе, Данцигер не хотел сдавать дело в архив.
   – Что бы он ни планировал, все мыслимые сроки уже прошли. Это когда было – лет десять назад?
   – Примерно. Но этот случай не подпадает под «вторичное привлечение к уголовной ответственности по тому же обвинению». Судья отклонил дело на предварительном слушании, так что процесса не было. И формально Брекстона можно судить за убийство Траделла. Срок давности не работает.
   – Ах ты Боже ж мой! «Вторичное привлечение к уголовной ответственности по тому же обвинению»!
   – А что, я неправильно сформулировал?
   – Правильно. Вы где юридическое образование получали?
   – Нигде. Я на историка учился. Но мы в Мэне книги читаем.
   – Глотаете целые тома по юриспруденции?
   – О нет, только брошюрки.
   Кэролайн дружелюбно улыбнулась.
   – Ну, прав я или нет? Ведь здесь нет «вторичного привлечения к ответственности»?
   – Вы правы. Да только если Данцигер и впрямь хотел возобновить дело, все равно это тупиковый вариант. Никаких новых улик не всплыло, а прежние навсегда забракованы судом. Помню, там в деле был стукач, Рамон или Рагон...
   – Рауль.
   – Ну да, Рауль. Никто его так в глаза и не видел. Словом, Данцигер если что и затевал, то впустую.
   – А может, он нашел какие-то новые доказательства?
   – Сомнительно. Видите ли, Бен, такие гнусные истории часто происходят – из-за формальной придирки дело рассыпается, и матерый преступник остается на свободе. Издержки нашей судебной системы. Каждый раз рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом – быстро облысеешь. Данцигер был тертый калач, и он знал, что в некоторых случаях лучше наплевать и забыть.
   – Но тут случай особый. Траделл был его другом. Помните, как они стоят вместе на фото! Сразу видно – не-разлей-вода! Данцигер не мог смириться с тем, что убийца Артура Траделла гуляет на свободе. Не мог просто «наплевать и забыть». Сколько бы времени ни прошло.
   – Что бы вы ни говорили, не было и нет никакого основания возобновлять дело.
   – А если Данцигер считал иначе? Вдруг он придумал какой-то хитрый ход?
   – Какой именно?
   – Не знаю. А если Данцигер верил, что Рауль все-таки реальное лицо? Если доказать, что Вега не лгал, тогда ордер на обыск выписан правильно, и забракованные улики снова становятся весомыми уликами! Брекстона можно если не на электрический стул посадить, то хотя бы пожизненно упечь.
   – Бен, если Рауль был реальным лицом, полицейские землю бы рыли, но его нашли бы. Когда на одной чаше весов приговор убийце копа, а на другой безопасность информатора – можете не сомневаться, что перевесит в глазах полицейских!
   – Хулио Вега в своем докладе писал: информатор не найден, потому что сбежал от страха.
   – Хулио Вега был отпетый лгун.
   – Возможно, Данцигер придерживался другого мнения.
   – Возможно. Но в таких делах обычно самое простое объяснение – самое правильное.
   – И все-таки я хочу поговорить лично с Вегой.
   – Понятия не имею, где его найти.
   – Наверняка в департаменте полиции знают его адрес. Он заработал полицейскую пенсию. Стало быть, куда-то ему деньги посылают. Вы мне поможете?
   – Этот Хулио Вега...
   – Кэролайн, ну пожалуйста! Очень прошу!
   Она насмешливо закатила глаза.
   – Ладно, ладно. Беды большой не будет, если вы с ним переговорите.

20

   На следующее утро мы с Келли наконец воссоединились.
   Я посетовал, что Келли не имел возможности полистать интересные дела, чем я был занят весь вчерашний день.
   Келли упрек в моем голосе пропустил мимо ушей, а спрашивать прямо, чем он занимался весь вчерашний день, я не стал.
   Кэролайн добыла нам последний адрес Хулио Веги, и мы поехали в Дорчестер.
   Нужный нам дом оказался скромным строеньицем – скорее дачный домик. Рядом, явно стесняясь соседа, стояли двух-трехэтажные красавцы.
   – С ним будешь говорить ты, Трумэн, – сказал Келли. – Я гляну на задний двор.
   Я постучал в дверь. Раз, другой. Только минуты через две внутри раздались шаги, и дверь распахнулась.
   Из-за рамы с сеткой на меня смотрел смуглолицый мужчина в тенниске и тренировочных штанах. Босой. Бледная одутловатая физиономия, пузо, жир на боках.
   Ничего похожего на того молодого подтянутого усатого красавца, которого я видел на фотографии в офисе Данцигера!
   Этот типичный забулдыга молча окинул меня взглядом с ног до головы.
   – Добрый день, – сказал я. – Я разыскиваю человека по имени Хулио Вега.
   – Кто вы такой? Репортер?
   – Нет, полицейский.
   – Не заливайте. Вы не похожи на полицейского.
   Я вынул бумажник с жетоном. Мужчина протянул руку из-за сетки, взял мой жетон и подверг его пристальному изучению – поворачивая то так, то этак, чтобы на него падало больше света.
   – Вы Хулио Вега? – начиная медленно закипать, спросил я.
   – Дружок, тут целый квартал этих Хулио.
   Он поднес жетон почти к своему носу и, покачиваясь и близоруко щурясь, спросил:
   – Версаль, Мэн. Это что за чудеса такие?
   – Вы Хулио Вега? – упрямо стоял я на своем.
   – Кто вас ко мне послал?
   – Никто меня не посылал. Я обнаружил ваше имя в досье Роберта Данцигера.
   Мужчина исподлобья оглядел улицу за моей спиной, приоткрыл раму с сеткой и высунул руку с моим бумажником. Как только я забрал жетон, рама тут же вернулась на прежнее место.
   – Нечего мне вам сказать, шериф.
   – А если я приду с повесткой в суд? – произнес я с металлом в голосе. Получилось клево, как в фильме. – Есть намерение собрать большое жюри. Которое, возможно, пожелает вас послушать.
   Мужчина презрительно фыркнул и захлопнул дверь.
   Я как дурак потоптался какое-то время на крыльце.
   В итоге получилось не очень клево.
   Возможно, он сейчас, похихикивая, наблюдает откуда-нибудь за моей растерянной обиженной рожей.
   Я привел лицо в порядок. И снова постучал.
   На сей раз забулдыга вышел со стаканом виски в руке. Мое подозрение подтвердилось. Он был сильно под мухой.
   – Что, дружок, слабо тебе дверь высадить?
   – Не вздумайте опять запираться перед моим носом!
   – Где же твоя повестка, умник?
   – Понадобится – привезу.
   – Привози, привози. Задницу ею подотру.
   Он опять захлопнул дверь. Я мог только злиться и ломать голову, где я допустил ошибку, почему не смог установить с ним контакт.
   Из-за угла дома появился Келли.
   – Ну, как дела?
   – Он не изъявил желания беседовать со мной.
   – Так прямо и сказал: не желаю?
   – Прямо, криво – один черт. Не хочет.
   Келли взошел на крыльцо, снял с пояса деревянную дубинку и постучал ею в дверь.
   Когда та открылась, Келли с высоты своего роста посмотрел на Вегу и вежливо произнес:
   – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, детектив Вега. Это не займет много времени.
   Вега пожал плечами, хмыкнул и, оставив дверь открытой, скрылся в доме.
   – Заходите, – бросил он через плечо.
   Келли повернулся ко мне и глазами спросил: ну и что тут сложного?
   Мы прошли за Вегой в темноватую неприбранную комнату.
   Немытые тарелки на столе, кучи пожелтевших газет на комодах. Картины и фотографии на стенах под слоем пыли, которую годами не тревожили. Истрепанная и в пятнах обивка кресел. Словом, малоприглядное жилище.
   Вега сел на стул напротив телевизора. Одним глотком опустошив стакан, он взял окурок подлиннее из переполненной пепельницы, щелкнул зажигалкой и закурил.
   – Шериф, – сказал он, – позвольте заметить вам: вы полицейский, но и я полицейский. Надо знать, с кем как обращаться. Уважение нужно всем. А уж с копом нельзя разговаривать как с последней уличной шушерой. Какого черта вы мне стали ввинчивать про большое жюри, про повестку в суд? Эти штучки оставьте для «плохих парней» – их стращайте. Я требую к себе уважения. Я его заслужил. Спросите своего друга – заслужил я уважение или не заслужил? – Он указал окурком сигареты на Келли.
   – Вы правы, – сказал я. – Извините.
   – Пятнадцать лет я оттрубил в полиции, Я заслужил уважение... да, юноша, заслужил.
   – Вы правы, я сморозил глупость.
   – Ты коп, я коп. Только поэтому я тебя в свой дом пустил. Уважение – в жизни главное.
   Он подлил себе виски. Мы с Келли, не дождавшись приглашения, сели. Для этого пришлось освободить два стула от наваленной на них одежды.
   Не очень обращая внимание на то, что мы делали, Вега продолжал бурчать:
   – Достойный человек и с людьми умеет достойно обращаться. Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю. Мы оба друг Друга уважаем.
   Келли тем временем оглядывал комнату.
   Вега забыл про нас и уставился на телевизионный экран. Передавали футбольные новости.
   – Вы любите футбол, детектив Вега? – спросил я, желая наконец установить доверительные отношения.
   – Люблю Берри Сандерса. Поглядите, какой у него пас!
   – Да, замечательный пас. Детектив, можно спросить вас насчет Боба Данцигера? Меня удивило, почему дело, по которому вы проходили свидетелем много лет назад, лежало на столе у Данцигера.
   – Да мало ли по каким делам я свидетелем проходил! Всего не упомнишь.
   – Вы знаете, почему Данцигер интересовался вами?
   – Эх ты, салага. Кто же так вопросы задает? Хороший детектив как от чумы бегает от лобовых вопросов – да или нет. Чтобы человека разговорить, надо ему свободу дать. Да – нет, да – нет. Так далеко не уедешь.
   Говоря это пьяной растяжечкой, с паузами, Вега смотрел телевизор. Или делал вид, что смотрит.
   Он то ли преувеличивал свою «пьяность», то ли достиг той промежуточной точки, когда пьяные становятся красноречивыми – перед тем как совершенно вырубиться.
   – Пока ты сам говоришь, ты не слушаешь. А надо, чтоб он говорил, а ты слушал. Я разве не прав?
   – Прав, прав, – кивнул Келли. – Давай, Бен, спроси правильно, как профессионал спроси.
   – Хорошо, – сказал я, – расскажите мне, пожалуйста, про Рауля.
   – Никакого Рауля я не знаю.
   – Расскажите мне все, что вы знаете.
   – Нету никакого Рауля. Вот вам все, что я знаю. На том и точка.
   Вега по-прежнему смотрел в телевизор. Теперь он, похоже, действительно сосредоточился на эпизодах из последних футбольных матчей.
   – Послушайте, вы догадываетесь, почему убили Данцигера? – почти в отчаянии спросил я.
   – Он хотел прижать мишнского братка – Макгиза. А Большой Мак возьми и прими это на свой личный счет. Макгиз нарушил неписаный закон: не поднимать руку на прокурорских. Так что Макгизу несдобровать. Кто неписаные законы нарушает – тот платит по полной программе. Никакой адвокатик не выручит.
   – И больше вам нечего сказать?
   – А что, по-твоему, я еще могу сказать?
   – Данцигер расспрашивал вас о Рауле?
   Вега явно заколебался с ответом.
   – Детектив, Данцигер был вашим другом, – настаивал я. – Траделл тоже. У вас есть определенный долг перед убитыми.
   – Никому я ничего не должен. А если что должен – сам знаю, кому и что. И мне кое-что должны, да!
   – Данцигер расспрашивал вас о Рауле? Да или нет?
   – Шериф, вы не врубились в дело. Убийство Данцигера не имеет никакого отношения к Раулю. И Арчи угробили не из-за Рауля. Все это дерьмо. Поганое дерьмо.
   – Поганое дерьмо, – растерянно повторил я за ним. Я уже не знал, с какой стороны к нему подойти. – Но Рауль был... не дерьмо?
   – Судья сказал, что не было никакого Рауля. Я его из пальца высосал. Так они в свои бумажки и записали. Я получил по рогам. Сломали мне карьеру, суки! Но я не жалуюсь. Было и прошло. Жизнь кончена.
   – Послушайте, я вас как полицейский полицейского спрашиваю: если не Рауль вам про квартиру с красной дверью рассказал, то кто? Такая информация с неба не падает!
   Вега загасил бычок и достал новую сигарету.
   – Рауль все-таки существовал, да? Судья заблуждался?
   – Ни шиша ты не понимаешь, пацан.
   – Да, я ни шиша не понимаю. Так помогите мне понять!
   – Многие полицейские не один год пользовались этим Раулем...
   – Значит, он – реальное лицо?
   – Такого я не говорил. Все это не имеет значения. Вся эта история гроша ломаного не стоит.
   Вега осушил еще один стакан. Я чувствовал, что мы его вот-вот «потеряем».
   Теперь он сидел насупившись, молча глядя на дно пустого стакана. Что он там видел? Мертвого Арчи? Сколько раз в его воображении Арчи падал на пол с окровавленной головой?
   Словно я угадал его мысли, Вега сказал:
   – Арчи подставил себя под выстрел как последний дурак. Мы с ним оба придурки. Скакали перед дверью, словно в игрушки играли. Арчи погиб зазря.
   Я хотел продолжать закидывать его вопросами, но Келли взял меня за локоть.
   – Бен, хватит. Нам пора домой. Детектив Вега, большое спасибо, что уделили нам так много времени.
   Вега опять смотрел футбольный репортаж. Про нас он уже забыл.
   В машине Келли попробовал меня утешить:
   – Ты был молодцом, Трумэн. Он тебе рассказал всего чуть-чуть, но это только начало. Мы еще вернемся к нему, в некоторых делах нужно терпение.
   – Он по-прежнему лжет!
   – Да, он правды не говорит. Видать, у него есть на то особые причины.
   Недолго я возмущался по поводу лжи детектива Веги; в вихре других событий на время все забылось.
   Когда мы вернулись в Бостон, Келли позвонил дочери, и она ошеломила нас мрачной новостью: Рей Ратлефф убит.
   Выстрелом в глаз.
   Так же, как Данцигер.
   Таким образом, дело Джеральда Макниза развалилось.
   Единственный свидетель против него мертв.

21

   Тело обнаружили в парке Франклина, на влажных листьях под каменным мостиком.
   Когда мы с Келли туда приехали, тело было прикрыто куском темного полиэтилена; из-под импровизированного покрывала торчали лишь длинные ноги. Полицейские сдерживали толпу зевак. Фоторепортеры щелкали камерами. Телевизионщики разворачивали свою аппаратуру.
   Первые следственные действия, видимо, были закончены. Несколько детективов стояли возле трупа и трепались о способах приготовления мексиканского соуса. Им было настолько наплевать на то, рядом с чем они стоят, что я бы не удивился, поставь один из детективов для удобства ногу на труп – как на бревно.
   Келли представился и спросил, что произошло.
   – Урыли парня, – сказал один из детективов. – Сущие джунгли. Человека тут убить – все равно что высморкаться.
   Келли откинул покрывало, чтобы осмотреть рану на лице. Жуткое зрелище. Череп, правда, не разнесло. Только глазницу.
   – Когда это произошло? – спросил Келли.
   – Несколько часов назад. Трупное окоченение затронуло только лицо и веки. – Детектив тут же поправился: – Веко.
   – Свидетели? Улики?
   – Ничего. Следы на земле. Но это же парк, тут миллион следов. А что до свидетелей – нету их. В этих джунглях вообще свидетелей не бывает. Тут одни слепоглухонемые живут.
   Шагах в двадцати от нас Кэролайн вела оживленную беседу с Кертом и Гиттенсом. У Керта было обычное свирепое замкнутое выражение лица.
   Мы с Келли подошли к ним.
   – Любопытная история, – говорил Керт, обращаясь к Гиттенсу, – вы нашли этого типа в ста километрах от города, где он прочно засел на дно, – а сорок восемь часов спустя он лежит под мостом в Бостоне с пулей в черепе. Каким образом он так быстро перелетел сюда и наткнулся на пулю?
   – Эд, я ничего объяснить не могу. Сам не понимаю. Я получил подсказку, где этот Ратлефф. Мы с друзьями туда съездили... – Он кивнул на меня и Келли. – Ты, Эд, не вали с больной головы на здоровую. Если не ты нашел этого типа, а я – это твои сложности, а не мои. Ты, дружище, у слона дырку в заднице не найдешь.
   Гиттенсу нравилось махать красной тряпкой перед физиономией быка.
   Они явно не слишком-то дружили с Кертом, но Гиттенс называл его Эдом и подкалывал, словно они были закадычные друзья, между которыми все позволено.
   Кэролайн сочла нужным вмешаться:
   – Ладно, Гиттенс, завязывай хохмить.
   – Ратлефф сам виноват, – сказал Гиттенс. – Сдрейфил, засуетился и вернулся в Бостон. Может, даже пытался убедить Брекстона, что он ему не опасен. Ну а тот возьми и не поверь. И для верности – вот. Эд, ты же не думаешь, что в А-3 кто-нибудь мог стукнуть Брекстону!
   – Я не про кого-нибудь в А-3 говорю, – сказал Керт. – Я про конкретного человека в А-3 говорю.
   Гиттенс – вместо того чтобы стать на дыбы – наигранно удивился:
   – Совсем сдурел, Эд. Если у тебя есть что против меня – так и говори, не мнись.
   Керт сжал кулаки. Гиттенс шагнул назад, смахнул улыбку с лица и изготовился к бою.
   Келли быстро встал между ними – высокой и широкой стеной.
   – Бросьте, ребята. Не место и не время выяснять отношения.
   Но Керт пер грудью на Келли – дескать, уйди с дороги.
   Тут и Кэролайн стала рядом с Келли.
   – Эд, – сказала она, – Мартин прав, ты совсем с катушек слетаешь. Пойди остынь. А потом возвращайся к работе.
   Керт плюнул, сверкнул глазами на толпу зевак и репортеров, повернулся и молча пошел прочь.
   – У-у, – сказал я, когда он был уже далеко, у своей машины, – я думал, он в таком состоянии столетний дуб голыми руками повалить может!
   – Бен! – воскликнула Кэролайн и жестом показала: не обостряй ситуацию!
   Мы помолчали. Потом Гиттенс промолвил:
   – Это Брекстон. Его почерк.
   Кэролайн согласно кивнула.
   – На данный момент мы имеем мотив, возможность преступления и «личную подпись» убийцы.
   – Согласна, этого достаточно, – кивнула Кэролайн. – Надо брать.

22

   Легко сказать – «надо брать Брекстона».
   А попробуй ты его возьми на самом деле!
   После убийства он наверняка залег так хорошо, что в ближайшее время его никто не отыщет – ни полиция, ни дружки-дилеры, ни стукачи Гиттенса. Стало быть, оставалось только ждать, ждать и ждать. Рано или поздно он вынырнет на поверхность. Не он, так кто-нибудь из его банды совершит роковую ошибку.
   Ждать пришлось относительно недолго – четыре дня.
   Эти дни показались бесконечностью.
   Ожидание было неприятно для всех, а я так совсем издергался.
   С момента прибытия в Бостон я просто плыл по достаточно стремительному течению событий. И вдруг у меня словно ноги в иле увязли, и я остановился на неопределенное время.
   Каждый день мы с Гиттенсом шныряли по Мишн-Флэтс, пытаясь расколоть кого-либо из обычных стукачей – посулами, угрозами, новыми посулами...
   Все как воды в рот набрали.
   Вечерами я копался в документах в офисе спецрасследований, или ужинал с Келли, или в одиночку подолгу бродил по центру города.
   Я вдруг резко разлюбил Бостон.
   Возможно, тому виной мое странное настроение в те дни.
   Город казался мне замкнутым в себе, необщительным, закомплексованным – словом, достойная неофициальная столица Новой Англии со всеми ее дурацкими пуританскими традициями.
   Скорее всего недостатки в таком объеме существовали не в самом городе, а в моем раздраженном воображении. Но с тех пор я так и не восстановил свои добрые внутренние отношения с Бостоном.
   Умом я понимаю, что Бостон – город как город, со своими плюсами и минусами и со своими красотами. Но сердце мое к нему, похоже, навсегда остыло.
   В четверг – в один из мучительных дней бездеятельного ожидания – я никак не мог заснуть в комнате отеля.
   В полночь я вскочил с кровати и подошел к окну.
   Я тосковал по дому, по Версалю.
   Внизу шумел ночной город – я остановился в «Бэк-Бей-Шератоне» в Саут-Энде. Тут и ночью жизнь не стихает. Но это была чужая жизнь чужого и мне враждебного города.
   Я до того захотел услышать знакомый голос, что позвонил в версальский полицейский участок. Сделаю вид, что проверяю, как у них идут дела.
   Трубку снял... Морис Улетт. Тот самый, который любит постреливать в светофор на перекрестке перед своим домом.
   – Ба! Морис, – удивился я, – а ты какими судьбами ночью в участке? Заарестовали?
   – Отвечаю на телефонные звонки.
   – Ты?
   – Ну да.
   – С какой стати?
   – Ммм...
   – Чья это была идея?
   – Дика.
   Тут к телефону подошел сам Дик Жину и коротко проинформировал меня о жизни участка в последние дни.
   Про Мориса он доложил: взяли его на работу, потому как он все равно постоянно вертится под ногами в участке; так пусть выполняет что-нибудь полезное – он теперь на звонки отвечает, прибирается и прочую мелочевку выполняет. Кстати, Дайан забегала, про меня спрашивала.
   – Я сказал, что ты в Бостоне крепко и надолго засел, – отрапортовал Дик. – Ты ей, бедняжке, сердце этим разбиваешь.
   Я ощутил такую нежность к нему и ко всем, всем, всем – даже не ожидал, что буду так по Версалю убиваться!