Страница:
– Дик, передай ребятам от меня привет и скажи, что у меня все в порядке. Хорошо?
– Хорошо, Бен. Так держать, старина. Я уверен, шериф гордится тобой.
– Дик, шериф – это я!
– Конечно, ты. Но ты понимаешь, кого я имею в виду.
– А как расследование в ваших краях?
– Идентифицировали отпечатки пальцев Брекстона – в бунгало его пальчики найдены аж в восьми местах! Думаю, он тот, кого вы ищете. И еще одно. Звонил Рэд Кэффри с бензоколонки. Он вспомнил, что за пару недель до находки трупа в бунгало к нему подкатил заправиться молодой негр на белом «лексусе» с массачусетским номером. Купил карту нашей округи. Рэду показалось, что этот жуликоватого вида парнишка с прической «я у мамы дурачок» как-то не очень соответствует белому новенькому «лексусу» за пятьдесят тысяч долларов. К тому же парнишка долго искал, с какой стороны машина заправляется. Рэд сразу подумал – машина краденая. Однако ключи торчали в зажигании, нормальные ключи. Так что Рэд ограничился тем, что записал номер.
– Проверили?
– К сожалению, банк данных про угнанные машины с массачусетскими номерами для нас тут недоступен. Одно скажу, в нашем местном списке угнанных машин «лексус» не значится.
– Ладно, Дик, спасибо за информацию. Будь другом, смотай к Рэду Кэффри и покажи ему фото Брекстона. И расспрашивай всех при удобном случае насчет этого парня, который не знал, с какой стороны его тачка заправляется... Дик, а отца моего видел?
– Видел.
– Ты заглядывай к нему хоть иногда. Сам знаешь, как ему сейчас трудно.
В период своего вынужденного безделья я имел сомнительную честь познакомиться с бостонским окружным прокурором Эндрю Лауэри.
Кэролайн передала мне, что я должен быть в офисе Лауэри в пятницу в девять утра. Прокурор желает познакомиться с Джоном Келли и со мной.
Я не ожидал ничего хорошего от этой встречи. Так оно и вышло.
Лауэри мы застали в его кабинете. Положив ноги на стол, он смотрел последние известия по телевизору – рассказывали о титанических усилиях полиции найти убийцу помощника прокурора Данцигера.
Довольно приятный темнокожий мужчина. Правда, немного щупловат. Белоснежная рубаха, голубой галстук в полосочку.
Этот хлыщ приветственно помахал нам рукой, но не встал – продолжал смотреть телевизор.
Мы присели и минуты три-четыре вместе с ним досматривали новости.
Как только новости закончились, Лауэри весь преобразился и стал сама вежливость. Вскочил, надел пиджак, чтобы быть официальнее, и крепко пожал нам обоим руки. Пиджачок у него был, скажу вам, что надо! Явно не из универмага, а от лучшего бостонского портного.
– Спасибо за визит, – сказал Лауэри. – Надеюсь, наши ребята вас во всем поддерживают без отказа?
Вопрос был обращен к Келли, но он кивком головы переадресовал его мне.
– Да, все в порядке, – ответил я. – Спасибо.
– Кофе? Или еще что?
– Нет-нет, спасибо.
Офис Лауэри был выдержан в том же стиле, что и хозяин. Подчеркнутая строгость, мебели немного, но только высшего качества. На полу дорогой восточный ковер, единственный яркий акцент. На стене целых три диплома, один другого престижнее.
– Я в курсе, что вы активно работаете, – сказал Лауэри, – поэтому не буду долго занимать ваше драгоценное время.
Терпеть не могу этот фокус – когда чиновник, который не хочет тратить на вас время, проявляет трогательную заботу о вашем времени!
– Видите ли, – продолжал Лауэри, – у меня есть друг, покоем которого я весьма озабочен. Вы, похоже, встречались с ним. Я говорю о Хулио Веге.
Мы с Келли быстро переглянулись.
– До меня дошло, что вы имели разговор с детективом Вегой.
– Кто же вам об этом поведал? – не без яда в голосе спросил Келли.
– Сорока на хвосте принесла.
– И что же конкретно эта сорока сообщила?
Лауэри никак не отреагировал на дерзость Келли. Он просто перестал к нему обращаться и повел разговор со мной.
– Шериф Трумэн, я надеюсь, вы поймете мою озабоченность. Мне бы очень хотелось, чтобы вы больше не докучали Хулио Веге. Он человек нездоровый. Пощадите его.
– Нездоровый... в каком смысле?
– Да во всех смыслах. Его душевное состояние... Словом, незачем будить призраков прошлого. Вега и без того много страдал, не будем усугублять его несчастья. Смолоду он мечтал о большой карьере в полиции, а вышел пшик: не задалась служба, при первой же возможности выперли его на пенсию совсем молодым. Хотя, по совести, не по грехам наказан человек, напрасно.
– Извините за прямоту, – сказал я, – но мы видели Вегу, мы с ним беседовали. И наше впечатление – он в таком состоянии, что усугубить его несчастья довольно сложно.
По губам Лауэри скользнула улыбка.
– Вы оптимист, шериф Трумэн. Никогда не знаешь, где дно. Боюсь, Хулио настолько выбит из равновесия, что может в один прекрасный день руки на себя наложить. Однако самое главное – я не вижу никакого смысла копаться в прошлом. Объясните мне, пожалуйста, отчего вам вздумалось ворошить старую историю – гибель Арчи Траделла и все прочее?
Я коротко проинформировал о вероятном интересе Данцигера к этой старой истории.
– Ну, Боб Данцигер мог иметь сотню старых дел на столе. То, что вы рассказываете, ни о чем не говорит. Есть у того старого дела и дела нынешнего хоть один пункт пересечения?
– Нет. Точнее говоря, пока что мы такого пункта пересечения не нашли.
– Ищите на здоровье. Только будьте поделикатнее с Хулио Вегой. Если желаете еще раз переговорить с ним – сообщите мне, я организую встречу. Но сами без крайней нужды его не трогайте. Не стоит будить спящих собак.
– Все беды от того, что мы уж очень щадим дрыхнущих собак, – сказал я с досадой в голосе.
– Шериф Трумэн, легко вам бросаться упреками. А я обязан думать шире. Я не просто охраняю законность в этом городе; я одновременно должен охранять в этом городе покой.
– Простите, не совсем вас понимаю.
– Дело Траделла – крайне деликатный случай, не без привкуса расовой проблемы: «опять черные подняли руку на белого полицейского» или «опять белые копы обвиняют в убийстве черного». Так что не будем дразнить собак – даже спящих!
Тут Келли счел нужным вмешаться.
– Согласен, – сказал он, – убийство Траделла очень «деликатный случай». В том числе и для семьи Траделла. Равно как и убийство Данцигера – очень «деликатный случай» для семьи Данцигера.
И опять ни один мускул не дрогнул на лице Лауэри. Секунду-другую он молча задумчиво изучал лицо Келли, затем промолвил:
– Лейтенант Келли, вам не кажется, что деликатного подхода заслуживают обе семьи – и семья Траделла, и семья Данцигера? Обе семьи одновременно. Обе семьи в равной степени.
После этого мы довольно холодно попрощались. Лауэри проводил нас до двери. И на прощание решил не рисковать, расставить все точки над i.
– Лейтенант Келли, я знаю, как долго вы у нас работали. Но теперь вы в нашем городе только гость.
– Гость? – несколько ошарашенно переспросил Келли.
– Да, вы правильно меня поняли. Мы стараемся быть гостеприимными хозяевами. Мы гарантировали вам высшую степень поддержки. И все же не забывайте, что мы не обязаны быть гостеприимными хозяевами и не обязаны вам во всем помогать. Словом, я надеюсь, вы останетесь добрым гостем, который не напрягает понапрасну принимающую сторону.
23
24
– Хорошо, Бен. Так держать, старина. Я уверен, шериф гордится тобой.
– Дик, шериф – это я!
– Конечно, ты. Но ты понимаешь, кого я имею в виду.
– А как расследование в ваших краях?
– Идентифицировали отпечатки пальцев Брекстона – в бунгало его пальчики найдены аж в восьми местах! Думаю, он тот, кого вы ищете. И еще одно. Звонил Рэд Кэффри с бензоколонки. Он вспомнил, что за пару недель до находки трупа в бунгало к нему подкатил заправиться молодой негр на белом «лексусе» с массачусетским номером. Купил карту нашей округи. Рэду показалось, что этот жуликоватого вида парнишка с прической «я у мамы дурачок» как-то не очень соответствует белому новенькому «лексусу» за пятьдесят тысяч долларов. К тому же парнишка долго искал, с какой стороны машина заправляется. Рэд сразу подумал – машина краденая. Однако ключи торчали в зажигании, нормальные ключи. Так что Рэд ограничился тем, что записал номер.
– Проверили?
– К сожалению, банк данных про угнанные машины с массачусетскими номерами для нас тут недоступен. Одно скажу, в нашем местном списке угнанных машин «лексус» не значится.
– Ладно, Дик, спасибо за информацию. Будь другом, смотай к Рэду Кэффри и покажи ему фото Брекстона. И расспрашивай всех при удобном случае насчет этого парня, который не знал, с какой стороны его тачка заправляется... Дик, а отца моего видел?
– Видел.
– Ты заглядывай к нему хоть иногда. Сам знаешь, как ему сейчас трудно.
В период своего вынужденного безделья я имел сомнительную честь познакомиться с бостонским окружным прокурором Эндрю Лауэри.
Кэролайн передала мне, что я должен быть в офисе Лауэри в пятницу в девять утра. Прокурор желает познакомиться с Джоном Келли и со мной.
Я не ожидал ничего хорошего от этой встречи. Так оно и вышло.
Лауэри мы застали в его кабинете. Положив ноги на стол, он смотрел последние известия по телевизору – рассказывали о титанических усилиях полиции найти убийцу помощника прокурора Данцигера.
Довольно приятный темнокожий мужчина. Правда, немного щупловат. Белоснежная рубаха, голубой галстук в полосочку.
Этот хлыщ приветственно помахал нам рукой, но не встал – продолжал смотреть телевизор.
Мы присели и минуты три-четыре вместе с ним досматривали новости.
Как только новости закончились, Лауэри весь преобразился и стал сама вежливость. Вскочил, надел пиджак, чтобы быть официальнее, и крепко пожал нам обоим руки. Пиджачок у него был, скажу вам, что надо! Явно не из универмага, а от лучшего бостонского портного.
– Спасибо за визит, – сказал Лауэри. – Надеюсь, наши ребята вас во всем поддерживают без отказа?
Вопрос был обращен к Келли, но он кивком головы переадресовал его мне.
– Да, все в порядке, – ответил я. – Спасибо.
– Кофе? Или еще что?
– Нет-нет, спасибо.
Офис Лауэри был выдержан в том же стиле, что и хозяин. Подчеркнутая строгость, мебели немного, но только высшего качества. На полу дорогой восточный ковер, единственный яркий акцент. На стене целых три диплома, один другого престижнее.
– Я в курсе, что вы активно работаете, – сказал Лауэри, – поэтому не буду долго занимать ваше драгоценное время.
Терпеть не могу этот фокус – когда чиновник, который не хочет тратить на вас время, проявляет трогательную заботу о вашем времени!
– Видите ли, – продолжал Лауэри, – у меня есть друг, покоем которого я весьма озабочен. Вы, похоже, встречались с ним. Я говорю о Хулио Веге.
Мы с Келли быстро переглянулись.
– До меня дошло, что вы имели разговор с детективом Вегой.
– Кто же вам об этом поведал? – не без яда в голосе спросил Келли.
– Сорока на хвосте принесла.
– И что же конкретно эта сорока сообщила?
Лауэри никак не отреагировал на дерзость Келли. Он просто перестал к нему обращаться и повел разговор со мной.
– Шериф Трумэн, я надеюсь, вы поймете мою озабоченность. Мне бы очень хотелось, чтобы вы больше не докучали Хулио Веге. Он человек нездоровый. Пощадите его.
– Нездоровый... в каком смысле?
– Да во всех смыслах. Его душевное состояние... Словом, незачем будить призраков прошлого. Вега и без того много страдал, не будем усугублять его несчастья. Смолоду он мечтал о большой карьере в полиции, а вышел пшик: не задалась служба, при первой же возможности выперли его на пенсию совсем молодым. Хотя, по совести, не по грехам наказан человек, напрасно.
– Извините за прямоту, – сказал я, – но мы видели Вегу, мы с ним беседовали. И наше впечатление – он в таком состоянии, что усугубить его несчастья довольно сложно.
По губам Лауэри скользнула улыбка.
– Вы оптимист, шериф Трумэн. Никогда не знаешь, где дно. Боюсь, Хулио настолько выбит из равновесия, что может в один прекрасный день руки на себя наложить. Однако самое главное – я не вижу никакого смысла копаться в прошлом. Объясните мне, пожалуйста, отчего вам вздумалось ворошить старую историю – гибель Арчи Траделла и все прочее?
Я коротко проинформировал о вероятном интересе Данцигера к этой старой истории.
– Ну, Боб Данцигер мог иметь сотню старых дел на столе. То, что вы рассказываете, ни о чем не говорит. Есть у того старого дела и дела нынешнего хоть один пункт пересечения?
– Нет. Точнее говоря, пока что мы такого пункта пересечения не нашли.
– Ищите на здоровье. Только будьте поделикатнее с Хулио Вегой. Если желаете еще раз переговорить с ним – сообщите мне, я организую встречу. Но сами без крайней нужды его не трогайте. Не стоит будить спящих собак.
– Все беды от того, что мы уж очень щадим дрыхнущих собак, – сказал я с досадой в голосе.
– Шериф Трумэн, легко вам бросаться упреками. А я обязан думать шире. Я не просто охраняю законность в этом городе; я одновременно должен охранять в этом городе покой.
– Простите, не совсем вас понимаю.
– Дело Траделла – крайне деликатный случай, не без привкуса расовой проблемы: «опять черные подняли руку на белого полицейского» или «опять белые копы обвиняют в убийстве черного». Так что не будем дразнить собак – даже спящих!
Тут Келли счел нужным вмешаться.
– Согласен, – сказал он, – убийство Траделла очень «деликатный случай». В том числе и для семьи Траделла. Равно как и убийство Данцигера – очень «деликатный случай» для семьи Данцигера.
И опять ни один мускул не дрогнул на лице Лауэри. Секунду-другую он молча задумчиво изучал лицо Келли, затем промолвил:
– Лейтенант Келли, вам не кажется, что деликатного подхода заслуживают обе семьи – и семья Траделла, и семья Данцигера? Обе семьи одновременно. Обе семьи в равной степени.
После этого мы довольно холодно попрощались. Лауэри проводил нас до двери. И на прощание решил не рисковать, расставить все точки над i.
– Лейтенант Келли, я знаю, как долго вы у нас работали. Но теперь вы в нашем городе только гость.
– Гость? – несколько ошарашенно переспросил Келли.
– Да, вы правильно меня поняли. Мы стараемся быть гостеприимными хозяевами. Мы гарантировали вам высшую степень поддержки. И все же не забывайте, что мы не обязаны быть гостеприимными хозяевами и не обязаны вам во всем помогать. Словом, я надеюсь, вы останетесь добрым гостем, который не напрягает понапрасну принимающую сторону.
23
А теперь про то, как Кэролайн меня впервые поцеловала.
Джон Келли проводил день с внуком – то есть баловал Чарли целый день, выполняя все его желания. Где они гуляли, чем занимались – оставалось большим секретом. Было ясно только одно – дед пытался компенсировать внуку свой отъезд из Бостона и свою жизнь так далеко от Чарли, в медвежьем углу Мэна.
Надо сказать, последние вечера я регулярно проводил какое-то время у Кэролайн дома, стал чем-то вроде своего человека в этой семье. После ужина я играл в видеохоккей с Чарли или беседовал с Келли за бутылочкой пива. Затем я в одиночку возвращался в отель.
В то воскресенье мы договорились с Кэролайн встретиться в книжном магазине «Авеню Виктора Гюго», что на Нью-бери-стрит.
Стоял чудесный осенний день, все было залито веселым солнечным светом. Даже бездомные оборванцы смотрелись колоритно, свежо. А уж нарядная толпа на улице – глаз не отвести. Даже в воскресенье улица была забита машинами, которые двигались с черепашьей скоростью. Зато и машины в основном дорогие, европейских марок.
В магазине я сразу счастливо обалдел от нескончаемых стеллажей с книгами. В отделе антиквариата пахло особенной книжной пылью, паркетные полы замечательно скрипели, было чудесно тихо после шумной улицы. Словом, рай земной. Поджидая Кэролайн, я просматривал старинный путеводитель, когда вдруг за моей спиной раздалось:
– Бе-е-ен?
Я повернулся – ба! да это же моя университетская подружка, коммунистка в чугунных очках. Все такая же – худенькая, невзрачненькая. Но по крайней мере избавилась от своих очков-монстров – заменила на современную шикарную модель.
Она смотрела на меня с хищноватой улыбкой, немного сбочив голову.
– Ты тут один?
– Нет, – поспешил ответить я.
– Я тоже не одна. – Хотя нас никто не мог слышать, она прикрыла рот ладошкой и громким театральным шепотом проинформировала: – У меня тут свидание.
– Надо же, у меня тоже! – сказал я. – Она должна скоро подойти.
– Я думала, ты сейчас в Мэне.
– Да, вообще-то я именно там и живу.
– А как твоя мать?
– Умерла этим летом.
– Ах, Бен, мои соболезнования!
– Спасибо.
– Я так рада, что встретила тебя, – с энтузиазмом солгала Сандра. – А что ты нынче поделываешь? Дальше учишься?
Я отрицательно помотал головой.
– Тогда что?
– Я... ну, можно сказать, полицейский. Своего рода.
– Ты по-прежнему в полиции? В вашем крохотульном городке? Кстати, как, бишь, он называется?
– Версаль.
– Ах да, Версаль. Название супер.
– Я там теперь шериф.
– Вот так так!
Конечно, это «Вот так так!» можно было при большом желании расценить как похвалу. Но я отлично понимал подлинный смысл сего «Вот так так!». За этим стояли пересуды в университетской столовой: «Помните Бена Трумэна? Вроде надежды подавал. Вы и представить себе не можете, кто он теперь!»
– А как же твоя работа? – спросила Сандра.
– Шериф – это и есть моя работа. По крайней мере в данный момент.
На это она отозвалась еще одним и теперь уже совеем однозначным «Вот так так!». Сандра, видно, и сама поняла, куда нас завел разговор, покраснела и потупилась в отчаянных поисках другой темы.
Я пришел ей на помощь:
– А кто твой новый друг?
– Его зовут Пол. Он сейчас на первом этаже. Светлая голова! Профессора видят в нем будущего декана! А ты... кто твоя девушка?
В этот момент появилась сама «моя девушка». Кэролайн была в джинсах и в свободном черном свитере. Рядом с Сандрой она казалась существом из другого мира – свободная, раскованная, излучающая спокойную радость. Никто бы не подумал, что у этой молодой женщины забот полон рот – и на работе, и с воспитанием сына.
– О, это она? – спросила Сандра.
– Добрый день, – сказала Кэролайн. – Она – это кто.
– Девушка Бена. Мы как раз о вас говорили.
Кэролайн лукаво уставилась на меня.
Я смущенно пролепетал:
– Да я вот тут говорил Сандре...
Я не знал, что дальше сказать. Язык во рту вдруг стай величиной с грейпфрут.
Сандра мгновенно оценила ситуацию.
Я уже представлял, как она упоенно рассказывает моим знакомым с кафедры: «Этот бедолага-неудачник совсем плохой. Натрепал мне, что у него свидание, а девушка и ведать не ведала, что он ее уже возвел в ранг подружки!»
Тут я вдруг почувствовал руки Кэролайн у себя на шее – и в следующий момент она поцеловала меня в губы.
– Привет, дорогой! Извини, что опоздала. Пробки на дороге.
Сандра выглядела шокированной, словно застала своих родителей в постели. Она поспешно попрощалась и была такова.
– Спасибо, Кэролайн, – сказал я. – Вы меня выручили.
– Не за что, шериф Трумэн. Всегда приятно помочь.
А вот как Кэролайн вспоминала Боба Данцигера.
– Бобби был не из тех прокуроров, которые похожи на ангелов мщения. Он не видел в каждом обвиняемом Джека Потрошителя. Он всегда находил смягчающие обстоятельства, всегда говорил: «А этот парень не так уж плох, как дело его малюет» или «Даром что он десяток раз привлекался – ни разу за насилие. Заурядный тихий наркоман, а его норовят зверем представить!» Боб не давал чувствам командовать собой, его убеждали только аргументы, а не эмоции. Он ни в ком не видел врага. Достаточно сказать, что он имел привычку не давить пауков, а брать их аккуратно на бумажку и выносить из здания в садик. И именно с этим человеком должно было случиться такое!
Мы с ней сидели в баре «Маленькая планета» на Коплисквер.
– А в последнее время перед смертью с Бобом что-то случилось. Он вдруг утратил всю свою уравновешенность, все свое спокойное мужество. Я иногда наблюдала за ним в зале суда – он был совершенно на себя не похож. Он перестал смотреть на обвиняемых. Словно стыдился чего-то. Смотрел в пол, таращился на стены. Но тщательно избегал смотреть в глаза обвиняемым. Это было очень странно. Его словно подменили.
– А что с ним могло случиться?
– Понятия не имею. Может, он вдруг утратил внутреннее убеждение в своей правоте. Обвинитель – это ведь немножко Господь Бог. В наших руках судьбы людей. Опытный прокурор способен заморочить голову и судье, и присяжным. Поэтому бессовестный или морально небрежный прокурор – беда. Мы – те, кто пытается быть честным, – всегда страшимся ошибиться. И порой ошибаемся. И видим свои ошибки, которые обозначают чьи-то сломанные судьбы. Вдруг выясняется, что человек виноват не был, или задним числом кажется, что он получил слишком суровое наказание... Но с этим надо как-то мириться, жить дальше, учиться на своих промахах и не повторять их. В любом случае мы наращиваем себе хоть немного слоновьей кожи.
– А Данцигер не сумел эту кожу нарастить. Так?
– Казалось, у него с этим все в порядке. Однако в последнее время что-то пошло наперекосяк. Незадолго до гибели Боб расследовал и довел до победного конца дело о большой и хорошо организованной бандитской шайке. Значительный успех для любого прокурора, веха в работе. Я подошла к нему поздравить – и удивилась его настроению. Он был подавлен – радоваться вроде бы радовался, но как больной на последнем издыхании радуется лучику света. Я его спросила: «Боб, что ты чувствуешь в такой значительный момент?» Он вздохнул и ответил: «Говоря по совести, только отвращение».
– Только отвращение? – ошарашенно переспросил я.
– Да, он объяснил мне: отвращение ко всей судебной системе. Присяжные мнят, будто обладают высшим знанием. Судья претендует на беспристрастность. И с олимпийским спокойствием запирает восемнадцатилетнего мальчишку в такую клоаку, как уолполская тюрьма! Бобби говорил так: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку. И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке». Понимаешь ход его мысли? Обвиняемый совершил преступление по отношению к Бобби, ибо вынудил Бобби собирать улики против себя, выступать в суде и в итоге добиться осуждения. Бобби повторял снова и снова: «У меня постоянное ощущение вины». Он не мог простить себе, что участвует в этой следственно-судебной жути. Он перестал думать о справедливости и несправедливости. Он только мясорубку видел. Он слышал, как она со смаком похрустывает человеческими костями... С этакими чувствами на юридической работе долго не протянешь.
– Похоже, он перегорел.
– Нет, вряд ли, хотя трудился он прилежно и много, – возразила Кэролайн. – Скорее он испытал моральное потрясение. Перегорают медленно, я бы заметила этот процесс. Что-то случилось – и внезапно перевернуло ему всю душу.
– Ты догадываешься, что именно?
– К сожалению, понятия не имею. Он мне ни в чем не признался.
– А как ты сама, Кэролайн? Ты смотришь в глаза обвиняемым? Особенно в момент произнесения приговора?
– Чтобы я да отводила глаза? Никогда! Я смотрю обвиняемым прямо в глаза. Это мой долг. И, если хочешь, мой кайф, мое вознаграждение. Я должна видеть преступника в момент, когда он услышит – «Виновен!». Я должна видеть его в момент, когда он понимает – не вывернулся, придется сполна заплатить за преступление! И я хочу, чтобы он при этом смотрел мне в глаза и видел во мне орудие этого неумолимого «Виновен!».
На ее губах играла улыбка – нехорошая улыбка, надо сказать. Улыбка любителя бабочек, который прикалывает к стенду очередной экзотический экземпляр. Любопытно, чье лицо, чьи глаза она в данный момент вспоминает?
– По-твоему, я паршивый человек? – спросила она.
– Возможно, – сказал я.
– Нет уж, это мне явно не по рылу!
Кэролайн расхохоталась, и мы отправились заканчивать вечер в ресторанчик с очень подходящим названием – «Финале».
Даже в романтическом полумраке ресторана мы не могли не говорить о работе.
– С какой стати Лауэри вдруг взял Хулио Вегу под свое крыло и устроил нам с Келли выволочку за то, что мы потревожили этого горького пьяницу? – сказал я. – Тоже нашел мальчика, которого нужно защищать от плохих дядь!
– Думаю, Эндрю Лауэри не желает допустить, чтобы кто-нибудь копался в старом деле об убийстве Траделла, – ответила Кэролайн. – Ведь тогда именно он был окружным прокурором. И то, что Брекстон ушел от наказания, в глазах избирателей – его недоработка. Поэтому для Лауэри крайне невыгодно, чтобы кто-то ворошил то старое дело и напоминал общественности, что бостонский прокурор имеет в прошлом серьезные неудачи. По себе знаю – Эндрю Лауэри умеет быть неприятным, когда хочет надавить. Мой отец, наверное, взвился и не очень вежливо разговаривал с Лауэри, да?
– Нет, он большую часть времени помалкивал. Хотя от пары шпилек не удержался.
– Ну, прогресс. Раньше от Лауэри только перья летели бы!
– А куда теперь метит ваш Лауэри?
– По слухам, в мэры. Намерен стать первым темнокожим мэром Бостона. К тому же от республиканцев! Хотя официально пока ничего не объявлено.
– И все равно я не понимаю его позицию. Выборы выборами, а Артур Траделл был полицейским, и оставлять его неотмщенным – поганый пример.
– Ах, Бен, если бы все в жизни было так просто! – вздохнула Кэролайн. – Некоторые дела сдают в архив нераскрытыми лишь потому, что кому-то в полиции выгодно оставить их нераскрытыми. Возьми, к примеру, громкое дело о знаменитом на всю Америку Бостонском Душителе.
Тогда, тридцать пять лет назад, осудили и послали на электрический стул человека по имени Альберт Десальво. Но любой полицейский скажет тебе, что это была идиотская ошибка. На Десальву навесили все эти убийства потому, что общество устало ждать, когда поймают убийцу. И полиция срочно предоставила почти первого попавшегося преступника в качестве Душителя.
Десальву, психически нестабильного человека, посадили в одну камеру с серийным насильником, и тот ему много чего порассказал. Когда Десальво решил принять на себя вину, эти рассказы пригодились ему для суда. Присяжные поверили в его фантазии, хотя уйма деталей не сходилась. Однако и следствие, и присяжные – все хотели побыстрее засудить страшного Душителя. И засудили. Любой более или менее внимательный юрист, перечитывая дело, найдет в нем тысячу неувязок и сотню поводов для пересмотра. Однако прошло тридцать пять лет, а никто и думать не думает пересмотреть то дело. Даже спустя такой срок полетят многие головы и будут испорчены репутации людей, ушедших на пенсию. Поэтому Десальво остается в памяти бостонским монстром, а настоящий монстр ушел от ответа. Словом, правда – это не то, чего хотят непременно и во всех случаях.
– И кто же хочет, чтобы дело Траделла осталось погребенным на веки веков?
– Во-первых, Лауэри. Во-вторых, Хулио Вега и Фрэнни. Оба выглядели в той истории не самым лучшим образом. Хулио Вега напортачил с уликами, а Фрэнни не справился с большим жюри.
– Фрэнни считает, что ты низкого мнения о нем.
Кэролайн задумчиво покачала головой.
– Это чересчур сильно сказано. Хотя его роль в деле Траделла действительно выглядит сомнительной. Он оказался не на высоте. Возможно, он не хотел напрягаться, возможно, он даже имел особый интерес не напрягаться... Не знаю. Однако моя главная претензия к Фрэнни – пьянка. Нельзя быть хорошим юристом – и пьяницей. Юрист должен иметь трезвый ум во всех смыслах слова.
– А почему Лауэри защищает и Фрэнни?
– Потому что Фрэнни наверняка знает больше, чем говорит вслух. И Лауэри не хочет, чтобы кто-то разговорил Фрэнни или Фрэнни сам разговорился. Поэтому Лауэри закрывает глаза на алкоголизм Фрэнни и не увольняет его.
А теперь про то, как я впервые поцеловал Кэролайн.
Я ее поцеловал, когда мы вышли из «Финале». Я подумал, что это будет замечательным финалом вечера.
Кэролайн на поцелуй ответила.
Потом отступила на шаг и с улыбкой спросила самым соблазнительным прокурорским тоном:
– Ты уверен, что ты уверен в том, чего ты хочешь?
– Да, мэм, – весело отчеканил я.
– Бен, не старайся очаровать меня.
Менее пьяному эта фраза резанула бы слух, но я находился как раз в той кондиции, когда не замечаешь мелочей.
Мы остановили такси и поехали ко мне в отель. И все было замечательно.
Потом, когда Кэролайн пошла в ванную – принять душ и одеться, я включил телевизор.
Когда она вернулась, я смотрел старый фильм «Рио Браво».
– Переключить на другое? – спросил я.
– А-а, фильм с Джоном Уэйном?
– Да, и сейчас сцена с Агни Дикинсон.
– Та самая Агни Дикинсон, которая играла в «Женщине-полицейском»?
– Та самая.
– Мне нравится «Женщина-полицейский».
– Я так и не понял, какие у нее в фильме отношения с Эрлом Холлиманом.
Надевая свитер, Кэролайн сказала:
– Агни Дикинсон нравилась ему. Но он не мог в этом признаться – они вместе работали в полиции.
– Ах вот как!
– Бен, мне надо домой, к Чарли.
На экране Агни Дикинсон как раз говорила Джону Уэйну: «Именно этого я не стала бы делать, будь я такой, какой ты меня воображаешь!»
– Хорошо, я тебя провожу, – сказал я. – Все равно я знаю, чем кончается и этот фильм и вообще всякое кино.
Кэролайн скорчила смешную мину.
– И чем же кончается всякое кино, профессор?
– Каждый окажется не тем, за кого его принимали.
– Не слишком увлекательный конец.
– Ну, перед этим будет одна-другая перестрелка – для интереса. Но самая главная интрига всегда одна и та же – никто не был тем, за кого его принимали.
Джон Келли проводил день с внуком – то есть баловал Чарли целый день, выполняя все его желания. Где они гуляли, чем занимались – оставалось большим секретом. Было ясно только одно – дед пытался компенсировать внуку свой отъезд из Бостона и свою жизнь так далеко от Чарли, в медвежьем углу Мэна.
Надо сказать, последние вечера я регулярно проводил какое-то время у Кэролайн дома, стал чем-то вроде своего человека в этой семье. После ужина я играл в видеохоккей с Чарли или беседовал с Келли за бутылочкой пива. Затем я в одиночку возвращался в отель.
В то воскресенье мы договорились с Кэролайн встретиться в книжном магазине «Авеню Виктора Гюго», что на Нью-бери-стрит.
Стоял чудесный осенний день, все было залито веселым солнечным светом. Даже бездомные оборванцы смотрелись колоритно, свежо. А уж нарядная толпа на улице – глаз не отвести. Даже в воскресенье улица была забита машинами, которые двигались с черепашьей скоростью. Зато и машины в основном дорогие, европейских марок.
В магазине я сразу счастливо обалдел от нескончаемых стеллажей с книгами. В отделе антиквариата пахло особенной книжной пылью, паркетные полы замечательно скрипели, было чудесно тихо после шумной улицы. Словом, рай земной. Поджидая Кэролайн, я просматривал старинный путеводитель, когда вдруг за моей спиной раздалось:
– Бе-е-ен?
Я повернулся – ба! да это же моя университетская подружка, коммунистка в чугунных очках. Все такая же – худенькая, невзрачненькая. Но по крайней мере избавилась от своих очков-монстров – заменила на современную шикарную модель.
Она смотрела на меня с хищноватой улыбкой, немного сбочив голову.
– Ты тут один?
– Нет, – поспешил ответить я.
– Я тоже не одна. – Хотя нас никто не мог слышать, она прикрыла рот ладошкой и громким театральным шепотом проинформировала: – У меня тут свидание.
– Надо же, у меня тоже! – сказал я. – Она должна скоро подойти.
– Я думала, ты сейчас в Мэне.
– Да, вообще-то я именно там и живу.
– А как твоя мать?
– Умерла этим летом.
– Ах, Бен, мои соболезнования!
– Спасибо.
– Я так рада, что встретила тебя, – с энтузиазмом солгала Сандра. – А что ты нынче поделываешь? Дальше учишься?
Я отрицательно помотал головой.
– Тогда что?
– Я... ну, можно сказать, полицейский. Своего рода.
– Ты по-прежнему в полиции? В вашем крохотульном городке? Кстати, как, бишь, он называется?
– Версаль.
– Ах да, Версаль. Название супер.
– Я там теперь шериф.
– Вот так так!
Конечно, это «Вот так так!» можно было при большом желании расценить как похвалу. Но я отлично понимал подлинный смысл сего «Вот так так!». За этим стояли пересуды в университетской столовой: «Помните Бена Трумэна? Вроде надежды подавал. Вы и представить себе не можете, кто он теперь!»
– А как же твоя работа? – спросила Сандра.
– Шериф – это и есть моя работа. По крайней мере в данный момент.
На это она отозвалась еще одним и теперь уже совеем однозначным «Вот так так!». Сандра, видно, и сама поняла, куда нас завел разговор, покраснела и потупилась в отчаянных поисках другой темы.
Я пришел ей на помощь:
– А кто твой новый друг?
– Его зовут Пол. Он сейчас на первом этаже. Светлая голова! Профессора видят в нем будущего декана! А ты... кто твоя девушка?
В этот момент появилась сама «моя девушка». Кэролайн была в джинсах и в свободном черном свитере. Рядом с Сандрой она казалась существом из другого мира – свободная, раскованная, излучающая спокойную радость. Никто бы не подумал, что у этой молодой женщины забот полон рот – и на работе, и с воспитанием сына.
– О, это она? – спросила Сандра.
– Добрый день, – сказала Кэролайн. – Она – это кто.
– Девушка Бена. Мы как раз о вас говорили.
Кэролайн лукаво уставилась на меня.
Я смущенно пролепетал:
– Да я вот тут говорил Сандре...
Я не знал, что дальше сказать. Язык во рту вдруг стай величиной с грейпфрут.
Сандра мгновенно оценила ситуацию.
Я уже представлял, как она упоенно рассказывает моим знакомым с кафедры: «Этот бедолага-неудачник совсем плохой. Натрепал мне, что у него свидание, а девушка и ведать не ведала, что он ее уже возвел в ранг подружки!»
Тут я вдруг почувствовал руки Кэролайн у себя на шее – и в следующий момент она поцеловала меня в губы.
– Привет, дорогой! Извини, что опоздала. Пробки на дороге.
Сандра выглядела шокированной, словно застала своих родителей в постели. Она поспешно попрощалась и была такова.
– Спасибо, Кэролайн, – сказал я. – Вы меня выручили.
– Не за что, шериф Трумэн. Всегда приятно помочь.
А вот как Кэролайн вспоминала Боба Данцигера.
– Бобби был не из тех прокуроров, которые похожи на ангелов мщения. Он не видел в каждом обвиняемом Джека Потрошителя. Он всегда находил смягчающие обстоятельства, всегда говорил: «А этот парень не так уж плох, как дело его малюет» или «Даром что он десяток раз привлекался – ни разу за насилие. Заурядный тихий наркоман, а его норовят зверем представить!» Боб не давал чувствам командовать собой, его убеждали только аргументы, а не эмоции. Он ни в ком не видел врага. Достаточно сказать, что он имел привычку не давить пауков, а брать их аккуратно на бумажку и выносить из здания в садик. И именно с этим человеком должно было случиться такое!
Мы с ней сидели в баре «Маленькая планета» на Коплисквер.
– А в последнее время перед смертью с Бобом что-то случилось. Он вдруг утратил всю свою уравновешенность, все свое спокойное мужество. Я иногда наблюдала за ним в зале суда – он был совершенно на себя не похож. Он перестал смотреть на обвиняемых. Словно стыдился чего-то. Смотрел в пол, таращился на стены. Но тщательно избегал смотреть в глаза обвиняемым. Это было очень странно. Его словно подменили.
– А что с ним могло случиться?
– Понятия не имею. Может, он вдруг утратил внутреннее убеждение в своей правоте. Обвинитель – это ведь немножко Господь Бог. В наших руках судьбы людей. Опытный прокурор способен заморочить голову и судье, и присяжным. Поэтому бессовестный или морально небрежный прокурор – беда. Мы – те, кто пытается быть честным, – всегда страшимся ошибиться. И порой ошибаемся. И видим свои ошибки, которые обозначают чьи-то сломанные судьбы. Вдруг выясняется, что человек виноват не был, или задним числом кажется, что он получил слишком суровое наказание... Но с этим надо как-то мириться, жить дальше, учиться на своих промахах и не повторять их. В любом случае мы наращиваем себе хоть немного слоновьей кожи.
– А Данцигер не сумел эту кожу нарастить. Так?
– Казалось, у него с этим все в порядке. Однако в последнее время что-то пошло наперекосяк. Незадолго до гибели Боб расследовал и довел до победного конца дело о большой и хорошо организованной бандитской шайке. Значительный успех для любого прокурора, веха в работе. Я подошла к нему поздравить – и удивилась его настроению. Он был подавлен – радоваться вроде бы радовался, но как больной на последнем издыхании радуется лучику света. Я его спросила: «Боб, что ты чувствуешь в такой значительный момент?» Он вздохнул и ответил: «Говоря по совести, только отвращение».
– Только отвращение? – ошарашенно переспросил я.
– Да, он объяснил мне: отвращение ко всей судебной системе. Присяжные мнят, будто обладают высшим знанием. Судья претендует на беспристрастность. И с олимпийским спокойствием запирает восемнадцатилетнего мальчишку в такую клоаку, как уолполская тюрьма! Бобби говорил так: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку. И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке». Понимаешь ход его мысли? Обвиняемый совершил преступление по отношению к Бобби, ибо вынудил Бобби собирать улики против себя, выступать в суде и в итоге добиться осуждения. Бобби повторял снова и снова: «У меня постоянное ощущение вины». Он не мог простить себе, что участвует в этой следственно-судебной жути. Он перестал думать о справедливости и несправедливости. Он только мясорубку видел. Он слышал, как она со смаком похрустывает человеческими костями... С этакими чувствами на юридической работе долго не протянешь.
– Похоже, он перегорел.
– Нет, вряд ли, хотя трудился он прилежно и много, – возразила Кэролайн. – Скорее он испытал моральное потрясение. Перегорают медленно, я бы заметила этот процесс. Что-то случилось – и внезапно перевернуло ему всю душу.
– Ты догадываешься, что именно?
– К сожалению, понятия не имею. Он мне ни в чем не признался.
– А как ты сама, Кэролайн? Ты смотришь в глаза обвиняемым? Особенно в момент произнесения приговора?
– Чтобы я да отводила глаза? Никогда! Я смотрю обвиняемым прямо в глаза. Это мой долг. И, если хочешь, мой кайф, мое вознаграждение. Я должна видеть преступника в момент, когда он услышит – «Виновен!». Я должна видеть его в момент, когда он понимает – не вывернулся, придется сполна заплатить за преступление! И я хочу, чтобы он при этом смотрел мне в глаза и видел во мне орудие этого неумолимого «Виновен!».
На ее губах играла улыбка – нехорошая улыбка, надо сказать. Улыбка любителя бабочек, который прикалывает к стенду очередной экзотический экземпляр. Любопытно, чье лицо, чьи глаза она в данный момент вспоминает?
– По-твоему, я паршивый человек? – спросила она.
– Возможно, – сказал я.
* * *
В то воскресенье мы, под настроение, обошли все бары на Ньюбери-стрит и в каждом немного посидели. Кэролайн хотела затащить меня даже в бар отеля «Ритц», однако меня привели в трепет роскошный парадный вход и величественный швейцар в голубой униформе.– Нет уж, это мне явно не по рылу!
Кэролайн расхохоталась, и мы отправились заканчивать вечер в ресторанчик с очень подходящим названием – «Финале».
Даже в романтическом полумраке ресторана мы не могли не говорить о работе.
– С какой стати Лауэри вдруг взял Хулио Вегу под свое крыло и устроил нам с Келли выволочку за то, что мы потревожили этого горького пьяницу? – сказал я. – Тоже нашел мальчика, которого нужно защищать от плохих дядь!
– Думаю, Эндрю Лауэри не желает допустить, чтобы кто-нибудь копался в старом деле об убийстве Траделла, – ответила Кэролайн. – Ведь тогда именно он был окружным прокурором. И то, что Брекстон ушел от наказания, в глазах избирателей – его недоработка. Поэтому для Лауэри крайне невыгодно, чтобы кто-то ворошил то старое дело и напоминал общественности, что бостонский прокурор имеет в прошлом серьезные неудачи. По себе знаю – Эндрю Лауэри умеет быть неприятным, когда хочет надавить. Мой отец, наверное, взвился и не очень вежливо разговаривал с Лауэри, да?
– Нет, он большую часть времени помалкивал. Хотя от пары шпилек не удержался.
– Ну, прогресс. Раньше от Лауэри только перья летели бы!
– А куда теперь метит ваш Лауэри?
– По слухам, в мэры. Намерен стать первым темнокожим мэром Бостона. К тому же от республиканцев! Хотя официально пока ничего не объявлено.
– И все равно я не понимаю его позицию. Выборы выборами, а Артур Траделл был полицейским, и оставлять его неотмщенным – поганый пример.
– Ах, Бен, если бы все в жизни было так просто! – вздохнула Кэролайн. – Некоторые дела сдают в архив нераскрытыми лишь потому, что кому-то в полиции выгодно оставить их нераскрытыми. Возьми, к примеру, громкое дело о знаменитом на всю Америку Бостонском Душителе.
Тогда, тридцать пять лет назад, осудили и послали на электрический стул человека по имени Альберт Десальво. Но любой полицейский скажет тебе, что это была идиотская ошибка. На Десальву навесили все эти убийства потому, что общество устало ждать, когда поймают убийцу. И полиция срочно предоставила почти первого попавшегося преступника в качестве Душителя.
Десальву, психически нестабильного человека, посадили в одну камеру с серийным насильником, и тот ему много чего порассказал. Когда Десальво решил принять на себя вину, эти рассказы пригодились ему для суда. Присяжные поверили в его фантазии, хотя уйма деталей не сходилась. Однако и следствие, и присяжные – все хотели побыстрее засудить страшного Душителя. И засудили. Любой более или менее внимательный юрист, перечитывая дело, найдет в нем тысячу неувязок и сотню поводов для пересмотра. Однако прошло тридцать пять лет, а никто и думать не думает пересмотреть то дело. Даже спустя такой срок полетят многие головы и будут испорчены репутации людей, ушедших на пенсию. Поэтому Десальво остается в памяти бостонским монстром, а настоящий монстр ушел от ответа. Словом, правда – это не то, чего хотят непременно и во всех случаях.
– И кто же хочет, чтобы дело Траделла осталось погребенным на веки веков?
– Во-первых, Лауэри. Во-вторых, Хулио Вега и Фрэнни. Оба выглядели в той истории не самым лучшим образом. Хулио Вега напортачил с уликами, а Фрэнни не справился с большим жюри.
– Фрэнни считает, что ты низкого мнения о нем.
Кэролайн задумчиво покачала головой.
– Это чересчур сильно сказано. Хотя его роль в деле Траделла действительно выглядит сомнительной. Он оказался не на высоте. Возможно, он не хотел напрягаться, возможно, он даже имел особый интерес не напрягаться... Не знаю. Однако моя главная претензия к Фрэнни – пьянка. Нельзя быть хорошим юристом – и пьяницей. Юрист должен иметь трезвый ум во всех смыслах слова.
– А почему Лауэри защищает и Фрэнни?
– Потому что Фрэнни наверняка знает больше, чем говорит вслух. И Лауэри не хочет, чтобы кто-то разговорил Фрэнни или Фрэнни сам разговорился. Поэтому Лауэри закрывает глаза на алкоголизм Фрэнни и не увольняет его.
А теперь про то, как я впервые поцеловал Кэролайн.
Я ее поцеловал, когда мы вышли из «Финале». Я подумал, что это будет замечательным финалом вечера.
Кэролайн на поцелуй ответила.
Потом отступила на шаг и с улыбкой спросила самым соблазнительным прокурорским тоном:
– Ты уверен, что ты уверен в том, чего ты хочешь?
– Да, мэм, – весело отчеканил я.
– Бен, не старайся очаровать меня.
Менее пьяному эта фраза резанула бы слух, но я находился как раз в той кондиции, когда не замечаешь мелочей.
Мы остановили такси и поехали ко мне в отель. И все было замечательно.
Потом, когда Кэролайн пошла в ванную – принять душ и одеться, я включил телевизор.
Когда она вернулась, я смотрел старый фильм «Рио Браво».
– Переключить на другое? – спросил я.
– А-а, фильм с Джоном Уэйном?
– Да, и сейчас сцена с Агни Дикинсон.
– Та самая Агни Дикинсон, которая играла в «Женщине-полицейском»?
– Та самая.
– Мне нравится «Женщина-полицейский».
– Я так и не понял, какие у нее в фильме отношения с Эрлом Холлиманом.
Надевая свитер, Кэролайн сказала:
– Агни Дикинсон нравилась ему. Но он не мог в этом признаться – они вместе работали в полиции.
– Ах вот как!
– Бен, мне надо домой, к Чарли.
На экране Агни Дикинсон как раз говорила Джону Уэйну: «Именно этого я не стала бы делать, будь я такой, какой ты меня воображаешь!»
– Хорошо, я тебя провожу, – сказал я. – Все равно я знаю, чем кончается и этот фильм и вообще всякое кино.
Кэролайн скорчила смешную мину.
– И чем же кончается всякое кино, профессор?
– Каждый окажется не тем, за кого его принимали.
– Не слишком увлекательный конец.
– Ну, перед этим будет одна-другая перестрелка – для интереса. Но самая главная интрига всегда одна и та же – никто не был тем, за кого его принимали.
24
В первые четыре дня после того, как Кэролайн дала добро на арест Брекстона в связи с убийством Рея Ратлеффа, бостонская полиция ничем нас порадовать не могла. Брекстон словно в воду канул.
Мы с Гиттенсом день-деньской болтались по улицам Мишн-Флэтс и пытали расспросами всех, кто когда-либо давал информацию полиции.
С одними мы беседовали открыто, прямо на тротуаре или в парке, с другими – в подъездах и других темных углах. Я не мог не восхищаться тем, как Гиттенс с любым человеком находил контакт. Помимо врожденного дара, у него была масса наработанных приемов общения. И он, конечно же, более или менее сносно говорил по-испански, без чего в Мишн-Флэтс делать нечего. Так же, как наторелый политик, Гиттенс имел талант помнить бесчисленное множество имен, притом он помнил имена не только своих информаторов, но и их родственников и ближайших приятелей. Но важнее всего было то, что Гиттенс далеко не всегда придерживался буквы закона, порой довольно глупой или чересчур строгой, а исходил в своих действиях из здравого смысла. То есть он не арестовывал направо и налево, а попросту закрывал глаза на мелкие нарушения, тогда как другие полицейские никогда не давали потачки.
Естественно, жители Мишн-Флэтс были благодарны ему за добросердечное попустительство – почти не замечая, что за поблажки приходится платить свою цену в виде периодических «подсказок».
Однако народу в Мишн-Флэтс тоже палец в рот не клади. Все отлично помнили, что Гиттенс, несмотря на свой отчаянный либерализм, остается полицейским, с которым надо ухо востро держать.
Гиттенс умело лавировал в своей роли доброго полицейского, относился к любому собеседнику с подчеркнутым уважением, тонко чувствовал все нюансы разговора и ситуации, со знанием дела применял то кнут, то пряник – и в отличие от большинства полицейских точно угадывал, когда именно нужен кнут, а когда пряник.
Словом, Гиттенс был полицейский от Бога, Полицейский с большой буквы – и при этом не скромничал, цену себе знал.
Однако найти Брекстона на одном таланте общения оказалось невозможно. Полиция прекратила активные поиски – решили ждать, когда Брекстон сам объявится. Во всех местах его возможного появления расставили агентов в штатском. Гиттенс, уверенный, что он знает Брекстона как никто, лично выбирал места засады для «охотников». Келли и я тоже получили участок наблюдения. Меня Гиттенс поставил возле дома постоянной подружки Джуна Вериса – на мой взгляд, место совершенно бесперспективное, хотя Гиттенс уверял меня в обратном.
Мы с Гиттенсом день-деньской болтались по улицам Мишн-Флэтс и пытали расспросами всех, кто когда-либо давал информацию полиции.
С одними мы беседовали открыто, прямо на тротуаре или в парке, с другими – в подъездах и других темных углах. Я не мог не восхищаться тем, как Гиттенс с любым человеком находил контакт. Помимо врожденного дара, у него была масса наработанных приемов общения. И он, конечно же, более или менее сносно говорил по-испански, без чего в Мишн-Флэтс делать нечего. Так же, как наторелый политик, Гиттенс имел талант помнить бесчисленное множество имен, притом он помнил имена не только своих информаторов, но и их родственников и ближайших приятелей. Но важнее всего было то, что Гиттенс далеко не всегда придерживался буквы закона, порой довольно глупой или чересчур строгой, а исходил в своих действиях из здравого смысла. То есть он не арестовывал направо и налево, а попросту закрывал глаза на мелкие нарушения, тогда как другие полицейские никогда не давали потачки.
Естественно, жители Мишн-Флэтс были благодарны ему за добросердечное попустительство – почти не замечая, что за поблажки приходится платить свою цену в виде периодических «подсказок».
Однако народу в Мишн-Флэтс тоже палец в рот не клади. Все отлично помнили, что Гиттенс, несмотря на свой отчаянный либерализм, остается полицейским, с которым надо ухо востро держать.
Гиттенс умело лавировал в своей роли доброго полицейского, относился к любому собеседнику с подчеркнутым уважением, тонко чувствовал все нюансы разговора и ситуации, со знанием дела применял то кнут, то пряник – и в отличие от большинства полицейских точно угадывал, когда именно нужен кнут, а когда пряник.
Словом, Гиттенс был полицейский от Бога, Полицейский с большой буквы – и при этом не скромничал, цену себе знал.
Однако найти Брекстона на одном таланте общения оказалось невозможно. Полиция прекратила активные поиски – решили ждать, когда Брекстон сам объявится. Во всех местах его возможного появления расставили агентов в штатском. Гиттенс, уверенный, что он знает Брекстона как никто, лично выбирал места засады для «охотников». Келли и я тоже получили участок наблюдения. Меня Гиттенс поставил возле дома постоянной подружки Джуна Вериса – на мой взгляд, место совершенно бесперспективное, хотя Гиттенс уверял меня в обратном.