Страница:
— А где остальные?
— Едут на поезде, — нахально соврал я.
Мироощущение человека, у которого в кармане три тысячи западногерманских марок, существенно отличается от мироощущения обладателя жалких пятисот (законных) марок. Самоуважение человека, который умудрился так изящно оставить в дураках родное советское государство, увеличивается как минимум в шесть раз.
Людмила встретила нас, как родных, созвонилась с издательством, специализирующемся на нонфикшен. Располагалось оно в небоскребе в деловой части Франкфурта и называлось как-то вроде «Беккер и сын». Принял нас не Беккер и не его сын. Вежливый молодой человек канцелярской наружности с уважением полистал увесистый том «Оружия победы». Фамилия Грабин ему ничего не говорила. Но мне показалось, что ему ничего не говорили и фамилии Мессершмидта и Круппа. Он пообещал внимательно рассмотреть предложение и попросил составить библиографическую справку на меня как на одного из соавторов.
К тому времени у меня вышло книг двенадцать, считая переиздания и литзаписи. Я перечислил названия, издательства и тиражи. Обычными тогда были тиражи в шестьдесят пять тысяч, в сто тысяч. Тому, кто не знаком с советской издательской практикой, тираж в 65 000 экземпляров может показаться странным. Цифра складывалась из нормативного тиража (до 15 000) и массового (от 50 000 до 100 000). Авторский гонорар за нормативный тираж был в среднем 220 рублей за лист, за массовый — от 300 до 400. Если издательство выпускало книгу тиражом в 50 тысяч экземпляров, в него автоматически включался нормативный тираж. А уж коли за него заплачено, то резонно и напечатать лишние 15 тысяч. Такие вот маленькие хитрости.
Справку отправили «Беккеру и сыну» по факсу. Через неделю оттуда позвонили, назначили встречу. На этот раз нас принял сам суперинтендант (то ли хозяин издательства, то ли генеральный директор) в просторном кабинете с видом на комплекс зданий международной книжной ярмарки. Он признался, что моя справка вызвала некоторые сомнения, но запрос в московскую Книжную палату все сомнения развеял. Им приятно иметь дело с таким солидным автором, он надеется, что наше сотрудничество будет плодотворным. Деловая часть свелась к тому, что мое предложение кажется очень интересным, но потребуется некоторое время, месяца два-три, чтобы сделать реферативный перевод книги Грабина и оценить ее перспективы на книжном рынке Германии.
На протяжении этой встречи я все время чувствовал себя самозванцем. Суперинтендант явно принимал меня за кого-то другого. Людмила объяснила:
— Чему вы удивляетесь? Тираж ваших книг — больше миллиона экземпляров!
— Ну и что?
— Как что? Значит, вы богатый человек. У нас уважают успешных людей!
Я не стал ее разочаровывать. А про себя горько усмехнулся. Знала бы она, как живет советский писатель даже при неслыханных на Западе тиражах его книг! При тираже в сто тысяч экземпляров и цене книги в один рубль автор получал около пяти тысяч рублей. Иными словами — пять копеек с рубля. Это служило постоянным источником раздражения у писательской братии. Грабиловка! Я вполне разделял всеобщее возмущение, пока не услышал одну историю.
Главным редактором литературно-драматической редакции ЦТ, с которой я одно время сотрудничал, был Константин Степанович Кузаков. Про него говорили, что он внебрачный сын Сталина. Не знаю, так ли это, но должности он всегда занимал серьезные. Одно время был заместителем председателя госкомитета по кинематографии, по сути замминистра. Особенностью его было то, что он органически не терпел любую спешку. Если его просили быстро прочитать пьесу (без его визы нельзя было начать съемки), он ее не читал. Вообще. Мой приятель, завредакцией Борис Ткаченко, прибегал к такой тактике. Входил в кабинет Кузакова с пьесой и начинал разговор о посторонних вещах. При этом вертел в руках рукопись, клал на стол, снова брал. Когда КС, как называли его в литдраме, спрашивал, что это у него, отмахивался: «Да так, ничего особенного». «А все-таки?» «Да пустяки». Кузаков наконец не выдерживал: «Дайте!» Выйдя из кабинета, Борис облегченно говорил: «Теперь прочитает».
Был Кузаков человеком закрытым, но иногда, под настроение, пускался в воспоминания. И вот какую историю однажды он рассказал. Для чего-то понадобились деньги, не заложенные в бюджет, сколько-то миллионов, допустим 100. Косыгин собрал представителей разных ведомств, поставил перед ними вопрос: как заработать эти деньги. Все предлагали свои варианты, а комитет по печати предложил: у нас есть свободные типографские мощности, дайте нам столько-то тонн бумаги, мы издадим книги и продадим. Через какое-то время на втором совещании у Косыгина оценивались все варианты. Экспертная оценка предложения госкомпечати была такой: если всю бумагу, которую вы просите, просто разрезать и продать, то выручка будет не 100 миллионов, а 300.
Вот я и думаю: кто же кого грабил? Издательство автора, автор государство или государство себя? Так до сих пор и не понял, эта маленькая загадка безвозвратно канула в Лету вместе с советской Атлантидой.
Опережая события, скажу, что с немецким изданием мемуаров Грабина ничего не вышло. «Беккер и сын» не дали о себе знать ни через три месяца, ни через четыре. Я понял, что нужно возобновлять личные контакты. Снова обращаться к Людмиле было неудобно, через поляков я купил приглашения в Западный Берлин, рассудив, что добраться оттуда до Франкфурта не составит труда. Как и в прошлый раз, на все свое семейство. Исхлопотал выездные визы, поменял валюту по тому же официальному курсу. Но когда отстоял многодневные очереди в германское посольство, выяснилось, что мои приглашения недействительны, так как произошло объединение Германии, и Западного Берлина больше нет. Очень я разозлился. Вечно политика вмешивается в мою жизнь. Еще в институте я пригласил к себе на лето двух венгерских студентов с условием, что следующим летом поеду к ним в Будапешт. И поехал бы, если бы следующее лето не пришлось на 1956 год. Через несколько лет с огромным трудом пробил командировку на китобойную флотилию «Слава», чтобы написать об испытании новых глубоководных аппаратов. И уже предвкушал, как прилечу в Бомбей, куда зайдут китобои. Это был 1962 год, карибский кризис. «Слава» проплыла мимо морды, как Азорские острова. Но на этот раз мои хлопоты все же не пропали даром. Халявная валюта осталась у меня, и очень помогла пережить самый трудный 92-й год.
Между тем три тысячи марок будоражили мое воображение. На улицах Франкфурта мне на глаза то и дело попадались подержанные «фольгсвагены», «ауди» и «БМВ», припаркованные у тротуаров. Объявления на лобовых стеклах гласили, что машины продаются. Цены — от тысячи до четырех тысяч марок, в зависимости от года выпуска и состояния. Людмила объяснила: старые машины нет смысла отдавать дилерам, им нужно платить, поэтому оставляют на улицах. Купят — хорошо, не купят — отвезут на свалку. Машины на свалку? Это не укладывалось в сознание.
— А «мерседесы» бывают?
— Бывают и «мерседесы».
На следующее утро она принесла пухлую газету «Zweite Hand», и я занялся изучением объявлений. Подходящий вариант нашелся быстро: «Мерседец-Бенц» 280 SL со 123-м кузовом, шестицилидровый, с автоматической коробкой передач. Год выпуска 1975-й, пробег 600 000 км., цена 2600 марок. Год выпуска меня не смутил, моя «шестерка» верно служила мне десять лет, и ничего. Смутила цена. Отдать 2600 значило остаться почти без денег. Людмила заметила: можно поторговаться. Это решило дело. Созвонились с хозяином, вечером поехали смотреть машину. Вечером потому, что днем хозяин был на работе.
«Мерседес» покорил меня с первого взгляда. В свете ртутных фонарей он выглядел мощно, внушительно. Заднее крыло, правда, помято. Но что за беда? Руки есть, отрихтую, покрашу. Хозяин прокатил нас по «рингу», легко разгоняясь до ста восьмидесяти. Я проверил: масло не убыло, нигде никаких подтеков. Поднялись в дом. Я попросил Людмилу: «Скажите ему, что машина мне нравится, но у меня только две тысячи марок». Хозяин немного подумал и кивнул: «Абгемахт».
Утром мое приобретение выглядело не так презентабельно. А если быть откровенным, совсем непрезентабельно. Особенно рядом с новенькими немецкими тачками, припаркованными у дома. Несколько дней до отъезда мы с женой делали вид, что не имеем никакого отношения к этой развалюхе. Но уже в Польше почувствовали себя увереннее, а в России и вовсе с удовольствием ловили уважительные взгляды. А когда я пригнал машину в ГАИ ставить на учет, ее сразу окружила толпа автолюбителей. Напомню, шел 1989 год, «мерседесы» даже в Москве были большой редкостью.
Очень мне нравилась машина, но я уже понимал, что она не моя. Шестицилидровый движок жрал по 18 литров высокоактанового бензина на 100 километрв, а с горючкой уже тогда были проблемы и в перспективе улучшений не ожидалось. Погоревав, я позвонил Грише, молодому чеченскому еврею, который был оформлен у меня литературным секретарем с зарплатой пятьдесят рублей в месяц. Зарплату платил не я ему, а он мне, ему была нужна запись в трудовой, чтобы милиция не цеплялась. Занимался спекуляцией мебелью, машинами, запчастями и всем, на чем можно заработать. Узнав, что я пригнал из Германии «мерс» и ищу покупателя, он среагировал мгновенно: еду. Так же быстро решил:
— Беру. Сколько?
— Сорок штук.
— Годится.
Я прямо-таки раздувался от гордости. Вся поездка в Германию обошлась мне тысяч в пятнадцать. Двадцать пять штук чистой прибыли — это как? Кто там говорил, что интеллигенция не умеет делать дела? Еще и как умеет!
Гриша отогнал «мерседес» каким-то умельцам в Ялту. Когда через два месяца он появился у меня во дворе, я его не узнал. Это была совершенно новая машина. Темно-вишневого цвета, фирменной покраски, с тонированными стеклами, без малейших следов сварки. И что самое поразительное — в салоне был запах новой машины. Умелец, пригнавший тачку, на расспросы отмалчивался, усмехался в усы, но секрет запаха все же открыл: нужно все протирать пивом.
Ремонт обошелся Грише в пятнадцать тысяч рублей. Недели через две он загнал «мерс» какой-то фирме. За 120 тысяч. В договоре стояло 160 тысяч. Сорок штук вернулись фирмачам откатом.
И тогда я сказал себе: как, ты умеешь делать дела? Вот кто умеет делать дела! А ты как был лохом, так им и останешься.
Так я им и остался.
Другая жизнь
— Едут на поезде, — нахально соврал я.
Мироощущение человека, у которого в кармане три тысячи западногерманских марок, существенно отличается от мироощущения обладателя жалких пятисот (законных) марок. Самоуважение человека, который умудрился так изящно оставить в дураках родное советское государство, увеличивается как минимум в шесть раз.
Людмила встретила нас, как родных, созвонилась с издательством, специализирующемся на нонфикшен. Располагалось оно в небоскребе в деловой части Франкфурта и называлось как-то вроде «Беккер и сын». Принял нас не Беккер и не его сын. Вежливый молодой человек канцелярской наружности с уважением полистал увесистый том «Оружия победы». Фамилия Грабин ему ничего не говорила. Но мне показалось, что ему ничего не говорили и фамилии Мессершмидта и Круппа. Он пообещал внимательно рассмотреть предложение и попросил составить библиографическую справку на меня как на одного из соавторов.
К тому времени у меня вышло книг двенадцать, считая переиздания и литзаписи. Я перечислил названия, издательства и тиражи. Обычными тогда были тиражи в шестьдесят пять тысяч, в сто тысяч. Тому, кто не знаком с советской издательской практикой, тираж в 65 000 экземпляров может показаться странным. Цифра складывалась из нормативного тиража (до 15 000) и массового (от 50 000 до 100 000). Авторский гонорар за нормативный тираж был в среднем 220 рублей за лист, за массовый — от 300 до 400. Если издательство выпускало книгу тиражом в 50 тысяч экземпляров, в него автоматически включался нормативный тираж. А уж коли за него заплачено, то резонно и напечатать лишние 15 тысяч. Такие вот маленькие хитрости.
Справку отправили «Беккеру и сыну» по факсу. Через неделю оттуда позвонили, назначили встречу. На этот раз нас принял сам суперинтендант (то ли хозяин издательства, то ли генеральный директор) в просторном кабинете с видом на комплекс зданий международной книжной ярмарки. Он признался, что моя справка вызвала некоторые сомнения, но запрос в московскую Книжную палату все сомнения развеял. Им приятно иметь дело с таким солидным автором, он надеется, что наше сотрудничество будет плодотворным. Деловая часть свелась к тому, что мое предложение кажется очень интересным, но потребуется некоторое время, месяца два-три, чтобы сделать реферативный перевод книги Грабина и оценить ее перспективы на книжном рынке Германии.
На протяжении этой встречи я все время чувствовал себя самозванцем. Суперинтендант явно принимал меня за кого-то другого. Людмила объяснила:
— Чему вы удивляетесь? Тираж ваших книг — больше миллиона экземпляров!
— Ну и что?
— Как что? Значит, вы богатый человек. У нас уважают успешных людей!
Я не стал ее разочаровывать. А про себя горько усмехнулся. Знала бы она, как живет советский писатель даже при неслыханных на Западе тиражах его книг! При тираже в сто тысяч экземпляров и цене книги в один рубль автор получал около пяти тысяч рублей. Иными словами — пять копеек с рубля. Это служило постоянным источником раздражения у писательской братии. Грабиловка! Я вполне разделял всеобщее возмущение, пока не услышал одну историю.
Главным редактором литературно-драматической редакции ЦТ, с которой я одно время сотрудничал, был Константин Степанович Кузаков. Про него говорили, что он внебрачный сын Сталина. Не знаю, так ли это, но должности он всегда занимал серьезные. Одно время был заместителем председателя госкомитета по кинематографии, по сути замминистра. Особенностью его было то, что он органически не терпел любую спешку. Если его просили быстро прочитать пьесу (без его визы нельзя было начать съемки), он ее не читал. Вообще. Мой приятель, завредакцией Борис Ткаченко, прибегал к такой тактике. Входил в кабинет Кузакова с пьесой и начинал разговор о посторонних вещах. При этом вертел в руках рукопись, клал на стол, снова брал. Когда КС, как называли его в литдраме, спрашивал, что это у него, отмахивался: «Да так, ничего особенного». «А все-таки?» «Да пустяки». Кузаков наконец не выдерживал: «Дайте!» Выйдя из кабинета, Борис облегченно говорил: «Теперь прочитает».
Был Кузаков человеком закрытым, но иногда, под настроение, пускался в воспоминания. И вот какую историю однажды он рассказал. Для чего-то понадобились деньги, не заложенные в бюджет, сколько-то миллионов, допустим 100. Косыгин собрал представителей разных ведомств, поставил перед ними вопрос: как заработать эти деньги. Все предлагали свои варианты, а комитет по печати предложил: у нас есть свободные типографские мощности, дайте нам столько-то тонн бумаги, мы издадим книги и продадим. Через какое-то время на втором совещании у Косыгина оценивались все варианты. Экспертная оценка предложения госкомпечати была такой: если всю бумагу, которую вы просите, просто разрезать и продать, то выручка будет не 100 миллионов, а 300.
Вот я и думаю: кто же кого грабил? Издательство автора, автор государство или государство себя? Так до сих пор и не понял, эта маленькая загадка безвозвратно канула в Лету вместе с советской Атлантидой.
Опережая события, скажу, что с немецким изданием мемуаров Грабина ничего не вышло. «Беккер и сын» не дали о себе знать ни через три месяца, ни через четыре. Я понял, что нужно возобновлять личные контакты. Снова обращаться к Людмиле было неудобно, через поляков я купил приглашения в Западный Берлин, рассудив, что добраться оттуда до Франкфурта не составит труда. Как и в прошлый раз, на все свое семейство. Исхлопотал выездные визы, поменял валюту по тому же официальному курсу. Но когда отстоял многодневные очереди в германское посольство, выяснилось, что мои приглашения недействительны, так как произошло объединение Германии, и Западного Берлина больше нет. Очень я разозлился. Вечно политика вмешивается в мою жизнь. Еще в институте я пригласил к себе на лето двух венгерских студентов с условием, что следующим летом поеду к ним в Будапешт. И поехал бы, если бы следующее лето не пришлось на 1956 год. Через несколько лет с огромным трудом пробил командировку на китобойную флотилию «Слава», чтобы написать об испытании новых глубоководных аппаратов. И уже предвкушал, как прилечу в Бомбей, куда зайдут китобои. Это был 1962 год, карибский кризис. «Слава» проплыла мимо морды, как Азорские острова. Но на этот раз мои хлопоты все же не пропали даром. Халявная валюта осталась у меня, и очень помогла пережить самый трудный 92-й год.
Между тем три тысячи марок будоражили мое воображение. На улицах Франкфурта мне на глаза то и дело попадались подержанные «фольгсвагены», «ауди» и «БМВ», припаркованные у тротуаров. Объявления на лобовых стеклах гласили, что машины продаются. Цены — от тысячи до четырех тысяч марок, в зависимости от года выпуска и состояния. Людмила объяснила: старые машины нет смысла отдавать дилерам, им нужно платить, поэтому оставляют на улицах. Купят — хорошо, не купят — отвезут на свалку. Машины на свалку? Это не укладывалось в сознание.
— А «мерседесы» бывают?
— Бывают и «мерседесы».
На следующее утро она принесла пухлую газету «Zweite Hand», и я занялся изучением объявлений. Подходящий вариант нашелся быстро: «Мерседец-Бенц» 280 SL со 123-м кузовом, шестицилидровый, с автоматической коробкой передач. Год выпуска 1975-й, пробег 600 000 км., цена 2600 марок. Год выпуска меня не смутил, моя «шестерка» верно служила мне десять лет, и ничего. Смутила цена. Отдать 2600 значило остаться почти без денег. Людмила заметила: можно поторговаться. Это решило дело. Созвонились с хозяином, вечером поехали смотреть машину. Вечером потому, что днем хозяин был на работе.
«Мерседес» покорил меня с первого взгляда. В свете ртутных фонарей он выглядел мощно, внушительно. Заднее крыло, правда, помято. Но что за беда? Руки есть, отрихтую, покрашу. Хозяин прокатил нас по «рингу», легко разгоняясь до ста восьмидесяти. Я проверил: масло не убыло, нигде никаких подтеков. Поднялись в дом. Я попросил Людмилу: «Скажите ему, что машина мне нравится, но у меня только две тысячи марок». Хозяин немного подумал и кивнул: «Абгемахт».
Утром мое приобретение выглядело не так презентабельно. А если быть откровенным, совсем непрезентабельно. Особенно рядом с новенькими немецкими тачками, припаркованными у дома. Несколько дней до отъезда мы с женой делали вид, что не имеем никакого отношения к этой развалюхе. Но уже в Польше почувствовали себя увереннее, а в России и вовсе с удовольствием ловили уважительные взгляды. А когда я пригнал машину в ГАИ ставить на учет, ее сразу окружила толпа автолюбителей. Напомню, шел 1989 год, «мерседесы» даже в Москве были большой редкостью.
Очень мне нравилась машина, но я уже понимал, что она не моя. Шестицилидровый движок жрал по 18 литров высокоактанового бензина на 100 километрв, а с горючкой уже тогда были проблемы и в перспективе улучшений не ожидалось. Погоревав, я позвонил Грише, молодому чеченскому еврею, который был оформлен у меня литературным секретарем с зарплатой пятьдесят рублей в месяц. Зарплату платил не я ему, а он мне, ему была нужна запись в трудовой, чтобы милиция не цеплялась. Занимался спекуляцией мебелью, машинами, запчастями и всем, на чем можно заработать. Узнав, что я пригнал из Германии «мерс» и ищу покупателя, он среагировал мгновенно: еду. Так же быстро решил:
— Беру. Сколько?
— Сорок штук.
— Годится.
Я прямо-таки раздувался от гордости. Вся поездка в Германию обошлась мне тысяч в пятнадцать. Двадцать пять штук чистой прибыли — это как? Кто там говорил, что интеллигенция не умеет делать дела? Еще и как умеет!
Гриша отогнал «мерседес» каким-то умельцам в Ялту. Когда через два месяца он появился у меня во дворе, я его не узнал. Это была совершенно новая машина. Темно-вишневого цвета, фирменной покраски, с тонированными стеклами, без малейших следов сварки. И что самое поразительное — в салоне был запах новой машины. Умелец, пригнавший тачку, на расспросы отмалчивался, усмехался в усы, но секрет запаха все же открыл: нужно все протирать пивом.
Ремонт обошелся Грише в пятнадцать тысяч рублей. Недели через две он загнал «мерс» какой-то фирме. За 120 тысяч. В договоре стояло 160 тысяч. Сорок штук вернулись фирмачам откатом.
И тогда я сказал себе: как, ты умеешь делать дела? Вот кто умеет делать дела! А ты как был лохом, так им и останешься.
Так я им и остался.
Другая жизнь
Знакомство произошло случайно. Позвонила Лена Д., которую я знал еще с тех пор, когда она была редактором в издательстве «Олимп», поинтересовалась:
— Нет ли у вас чего-нибудь для нас? Условия очень хорошие.
Как оказалось, она перешла в какое-то новое издательство (назвала — «Пальмира», название мне ничего не говорило) и теперь ищет авторов.
Я было ответил:
— Нет. — А потом спохватился: — Вру, есть. Но у книги… как бы это сказать… кривоватая судьба.
— Как это — кривоватая?
Я рассказал.
Летом 1999 года, случайно включив телевизор, я наткнулся на сюжет, который очень меня удивил. В Таллине на мемориальной кладбище Метсакальмисто состоялось торжественное перезахоронение праха командира 20-й Эстонской дивизии СС штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, единственного эстонца — кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями, высшей награды Третьего Рейха, указы о которой подписывал лично Гитлер. Останки Ребане были перевезены из южнобаварского города Аугсбурга, где он умер в 1956 году при не вполне ясных обстоятельствах. Первый вопрос, который у меня возник: с чего вдруг? Лежал себе эсэсовец больше сорока лет и лежал, а тут на тебе — торжественное перезахоронение, государственное мероприятие. Почему сейчас?
Мы в России тогда не очень присматривались в ситуации в Прибалтике. Знали, конечно, о дискриминации русскоязычного населения, о стремлении республик в НАТО (Эстония стала членом НАТО в 2004 году), о робких пока еще попытках реабилитировать фашизм (Бронзового солдата убрали только через девять лет). У нас своих хлопот был полон рот: готовящийся импичмент Ельцину, бомбардировки авиацией НАТО Югославии, отставка премьера Примакова после того, как он лихо развернул свой самолет над Атлантикой, самый разгар президентской предвыборной кампании, в которой шансы Ельцина оценивались, как близкие к нулю. Вероятно, поэтому в Москве никакой заметной реакции эта эстонская церемония не вызвала.
Но меня, человека досужего и не обремененного никакими политическими заботами, сюжет заинтриговал. Ну, провокация, это ясно. Антироссийская, тоже ясно. Цель? Вызвать ноту протеста МИДа России? Не густо. Вызвать взрыв возмущения русскоязычного населения Эстонии (а русскоязычных там почти 40 %, больше только в Латвии). Допустим, вызвали. И что? Русские побегут в Россию? Не побегут. Если не побежали после принятия законов о гражданстве и государственном языке, превративших почти половину Эстонии в граждан второго сорта (точнее, в «неграждан»), то теперь-то с чего? Кому же охота ехать из бедной, но сравнительно благополучной Эстонии в нищую Россию, еще не оправившуюся от дефолта 1998 года? Ну, уедут несколько семей. И ради этого городить такое сложное и политическое сомнительное мероприятие? Ведь и в Евросоюзе тоже никого не умилит демонстративная канонизация эсэсовца. Тогдашний премьер-министр Эстонии Март Лаар писал в сборнике «Очерки истории эстонского народа»: «Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС». В смысле: ну да, воевали эстонцы в дивизии СС, никто не говорит, что не воевали, но без всякого вдохновения, можно даже сказать — с отвращением.
Не вытекало. Явная несоразмерность масштаба провокации и политических рисков с возможными результатами. И тогда мне подумалось: а что если затея с торжественным перезахоронением праха эсэсовца рассчитана не на внутреннее потребление, а на реакцию Москвы? Положение Ельцина очень сложное, рейтинги ниже плинтуса. А что если он, воспользовавшись поводом, решится на оккупацию Эстонии под предлогом защиты русскозычного населения? Маленькая победоносная война всегда способствует взлету престижа власти, а потеря независимости Эстонии издавна была кошмарным сном таллиннских политиков. Пусть даже не решится, а только пригрозит и приведет 76-ю Псковскую воздушно-десантную дивизию в состояние боевой готовности. Как отреагирует на это НАТО? А вот как: Эстонию срочно, в обход всех формальностей, примут в Североантлантический союз. Что и требовалось доказать.
Даже странно, что подобные рассуждения никому не пришли в голову в связи с не очень давними событиями в Южной Осетии. И мне в том числе. А ведь как логично: коварный Саакашвили провокационно нападает на Цхинвали, Россия приводит в движение 58-ю армию, НАТО срочно, без всяких ПДЧ, заключает Грузию в свои дружеские объятия. И Медвед с Путей утрутся. Такого варианта трактовки событий не мелькнуло даже на самых оголтелых сайтах. Что свидетельствует о постепенной победе здравомыслия в умах и позволяет смотреть в будущее с осторожным оптимизмом.
Но тогда, возбужденный этой завиральной идеей (в 1999 году она не казалась такой уж завиральной), я поехал в «ленинку» и полистал газеты. И уже первые публикации ввергли меня сначала в полнейшее недоумение, а затем в восторг от загадочности главной фигуры сюжета.
Ну, это газетчики должны опираться на установленные факты, а нам, литераторам, они ни к чему. Чем меньше фактов, тем свободнее полет фантазии. Я настрочил заявку, заключил с издательством «Олимп» договор и засел за роман. Но уже через полгода понял, что сюжет в одну книгу ну никаких не влезает, нужна вторая. Генеральный директор «Олимпа» Каминский идею дилогии одобрил, я сдал первую часть и принялся за вторую. Но тут позвонили из издательства:
— Зайдите в АСТ, у менеджера по продажам есть замечания.
(«Олимп» тогда входил в состав АСТ на правах агентства — работали с авторами, готовили рукописи, делали оригинал-макеты. АСТ издавало книги и главное — продавало. Отдел продаж играет в книгоиздании главную роль.)
Прихожу. Старший менеджер по продажам, холеный молодой человек в синем блейзере от Хуго Босса или Гуччи, с золотым «Роллексом», разговаривает по мобильнику. На столе флажок на круглой подставке: «Ударник капиталистического труда». Так надо понимать, для прикола. Увидел меня, бросает в трубку:
— Перезвоню через три минуты, ко мне тут писатель пришел.
Стало даже интересно: что он успеет мне сказать за три минуты? Однако, успел:
— Роман ничего. Но у вас все события происходят в Эстонии. Русский читатель это не купит. Перенесите действие в Россию.
— В Россию — куда? — удивился я. — В каком русском городе могут устроить торжественное перезахоронение эсэсовца?
— Отказываетесь переделывать?
— Не отказываюсь. Но хочу понять. Куда перенести действие? В Смоленск? В Мухосранск? В деревню Парашино Калязинского района? Мне нетрудно, только скажите куда.
— Тогда мы не будем издавать книгу.
— Да и хрен с вами.
В советские времена это было бы для автора катастрофой. Издательств — раз-два и обчелся, в каждом многолетние очереди из своих. Но, слава Богу, времена уже были другие. Я распечатал рукопись в трех экземплярах и отвез в три издательства. Через неделю все три сказали «Берем», а еще через месяц первая книга дилогии под названием «Заговор патриотов» вышла в «Вагриусе». В серии «Сделано в России», где уже были изданы «Банк», «Кафедра», «Супермаркет» и еще несколько романов а ля Хейли. Я не понимал, какое отношение к этой серии имеет моя эстонская история, но хозяин — барин: несерийные книги очень неохотно берет торговля.
Месяца через три я сдал вторую книгу дилогии и случайно оказался участником совещания в узком кругу под председательством коммерческого директора «Вагриуса» Ильницкого. Обсуждалась проблема: почему серия «Сделано в России» плохо продается. Присутствовали главный редактор, зав. редакцией и ведущий редактор серии. Валили, как всегда, на плохую рекламу, даже на задержку зарплат бюджетникам, из-за чего бедные бюджетники не имеют возможности покупать книги. И черт меня потянул за язык. «Мы не о том говорим, — поделился я своими соображениями. — Начинать нужно с другого конца. Парадокс в том, что из всех присутствующих только один человек читал все книги серии. Это я». Так оно и было: штатные редакторы читали книги, которые они вели, зав. редакцией просматривал рукописи после нештатной редактуры, а коммерческий директор довольствовался устными отзывами.
— Вы хотите сказать, что прочитали все четырнадцать книг? — усомнился Ильницкий.
— Все шестнадцать, — подтвердил я, даже не подозревая, какую яму рою самому себе.
— А не затруднит вас сделать по ним что-то вроде рейтинга?
— Не затруднит.
Через два дня рейтинг был готов. Никаких трудностей это не составило. Незадолго до этого, занявшись жанровой литературой, я обнаружил, что забываю содержание большинства книг едва ли не раньше, чем дочитываю. Поэтому взял за правило фиксировать парой строк. Типа: «Толстой, „Анна Каренина“. Дама из высшего общества влюбилась в офицера, он к ней охладел, она бросилась под поезд. Талантливо, но длинновато». По этим записям я и рассортировал «Сделано в России»:
***** — очень интересно. (Пять звезд получила только одна книга — «Большая пайка» Дубова, которую на самом деле по материалам Дубова написал один из редакторов «Вагриуса». По ней был позже снят фильм «Олигарх». Фильма не видел, но роман в своем роде замечательный.)
**** — интересно.
*** — любопытно.
** — можно читать, можно не читать.
* — лучше не читать.
Своему роману из присущей мне скромности я дал четыре звезды, но честно оговорился, что он в серии — не пришей кобыле хвост. Из шестнадцати книг серии интересными были штук шесть. Но весь фокус состоял в том, в каком порядке они выходили. Вот в каком:
**
**
***
*
****
*
Когда рейтинг лег на стол коммерческому директору, мне даже не пришлось спрашивать его, понимает ли он теперь, почему серия не продается. Ильницкий сухо поблагодарил меня и скрылся в кабинете генерального директора Скарондаева. (В одном из романов Пелевина он фигурирует как Сракондаев.) Понимал. Читателю, не знающего тонкостей книгоиздания, нужны объяснения. Редакторы «Вагриуса» люди очень профессиональные, а серия провалилась, потому что была допущена идиотская ошибка в стратегии. Что нужно, чтобы серию читали (и покупали)? Начать с самых лучших книг, хотя бы четырехзвездных. Потом можно дать трехзвездную. И лишь когда серия прижилась, можно разбавлять тем, что есть. Если же начать с говна, как это и было сделано, уже третью книгу никто не купит.
— Нет ли у вас чего-нибудь для нас? Условия очень хорошие.
Как оказалось, она перешла в какое-то новое издательство (назвала — «Пальмира», название мне ничего не говорило) и теперь ищет авторов.
Я было ответил:
— Нет. — А потом спохватился: — Вру, есть. Но у книги… как бы это сказать… кривоватая судьба.
— Как это — кривоватая?
Я рассказал.
Летом 1999 года, случайно включив телевизор, я наткнулся на сюжет, который очень меня удивил. В Таллине на мемориальной кладбище Метсакальмисто состоялось торжественное перезахоронение праха командира 20-й Эстонской дивизии СС штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, единственного эстонца — кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями, высшей награды Третьего Рейха, указы о которой подписывал лично Гитлер. Останки Ребане были перевезены из южнобаварского города Аугсбурга, где он умер в 1956 году при не вполне ясных обстоятельствах. Первый вопрос, который у меня возник: с чего вдруг? Лежал себе эсэсовец больше сорока лет и лежал, а тут на тебе — торжественное перезахоронение, государственное мероприятие. Почему сейчас?
Мы в России тогда не очень присматривались в ситуации в Прибалтике. Знали, конечно, о дискриминации русскоязычного населения, о стремлении республик в НАТО (Эстония стала членом НАТО в 2004 году), о робких пока еще попытках реабилитировать фашизм (Бронзового солдата убрали только через девять лет). У нас своих хлопот был полон рот: готовящийся импичмент Ельцину, бомбардировки авиацией НАТО Югославии, отставка премьера Примакова после того, как он лихо развернул свой самолет над Атлантикой, самый разгар президентской предвыборной кампании, в которой шансы Ельцина оценивались, как близкие к нулю. Вероятно, поэтому в Москве никакой заметной реакции эта эстонская церемония не вызвала.
Но меня, человека досужего и не обремененного никакими политическими заботами, сюжет заинтриговал. Ну, провокация, это ясно. Антироссийская, тоже ясно. Цель? Вызвать ноту протеста МИДа России? Не густо. Вызвать взрыв возмущения русскоязычного населения Эстонии (а русскоязычных там почти 40 %, больше только в Латвии). Допустим, вызвали. И что? Русские побегут в Россию? Не побегут. Если не побежали после принятия законов о гражданстве и государственном языке, превративших почти половину Эстонии в граждан второго сорта (точнее, в «неграждан»), то теперь-то с чего? Кому же охота ехать из бедной, но сравнительно благополучной Эстонии в нищую Россию, еще не оправившуюся от дефолта 1998 года? Ну, уедут несколько семей. И ради этого городить такое сложное и политическое сомнительное мероприятие? Ведь и в Евросоюзе тоже никого не умилит демонстративная канонизация эсэсовца. Тогдашний премьер-министр Эстонии Март Лаар писал в сборнике «Очерки истории эстонского народа»: «Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС». В смысле: ну да, воевали эстонцы в дивизии СС, никто не говорит, что не воевали, но без всякого вдохновения, можно даже сказать — с отвращением.
Не вытекало. Явная несоразмерность масштаба провокации и политических рисков с возможными результатами. И тогда мне подумалось: а что если затея с торжественным перезахоронением праха эсэсовца рассчитана не на внутреннее потребление, а на реакцию Москвы? Положение Ельцина очень сложное, рейтинги ниже плинтуса. А что если он, воспользовавшись поводом, решится на оккупацию Эстонии под предлогом защиты русскозычного населения? Маленькая победоносная война всегда способствует взлету престижа власти, а потеря независимости Эстонии издавна была кошмарным сном таллиннских политиков. Пусть даже не решится, а только пригрозит и приведет 76-ю Псковскую воздушно-десантную дивизию в состояние боевой готовности. Как отреагирует на это НАТО? А вот как: Эстонию срочно, в обход всех формальностей, примут в Североантлантический союз. Что и требовалось доказать.
Даже странно, что подобные рассуждения никому не пришли в голову в связи с не очень давними событиями в Южной Осетии. И мне в том числе. А ведь как логично: коварный Саакашвили провокационно нападает на Цхинвали, Россия приводит в движение 58-ю армию, НАТО срочно, без всяких ПДЧ, заключает Грузию в свои дружеские объятия. И Медвед с Путей утрутся. Такого варианта трактовки событий не мелькнуло даже на самых оголтелых сайтах. Что свидетельствует о постепенной победе здравомыслия в умах и позволяет смотреть в будущее с осторожным оптимизмом.
Но тогда, возбужденный этой завиральной идеей (в 1999 году она не казалась такой уж завиральной), я поехал в «ленинку» и полистал газеты. И уже первые публикации ввергли меня сначала в полнейшее недоумение, а затем в восторг от загадочности главной фигуры сюжета.
«Новые известия», 29.06.99. А. Смирнов, «Витязь в эсэсовской шкуре»:
«На таллинское кладбище Метсакальмисту — эстонское Новодевичье, где хоронят особо выдающихся людей, — доставили из Германии прах штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, закончившего войну в качестве командира 20-й Эстонской дивизии СС. Решение о перезахоронении „выдающегося эстонского офицера и военачальника ХХ века“, как охарактеризовал его премьер-министр Эстонии Март Лаар, приняло правительство. Формальным предлогом для перевоза в Эстонию праха эсэсовца послужило якобы обращение немцев: „Заберите своего, за могилой некому ухаживать“. Но в эту версию в Эстонии мало кто верит. Во-первых, все немецкие кладбища содержатся в образцовом порядке, за „ничейными“ могилами ухаживает муниципалитет. Во-вторых, немецкие организации ветеранов войны находят время и средства поддерживать в порядке захоронения „камратов“ даже за пределами Германии, а уж в ее пределах могилу штандартенфюрера, кавалера Железного Рыцарского креста и Рыцарского креста с дубовыми листьями, в запустение привести и подавно не дали бы. Наконец, эстонские власти сами себя высекли, забрав на родину лишь прах эсэсовского комдива, разлучив его с покоившейся рядом супругой Агнией…
Рыцарским крестом с дубовыми листьями Гитлер наградил Ребане в 1944 году. А вручил дубовые листья „лисице“, как переводится фамилия Ребане, последний вождь Третьего рейха — гросс-адмирал Дениц — 9 мая 1945 года, уже после подписания капитуляции…
Отшумели знамена добровольной национальной гвардии „Кайтселийт“, государственные флаги, отговорили свои речи старики „камраты“ и представители молодого поколения, могилу завалили венками и цветами, и все время я не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Так пышно хоронить эсэсовца, начавшего свою карьеру у немцев в 1941 году в эстонском конвойном батальоне, „конвоировавшего“ на тот свет евреев и коммунистов в Эстонии, а потом прославившегося кровавыми акциями против населения оккупированных Псковской и Новгородской областей, могли в сегодняшнем мире разве что в двух заповедниках прошлого: в Эстонии и Латвии…»
Газета «Эстония», 29.06.99. И. Никифоров, «Неоконченная война Альфонса Ребане»:
«В субботу на Метсакальмисту нашел свое последнее пристанище человек, из которого на наших глазах творится очередная неуклюжая легенда о борце за свободу, выдающемся эстонском офицере, полководце и разведчике…
Приняв в 1941 году присягу на верность фюреру, Ребане дослужился до майора вермахта, а потом, уже в 20-й дивизии СС, и до штандартенфюрера… После войны Ребане жил в Англии, организовал с помощью Сикрет интеллидженс сервис засылку агентов в Эстонию и возглавил эстонское движение сопротивления советской власти. Однако бывший офицер КГБ ЭСС Валдур Тимуск утверждает, что Альфонс Ребане был завербован НКВД еще в 1941 году и продолжал оставаться на крючке у советской разведки и после войны. Возможно, поэтому „движение сопротивления“ в Эстонии всегда находилось под колпаком у МГБ. Тимуск уверяет, что знает это доподлинно, хотя уличающих Ребане документов в руках у журналистов или историков на сей момент нет…»
«Baltic News Servis», дайджест. «Штандартенфюрер Ребане — полковник Исаев?»:
«На следующий день после того, как отгремел салют над могилой командира 20-й Эстонской дивизии СС, взорвалась „бомба“. Газета „Постимеес“ опубликовала интервью с бывшим сотрудником КГБ Эстонии. Он утверждает, что герой борьбы с большевизмом с 1941 года был агентом НКВД и оставался на службе советской госбезопасности всю свою активную жизнь.
Штандартенфюрер СС А. Ребане руководил в 40-е — 50-е годы засылкой агентов в Эстонию по заданию английской разведки, предварительно согласовывая все операции со своим московским начальством. Всех шпионов советская контрразведка „вела“ с первых их шагов по прибалтийской земле. Конфуз был так велик, что англичане отправили Ребане на досрочную пенсию. Сомнения в „чистоте“ эстонского героя возникали и раньше. Ему одному из немногих кадровых офицеров эстонской армии удалось избежать расстрела или Сибири в 1940 году после аннексии Советским Союзом Эстонии. По официальной версии, ему просто очень повезло. Старший лейтенант Ребане, сняв погоны, спокойно работал строительным рабочим в Таллине вплоть до самого прихода немцев в 1941 году. Статья в „Постимеес“ дает этому чудесному избавлению от репрессий другое объяснение.
Был ли штандартенфюрер Ребане агентом НКВД или просто враги эстонских патриотов пытаются замарать грязью одну из немногих имеющихся в их распоряжении икон, уже вряд ли станет точно известно…»
Ну, это газетчики должны опираться на установленные факты, а нам, литераторам, они ни к чему. Чем меньше фактов, тем свободнее полет фантазии. Я настрочил заявку, заключил с издательством «Олимп» договор и засел за роман. Но уже через полгода понял, что сюжет в одну книгу ну никаких не влезает, нужна вторая. Генеральный директор «Олимпа» Каминский идею дилогии одобрил, я сдал первую часть и принялся за вторую. Но тут позвонили из издательства:
— Зайдите в АСТ, у менеджера по продажам есть замечания.
(«Олимп» тогда входил в состав АСТ на правах агентства — работали с авторами, готовили рукописи, делали оригинал-макеты. АСТ издавало книги и главное — продавало. Отдел продаж играет в книгоиздании главную роль.)
Прихожу. Старший менеджер по продажам, холеный молодой человек в синем блейзере от Хуго Босса или Гуччи, с золотым «Роллексом», разговаривает по мобильнику. На столе флажок на круглой подставке: «Ударник капиталистического труда». Так надо понимать, для прикола. Увидел меня, бросает в трубку:
— Перезвоню через три минуты, ко мне тут писатель пришел.
Стало даже интересно: что он успеет мне сказать за три минуты? Однако, успел:
— Роман ничего. Но у вас все события происходят в Эстонии. Русский читатель это не купит. Перенесите действие в Россию.
— В Россию — куда? — удивился я. — В каком русском городе могут устроить торжественное перезахоронение эсэсовца?
— Отказываетесь переделывать?
— Не отказываюсь. Но хочу понять. Куда перенести действие? В Смоленск? В Мухосранск? В деревню Парашино Калязинского района? Мне нетрудно, только скажите куда.
— Тогда мы не будем издавать книгу.
— Да и хрен с вами.
В советские времена это было бы для автора катастрофой. Издательств — раз-два и обчелся, в каждом многолетние очереди из своих. Но, слава Богу, времена уже были другие. Я распечатал рукопись в трех экземплярах и отвез в три издательства. Через неделю все три сказали «Берем», а еще через месяц первая книга дилогии под названием «Заговор патриотов» вышла в «Вагриусе». В серии «Сделано в России», где уже были изданы «Банк», «Кафедра», «Супермаркет» и еще несколько романов а ля Хейли. Я не понимал, какое отношение к этой серии имеет моя эстонская история, но хозяин — барин: несерийные книги очень неохотно берет торговля.
Месяца через три я сдал вторую книгу дилогии и случайно оказался участником совещания в узком кругу под председательством коммерческого директора «Вагриуса» Ильницкого. Обсуждалась проблема: почему серия «Сделано в России» плохо продается. Присутствовали главный редактор, зав. редакцией и ведущий редактор серии. Валили, как всегда, на плохую рекламу, даже на задержку зарплат бюджетникам, из-за чего бедные бюджетники не имеют возможности покупать книги. И черт меня потянул за язык. «Мы не о том говорим, — поделился я своими соображениями. — Начинать нужно с другого конца. Парадокс в том, что из всех присутствующих только один человек читал все книги серии. Это я». Так оно и было: штатные редакторы читали книги, которые они вели, зав. редакцией просматривал рукописи после нештатной редактуры, а коммерческий директор довольствовался устными отзывами.
— Вы хотите сказать, что прочитали все четырнадцать книг? — усомнился Ильницкий.
— Все шестнадцать, — подтвердил я, даже не подозревая, какую яму рою самому себе.
— А не затруднит вас сделать по ним что-то вроде рейтинга?
— Не затруднит.
Через два дня рейтинг был готов. Никаких трудностей это не составило. Незадолго до этого, занявшись жанровой литературой, я обнаружил, что забываю содержание большинства книг едва ли не раньше, чем дочитываю. Поэтому взял за правило фиксировать парой строк. Типа: «Толстой, „Анна Каренина“. Дама из высшего общества влюбилась в офицера, он к ней охладел, она бросилась под поезд. Талантливо, но длинновато». По этим записям я и рассортировал «Сделано в России»:
***** — очень интересно. (Пять звезд получила только одна книга — «Большая пайка» Дубова, которую на самом деле по материалам Дубова написал один из редакторов «Вагриуса». По ней был позже снят фильм «Олигарх». Фильма не видел, но роман в своем роде замечательный.)
**** — интересно.
*** — любопытно.
** — можно читать, можно не читать.
* — лучше не читать.
Своему роману из присущей мне скромности я дал четыре звезды, но честно оговорился, что он в серии — не пришей кобыле хвост. Из шестнадцати книг серии интересными были штук шесть. Но весь фокус состоял в том, в каком порядке они выходили. Вот в каком:
**
**
***
*
****
*
Когда рейтинг лег на стол коммерческому директору, мне даже не пришлось спрашивать его, понимает ли он теперь, почему серия не продается. Ильницкий сухо поблагодарил меня и скрылся в кабинете генерального директора Скарондаева. (В одном из романов Пелевина он фигурирует как Сракондаев.) Понимал. Читателю, не знающего тонкостей книгоиздания, нужны объяснения. Редакторы «Вагриуса» люди очень профессиональные, а серия провалилась, потому что была допущена идиотская ошибка в стратегии. Что нужно, чтобы серию читали (и покупали)? Начать с самых лучших книг, хотя бы четырехзвездных. Потом можно дать трехзвездную. И лишь когда серия прижилась, можно разбавлять тем, что есть. Если же начать с говна, как это и было сделано, уже третью книгу никто не купит.