Страница:
На следующее утро позвонила моя редактрисса:
— Что вы наделали, Виктор?!
— Что я наделал?
— Серия «Сделано в России» закрыта, все рукописи из плана выброшены!
— То есть как?
— А вот так!
— А как же вторая книга моей дилогии?
— Так же! О чем я вам и толкую!
На этом мое сотрудничество с «Вагриусом» кончилось. Смотрели на меня в издательстве, как на врага. Потому что, кроме «Сделано в России», были закрыты и еще какие-то серии, а редакторов обязали каждую новую книгу сопровождать бизнес-планом, в чем они ни уха, ни рыла не понимали. Дальними последствиями моей самодеятельности (или просто так совпало) была ревизия коммерческой деятельности «Вагриуса», которая обнаружила неликвидных книг на 18 миллионов долларов. Скарондаева уволили тут же, позже ушли и Ильницкого. А моя рукопись так и зависла. Что доказало верность правила «Инициатива наказуема».
Об этом я и рассказал Лене Д. из нового издательства «Пальмира».
— Пришлите книги, — попросила она. — Перешлем хозяину в Торонто. Он всегда сам решает, что издавать.
— Почему в Торонто?
— Там штаб-квартира его компании. «Пальмира» — международный холдинг. Издательство часть компании. Далеко не главная.
Послал, почему нет? И как в болото, без всплеска. А между тем время шло, жизнь подбрасывала мелкие сюжеты. В один прекрасный вечер неизвестные злоумышленники до полусмерти избили в лифте старшего менеджера по продажам АСТ и раскроили ему кастетом череп. Насчет кастета они, конечно, погорячились, как-то негуманно, можно было бы и без этого. «Ударник капиталистического труда» надолго попал в больницу. Этим воспользовался «Олимп» и еще раз подсунул АСТ первую книгу моей дилогии. На этот раз место действия никаких возражений не вызвало.
— Давай вторую книгу, — распорядился Каминский. — Сразу запускаем в работу.
Помятуя об очень хороших условиях «Пальмиры», я тянул сколько мог. «Пальмира» упорно молчала. Наконец сдался, отправил рукопись в «Олимп». И надо же было так случиться, что буквально в тот же вечер позвонила Лена и радостно сообщила:
— Живову книги понравились, будем издавать. Завтра утром он прилетает в Москву, хочет встретиться с вами.
— Кто такой Живов?
— Хозяин «Пальмиры».
— Он прилетает специально, чтобы встретиться со мной?
— Нет, что вы. Он бывает в Москве примерно раз в месяц. Заодно решает издательские дела. Завтра в шестнадцать. Сможете приехать?
— Смогу, почему не смогу…
Ехать мне в «Пальмиру» было не с чем, но у меня язык не повернулся сказать об этом. Ладно, подумал, потом скажу. Познакомимся, а там, глядишь, какие-нибудь совместные идеи возникнут. И я поехал, не подозревая, что вступаю в совершенно новую для меня полосу жизни.
«Пальмира» арендовала офис у приборостроительного завода недалеко от Комсомольского проспекта. Никакого строительства приборов я не заметил, от завода осталась только проходная с вертушкой и вахтером, который строго требовал пропуск, но пропускал и так. Офис тесноватый, но вполне современный: евроремонт, вышколенная секретарша. Пока мы с Леной курили перед совещанием в темном предбаннике, она рассказала, что знала, о владельце «Пальмиры». Вадим Живов. Коренной москвич. В Канаде давно. Компания очень серьезная — оптовая торговля обувью, какими-то лекарствами. Издательство создал года два назад. Говорили, сначала хотел купить «Вагриус», но почему-то не получилось. Платит редакторам хорошо, но работать с ним трудно. Современную литературу знает плохо, никогда нельзя сказать, что ему понравится, а что нет. Даже не понятно, на кой черт ему издательство.
Живов оказался худощавым моложавым человеком, как мне показалось — лет тридцати пяти. Потом я узнал, что ошибся — ему было тридцать девять. Сдержанный, довольно закрытый. Кроме меня и Лены, в кабинете был еще один маленький человек по фамилии Урушадзе (сейчас он занимает странную должность генерального директора литературной премии «Большая книга»). А тогда в отсутствии Живова руководил издательством.
— Мне понравилась ваш книги, — благожелательно сказал Живов. — Надеюсь, вы станете нашим автором.
— Хотелось бы, — ответил я. — Но права на дилогию я уже отдал «Олимпу».
От его благожелательности не осталось и следа.
— Почему я узнаю об этом только сейчас?
Вопрос был обращен к Урушадзе, тот суровым жестом переадресовал его Лене. Она сидела ни жива, ни мертва. Пришлось поспешить ей на помощь:
— Я ждал вашего решения два месяца. Больше не мог. Вы опоздали на три часа.
— Понял. Извините за беспокойство. Спасибо.
На этом совещание закончилось. На Лену было жалко смотреть. Но уже на следующее утро она позвонила с радостным изумлением:
— Что происходит? Вчера я была уверена, что Урушадзе меня уволит. Сегодня он сама любезность, благодарит, что привела такого интересного автора. В чем дело?
Я отшутился:
— Наверное, он понял за ночь, что вы привели действительно интересного автора.
На самом деле причина была в другом. При всей краткости нашего знакомства Живов меня заинтересовал. Человек жесткий, очень успешный предприниматель, зачем ему связываться с таким неверным делом как книгоиздание? Ответ напрашивался сам собой: бизнес приелся, душа просит чего-то другого. В тот же вечер я послал ему е-мейл:
«Вадим, у меня создалось впечатление, что прежние жизненные приоритеты утратили для Вас привлекательность, и Вы ищете возможности реализоваться в интеллектуальном плане. Почему бы Вам не написать книгу о себе? У меня немалый опыт работы с такими книгами. Уверен, что Вам есть что рассказать. Как Вы на это?»Ответ пришел через полчаса:
«А что, забавно. Писатель из меня никакой, но рассказчик вроде бы ничего. Давайте попробуем».И почти на два года я погрузился в чужую жизнь.
С чем это сравнить? С тем, как после 91-го года мы проснулись в другой стране и выживали, как во внезапной оккупации или вынужденной эмиграции? Нет, пожалуй. Все выживали, кто как мог, но в общем похоже, ничего нового я рассказать не смогу. Как меня захватили в плен инопланетяне и вот, вернувшись, я рассказываю, какие у них усики и присоски? Тоже нет. Два года я прожил жизнью другого человека, не похожего на меня, как инопланетянин, не похожего на всех людей, которых я узнал за свои немалые годы. Но он не был инопланетянином, он был наш, рожденный той же землей, что и я, выросший в той же Москве, но в генах его как-то не так повернулась какая-то хромосома, и получился характер, который я даже не знаю, с кем сравнить. С Демидовым, с Морозовым? Такие характеры русская земля рождала постоянно. Но в советские времена они глохли, как семена на асфальте. Но вдруг попали на влажную почву, взрыхленную перестройкой, и дали новую генерацию людей, без которых невозможно представить нынешнюю Россию. Они не покупают футбольных клубов и стометровых яхт, их имена не значатся в списках «Форбса», их состояния не измеряются миллиардами долларов. В лучшем случае — миллионами. Они — предприниматели. В прямом смысле этого слова. Предприимчивые люди, с нуля создавшие свое дело, умело им управляющие, твердо противостоящие всем угрозам свободного российского рынка — от бандитских наездов до чиновничьего произвола. Вот таким человеком и был Вадим Живов.
Чтобы написать книгу, ее нужно сначала придумать. У меня в жизни был забавный эпизод, который так и лежал в памяти, дожидаясь своего часа. Однажды мы, писательская группа туристов, ждали в аэропорту Франкфурта-на-Майне, когда объявят регистрацию на рейс до Москвы. Шла посадка на Нью-Йорк. Какие-то иностранные люди уплывали по эскалатору вниз. Вдруг дама из нашей группы в ужасе закричала:
— Смотрите-смотрите! Это Левашов! Куда он?!
И верно: на эскалатор ступил человек, так похожий на меня, что я чуть было не поверил, что это я: с такой же прической, в таком же кожаном пиджаке, с таким же кейсом.
— Он в Нью-Йорк! — заходилась дама. — Остановите его! Что же вы стоите? Остановите!
В группе заволновались. Год был 85-й. Времена вегетарианские, но все же невозвращение писателя грозило руководителю группы крупными неприятностями, а рядовым членам мелкими. Между тем «Левашов» спокойно себе скрылся из виду.
— Успокойтесь, — сказал я даме. — Это не я. Я вот он, тут.
— Да? И верно! — обрадовалась она. — Как вы нас напугали!
Посмеялись, несколько нервно. А мне подумалось: а если бы это был действительно я? Как бы сложилась моя судьба там, в Нью-Йорке? И как сочетались бы судьбы моего двойника, преодолевшего притяжение России, и меня, оставшегося?
— Название книги «Двойник», — объяснил я Живову дня через два, когда мы снова встретились в офисе «Пальмиры», уже один на один. — Основной сюжет — ваша судьба со всеми ее перипетиями.
— А кто двойник?
— Тот, кто остался. Может быть, я. Или кто-то еще. Пока не знаю.
— Интересно, — подумав, сказал он. — Как будем работать?
— Да так и будем: вы рассказываете, я слушаю. Знаю, что времени у вас немного. Но есть электронная почта.
Он не был бы деловым человеком, если бы не спросил:
— Сколько вы хотите получить за свою работу?
— Много, — честно ответил я. — Но об этом говорить рано. Сначала давайте поработаем. Может, ничего и не получится.
Ответ, похоже, ему понравился.
— Договорились.
Так мы и работали. Бывая в Москве, он приезжал ко мне в Малаховку, в остальное время обменивались электронными письмами. Рассказчиком он оказался хорошим, его память хранила неимоверное количество историй, связанных с его бизнесом и бизнесом его знакомых. Каждый раз после трех-четырехчасового разговора, на больше меня не хватало, я долго еще переваривал полученную информацию, отбирая то, что годится для книги.
Судьба этого поколения российских предпринимателей — тех, кому сегодня сорок или около того, — складывалась по-разному. Общим, пожалуй, была несмиренность с равенством во всеобщей скудости (чтобы не сказать — в нищете) советской жизни, которая сегодня многим кажется золотым веком. Эти ребята рано поняли, что свободу дают только деньги.
Семья Живовых была относительно благополучной. Отец — профессор в московском ВУЗе, мать — доцент. Отец умер, когда Вадиму было четырнадцать лет. Зарплаты матери вполне хватало на то, чтобы прокормить и одеть сыновей — Вадима и его старшего брата Ярослава. Но смерть мужа обострила в ней страх перед нищетой, пережитой в молодости. В 1932 году родителей матери, зажиточных псковских крестьян, раскулачили, потом посадили. Она оказалась в детдоме в Иркутской области, окончила техникум, работала электриком на шахте «Александровская», где добывали мышьяк. Заболела туберкулезом, чудом вылечилась, поступила в московский институт, в котором читал лекции профессор Живов. С замужеством пришла материальная обеспеченность, но призрак голода преследовал ее всю жизнь. Даже защитив кандидатскую диссертацию, постоянно занималась разными приработками: шила на продажу шапки из кроличьего меха, вязала по заказам трикотажные вещи на специальной машине, сотнями покупала на Птичьем рынке по пять копеек инкубаторских цыплят и выращивала их на даче. В сыновьях она воспитывала самостоятельность, как бы приуготовляя их к жестокости лежащей перед ними жизни.
Вадим сказал, что пойдет работать на «Москабель» — там нужны прессовщики, он узнал. Мать одобрила. Решение сына ей понравилось, но она и виду не подала. Детство кончилось. В пять утра требовательно гремел будильник, с шести до девяти — смена в изолировочном цеху «Москабеля», к десяти Вадим успевал ко второму уроку в школе. Так и получилось, что английскую спецшколу он окончил, как тогда говорили, без отрыва от производства.
Все пять институтских лет (он поступил в МАИ, где учился старший брат), Вадим получал повышенную стипендию. Для него это был вопрос не престижа, а материальной независимости. Нельзя было и помыслить попросить у матери денег на карманные расходы — нарвешься лишь на презрительный взгляд. Зарабатывал сам — литейщиком, штамповщиком, сортировщиком на «Москабеле», ночным сторожем, уборщиком. Однажды в случайном разговоре в пивной прослышал про мытье окон в магазинах, платят вроде неплохо. Взял справочник, начал обзванивать магазины. В десятом сказали: приезжайте. За два дня заработал восемьдесят рублей — две стипендии. Сделал инструменты из гидровакуумной резины, ребята с химфака МГУ подсказали состав моющего раствора. Собрал бригаду, позвал в нее альпинистов из институтской секции — мытье окон в «высотках» было самой дорогой работой. Дело пошло. За лето Вадим зарабатывал по пять-шесть тысяч рублей чистыми. По тем временам, когда зарплата в двести рублей считалась приличной, деньги немалые. Но взятого в учебе уровня не снижал. Это было бы расхлябанностью, а расхлябанности он себе не прощал. Уже тогда понял: если хочешь чего-то в жизни добиться, нужно вкалывать, а не валяться на диване. Он не мог бы сказать, чего хочет добиться, но твердо знал, что это будут большие деньги, а не те гроши, которые он зарабатывает на мойке окон. Такие большие, чтобы о них не думать.
Всегда интересно, как наши успешные предприниматели заработали свой стартовый капитал. В этом интересе присутствует не то чтобы ревность, но как бы некий укор судьбе: почему они смогли, а я нет, что за несправедливость? Ведь начинали одинаково, с нуля, отмена запрета на частнопредпринимательскую деятельность была для всех, закон о кооперативах тоже для всех. Почему же они, суки, жируют, а я с трудом дотягиваю от получки до получки? Почему? Потому. Удача — дама капризная, она не любит ленивых и слабовольных.
Уже через год после окончания института Вадим возглавлял многопрофильный кооператив «Контингент». В нем были четыре хозрасчетных участка по мойке окон в магазинах и учреждениях, бригада альпинистов, обслуживающая высотные здания, четыре ремонтно-строительных подразделения. К 1989 году на счету «Контингента» было два миллиона рублей, свою часть прибыли Вадим складывал в раскладную тахту, в ящик для белья, он уже закрывался с трудом.
Но не это принесло главные деньги. Оставив кооператив на брата, вместе с двумя компаньонами Вадим ввязался в очень рискованную авантюру с видеокассетами. В Сингапуре кассета стоила два доллара, в московских комиссионках уходила по 90 рублей, по тогдашним ценам черного рынка — почти по пять долларов. Навар — три доллара с кассеты. Игра стоила свеч. Компаньоны взяли в коммерческих банках краткосрочный кредит в сто миллионов рублей, через СП превратили его в пять миллионов долларов.
Отдельными траншами отправляли валюту в Торонто на счет фирмы Гольденберга, пять лет назад эмигрировавшего в Канаду, старого друга одного из компаньонов (в книге я назвал его Тольцем). За три процента с оборота он перечислял деньги в Гонконг и Сингапур, оттуда контейнеры с видеокассетами доставлялись морем в порт Восточный в Находке, перевозились на военную базу «Воздвиженка», перегружались в трюмы «Антеев» и «Русланов» советской военно-транспортной авиации и заканчивали свой путь на аэродроме в подмосковном Чкаловском. Здесь груз принимали Вадим и Тольц и распределяли по оптовикам. Третий компаньон безвылазно сидел в Воздвиженке. Горючки не хватало, он подогревал нужных людей, самолеты заправляли из стратегических резервов штаба Дальней транспортной авиации ВВС.
Все крутилось, как фильм, запущенный пьяным киномехаником со скоростью не двадцать четыре кадра в минуту, а все сто. За всем нужен был глаз да глаз: контейнеры воровали, привлеченное запахом больших денег жулье, прикидываясь оптовиками, пыталось всучить фальшивые платежки, летчики и солдаты аэродромной охраны при каждом удобном случае норовили распотрошить коробки и унести за пазухой с десяток-другой кассет. И катастрофически затягивались сроки. Подходило время возврата кредита, а все деньги компаньонов были в обороте. А банкиры были люди серьезные, включат счетчик, и от них не спрячешься даже у африканского слона в жопе.
Не обходилось без курьезов. В один из дней ожидали большую партию электронных часов, закупленных в Сингапуре. Часы пользовались не меньшим спросом, чем видеокассеты, а прибыль приносили даже большую. Груз должен был прибыть на самолете «Аэрофлота», следующим из Сингапура в Москву с промежуточной посадкой в Дубаи. Самолет ждали утром, но посадку в аэропорту Внуково «Ил-86» совершил лишь во второй половине дня. Вадим и Тольц, встречавшие рейс, дождались, когда высадят пассажиров, и на «рафике» дежурного отдела перевозок направились к стоянке, чтобы проследить за разгрузкой. И уже издали заметили необычную суету возле самолета. Трюм были закрыт, под ним толпились грузчики, возбужденно размахивали руками.
— Какого черта, почему не работаете? — напустился на них дежурный.
— Там лев! Лев там! — загалдели работяги. — Лев, в трюме!
— Что вы несете? Какой, к хренам, лев?!
— Настоящий! Живой! Послушай, командир, сам послушай!
Их трюма донесся свирепый, леденящий душу львиный рык.
— Блин! — ошарашенно сказал дежурный. — Двадцать лет работаю, никогда такого не видел! Откуда там взялся лев?
Как выяснилось, во время посадки в Дубаи в трюм загрузили зверинец «Госцирка», завершивший неудачные гастроли в Арабских Эмиратах. То ли опасаясь начальственной кары, то ли просто воспользовавшись случаем, дрессировщик сбежал, голодные звери провели несколько часов в грохочущем самолетном чреве. Каким-то образом обезумевший от грохота, голода и жажды лев открыл клетку и метался по трюму.
Пока связывались с «Госцирком», пока ждали ветеринаров, пока те усыпляли льва выстрелом капсулой со снотворным, прошло часов пять. Но и после этого разгрузка не началась. Работяги сунулись в трюм и тут же высыпали из него, мерзко матерясь и отплевываясь. В трюме стояла резкая, выворачивающая наизнанку вонь. Никогда раньше и никогда позже Вадиму не приходилось нюхать ничего подобного. От стресса у льва расстроился желудок, весь груз, в том числе и картонные упаковки с электронными часами, были залиты ядовитым львиным поносом. Кое-как, после угроз дежурного уволить всех к такой матери, трюм разгрузили, часы перевезли на склад. Нечего было и думать отправлять их в таком виде оптовикам. Но мыть ящики желающих не нашлось ни за какие деньги. Пришлось Вадиму и Тольцу заниматься этим самим. Обмотав рты тряпками, два российских (вернее, тогда еще советских) бизнесмена, ворочавшие сотнями миллионов рублей и миллионами долларов, до глубокой ночи смывали с коробок львиный понос.
Об этом Вадим рассказывал с усмешкой, но тогда было не до смеха. Счет шел уже на дни. И все же успели: вернули кредит и подбили бабки. Чистой прибыли оказалось около трех миллионов долларов. По миллиону на брата. Удача иногда благоволит к тем, кто не боится рисковать.
Через некоторое время рынок видеокассет насытился, компаньоны начали думать о другом бизнесе. Остановились на обуви.
— Почему не на нефти? — спросил я. — Были бы сейчас, как Абрамович.
— Или как Ходорковский. Стремное дело. Нефть — сплошные откаты. И никогда не знаешь, когда тебя подставят или сдадут. А на обувь спрос постоянный, инфраструктура не требует капитальных затрат. И в этом бизнесе можно спать спокойно.
После изучения специализированных изданий и всех каталогов, какие удалось достать, стало ясно, что дело может быть прибыльным. Особенно если работать не с дорогими фирмами вроде итальянской «Бруно Магли» или западногерманской «Саламандер», а с поставщиками из Югославии или Чехословакии. Как выяснилось, очень качественную и сравнительно дешевую обувь шили в Южной Азии и особенно в Бразилии. Но Сан-Пауло и Новый Гамбург, центры бразильской обувной промышленности, были практически недосягаемы, поэтому решили начать с Европы. Провели переговоры с московским представителем чехословацкий фирмы «Батя», подписали контракт. И тут наткнулись на совершенно неожиданное препятствие: Гольденберг отказался переводить предоплату за обувь, заявив в телефонном разговоре с Тольцем, что компаньоны занимаются ерундой. Сейчас есть возможность закупить большую партию видеокассет по полтора доллара, этим и нужно заниматься.
Вадиму и раньше не нравилось, что компаньоны не вполне контролируют ситуацию. В сущности, они вообще ее не контролировали, так как вся прибыль аккумулировалась на счету фирмы Гольденберга. Тольц уверял, что нет никаких оснований сомневаться в его порядочности. Они вместе учились в институте, дружили семьями, даже их дачи были рядом. Сотрудничество с московскими компаньонами было для Гольденберга очень выгодным. Все переводы он осуществлял в срок, а случавшиеся небольшие задержки легко объяснялись тем, что он прокручивал в своей фирме оказавшиеся в его распоряжении средства. Дело житейское. Но сам факт зависимости от канадского партнера рождал у Вадима ощущение постоянного дискомфорта. И вот сбылись его самые худшие предположения.
Компаньоны вылетели в Торонто. Об этой поездке Вадим рассказывал неохотно. Чувствуя себя надежно защищенным демократическими канадскими законами, Гольденберг повел себя нагло. Заявил:
— Сегодня утром я еще раз посмотрел наш контракт по последней поставке. Вы, полагаю, его помните. Нет? Тогда напомню. В качестве предоплаты за два с половиной миллиона видеокассет вы перечислили на мой счет семь с половиной миллионов долларов. Из расчета по три доллара за кассету. Правильно? Значит, это не я вам должен, а вы мне должны мои три процента с оборота! Вы можете сказать, что три доллара за кассету — цифра фиктивная. Она поставлена, чтобы свести прибыль к нулю и тем самым уклониться от уплаты налогов. Но это вы можете сказать мне, и я с вами соглашусь. А что вы скажете в суде? Так о каких же ваших деньгах мы говорим? Где они, ваши деньги? Их нет!
— Странно, — заметил я. — Как вы вообще могли доверить семь с половиной миллионов долларов незнакомому человеку?
— Время было такое. Бизнес на доверии. Оно быстро закончилось.
— Что произошло с этими бабками?
— Он их вернул. Перечислил на наш счет в Royal Bank of Canada. На них я открыл «Пальмиру».
— Как вам это удалось?
— Я его уговорил.
Распространяться о подробностях он решительно отказался, так что в романе мне самому пришлось придумывать, как развязать этот сюжетный узел. Прочитав эту главку, Вадим хмуро усмехнулся, но возражать не стал.
Все поступки деловых людей предопределяются интересами дела. Мой герой в этом смысле не исключение. Даже необходимость эмиграции в Канаду возникла как бы сама собой. Он не верил в горбачевскую перестройку. Все время было ощущение, что она вот-вот кончится. Приходило понимание того, что невозможно вести серьезный бизнес в Москве из самой Москвы. Его можно вести только из-за границы, где ты надежно защищен от экспроприаций и национализаций, на которые так падки большевики. Это со своими можно делать что хочешь, а поди тронь западного бизнесмена, неприятностей не оберешься. И чем больше Вадим об этом думал, тем явственнее вырисовывалась необходимость иметь на Западе человека, в котором можно быть уверенным на все сто процентов. А таким человеком был только он сам.
Обувной бизнес в России, где в дефиците было все, оказался довольно прибыльным, но спокойного сна не получалось. В середине 90-х, когда заговорили о контрактной армии, в Управлении тылом Минобороны решили одеть и обуть будущих контрактников, как американских коммандос. Госзаказ на два миллиона пар обуви — о таком контракте можно было только мечтать. Когда же стали известны условия, у компаньонов вообще голова пошла кругом. Управление тылом объявило закупочную цену: двадцать пять долларов за пару. Хорошие кожаные ботинки можно было сшить за двенадцать долларов. Двадцать шесть миллионов прибыли — было за что бороться.
Вадим прекрасно понимал, что получить этот подряд будет очень непросто. «Пальмира» уже занимала прочные позиции на российском рынке, имела крепкую производственную базу и была вполне способна выполнить даже такой масштабный заказ. Но при выборе подрядчика это вряд ли будет иметь решающее значение. Не отщипнуть от такого куска — это противоречило бы всем традициям российского чиновничества, и военные в этом смысле не были исключением. Весь вопрос состоял в том, каким будет откат.
По техническим условиям Управления мастера из экспериментальной мастерской «Пальмиры» сшили несколько пар обуви. Образцы привели полковника, который в Управлении занимался контрактом, в восхищение. Он бегал по кабинетам и всем показывал, в каких ботинках скоро будут щеголять наши солдаты и офицеры. Одну пару опломбировали и запаяли в целлофан, как эталон, другие отправили экспертам. Экспертиз было множество, получение каждого сертификата стоило денег. Гигиенический — пятнадцать центов с пары, носкость — двенадцать, влагоупорность — шесть, вентиляционность — шесть, еще какие-то холеры. Полковник намекал, что экспертам неплохо бы забашлять прямо сейчас, но Вадим твердо стоял на своем: после подписания контракта, ни цента раньше.