Страница:
Паренек кивнул.
– Еще до чумы, да?
Снова кивок.
– Даже так? А скажи-ка, милый мальчик… ты ведь не сейчас лишился родителей?
Глядя себе под ноги, малыш едва заметно покачал головой.
– То есть у тебя уже имеется опыт самостоятельной жизни? Тут нечего стыдиться, дитя мое, – вкрадчиво заговорил Учитель, заметив колебания ребенка. – Наоборот, это поможет тебе заслужить всеобщее уважение у нас на холме. Если, конечно, ты на деле докажешь свои таланты.
Вместо ответа Ламора вытащил что-то из-под своих лохмотьев и протянул старику. Тот с удивлением посмотрел на два маленьких дешевых кошелька, которые легли ему на ладонь – засаленные, из толстой негнущейся кожи, затянутые грубыми шнурками.
– Где ты их взял? – спросил он.
– У стражников, – тихонько отозвался Локки. – Некоторые из них были так добры, что несли нас на руках.
Учитель отпрянул, будто его ужалила гадюка, и недоверчиво уставился на кошельки.
– Ты вытащил их у герцогских стражников?! У «желтых курток»?!
Локки снова кивнул – на этот раз гораздо бодрее.
– Ну да. Я же говорю: они брали нас на руки и несли.
– О боги! – прошептал Учитель. – Да ты можешь закопать всех, кто обитает здесь, Локки-в-честь-отца-Ламора! Очень даже легко!
– Представь, этот мелкий нахальный гаденыш нарушил Тайный Договор в первый же вечер, как появился у меня! – сокрушался Учитель.
Они с удобством устроились в садике Безглазого Священника, разбитом на крыше храма. Учитель держал в руке просмоленную кожаную кружку с вином. Вино было совершенно омерзительное – перестоявшая кислятина, чуть ли не уксус, и он усматривал в этом тайный знак: погоди радоваться, еще ничего не решено.
– Такого никогда не бывало, ни до, ни после того…
– Значит, кто-то научил его чистить карманы, но не объяснил про неприкосновенность «желтых курток». – Отец Цепп скривил губы. – Любопытно… в самом деле любопытно. Наш дорогой капа Барсави будет в совершеннейшем восторге от подобного экземпляра.
– И что интересно, я так и не выяснил, кто же это был! Мальчишка настаивает, что научился сам. Но пусть пытается впихнуть это дерьмо кому-нибудь другому. Прости, игрушками пятилетним сорванцам обычно служат полудохлые рыбешки и сухой коровий навоз. Подобный материал отнюдь не приспособлен для того, чтобы развивать ловкость рук малолетних воришек.
– И что ты сделал с этими кошельками?
– Что-что?! Стрелой понесся обратно на Огневую заставу, целовал им каблуки и лизал задницы до тех пор, пока губы не почернели. Пришлось объяснять капитану, что во всем виноват один из новеньких. Мол, мальчишка совсем зеленый и пока не выучил, что к чему у нас в Каморре. Я же, как только узнал, поспешил принести кошельки обратно, да не просто так, а с возмещением за ущерб… нижайше прошу прощения и рассчитываю на милосердие господина капитана… ну и так далее.
– И как, они согласились?
– Знаешь ли, Цепп, деньги настраивают человека на миролюбивый лад. Их треклятые кошельки едва ли не лопались от моего кровного серебра. А затем еще пришлось дать на выпивку каждому из патрульных, причем хорошо дать, чтобы хватило на всю неделю, и униженно просить пропустить по стаканчику за здоровье капы Барсави. На том и столковались. Решили, что, конечно же, не стоит докучать ему рассказом о том, как обделался его верноподданный Учитель с пятилетним нарушителем Договора.
– Так-так… – протянул Безглазый Священник. – И все это, значит, произошло в первый же вечер твоего знакомства с моим неожиданным сокровищем?
– Мне так приятно слышать, как ты называешь своим этого маленького мерзавца! Просто музыка для ушей! Потому что я и в самом деле не знаю, как быть, Цепп. У меня бывали дети, которым нравилось воровать. Попадались такие, которым все едино – воруй, не воруй… Были и такие, которые волей-неволей смирялись, поскольку знали, что ничего другого они делать не умеют. Но никогда еще – в буквальном смысле никогда, хрен ему в душу! – я не встречал ребенка, столь жадного до воровства. Уверяю тебя, если он будет лежать с порванным брюхом, а к нему придет лекарь, то и тогда этот паршивец Ламора предпочтет стянуть у него иголку с ниткой и сдохнет, довольный собой. Он… он ЧЕРЕСЧУР вор.
– Чересчур вор… – задумчиво повторил Безглазый Священник. – Никак не ожидал услышать такую жалобу от человека, который натаскивает юных карманников.
– Можешь смеяться, но я тоже не ожидал, что когда-нибудь ее выскажу, – мрачно заметил Учитель.
Проходили месяцы. На смену Парфису пришел Фестал, его, в свою очередь, сменил Аурим. Летние грозы миновали, уступив место зимним затяжным дождям. Семьдесят седьмой год Гандоло превратился в семьдесят седьмой год Моргайте, Отца города, Повелителя петли и лопаты.
Ряды сироток из Огневого района, пришедших на Сумеречный холм, заметно поредели. Семеро из них, не слишком преуспевших в «деликатных и необычных» заданиях Учителя, окончили свои дни на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Обычное дело; уцелевшие счастливчики были слишком заняты собственными деликатными и необычными занятиями, чтобы заметить исчезновение товарищей.
Вскоре Локки выяснил, что кладбищенская коммуна делится на две неравноценных категории – «уличных» и «форточников». Последние были небольшой группой избранных и трудились после заката. Эти ребята карабкались по крышам и дымоходам, проскальзывали в дома сквозь любые плохо закрытые отверстия и тащили все, что подвернется под руку – от монет и драгоценностей до оставшегося без присмотра окорока.
Мальчишки же и девчонки из «уличных» большими командами работали на улицах и мостах города в дневное время. Те, что постарше и поопытней, «ловцы», обрабатывали карманы и кошельки клиентов, в то время как младшие и неопытные «живцы» отвлекали публику – ревели по якобы пропавшей мамаше, разыгрывали приступы всяческих болезней или попросту метались по улице с истошными криками: «Держи вора!» – тоже действенный прием.
Каждый сиротка, вернувшийся с «дела», тут же становился добычей старших и более сильных товарищей. Ежедневная выручка проходила через руки местных забияк и лишь после этого попадала к Учителю. Тот оценивал добычу каждого работника и ставил подобающую отметку в своем зловещем списке. Учитель ничего не забывал – даром, что список существовал лишь у него в уме. Тот, кто отличился, получал еду, неудачникам же приходилось в тот вечер постараться вдвойне.
Так ночь за ночью Делатель Воров обходил свои владения, нагруженный кошельками, шелковыми платками, ожерельями, срезанными металлическими пуговицами и другими предметами, попавшими в руки «ловцов». Его доверенные лица следили за тем, чтобы никто не увиливал от работы и не утаивал добычу. Тех, кто был замечен или хотя бы заподозрен в подобных грехах, ждала жестокая и немедленная кара. При этом побоям Учитель предпочитал добрую порцию неразбавленного имбирного масла из специальной фляги. Провинившийся должен был выпить ее под насмешливые возгласы товарищей. Каморрское имбирное масло, как прекрасно знал Учитель, было страшной гадостью. Пить его – все равно что глотать тлеющую золу ядовитого дуба.
Строптивцы, не желавшие открывать рот, все равно получали свою порцию – ее вливали им через нос, пока старшие дети держали их. Как правило, хватало одной такой экзекуции, после чего провинившиеся чудесным образом исправлялись.
Со временем даже неудачники с обваренными имбирем языками и распухшим горлом усваивали начатки воровской науки. Учитель постоянно давал своим подопечным указания относительно устройства камзолов, дублетов, курток и поясов – все в свете последних мод. Его ученики безошибочно определяли, что можно срезать, что оторвать, а что следует вытащить ловкими тренированными пальчиками.
– Помните, мои дорогие: вы не должны бросаться в ноги клиенту, подобно бешеным псам, или вцепляться ему в руку, как испуганные дети. Ваш телесный контакт с объектом не должен превышать полсекунды. И даже такой контакт может оказаться слишком долгим… роковым! – Учитель жестом изобразил петлю, накинутую на шею, для пущей убедительности закатив глаза и вывалив наружу язык. – Ваша жизнь или смерть зависит от соблюдения трех священных правил. Прежде всего – убедитесь, что предмет вашей охоты надежно отвлечен; это могут быть наши «живцы» или какой-то случайный переполох – например, драка или пожар. Пожары – просто великолепная оказия в нашем деле, цените их, мои драгоценные! Правило второе: вам следует свести на нет – я не шучу, именно свести на нет! – контакт с вашим клиентом, даже при наличии отвлекающего фактора. – Он выпутался из воображаемой петли и хитро усмехнулся. – И наконец, запомните: как только вы сделали дело, тут же рвите когти. Даже если ваш клиент молчит, как ящик с гвоздями. Чему я учил вас, мои дорогие?
– Тронешь раз – убежишь, – хором проскандировали ученики. – Тронешь дважды – загремишь.
Новые сироты поступали регулярно – по одному, по двое. В свою очередь, ребята постарше каждые три-четыре недели покидали Сумеречный холм, и всякий раз это сопровождалось небольшим торжеством. Локки подозревал в их исчезновениях некое наказание, вроде действа с имбирным маслом. Однако, осознавая свое низкое положение в неофициальной иерархии воровской коммуны, он никогда не задавал вопросов – и никогда не верил тому, что ему говорили.
Что до его практической деятельности, то уже на следующий день после прибытия на холм Локки отправился на улицу в многочисленной ватаге «живцов». К концу второго месяца он настолько продвинулся, что Учитель перевел его в разряд «ловцов» – ощутимый шаг вперед. Как ни странно, мальчишка Ламора не обрадовался этому. Казалось, он предпочел бы остаться в прежней команде.
В нерабочее время, на территории кладбища, он казался угрюмым и нелюдимым, но на улице оживал, выказывая подлинный артистизм в ремесле отвлечения публики. Это он придумал использовать пережеванную апельсиновую мякоть для имитации рвоты. Там, где другие «живцы» попросту хватались за живот и стонали, Локки разыгрывал целые спектакли. Надо было видеть, с каким страдальческим видом он извергал бело-желтую массу под ноги своим жертвам, а порой, будучи в дурном настроении, окатывал ею штаны или подол несчастных.
Еще одним замечательным изобретением Ламоры была сухая ветка, которую он прятал под штаниной, привязав к лодыжке. Когда мальчишка падал на колени, ветка ломалась с громким хрустом. Вкупе с пронзительными воплями это надежно обеспечивало внимание и сочувствие толпы, особенно если падение происходило на проезжей части улицы. Сделав дело, Локки, как правило, избавлялся от назойливых сочувствующих при помощи своих же товарищей. Появлялось двое-трое ребят, которые объявляли, что «отведут беднягу к мамочке», чтобы та могла показать его лекарю. Надо ли говорить, что способность ходить у Локки восстанавливалась чудесным образом, как только мальчишки оказывались за углом?
Он столь быстро и блестяще освоил весь репертуар «живцов», что вскоре Учителю пришлось отвести юного гения в сторону на вторую по счету приватную беседу. Первая состоялась после того, как Локки исхитрился перочинным ножом так подрезать пояс на юбке одной девицы, что та целиком упала наземь к неподдельному восторгу окружающих.
– Послушай меня, ты, Локки-в-честь-отца-Ламора, – веско произнес Учитель. – На сей раз, так и быть, обойдемся без имбирного масла. Но впредь запомни: мне бы очень хотелось, чтобы твои уловки были менее эффектными, но более полезными.
Мальчишка молчал, уставясь себе под ноги.
– Ладно, скажу проще. Ты знаешь, что остальные «живцы» выходят на улицу не работать, а глазеть на тебя? Так вот, в мои планы никак не входит содержание собственного цирка. Поэтому давай договоримся, что ты не будешь отвлекать маленьких бездельников от их работы. Хочешь валять дурака – делай это в одиночестве.
После этого разговора какое-то время все было спокойно.
Затем – через шесть месяцев после своего прибытия на Сумеречный холм – Локки сподобился сжечь дотла знаменитую таверну «Лоза Древних» и спровоцировал санитарную тревогу, которая едва не стерла Муравейник с карты Каморра.
Муравейником называли район трущоб в северной, беднейшей части города. Здесь рельеф местности образовывал что-то вроде просторной чаши глубиной в сорок футов. Террасы, сбегавшие полукруглым амфитеатром, были плотно застроены многоквартирными ночлежками и убогими, без окон и витрин, лавчонками. Стенка подпирала стенку, по склонам змеились узкие улочки, где вряд ли могли разминуться два человека.
«Лоза Древних» приютилась на краю мощеной дороги, которая соединяла Муравейник с остальным городом. Если идти по ней в западном направлении, а затем пересечь каменный мост, попадешь в зеленые лабиринты Мары Каморраццы. Таверна представляла собой чудовищное, покоробившееся от времени трехэтажное строение в переплетении ветхих лестниц. На этих стертых, ненадежных ступеньках свернул себе шею уже не один посетитель. Среди завсегдатаев существовал даже своеобразный тотализатор – кто из пьянчуг окажется следующей жертвой «Лозы Древних»? Хозяева устроили из своего заведения настоящий притон для курильщиков трубок и так называемых «глядельцев» – пропащих наркоманов, которые прямо здесь прилюдно потребляли вожделенное зелье. Обычно, закапав в глаза свое драгоценное снадобье, они без чувств валились на пол и лежали так часами во власти фантастических видений. В это время можно было рыться в их карманах, перекатывать с места на место, использовать как подставку – «гляделец» не реагировал.
Это случилось в самом начале семьдесят седьмого года Моргайте. Под вечер в общий зал «Лозы Древних» ввалился Локки Ламора, жалобно хныча и размазывая по пылающим щекам слезы и сопли. Запекшиеся губы и опухшие глаза довершали набор примет Черного Шепота.
– Прошу вас, добрый господин, – еле слышным голосом обратился Локки к застывшему вышибале. Остальные посетители – местные шлюхи и игроки в кости – прервали свои занятия и в ужасе уставились на него. – Пожалуйста… Мои родители больны, я не знаю, что с ними. Они лежат… я один еще на ногах. Господин, вы должны помочь им! – Он зашмыгал носом. – Пожалуйста…
Всхлипывания мальчишки заглушил отчаянный вопль вышибалы:
– Шепот! Черный Шепот!
То, что произошло потом, правильнее всего было бы назвать паническим и неуправляемым бегством. То, что малыша Локки не растерзали и не затоптали в этой давке, можно объяснить лишь суеверным ужасом, который вызывала у всех его хрупкая фигурка с явными признаками страшной болезни. Брякнулись на столы ненужные кости, карты веером полетели в сторону. Побросав кружки, переворачивая на ходу столы и стулья, посетители ударились в бегство. Из опрокинутых кувшинов потекло на пол дешевое пиво, люди скользили и падали. В воздухе замелькали ножи и дубинки; все стремились поскорее добраться до дверей – любых, лишь бы не тех, в которых стоял и тщетно взывал о помощи несчастный мальчишка. В считанные минуты таверна опустела. В зале осталось лишь несколько бесчувственных «глядельцев», неподвижно валявшихся на полу.
Тогда-то в «Лозу» и ворвались подручные Ламоры – ватага из двенадцати самых быстрых и ловких сорванцов, специально отобранных для данной операции. Они принялись шнырять меж опрокинутых столов, подбирая все хоть сколько-то ценное, что осталось после панического бегства посетителей. Здесь пригоршня забытых монет, там – игральные кости с гранатовыми вкраплениями, а вот совсем неплохой нож… Маленькие мошенники наведались в кладовую и вынесли корзину черствого, но вполне съедобного хлеба, не пренебрегли также куском соленого масла и дюжиной винных бутылок. На все про все Локки положил им полторы минуты; он вел счет в уме и одновременно оттирал с лица не нужный более грим. По истечении этого срока он подал знак, и юные налетчики растворились в ночи.
Над городом уже разносился ритмичный грохот барабанов – тревога! А где-то вдали заслышалось тоскливое, леденящее кровь пение дудок: это приближались герцогские «чайки» – Карантинная служба.
Перепуганные, охваченные паникой обитатели Муравейника высыпали на улицы. Локки и его товарищи с трудом прокладывали себе путь сквозь растущую толпу. Петляя и увертываясь, группками по двое-трое они пробирались домой через окрестности Мары Каморраццы и Угольного канала.
Зато добыча их превзошла все ожидания. Никогда еще сироты Сумрачного холма не видели такой кучи продуктов и всяческих вещей. Больше всего удивило Локки количество изъятых медных полу-баронов – в силу своего возраста мальчишка еще не играл ни в кости, ни в карты и понятия не имел, что во время игры участники обычно выкладывают деньги прямо на стол.
Несколько часов Учитель провел в мрачных размышлениях. Неудивительно – выходка его подопечных имела самые печальные последствия. Кто-то из подвыпивших посетителей случайно поджег «Лозу Древних». До самого заката над городом разносился тревожный бой барабанов. В Муравейнике началась облава, однако мальчишку, послужившего источником переполоха, так и не удалось найти. Сотни охваченных ужасом жителей пытались покинуть район, но не тут-то было: по приказу герцога Никованте стражники блокировали мосты, а на воде снова появились плоскодонки с лучниками. Весь день и часть ночи они курсировали по каналам, ограждающим Муравейник.
На следующее утро Учитель снова пригласил на беседу этого проклятого сопляка.
– Проблема в том, Локки-черт-тебя-побери-Ламора, что ты недостаточно осмотрителен. Ты знаешь, что означает это слово – осмотрительность?
Мальчишка покачал головой.
– Тогда позволь мне объяснить. У сожженной таверны был владелец, который, подобно мне самому, работал на очень важного человека – капу Барсави. Скажу больше: этот самый владелец – как и я сам – платил капе немалые деньги за то, чтобы не иметь никаких неприятностей. И что же выходит? Благодаря тебе он все же получил эти неприятности, хотя заплатил денежки и ничего подобного не ждал! Так вот – ты следишь за моей мыслью, сынок? – такое поведение, в результате которого таверна сгорела дотла, а в городе разразилась напрасная паника, как раз и является противоположностью того, что я называю осмотрительностью. Может, теперь у тебя появились догадки, что означает это слово?
На сей раз Локки счел за благо энергично покивать.
– О да… В прошлый раз, когда ты сделал попытку раньше времени вогнать меня в могилу, я сумел откупиться, но сейчас такой номер не прошел бы – уж больно знатный переполох ты учинил. Прошлым вечером «желтые куртки» отделали дубинками две сотни горожан, прежде чем выяснили, что никто из них не болен Черным Шепотом. Герцог ввел в Муравейник свои чертовы войска и едва не предал огню многострадальный район. Так вот, мой милый, в награду за такие заслуги тебе уже полагалось бы плавать в брюхе у акулы, сохраняя крайне удивленное выражение на невинном личике. А единственная причина – да-да, именно единственная, – по которой этого не произошло, заключается в следующем: «Лозы Древних» больше не существует, она превратилась в кучку пепла. И никому не известно, что перед тем, как превратиться в эту самую кучку пепла, она была разграблена. Никому, кроме нас. Значит, сделаем вид, будто никто из нас не знает, что произошло на самом деле. Но ты, Локки Ламора, накрепко вбей себе в голову те правила, которые я озвучил, когда ты едва прибыл на этот холм. Ты же их помнишь?
Еще один кивок.
– Я ведь хочу от тебя совсем немного, Ламора. Мне нужно, чтобы ты тихо и аккуратно выполнял свою скромную работу. Кошелек там, пара колбас здесь… И все! Подавись ты своими амбициями, выкинь их из задницы, как вчерашнюю жратву! И следующий миллион лет будь просто маленьким ОСМОТРИТЕЛЬНЫМ «живцом». Понятно? Можешь ты это сделать для меня? Больше не грабить герцогских «желтых курток», не жечь таверны и не ставить город на уши по поводу несуществующих эпидемий! Представь себе, что ты обычный маленький карманник – как твои братья и сестры. Ясно тебе?
Мальчишка опять кивнул – с самым покаянным видом.
– Отлично. А это, – Учитель поднял флягу, доверху наполненную имбирным маслом, – поможет тебе лучше усвоить мои наставления.
И снова на какое-то время – после того, как Локки восстановил способность нормально говорить и дышать – воцарилось спокойствие.
Но семьдесят седьмой год Моргайте сменился семьдесят седьмым годом Сендовани, и хотя теперь Локки научился скрывать свои похождения от Делателя Воров, тем не менее вновь произошел случай, когда мальчишка явно позабыл про осмотрительность.
Когда Учитель осознал, что стряслось на сей раз, он отправился к капе Каморра и купил у него разрешение на одну маленькую смерть. И лишь потом, движимый не милосердием, а скорее банальной жадностью, догадался пойти к Безглазому Священнику.
Небо успело окраситься в багряные тона, об угасшем дне напоминала лишь тонкая золотая полоска на западном горизонте. Локки Ламора скромно следовал за своим наставником, прячась в его длинной тени. Они направлялись к Дому Переландро, где Учитель рассчитывал продать мальчишку. Очень скоро Локки предстояло наконец узнать, куда исчезают старшие ребята.
Они спустились по северо-западному склону Сумеречного холма и оказались перед широкой аркой стеклянного моста, ведущего в восточную часть Храмового района. В самой верхней точке моста Учитель остановился и обратил взгляд на север. Там, за темными домишками Закутка, за стремительными туманными водами Анжевены, простирались белокаменные проспекты и роскошные особняки Аль-сегранте. Над ними на невероятную высоту вздымались фантастические Пять башен.
Эти таинственные башни были наиболее выдающимися каморрс-кими строениями из Древнего стекла. Самая маленькая из них, Ловушка Зари, была восьмидесяти футов в ширину и четыре сотни в высоту. Сейчас, в лучах заходящего солнца, трудно было разобрать истинный цвет каждой из башен, а оплетавшая их вершины паутина канатов с грузовыми клетями и вовсе терялась на фоне алеющего неба.
– Задержись на минутку, мой мальчик, – произнес Учитель с непривычно задумчивым видом. – Постоим здесь, на моем мосту. Так мало людей пользуется этим путем, чтобы попасть на Сумеречный холм, что его вполне можно считать моей собственностью.
Весь день дул Ветер Герцога, несущий свежесть и прохладу Стального моря. Теперь же, как и всегда к ночи, его сменил сырой и теплый Ветер Палача, который задувал с суши на море и был напоен запахами полей и гниющих болот.
– Ты, без сомнения, догадываешься, что я намерен расстаться с тобой, – вновь заговорил Учитель после минутного молчания. – Я долго с тобой мучился, но теперь прощай навсегда. Очень жаль, но тебе не хватает… скажем так, здравого смысла.
Локки ничего не ответил, молча разглядывая огромные стеклянные башни на фоне темнеющего неба. Там уже появлялись первые, еще совсем блеклые звездочки, а гаснущее на западе солнце напоминало огромный закрывающийся глаз.
Едва оно полностью исчезло, над городом зародился новый свет – неверный, мерцающий, он разгорался в Древнем стекле башен и в прозрачном веществе стеклянного моста, на котором они стояли. Поначалу едва заметное, с каждой истекающей минутой таинственное сияние набирало силу и омывало город сказочным неземным светом, гоня подступающие сумерки.
Наступало время Лжесвета.
Повсюду, от заоблачных высот Пяти башен до идеально гладких обсидиановых волнорезов, уходящих под темные воды Стального моря к искусственным рифам, Лжесвет лился из каждого кусочка Древнего стекла, разбросанного по всему Каморру. Этот чуждый материал существовал тут издавна – его оставили те таинственные создания, которые когда-то построили сам город. Каждую ночь, едва солнце скрывалось за горизонтом, стеклянные мосты превращались в призрачные светящиеся ленты. Стеклянные башни, стеклянные мостовые, диковинные сады со стеклянными изваяниями начинали испускать бледное свечение – голубое и фиолетовое, оранжевое и жемчужно-белое… Звезды и луны в небе меркли перед ними и казались блекло-серыми.
Это происходило в Каморре каждый раз, когда дневные труженики оканчивали работу, запирались городские ворота, а по улицам проходила ночная стража. На город спускались сумерки – краткий час таинственного свечения, который предшествовал настоящей ночи.
– Что ж, к делу, – наконец произнес Учитель, и они направились в Храмовый район, ступая прямо по слабому призрачному свету.
По традиции в пору Лжесвета двери городских храмов еще оставались открытыми, и Безглазый Священник из Дома Переландро не упускал случая выжать из горожан несколько лишних медяков. Он сидел на ступенях своего обветшалого храма, перед ним стоял кувшин для пожертвований.
– Сироты! – возглашал он трубным голосом, более уместным на поле боя. – Разве все мы рано или поздно не становимся сиротами? Увы всем нам, оторванным от материнской груди по истечении блаженного младенчества!
По обе стороны от жертвенного кувшина застыли две тощие фигурки в белых балахонах с капюшонами – мальчики, очевидно, призванные изображать тех сирот, о которых рассуждал священник. Отблеск таинственного Лжесвета отражался в их темных немигающих глазах, когда они провожали взглядом немногочисленных горожан, спешащих по своим делам вдоль улиц и площадей Храмового района.
– Еще до чумы, да?
Снова кивок.
– Даже так? А скажи-ка, милый мальчик… ты ведь не сейчас лишился родителей?
Глядя себе под ноги, малыш едва заметно покачал головой.
– То есть у тебя уже имеется опыт самостоятельной жизни? Тут нечего стыдиться, дитя мое, – вкрадчиво заговорил Учитель, заметив колебания ребенка. – Наоборот, это поможет тебе заслужить всеобщее уважение у нас на холме. Если, конечно, ты на деле докажешь свои таланты.
Вместо ответа Ламора вытащил что-то из-под своих лохмотьев и протянул старику. Тот с удивлением посмотрел на два маленьких дешевых кошелька, которые легли ему на ладонь – засаленные, из толстой негнущейся кожи, затянутые грубыми шнурками.
– Где ты их взял? – спросил он.
– У стражников, – тихонько отозвался Локки. – Некоторые из них были так добры, что несли нас на руках.
Учитель отпрянул, будто его ужалила гадюка, и недоверчиво уставился на кошельки.
– Ты вытащил их у герцогских стражников?! У «желтых курток»?!
Локки снова кивнул – на этот раз гораздо бодрее.
– Ну да. Я же говорю: они брали нас на руки и несли.
– О боги! – прошептал Учитель. – Да ты можешь закопать всех, кто обитает здесь, Локки-в-честь-отца-Ламора! Очень даже легко!
5
– Представь, этот мелкий нахальный гаденыш нарушил Тайный Договор в первый же вечер, как появился у меня! – сокрушался Учитель.
Они с удобством устроились в садике Безглазого Священника, разбитом на крыше храма. Учитель держал в руке просмоленную кожаную кружку с вином. Вино было совершенно омерзительное – перестоявшая кислятина, чуть ли не уксус, и он усматривал в этом тайный знак: погоди радоваться, еще ничего не решено.
– Такого никогда не бывало, ни до, ни после того…
– Значит, кто-то научил его чистить карманы, но не объяснил про неприкосновенность «желтых курток». – Отец Цепп скривил губы. – Любопытно… в самом деле любопытно. Наш дорогой капа Барсави будет в совершеннейшем восторге от подобного экземпляра.
– И что интересно, я так и не выяснил, кто же это был! Мальчишка настаивает, что научился сам. Но пусть пытается впихнуть это дерьмо кому-нибудь другому. Прости, игрушками пятилетним сорванцам обычно служат полудохлые рыбешки и сухой коровий навоз. Подобный материал отнюдь не приспособлен для того, чтобы развивать ловкость рук малолетних воришек.
– И что ты сделал с этими кошельками?
– Что-что?! Стрелой понесся обратно на Огневую заставу, целовал им каблуки и лизал задницы до тех пор, пока губы не почернели. Пришлось объяснять капитану, что во всем виноват один из новеньких. Мол, мальчишка совсем зеленый и пока не выучил, что к чему у нас в Каморре. Я же, как только узнал, поспешил принести кошельки обратно, да не просто так, а с возмещением за ущерб… нижайше прошу прощения и рассчитываю на милосердие господина капитана… ну и так далее.
– И как, они согласились?
– Знаешь ли, Цепп, деньги настраивают человека на миролюбивый лад. Их треклятые кошельки едва ли не лопались от моего кровного серебра. А затем еще пришлось дать на выпивку каждому из патрульных, причем хорошо дать, чтобы хватило на всю неделю, и униженно просить пропустить по стаканчику за здоровье капы Барсави. На том и столковались. Решили, что, конечно же, не стоит докучать ему рассказом о том, как обделался его верноподданный Учитель с пятилетним нарушителем Договора.
– Так-так… – протянул Безглазый Священник. – И все это, значит, произошло в первый же вечер твоего знакомства с моим неожиданным сокровищем?
– Мне так приятно слышать, как ты называешь своим этого маленького мерзавца! Просто музыка для ушей! Потому что я и в самом деле не знаю, как быть, Цепп. У меня бывали дети, которым нравилось воровать. Попадались такие, которым все едино – воруй, не воруй… Были и такие, которые волей-неволей смирялись, поскольку знали, что ничего другого они делать не умеют. Но никогда еще – в буквальном смысле никогда, хрен ему в душу! – я не встречал ребенка, столь жадного до воровства. Уверяю тебя, если он будет лежать с порванным брюхом, а к нему придет лекарь, то и тогда этот паршивец Ламора предпочтет стянуть у него иголку с ниткой и сдохнет, довольный собой. Он… он ЧЕРЕСЧУР вор.
– Чересчур вор… – задумчиво повторил Безглазый Священник. – Никак не ожидал услышать такую жалобу от человека, который натаскивает юных карманников.
– Можешь смеяться, но я тоже не ожидал, что когда-нибудь ее выскажу, – мрачно заметил Учитель.
6
Проходили месяцы. На смену Парфису пришел Фестал, его, в свою очередь, сменил Аурим. Летние грозы миновали, уступив место зимним затяжным дождям. Семьдесят седьмой год Гандоло превратился в семьдесят седьмой год Моргайте, Отца города, Повелителя петли и лопаты.
Ряды сироток из Огневого района, пришедших на Сумеречный холм, заметно поредели. Семеро из них, не слишком преуспевших в «деликатных и необычных» заданиях Учителя, окончили свои дни на Черном мосту перед Дворцом Терпения. Обычное дело; уцелевшие счастливчики были слишком заняты собственными деликатными и необычными занятиями, чтобы заметить исчезновение товарищей.
Вскоре Локки выяснил, что кладбищенская коммуна делится на две неравноценных категории – «уличных» и «форточников». Последние были небольшой группой избранных и трудились после заката. Эти ребята карабкались по крышам и дымоходам, проскальзывали в дома сквозь любые плохо закрытые отверстия и тащили все, что подвернется под руку – от монет и драгоценностей до оставшегося без присмотра окорока.
Мальчишки же и девчонки из «уличных» большими командами работали на улицах и мостах города в дневное время. Те, что постарше и поопытней, «ловцы», обрабатывали карманы и кошельки клиентов, в то время как младшие и неопытные «живцы» отвлекали публику – ревели по якобы пропавшей мамаше, разыгрывали приступы всяческих болезней или попросту метались по улице с истошными криками: «Держи вора!» – тоже действенный прием.
Каждый сиротка, вернувшийся с «дела», тут же становился добычей старших и более сильных товарищей. Ежедневная выручка проходила через руки местных забияк и лишь после этого попадала к Учителю. Тот оценивал добычу каждого работника и ставил подобающую отметку в своем зловещем списке. Учитель ничего не забывал – даром, что список существовал лишь у него в уме. Тот, кто отличился, получал еду, неудачникам же приходилось в тот вечер постараться вдвойне.
Так ночь за ночью Делатель Воров обходил свои владения, нагруженный кошельками, шелковыми платками, ожерельями, срезанными металлическими пуговицами и другими предметами, попавшими в руки «ловцов». Его доверенные лица следили за тем, чтобы никто не увиливал от работы и не утаивал добычу. Тех, кто был замечен или хотя бы заподозрен в подобных грехах, ждала жестокая и немедленная кара. При этом побоям Учитель предпочитал добрую порцию неразбавленного имбирного масла из специальной фляги. Провинившийся должен был выпить ее под насмешливые возгласы товарищей. Каморрское имбирное масло, как прекрасно знал Учитель, было страшной гадостью. Пить его – все равно что глотать тлеющую золу ядовитого дуба.
Строптивцы, не желавшие открывать рот, все равно получали свою порцию – ее вливали им через нос, пока старшие дети держали их. Как правило, хватало одной такой экзекуции, после чего провинившиеся чудесным образом исправлялись.
Со временем даже неудачники с обваренными имбирем языками и распухшим горлом усваивали начатки воровской науки. Учитель постоянно давал своим подопечным указания относительно устройства камзолов, дублетов, курток и поясов – все в свете последних мод. Его ученики безошибочно определяли, что можно срезать, что оторвать, а что следует вытащить ловкими тренированными пальчиками.
– Помните, мои дорогие: вы не должны бросаться в ноги клиенту, подобно бешеным псам, или вцепляться ему в руку, как испуганные дети. Ваш телесный контакт с объектом не должен превышать полсекунды. И даже такой контакт может оказаться слишком долгим… роковым! – Учитель жестом изобразил петлю, накинутую на шею, для пущей убедительности закатив глаза и вывалив наружу язык. – Ваша жизнь или смерть зависит от соблюдения трех священных правил. Прежде всего – убедитесь, что предмет вашей охоты надежно отвлечен; это могут быть наши «живцы» или какой-то случайный переполох – например, драка или пожар. Пожары – просто великолепная оказия в нашем деле, цените их, мои драгоценные! Правило второе: вам следует свести на нет – я не шучу, именно свести на нет! – контакт с вашим клиентом, даже при наличии отвлекающего фактора. – Он выпутался из воображаемой петли и хитро усмехнулся. – И наконец, запомните: как только вы сделали дело, тут же рвите когти. Даже если ваш клиент молчит, как ящик с гвоздями. Чему я учил вас, мои дорогие?
– Тронешь раз – убежишь, – хором проскандировали ученики. – Тронешь дважды – загремишь.
Новые сироты поступали регулярно – по одному, по двое. В свою очередь, ребята постарше каждые три-четыре недели покидали Сумеречный холм, и всякий раз это сопровождалось небольшим торжеством. Локки подозревал в их исчезновениях некое наказание, вроде действа с имбирным маслом. Однако, осознавая свое низкое положение в неофициальной иерархии воровской коммуны, он никогда не задавал вопросов – и никогда не верил тому, что ему говорили.
Что до его практической деятельности, то уже на следующий день после прибытия на холм Локки отправился на улицу в многочисленной ватаге «живцов». К концу второго месяца он настолько продвинулся, что Учитель перевел его в разряд «ловцов» – ощутимый шаг вперед. Как ни странно, мальчишка Ламора не обрадовался этому. Казалось, он предпочел бы остаться в прежней команде.
В нерабочее время, на территории кладбища, он казался угрюмым и нелюдимым, но на улице оживал, выказывая подлинный артистизм в ремесле отвлечения публики. Это он придумал использовать пережеванную апельсиновую мякоть для имитации рвоты. Там, где другие «живцы» попросту хватались за живот и стонали, Локки разыгрывал целые спектакли. Надо было видеть, с каким страдальческим видом он извергал бело-желтую массу под ноги своим жертвам, а порой, будучи в дурном настроении, окатывал ею штаны или подол несчастных.
Еще одним замечательным изобретением Ламоры была сухая ветка, которую он прятал под штаниной, привязав к лодыжке. Когда мальчишка падал на колени, ветка ломалась с громким хрустом. Вкупе с пронзительными воплями это надежно обеспечивало внимание и сочувствие толпы, особенно если падение происходило на проезжей части улицы. Сделав дело, Локки, как правило, избавлялся от назойливых сочувствующих при помощи своих же товарищей. Появлялось двое-трое ребят, которые объявляли, что «отведут беднягу к мамочке», чтобы та могла показать его лекарю. Надо ли говорить, что способность ходить у Локки восстанавливалась чудесным образом, как только мальчишки оказывались за углом?
Он столь быстро и блестяще освоил весь репертуар «живцов», что вскоре Учителю пришлось отвести юного гения в сторону на вторую по счету приватную беседу. Первая состоялась после того, как Локки исхитрился перочинным ножом так подрезать пояс на юбке одной девицы, что та целиком упала наземь к неподдельному восторгу окружающих.
– Послушай меня, ты, Локки-в-честь-отца-Ламора, – веско произнес Учитель. – На сей раз, так и быть, обойдемся без имбирного масла. Но впредь запомни: мне бы очень хотелось, чтобы твои уловки были менее эффектными, но более полезными.
Мальчишка молчал, уставясь себе под ноги.
– Ладно, скажу проще. Ты знаешь, что остальные «живцы» выходят на улицу не работать, а глазеть на тебя? Так вот, в мои планы никак не входит содержание собственного цирка. Поэтому давай договоримся, что ты не будешь отвлекать маленьких бездельников от их работы. Хочешь валять дурака – делай это в одиночестве.
После этого разговора какое-то время все было спокойно.
Затем – через шесть месяцев после своего прибытия на Сумеречный холм – Локки сподобился сжечь дотла знаменитую таверну «Лоза Древних» и спровоцировал санитарную тревогу, которая едва не стерла Муравейник с карты Каморра.
Муравейником называли район трущоб в северной, беднейшей части города. Здесь рельеф местности образовывал что-то вроде просторной чаши глубиной в сорок футов. Террасы, сбегавшие полукруглым амфитеатром, были плотно застроены многоквартирными ночлежками и убогими, без окон и витрин, лавчонками. Стенка подпирала стенку, по склонам змеились узкие улочки, где вряд ли могли разминуться два человека.
«Лоза Древних» приютилась на краю мощеной дороги, которая соединяла Муравейник с остальным городом. Если идти по ней в западном направлении, а затем пересечь каменный мост, попадешь в зеленые лабиринты Мары Каморраццы. Таверна представляла собой чудовищное, покоробившееся от времени трехэтажное строение в переплетении ветхих лестниц. На этих стертых, ненадежных ступеньках свернул себе шею уже не один посетитель. Среди завсегдатаев существовал даже своеобразный тотализатор – кто из пьянчуг окажется следующей жертвой «Лозы Древних»? Хозяева устроили из своего заведения настоящий притон для курильщиков трубок и так называемых «глядельцев» – пропащих наркоманов, которые прямо здесь прилюдно потребляли вожделенное зелье. Обычно, закапав в глаза свое драгоценное снадобье, они без чувств валились на пол и лежали так часами во власти фантастических видений. В это время можно было рыться в их карманах, перекатывать с места на место, использовать как подставку – «гляделец» не реагировал.
Это случилось в самом начале семьдесят седьмого года Моргайте. Под вечер в общий зал «Лозы Древних» ввалился Локки Ламора, жалобно хныча и размазывая по пылающим щекам слезы и сопли. Запекшиеся губы и опухшие глаза довершали набор примет Черного Шепота.
– Прошу вас, добрый господин, – еле слышным голосом обратился Локки к застывшему вышибале. Остальные посетители – местные шлюхи и игроки в кости – прервали свои занятия и в ужасе уставились на него. – Пожалуйста… Мои родители больны, я не знаю, что с ними. Они лежат… я один еще на ногах. Господин, вы должны помочь им! – Он зашмыгал носом. – Пожалуйста…
Всхлипывания мальчишки заглушил отчаянный вопль вышибалы:
– Шепот! Черный Шепот!
То, что произошло потом, правильнее всего было бы назвать паническим и неуправляемым бегством. То, что малыша Локки не растерзали и не затоптали в этой давке, можно объяснить лишь суеверным ужасом, который вызывала у всех его хрупкая фигурка с явными признаками страшной болезни. Брякнулись на столы ненужные кости, карты веером полетели в сторону. Побросав кружки, переворачивая на ходу столы и стулья, посетители ударились в бегство. Из опрокинутых кувшинов потекло на пол дешевое пиво, люди скользили и падали. В воздухе замелькали ножи и дубинки; все стремились поскорее добраться до дверей – любых, лишь бы не тех, в которых стоял и тщетно взывал о помощи несчастный мальчишка. В считанные минуты таверна опустела. В зале осталось лишь несколько бесчувственных «глядельцев», неподвижно валявшихся на полу.
Тогда-то в «Лозу» и ворвались подручные Ламоры – ватага из двенадцати самых быстрых и ловких сорванцов, специально отобранных для данной операции. Они принялись шнырять меж опрокинутых столов, подбирая все хоть сколько-то ценное, что осталось после панического бегства посетителей. Здесь пригоршня забытых монет, там – игральные кости с гранатовыми вкраплениями, а вот совсем неплохой нож… Маленькие мошенники наведались в кладовую и вынесли корзину черствого, но вполне съедобного хлеба, не пренебрегли также куском соленого масла и дюжиной винных бутылок. На все про все Локки положил им полторы минуты; он вел счет в уме и одновременно оттирал с лица не нужный более грим. По истечении этого срока он подал знак, и юные налетчики растворились в ночи.
Над городом уже разносился ритмичный грохот барабанов – тревога! А где-то вдали заслышалось тоскливое, леденящее кровь пение дудок: это приближались герцогские «чайки» – Карантинная служба.
Перепуганные, охваченные паникой обитатели Муравейника высыпали на улицы. Локки и его товарищи с трудом прокладывали себе путь сквозь растущую толпу. Петляя и увертываясь, группками по двое-трое они пробирались домой через окрестности Мары Каморраццы и Угольного канала.
Зато добыча их превзошла все ожидания. Никогда еще сироты Сумрачного холма не видели такой кучи продуктов и всяческих вещей. Больше всего удивило Локки количество изъятых медных полу-баронов – в силу своего возраста мальчишка еще не играл ни в кости, ни в карты и понятия не имел, что во время игры участники обычно выкладывают деньги прямо на стол.
Несколько часов Учитель провел в мрачных размышлениях. Неудивительно – выходка его подопечных имела самые печальные последствия. Кто-то из подвыпивших посетителей случайно поджег «Лозу Древних». До самого заката над городом разносился тревожный бой барабанов. В Муравейнике началась облава, однако мальчишку, послужившего источником переполоха, так и не удалось найти. Сотни охваченных ужасом жителей пытались покинуть район, но не тут-то было: по приказу герцога Никованте стражники блокировали мосты, а на воде снова появились плоскодонки с лучниками. Весь день и часть ночи они курсировали по каналам, ограждающим Муравейник.
На следующее утро Учитель снова пригласил на беседу этого проклятого сопляка.
– Проблема в том, Локки-черт-тебя-побери-Ламора, что ты недостаточно осмотрителен. Ты знаешь, что означает это слово – осмотрительность?
Мальчишка покачал головой.
– Тогда позволь мне объяснить. У сожженной таверны был владелец, который, подобно мне самому, работал на очень важного человека – капу Барсави. Скажу больше: этот самый владелец – как и я сам – платил капе немалые деньги за то, чтобы не иметь никаких неприятностей. И что же выходит? Благодаря тебе он все же получил эти неприятности, хотя заплатил денежки и ничего подобного не ждал! Так вот – ты следишь за моей мыслью, сынок? – такое поведение, в результате которого таверна сгорела дотла, а в городе разразилась напрасная паника, как раз и является противоположностью того, что я называю осмотрительностью. Может, теперь у тебя появились догадки, что означает это слово?
На сей раз Локки счел за благо энергично покивать.
– О да… В прошлый раз, когда ты сделал попытку раньше времени вогнать меня в могилу, я сумел откупиться, но сейчас такой номер не прошел бы – уж больно знатный переполох ты учинил. Прошлым вечером «желтые куртки» отделали дубинками две сотни горожан, прежде чем выяснили, что никто из них не болен Черным Шепотом. Герцог ввел в Муравейник свои чертовы войска и едва не предал огню многострадальный район. Так вот, мой милый, в награду за такие заслуги тебе уже полагалось бы плавать в брюхе у акулы, сохраняя крайне удивленное выражение на невинном личике. А единственная причина – да-да, именно единственная, – по которой этого не произошло, заключается в следующем: «Лозы Древних» больше не существует, она превратилась в кучку пепла. И никому не известно, что перед тем, как превратиться в эту самую кучку пепла, она была разграблена. Никому, кроме нас. Значит, сделаем вид, будто никто из нас не знает, что произошло на самом деле. Но ты, Локки Ламора, накрепко вбей себе в голову те правила, которые я озвучил, когда ты едва прибыл на этот холм. Ты же их помнишь?
Еще один кивок.
– Я ведь хочу от тебя совсем немного, Ламора. Мне нужно, чтобы ты тихо и аккуратно выполнял свою скромную работу. Кошелек там, пара колбас здесь… И все! Подавись ты своими амбициями, выкинь их из задницы, как вчерашнюю жратву! И следующий миллион лет будь просто маленьким ОСМОТРИТЕЛЬНЫМ «живцом». Понятно? Можешь ты это сделать для меня? Больше не грабить герцогских «желтых курток», не жечь таверны и не ставить город на уши по поводу несуществующих эпидемий! Представь себе, что ты обычный маленький карманник – как твои братья и сестры. Ясно тебе?
Мальчишка опять кивнул – с самым покаянным видом.
– Отлично. А это, – Учитель поднял флягу, доверху наполненную имбирным маслом, – поможет тебе лучше усвоить мои наставления.
И снова на какое-то время – после того, как Локки восстановил способность нормально говорить и дышать – воцарилось спокойствие.
Но семьдесят седьмой год Моргайте сменился семьдесят седьмым годом Сендовани, и хотя теперь Локки научился скрывать свои похождения от Делателя Воров, тем не менее вновь произошел случай, когда мальчишка явно позабыл про осмотрительность.
Когда Учитель осознал, что стряслось на сей раз, он отправился к капе Каморра и купил у него разрешение на одну маленькую смерть. И лишь потом, движимый не милосердием, а скорее банальной жадностью, догадался пойти к Безглазому Священнику.
7
Небо успело окраситься в багряные тона, об угасшем дне напоминала лишь тонкая золотая полоска на западном горизонте. Локки Ламора скромно следовал за своим наставником, прячась в его длинной тени. Они направлялись к Дому Переландро, где Учитель рассчитывал продать мальчишку. Очень скоро Локки предстояло наконец узнать, куда исчезают старшие ребята.
Они спустились по северо-западному склону Сумеречного холма и оказались перед широкой аркой стеклянного моста, ведущего в восточную часть Храмового района. В самой верхней точке моста Учитель остановился и обратил взгляд на север. Там, за темными домишками Закутка, за стремительными туманными водами Анжевены, простирались белокаменные проспекты и роскошные особняки Аль-сегранте. Над ними на невероятную высоту вздымались фантастические Пять башен.
Эти таинственные башни были наиболее выдающимися каморрс-кими строениями из Древнего стекла. Самая маленькая из них, Ловушка Зари, была восьмидесяти футов в ширину и четыре сотни в высоту. Сейчас, в лучах заходящего солнца, трудно было разобрать истинный цвет каждой из башен, а оплетавшая их вершины паутина канатов с грузовыми клетями и вовсе терялась на фоне алеющего неба.
– Задержись на минутку, мой мальчик, – произнес Учитель с непривычно задумчивым видом. – Постоим здесь, на моем мосту. Так мало людей пользуется этим путем, чтобы попасть на Сумеречный холм, что его вполне можно считать моей собственностью.
Весь день дул Ветер Герцога, несущий свежесть и прохладу Стального моря. Теперь же, как и всегда к ночи, его сменил сырой и теплый Ветер Палача, который задувал с суши на море и был напоен запахами полей и гниющих болот.
– Ты, без сомнения, догадываешься, что я намерен расстаться с тобой, – вновь заговорил Учитель после минутного молчания. – Я долго с тобой мучился, но теперь прощай навсегда. Очень жаль, но тебе не хватает… скажем так, здравого смысла.
Локки ничего не ответил, молча разглядывая огромные стеклянные башни на фоне темнеющего неба. Там уже появлялись первые, еще совсем блеклые звездочки, а гаснущее на западе солнце напоминало огромный закрывающийся глаз.
Едва оно полностью исчезло, над городом зародился новый свет – неверный, мерцающий, он разгорался в Древнем стекле башен и в прозрачном веществе стеклянного моста, на котором они стояли. Поначалу едва заметное, с каждой истекающей минутой таинственное сияние набирало силу и омывало город сказочным неземным светом, гоня подступающие сумерки.
Наступало время Лжесвета.
Повсюду, от заоблачных высот Пяти башен до идеально гладких обсидиановых волнорезов, уходящих под темные воды Стального моря к искусственным рифам, Лжесвет лился из каждого кусочка Древнего стекла, разбросанного по всему Каморру. Этот чуждый материал существовал тут издавна – его оставили те таинственные создания, которые когда-то построили сам город. Каждую ночь, едва солнце скрывалось за горизонтом, стеклянные мосты превращались в призрачные светящиеся ленты. Стеклянные башни, стеклянные мостовые, диковинные сады со стеклянными изваяниями начинали испускать бледное свечение – голубое и фиолетовое, оранжевое и жемчужно-белое… Звезды и луны в небе меркли перед ними и казались блекло-серыми.
Это происходило в Каморре каждый раз, когда дневные труженики оканчивали работу, запирались городские ворота, а по улицам проходила ночная стража. На город спускались сумерки – краткий час таинственного свечения, который предшествовал настоящей ночи.
– Что ж, к делу, – наконец произнес Учитель, и они направились в Храмовый район, ступая прямо по слабому призрачному свету.
8
По традиции в пору Лжесвета двери городских храмов еще оставались открытыми, и Безглазый Священник из Дома Переландро не упускал случая выжать из горожан несколько лишних медяков. Он сидел на ступенях своего обветшалого храма, перед ним стоял кувшин для пожертвований.
– Сироты! – возглашал он трубным голосом, более уместным на поле боя. – Разве все мы рано или поздно не становимся сиротами? Увы всем нам, оторванным от материнской груди по истечении блаженного младенчества!
По обе стороны от жертвенного кувшина застыли две тощие фигурки в белых балахонах с капюшонами – мальчики, очевидно, призванные изображать тех сирот, о которых рассуждал священник. Отблеск таинственного Лжесвета отражался в их темных немигающих глазах, когда они провожали взглядом немногочисленных горожан, спешащих по своим делам вдоль улиц и площадей Храмового района.