Страница:
– Спасибо за комплимент, – сухо сказал Кирк.
– Иметь дело с трудностями означает учиться, – объяснил Спок.
– Но это по-прежнему не объясняет, почему вы запросили перевод.
– Я думал только о себе, и о том, хотел бы я остаться на «Энтерпрайзе» под вашим командованием. Я не думал о том, хотите ли вы работать со мной. Если я откажусь от должности первого офицера, вы сможете назначить на нее коммандера Митчелла.
– А почему именно вы решили принести эту жертву?
– В жертву приносятся только мои личные желания. Это – немногое, по
сравнению с риском, на который вы пошли в центре мира-корабля. Вулканцы не собирают долгов. Но мы также предпочитаем не быть в должниках.
– Вы ничего мне не должны, Спок. Черт…
– Капитан…
– Нет, теперь вы послушайте. Несколько дней назад я, вероятно,
позволил бы вам осуществить ваш благородный жест. Я бы, вероятно, это оценил. Но если бы я даже думал, что адмирал Ногучи позволит мне назначить Гари первым офицером, несмотря на его возражения, – чего я не думаю, – теперь я бы и пытаться не стал. Я тоже выучил парочку уроков за последние несколько дней. Урок первый: адмирал Ногучи прав.
– Я не понимаю.
– Звездолет нуждается в различных людях. Ему нужны хорошие офицеры, – а Гари один их лучших, – но ему также нужен контроль и равновесие. Гари и я действительно слишком похожи… – Он умолк, на миг углубившись в даль не таких уж давних воспоминаний. – Я ему обязан… жизнью. Но я должен выбрать то, что лучше для «Энтерпрайза». А это – убедить вас остаться на его борту в качестве первого офицера.
– Но как же коммандер Митчелл – ваш друг?
– Примирить дружбу и ответственность будет непросто – и еще сложнее будет сказать это Гари. Что из этого выйдет – узнаем, может быть, лет через двадцать или около того. Что будет по меньшей мере через пятнадцать лет после того, как он получит свою команду. Вынудить вас уйти с «Энтерпрайза» – причинит ему – и мне – больше вреда, чем пользы. И если вы отклоните вашу первую должность старшего офицера, вы от этого тоже не выиграете.
Спок задумчиво провел рукой по подбородку. Капитан умел убеждать; можно было также сказать, что его убеждения содержали элемент логики.
– Мистер Спок, я намерен проигнорировать прошения о переводе, которые я сегодня нашел на своем столе. Я надеюсь, что не найду там завтра новых.
– Хорошо, капитан. Я подумаю о том, что вы сказали. Но… вы получили не одно прошение?
– Я получил два, но одно было от мистера Скотта. Недоразумение. Оно уже улажено.
– Ясно. – Спок заметил мистера Сулу, сидевшего на куче реквизита в нескольких метрах от них. Хотя выглядел он довольно несчастным, он, должно быть, все же решил, что назначение на «Энтерпрайз» не было, в конечном итоге, такой уж катастрофой.
– Коммандер Спок, – сказал Джеймс Кирк, – разве вы не должны быть сейчас в зале, ожидая вызова Линди?
– Да, капитан. Но я хотел посмотреть на приготовления к представлению.
Однако капитан Кирк был прав; пора было занять место. Кирк прошел вместе с ним несколько шагов по дорожке, ведущей в амфитеатр.
– Великий Боже, – сказал Джим, – Я должен буду выступить перед всеми ними.
– Стимулирующая аудитория, – сказал Спок.
Обитатели Федерации, Клингонской Империи и мира-корабля сидели
вместе на естественных каменных террасах, – беспокойная толпа числом по крайней мере в тысячу существ. Однако беспокойство их было, похоже, вполне дружелюбным. Джим надеялся, что так оно и останется.
В отведенной для клингонов зоне транспортации замерцало поле. Появился директор надзорного комитета со своей свитой. Джим и директор ранее договорились о запрете ношения оружия на мире-корабле. Директор соблюдал договор. Он взял с собой телохранителей, которые могли защитить его безо всякого оружия. Каждый из них был размером почти с Ньюланда Рифта. Его сопровождала также непонятная фигура с лицом, покрытым вуалью, и вторая, у которой вуаль была поднята и обернута вокруг плеч.
– Капитан… – сказал Спок.
Телохранители директора подтолкнули Коронин в спину. Ее руки были в наручниках. Она уперлась и двинулась только тогда, когда дальнейшее сопротивление стало угрожать, что ее недостойным образом вытащат вперед. Джим слегка вздрогнул. Неважно, что Коронин сделала или намеревалась сделать, – Джиму было тягостно смотреть, как с разумным существом обращались как с пойманным животным, выставляя его напоказ.
Директор двинулся к Джиму.
– Я думаю, вы подготовились к этой чести, капитан, – сказал он. Он показал ему обтянутый кожей футляр.
– Ваша милость, я протестую против этого варварства!
– Капитан, о чем вы говорите? Вы имеете в виду это существо? Пусть она вас не беспокоит. Вы демонстрируете свои награды, я – свои.
– То, что вы демонстрируете, – это…
Рука Спока легла на руку Джима и предупреждающе сжала ее.
– … нецивилизованное…
Пальцы Спока сжались сильнее.
– Капитан! – воскликнул директор с насмешливым испугом. – Мы условились о том, чтобы запретить драки и оскорбления между нашими подчиненными. Я по наивности своей полагал, что запрет распространяется также на вас и на меня.
Джим сдался. Он ничего не мог здесь поделать, – если только не хотел поставить под угрозу хрупкий мир, которого сам помог достичь, и подвергнуть опасности всю свою команду.
– Да и кроме того, – сказал директор, – это последний проблеск свободы для Коронин. Я мог бы оставить ее в ее камере. В ней нет окон и совсем нет света. Вообще-то, в ней нет ничего. А мое соизволение взять ее с собой даже может повредить моей репутации.
Внутренне кипя, Джим посмотрел на Коронин. Она, должно быть, прочла в его глазах жалость.
– Я вызываю тебя, негодяй-федерат! – заорала Коронин. – А если ты ответишь отказом, тогда ты – трус!
– Тихо, предатель! Сегодня вызовы запрещены. – Директор юмористически фыркнул и направился к своему креслу. Его телохранители последовали за ним, таща за собой Коронин.
– Можете отпустить мою руку, – сказал Джим.
Спок отпустил его. Джим потер руку. Синяк будет, подумал он.
– Я понимаю ваши возражения, капитан, – сказал Спок. – Возможно, лучше, чем вы думаете. Я не могу извинить действия Коронин… но они не были совсем беспричинны. У нее были причины для ее ненависти, как к ее собственному народу, так и к нам. Она действовала из глубокой жажды мести.
– Что вулканец может знать о мести, коммандер Спок?
– Вы плохо знаете вулканскую историю, – серьезно сказал Спок. – Наша способность к отмщению, – первоочередная причина, по которой мы решили ликвидировать эмоции.
Коронин напряженно сидела на естественной каменной скамье в окружении безжалостных директорских головорезов. Я заявила свои права на этот мир, подумала она. Он принадлежит мне. Но мне никогда не будет позволено представить его императрице, и за это, не знаю как, но я отомщу.
Громогласный бас Ньюланда Рифта загремел над толпой:
– Гости, старые друзья, новые друзья, – всем добро пожаловать! Позвольте мне представить – Классическая Водевильная Ворп-скоростная компания!
Аудитория примолкла и выжидательно замерла. Один из офицеров флота глянул вверх, заметил летунов, летящих в их сторону, и предупреждающе закричал.
Коронин заметила, что директор напрягся. Он ожидал нападения. Ловушки. Что до нее, она была бы этому только рада. Она ждала удобного случая; хаос мог послужить ей на руку.
Высоко над их головой, крылатые люди парили, подныривали друг под друга и ударяли друг друга кончиками крыльев. Световая сеть обрисовывала их силуэты и ярко освещала их по контуру.
Зал ахнул, когда летуны вдруг камнем упали вниз. Однако один из стаи не был летуном. Это было четвероногое существо с покрытыми перьями крыльями. Оно захлопало крыльями, замерло на миг в воздухе и опустилось на сцену. На его спине сидел человек.
Человек спрыгнул на сцену. Федераты неистово зааплодировали. Подчиненные директора молча ждали. Как только им что-то понравится, они заткнут за пояс федератов своей реакцией, заглушат их воем одобрения. Но пока они были в замешательстве, поскольку не знали, следует ли им оценить людскую способность сохранять равновесие на спине четвероногой особи, или людскую способность тренировать летающих особей, или что еще. Им определенно не хотелось аплодировать после того, как они были испуганы.
Летуны покинули сцену, и расселись в разных местах вокруг амфитеатра. Четырехногая особь взлетела в воздух. Ее угрожающая тень стала проноситься взад-вперед над амфитеатром.
– Почтенная публика, – сказал одетый в серебряное платье человек. – Добро пожаловать.
Она представила директора. Коронин захотелось, чтобы она допустила
какой-нибудь оскорбительный промах и втянула тем самым аудиторию в рукопашную. Но женщина даже не могла назвать имя директора, поскольку его не знала, и, насколько Коронин могла судить, должным образом произнесла все его титулы.
Директор поднялся к ней на сцену.
– Как представитель нашей почитаемой императрицы, – сказал он, – я явился почтить члена Федерации, который рисковал своей жизнью, чтобы расстроить планы несчастного предателя Коронин…
И все в том же духе. Коронин доставила себе удовольствие улыбаться
ему все то время, пока он чернил ее.
Джиму Кирку хотелось только, чтобы это поскорей закончилось. Директор, наконец, перестал оскорблять Коронин.
– Я награждаю капитана звездолета «Энтерпрайз».
Нервно ожидавший, когда назовут его имя, Джим сначала не понял, что теперь его черед идти на сцену.
Маккой пихнул его в бок.
– Давай, Джим, не мечтай на параде.
Джим встал – слишком порывисто для низкой гравитации. Так что
полпути до сцены он проделал одним шагом. Вспыхнув, он сориентировался и продолжал двигаться уже более достойно.
Директор раскрыл обтянутый кожей футляр, вытянул оттуда целое ожерелье и поднял его над головой Джима. С тяжелой золотой цепи свисала кричаще яркая подвеска, сделанная из крупных синих и красных камней. Все это выглядело как театральная бижутерия.
– Я именую тебя Защитником Императрицы.
Директор отступил на шаг.
Джим повернулся лицом к аудитории.
Нечеловеческий вой заполнил амфитеатр, совершенно заглушив аплодисменты членов команды «Энтерпрайза». Джим напрягся, решив, что флотские все же собираются напасть, вопреки всем мирным договорам. Но они только орали. Ему не пришло в голову спросить, как принято аплодировать у клингонов. Теперь он это знал.
– Спасибо. – Может, можно на этом закончить? подумал он. Боюсь, что нет. – Для меня это большая честь и я польщен тем, что директор оказал мне ее, и рад, что этот случай свел нас вместе в мире и дружбе. И я надеюсь, что дружба между Империей, Федерацией и людьми мира-корабля будет продолжаться и крепнуть.
Каким-то образом он спустился со сцены и оказался снова в своем кресле. Его руки стали влажными от пота. Он был рад, что пожимание рук, по-видимому, не входит в обычаи Империи.
Маккой подался вперед, чтобы рассмотреть медаль.
– Вот это блямба, – сказал он.
– Похоже на брошь, которую моя двоюродная бабушка Матильда одевала в церковь, – пробормотал Джим себе под нос.
Алая тоже наклонилась вперед с того ряда, в котором она сидела, скрестив ноги.
– Она сверкает, – сказала она. – Но если взлететь, она перетянет тебя вниз.
Аплодисменты и крики утихли. Амелинда вернулась на сцену.
– А теперь, – сказала она, – представление для наших героев.
Чувствуя облегчение от того, что с этой частью вечерней программы покончено, Джим сел на свое место, чтобы насладиться представлением Линди.
Директор смотрел на колдовство, и раздражение его росло при каждом новом колдовском действе. Он спрашивал себя, не задумано ли это федератами для того, чтобы оскорбить его, или что они, возможно, ждут от него, что он вскочит на сцену в попытке изгнать дьявольское присутствие, или, может быть, они в самом деле думали, что ему доставит удовольствие такое выставление? Он решил расстроить их козни. Но пока что он не станет протестовать; но и притворяться, что одобряет это, или, хуже того, – получает удовольствие, – он не будет.
Поскольку он никак не реагировал, не реагировал также никто другой из всего флота.
Но Коронин зачарованно смотрела на магические действия. В отличие от директора, чья нервозность позабавила ее, она знала, что это все было шоу, просто трюки. Румайу не были суеверны; по крайней мере, они не верили в дьявольское присутствие. Кроме того, она наблюдала подобную ловкость рук на Арктуре, где бродяги, изгои Федерации использовали трюки, чтобы развлекать знакомых и обманывать чужаков.
Но Коронин никогда не видела ничего, похожего на номер Амелинды Лукариэн с исчезновением. Ее ассистент замотал ее веревками, запер электронные замки, и закрепил ее внутри ящика, и набросил на ящик покрывало, и двадцать три летуна подхватили тросы, прикрепленные к ящику, и оторвали его от земли. Когда они снова опустили его на сцену, он был пуста, а Амелинда Лукариэн выступила из-за сценической занавеси под бравурную музыку. Коронин одобрительно взвыла и даже похлопала бы, как это делали федераты, если бы ее руки не были скованы.
Загадка трюка Амелинды так заинтриговала Коронин, что едва ли она обратила внимание на остальные номера представления.
И ей пришла в голову идея.
Аплодисменты в конце выступления Линди звучали слабо, поскольку хлопала ей только команда «Энтерпрайза», которую флотский персонал превосходил по количеству в пропорции один к трем. Линди покинула сцену, ошеломленная реакцией толпы. Она никогда не нервничала сильно на сцене, но после этой борьбы с аудиторией пот с нее просто градом катился. Чеснашстеннай и остальные из группы охотничьего танца скользнули мимо нее к сцене.
– Ногу сломишь, – сказала Линди.
– Не хочешь ли ты сказать, чтоб мы поостереглись, чтобы публика намноги не повыдергивала? – Чеснашстеннай вспрыгнул на сцену.
В этот момент вернулся «исчезавший» мистер Спок.
– Я сейчас умру, – сказала Линди. – Мистер Спок, – вы понимаете, что происходит? Не могу же я быть настолькоплоха, – ведь команде с «Энтерпрайза» нравится?… Может, они это просто из вежливости?
– Я могу только предложить гипотезу, – сказал Спок. – Директору, по всей видимости, не нравится то, что он видит.
– Но ведь никтоне аплодировал!
– Он не аплодирует – так что и никто из его подчиненных не аплодирует тоже.
– Вы сначала тоже не аплодировали – это никого на «Энтерпрайзе» не остановило.
– Линди, – сказал Спок, – в отличие от директора, у меня нет власти над жизнью и смертью кого-либо на моем корабле.
– О.
– Я полагаю, мы имеем дело с межкультурным недопониманием. Это прискорбно; но поделать ничего нельзя, кроме как продолжать.
– Да. Представление должно идти своим чередом, – сказала Линди.
Точно; так оно и шло: прямиком под горку, насколько это возможно в амфитеатре. Либо директору так не понравился номер Линди, что он распространил свою неприязнь на все представление; либо ему не нравилось вообще все.
Уровень морали за кулисами был невысок.
Джим наклонился к директору.
– Вам нравится представление? – прошептал он.
Директор гневно воззрился на него.
– Ваша цивилизация, если ее вообще можно почтить этим термином, находится в глубоком упадке.
И он высокомерно отвернулся.
На антракте Джим отправился за кулисы. Линди старалась не выглядеть расстроенной, но ей это не слишком удавалось.
– Я просто зашел, чтобы… – Джим умолк. Говорить, что он хотел поддержать ее, было не очень тактично.
– Чтобы оказать моральную поддержку? Спасибо, Джим… Мне она, пожалуй, нужна.
– Я боюсь, что как-то оскорбил директора своей речью, – сказал Джим. На самом деле он понятия не имел, что задело директора, но, в общем-то, это моглабыть его речь. Поскольку Джим не сделал своей профессией произношение речей, как Линди и ее компания сделали своим образом жизни выступления, он с радостью готов был взять вину на себя.
– Ты так действительно думаешь? Честно? – Она внезапно вспыхнула. – Джим, прости, я так это сказала… мой тон…я не хотела.
Он улыбнулся.
– Я знаю. Все в порядке.
– Это, похоже, будет представлением из тех, что запоминаются
на всю жизнь, и потом о них рассказывают внукам – тогда это начинает казаться забавным. – Она горестно улыбнулась. – Лет через сто.
Маккой, стоя возле временного бара, протягивал директору запотевший серебристый бокал.
– Попробуйте это, – говорил он, – Это одно из высших достижений человеческой цивилизации.
Директор проверил напиток с помощью прибора, похожего на трикодер.
– Яда нет, – дружелюбно сказал Маккой. – Я врач, а врачам запрещено прописывать яд.
– Как странно, – сказал директор. – А как это называется?
– Это мятный джулеп. Смотрите, я тоже его пью. – Он отпил из другого запотевшего бокала.
Директор тоже отпил глоток. Директор немного подумал.
Можно пить, – сказал он.
– От него на груди растут волосы, – сказал Маккой.
Директор в ужасе швырнул бокал к ногам Маккоя. Колотый лед и
веточки мяты оказались на ботинках Маккоя. Директор быстрыми шагами пошел к своему креслу.
– А жаль, – сказал Маккой.
Джим заметил Алую, которая пробиралась по закулисью. Он подошел к ней.
– Алая, – сказал он. – А вамнравится представление?
Алая провела языком по чувствительным усикам.
– Оно очаровательно. Я буду рассказывать о нем своим внукам.
Джим широко улыбнулся.
– Да, так именно Линди и сказала. Но, может, твои внуки сами посмотрят его, или подобное ему.
– Не думаю, Джеймс.
– Почему? Алая…
Прозвучал сигнал и их разделили, потому что публика поспешила занять свои места.
В амфитеатре Хикару Сулу уныло опустился на каменную скамью. Он
знал, что он должен переодеться, но решил подождать до конца представления, – так, на всякий случай.
Капитан Кирк задержался возле него и улыбнулся.
– Мистер Сулу, вы либо не в форме, либо не с той стороны сцены.
– Мой выход отменили, – сказал Сулу.
– Очень жаль, – сказал капитан. – А может и нет, если подумать.
За кулисами Линди собрала в кулак все свое мужество и вышла на сцену, – объявить Стивена.
Линди полагала, что он просто фантастически приспособил свой номер к низкой гравитации. Тем не менее, директор и его люди продолжали хранить стоическое молчание. Только когда Стивен вынес на сцену факелы, они немного оживились.
Они, вероятно, надеются, что он спалит себе брови, – сердито подумала Линди.
Если и так, Стивен их разочаровал. Он жонглировал девятью факелами, начав бросать их в воздух один за другим, пока они все не закружились над ним одновременно, затем он начал подхватывать их по мере того как они падали, и выстроил из них огненное заграждение прямо перед собой. Он загасил их, опустил на сцену, стянул с головы синюю ленту, освободив волосы, и поклонился. Хотя все с «Энтерпрайза» долго и громко хлопали ему, со стороны людей директора донеслось лишь несколько возгласов одобрения.
– А я думал, что это вулканцам трудно угодить, – сказал Стивен Линди, когда спустился со сцены.
Линди заколебалась. Она осознала, что все это время избегала его, что вряд ли было честно по отношению к Стивену. Ей захотелось обнять его, но не хотелось ставить его в неловкое положение.
– Твой номер был просто потрясным, – сказала она.
– Я знаю, – сказал он. – Ты рада, что полпути мы уже проделали?
Линди не могла не засмеяться.
Филомела еле продержалась. Марцеллин вышел на сцену, неся с собой
свою незримо зримую вселенную. Однако для директора она явно осталась просто незримой.
И теперь оставались только мистер Кокспер – Линди невольно вздрогнула, – если они так невзлюбили другие номера, они же просто съедят Кокспера заживо, – и Ньюланд Рифт. Ньюланд им должен понравиться, подумала Линди. Не может не понравится! Если бы вот только с мистером Кокспером все обошлось без тухлых помидоров…
Но где, кстати, был мистер Кокспер? Он всегда появлялся в самую последнюю минуту. Он мог даже и не знать, что у них за несчастье с этим представлением.
Линди огляделась. Кокспер стоял в дверях своей гримерной. Он был бледен.
– Мистер Кокспер, в чем дело? Ваш выход!
Его веки задрожали, и он сощурился.
– Не думаю, что я могу играть.
– Но вы должны! – Она не могла поверить, что он просто струсил из-за враждебности аудитории. Он был помпезен и заносчив, но трусом он не был. – Мы на вас рассчитываем! – Что, я действительно так сказала? – подумала она. Ну да, сказала, и вроде бы даже так подумала. – Я не хочу, чтобы кто-то говорил, что мы не дали полное представление, обманули публику, – даже если они и не понимают, чем мы вообще заняты. И даже если они понимают, и все равно не принимают.
– Это невозможно… Я болен… Мне так жаль подводить вас, Амелинда. Возможно… если я немного отдохну…
– Но ваш выход сейчас!
Он покачнулся, будто собирался упасть в обморок. Ньюланд, стоявший посреди ровненького кружка пуделей, протянул вперед свою массивную руку и поддержал его.
– Сейчас пойду я, – сказал он. – Так что у вас будет десять минут.
Ньюланд вышел на сцену. Подпрыгивая выше чем на метр в низкой гравитации, пуделя последовали за ним, похожие на меховые шарики в йо-йо.
Линди помогла мистеру Коксперу сесть, затем окликнула первого, кто попался ей на глаза.
– Марцеллин, ты можешь узнать, – может, Хикару еще не сменил костюм? Мистер Кокспер… – Она посмотрела на Кокспера, который неустойчиво опирался на скамью. – Мистеру Коксперу нехорошо.
Сулу, едва заметив изменение в программе, оставил свое кресло и
отправился за кулисы. На полпути он наткнулся на Марцеллина, все еще в гриме, который искал его. Они дружески улыбнулись друг другу. Марцеллин склонился в низком придворном поклоне, пропуская Сулу вперед.
– Хикару! – сказала Линди. – Ты можешь играть? Ты знаешь этот монолог? Я знаю, у нас кошмарная публика, но…
– Да-да, я могу играть, я знаю монолог – в смысле, оригинал, – и мне дела нет до публики, – сказал Хикару. – Это же вызов, верно?
Внезапно он заметил, что мистер Кокспер стоит за его спиной.
– Мне лучше, – сказал Кокспер. Он прошагал мимо Линди и Хикару и занял место за кулисой.
Хикару безмолвно уставился на него.
– Да это!… – Линди издала яростное восклицание. – Не могу поверить! Он хотел выйти последним, и он… он… Я убью его! Хикару, извини меня.
Хикару вздохнул.
– Ну, посмотри на это с такой стороны. Публика, вероятно, убьет его за тебя. Ну, а что до меня, – я пойду узнаю, растут ли у них тут помидоры.
Мистер Кокспер, стоявший за кулисой, внутренне собрался. Он позволил себе только минутную радость по поводу того, что Ньюланд Рифт на сей раз не имел своего обычного успеха. Конечно, публика была враждебна, но это был достойный противник, и уж конечно, они понимали разницу между искусством и простым эскапизмом*.
*эскапизм (лит.) – бегство от жизни (прим. перев.)
Рифт удалился со сцены, балансируя двумя пирамидами из французских пуделей на вытянутых руках. За сценой он отпустил собак, и они попрыгали на землю.
– Оу, – сказал он. Пудели скучились у его ног.
После того, как его представили, Кокспер, прежде чем появиться, драматически выждал несколько секунд. Выйдя, наконец, на сцену, он уставился куда-то в пространство над головами публики и выждал еще, чтобы нагнать напряжения.
И начал самый знаменитый монолог пера Шекспира.
– Должен ли я убить себя, или нет? Вот что я все время у себя спрашиваю. Я не могу решить, что лучше, – быть несчастным, или покончить со всем. Если я засну, – в смысле, умру, – вся моя в высшей степени болезненная чувствительность пропадет. Это было бы просто прекрасно! Я бы хотел заснуть, я бы хотел умереть. Но что если мне будут сниться сны? Вот это действительно проблема. Это-то и удерживает того, кто собрался сказать жизни «Прощай». Ведь никто не хочет стареть, никто не захочет иметь дело с жалкими досужими возмутителями порядка, которые хотят слушать бессмысленные разглагольствования невежественных критиков, когда можно просто покончить со всем этим, вонзив в себя острое лезвие кинжала? Кто станет обременять себя, и мириться со всем этим брюзжанием и потогонной работой, если бы не был испуган тем, что попадет прямо в ад? Что, если ад означает, что придется пережить все это снова, а, может быть, еще и худшее, вроде путешествия через неоткрытую вселенную без страховки? У нас у всех совесть нечиста, так что, и в том случае, если мы просто заболеем и поблекнем, и в том, если мы рискнем, и будем стремиться наверх, бороться и карабкаться, все равно нас будет нести по течению в потоке жизни, потому что в конце-то концов мы все равно проиграем.
Хикару, который находился за кулисами, закрыл глаза рукой. Он раньше не слышал этот монолог в версии мистера Кокспера.
– Я просто не верю этому, – застонал он, – несмотря ни на что, ему стало неловко за мистера Кокспера.
Публика сидела в полной, напряженной тишине.
Джим вежливо похлопал, надеясь, что команда последует его примеру.
Внезапно директор вскочил на ноги и пронзительно, в полный голос заорал. Забыв о своем достоинстве, он крутанулся вокруг своей оси и завыл от восторга.
– Иметь дело с трудностями означает учиться, – объяснил Спок.
– Но это по-прежнему не объясняет, почему вы запросили перевод.
– Я думал только о себе, и о том, хотел бы я остаться на «Энтерпрайзе» под вашим командованием. Я не думал о том, хотите ли вы работать со мной. Если я откажусь от должности первого офицера, вы сможете назначить на нее коммандера Митчелла.
– А почему именно вы решили принести эту жертву?
– В жертву приносятся только мои личные желания. Это – немногое, по
сравнению с риском, на который вы пошли в центре мира-корабля. Вулканцы не собирают долгов. Но мы также предпочитаем не быть в должниках.
– Вы ничего мне не должны, Спок. Черт…
– Капитан…
– Нет, теперь вы послушайте. Несколько дней назад я, вероятно,
позволил бы вам осуществить ваш благородный жест. Я бы, вероятно, это оценил. Но если бы я даже думал, что адмирал Ногучи позволит мне назначить Гари первым офицером, несмотря на его возражения, – чего я не думаю, – теперь я бы и пытаться не стал. Я тоже выучил парочку уроков за последние несколько дней. Урок первый: адмирал Ногучи прав.
– Я не понимаю.
– Звездолет нуждается в различных людях. Ему нужны хорошие офицеры, – а Гари один их лучших, – но ему также нужен контроль и равновесие. Гари и я действительно слишком похожи… – Он умолк, на миг углубившись в даль не таких уж давних воспоминаний. – Я ему обязан… жизнью. Но я должен выбрать то, что лучше для «Энтерпрайза». А это – убедить вас остаться на его борту в качестве первого офицера.
– Но как же коммандер Митчелл – ваш друг?
– Примирить дружбу и ответственность будет непросто – и еще сложнее будет сказать это Гари. Что из этого выйдет – узнаем, может быть, лет через двадцать или около того. Что будет по меньшей мере через пятнадцать лет после того, как он получит свою команду. Вынудить вас уйти с «Энтерпрайза» – причинит ему – и мне – больше вреда, чем пользы. И если вы отклоните вашу первую должность старшего офицера, вы от этого тоже не выиграете.
Спок задумчиво провел рукой по подбородку. Капитан умел убеждать; можно было также сказать, что его убеждения содержали элемент логики.
– Мистер Спок, я намерен проигнорировать прошения о переводе, которые я сегодня нашел на своем столе. Я надеюсь, что не найду там завтра новых.
– Хорошо, капитан. Я подумаю о том, что вы сказали. Но… вы получили не одно прошение?
– Я получил два, но одно было от мистера Скотта. Недоразумение. Оно уже улажено.
– Ясно. – Спок заметил мистера Сулу, сидевшего на куче реквизита в нескольких метрах от них. Хотя выглядел он довольно несчастным, он, должно быть, все же решил, что назначение на «Энтерпрайз» не было, в конечном итоге, такой уж катастрофой.
– Коммандер Спок, – сказал Джеймс Кирк, – разве вы не должны быть сейчас в зале, ожидая вызова Линди?
– Да, капитан. Но я хотел посмотреть на приготовления к представлению.
Однако капитан Кирк был прав; пора было занять место. Кирк прошел вместе с ним несколько шагов по дорожке, ведущей в амфитеатр.
– Великий Боже, – сказал Джим, – Я должен буду выступить перед всеми ними.
– Стимулирующая аудитория, – сказал Спок.
Обитатели Федерации, Клингонской Империи и мира-корабля сидели
вместе на естественных каменных террасах, – беспокойная толпа числом по крайней мере в тысячу существ. Однако беспокойство их было, похоже, вполне дружелюбным. Джим надеялся, что так оно и останется.
В отведенной для клингонов зоне транспортации замерцало поле. Появился директор надзорного комитета со своей свитой. Джим и директор ранее договорились о запрете ношения оружия на мире-корабле. Директор соблюдал договор. Он взял с собой телохранителей, которые могли защитить его безо всякого оружия. Каждый из них был размером почти с Ньюланда Рифта. Его сопровождала также непонятная фигура с лицом, покрытым вуалью, и вторая, у которой вуаль была поднята и обернута вокруг плеч.
– Капитан… – сказал Спок.
Телохранители директора подтолкнули Коронин в спину. Ее руки были в наручниках. Она уперлась и двинулась только тогда, когда дальнейшее сопротивление стало угрожать, что ее недостойным образом вытащат вперед. Джим слегка вздрогнул. Неважно, что Коронин сделала или намеревалась сделать, – Джиму было тягостно смотреть, как с разумным существом обращались как с пойманным животным, выставляя его напоказ.
Директор двинулся к Джиму.
– Я думаю, вы подготовились к этой чести, капитан, – сказал он. Он показал ему обтянутый кожей футляр.
– Ваша милость, я протестую против этого варварства!
– Капитан, о чем вы говорите? Вы имеете в виду это существо? Пусть она вас не беспокоит. Вы демонстрируете свои награды, я – свои.
– То, что вы демонстрируете, – это…
Рука Спока легла на руку Джима и предупреждающе сжала ее.
– … нецивилизованное…
Пальцы Спока сжались сильнее.
– Капитан! – воскликнул директор с насмешливым испугом. – Мы условились о том, чтобы запретить драки и оскорбления между нашими подчиненными. Я по наивности своей полагал, что запрет распространяется также на вас и на меня.
Джим сдался. Он ничего не мог здесь поделать, – если только не хотел поставить под угрозу хрупкий мир, которого сам помог достичь, и подвергнуть опасности всю свою команду.
– Да и кроме того, – сказал директор, – это последний проблеск свободы для Коронин. Я мог бы оставить ее в ее камере. В ней нет окон и совсем нет света. Вообще-то, в ней нет ничего. А мое соизволение взять ее с собой даже может повредить моей репутации.
Внутренне кипя, Джим посмотрел на Коронин. Она, должно быть, прочла в его глазах жалость.
– Я вызываю тебя, негодяй-федерат! – заорала Коронин. – А если ты ответишь отказом, тогда ты – трус!
– Тихо, предатель! Сегодня вызовы запрещены. – Директор юмористически фыркнул и направился к своему креслу. Его телохранители последовали за ним, таща за собой Коронин.
– Можете отпустить мою руку, – сказал Джим.
Спок отпустил его. Джим потер руку. Синяк будет, подумал он.
– Я понимаю ваши возражения, капитан, – сказал Спок. – Возможно, лучше, чем вы думаете. Я не могу извинить действия Коронин… но они не были совсем беспричинны. У нее были причины для ее ненависти, как к ее собственному народу, так и к нам. Она действовала из глубокой жажды мести.
– Что вулканец может знать о мести, коммандер Спок?
– Вы плохо знаете вулканскую историю, – серьезно сказал Спок. – Наша способность к отмщению, – первоочередная причина, по которой мы решили ликвидировать эмоции.
Коронин напряженно сидела на естественной каменной скамье в окружении безжалостных директорских головорезов. Я заявила свои права на этот мир, подумала она. Он принадлежит мне. Но мне никогда не будет позволено представить его императрице, и за это, не знаю как, но я отомщу.
Громогласный бас Ньюланда Рифта загремел над толпой:
– Гости, старые друзья, новые друзья, – всем добро пожаловать! Позвольте мне представить – Классическая Водевильная Ворп-скоростная компания!
Аудитория примолкла и выжидательно замерла. Один из офицеров флота глянул вверх, заметил летунов, летящих в их сторону, и предупреждающе закричал.
Коронин заметила, что директор напрягся. Он ожидал нападения. Ловушки. Что до нее, она была бы этому только рада. Она ждала удобного случая; хаос мог послужить ей на руку.
Высоко над их головой, крылатые люди парили, подныривали друг под друга и ударяли друг друга кончиками крыльев. Световая сеть обрисовывала их силуэты и ярко освещала их по контуру.
Зал ахнул, когда летуны вдруг камнем упали вниз. Однако один из стаи не был летуном. Это было четвероногое существо с покрытыми перьями крыльями. Оно захлопало крыльями, замерло на миг в воздухе и опустилось на сцену. На его спине сидел человек.
Человек спрыгнул на сцену. Федераты неистово зааплодировали. Подчиненные директора молча ждали. Как только им что-то понравится, они заткнут за пояс федератов своей реакцией, заглушат их воем одобрения. Но пока они были в замешательстве, поскольку не знали, следует ли им оценить людскую способность сохранять равновесие на спине четвероногой особи, или людскую способность тренировать летающих особей, или что еще. Им определенно не хотелось аплодировать после того, как они были испуганы.
Летуны покинули сцену, и расселись в разных местах вокруг амфитеатра. Четырехногая особь взлетела в воздух. Ее угрожающая тень стала проноситься взад-вперед над амфитеатром.
– Почтенная публика, – сказал одетый в серебряное платье человек. – Добро пожаловать.
Она представила директора. Коронин захотелось, чтобы она допустила
какой-нибудь оскорбительный промах и втянула тем самым аудиторию в рукопашную. Но женщина даже не могла назвать имя директора, поскольку его не знала, и, насколько Коронин могла судить, должным образом произнесла все его титулы.
Директор поднялся к ней на сцену.
– Как представитель нашей почитаемой императрицы, – сказал он, – я явился почтить члена Федерации, который рисковал своей жизнью, чтобы расстроить планы несчастного предателя Коронин…
И все в том же духе. Коронин доставила себе удовольствие улыбаться
ему все то время, пока он чернил ее.
Джиму Кирку хотелось только, чтобы это поскорей закончилось. Директор, наконец, перестал оскорблять Коронин.
– Я награждаю капитана звездолета «Энтерпрайз».
Нервно ожидавший, когда назовут его имя, Джим сначала не понял, что теперь его черед идти на сцену.
Маккой пихнул его в бок.
– Давай, Джим, не мечтай на параде.
Джим встал – слишком порывисто для низкой гравитации. Так что
полпути до сцены он проделал одним шагом. Вспыхнув, он сориентировался и продолжал двигаться уже более достойно.
Директор раскрыл обтянутый кожей футляр, вытянул оттуда целое ожерелье и поднял его над головой Джима. С тяжелой золотой цепи свисала кричаще яркая подвеска, сделанная из крупных синих и красных камней. Все это выглядело как театральная бижутерия.
– Я именую тебя Защитником Императрицы.
Директор отступил на шаг.
Джим повернулся лицом к аудитории.
Нечеловеческий вой заполнил амфитеатр, совершенно заглушив аплодисменты членов команды «Энтерпрайза». Джим напрягся, решив, что флотские все же собираются напасть, вопреки всем мирным договорам. Но они только орали. Ему не пришло в голову спросить, как принято аплодировать у клингонов. Теперь он это знал.
– Спасибо. – Может, можно на этом закончить? подумал он. Боюсь, что нет. – Для меня это большая честь и я польщен тем, что директор оказал мне ее, и рад, что этот случай свел нас вместе в мире и дружбе. И я надеюсь, что дружба между Империей, Федерацией и людьми мира-корабля будет продолжаться и крепнуть.
Каким-то образом он спустился со сцены и оказался снова в своем кресле. Его руки стали влажными от пота. Он был рад, что пожимание рук, по-видимому, не входит в обычаи Империи.
Маккой подался вперед, чтобы рассмотреть медаль.
– Вот это блямба, – сказал он.
– Похоже на брошь, которую моя двоюродная бабушка Матильда одевала в церковь, – пробормотал Джим себе под нос.
Алая тоже наклонилась вперед с того ряда, в котором она сидела, скрестив ноги.
– Она сверкает, – сказала она. – Но если взлететь, она перетянет тебя вниз.
Аплодисменты и крики утихли. Амелинда вернулась на сцену.
– А теперь, – сказала она, – представление для наших героев.
Чувствуя облегчение от того, что с этой частью вечерней программы покончено, Джим сел на свое место, чтобы насладиться представлением Линди.
Директор смотрел на колдовство, и раздражение его росло при каждом новом колдовском действе. Он спрашивал себя, не задумано ли это федератами для того, чтобы оскорбить его, или что они, возможно, ждут от него, что он вскочит на сцену в попытке изгнать дьявольское присутствие, или, может быть, они в самом деле думали, что ему доставит удовольствие такое выставление? Он решил расстроить их козни. Но пока что он не станет протестовать; но и притворяться, что одобряет это, или, хуже того, – получает удовольствие, – он не будет.
Поскольку он никак не реагировал, не реагировал также никто другой из всего флота.
Но Коронин зачарованно смотрела на магические действия. В отличие от директора, чья нервозность позабавила ее, она знала, что это все было шоу, просто трюки. Румайу не были суеверны; по крайней мере, они не верили в дьявольское присутствие. Кроме того, она наблюдала подобную ловкость рук на Арктуре, где бродяги, изгои Федерации использовали трюки, чтобы развлекать знакомых и обманывать чужаков.
Но Коронин никогда не видела ничего, похожего на номер Амелинды Лукариэн с исчезновением. Ее ассистент замотал ее веревками, запер электронные замки, и закрепил ее внутри ящика, и набросил на ящик покрывало, и двадцать три летуна подхватили тросы, прикрепленные к ящику, и оторвали его от земли. Когда они снова опустили его на сцену, он был пуста, а Амелинда Лукариэн выступила из-за сценической занавеси под бравурную музыку. Коронин одобрительно взвыла и даже похлопала бы, как это делали федераты, если бы ее руки не были скованы.
Загадка трюка Амелинды так заинтриговала Коронин, что едва ли она обратила внимание на остальные номера представления.
И ей пришла в голову идея.
Аплодисменты в конце выступления Линди звучали слабо, поскольку хлопала ей только команда «Энтерпрайза», которую флотский персонал превосходил по количеству в пропорции один к трем. Линди покинула сцену, ошеломленная реакцией толпы. Она никогда не нервничала сильно на сцене, но после этой борьбы с аудиторией пот с нее просто градом катился. Чеснашстеннай и остальные из группы охотничьего танца скользнули мимо нее к сцене.
– Ногу сломишь, – сказала Линди.
– Не хочешь ли ты сказать, чтоб мы поостереглись, чтобы публика намноги не повыдергивала? – Чеснашстеннай вспрыгнул на сцену.
В этот момент вернулся «исчезавший» мистер Спок.
– Я сейчас умру, – сказала Линди. – Мистер Спок, – вы понимаете, что происходит? Не могу же я быть настолькоплоха, – ведь команде с «Энтерпрайза» нравится?… Может, они это просто из вежливости?
– Я могу только предложить гипотезу, – сказал Спок. – Директору, по всей видимости, не нравится то, что он видит.
– Но ведь никтоне аплодировал!
– Он не аплодирует – так что и никто из его подчиненных не аплодирует тоже.
– Вы сначала тоже не аплодировали – это никого на «Энтерпрайзе» не остановило.
– Линди, – сказал Спок, – в отличие от директора, у меня нет власти над жизнью и смертью кого-либо на моем корабле.
– О.
– Я полагаю, мы имеем дело с межкультурным недопониманием. Это прискорбно; но поделать ничего нельзя, кроме как продолжать.
– Да. Представление должно идти своим чередом, – сказала Линди.
Точно; так оно и шло: прямиком под горку, насколько это возможно в амфитеатре. Либо директору так не понравился номер Линди, что он распространил свою неприязнь на все представление; либо ему не нравилось вообще все.
Уровень морали за кулисами был невысок.
Джим наклонился к директору.
– Вам нравится представление? – прошептал он.
Директор гневно воззрился на него.
– Ваша цивилизация, если ее вообще можно почтить этим термином, находится в глубоком упадке.
И он высокомерно отвернулся.
На антракте Джим отправился за кулисы. Линди старалась не выглядеть расстроенной, но ей это не слишком удавалось.
– Я просто зашел, чтобы… – Джим умолк. Говорить, что он хотел поддержать ее, было не очень тактично.
– Чтобы оказать моральную поддержку? Спасибо, Джим… Мне она, пожалуй, нужна.
– Я боюсь, что как-то оскорбил директора своей речью, – сказал Джим. На самом деле он понятия не имел, что задело директора, но, в общем-то, это моглабыть его речь. Поскольку Джим не сделал своей профессией произношение речей, как Линди и ее компания сделали своим образом жизни выступления, он с радостью готов был взять вину на себя.
– Ты так действительно думаешь? Честно? – Она внезапно вспыхнула. – Джим, прости, я так это сказала… мой тон…я не хотела.
Он улыбнулся.
– Я знаю. Все в порядке.
– Это, похоже, будет представлением из тех, что запоминаются
на всю жизнь, и потом о них рассказывают внукам – тогда это начинает казаться забавным. – Она горестно улыбнулась. – Лет через сто.
Маккой, стоя возле временного бара, протягивал директору запотевший серебристый бокал.
– Попробуйте это, – говорил он, – Это одно из высших достижений человеческой цивилизации.
Директор проверил напиток с помощью прибора, похожего на трикодер.
– Яда нет, – дружелюбно сказал Маккой. – Я врач, а врачам запрещено прописывать яд.
– Как странно, – сказал директор. – А как это называется?
– Это мятный джулеп. Смотрите, я тоже его пью. – Он отпил из другого запотевшего бокала.
Директор тоже отпил глоток. Директор немного подумал.
Можно пить, – сказал он.
– От него на груди растут волосы, – сказал Маккой.
Директор в ужасе швырнул бокал к ногам Маккоя. Колотый лед и
веточки мяты оказались на ботинках Маккоя. Директор быстрыми шагами пошел к своему креслу.
– А жаль, – сказал Маккой.
Джим заметил Алую, которая пробиралась по закулисью. Он подошел к ней.
– Алая, – сказал он. – А вамнравится представление?
Алая провела языком по чувствительным усикам.
– Оно очаровательно. Я буду рассказывать о нем своим внукам.
Джим широко улыбнулся.
– Да, так именно Линди и сказала. Но, может, твои внуки сами посмотрят его, или подобное ему.
– Не думаю, Джеймс.
– Почему? Алая…
Прозвучал сигнал и их разделили, потому что публика поспешила занять свои места.
В амфитеатре Хикару Сулу уныло опустился на каменную скамью. Он
знал, что он должен переодеться, но решил подождать до конца представления, – так, на всякий случай.
Капитан Кирк задержался возле него и улыбнулся.
– Мистер Сулу, вы либо не в форме, либо не с той стороны сцены.
– Мой выход отменили, – сказал Сулу.
– Очень жаль, – сказал капитан. – А может и нет, если подумать.
За кулисами Линди собрала в кулак все свое мужество и вышла на сцену, – объявить Стивена.
Линди полагала, что он просто фантастически приспособил свой номер к низкой гравитации. Тем не менее, директор и его люди продолжали хранить стоическое молчание. Только когда Стивен вынес на сцену факелы, они немного оживились.
Они, вероятно, надеются, что он спалит себе брови, – сердито подумала Линди.
Если и так, Стивен их разочаровал. Он жонглировал девятью факелами, начав бросать их в воздух один за другим, пока они все не закружились над ним одновременно, затем он начал подхватывать их по мере того как они падали, и выстроил из них огненное заграждение прямо перед собой. Он загасил их, опустил на сцену, стянул с головы синюю ленту, освободив волосы, и поклонился. Хотя все с «Энтерпрайза» долго и громко хлопали ему, со стороны людей директора донеслось лишь несколько возгласов одобрения.
– А я думал, что это вулканцам трудно угодить, – сказал Стивен Линди, когда спустился со сцены.
Линди заколебалась. Она осознала, что все это время избегала его, что вряд ли было честно по отношению к Стивену. Ей захотелось обнять его, но не хотелось ставить его в неловкое положение.
– Твой номер был просто потрясным, – сказала она.
– Я знаю, – сказал он. – Ты рада, что полпути мы уже проделали?
Линди не могла не засмеяться.
Филомела еле продержалась. Марцеллин вышел на сцену, неся с собой
свою незримо зримую вселенную. Однако для директора она явно осталась просто незримой.
И теперь оставались только мистер Кокспер – Линди невольно вздрогнула, – если они так невзлюбили другие номера, они же просто съедят Кокспера заживо, – и Ньюланд Рифт. Ньюланд им должен понравиться, подумала Линди. Не может не понравится! Если бы вот только с мистером Кокспером все обошлось без тухлых помидоров…
Но где, кстати, был мистер Кокспер? Он всегда появлялся в самую последнюю минуту. Он мог даже и не знать, что у них за несчастье с этим представлением.
Линди огляделась. Кокспер стоял в дверях своей гримерной. Он был бледен.
– Мистер Кокспер, в чем дело? Ваш выход!
Его веки задрожали, и он сощурился.
– Не думаю, что я могу играть.
– Но вы должны! – Она не могла поверить, что он просто струсил из-за враждебности аудитории. Он был помпезен и заносчив, но трусом он не был. – Мы на вас рассчитываем! – Что, я действительно так сказала? – подумала она. Ну да, сказала, и вроде бы даже так подумала. – Я не хочу, чтобы кто-то говорил, что мы не дали полное представление, обманули публику, – даже если они и не понимают, чем мы вообще заняты. И даже если они понимают, и все равно не принимают.
– Это невозможно… Я болен… Мне так жаль подводить вас, Амелинда. Возможно… если я немного отдохну…
– Но ваш выход сейчас!
Он покачнулся, будто собирался упасть в обморок. Ньюланд, стоявший посреди ровненького кружка пуделей, протянул вперед свою массивную руку и поддержал его.
– Сейчас пойду я, – сказал он. – Так что у вас будет десять минут.
Ньюланд вышел на сцену. Подпрыгивая выше чем на метр в низкой гравитации, пуделя последовали за ним, похожие на меховые шарики в йо-йо.
Линди помогла мистеру Коксперу сесть, затем окликнула первого, кто попался ей на глаза.
– Марцеллин, ты можешь узнать, – может, Хикару еще не сменил костюм? Мистер Кокспер… – Она посмотрела на Кокспера, который неустойчиво опирался на скамью. – Мистеру Коксперу нехорошо.
Сулу, едва заметив изменение в программе, оставил свое кресло и
отправился за кулисы. На полпути он наткнулся на Марцеллина, все еще в гриме, который искал его. Они дружески улыбнулись друг другу. Марцеллин склонился в низком придворном поклоне, пропуская Сулу вперед.
– Хикару! – сказала Линди. – Ты можешь играть? Ты знаешь этот монолог? Я знаю, у нас кошмарная публика, но…
– Да-да, я могу играть, я знаю монолог – в смысле, оригинал, – и мне дела нет до публики, – сказал Хикару. – Это же вызов, верно?
Внезапно он заметил, что мистер Кокспер стоит за его спиной.
– Мне лучше, – сказал Кокспер. Он прошагал мимо Линди и Хикару и занял место за кулисой.
Хикару безмолвно уставился на него.
– Да это!… – Линди издала яростное восклицание. – Не могу поверить! Он хотел выйти последним, и он… он… Я убью его! Хикару, извини меня.
Хикару вздохнул.
– Ну, посмотри на это с такой стороны. Публика, вероятно, убьет его за тебя. Ну, а что до меня, – я пойду узнаю, растут ли у них тут помидоры.
Мистер Кокспер, стоявший за кулисой, внутренне собрался. Он позволил себе только минутную радость по поводу того, что Ньюланд Рифт на сей раз не имел своего обычного успеха. Конечно, публика была враждебна, но это был достойный противник, и уж конечно, они понимали разницу между искусством и простым эскапизмом*.
*эскапизм (лит.) – бегство от жизни (прим. перев.)
Рифт удалился со сцены, балансируя двумя пирамидами из французских пуделей на вытянутых руках. За сценой он отпустил собак, и они попрыгали на землю.
– Оу, – сказал он. Пудели скучились у его ног.
После того, как его представили, Кокспер, прежде чем появиться, драматически выждал несколько секунд. Выйдя, наконец, на сцену, он уставился куда-то в пространство над головами публики и выждал еще, чтобы нагнать напряжения.
И начал самый знаменитый монолог пера Шекспира.
– Должен ли я убить себя, или нет? Вот что я все время у себя спрашиваю. Я не могу решить, что лучше, – быть несчастным, или покончить со всем. Если я засну, – в смысле, умру, – вся моя в высшей степени болезненная чувствительность пропадет. Это было бы просто прекрасно! Я бы хотел заснуть, я бы хотел умереть. Но что если мне будут сниться сны? Вот это действительно проблема. Это-то и удерживает того, кто собрался сказать жизни «Прощай». Ведь никто не хочет стареть, никто не захочет иметь дело с жалкими досужими возмутителями порядка, которые хотят слушать бессмысленные разглагольствования невежественных критиков, когда можно просто покончить со всем этим, вонзив в себя острое лезвие кинжала? Кто станет обременять себя, и мириться со всем этим брюзжанием и потогонной работой, если бы не был испуган тем, что попадет прямо в ад? Что, если ад означает, что придется пережить все это снова, а, может быть, еще и худшее, вроде путешествия через неоткрытую вселенную без страховки? У нас у всех совесть нечиста, так что, и в том случае, если мы просто заболеем и поблекнем, и в том, если мы рискнем, и будем стремиться наверх, бороться и карабкаться, все равно нас будет нести по течению в потоке жизни, потому что в конце-то концов мы все равно проиграем.
Хикару, который находился за кулисами, закрыл глаза рукой. Он раньше не слышал этот монолог в версии мистера Кокспера.
– Я просто не верю этому, – застонал он, – несмотря ни на что, ему стало неловко за мистера Кокспера.
Публика сидела в полной, напряженной тишине.
Джим вежливо похлопал, надеясь, что команда последует его примеру.
Внезапно директор вскочил на ноги и пронзительно, в полный голос заорал. Забыв о своем достоинстве, он крутанулся вокруг своей оси и завыл от восторга.