Маккаммон Роберт. Мое!

   - Он уже там, где он должен быть.
   Натали опять посмотрела на пистолет, лежащий на столе. В двух шагах от нее. Осмелится ли она? Заряжен он или нет? Если она его схватит, сможет ли она выстрелить, если придется? Ее мысли медленно ползли к решению.
   Мэри, держа ребенка одной рукой, другой подобрала пистолет. Она запихнула его за пояс своих выцветших джинсов.
   - Мать, - сказала она и поглядела в лицо Натали напряженными холодными глазами, - мы живем в разных мирах. И никогда не жили в одном и том же мире. Я играла в эту игру, сколько могла выдержать. Потом я поняла: твой мир меня сломает, если я не дам сдачи. Он размелет меня на зубах, оденет меня в свадебное платье и даст мне алмазное кольцо, я буду смотреть через обеденный стол в столовой на глупого чужого человека, и каждый день моей жизни слышать вопли несправедливости, и буду настолько слаба, что мне будет наплевать. Я буду жить в большом доме в Ричмонде, с картинами на стенах, изображающими лисью охоту и буду беспокоиться о том, чтобы найти хорошую прислугу. Я буду думать, что нам следовало бы кинуть на Вьетнам атомную бомбу, и мне будет наплевать, что свиньи на улицах избивают дубинками студентов и что это компостирующее мозги государство жиреет на телах необразованных масс. Твой мир убил бы меня, мать. Можешь ты это понять?
   - Все это уже история, - ответила Натали. - Сражения на улицах кончились. Студенческие бунты, протесты.., все это кончилось. Почему ты не отцепишься от этого?
   Мэри слабо улыбнулась.
   - Это не кончилось. Люди просто забыли. Я заставлю их вспомнить.
   - Как? Совершая новые убийства?
   - Я - солдат. Моя война не кончилась. Она никогда не кончится. - Она поцеловала Барабанщика в лоб, и ее мать содрогнулась. - Он - часть следующего поколения. Он продолжит бой. Я расскажу ему, что мы сделали ради свободы, и он будет знать, что война никогда не кончается. - Она улыбнулась в лицо младенцу. - Мой сладкий, милый Барабанщик.
   Натали Террелл еще двадцать лет назад знала, что ее дочь неуравновешенна. Теперь на нее обрушилось понимание: она стоит на кухне с сумасшедшей, которая держит бутылочку молочной смеси у губ младенца. И до нее не докричаться: она не услышит, обитательница мира извращенного патриотизма и ночной резни. Впервые Натали испугалась за собственную жизнь.
   - Значит, ты их послала в пляжный дом, - сказала Мэри, продолжая глядеть на Барабанщика. - Очень по-матерински с твоей стороны. Что ж, они быстро выяснят, что меня там нет. Свиньи не будут с тобой миндальничать, мать. Может, тебе придется узнать вкус хлыста.
   - Я сделала это, потому что не хотела, чтобы с ребенком что-нибудь случилось, и я надеялась...
   - Я знаю, на что ты надеялась. Что ты сможешь зажать меня в кулаке и лепить меня как хочется, как ты пыталась лепить Гранта. Нет, нет, я не поддаюсь лепке. Наверное, мне нельзя дольше здесь оставаться?
   - Тебя найдут, куда бы ты ни отправилась.
   - Ну, пока что я отлично справлялась. - Она поглядела на мать и увидела, что та боится. От этого ей стало сразу радостно и печально. - Я возьму одно из твоих колец.
   - Что?
   - Одно из твоих колец. Я хочу вот это, с двумя бриллиантами.
   Натали покачала головой.
   - Я не знаю, что ты...
   - Сними это кольцо и положи на стол, - сказала Мэри, ее голос изменился. Это опять был голос солдата, все дочернее притворство исчезло. - Немедленно.
   Натали поглядела на кольцо, о котором говорила Мэри. Оно стоило семь тысяч долларов, и это был подарок Эдгара к ее дню рождения в шестьдесят пятом.
   - Нет, - сказала она. - Нет. Не сниму.
   - Если ты сама его не снимешь, это сделаю я. Подбородок Натали вскинулся, как нос военного корабля.
   - Давай, иди и снимай.
   Мэри двигалась быстро. Она держала Барабанщика на согнутой левой руке и оказалась перед Натали раньше, чем та успела отпрянуть. Рука Мэри схватила руку матери. Свирепый рывок, боль в разорванной коже и чуть не вывихнутом пальце, и кольца больше не было.
   - Будь ты проклята! - хрипло проговорила Натали, и, подняв правую руку, дала Мэри Террор пощечину.
   Мэри улыбнулась, рука матери отпечаталась на ее щеке.
   - Я тоже тебя люблю, мама, - сказала она и положила кольцо с двойными бриллиантами в карман. - Не подержишь ли моего ребенка?
   Она дала Барабанщика Натали, потом твердым шагом прошла в кабинет и выдернула телефон из розетки. Она ударила аппаратом о стену и разбила его на куски, а Натали стояла со слезами в глазах и с ребенком на руках. Мэри еще раз улыбнулась матери, проходя мимо нее к входной двери. Она вытащила пистолет и всадила пулю в левую переднюю шину "кадиллака", а затем вторую пулю в правую заднюю шину. Потом вернулась в дом, принеся с собой запах пороха. Когда они ходили к лодочному сараю за молочной смесью, Мэри заставила мать стоять достаточно далеко, чтобы та не могла сказать, что это был фургон, а не легковушка, и не могла разобрать, какой он марки и какой у него цвет. Так лучше: когда мать вернется к цивилизации, она запоет свиньям, как свисток чайника. Мэри опять взяла Барабанщика из трясущихся рук Натали. Лицо матери осунулось и смертельно побледнело.
   - Ты останешься в доме или мне придется забрать у тебя туфли?
   - Как ты это сделаешь? Сорвешь их у меня с ног?
   - Да, - сказала Мэри, и мать ей поверила. Натали села в кресло в кабинете и слушала, как визжит воздух, выходящий из шин "кадиллака". Мэри сцедила последнюю каплю смеси в рот ребенка, затем прижала его к плечу и похлопала по спинке, стараясь, чтобы он срыгнул.
   - Ниже, - тихо сказала Натали. Мэри передвинула руку и продолжала его поглаживать. Через несколько секунд Барабанщик срыгнул. Он зевнул в складках своего одеяльца, снова засыпая.
   - Я бы не пошла на кордон в темноте, - посоветовала Мэри. - Можно сломать лодыжку. Я бы подождала до рассвета.
   - Спасибо тебе за заботу.
   Мэри качала Барабанщика; движение, настолько же успокаивающее для нее, насколько и для младенца.
   - Не надо нам расставаться врагами. О'кей?
   - Для тебя все - враги, - сказала ей Натали. - Ты ненавидишь всех и вся, верно?
   - Я ненавижу то, что пытается убить меня телом или духом. - Она помолчала, думая, что еще сказать, хотя надо было уходить. - Спасибо, что помогла мне с Барабанщиком. Прости, что пришлось взять кольцо, но мне понадобятся деньги.
   - Конечно. Оружие и пули стоят дорого.
   - И бензин тоже. До Канады дорога долгая. "Подбросим приманку свиньям", подумала она. Может, это отвлечет их внимание.
   - Скажешь отцу, что я о нем спрашивала? Она отвернулась было, чтобы выйти через заднюю дверь, в которую и вошла, воспользовавшись ключом, который всегда был спрятан на притолоке двери. И остановилась. Надо сказать еще одно.
   - Ты можешь гордиться мной вот за что, мать: я никогда не предавала то, во что верила. Я никогда не была отступницей. Это ведь чего-нибудь стоит?
   - Это будет отличная эпитафия на твоей могиле, - сказала Натали.
   - До свидания, мама.
   И она исчезла.
   Натали услышала скрип открываемой задней двери. Стук, когда она закрылась. Натали осталась там, где была, сложив руки на животе, словно в ожидании первой перемены на официальном обеде. Прошло, может быть, пять минут. И тогда из горла женщины вырвался всхлип, она опустила лицо и зарыдала. Слезы с ее щек капали на руки и блестели там, как фальшивые бриллианты.
   Мэри Террор за рулем фургона, с Барабанщиком, укутанным и согревшимся в корзине на полу, увидела в зеркале заднего вида последний отблеск света в доме, и все заслонили скелеты деревьев. Она чувствовала себя измотанной - мать всегда умела тянуть из нее жилы. Плевать. На все плевать, только бы оказаться у Плачущей леди в два часа дня восемнадцатого февраля и передать Барабанщика его новому отцу. Она представляла себе, как будет лучиста улыбка Лорда Джека.
   Сегодня понедельник, пятое. Остается тринадцать дней. Достаточно времени, чтобы найти дешевый мотель подальше от хайвея, затаиться там и кое-что переменить. Надо принюхаться к ветру и проверить, что свиней поблизости нет. Надо исчезнуть на время, пока не спадет самая горячка. Она сказала спящему Барабанщику:
   - Мама любит тебя, мама любит своего сладкого, сладкого малыша. Ты теперь мой, ты это знаешь? Да, ты мой. Мой навеки и навсегда.
   Мэри улыбнулась, ее лицо было подсвечено зеленым сиянием приборной доски. Фургон плавно покачивался, почти как колыбель. Мать и ребенок были в мире и покое - сейчас.
   Фургон спешил дальше, наматывая на колеса дорогу по темной земле.
   ЧАСТЬ 4
   ТАМ, ГДЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ ТВОРЕНИЯ
   Глава 1
   ЧЕРЕПКИ
   В четырнадцатый день февраля произошли два события: пассажирский авиалайнер компании "ТВА" с двумястами сорока шестью пассажирами и членами экипажа на борту взорвался в воздухе над Токио, и умалишенный с автоматом "АК-47" открыл огонь в торговом квартале Ла-Кросс, штат Висконсин, убив трех человек и ранив еще пятерых, и скрылся с места происшествия. Эти новости были последним гвоздем в крышку гроба потерявшей актуальность драмы Мэри Террор, отодвинутой в телепередачах и газетах на места, известные как "гробовой угол": мертвые темы.
   Наступила заря пятнадцатого числа. Лаура Клейборн проснулась где-то около десяти после очередной беспокойной ночи. Она полежала в кровати, собираясь с силами; иногда ей казалось, что она проснулась, когда она все еще спала. Снотворные таблетки склонны такое выделывать. Все было перепутано и ненадежно, реальность путалась с иллюзиями. Она собралась с силами, чтобы встретить еще один день, - чудовищное усилие. Потом встала с кровати и выглянула сквозь жалюзи. На голубом небе сияло солнце. Снаружи было ветрено и с виду очень холодно. Репортеров, конечно, больше не было. Они рассасывались по капле день за днем. Пресс-конференции, которые проводило ФБР - на самом деле всего лишь попытки поддержать интерес репортеров, - перестали соблазнять корреспондентов. И они прекратились. Не было никаких новостей. Мэри Террор исчезла, и вместе с ней исчез Дэвид.
   Лаура прошла в ванную. Она не стала глядеть на себя в зеркало, зная, что это будет ужасное зрелище. По собственным ощущениям, она за двенадцать дней со времени похищения Дэвида состарилась на десять лет. Ее суставы дрожали, как у старухи, и все время болела голова. Стресс, сказал ей доктор. Совершенно понятный в этой ситуации. Видите эту розовую таблетку? Принимайте по полтаблетки два раза в день и звоните мне, если я вам буду нужен. Лаура плеснула в лицо холодной водой. Веки опухли, тело было размякшим и вялым. Она почувствовала теплую влагу между бедрами и коснулась своего тела. На пальцах осталась водянистая красноватая жидкость. Швы опять разошлись. Ребенка нет; и она просто расползается по швам.
   Груз неизвестности доводил ее до исступления. Жив ли Дэвид? Убит и брошен в сорняках у дороги? Продан на черном рынке за наличные? Она хочет использовать его в каком-то ритуале? Нейл Касл и ФБР вертели эти вопросы так и сяк, но ответов не было.
   Иногда на ее внезапно накатывал приступ неудержимого плача, и ее отводили в постель. Сейчас она почувствовала, что этот приступ приближается, растет. Она стиснула умывальник, голова качнулась вперед. В мозгу всплыл образ тельца Дэвида, лежащего в придорожных сорняках.
   - Нет! - сказала она, когда первые слезы выступили на глазах. - Нет, черт побери, нет!
   Она переборола приступ, дрожа всем телом, сжав зубы до боли в скулах. Буря невыносимой печали миновала, но еще поблескивала и погромыхивала на горизонте. Лаура вышла из ванной, прошла через неприбранную спальню, через кабинет и вышла на кухню. Холодный пол под босыми ногами. Первая остановка, как обычно, у автоответчика. Сообщений нет. Она открыла холодильник и выпила апельсинового сока прямо из пакета. Приняла комплекс витаминов, которые прописал доктор, проглотив одну за другой таблетки такого размера, что лошадь бы поперхнулась. Она стояла посреди кухни, моргая на солнечный свет и стараясь решить, должна она сейчас есть хлопья с изюмом или овсянку.
   Сперва позвонить Каслу. Она позвонила. Его секретарша, которая поначалу была вся сладость и грушевая мякоть, а теперь от звонков Лауры, которых бывало до дюжины в день, становилась все больше похожей на лед с лимоном, ответила, что Касла нет на месте и до трех часов не будет. Нет, никакого прогресса пока нет. Да, вам сообщат первой. Лаура повесила трубку. Хлопья с изюмом или овсянка? Это казалось очень трудным вопросом.
   Она поела пшеничные хлопья. Ела она стоя и пролила молоко на пол и чуть опять не заплакала, но припомнила старую пословицу насчет плача о пролитом молоке, и не стала. Растерла капли молока ногой.
   Ее родители уехали домой накануне утром. Лаура знала, что это начало "холодной войны" между ней и матерью. Мать Дуга вернулась в Орландо двумя днями раньше. Дуг приступил к работе. Кто-то же должен добывать деньги, сказал он ей. И вообще, что толку сидеть без дела и ждать?
   Вчера вечером Дуг сказал такое, что Лаура взбесилась. Он смотрел на нее, рядом с ним на диване лежал "Уолл-стрит джорнэл", и вдруг он сказал:
   - Если Дэвид мертв, то это ведь еще не конец света. Это замечание ударило по сердцу, как раскаленный нож.
   - Так ты думаешь, он мертв? - свирепо спросила она. - Вот как ты думаешь?
   - Я не говорю, что он мертв. Я просто говорю, что жизнь продолжается, чтобы ни случилось.
   - Боже мой! Боже мой! - Рука Лауры оказалась у рта, живот перекручивало от ужаса. - Ты действительно думаешь, что он мертв, да? Боже мой, ты и в самом деле так думаешь!
   Дуг поглядел на нее из-под опухших век, и Лаура увидела в них правду. Последовавшая буря выгнала Дуга из дома, и он умчался в своем "мерседесе". Лаура набрала номер Ч. Дженсен. Когда ответил женский голос, Лаура со злостью сказала:
   - - Он едет. Можете забирать его и, надеюсь, вам понравится то, что вы получите.
   Она повесила трубку, но не шлепнула ее, как сперва намеревалась. Дуг не стоит такого усилия. Где-то перед полуночью она обнаружила, что сидит на кровати и кромсает ножницами свадебные фотографии. Она поняла, сидя с осколками воспоминаний на коленях, что ей по-настоящему грозит опасность сойти с ума. Лаура сложила обрывки кучкой на комоде, приняла две таблетки снотворного и попыталась найти успокоение.
   Что делать? Что ей делать? К работе она еще не готова. Она представила себе, как готовит репортаж с общественного: приема и падает в обморок лицом в паштет из гусиной печенки. Лаура включила кофейник и блуждала по кухне, формулируя для себя то, что и без того уже было ей ясно. Проходя возле телефона, она подумала было позвонить Нейлу Каслу. Может быть, есть новости. Она взяла трубку, опустила ее, опять подняла и, наконец, положила нерешительно.
   "Прибрать в кабинете, - подумала она. - Да, там нужно прибрать".
   Лаура прошла туда и провела несколько минут, перебирая журналы в корзине, куда их сложили. Она выбрала выпуски двух и трехмесячной давности и сложила их в стопку, чтобы выкинуть. Нет, нет, этот нельзя выкидывать. В нем статья о кормлении грудью. Этот тоже нельзя выкидывать, в нем статья о том, как дети реагируют на музыку. Она перешла от журналов к книжным полкам и начала подравнивать ряды книг так, чтобы их корешки стояли ровно. Книги большего размера вызывали у нее ужас. А затем она подошла к той книжке, которая заставила ее руку прекратить неустанное наведение порядка.
   Она называлась "Сожги эту книгу".
   Лаура сняла том с полки. Марк Треггс - реликтовый хиппи. Фотографии автора нет. "Маунтинтоп пресс", Чаттануга, Теннесси. Номер почтового ящика. Она пролистала книгу, ища ту часть, где Треггс рассказывает о Штормовом Подполье и Штормовом Фронте. На странице семьдесят второй она нашла:
   "Поколение Любви, истекающее кровью от тысячи ран, нанесенных военизированной контркультурой, вполне могло кончиться в ночь первого июля семьдесят второго года, когда полиция в Линдене, Нью-Джерси, осадила террористов Штормового Фронта в придорожном доме в пригороде. Четверо членов группы погибли в перестрелке, один был взят живым, но раненым, и еще четверо смогли уйти, включая главного - "Лорда Джека" Гардинера. Легавые искали, но не смогли найти. Некоторые говорят, что Канада - Мекка американских политических беглецов - приняла их в свои леса. Даже сегодня можно услышать, если приложить ухо к нужному рельсу: Штормовой Фронт еще жив. Может быть, они все еще зализывают раны, как старый медведь в берлоге. Может быть, бормочут и грезят стареющие длинноволосые, скорчившись над свечами в своих притонах с травкой и кислотой. Я знал одну из участниц Штормового Фронта, за много лет до того, как пламя пожрало цветы. Чудесная девочка из Сидар-Фоллс в Айове. Фермерская дочка - не слабо, правда? Ей я хочу сказать: "Храни свою веру и люби того, с кем ты сейчас". Взгляд Лауры скользнул по странице. "Я знал одну из участниц Штормового Фронта". Не Мэри Террелл - та родилась в Ричмонде. Кого тогда? Кого-то, кто может помочь ФБР найти ребенка? Лаура поднесла книгу к телефону. Она набрала номер Касла в такой спешке, что сбилась и пришлось набирать заново. Его секретарша, кислая сука, ответила после второго звонка: "Нет, миссис Клейборн, мистера Касла еще нет. Я уже вам говорила, его не будет до трех. Нет, извините, у меня нет номера, по которому его можно достать. Миссис Клейборн, ваши постоянные звонки никак не помогают делу. Я очень сочувствую вашей ситуации, но делается все возможное, чтобы найти вашего..." Лапша на уши. Лаура повесила трубку. С тяжело колотящемся сердцем она ходила по кухне. Кому об этом можно рассказать? Кто бы мог помочь? Она опять остановилась перед телефоном, и на этот раз набрала номер справочного бюро в Чаттануге.
   У оператора не было номера телефона "Маунтинтоп пресс". Треггсов было два: Филипп и М. К. Она записала последний номер и позвонила по нему, желудок подкатил к горлу. Четыре звонка.
   - Алло? Женский голос.
   - Марка Треггса, пожалуйста.
   - Марк работает. Могу я ему что-нибудь передать?
   Лаура сглотнула; у нее пересохло в горле.
   - Это.., тот самый Марк Треггс, который написал книгу?
   Пауза. Затем осторожное "да".
   Слава Богу! Ее рука вцепилась в трубку.
   - Вы его жена?
   - Простите, кто говорит?
   - Меня зовут Лаура Клейборн. Я звоню из Атланты. Это тот номер, по которому я могу найти мистера Треггса? Еще одна пауза.
   - Нет, извините.
   - Пожалуйста! - Это вырвалось слишком быстро, слишком эмоционально. - Я должна с ним поговорить! Пожалуйста, скажите мне, как я могу его найти!
   - Там нет телефона, - сказала женщина. - Лаура Клейборн. По-моему, я знаю это имя. Вы - друг Марка?
   - Я с ним не знакома, но это вопрос жизни и смерти! Ради Бога, неужели вы не можете мне помочь?
   - Он будет дома после пяти. Могу я ему что-нибудь передать?
   Пять часов казались целой вечностью. В отчаянии и досаде Лаура сказала: "Огромное вам спасибо!" - и на этот раз действительно швырнула трубку. Она постояла секунду, прижимая руки к лицу, пытаясь решить, что делать. Образ Дэвида в зарослях опять всплыл перед глазами, и она яростно вытряхнула его из головы, пока не заклинило мозги.
   До Чаттануги два часа на машине к северо-западу от Атланты по семьдесят пятой федеральной дороге. Лаура поглядела на часы. Если выехать сейчас, она будет там к часу дня.
   "Я знал одну из участниц Штормового Фронта".
   Треггс может знать о Штормовом Фронте больше, чем написал в книге. Двухчасовая поездка. Можно управиться за час сорок пять.
   Лаура прошла в спальню, надела джинсы, уютно облегающие все еще сохраняющуюся одутловатость, и влезла в белую кофточку и бежевый свитер грубой вязки. Ей пришло в голову, что может понадобиться остаться в Чаттануге на ночь. Она начала упаковывать чемодан: еще одни джинсы, алый свитер, запасные носки. Она взяла зубную щетку и пасту, решила взять шампунь и фен для волос. Деньги, подумала она. Надо пойти в банк и обналичить чек. Взять "визу", "Мастеркард" и "Америкэн экспресс". Залить полный бак. Оставить записку Дугу нет, отменяется. И шины проверить. Трудно будет одинокой женщине в этом старом суровом мире, если шина лопнет.
   Она теперь знала, что насилие может ударить с любой стороны, без предупреждения, оставив за собой трагедию. Она подошла к комоду, открыла верхний ящик и подняла свитера Дуга. Вытащила автоматический пистолет вместе с коробкой патронов. К черту уроки стрельбы; если придется пустить его в дело, она быстро научится.
   Лаура наскоро причесалась. Она заставила себя посмотреть в зеркало. В глазах был стеклянистый блеск: либо возбуждение, либо безумие - она не могла понять, что именно. Но одно она знала наверняка: ждать в этом доме, день за днем ждать известий о своем ребенке - это точно сведет ее с ума. Марк Треггс может ничего не знать о Штормовом Фронте. Он может вообще ничего такого не знать, что может ей помочь. Но она едет в Чаттанугу, чтобы его найти, и ничто на свете ее не остановит.
   Она надела черные кроссовки "Рибок", положила пистолет и коробку с патронами в чемодан вместе со щеткой для волос. Ее взгляд упал на кучку обрывков фотографий. Ребром ладони она смахнула их в мусорный бак. Затем взяла чемодан, надела коричневое пальто и пошла в гараж. Мотор "БМВ" завелся с горловым ворчанием.
   Лаура выехала из дома на Мур-Милл-роуд и не обернулась назад.
   Глава 2
   СВИСТУН С ГУБНОЙ ГАРМОШКОЙ
   Чаттануга - это город, который как будто остановился во времени, как заржавелые карманные часы. Широкая река Теннесси обтекает его, федеральные дороги пронзают его сердце, железные дороги связывают склады и фабрики с другими складами и фабриками; река, федеральные шоссе и железные дороги входят в Чаттанугу и покидают ее, но Чаттануга остается неизменной, как выцветшая девица, ждущая некоего поклонника, давно мертвого и похороненного. Она отворачивает лицо от современного и тужит по тому, что никогда не вернется вновь.
   Над Чаттанугой тяжело нависает гора Лукаут - вдовий горб увядшей девицы. Это именно ее увидела Лаура, прежде чем показался город. При виде ее появившейся сперва как сиреневая тень на горизонте - Лаура сильнее нажала на газ. Через восемнадцать минут после поворота с федерального шоссе на Германтаун-роуд она нашла автомат с телефонным справочником и стала искать М. К. Треггса. Адрес: Хильярд-стрит, 904. Лаура купила на бензозаправке карту города, обозначила на ней Хильярд-стрит и попросила заправщика рассказать, как туда лучше проехать. И снова поехала по яркому полуденному солнцу к северо-восточной окраине Чаттануги.
   По этому адресу оказался небольшой каркасный деревянный дом среди группы таких же домов через дорогу от торгового центра. Он был выкрашен бледно-голубой краской, и лужайка перед ним размером с почтовую марку была превращена в сад камней с дорожкой из гальки. Стандартный пластиковый почтовый ящик с нарисованными иволгами. На ветке дерева качалась привязанная на веревке шина, а на подъездной дорожке стоял белый "юго" с пятнами ржавчины. Лаура затормозила перед домом и вышла. Легкий ветерок шевелил ее волосы и заставлял звенеть, щелкать и звякать пять-шесть ветряных колокольчиков, которые свисали с балок веранды.
   Яростно залаяла собака у соседнего дома. Большой коричневый пес за оградой из цепей, отметила Лаура. Она взошла на крыльцо и позвонила в дверной звонок под аккомпанемент ветряных колокольчиков.
   Внутренняя дверь открылась, но застекленная наружная дверь осталась закрытой. Осторожно выглянула стройная маленькая женщина с заплетенными каштановыми волосами.
   - Могу я быть вам полезной?
   - Я Лаура Клейборн. Я звонила вам из Атланты. Женщина просто смотрела на нее.
   - Я звонила вам в одиннадцать, - продолжала Лаура. - Я приехала поговорить с вашим мужем.
   - Вы.., та леди, которая звонила? Вы приехали из Атланты?
   Она моргнула. До нее доходило медленно.
   - Именно так. Я вам передать не могу, насколько важно, чтобы я поговорила с вашим мужем.
   - Я знаю, кто вы. - Женщина кивнула. - Вы та, у которой похитили ребенка. Мы с Марком об этом говорили. Я же знала, что слышала ваше имя!
   Лаура стояла, ожидая. Затем женщина сказала:
   - Ой! Входите, пожалуйста!
   Она открыла задвижку передней двери и широко распахнула ее, чтобы впустить Лауру.
   В дни своего студенчества Лаура бывала во многих комнатах общежитии и обиталищ хиппи. Ее собственная квартира была очень здорово хиппизирована или по крайней мере сходила за такую в университете Джорджии. Этот дом немедленно вернул ее к тем дням. Он был полон дешевой мебели, ящики служили полками для книг и грампластинок; стоял большой оранжевый набивной стул с печатью "списано" и бежевая софа, на которой явно спали не первый десяток лет. У стен стояли вазы с засохшими цветами, а на стенах висели настоящие, подлинные плакаты Маккоя в черном свете. На одном - астрологические символы, на другом трехмачтовый корабль на фоне полной луны. Деревянная резьба на стене гласила: "ПУСТЬ БУДЕТ". Совершенно определенно доносился аромат клубничного благовония и готовящейся на кухне чечевицы. Толстые полусгоревшие свечи - из тех, что делаются с хитрыми восковыми узорами и лентами разных цветов, стояли на стойке рядом с книгами, среди которых были работы Калила Габрана и Рода Мак-Кюена. В конце коридора висел плакат: "Война - это нездорово для детей и прочих живых существ".
   Ощущение возврата на много лет назад было бы полным, не будь разбросанных по полу игрушечных робокопов и приставки "Нинтендо" на телевизоре. Женщина с косой собрала робокопов.
   - Дети, - сказала она, улыбнувшись во весь рост. - Где играют, там и бросают.
   Лаура заметила куклу Барби, обряженную в переливчатое белое платье, прислоненную к ящику с пластинками, набитому альбомами в потрепанных обложках.