Страница:
Землей откладывается, но они знали, что так нужно. А для звездоплавателей
слово "нужно" звучало очень убедительно.
Сознавая ответственность, легшую на его плечи, Мельников сам проверил
работу, попросив Белопольского вернуться на это время в рубку "СССР-КС3".
И вот отцеплен трос. Экипажи собрались - один в обсерватории, другой
в жилом помещении "фаэтонца".
Белопольский, Второв и Коржевский видели товарищей, их же самих
нельзя было видеть, но оставшиеся на борту "СССР-КСЗ" не спускали глаз с
кольцевого корабля. Один Мельников оставался на пульте.
Словно прилипшие друг к другу, оба корабля продолжали лететь рядом.
Мельников повернул плоскость газового руля, потом включил на самую
малую мощность один из двигателей.
"СССР-КС3" медленно отошел от "фаэтонца". Просвет неуклонно
увеличивался. Пути звездолетов расходились в стороны.
Несколько минут... и силуэт кольцевого корабля "растаял" в
пространстве.
Счастливого пути, товарищи!
Да, Мельников был совершенно прав! Вести фаэтонский звездолет
оказалось неизмеримо труднее, чем "СССР-КС3". Небольшой телескоп и
самодельный пульт - это все, чем мог пользоваться Белопольский, но этого
было очень и очень недостаточно. Не хватало электронно-счетной машины, и
приходилось полагаться на свои математические знания и опыт. А задача
достигнуть Цереры таила в себе огромные трудности.
Константин Евгеньевич хорошо понимал, какими соображениями
руководствовался Камов, давая согласие на перевод его, Белопольского, на
борт "фаэтонца". Как всегда, Сергей Александрович учитывал все. Во-первых,
поведение Белопольского после отлета с Венеры не могло не возмутить его.
Оно действительно было непростительно для командира звездолета и только
благодаря чудесной технике фаэтонцев не окончилось трагически. Смещение с
должности начальника экспедиции и назначение Мельникова на это место было
вполне обосновано. Старость? Это не оправдание.
Во-вторых, Камов ясно представлял себе трудности в управлении
"фаэтонцем". Можно было не сомневаться, что даже не зная подробностей, он
понимал, в чем заключаются трудности, и, естественно, учел глубокие
познания Белопольского и его математические способности. Мельников в этом
отношении не мог соперничать с ним. Как сказал Борис Николаевич,
Белопольскому было "более по плечу" выполнить эту трудную задачу.
Все было стройно, логично и продуманно. Вполне в стиле Камова.
Константин Евгеньевич принял "наказание" с чувством, похожим на
облегчение. Он был рад, что возвращение на Землю откладывалось, что ему
предоставлена возможность вернуться, хоть отчасти заслужив прощение.
Родина умела прощать, - он это знал!
И все свои знания, все силы своего ума он направил на достижение
поставленной цели.
По-прежнему изменять скорость и курс корабля мог один только Второв.
Ни Белопольского, ни Коржевского, взятого на "фаэтонец" в качестве врача,
фаэтонская техника не хотела слушаться. Только биотоки молодого инженера
соответствовали настройке механизмов. Случись с ним несчастье - и
Белопольский с Коржевским оказались бы совершенно беспомощными.
Сразу после того, как исчез в пустоте пространства "СССР-КС3",
Белопольский попросил Второва попытаться увеличить скорость "фаэтонца" до
возможного предела.
Попытка удалась, а ее результат превзошел все самые оптимистические
ожидания.
Корабль послушно полетел с ускорением, которое Белопольский определил
в двадцать четыре метра в секунду за секунду. Оно продолжалось один час
сорок девять и четырнадцать сотых секунды, и снова наступила невесомость.
Нетрудно было вычислить, что скорость звездолета достигла ста двадцати
километров в секунду.
Очевидно, это был "потолок" корабля. Больше чем вдвое он превосходил
предел скорости земных звездолетов. Теперь, если ничего не случится, они
достигнут Цереры меньше чем за один месяц. Это был огромный выигрыш во
времени.
Белопольский не сомневался, что все обсерватории Земли продолжают
наблюдать за "фаэтонцем". Следит за ним и Сергей Александрович Камов. Ему
сразу станет известно, что кольцевой корабль увеличил скорость, и он
сделает отсюда нужные выводы.
Как хорошо чувствовать себя не одинокими, тесно связанными с родиной,
хотя бы зрительно!
Несколько дней Белопольский занимался расчетом пути. Он не мог еще
видеть Цереру в относительно слабый инструмент, но он хорошо знал, где она
находилась в момент их расставания с "СССР-КС3". Знал все элементы ее
орбиты и свое собственное место в космосе. Этого было вполне достаточно.
На четвертые сутки он попросил Второва немного изменить направление
полета, и успевший хорошо натренироваться инженер уверенно выполнил его
указания.
"Фаэтонец" слушался Второва "беспрекословно".
- Мне кажется, - сказал Геннадий Андреевич, - что мы могли бы
опуститься прямо на Луне, минуя Цереру. Корабль очень послушен.
- Не обольщайтесь! - ответил Белопольский. - Одно дело маневрировать
в пустоте, а совсем другое - спуск. Здесь можно исправить ошибку, а там
она приведет к гибели корабля.
То же самое говорил Мельников. Второва поразило полное совпадение -
слово в слово! Значит, это так и есть. Незачем было высказывать свое
мнение. Эти люди знают что делают.
Среди вещей, погруженных на "фаэтонец", они обнаружили несколько книг
и очень обрадовались этой находке. Кто позаботился об этом?..
Полет протекал томительно однообразно. Книги оказались весьма кстати.
Чтобы не покончить с ними слишком скоро, Второв и Коржевский читали вслух,
по очереди.
Белопольский не нуждался ни в каких развлечениях. Часами и сутками он
занимался доступными ему наблюдениями, вися у телескопа или производил
вычисления. В мире астрономии и математики он чувствовал себя прекрасно.
Шли дни.
И вот позади осталась орбита Марса. Близок пояс астероидов обломков
погибшего Фаэтона. Корабль три раза за два дня изменил направление полета,
уклоняясь от встречи с мелкими, но для него достаточно крупными обломками.
Очевидно, их было много, несущихся по путям, неизвестным астрономам. Ведь
за орбитой Марса тело диаметром в десятки метров недоступно для наблюдения
с Земли.
Для Белопольского наступила горячая пора. Как не хватало ему счетной
машины! Но его математический ум сам работал подобно машине. Раз за разом
он вычислял новый маршрут и с помощью Второва исправлял путь корабля.
До, можно было уверенно сказать, что только он один из всего экипажа
"СССР-КС3" мог вести "фаэтонец" в таких условиях.
Церера была уже хорошо видна. Даже невооруженным глазом можно было
заметить крохотную звездочку, которая буквально по часам увеличивала свой
блеск.
Звездолет подлетал к цели.
Своеобразный новогодний подарок преподнес науке итальянский астроном
Пиацци. В ночь на 1 января 1801 года он открыл первую из малых планет -
Цереру, оказавшуюся впоследствии самой крупной. Ее диаметр - семьсот
семьдесят километров, а масса составляет одну восьмитысячную массы Земли.
Планета очень ярка, и это заставляет думать, что она состоит из хорошо
отражающих свет минералов, а возможно, и металлов. Церера движется по
почти правильной круговой орбите, и ее скорость движения составляет около
двадцати километров в секунду.
Белопольский принял решение опуститься на Цереру по тому же плану,
который был осуществлен при посадке "СССР-КС3" на Венеру, - зайти на
орбиту позади планеты и догонять ее. При этом маневре должно было
окончательно выясниться, во всем ли послушен Второву звездолет и насколько
точно он выполняет мысленные приказы. Если подход к Церере удастся, то
можно будет надеяться на благополучное "приземление".
Даже с помощью прекрасно оборудованного пульта управления "СССР-КС3"
подобный маневр требовал большого труда и исключительной точности. А здесь
придется не самому управлять, а каждый раз действовать через Второва, так
объясняя ему нужный, угол поворота, чтобы молодой инженер мог, отчетливо
представив его в воображении, мысленно повернуть звездолет и без малейшей
ошибки.
У Константина Евгеньевича невольно возникали сомнения. В точности
работы механизмов корабля он не сомневался, несколько раз он видел, как
они реагируют на "приказы". Но вот четкость мысли Второва?..
"Если бы я сам, непосредственно, мог принимать решения и приводить их
в исполнение", - думал он.
Но это было невозможно.
Он понимал, что все они рискуют жизнью. Если от удара о поверхность
Цереры треснет корпус корабля, смерть будет мгновенна, - на Церере нет
атмосферы.
Но жребий был брошен месяц назад на борту "СССР-КС3", и ничего не
оставалось, как испытать на практике "орлом" или "решкой" он ляжет. "Орел"
- жизнь и спасение звездолета, "решка" - смерть и разбитый корабль.
Белопольский поделился с Коржевским своими мыслями. Биолог ответил
коротко: "Я это знаю". Со Второвым никто не говорил на подобные темы, -
Его спокойствие и уверенность в себе были важнее всего. Белопольский
думал, что Второв не сознает величины опасности, но он ошибался.
Геннадий Андреевич испытал всю тяжесть первых дней совместного с
Мельниковым полета на "фаэтонце". Он давно понял, что за непринужденной
легкостью посадки "СССР-КСЗ" на Арсену, а затем на Венеру стоят труд,
искусство и смертельная опасность. Урок падения на Венеру не прошел даром.
Он понял, что космос не шутит. И он хорошо знал, на что идут они трое и
чем рискуют. На Венере он был еще новичком, многого не понимающим и на
многое смотрящим несколько легкомысленно: теперь он превратился в
звездоплавателя. Десять незабываемых дней - и от прежнего Второва ничего
не осталось. Он прошел школу пустого пространства.
И, отчетливо сознавая, что именно от него, в конечном счете, зависят
жизнь товарищей и спасение корабля, Второв собрал свои нервы в тугой
клубок, готовясь как автомат исполнять все, что прикажет ему Белопольский.
У него не было ни страха, ни сомнений. Он говорил себе: "Я должен!"
И он и Коржевский были уверены в своем командире, в его знаниях и
опытности.
Экипаж кольцевого корабля был готов к труднейшему маневру, и все,
казалось, говорило в пользу благополучного конца.
Все!.. Кроме одного, самого главного, самого решающего... Но они даже
не подозревали, как близка была грозная и неотвратимая опасность.
Фатальная ошибка была совершена месяц назад, совершена совместно
Мельниковым и Белопольским.
Можно ли было обвинить их в этом? Человек - это только человек, не
более. Он не машина и подвержен ошибкам. На решения, принимаемые людьми,
влияют предшествующие факты и впечатления. Мельников и Белопольский были
"загипнотизированы" могуществом фаэтонской техники. И они упустили из
виду, что фаэтонцы тоже не более как люди. Их техника - это техника людей,
другой не бывает в природе, и ее мощь не беспредельна.
Об этом они забыли.
На Земле "фаэтонский гипноз" не был так силен. Там не знали всех
подробностей десятидневной эпопеи Мельникова и Второва. И сразу заметили
опасность.
Но было уже поздно и ничего нельзя было исправить.
На сообщение Мельникова Камов ответил короткой радиограммой, которая,
будь она известна Белопольскому, заставила бы его немедленно повернуть
назад: "Откуда вам известно, что запасы энергии на "фаэтонце" достаточны
для подобного полета? Камов".
В самом деле, откуда? Как могли они не подумать об этом решающем
обстоятельстве?
Мельников готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Кольцевой
звездолет мчался со скоростью ста двадцати километров в секунду. Ни один
корабль, существующий на Земле, не может догнать его. И невозможно послать
радиограмму.
Не вернуть! Ошибка неисправима! Оставалось надеяться на то, что
опасения ложны, и... на счастье!
Весьма слабое утешение, но другого не было...
А экипаж кольцевого звездолета, ничего не подозревая и нисколько не
сомневаясь в том, что энергии хватит, стремился к Церере, откуда не было
возврата.
Опасения Белопольского оказались необоснованными. Второв уверенно и
четко маневрировал кораблем. Вероятно, сами фаэтонцы не могли бы лучше
отдавать приказания своему звездолету. Молодой инженер полностью овладел
искусством воображения, его мысленные образы были отчетливы, как никогда
раньше.
И "фаэтонец" послушно совершил нужный поворот и вышел на орбиту
планеты, позади нее. Догнать Цереру было уже не трудно. Корабль замедлил
скорость.
И вот сквозь прозрачные стенки перед ними панорама крупнейшего из
астероидов.
Бесплодная голая равнина, изрезанная трещинами, с редкими цепями
острых пиков. С высоты линии горизонта казалась еще очень далекой. Когда
корабль спустится, она приблизится.
- Я опасался, что характер поверхности такой же, как на Арсене, -
сказал Белопольский. - Хорошо, что это не так. Ну, Геннадий Андреевич,
приступайте. Посадите звездолет на "землю".
Второв вернулся в "рубку управления". Продолжавшееся торможение
корабля создавало достаточную силу тяжести, и он мог сесть в кресло.
"Когда мы падали на Венеру, - вспомнил он, - звездолет самостоятельно
повернул от нее. А теперь он этого не делает. А ведь Церера близка. Как
странно - механизмы корабля "понимают", что это не падение, а сознательный
маневр и ждут команды".
"Фаэтонец" действительно "ждал". Он все медленнее приближался к
планете, временами усиливая торможение. Не оно ли показывало автоматам,
что, на этот раз, близость крупного тела не опасна, что все происходит по
воле человека?..
Второв закрыл глаза, так было легче сосредоточиться, и представил
себе: кольцевой звездолет медленно и осторожно опускается на поверхность
Цереры...
Он был уверен, что все правильно и что "фаэтонец", так же, как
раньше, четко выполнит его приказ.
Так и случилось. Когда он открыл глаза и посмотрел сквозь прозрачные
стенки, то увидел, что его распоряжение выполняется. Звездолет опускался.
До поверхности планеты было не больше двух километров.
И вдруг... прямо перед ним, на грани пульта, вспыхнул ярко-зеленый
треугольник. Исчез, вспыхнул снова и погас. И одновременно с ним погасли
огоньки, мерцавшие в глубине грани. А сама грань стала тусклой, точно
покрылась серым налетом.
Звездолет ощутимо рванулся вниз. Церера стремительно надвинулась.
Падение?!.
На мгновение вспыхнули снова огоньки на пульте. Мелькнул зеленый
треугольник. И резкий рывок сбросил Второва с кресла на стенку.
Он понял, что двигатели корабля задержали падение.
Это повторилось еще раз.
В чем же дело? Почему корабль так странно ведет себя? Второв не понял
этого, он думал, что виноват сам, что скомандовал не так, как было нужно.
И Белопольский с Коржевским, напряженно следившие в соседнем
помещении за приближением Цереры, не поняли, что это последние судороги
жизни, уходящей из тела звездолета. Истощившаяся энергия, безрассудно
растраченная людьми, отдавала свои последние крохи, и умирающие механизмы
в последний раз пытались предотвратить роковое падение.
Им это отчасти удалось.
"Вздохом смерти" вздрогнул корабль, слабо рванувшись назад. И упал...
с высоты ста метров.
Церера не Земля. Сила ее притяжения в двадцать девять раз меньше, чем
Земли. Это спасло людей.
Тяжелый удар! Что-то рассыпалось совсем близко от Второва, точно на
металлическую плиту опрокинули корзину, наполненную гайками. Он видел, как
по гладкой грани пульта прошла широкая трещина, как сорвались и
разлетелись стеклянными брызгами все четыре кресла.
Он понял, что пульт вышел из строя, и ужаснулся, все еще не
догадываясь, что даже вполне исправный пульт для них уже бесполезен.
"Гибель, гибель по моей вине! Но что я сделал? В чем допустил ошибку?
Прав был Борис Николаевич, посадка - это высший экзамен. Я не выдержал
его. И теперь только смерть".
Звездолет глубоко засел в серебристой пыли, покрывавшей равнину.
Совсем близко высился острый пик, точно шпиль какого-то погрузившегося в
"землю" собора. Кругом, на различных расстояниях, беспорядочно поднимались
такие же пики. Голый камень и серебристая пыль. Больше ничего. Чуждый мир!
Второв поднялся на ноги. Он чувствовал себя почти невесомым. Один шаг
- и он у двери. Откроется ли она?
Звездолет еще жил. Он не мог больше лететь, но внутренние механизмы
нисколько не пострадали: они не были так хрупки, как пульт. Дверь
открылась как всегда.
- Что случилось, Геннадий Андреевич? - тотчас же спросил
Белопольский.
Он думал то же, что думал Второв. Ошибка!
- Я, право, не знаю, Константин Евгеньевич. Я дал приказ. Все шло
хорошо, но вдруг зеленый треугольник...
- Какой треугольник? - вздрогнув спросил Белопольский.
Второв рассказал подробно.
И Константину Евгеньевичу все стало ясно. Еще одна, и на этот раз
безусловно последняя, ошибка!
- Вы не виноваты, Геннадий Андреевич, - сказал он. - Энергия,
приводящая в действие двигатели звездолета, окончилась. Слишком много ее
тратили, сначала вы с Мельниковым, потом я с вами. Ее запасы были
ограничены. Мы безумцы! Мы малые дети, играющие с огнем. И мы обожглись. Я
виноват. Я погубил вас обоих. Простите, если можете. А впрочем, и прощать
уже поздно.
Он отвернулся, и, в третий раз за время этого злополучного рейса,
слезы полились по его щекам. Слезы жалости к двум своим спутникам. О себе
он не думал - он вполне заслужил смерть.
Коржевский прислонился к стене и закрыл глаза.
Второв думал. С тайной радостью он воспринял слова Белопольского - он
не виновен! Но еще больше он радовался тому, что его мысли ясны и никакого
страха и отчаяния он не испытывает. То, о чем он мечтал - быть таким, как
Мельников, - как будто исполнилось. Даже Борис Николаевич не мог быть
более спокоен.
- Никто не виноват в том, что произошло, - сказал Второв. - Кто мог
предвидеть? Но, мне кажется, что наше положение не так уж безнадежно. С
Земли следят за нами. Там уже знают, что звездолет опустился на Цереру.
Они будут ждать нашего появления в пространстве и, не дождавшись, поймут,
что случилось несчастье, и вышлют помощь. У нас достаточно продуктов, а
нехватки воздуха опасаться не приходится. Значит, мы можем дождаться.
Белопольский обернулся.
- Все та же ошибка, - сказал он. - Мы думали, что нехватки энергии
опасаться не придется, а теперь вы говорите то же самое о воздухе. Мы не
знаем - может быть, автоматы, возобновляющие кислород на последнем
издыхании? Взятые с "СССР-КС3" баллоны со сжатым кислородом были
предназначены для пустолазных костюмов, и их хватит не больше чем на два
дня, при непрерывном использовании. А самое главное - от Земли до Цереры
не меньше трех месяцев пути для наших звездолетов. Они не могут лететь так
быстро, как "фаэтонец". К тому же, мы отправились к Церере в самый
благоприятный момент, а с тех пор прошел почти месяц. Сейчас Земля и
Церера относительно друг друга не в столь удобном положении. Но допустим,
что они вылетят сегодня. На три месяца у нас не хватит продуктов питания,
если даже и хватит воздуха.
- Хватит, - Коржевский очнулся от своего оцепенения. - Я сам грузил
их. При уменьшенной норме мы можем протянуть больше трех месяцев.
- Не понимаю, о чем мы спорим? - сказал Второв. - Хватит, не хватит,
а ничего больше, как ждать помощи, мы не можем сделать. Или вы предлагаете
покончить самоубийством?
- Об этом и разговора быть не может, - сказал Белопольский. - Будем
ждать. Наша судьба в руках фаэтонцев, вернее их техники. Будем надеяться,
что она нас не подведет второй раз.
Второву и Коржевскому показалось, что Белопольский сказал это тоном
сожаления. Было ясно, что он предпочел бы смерть возвращению на Землю. Но
они двое не имели никаких причин желать смерти.
- За три месяца, - сказал Второв, - мы сможем проделать полезную
работу. Надо тщательно обследовать доступную нам площадь поверхности
Цереры. Звездолет все равно останется здесь навсегда. Можно изучать его,
не боясь испортить.
- Вот уж этого никак нельзя сделать, - ответил Белопольский. - Можно
повредить автоматы воздуха. Мы понятия не имеем, где они. И еще хуже -
можно испортить автоматы дверей. Ничего нельзя трогать.
Автоматы дверей! Только при этих словах все трое подумали об одном и
том же - если энергия, приводящая в движение внутренние механизмы
звездолета, истощится так же, как энергия двигателей, они будут замурованы
в этом помещении без малейшей возможности выйти.
- Я думаю, - сказал Коржевский, - что вообще нельзя выходить отсюда.
В каком положении мы очутимся вне корабля, не имея возможности в него
вернуться?
- Значит, придется сидеть три месяца взаперти и в полном безделье? -
сказал Белопольский. - Нет, лучше уж погибнуть сразу. Я - за выход.
- Я тоже, - присоединился Второв. - Если откажут двери, то можно быть
уверенным, что откажут и автоматы воздуха. Не все ли равно в этом случае,
быть снаружи или внутри. Результат один.
- Составим план действий. Как будем выходить, вместе или по очереди?
- как ни в чем не бывало спросил Коржевский.
Церера быстро вращалась вокруг своей оси. Ее сутки составляли всего
девять часов и восемнадцать с половиной минут. Но день и ночь резко
отличались друг от друга по своей продолжительности. Та часть планеты, где
опустился кольцевой звездолет, освещались Солнцем два часа пятьдесят
девять минут. Все остальное время занимала ночь.
Расчет, произведенный Белопольским, показывал, что корабль находился
в экваториальной полосе. В полдень Солнце поднималось почти к зениту.
Неравномерность суток можно было объяснить только одним - Церера имеет
неправильную форму. Удивительного в этом ничего не было, если вспомнить,
что планета не самостоятельно образовавшееся тело, а обломок погибшего
Фаэтона.
Ни утра, ни вечера, разумеется, не было в этом мире, лишенном даже
намека на атмосферу. Стоило Солнцу коснуться верхним краем линии
горизонта, как сразу наступала ночь.
Ночь, но не темнота.
Юпитер находился сейчас по ту же сторону от Солнца, что и Церера. Их
разделяло расстояние, не превышавшее трехсот миллионов километров.
Исполинская планета сверкала так ярко, что от острых пиков и колец корабля
ложились густые тени.
А когда Юпитер склонялся к горизонту, всходило Солнце, и тогда от
всех предметов появлялись две тени, направленные в разные стороны. Одна
темнее - от Солнца, другая светлее - от Юпитера. То же повторялось по
вечерам.
В этом странном мире, где днем и ночью одинаково ярко светились
звезды, было два Солнца.
Не прибегая к помощи телескопа, можно было видеть все двенадцать
спутников Юпитера. А если бы Сатурн находился по эту сторону Солнца, то
звездоплаватели могли бы любоваться его кольцами.
Они были первыми людьми, проникшими так далеко в глубину Солнечной
системы. И, несмотря на трагичность своего положения, они испытывали
своеобразную гордость при этой мысли.
Слой пыли, покрывавший Цереру, был толст. Ноги уходили в него по
колено. И хотя звездоплаватели почти ничего не весили, ходить было очень
трудно.
Но много ходить не пришлось. Ничего, кроме этой пыли неизвестного
происхождения и пиков, оказавшихся гранитными, вокруг звездолета не было.
А отойти очень далеко Белопольский не разрешал. И так, каждая вылазка
грозила смертельной опасностью. Они находились в самой середине пояса
астероидов. Огромная, в сравнении с другими, масса Цереры притягивала к
себе бесчисленное количество мелких обломков. За сутки в окрестностях
звездолета падало не меньше сотни небесных камней, не считая космических
"пылинок".
В интересах науки люди все же выходили. Два мешка пыли и несколько
десятков метеоритов лежали на полу их жилого помещения. Коржевский
добрался до одного из ближайших пиков и отколол от него большой кусок
гранита.
Существовала еще опасность упасть в трещину, - Церера была изрезана
ими вдоль и поперек. В первую же вылазку, в которой участвовали все трое,
Коржевский чуть было не провалился в одну из них, покрытую слоем пыли так,
что ее нельзя было заметить. Хорошо, что они догадались привязаться друг к
другу, на манер альпинистов, крепкой веревкой. Если бы не эта
предосторожность, дело могло бы окончиться плохо. Никто не знал глубины
этих трещин.
После того как Коржевский, привязанный к кораблю длинной веревкой,
принес кусок гранита, Белопольский решил не выходить больше.
- Мы должны дождаться помощи все трое, - сказал он. - Или все трое
погибнуть. Не следует рисковать без серьезной причины.
Товарищи согласились с ним.
И трое звездоплавателей заперлись внутри кольцевого корабля на долгие
недели, а может быть, и навсегда.
Им было очень скучно. Сутки за сутками проходили, ничем не отличаясь
друг от друга. Белопольский занимался наблюдениями, Второв и Коржевский
томились бездельем.
Автоматы фаэтонцев с пунктуальной аккуратностью погружали их в сон на
восемь часов, через каждые двенадцать. Таков, по видимому, был распорядок
дня самих фаэтонцев, и он продолжал соблюдаться на их корабле, независимо
от желания новых хозяев. Противиться этому принудительному сну было
совершенно невозможно, - он надвигался на людей непреодолимо, и они
засыпали.
Белопольский сделал отсюда вывод - сутки погибшего Фаэтона равнялись
двадцати часам. А его обитатели спали больше, чем люди Земли, вернее
бодрствовали меньше.
Коржевский не соглашался с ним.
- Если бы такой распорядок дня, - говорил он, - был нормален для
фаэтонцев, то зачем понадобился бы им искусственный сон? Мне кажется, что
слово "нужно" звучало очень убедительно.
Сознавая ответственность, легшую на его плечи, Мельников сам проверил
работу, попросив Белопольского вернуться на это время в рубку "СССР-КС3".
И вот отцеплен трос. Экипажи собрались - один в обсерватории, другой
в жилом помещении "фаэтонца".
Белопольский, Второв и Коржевский видели товарищей, их же самих
нельзя было видеть, но оставшиеся на борту "СССР-КСЗ" не спускали глаз с
кольцевого корабля. Один Мельников оставался на пульте.
Словно прилипшие друг к другу, оба корабля продолжали лететь рядом.
Мельников повернул плоскость газового руля, потом включил на самую
малую мощность один из двигателей.
"СССР-КС3" медленно отошел от "фаэтонца". Просвет неуклонно
увеличивался. Пути звездолетов расходились в стороны.
Несколько минут... и силуэт кольцевого корабля "растаял" в
пространстве.
Счастливого пути, товарищи!
Да, Мельников был совершенно прав! Вести фаэтонский звездолет
оказалось неизмеримо труднее, чем "СССР-КС3". Небольшой телескоп и
самодельный пульт - это все, чем мог пользоваться Белопольский, но этого
было очень и очень недостаточно. Не хватало электронно-счетной машины, и
приходилось полагаться на свои математические знания и опыт. А задача
достигнуть Цереры таила в себе огромные трудности.
Константин Евгеньевич хорошо понимал, какими соображениями
руководствовался Камов, давая согласие на перевод его, Белопольского, на
борт "фаэтонца". Как всегда, Сергей Александрович учитывал все. Во-первых,
поведение Белопольского после отлета с Венеры не могло не возмутить его.
Оно действительно было непростительно для командира звездолета и только
благодаря чудесной технике фаэтонцев не окончилось трагически. Смещение с
должности начальника экспедиции и назначение Мельникова на это место было
вполне обосновано. Старость? Это не оправдание.
Во-вторых, Камов ясно представлял себе трудности в управлении
"фаэтонцем". Можно было не сомневаться, что даже не зная подробностей, он
понимал, в чем заключаются трудности, и, естественно, учел глубокие
познания Белопольского и его математические способности. Мельников в этом
отношении не мог соперничать с ним. Как сказал Борис Николаевич,
Белопольскому было "более по плечу" выполнить эту трудную задачу.
Все было стройно, логично и продуманно. Вполне в стиле Камова.
Константин Евгеньевич принял "наказание" с чувством, похожим на
облегчение. Он был рад, что возвращение на Землю откладывалось, что ему
предоставлена возможность вернуться, хоть отчасти заслужив прощение.
Родина умела прощать, - он это знал!
И все свои знания, все силы своего ума он направил на достижение
поставленной цели.
По-прежнему изменять скорость и курс корабля мог один только Второв.
Ни Белопольского, ни Коржевского, взятого на "фаэтонец" в качестве врача,
фаэтонская техника не хотела слушаться. Только биотоки молодого инженера
соответствовали настройке механизмов. Случись с ним несчастье - и
Белопольский с Коржевским оказались бы совершенно беспомощными.
Сразу после того, как исчез в пустоте пространства "СССР-КС3",
Белопольский попросил Второва попытаться увеличить скорость "фаэтонца" до
возможного предела.
Попытка удалась, а ее результат превзошел все самые оптимистические
ожидания.
Корабль послушно полетел с ускорением, которое Белопольский определил
в двадцать четыре метра в секунду за секунду. Оно продолжалось один час
сорок девять и четырнадцать сотых секунды, и снова наступила невесомость.
Нетрудно было вычислить, что скорость звездолета достигла ста двадцати
километров в секунду.
Очевидно, это был "потолок" корабля. Больше чем вдвое он превосходил
предел скорости земных звездолетов. Теперь, если ничего не случится, они
достигнут Цереры меньше чем за один месяц. Это был огромный выигрыш во
времени.
Белопольский не сомневался, что все обсерватории Земли продолжают
наблюдать за "фаэтонцем". Следит за ним и Сергей Александрович Камов. Ему
сразу станет известно, что кольцевой корабль увеличил скорость, и он
сделает отсюда нужные выводы.
Как хорошо чувствовать себя не одинокими, тесно связанными с родиной,
хотя бы зрительно!
Несколько дней Белопольский занимался расчетом пути. Он не мог еще
видеть Цереру в относительно слабый инструмент, но он хорошо знал, где она
находилась в момент их расставания с "СССР-КС3". Знал все элементы ее
орбиты и свое собственное место в космосе. Этого было вполне достаточно.
На четвертые сутки он попросил Второва немного изменить направление
полета, и успевший хорошо натренироваться инженер уверенно выполнил его
указания.
"Фаэтонец" слушался Второва "беспрекословно".
- Мне кажется, - сказал Геннадий Андреевич, - что мы могли бы
опуститься прямо на Луне, минуя Цереру. Корабль очень послушен.
- Не обольщайтесь! - ответил Белопольский. - Одно дело маневрировать
в пустоте, а совсем другое - спуск. Здесь можно исправить ошибку, а там
она приведет к гибели корабля.
То же самое говорил Мельников. Второва поразило полное совпадение -
слово в слово! Значит, это так и есть. Незачем было высказывать свое
мнение. Эти люди знают что делают.
Среди вещей, погруженных на "фаэтонец", они обнаружили несколько книг
и очень обрадовались этой находке. Кто позаботился об этом?..
Полет протекал томительно однообразно. Книги оказались весьма кстати.
Чтобы не покончить с ними слишком скоро, Второв и Коржевский читали вслух,
по очереди.
Белопольский не нуждался ни в каких развлечениях. Часами и сутками он
занимался доступными ему наблюдениями, вися у телескопа или производил
вычисления. В мире астрономии и математики он чувствовал себя прекрасно.
Шли дни.
И вот позади осталась орбита Марса. Близок пояс астероидов обломков
погибшего Фаэтона. Корабль три раза за два дня изменил направление полета,
уклоняясь от встречи с мелкими, но для него достаточно крупными обломками.
Очевидно, их было много, несущихся по путям, неизвестным астрономам. Ведь
за орбитой Марса тело диаметром в десятки метров недоступно для наблюдения
с Земли.
Для Белопольского наступила горячая пора. Как не хватало ему счетной
машины! Но его математический ум сам работал подобно машине. Раз за разом
он вычислял новый маршрут и с помощью Второва исправлял путь корабля.
До, можно было уверенно сказать, что только он один из всего экипажа
"СССР-КС3" мог вести "фаэтонец" в таких условиях.
Церера была уже хорошо видна. Даже невооруженным глазом можно было
заметить крохотную звездочку, которая буквально по часам увеличивала свой
блеск.
Звездолет подлетал к цели.
Своеобразный новогодний подарок преподнес науке итальянский астроном
Пиацци. В ночь на 1 января 1801 года он открыл первую из малых планет -
Цереру, оказавшуюся впоследствии самой крупной. Ее диаметр - семьсот
семьдесят километров, а масса составляет одну восьмитысячную массы Земли.
Планета очень ярка, и это заставляет думать, что она состоит из хорошо
отражающих свет минералов, а возможно, и металлов. Церера движется по
почти правильной круговой орбите, и ее скорость движения составляет около
двадцати километров в секунду.
Белопольский принял решение опуститься на Цереру по тому же плану,
который был осуществлен при посадке "СССР-КС3" на Венеру, - зайти на
орбиту позади планеты и догонять ее. При этом маневре должно было
окончательно выясниться, во всем ли послушен Второву звездолет и насколько
точно он выполняет мысленные приказы. Если подход к Церере удастся, то
можно будет надеяться на благополучное "приземление".
Даже с помощью прекрасно оборудованного пульта управления "СССР-КС3"
подобный маневр требовал большого труда и исключительной точности. А здесь
придется не самому управлять, а каждый раз действовать через Второва, так
объясняя ему нужный, угол поворота, чтобы молодой инженер мог, отчетливо
представив его в воображении, мысленно повернуть звездолет и без малейшей
ошибки.
У Константина Евгеньевича невольно возникали сомнения. В точности
работы механизмов корабля он не сомневался, несколько раз он видел, как
они реагируют на "приказы". Но вот четкость мысли Второва?..
"Если бы я сам, непосредственно, мог принимать решения и приводить их
в исполнение", - думал он.
Но это было невозможно.
Он понимал, что все они рискуют жизнью. Если от удара о поверхность
Цереры треснет корпус корабля, смерть будет мгновенна, - на Церере нет
атмосферы.
Но жребий был брошен месяц назад на борту "СССР-КС3", и ничего не
оставалось, как испытать на практике "орлом" или "решкой" он ляжет. "Орел"
- жизнь и спасение звездолета, "решка" - смерть и разбитый корабль.
Белопольский поделился с Коржевским своими мыслями. Биолог ответил
коротко: "Я это знаю". Со Второвым никто не говорил на подобные темы, -
Его спокойствие и уверенность в себе были важнее всего. Белопольский
думал, что Второв не сознает величины опасности, но он ошибался.
Геннадий Андреевич испытал всю тяжесть первых дней совместного с
Мельниковым полета на "фаэтонце". Он давно понял, что за непринужденной
легкостью посадки "СССР-КСЗ" на Арсену, а затем на Венеру стоят труд,
искусство и смертельная опасность. Урок падения на Венеру не прошел даром.
Он понял, что космос не шутит. И он хорошо знал, на что идут они трое и
чем рискуют. На Венере он был еще новичком, многого не понимающим и на
многое смотрящим несколько легкомысленно: теперь он превратился в
звездоплавателя. Десять незабываемых дней - и от прежнего Второва ничего
не осталось. Он прошел школу пустого пространства.
И, отчетливо сознавая, что именно от него, в конечном счете, зависят
жизнь товарищей и спасение корабля, Второв собрал свои нервы в тугой
клубок, готовясь как автомат исполнять все, что прикажет ему Белопольский.
У него не было ни страха, ни сомнений. Он говорил себе: "Я должен!"
И он и Коржевский были уверены в своем командире, в его знаниях и
опытности.
Экипаж кольцевого корабля был готов к труднейшему маневру, и все,
казалось, говорило в пользу благополучного конца.
Все!.. Кроме одного, самого главного, самого решающего... Но они даже
не подозревали, как близка была грозная и неотвратимая опасность.
Фатальная ошибка была совершена месяц назад, совершена совместно
Мельниковым и Белопольским.
Можно ли было обвинить их в этом? Человек - это только человек, не
более. Он не машина и подвержен ошибкам. На решения, принимаемые людьми,
влияют предшествующие факты и впечатления. Мельников и Белопольский были
"загипнотизированы" могуществом фаэтонской техники. И они упустили из
виду, что фаэтонцы тоже не более как люди. Их техника - это техника людей,
другой не бывает в природе, и ее мощь не беспредельна.
Об этом они забыли.
На Земле "фаэтонский гипноз" не был так силен. Там не знали всех
подробностей десятидневной эпопеи Мельникова и Второва. И сразу заметили
опасность.
Но было уже поздно и ничего нельзя было исправить.
На сообщение Мельникова Камов ответил короткой радиограммой, которая,
будь она известна Белопольскому, заставила бы его немедленно повернуть
назад: "Откуда вам известно, что запасы энергии на "фаэтонце" достаточны
для подобного полета? Камов".
В самом деле, откуда? Как могли они не подумать об этом решающем
обстоятельстве?
Мельников готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Кольцевой
звездолет мчался со скоростью ста двадцати километров в секунду. Ни один
корабль, существующий на Земле, не может догнать его. И невозможно послать
радиограмму.
Не вернуть! Ошибка неисправима! Оставалось надеяться на то, что
опасения ложны, и... на счастье!
Весьма слабое утешение, но другого не было...
А экипаж кольцевого звездолета, ничего не подозревая и нисколько не
сомневаясь в том, что энергии хватит, стремился к Церере, откуда не было
возврата.
Опасения Белопольского оказались необоснованными. Второв уверенно и
четко маневрировал кораблем. Вероятно, сами фаэтонцы не могли бы лучше
отдавать приказания своему звездолету. Молодой инженер полностью овладел
искусством воображения, его мысленные образы были отчетливы, как никогда
раньше.
И "фаэтонец" послушно совершил нужный поворот и вышел на орбиту
планеты, позади нее. Догнать Цереру было уже не трудно. Корабль замедлил
скорость.
И вот сквозь прозрачные стенки перед ними панорама крупнейшего из
астероидов.
Бесплодная голая равнина, изрезанная трещинами, с редкими цепями
острых пиков. С высоты линии горизонта казалась еще очень далекой. Когда
корабль спустится, она приблизится.
- Я опасался, что характер поверхности такой же, как на Арсене, -
сказал Белопольский. - Хорошо, что это не так. Ну, Геннадий Андреевич,
приступайте. Посадите звездолет на "землю".
Второв вернулся в "рубку управления". Продолжавшееся торможение
корабля создавало достаточную силу тяжести, и он мог сесть в кресло.
"Когда мы падали на Венеру, - вспомнил он, - звездолет самостоятельно
повернул от нее. А теперь он этого не делает. А ведь Церера близка. Как
странно - механизмы корабля "понимают", что это не падение, а сознательный
маневр и ждут команды".
"Фаэтонец" действительно "ждал". Он все медленнее приближался к
планете, временами усиливая торможение. Не оно ли показывало автоматам,
что, на этот раз, близость крупного тела не опасна, что все происходит по
воле человека?..
Второв закрыл глаза, так было легче сосредоточиться, и представил
себе: кольцевой звездолет медленно и осторожно опускается на поверхность
Цереры...
Он был уверен, что все правильно и что "фаэтонец", так же, как
раньше, четко выполнит его приказ.
Так и случилось. Когда он открыл глаза и посмотрел сквозь прозрачные
стенки, то увидел, что его распоряжение выполняется. Звездолет опускался.
До поверхности планеты было не больше двух километров.
И вдруг... прямо перед ним, на грани пульта, вспыхнул ярко-зеленый
треугольник. Исчез, вспыхнул снова и погас. И одновременно с ним погасли
огоньки, мерцавшие в глубине грани. А сама грань стала тусклой, точно
покрылась серым налетом.
Звездолет ощутимо рванулся вниз. Церера стремительно надвинулась.
Падение?!.
На мгновение вспыхнули снова огоньки на пульте. Мелькнул зеленый
треугольник. И резкий рывок сбросил Второва с кресла на стенку.
Он понял, что двигатели корабля задержали падение.
Это повторилось еще раз.
В чем же дело? Почему корабль так странно ведет себя? Второв не понял
этого, он думал, что виноват сам, что скомандовал не так, как было нужно.
И Белопольский с Коржевским, напряженно следившие в соседнем
помещении за приближением Цереры, не поняли, что это последние судороги
жизни, уходящей из тела звездолета. Истощившаяся энергия, безрассудно
растраченная людьми, отдавала свои последние крохи, и умирающие механизмы
в последний раз пытались предотвратить роковое падение.
Им это отчасти удалось.
"Вздохом смерти" вздрогнул корабль, слабо рванувшись назад. И упал...
с высоты ста метров.
Церера не Земля. Сила ее притяжения в двадцать девять раз меньше, чем
Земли. Это спасло людей.
Тяжелый удар! Что-то рассыпалось совсем близко от Второва, точно на
металлическую плиту опрокинули корзину, наполненную гайками. Он видел, как
по гладкой грани пульта прошла широкая трещина, как сорвались и
разлетелись стеклянными брызгами все четыре кресла.
Он понял, что пульт вышел из строя, и ужаснулся, все еще не
догадываясь, что даже вполне исправный пульт для них уже бесполезен.
"Гибель, гибель по моей вине! Но что я сделал? В чем допустил ошибку?
Прав был Борис Николаевич, посадка - это высший экзамен. Я не выдержал
его. И теперь только смерть".
Звездолет глубоко засел в серебристой пыли, покрывавшей равнину.
Совсем близко высился острый пик, точно шпиль какого-то погрузившегося в
"землю" собора. Кругом, на различных расстояниях, беспорядочно поднимались
такие же пики. Голый камень и серебристая пыль. Больше ничего. Чуждый мир!
Второв поднялся на ноги. Он чувствовал себя почти невесомым. Один шаг
- и он у двери. Откроется ли она?
Звездолет еще жил. Он не мог больше лететь, но внутренние механизмы
нисколько не пострадали: они не были так хрупки, как пульт. Дверь
открылась как всегда.
- Что случилось, Геннадий Андреевич? - тотчас же спросил
Белопольский.
Он думал то же, что думал Второв. Ошибка!
- Я, право, не знаю, Константин Евгеньевич. Я дал приказ. Все шло
хорошо, но вдруг зеленый треугольник...
- Какой треугольник? - вздрогнув спросил Белопольский.
Второв рассказал подробно.
И Константину Евгеньевичу все стало ясно. Еще одна, и на этот раз
безусловно последняя, ошибка!
- Вы не виноваты, Геннадий Андреевич, - сказал он. - Энергия,
приводящая в действие двигатели звездолета, окончилась. Слишком много ее
тратили, сначала вы с Мельниковым, потом я с вами. Ее запасы были
ограничены. Мы безумцы! Мы малые дети, играющие с огнем. И мы обожглись. Я
виноват. Я погубил вас обоих. Простите, если можете. А впрочем, и прощать
уже поздно.
Он отвернулся, и, в третий раз за время этого злополучного рейса,
слезы полились по его щекам. Слезы жалости к двум своим спутникам. О себе
он не думал - он вполне заслужил смерть.
Коржевский прислонился к стене и закрыл глаза.
Второв думал. С тайной радостью он воспринял слова Белопольского - он
не виновен! Но еще больше он радовался тому, что его мысли ясны и никакого
страха и отчаяния он не испытывает. То, о чем он мечтал - быть таким, как
Мельников, - как будто исполнилось. Даже Борис Николаевич не мог быть
более спокоен.
- Никто не виноват в том, что произошло, - сказал Второв. - Кто мог
предвидеть? Но, мне кажется, что наше положение не так уж безнадежно. С
Земли следят за нами. Там уже знают, что звездолет опустился на Цереру.
Они будут ждать нашего появления в пространстве и, не дождавшись, поймут,
что случилось несчастье, и вышлют помощь. У нас достаточно продуктов, а
нехватки воздуха опасаться не приходится. Значит, мы можем дождаться.
Белопольский обернулся.
- Все та же ошибка, - сказал он. - Мы думали, что нехватки энергии
опасаться не придется, а теперь вы говорите то же самое о воздухе. Мы не
знаем - может быть, автоматы, возобновляющие кислород на последнем
издыхании? Взятые с "СССР-КС3" баллоны со сжатым кислородом были
предназначены для пустолазных костюмов, и их хватит не больше чем на два
дня, при непрерывном использовании. А самое главное - от Земли до Цереры
не меньше трех месяцев пути для наших звездолетов. Они не могут лететь так
быстро, как "фаэтонец". К тому же, мы отправились к Церере в самый
благоприятный момент, а с тех пор прошел почти месяц. Сейчас Земля и
Церера относительно друг друга не в столь удобном положении. Но допустим,
что они вылетят сегодня. На три месяца у нас не хватит продуктов питания,
если даже и хватит воздуха.
- Хватит, - Коржевский очнулся от своего оцепенения. - Я сам грузил
их. При уменьшенной норме мы можем протянуть больше трех месяцев.
- Не понимаю, о чем мы спорим? - сказал Второв. - Хватит, не хватит,
а ничего больше, как ждать помощи, мы не можем сделать. Или вы предлагаете
покончить самоубийством?
- Об этом и разговора быть не может, - сказал Белопольский. - Будем
ждать. Наша судьба в руках фаэтонцев, вернее их техники. Будем надеяться,
что она нас не подведет второй раз.
Второву и Коржевскому показалось, что Белопольский сказал это тоном
сожаления. Было ясно, что он предпочел бы смерть возвращению на Землю. Но
они двое не имели никаких причин желать смерти.
- За три месяца, - сказал Второв, - мы сможем проделать полезную
работу. Надо тщательно обследовать доступную нам площадь поверхности
Цереры. Звездолет все равно останется здесь навсегда. Можно изучать его,
не боясь испортить.
- Вот уж этого никак нельзя сделать, - ответил Белопольский. - Можно
повредить автоматы воздуха. Мы понятия не имеем, где они. И еще хуже -
можно испортить автоматы дверей. Ничего нельзя трогать.
Автоматы дверей! Только при этих словах все трое подумали об одном и
том же - если энергия, приводящая в движение внутренние механизмы
звездолета, истощится так же, как энергия двигателей, они будут замурованы
в этом помещении без малейшей возможности выйти.
- Я думаю, - сказал Коржевский, - что вообще нельзя выходить отсюда.
В каком положении мы очутимся вне корабля, не имея возможности в него
вернуться?
- Значит, придется сидеть три месяца взаперти и в полном безделье? -
сказал Белопольский. - Нет, лучше уж погибнуть сразу. Я - за выход.
- Я тоже, - присоединился Второв. - Если откажут двери, то можно быть
уверенным, что откажут и автоматы воздуха. Не все ли равно в этом случае,
быть снаружи или внутри. Результат один.
- Составим план действий. Как будем выходить, вместе или по очереди?
- как ни в чем не бывало спросил Коржевский.
Церера быстро вращалась вокруг своей оси. Ее сутки составляли всего
девять часов и восемнадцать с половиной минут. Но день и ночь резко
отличались друг от друга по своей продолжительности. Та часть планеты, где
опустился кольцевой звездолет, освещались Солнцем два часа пятьдесят
девять минут. Все остальное время занимала ночь.
Расчет, произведенный Белопольским, показывал, что корабль находился
в экваториальной полосе. В полдень Солнце поднималось почти к зениту.
Неравномерность суток можно было объяснить только одним - Церера имеет
неправильную форму. Удивительного в этом ничего не было, если вспомнить,
что планета не самостоятельно образовавшееся тело, а обломок погибшего
Фаэтона.
Ни утра, ни вечера, разумеется, не было в этом мире, лишенном даже
намека на атмосферу. Стоило Солнцу коснуться верхним краем линии
горизонта, как сразу наступала ночь.
Ночь, но не темнота.
Юпитер находился сейчас по ту же сторону от Солнца, что и Церера. Их
разделяло расстояние, не превышавшее трехсот миллионов километров.
Исполинская планета сверкала так ярко, что от острых пиков и колец корабля
ложились густые тени.
А когда Юпитер склонялся к горизонту, всходило Солнце, и тогда от
всех предметов появлялись две тени, направленные в разные стороны. Одна
темнее - от Солнца, другая светлее - от Юпитера. То же повторялось по
вечерам.
В этом странном мире, где днем и ночью одинаково ярко светились
звезды, было два Солнца.
Не прибегая к помощи телескопа, можно было видеть все двенадцать
спутников Юпитера. А если бы Сатурн находился по эту сторону Солнца, то
звездоплаватели могли бы любоваться его кольцами.
Они были первыми людьми, проникшими так далеко в глубину Солнечной
системы. И, несмотря на трагичность своего положения, они испытывали
своеобразную гордость при этой мысли.
Слой пыли, покрывавший Цереру, был толст. Ноги уходили в него по
колено. И хотя звездоплаватели почти ничего не весили, ходить было очень
трудно.
Но много ходить не пришлось. Ничего, кроме этой пыли неизвестного
происхождения и пиков, оказавшихся гранитными, вокруг звездолета не было.
А отойти очень далеко Белопольский не разрешал. И так, каждая вылазка
грозила смертельной опасностью. Они находились в самой середине пояса
астероидов. Огромная, в сравнении с другими, масса Цереры притягивала к
себе бесчисленное количество мелких обломков. За сутки в окрестностях
звездолета падало не меньше сотни небесных камней, не считая космических
"пылинок".
В интересах науки люди все же выходили. Два мешка пыли и несколько
десятков метеоритов лежали на полу их жилого помещения. Коржевский
добрался до одного из ближайших пиков и отколол от него большой кусок
гранита.
Существовала еще опасность упасть в трещину, - Церера была изрезана
ими вдоль и поперек. В первую же вылазку, в которой участвовали все трое,
Коржевский чуть было не провалился в одну из них, покрытую слоем пыли так,
что ее нельзя было заметить. Хорошо, что они догадались привязаться друг к
другу, на манер альпинистов, крепкой веревкой. Если бы не эта
предосторожность, дело могло бы окончиться плохо. Никто не знал глубины
этих трещин.
После того как Коржевский, привязанный к кораблю длинной веревкой,
принес кусок гранита, Белопольский решил не выходить больше.
- Мы должны дождаться помощи все трое, - сказал он. - Или все трое
погибнуть. Не следует рисковать без серьезной причины.
Товарищи согласились с ним.
И трое звездоплавателей заперлись внутри кольцевого корабля на долгие
недели, а может быть, и навсегда.
Им было очень скучно. Сутки за сутками проходили, ничем не отличаясь
друг от друга. Белопольский занимался наблюдениями, Второв и Коржевский
томились бездельем.
Автоматы фаэтонцев с пунктуальной аккуратностью погружали их в сон на
восемь часов, через каждые двенадцать. Таков, по видимому, был распорядок
дня самих фаэтонцев, и он продолжал соблюдаться на их корабле, независимо
от желания новых хозяев. Противиться этому принудительному сну было
совершенно невозможно, - он надвигался на людей непреодолимо, и они
засыпали.
Белопольский сделал отсюда вывод - сутки погибшего Фаэтона равнялись
двадцати часам. А его обитатели спали больше, чем люди Земли, вернее
бодрствовали меньше.
Коржевский не соглашался с ним.
- Если бы такой распорядок дня, - говорил он, - был нормален для
фаэтонцев, то зачем понадобился бы им искусственный сон? Мне кажется, что