Мартынович Евгений. Звездоплаватели

нас. Мы очутились в густом тумане. Я ясно расслышал, как двигатели на
мгновение смолкли и затем опять заработали, но уже гораздо тише.
Торможение прекратилось, сменившись поступательным движением.
Космический корабль, превратившийся в реактивный самолет, погружался
в облака все глубже и глубже.
Белопольский покинул свое место и встал у пульта. Камов не отрывался
от перископа, и Константин Евгеньевич стал громко отсчитывать высоту
полета по показаниям радиопрожектора:
- Девять километров!.. Восемь с половиной!.. Восемь!.. Семь с
половиной!
Густой молочный туман был все так же плотен.
- Семь!.. Шесть с половиной!.. Шесть! Мое сердце бешено билось. Шесть
километров отделяло нас от поверхности другой планеты, на которую еще ни
разу не удавалось взглянуть ни одному человеку. Кончатся ли когда-нибудь
эти проклятые облака?!
- Пять с половиной!.. Пять!..
Я почувствовал, что корабль изменил направление.
Из вертикального его полет превратился почти в горизонтальный.
- Бесконечность! - сказал Белопольский.
Значит, впереди нас не было высоких гор.
- Поверните прожектор к Венере, - сказал Камов.
Я на его месте невольно сказал бы "к Земле", но этот человек был не
способен на такую ошибку. Он, по-моему, сохранял полное хладнокровие.
- Четыре, - сказал Белопольский. Три с половиной!.. Три!
Как раз в этот момент раздался звонок киноаппарата, - кончалась
пленка. Вскочить на ноги, сменить ленту было делом минуты, но я пропустил
момент, когда мы вынырнули из облаков.
Белопольский только что сказал: "Полтора!", когда Камов повернул
голову и негромко произнес:
- Венера!
Я бросился к окну, Белопольский - к другому.
Под нами, насколько хватал глаз, расстилалась волнующаяся поверхность
воды. С высоты полутора километров ясно были видны длинные гряды волн с
ярко-белыми гребнями пены. Очевидно, был сильный ветер. Ни малейшего
признака суши. Было ли это море или обширный океан, есть ли где-нибудь
вообще твердая земля, - мы, конечно, не знали. Сверху нависла густая
пелена туч. Темно-свинцовая вода внизу, свинцовое небо над головой, и
освещающий эту мрачную картину какой-то тусклый полусвет. Мы находились на
дневной половине Венеры, но освещение скорее напоминало вечер.
Десятикилометровый слой облаков скупо пропускал свет Солнца, и только
близость к нему планеты позволяла все-таки видеть.
Над нами и со всех сторон до самого горизонта почти непрерывно
сверкали яркие молнии. Даже сквозь стенки корабля были слышны раскаты
чудовищного грома. Почти черные стены ливней соединяли небо и море,
захватывая громадные пространства.
Все вместе - неприветливое море с ослепительно белыми полосами пены,
мрачные тучи, испещренные зигзагами молний, - производило впечатление
дикой красоты.
Корабль летел теперь горизонтально со скоростью около семисот
километров в час, держась на высоте одного километра. Камову приходилось
поминутно менять направление, обходя мощные грозовые фронты, которые один
за другим возникали на нашем пути.
Через сорок минут такого полета мы были вынуждены пройти сквозь край
одного из этих фронтов и смогли воочию убедиться, что таких гроз, как на
Венере, никогда не бывает на Земле.
Корабль как будто погрузился в море. Сплошная масса воды закрыла все
кругом. Стало совершенно темно. Молнии сверкали так часто, что сливались
друг с другом, но сквозь плотную стену воды казались тусклыми. Гром гремел
непрерывно, и в этом грохоте не стало слышно работы нашего двигателя.
К счастью, это продолжалось только одну минуту. Корабль миновал
полосу грозы, и она осталась сзади, как мрачная, черная стена.
Я заметил, что высота полета сильно уменьшилась. Нас отделяло от
поверхности моря не более трехсот метров.
Взглянув на Камова, я понял по выражению его лица, что это
обстоятельство его беспокоит.
Чужая планета встречала непрошеных гостей не слишком любезно. Тяжелая
масса воды, обрушившаяся на корабль, заставила его потерять целых семьсот
метров высоты. Если бы мы не миновали грозовой фронт так быстро, то легко
могли оказаться в море.
- Сергей Александрович! - спросил Белопольский. - Не находите ли вы,
что оставаться здесь опасно?
- Что же вы предлагаете? - в голосе Камова мне послышались
насмешливые ноты.
- Я ничего не предлагаю, - сухо ответил Белопольский. - Я просто
спрашиваю.
- Да, конечно опасно, - ответил Камов, - но покинуть Венеру, не
выяснив того, что мы должны выяснить, я не считаю возможным.
Белопольский ничего не ответил. Корабль продолжал полет на той
высоте, на которую его сбросила гроза.
Стало немного светлее, видимость улучшилась, и я воспользовался этим,
чтобы сделать несколько снимков океана Венеры.
Что это был океан, а не море, становилось очевидным: мы летели уже
около двух часов, но нигде не видно было ни малейшего признака берега.
Мое внимание привлекли какие-то красные блики на волнах. Они
вспыхивали и гасли внизу, прямо под нами. По сторонам их не было видно. Я
хотел обратить на них внимание Камова, но в тот же момент сам догадался,
что это такое.
Это был отблеск пламени из дюз корабля.
Схватив аппарат, заряженный цветной пленкой, я зафиксировал этот
необычайный и поразительный эффект - отражение земного огня в волнах
океана другой планеты.
Впереди по курсу опять возникла широкая черная полоса. Огромный
грозовой фронт обойти было невозможно. Неужели Камов решится подвергнуться
тому же риску? Но нет, корабль резко пошел вверх. Через минуту мы снова
летели в молочно-белом тумане.
Гроза во всей своей неистовой ярости осталась внизу.
- Поразительная картина! - сказал Пайчадзе. - Планета полна юных,
нерастраченных сил. Такие мощные грозы были на Земле в пору молодости,
много миллионов лет назад. Теперь я верю - на Венере будут живые существа.
Мы давно уже сняли шлемы, а атмосферный двигатель работал
относительно тихо, так что разговаривать было вполне возможно.
- Только будут? - спросил я.
В глубине сознания я все еще надеялся, что мы найдем жизнь уже
теперь, а Арсен Георгиевич говорил о далеком будущем.
- Вам хочется, чтобы жизнь уже существовала? - спросил он. - Готов
сделать уступку. Возможно, в водах океана появились простейшие организмы.
Через миллионы лет из них разовьются разнообразные формы животного мира.
- Почему простейшие? - не сдавался я. - Может быть, уже появились
какие-нибудь ихтиозавры или бронтозавры.
- Ищите! - сказал он. - Поймайте их и объектив аппарата.
- Я постараюсь это сделать, как только Сергей Александрович
опустится.
Между тем Камов несколько раз опускался и снова набирал высоту,
убеждаясь, что мы еще не миновали грозу. Так прошло полтора часа. Наконец
мы снова увидели поверхность планеты. Под нами по-прежнему был океан.
Полоса грозы, которую мы перелетели, имела больше тысячи километров
ширины и, очевидно, захватывала гигантскую площадь. Стало ясно, что грозы
- обычное и повсеместное явление на Венере. Близость к Солнцу вызывала
сильное испарение воды, и, скапливаясь в тучи, она низвергалась обратно
чудовищными ливнями.
Но имеет ли расстилающийся под нами океан где-нибудь конец, или он
покрывает всю поверхность планеты?
- Материки или острова должны быть, - заметил Белопольский. - На
планете безусловно есть растительность, иначе наличие свободного кислорода
объяснить нельзя. Мы обязательно увидим сушу.
- Если она не осталась позади, в полосе грозы, - заметил Пайчадзе.
Часы шли за часами, но океан был все тот же. Корабль летел то в одну,
то в другую сторону, поднимался вверх и опять опускался. Камов
маневрировал, стараясь не попасть под многочисленные ливни, страшную силу
которых мы уже испытали.
Я пристально вглядывался в пенистую поверхность океана в надежде
заметить в бинокль хоть малейший признак жизни, но тщетно. И вода и воздух
были пустынны.
Поставив на аппарат самый сильный из моих объективов, я
фотографировал океан Венеры десятки раз. Быть может, то, что ускользнуло
от моих глаз, будет обнаружено на снимке.
Мы оставили позади около пяти тысяч километров, когда на исходе
восьмого часа полета корабль пролетел, наконец, над береговой полосой.
Вода сменилась лесом.
Он был так же бесконечен, как и океан. Густой растительный ковер
простирался во все стороны до самого горизонта. Но он был не зеленый, как
на Земле, а оранжево-красный.
Научное предвидение пулковского астронома Г. А. Тихова блестяще
оправдалось. В 1945 году он высказал предположение, что вследствие жаркого
климата растения Венеры, если они существуют, должны отражать оранжевые и
красные лучи Солнца, несущие излишний для них запас тепловой энергии. По
противоположной причине растения Марса должны быть голубоватого цвета.
Очень скоро мы сможем убедиться верно ли это.
Камов опустился еще ниже.
Мы видели громадные деревья. Они стояли так плотно, что разглядеть,
что творится под ними, было совершенно невозможно при скорости корабля в
двести метров в секунду.
Я включил киноаппарат на максимальную скорость съемки и направил его
объектив вертикально вниз. Кроме того, я сделал около сотни снимков с
самой короткой экспозицией, какую только позволял затвор аппарата.
Больше ничего нельзя было сделать. Камов не мог уменьшить скорость
без риска врезаться в "землю".
- Жаль, что мы не опустимся на поверхность Венеры, - сказал я.
- Где? - коротко спросил Сергей Александрович.
Действительно, опуститься было негде. Плотная стена леса не имела ни
одного просвета. Это был девственный лес, какие, вероятно, росли и на
Земле в каменно-угольньй период. Что за породы росли в нем? Похожи ли они
на земные? Я надеялся, что мои снимки помогут выяснить это.
На исходе девятого часа мы увидели огромную реку.
Она текла между покрытыми сплошным лесом берегами и очевидно, впадала
в океан, над которым мы недавно летели.
Камов повернул вдоль ее русла и, пользуясь тем, что грозы дали нам
передышку, опустился на высоту не более ста метров.
Пайчадзе присоединился ко мне, и мы вдвоем стали фотографировать
близкий берег. Если на планете есть какие-нибудь представители животного
мира, то они должны быть здесь.
Река имела в ширину около двух километров, и мы иногда замечали на
ней плывущие деревья, очевидно вырванные бурями.
В водах реки отчетливо отражался весь наш крылатый корабль с
ярко-красным огненным хвостом за кормой.
Изредка встречались притоки, вытекавшие из-под лесного массива, но
они были нешироки. Только раз попался приток шириной в полкилометра.
Никаких признаков животных или птиц мы не заметили.
- Очевидно, на Венере жизнь только растительная, - сказал Арсен
Георгиевич.
- Но, может быть, там, - возразил я, - в глубине леса.
Пайчадзе покачал головой.
- Этот вопрос, - сказал он, - окончательно разрешится следующей
экспедицией, которая будет организована для обследования Венеры. Но сейчас
мы можем утверждать: животной жизни еще нет на планете. - Как ни жаль, но,
по-видимому, это так, - отозвался Белопольский.
Что я мог возразить обоим ученым, авторитет которых был для меня
непоколебим?
Река постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем к
высокому горному хребту. Его вершины уходили в облака, и по
радиопрожектору мы определили, что высота гор достигает семи километров.
Как выглядят эти вершины, осталось тайной. Корабль перелетел их на высоте
десяти километров.
Перелет над хребтом доставил нам неожиданное поразительно красивое
зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг исчез. Мы оказались между
двумя вершинами облачных масс. Над кораблем раскинулось темно-синее небо:
на нем ослепительно яркое Солнце, значительно большее, чем на Земле.
Нестерпимым блеском сверкали вокруг и под нами белоснежные облака.
Мы все четверо невольно вскрикнули от восторга, но изумительная по
красоте картина исчезла так же быстро, как и появилась. Корабль снова
влетел в облако. Опять за стеклами окон заклубился туман. Мы стали
опускаться вниз.
Горы остались далеко позади. Под нами снова был океан.
Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч километров, когда мы
заметили, что становится все темнее и темнее. Очевидно, кончалась та
половина Венеры, на которой был день, и мы летели в область ночи.
Камов обратился к обоим астрономам.
- Как обстоит дело с вашей программой? - спросил он.
- Выполнена.
- Пробы воздуха?
- Взяли четыре.
Действительно, мы увозили с собой воздух Венеры. В стенки корабля
были вмонтированы небольшие герметически закрытые ящики, сделанные из
платины. Еще на Земле в них был создан полный вакуум. С помощью
электрического тока можно было открыть маленькое отверстие и снова закрыть
его. Четыре из этих ящичков были наполнены воздухом Венеры. На Земле этот
воздух будет подвергнут анализу.
- Как у вас, Борис Николаевич? - спросил Камов.
- Сделано около трехсот снимков, не считая кинопленки.
Минуты две Камой молчал. Потом дрогнувшим голосом негромко произнес:
- Корабль оставляет Венеру!
Как быстро пролетели эти незабываемые часы! Я бросил последний взгляд
на покидаемую планету.
Ты сурова, прекрасная сестра Земли. Твои грозы страшны! Но жизнь
появилась!..
Пройдут тысячелетия, пройдут, быть может, миллионы лет, и
всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды и воздух
неведомыми сейчас существами.
Сквозь долгие века медленный путь эволюции приведет к появлению
могучего разума. В какой форме проявятся он?..
И тогда под горячими лучами твоего Солнца начнется твоя история.
Я хочу верить, что она будет менее мучительна, менее кровава, чем на
твоей далекой сестре.
Если когда-нибудь на тебе появится существо, подобное человеку, я от
всего сердца желаю ему жить счастливо на его прекрасной родине!
Человек Земли посетил тебя и не раз посетит в будущем. Как старший
брат, он поможет твоим детям добиться счастья.
Прощай, Венера!..
Камов остановил работающий двигатель и включил другие.
Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с
нарастающей скоростью устремился вверх.

ВСТРЕЧА

8 ноября 19... года.
Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не
случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла
спокойным, размеренным темпом.
После отлета с Венеры мы долгое время находились под впечатлением
всего увиденного. Ее мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый
покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.
Покинув Венеру, мы долгие часы оживленно и радостно говорили о ней,
обсуждали все виденное и даже немного фантазировали.
У меня осталось горячее желание посетить еще раз сестру Земли,
промелькнувшую перед окнами корабля как незабываемый сон.
Удаляясь от нее, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то
ставшим уже близким и любимым и долгие часы не могли отойти от окон.
Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне черного занавеса,
усеянного бесчисленными светящимися точками.
Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным
покровом, и скоро, очень скоро все человечество Земли будет знать это...
В момент нашего отлета с Венеры расстояние до Марса равнялось по
прямой линии тремстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по
орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят
миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи
пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.
Как я писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день
- 7 ноября - никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы
привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по
словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.
День начался необычно: впервые за весь перелет Пайчадзе и
Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические
инструменты казались покинутыми и сиротливо-печальными. Обсерватория была
непривычно пустынна.
Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся
проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.
Ничем невозмутимая, мертвая тишина царила на корабле. Только
равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушило
безмолвие. Как и все часы на звездолете, они показывали московское время.
Было шесть часов утра.
Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей,
находящихся сейчас так бесконечно далеко, вспомнил, с каким волнением
просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к
началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве,
но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от нее. И все
же я на родине. Этот корабль, построенный руками советских людей,
несущийся сейчас с невообразимой быстротой в темных просторах неба, -
неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим
воздухом родины.
Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с
наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить
Пайчадзе.
Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:
- Проверим еще раз.
- Все верно, Сергей Александрович, - ответил Белопольский. - Ровно в
две минуты восьмого.
Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его
сон.
Но просьба командира корабля - это приказ. Я слегка дотронулся до
плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.
- Извините! - сказал я. - Сергей Александрович просил вас в
обсерваторию.
- Что случилось? - тревожно спросил он.
- Как будто ничего.
- Где Белопольский?
Тревога Пайчадзе была законна. Еще не было случая, чтобы у нас на
корабле нарушали чей-нибудь отдых. Ни мне, ни моему товарищу не приходило
в голову, какой замечательный сюрприз приготовили для нас наши друзья.
Когда мы один за другим проникли сквозь круглую дверь обсерватории,
Камов и Белопольский находились у пульта. Перед ними висели в воздухе
банки и несколько сосудов, очевидно для завтрака. Обычно он происходил в
девять часов. Ничего тревожного не было в выражении их лиц. Оба встретили
нас поздравлениями.
- Что случилось, Сергей Александрович? - спросил Пайчадзе.
- Праздник, - ответил Камов. - Я предлагаю выпить коньяку в честь
годовщины Октябрьской революции.
Меня поразили эти слова и тон, которым они были сказаны. Как это не
похоже на Сергея Александровича! Разбудить человека на два часа раньше
положенного времени, как будто нельзя было отметить праздничный день
немного позже... Что с ним случилось?..
Пайчадзе был тоже удивлен не меньше меня.
- Значит, - сказал он, - ничего страшного нет? А я испугался, когда
Борис Николаевич разбудил меня.
- Осталось три минуты, - вместо ответа, сказал Камов. - Быстрее,
Константин Евгеньевич! - обратился он к Белопольскому, открывавшему
бутылку с коньяком.
Опять что-то непонятное! Я вспомнил услышанные слова: "Ровно в две
минуты восьмого" - и невольно взглянул на часы. Было без одной минуты
семь. Что же должно произойти?
Белопольский протянул бутылку Камову.
- Друзья! - сказал Сергей Александрович - Извините, но придется пить
из одной бутылки, по очереди. Как вы знаете, на нашем корабле вин почти
нет. Только для экстренных случаев. Мы сделаем по два-три глотка в тот
знаменательный момент, который уже наступает. Через полминуты наш корабль
пересечет орбиту Земли.
Пайчадзе и я невольно вскрикнули от неожиданности.
- Этот сам по себе замечательный для нас момент совпал с днем нашего
великого праздника, - продолжал Камов. - Вот причина того, что мы
собрались в неурочный час. Выпьем же, мои дорогие друзья, за успешное
окончание первого большого космического рейса!
Бесшумно и стремительно несется в пространство советский звездолет.
Каждую секунду остается позади двадцать восемь с половиной километров
пути. Невидимая я неосязаемая "дорога Земли" промелькнула как молния, но
зоркий глаз нашего командира увидел ее, а сердце советского человека
подсказало замечательную мысль - отпраздновать великий праздник именно в
этой точке. Сюрприз был большой и радостный. И я и Пайчадзе горячо
благодарили Камова.
- Поблагодарите также и Константина Евгеньевича. Он помог мне точно
рассчитать момент и скрыть его от вас, чтобы сюрприз был приятнее. -
Теперь понимаю, - сказал Пайчадзе, - почему вы так туманно ответили мне,
когда я спрашивал, в какой момент мы достигнем орбиты Земли. Признаюсь, я
подумал, что вы равнодушны. Камов засмеялся:
- Я еще на Земле знал, что мы пересечем ее орбиту именно 7 ноября, и
хотел пока скрыть это от вас всех, но Константин Евгеньевич, между делом,
сам вычислил все и обрадовал меня своим открытием. Пришлось готовить
сюрприз вдвоем и скрывать от вас двоих такое замечательное совпадение.
- Как странно, - сказал я, - что мы находимся далеко от Земли и
все-таки чувствуем себя как бы на ней.
- Мне не совсем понятна ваша мысль, - сказал Камов.
- Мне тоже она непонятна, - засмеялся я, - но, тем не менее, мне
кажется это странным.
- А мне, - сказал Белопольский, - это кажется вполне нормальным. Люди
всегда жили только на Земле. Сознание ее постоянного присутствия так
глубоко вкоренилось в нас, что очень трудно за короткий срок отвыкнуть от
мысли, что она тут, под нами. Это не мысль, - повернулся он к Камову, - а
скорей ощущение.
- Во всяком случае, - ответил Камов, - у меня такого ощущения нет.
- У меня тоже, - сказал Пайчадзе.
- Это потому, что вы покинули Землю не в первый раз. Но мне
представляется несомненным, что во время полета на Луну такое ощущение у
вас было.
Камов отрицательно покачал головой.
- Я не помню, чтобы у меня оно было, - сказал он. - Впрочем, во время
этого полета нам некогда было заниматься анализом наших ощущений. Он был
слишком коротким.
Кстати, - сказал я, - вы никогда не рассказывали нам о полете на
Луну.
И я и Арсен Георгиевич, - ответил Камов, - рассказали все на
страницах газет и журналов. Я думаю вы читали об этом полете.
Конечно читал, - сказал я. - Но, может быть, вы могли бы рассказать
что-нибудь, о чем не писали раньше?
- Мы все рассказали, - сказал Пайчадзе.
Камов посмотрел на него и усмехнулся:
- Откровенно говоря, мы утаили один эпизод.
- Расскажите? - попросил я.
- Не стоит, - сказал Пайчадзе. - Ничего интересного.
- Разрешите нам судить об этом.
- С удовольствием расскажу, - сказал Камов. - Арсен Георгиевич
скромничает. Когда мы опустились на поверхность Луны, то были вынуждены
выходить из корабля, чтобы собрать образцы лунных пород. Эти выходы мы
делали по очереди, так как выйти вдвоем было очень рискованно.
- Почему? - спросил я.
- Потому что на Луне нет атмосферы.
- Все-таки не понимаю. Я читал, что вы были одеты в костюмы вроде
водолазных.
- Не в этом дело, - ответил Камов, - отсутствие на Луне атмосферы
опасно в другом смысле. Вы знаете, что Земля ежедневно встречает на своем
пути множество мелких тел. Только в редких случаях эти частицы вещества
достигают ее поверхности. Обычно они сгорают на значительной высоте
благодаря трению о воздух. Мы часто наблюдаем это явление и неправильно
называем его "падающими звездами". Таким образом земная атмосфера надежно
защищает нас от этой ежедневной бомбардировки. На Луне нет такой защиты, и
тысячи камней различных размеров с огромной скоростью, в десятки раз
быстрее полета пули, непрерывно падают на лунную почву. Это делает лунные
прогулки очень опасными. Каждый такой камешек несет смерть.
- И вы все-таки выходили?
- Вернее, выбегали. Не могли же мы вернуться на Землю с пустыми
руками. Так вот, во время одного такого выхода крохотный кусочек метеорита
ударил меня в голову. Он пробил стальной шлем и застрял в кости черепа. Я
упал, потеряв сознание. Как ни мало было отверстие в шлеме, но через него
стал выходить воздух и спустя минуту я был бы мертв, если бы не Арсен
Георгиевич. Правда, он был одет в "лунный" костюм, но все же я никак не
могу понять, как он успел с такой быстротой казаться возле меня. Я очнулся
уже на корабле.
- Вы упали метрах в сорока от двери, - сказал Пайчадзе. - На Луне
тяжесть в шесть раз меньше, чем на Земле. Я был около вас в пять прыжков.
Сразу заметил отверстие. Оно было ясно видно.
- И могли сами погибнуть вместе со мной.
- Странное рассуждение! - сказал Пайчадзе. - Не мог я не пытаться
спасти вас. Был бы убийцей.
- Больше того, - сказал Камов. - Когда он перенес меня на корабль, я
долго не приходил в сознание. Время пребывания на Луне истекало. Арсен
Георгиевич закончил сбор образцов. Он несколько раз выходил из корабля,
рискуя жизнью.
- А вы бы не сделали так? - спросил Пайчадзе.
- Положим, сделал бы, - рассмеялся Камов.
- Но все же ваше поведение было неблагоразумно.
Даже Белопольский не мог не улыбнуться.
- Я нигде не читал о том, что вы были ранены на Луне, - сказал я. -
Почему вы умолчали об этом?
- Из осторожности! - ответил Камов. - Мы боялись, что если этот
случай станет известным, нам не разрешат третьего космического рейса.
- Не думаю, - сказал Белопольский. - Мало ли что может случиться. Это
не причина прекращать исследование Вселенной.
Мы долго не расходились в это утро (утро, конечно, только по часам),
делясь воспоминаниями, говоря о будущем развитии звездоплавания и о нашем