Страница:
— А вам удалось определить, когда оно было вытащено из воды? — нарушил продолжительное молчание Зайцев.
— Это можно сказать не так точно. Деревья, сложенные на берегу, часто мокнут под дождем. По счастью, кусок был отрезан от бревна, лежавшего внизу, под другими. В общем, мы думаем, что оно пробыло на суше не менее девяти — десяти наших суток.
— И плыло по реке целые венерианские сутки?
— Тут не все понятно, — сказал Баландин. — Скорость течения такова, что сплав не может идти так долго.
— А по-моему, все достаточно ясно, — неожиданно заявил Белопольский.
— Борис Николаевич прав. Обитатели Венеры выходят из своих убежищ и принимаются за работу только по ночам. В предыдущую ночь деревья были сломаны и спущены в воду. Днем они плыли и задержались у порогов, которые для того и предназначены. В следующую ночь их вытащили и сложили в штабель. Это произошло перед восходом Солнца, — сегодня. Можно предположить, что в следующую ночь, которая начнется через пять наших суток, штабеля будут куда-то перенесены, а на их месте сложат новые.
— Если все это действительно так, — сказал Коржевский, — то для того, чтобы увидеть жителей Венеры, надо явиться к ним ночью.
— Мы так и сделаем, — ответил ему Белопольский. — Программа работ требует пребывания звездолета на ночной половине Венеры. С наступлением вечера мы перелетим на континент и спустимся где-нибудь в районе порогов.
— А успеем ли мы за пять суток подготовить ракетодром? — спросил Зайцев. — Чтобы корабль мог взлететь, надо уничтожить часть коралловых деревьев на западном берегу и в значительной степени разрушить самый береговой обрыв.
— В этом нет нужды. Сегодня замечены первые признаки начинающегося прилива. К вечеру уровень воды поднимется на восемьдесят метров. Коралловый деревья, больше чем наполовину их высоты, будут залиты, а берег и подавно. Кстати, Борис Николаевич, дойдет прилив до порогов?
— Думаю, что нет, — ответил Мельников. — На обратном пути мы с Зиновием Серапионовичем измерили скорость течения и расстояние от порогов до океана. Расчет показывает, что плотина находится на высоте двухсот метров над уровнем моря.
— А можно опуститься на берег реки?
— Безусловно, на южный берег. Расстояние между рекой и лесом вполне достаточное.
— Значит, через пять суток, 22 июля, звездолет покинет остров, — сказал Белопольский. — И перелетит на берег реки, как можно ближе к найденной плотине. Будем надеяться, что там мы разгадаем, наконец, загадку разумных существ на Венере.
ПЕРЕЛЕТ НА МАТЕРИК
ПОД УДАРОМ ГРОЗЫ
— Это можно сказать не так точно. Деревья, сложенные на берегу, часто мокнут под дождем. По счастью, кусок был отрезан от бревна, лежавшего внизу, под другими. В общем, мы думаем, что оно пробыло на суше не менее девяти — десяти наших суток.
— И плыло по реке целые венерианские сутки?
— Тут не все понятно, — сказал Баландин. — Скорость течения такова, что сплав не может идти так долго.
— А по-моему, все достаточно ясно, — неожиданно заявил Белопольский.
— Борис Николаевич прав. Обитатели Венеры выходят из своих убежищ и принимаются за работу только по ночам. В предыдущую ночь деревья были сломаны и спущены в воду. Днем они плыли и задержались у порогов, которые для того и предназначены. В следующую ночь их вытащили и сложили в штабель. Это произошло перед восходом Солнца, — сегодня. Можно предположить, что в следующую ночь, которая начнется через пять наших суток, штабеля будут куда-то перенесены, а на их месте сложат новые.
— Если все это действительно так, — сказал Коржевский, — то для того, чтобы увидеть жителей Венеры, надо явиться к ним ночью.
— Мы так и сделаем, — ответил ему Белопольский. — Программа работ требует пребывания звездолета на ночной половине Венеры. С наступлением вечера мы перелетим на континент и спустимся где-нибудь в районе порогов.
— А успеем ли мы за пять суток подготовить ракетодром? — спросил Зайцев. — Чтобы корабль мог взлететь, надо уничтожить часть коралловых деревьев на западном берегу и в значительной степени разрушить самый береговой обрыв.
— В этом нет нужды. Сегодня замечены первые признаки начинающегося прилива. К вечеру уровень воды поднимется на восемьдесят метров. Коралловый деревья, больше чем наполовину их высоты, будут залиты, а берег и подавно. Кстати, Борис Николаевич, дойдет прилив до порогов?
— Думаю, что нет, — ответил Мельников. — На обратном пути мы с Зиновием Серапионовичем измерили скорость течения и расстояние от порогов до океана. Расчет показывает, что плотина находится на высоте двухсот метров над уровнем моря.
— А можно опуститься на берег реки?
— Безусловно, на южный берег. Расстояние между рекой и лесом вполне достаточное.
— Значит, через пять суток, 22 июля, звездолет покинет остров, — сказал Белопольский. — И перелетит на берег реки, как можно ближе к найденной плотине. Будем надеяться, что там мы разгадаем, наконец, загадку разумных существ на Венере.
ПЕРЕЛЕТ НА МАТЕРИК
Во второй половине длинного, двухсотсемидесятичасового дня на берегу острова прекратились всякие проявления жизни. “Актинии”, “ленты”, “лианы”, казалось, умерли. К ним можно было сколько угодно прикасаться, брать их руками, гнуть, — они не реагировали. Самые продолжительные ливни уже не вызывали никакого движения.
— Состояние дневного анабиоза, — говорил Коржевский. — Такое явление наблюдается и на Земле. Только там оно зависит от времени года, а здесь дня. Многие растения Земли “умирают” на зиму и снова “воскресают” весной. Некоторые животные на зиму засыпают. А на Венере неблагоприятное время для жизненных процессов — это день. Конечно, здесь на острове решающую роль играют приливы и отливы. Морские организмы заснули потому, что лишились водной среды. На дне океана, как мы видели, жизнь кипит и днем. Обитатели острова приспособились к особенностям жизни на коралловом рифе, который то погружается в воду, то выходит из нее. Это очень интересно, для биолога тут обширное поле деятельности.
Он улыбался и потирал руки от удовольствия.
— К сожалению, мы пробудем на Венере только полтора месяца, — ответил Баландин.
— Надо добиться скорейшей организации второй экспедиции, и на более длительный срок. Ведь и вы этого хотите. Жизнь в океане Венеры вам так же интересна, как и мне.
— Что можно изучать, не выходя из лодки? — говорил профессор и тяжело вздыхал.
Предсказание Мельникова сбылось. Белопольский категорически запретил пользоваться водолазными костюмами. Он даже приказал убрать их из лодки и запереть в кладовой, опасаясь, не без оснований, что ученые в пылу исследований способны забыть об опасности.
Непредвиденное обилие животных в океане Венеры нарушило весь план работы, тщательно составленный еще на Земле Баландиным и Коржевским. Экспедиция оказалась в этом отношении не подготовленной. Не было никаких средств, чтобы раздобыть образцы фауны и флоры морского дна. Подводная лодка не была оснащена механическими драгами. Водолазные костюмы, легкие и удобные, рассчитанные на максимальную свободу движений, не давали никакой защиты от нападения опасных хищников, существование которых, так же как и других высокоорганизованных организмов, никак не предполагалось.
— Все это так! — говорил Баландин. — Но мы оказались в самом нелепом положении.
— И в этом значительная доля вашей собственной вины, — указал ему Белопольский. — Подготовка к работе в океане проводилась вами. Я хорошо помню, что конструкторы предлагали снабдить лодку механическими драгами, но вы отвечали им, что они не нужны. Кто, как не вы, доказывали, что в океане Венеры нет органической жизни. Вполне естественно, что было решено не загружать лодку ненужным оборудованием.
— Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться.
Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.
— А что же вы хотите? — возмутился Белопольский. — Разрешить вам отправиться прямо в пасть “кошачьей акулы”?
И вот, в результате допущенной еще на Земле ошибки, Баландину и Коржевскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.
Зайцев сдержал свое обещание и уже на следующий день после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржевского на то место, где они видели загадочных красных “черепах”.
Но, к огорчению ученых, их не оказалось. Огромное количество “зубчатых циниксов” лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.
“Черепах” этой разновидности не обнаружили ни на второй, ни на третий день.
— Куда они подевались? — недоуменно говорил Баландин. — Их было несколько. И почему только они ушли отсюда, а все другие остались?
— Жаль! — печалился Коржевский. — Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.
— Новая загадка, — подытоживал Зайцев.
День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, коралловый остров медленно погружается в океан.
Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.
Ветер все чаще и чаще дул с востока. Не защищенный больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолет сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на нее из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.
За ужином Белопольский сообщил, что завтра они перелетят на материк.
— В котором часу? — поспешно спросил Топорков.
— В десять.
— А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:
— Можно, но зачем? Не все ли равно — в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.
— Мне кажется, — сказал он, — что если звездолет поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
— Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряженным вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремленных на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
— А разве нельзя подняться выше? — спросил Топорков.
Белопольский нахмурил брови.
— Можно, — сказал он. — Но я не могу подвергать звездолет опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
— Без достаточных оснований? — раздельно произнес он. — Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние — все это недостаточные основании!
В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
— Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернется на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
— Константин Васильевич, — сказал он самым обыденным тоном, — подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчет необходимой затраты его для полета корабля на высоте трехсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повернутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, “СССР-КС3” расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль все выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчеркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолетом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нем огромное Солнце.
Все выше поднимался корабль, все более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолет начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись еще на сто километров.
Небо стало почти черным, появились звезды.
Когда был включен третий, а затем и четвертый двигатель, Мельников убрал крылья, — они стали ненужными, реактивный самолет превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.
Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звездам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчет о событиях на Венере, начала свой далекий путь.
— Через сколько времени может прийти ответ? — спросил Мельников.
— Когда мы опустились на Венеру, — с обычной точностью ответил Белопольский, — расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
— Значит, ответ придет через девять минут?
— Прибавь минуту на прочтение радиограммы и еще минуту на составление ответа. Ответ придет через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдет, — прибавил Белопольский.
— Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
— Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать…
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься еще выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо…
Потрясенным людям секунды казались минутами.
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчетливый голос:
— Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и ее благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них все в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.
Словно ярче вспыхнули электрические лампочки, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.
— Приняли. Поняли. Следующая связь 27 августа. Выключаю передатчик, — сказал Топорков.
И только успели прозвучать эти слова, звездолет пошел вниз, туда, где далеко белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.
Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу, — Константин Евгеньевич улыбался. Это было не подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, еще секунда — и Белопольский рассмеется.
“Расскажу Арсену, ни за что не поверит”, — подумал Мельников.
Спуск занял значительно меньше времени, чем подъем. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказался в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела иначе встречать гостей.
— В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, — сказал Мельников. — Когда я думаю, что через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зеленое!
— Это результат духовной связи с Землей, — чуть насмешливо ответил Белопольский.
— Я ни на минуту не терял этой связи, — обиженно возразил Мельников.
— Охотно верю. Но раньше все заглушалось интересом к работе. Какая разница, — зеленый или оранжевый цвет!
“Все-таки странный он человек, — подумал Мельников. — Никак не понять его до конца”.
Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры. Направляясь на запад, звездолет не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полета на экране стал виден оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблем, повернул на север, ища устье реки.
Проходили минуты, но река не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже, начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.
— Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, — сказал Мельников. — Местность мне незнакома.
— Скорей всего севернее, — ответил Белопольский. — Повернем на юг.
Мельников переложил рули. Описан широкий полукруг, звездолет повернул обратно.
Еще около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, также шли на юг.
С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.
— Всегда и везде, — с досадой сказал Мельников.
Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, все было иным, чужим…
— Переждем, — спокойно сказал Константин Евгеньевич. — Особенно торопиться нам некуда.
На самой малой скорости звездолет стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения грозового фронта. Вскоре дорога очистилась.
Еще пятнадцать минут полета — и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперек реки.
— Смотри, там озеро! — вдруг сказал Белопольский.
Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порогов, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее в поперечнике, насколько можно было судить на расстоянии, километра два. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.
Звездолет спустился к вершинам леса. Моторы работали с минимально допустимой на столь незначительной высоте мощностью, но все же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.
Долетев до озера, Мельников повел корабль вдоль его берегов.
— Вижу бревна на северном берегу, — раздался из репродуктора голос Пайчадзе.
Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.
В этот момент Мельников и сам увидел высокий штабель, и не один, а несколько. Они стояли на равном расстоянии друг от друга и были сложены из таких же бревен, какие они с Баландиным видели у порогов. Но корабль пролетел мимо так быстро, что нельзя было ничего рассмотреть как следует.
— Вижу деревянную плотину!
Голос Зайцева дрожал от волнения. Одновременно с ним ту же фразу крикнули Баландин и Князев.
Звездолет как раз подлетел к западной оконечности озера, и наклонившись на левое крыло, плавно поворачивал к югу. Ни Белопольский, ни Мельников ничего не успели увидеть.
— Где вы видите плотину? — спросил Константин Евгеньевич.
— Она уже позади, — ответил ему Баландин. — Из озера вытекает небольшая речка. У самого истока ее перегораживает деревянный забор из тесно поставленных бревен.
— Это озеро еще загадочнее порогов, — сказал Мельников. — Его длина вполне достаточна. Посадим корабль здесь.
— На воду ни в коем случае, — с какой-то странной интонацией в голосе ответил Белопольский. — Только на берегу.
— На берегу негде — он слишком узок.
— Тогда у реки, там, где хотели раньше.
— Но почему не здесь?.. — начал Мельников, однако взглянув на Белопольского, смолк. Такого выражения, как в эту минуту, он никогда не видел на лице своего учителя и друга. Покрытое глубокими морщинами, оно было более сурово, чем обычно, но в каждой черточке этого лица, в блеске глаз, в заметном дрожании губ чувствовалось, что академик охвачен глубоким волнением. Он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность воды, и в его взгляде застыло напряженное ожидание.
На озере было пустынно и неподвижно. Ни малейшего признака жизни не появлялось на его широком просторе. И таким же безжизненным был низкий берег, заросший огромными деревьями и оранжевым кустарником. Никакого движения. Только густая листва шевелилась от ветра.
Не задавая больше вопросов, Мельников повел корабль к реке. Она была совсем близко от озера. Их разделяло расстояние, не превышающее одного километра.
Еще при первом посещении порогов Мельников заметил удобное место для посадки звездолета. Это была широкая и длинная полоса берега, целое поле, на которое корабль мог свободно спуститься и с которого легко было впоследствии подняться. Поле было ровным и как будто совсем сухим, поросшим желто-коричневой травой.
— Поторопись! — сказал Белопольский. — Вон там надвигается туча.
Мельников звонком предупредил экипаж о посадке.
Как только впереди показалось выбранное место, моторы остановились. Огромный корабль летел по инерции, быстро теряя скорость. Тяжелая корма постепенно опускалась все ниже.
Конструкция Камова, предусматривавшая посадку на “лапы”, требовала от пилота предельного внимания и точности каждого движения. Маневр был настолько труден, что, несмотря на все усилия конструкторов, автопилот не мог заменить человека. Белопольский и Мельников затратили много времени и усилий, чтобы овладеть искусством (это было уже не техникой, а искусством) посадки. Надо было с исключительной точностью уловить момент, когда корабль почти остановится и окажется в воздухе в состоянии неустойчивого равновесия. На маленьком тренировочном звездолете они десятки раз проделывали этот маневр на Земле.
Но посадить на “лапы” такой исполинский корабль, как “СССР-КС3”, было неизмеримо труднее. Константин Евгеньевич, учитывая свой возраст, поручил это ответственное дело своему молодому товарищу, у которого рука была тверже, а нервы, по всеобщему мнению, вообще отсутствовали.
Мельников не смотрел на экран. Все свое внимание он сосредоточил на указателях высоты и скорости. Обе стрелки быстро приближались к нулю.
— Один, — отрывисто сказал Белопольский.
Это означало, что корма корабля находится в одном метре от земли.
Еще секунда… другая…
— “Лапы”, — скомандовал Мельников.
Белопольский нажал кнопку.
Они почувствовали слабый толчок, — это корма коснулась почвы. В ту же секунду амортизаторы выпали из гнезд. Звездолет, вздрогнув, остановился. Мощные моторы плавно и быстро убрали “лапы”. Крылья исчезли в пазах, и корабль всем корпусом лег на “землю”.
— Браво! — раздался голос Пайчадзе. — Молодец, Борис!
— Кажется, все в порядке, — сдержанно сказал Мельников. — Конструкция Сергея Александровича выдержала последнее и самое серьезное испытание.
“СССР-КС3” опустился точно посредине между рекой и лесом. До порогов, находившихся выше по течению, было километра полтора.
— Помните, Константин Евгеньевич, когда мы летели на “КС2”, нам казалось, что материк Венеры не имеет ни одного места, пригодного для посадки звездолета? Оказывается, таких мест сколько угодно.
— Да, — ответил Белопольский, — мы ошиблись. Но это неудивительно. Чтобы узнать планету, недостаточно короткого перелета над нею. Мы находимся здесь уже двенадцать суток, и все же ничего не знаем. Венера преподносит нам один сюрприз за другим. И самая большая неожиданность ожидает нас впереди… на озере.
Последнее слово он произнес почти шепотом, и Мельников снова увидел на его лице волнение.
— Почему вы не позволили посадить корабль на озере?
Белопольский ответил не сразу. Казалось, что он колеблется, отвечать или нет.
— Мне пришла одна мысль, — сказал он каким-то нерешительным, робким тоном. — Очень странная мысль… Это озеро…
— Что?..
— …совсем не озеро. Вернее, не то, что мы привыкли понимать под этим словом.
И, ничего больше не прибавив, Белопольский вышел из рубки.
— Что он хотел этим сказать? — спросил Баландин.
— Право, не знаю, — растерянно ответил мельников. — Не могу догадаться.
— “Совсем не озеро”, — повторил профессор. — Странно! По-моему, это самое обычное лесное озеро, если не считать плотины и штабелей леса на его берегу. Но само озеро…
Они разговаривали по проводам внутренней связи. Мельников не видел своего собеседника, но он представил себе, как Баландин при этих словах недоуменно пожал плечами:
— Вероятно, Константин Евгеньевич что-то заметил. Надо спросить его.
— Не выйдет! — уверенно сказал Мельников. — Не скажет.
Но профессор все-таки попытался узнать, что хотел сказать начальник экспедиции, однако, как и следовало ожидать, без всякого результата.
— Это скоро выяснится, — ответил ему Белопольский. — Не следует делать поспешных выводов.
— Я уверен, что он что-то знает, — сказал Баландин, вернувшись из неудачной разведки. — Но, хоть убейте, не могу представить, что именно.
— Придет время, узнаем, — “утешил” его Мельников.
Было четыре часа дня по московскому времени. Приближалась долгая, одиннадцатисуточная, ночь Венеры.
— Состояние дневного анабиоза, — говорил Коржевский. — Такое явление наблюдается и на Земле. Только там оно зависит от времени года, а здесь дня. Многие растения Земли “умирают” на зиму и снова “воскресают” весной. Некоторые животные на зиму засыпают. А на Венере неблагоприятное время для жизненных процессов — это день. Конечно, здесь на острове решающую роль играют приливы и отливы. Морские организмы заснули потому, что лишились водной среды. На дне океана, как мы видели, жизнь кипит и днем. Обитатели острова приспособились к особенностям жизни на коралловом рифе, который то погружается в воду, то выходит из нее. Это очень интересно, для биолога тут обширное поле деятельности.
Он улыбался и потирал руки от удовольствия.
— К сожалению, мы пробудем на Венере только полтора месяца, — ответил Баландин.
— Надо добиться скорейшей организации второй экспедиции, и на более длительный срок. Ведь и вы этого хотите. Жизнь в океане Венеры вам так же интересна, как и мне.
— Что можно изучать, не выходя из лодки? — говорил профессор и тяжело вздыхал.
Предсказание Мельникова сбылось. Белопольский категорически запретил пользоваться водолазными костюмами. Он даже приказал убрать их из лодки и запереть в кладовой, опасаясь, не без оснований, что ученые в пылу исследований способны забыть об опасности.
Непредвиденное обилие животных в океане Венеры нарушило весь план работы, тщательно составленный еще на Земле Баландиным и Коржевским. Экспедиция оказалась в этом отношении не подготовленной. Не было никаких средств, чтобы раздобыть образцы фауны и флоры морского дна. Подводная лодка не была оснащена механическими драгами. Водолазные костюмы, легкие и удобные, рассчитанные на максимальную свободу движений, не давали никакой защиты от нападения опасных хищников, существование которых, так же как и других высокоорганизованных организмов, никак не предполагалось.
— Все это так! — говорил Баландин. — Но мы оказались в самом нелепом положении.
— И в этом значительная доля вашей собственной вины, — указал ему Белопольский. — Подготовка к работе в океане проводилась вами. Я хорошо помню, что конструкторы предлагали снабдить лодку механическими драгами, но вы отвечали им, что они не нужны. Кто, как не вы, доказывали, что в океане Венеры нет органической жизни. Вполне естественно, что было решено не загружать лодку ненужным оборудованием.
— Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться.
Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.
— А что же вы хотите? — возмутился Белопольский. — Разрешить вам отправиться прямо в пасть “кошачьей акулы”?
И вот, в результате допущенной еще на Земле ошибки, Баландину и Коржевскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.
Зайцев сдержал свое обещание и уже на следующий день после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржевского на то место, где они видели загадочных красных “черепах”.
Но, к огорчению ученых, их не оказалось. Огромное количество “зубчатых циниксов” лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.
“Черепах” этой разновидности не обнаружили ни на второй, ни на третий день.
— Куда они подевались? — недоуменно говорил Баландин. — Их было несколько. И почему только они ушли отсюда, а все другие остались?
— Жаль! — печалился Коржевский. — Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.
— Новая загадка, — подытоживал Зайцев.
День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, коралловый остров медленно погружается в океан.
Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.
Ветер все чаще и чаще дул с востока. Не защищенный больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолет сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на нее из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.
За ужином Белопольский сообщил, что завтра они перелетят на материк.
— В котором часу? — поспешно спросил Топорков.
— В десять.
— А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:
— Можно, но зачем? Не все ли равно — в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.
— Мне кажется, — сказал он, — что если звездолет поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
— Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряженным вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремленных на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
— А разве нельзя подняться выше? — спросил Топорков.
Белопольский нахмурил брови.
— Можно, — сказал он. — Но я не могу подвергать звездолет опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
— Без достаточных оснований? — раздельно произнес он. — Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние — все это недостаточные основании!
В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
— Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернется на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
— Константин Васильевич, — сказал он самым обыденным тоном, — подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчет необходимой затраты его для полета корабля на высоте трехсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повернутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, “СССР-КС3” расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль все выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчеркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолетом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нем огромное Солнце.
Все выше поднимался корабль, все более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолет начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись еще на сто километров.
Небо стало почти черным, появились звезды.
Когда был включен третий, а затем и четвертый двигатель, Мельников убрал крылья, — они стали ненужными, реактивный самолет превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.
Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звездам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчет о событиях на Венере, начала свой далекий путь.
— Через сколько времени может прийти ответ? — спросил Мельников.
— Когда мы опустились на Венеру, — с обычной точностью ответил Белопольский, — расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
— Значит, ответ придет через девять минут?
— Прибавь минуту на прочтение радиограммы и еще минуту на составление ответа. Ответ придет через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдет, — прибавил Белопольский.
— Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
— Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать…
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься еще выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо…
Потрясенным людям секунды казались минутами.
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчетливый голос:
— Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и ее благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них все в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.
Словно ярче вспыхнули электрические лампочки, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.
— Приняли. Поняли. Следующая связь 27 августа. Выключаю передатчик, — сказал Топорков.
И только успели прозвучать эти слова, звездолет пошел вниз, туда, где далеко белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.
Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу, — Константин Евгеньевич улыбался. Это было не подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, еще секунда — и Белопольский рассмеется.
“Расскажу Арсену, ни за что не поверит”, — подумал Мельников.
Спуск занял значительно меньше времени, чем подъем. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказался в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела иначе встречать гостей.
— В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, — сказал Мельников. — Когда я думаю, что через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зеленое!
— Это результат духовной связи с Землей, — чуть насмешливо ответил Белопольский.
— Я ни на минуту не терял этой связи, — обиженно возразил Мельников.
— Охотно верю. Но раньше все заглушалось интересом к работе. Какая разница, — зеленый или оранжевый цвет!
“Все-таки странный он человек, — подумал Мельников. — Никак не понять его до конца”.
Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры. Направляясь на запад, звездолет не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полета на экране стал виден оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблем, повернул на север, ища устье реки.
Проходили минуты, но река не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже, начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.
— Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, — сказал Мельников. — Местность мне незнакома.
— Скорей всего севернее, — ответил Белопольский. — Повернем на юг.
Мельников переложил рули. Описан широкий полукруг, звездолет повернул обратно.
Еще около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, также шли на юг.
С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.
— Всегда и везде, — с досадой сказал Мельников.
Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, все было иным, чужим…
— Переждем, — спокойно сказал Константин Евгеньевич. — Особенно торопиться нам некуда.
На самой малой скорости звездолет стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения грозового фронта. Вскоре дорога очистилась.
Еще пятнадцать минут полета — и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперек реки.
— Смотри, там озеро! — вдруг сказал Белопольский.
Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порогов, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее в поперечнике, насколько можно было судить на расстоянии, километра два. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.
Звездолет спустился к вершинам леса. Моторы работали с минимально допустимой на столь незначительной высоте мощностью, но все же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.
Долетев до озера, Мельников повел корабль вдоль его берегов.
— Вижу бревна на северном берегу, — раздался из репродуктора голос Пайчадзе.
Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.
В этот момент Мельников и сам увидел высокий штабель, и не один, а несколько. Они стояли на равном расстоянии друг от друга и были сложены из таких же бревен, какие они с Баландиным видели у порогов. Но корабль пролетел мимо так быстро, что нельзя было ничего рассмотреть как следует.
— Вижу деревянную плотину!
Голос Зайцева дрожал от волнения. Одновременно с ним ту же фразу крикнули Баландин и Князев.
Звездолет как раз подлетел к западной оконечности озера, и наклонившись на левое крыло, плавно поворачивал к югу. Ни Белопольский, ни Мельников ничего не успели увидеть.
— Где вы видите плотину? — спросил Константин Евгеньевич.
— Она уже позади, — ответил ему Баландин. — Из озера вытекает небольшая речка. У самого истока ее перегораживает деревянный забор из тесно поставленных бревен.
— Это озеро еще загадочнее порогов, — сказал Мельников. — Его длина вполне достаточна. Посадим корабль здесь.
— На воду ни в коем случае, — с какой-то странной интонацией в голосе ответил Белопольский. — Только на берегу.
— На берегу негде — он слишком узок.
— Тогда у реки, там, где хотели раньше.
— Но почему не здесь?.. — начал Мельников, однако взглянув на Белопольского, смолк. Такого выражения, как в эту минуту, он никогда не видел на лице своего учителя и друга. Покрытое глубокими морщинами, оно было более сурово, чем обычно, но в каждой черточке этого лица, в блеске глаз, в заметном дрожании губ чувствовалось, что академик охвачен глубоким волнением. Он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность воды, и в его взгляде застыло напряженное ожидание.
На озере было пустынно и неподвижно. Ни малейшего признака жизни не появлялось на его широком просторе. И таким же безжизненным был низкий берег, заросший огромными деревьями и оранжевым кустарником. Никакого движения. Только густая листва шевелилась от ветра.
Не задавая больше вопросов, Мельников повел корабль к реке. Она была совсем близко от озера. Их разделяло расстояние, не превышающее одного километра.
Еще при первом посещении порогов Мельников заметил удобное место для посадки звездолета. Это была широкая и длинная полоса берега, целое поле, на которое корабль мог свободно спуститься и с которого легко было впоследствии подняться. Поле было ровным и как будто совсем сухим, поросшим желто-коричневой травой.
— Поторопись! — сказал Белопольский. — Вон там надвигается туча.
Мельников звонком предупредил экипаж о посадке.
Как только впереди показалось выбранное место, моторы остановились. Огромный корабль летел по инерции, быстро теряя скорость. Тяжелая корма постепенно опускалась все ниже.
Конструкция Камова, предусматривавшая посадку на “лапы”, требовала от пилота предельного внимания и точности каждого движения. Маневр был настолько труден, что, несмотря на все усилия конструкторов, автопилот не мог заменить человека. Белопольский и Мельников затратили много времени и усилий, чтобы овладеть искусством (это было уже не техникой, а искусством) посадки. Надо было с исключительной точностью уловить момент, когда корабль почти остановится и окажется в воздухе в состоянии неустойчивого равновесия. На маленьком тренировочном звездолете они десятки раз проделывали этот маневр на Земле.
Но посадить на “лапы” такой исполинский корабль, как “СССР-КС3”, было неизмеримо труднее. Константин Евгеньевич, учитывая свой возраст, поручил это ответственное дело своему молодому товарищу, у которого рука была тверже, а нервы, по всеобщему мнению, вообще отсутствовали.
Мельников не смотрел на экран. Все свое внимание он сосредоточил на указателях высоты и скорости. Обе стрелки быстро приближались к нулю.
— Один, — отрывисто сказал Белопольский.
Это означало, что корма корабля находится в одном метре от земли.
Еще секунда… другая…
— “Лапы”, — скомандовал Мельников.
Белопольский нажал кнопку.
Они почувствовали слабый толчок, — это корма коснулась почвы. В ту же секунду амортизаторы выпали из гнезд. Звездолет, вздрогнув, остановился. Мощные моторы плавно и быстро убрали “лапы”. Крылья исчезли в пазах, и корабль всем корпусом лег на “землю”.
— Браво! — раздался голос Пайчадзе. — Молодец, Борис!
— Кажется, все в порядке, — сдержанно сказал Мельников. — Конструкция Сергея Александровича выдержала последнее и самое серьезное испытание.
“СССР-КС3” опустился точно посредине между рекой и лесом. До порогов, находившихся выше по течению, было километра полтора.
— Помните, Константин Евгеньевич, когда мы летели на “КС2”, нам казалось, что материк Венеры не имеет ни одного места, пригодного для посадки звездолета? Оказывается, таких мест сколько угодно.
— Да, — ответил Белопольский, — мы ошиблись. Но это неудивительно. Чтобы узнать планету, недостаточно короткого перелета над нею. Мы находимся здесь уже двенадцать суток, и все же ничего не знаем. Венера преподносит нам один сюрприз за другим. И самая большая неожиданность ожидает нас впереди… на озере.
Последнее слово он произнес почти шепотом, и Мельников снова увидел на его лице волнение.
— Почему вы не позволили посадить корабль на озере?
Белопольский ответил не сразу. Казалось, что он колеблется, отвечать или нет.
— Мне пришла одна мысль, — сказал он каким-то нерешительным, робким тоном. — Очень странная мысль… Это озеро…
— Что?..
— …совсем не озеро. Вернее, не то, что мы привыкли понимать под этим словом.
И, ничего больше не прибавив, Белопольский вышел из рубки.
— Что он хотел этим сказать? — спросил Баландин.
— Право, не знаю, — растерянно ответил мельников. — Не могу догадаться.
— “Совсем не озеро”, — повторил профессор. — Странно! По-моему, это самое обычное лесное озеро, если не считать плотины и штабелей леса на его берегу. Но само озеро…
Они разговаривали по проводам внутренней связи. Мельников не видел своего собеседника, но он представил себе, как Баландин при этих словах недоуменно пожал плечами:
— Вероятно, Константин Евгеньевич что-то заметил. Надо спросить его.
— Не выйдет! — уверенно сказал Мельников. — Не скажет.
Но профессор все-таки попытался узнать, что хотел сказать начальник экспедиции, однако, как и следовало ожидать, без всякого результата.
— Это скоро выяснится, — ответил ему Белопольский. — Не следует делать поспешных выводов.
— Я уверен, что он что-то знает, — сказал Баландин, вернувшись из неудачной разведки. — Но, хоть убейте, не могу представить, что именно.
— Придет время, узнаем, — “утешил” его Мельников.
Было четыре часа дня по московскому времени. Приближалась долгая, одиннадцатисуточная, ночь Венеры.
ПОД УДАРОМ ГРОЗЫ
До захода Солнца оставалось десять часов. Но это не значило, что сразу настанет темнота. Вращение Венеры вокруг оси совершалось так медленно, что вечерние сумерки должны были продлиться долго. Ночь, в прямом смысле этого слова, могла наступить не раньше чем через пятьдесят часов. Это время надо было использовать.
Как только “СССР-КС3” спустился на место своей новой стоянки, Мельников и Коржевский вышли из корабля, чтобы обследовать берег и выяснить, можно ли воспользоваться вездеходом. До порогов полтора километра, и экскурсия туда пешком таила опасность быть настигнутым грозовым фронтом. Предположение, высказанное Мельниковым, что от ливня можно укрыться под сводами леса, требовало еще проверки.
Как только “СССР-КС3” спустился на место своей новой стоянки, Мельников и Коржевский вышли из корабля, чтобы обследовать берег и выяснить, можно ли воспользоваться вездеходом. До порогов полтора километра, и экскурсия туда пешком таила опасность быть настигнутым грозовым фронтом. Предположение, высказанное Мельниковым, что от ливня можно укрыться под сводами леса, требовало еще проверки.