Мартынов Константин. Брызги зла

   Она купила шампанское и достала пылившийся на антресолях подсвечник – в такой вечер хотелось особого настроения. Даже постель была заботливо спрыснута французскими духами. А уж говорить о нижнем белье… Она отчаянно стеснялась, перебирая невесомые полупрозрачные кружева под скучающими взглядами продавщиц дамского магазина, зато теперь на ней было нечто столь воздушно-эротичное, что проняло бы и законченного женоненавистника.
   Она ждала весь вечер и всю ночь. Он не пришел. И не позвонил. Автоответчик его квартиры вновь и вновь безучастно предлагал оставить сообщение, и тогда она впервые воспользовалась его служебным номером.
   Женский голос, ответивший ей, поперхнулся и исчез, уступив место начальственному баритону.
   – Можно узнать, кто его спрашивает? – осторожно поинтересовались в трубке.
   – Невеста! – брякнула она, теряя терпение. На том конце провода надолго замолчали. Слышалось только приглушенное покашливание.
   – В чем дело? – Она почти кричала.
   – Понимаете, произошла авария, – чуть слышно раздалось в ответ, – он пострадал, очень пострадал…
   – Где он? Куда его повезли? В какую больницу? – Она была уже на ногах, готовая сорваться с места и лететь на помощь: кровь, дорогие лекарства, что угодно, только не самое страшное…
   – Понимаете, – жалко повторил голос, – его не смогли спасти. Он умер в машине реанимации…
   Комната вдруг закружилась перед ее глазами; мир полыхнул ослепительным пламенем и померк. Только в телефонной трубке, качавшейся на шнуре, еще некоторое время рокотал сочувствующий начальственный бас, сменившийся затем короткими гудками.
   С тех пор она боялась влюбляться и не любила весну…

* * *

   Разбудила ее настойчиво тормошащая рука на плече. Наталья торопливо отвела ее в сторону – не хватало еще инцидента в вертолете! – и отерла с глаз выступившие во сне слезы, заслонявшие мир полупрозрачной пеленой. В соседнем кресле сидел «смокинг» и посматривал на Наталью фальшиво-участливым взглядом.
   – Плохой сон приснился? – прокричал он, стараясь переорать грохот винтов.
   – Не твое дело… – буркнула в ответ Наталья.
   Хлыщ не расслышал, но воспринял реакцию девушки как приглашение к разговору – он подсел поближе, положив руку на спинку Натальиного кресла, и склонился к ее уху, неприятно царапая щеку жесткой щетиной усов.
   – Вам, наверное, часто говорят, что вы неотразимы? – проворковал хлыщ, словно бы невзначай коснувшись губами Натальиной щеки. – Я просто очарован и не в силах думать ни о ком, кроме вас…
   Все еще находясь во власти комплекса вины за гибель любимого, Наталья повернулась лицом к ловеласу:
   – Не лезь, дурак, это может плохо кончиться!
   – Ты угрожаешь? – деланно удивился хлыщ.
   – Жизнь твою спасаю! – огрызнулась Наталья и резко толкнула его в грудь обеими руками.
   Не ожидавший толчка парень взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие, но не удержался и свалился в проход. В ту же секунду вертолет встряхнуло. Одновременно с этим раздался хлопок и следом за ним громкий свист. Наталья подняла голову – в обшивке вертолета зияла пробоина, окруженная зубчатой короной разорванного металла. Ноздрей девушки коснулся едкий запах тлеющего пластика, а еще через мгновение кресло, в котором только что сидел неудачливый соблазнитель, вспыхнуло ядовито-коптящим пламенем. Перекрывая свист ветра в пробоине, завизжали путаны.
   На нештатную ситуацию экипаж среагировал моментально: управлявший вертолетом второй пилот перешел на снижение, а командир, схватив огнетушитель, выскочил в салон и сбил пламя струей ледяной углекислоты.
   Когда дым и углекислотный туман немного рассеялись, он посмотрел на пробоину, затем на кресло, в обугленной спинке которого чернело выгоревшее отверстие и, достав из пристегнутых к поясу ножен охотничий нож, осторожно сунул его в дыру. Лезвие скрежетнуло по металлу, и на сиденье выпал бугристый оплавленный камень. Командир поднял его и, перекидывая из руки в руку, как горячую картошку, повертел перед глазами.
   – Е-мое, метеорит! – пораженно воскликнул он и еще раз осмотрел салон, остановив взгляд на забившейся в угол Наталье и по-прежнему обалдело сидящему на полу бледному как смерть бизнесмену.
   – К девушке приставал? – зло поинтересовался командир, и парень заелозил ногами, пытаясь отодвинуться подальше.
   – Я так, поговорить просто… – пролепетал он, съеживаясь до полной незаметности.
   – Я же тебя предупреждал, урод, – не лезь! Шаман попусту языком телепать не будет! – Пилот не сдержался и пнул хлыща по ребрам тяжелым ботинком.
   Парень взвизгнул, перекатился на четвереньки и торопливо уполз в конец салона.
   Вертолет уже почти чиркал днищем по верхушкам сосен – голый тундровый пейзаж успел смениться лесом, и из кабины донесся голос второго пилота:
   – Иду на посадку!
   – Куда, едрена мать! – взревел командир в ответ. – К стойбищу тяни, пока еще что-нибудь не случилось!
   Наталья хотела было объяснить, что нойд здесь ни при чем, что во всем виновата ее непонятная судьба, но мысленно махнула рукой и только пересела подальше от воняющего горелым пластиком кресла. Зареванные путаны шарахнулись прочь, сгрудившись в конце салона вокруг поскуливающего от боли в отбитом боку предводителя.
   Еще через четверть часа они приземлились в сотне метров от стойбища, и экипаж, облегченно вздохнув, простился с Натальей. Бизнесмен из угла так и не вылез – похоже, нынче ему было не до торговли «паленой» водкой.
   Стоило девушке отойти на пару десятков метров, как медленно вращавшиеся лопасти винта закрутились с новой силой. Вертолет, натужно загудев, поднялся в воздух и, сопровождаемый недоуменными взглядами высыпавшей из чумов ребятни, потрюхал в сторону уже недалекого Краснощелья.
   – Значит, ловозерскому нойду родней приходишься? – Возникшая перед входом в стоявший чуть на отшибе чум старуха окинула Наталью придирчивым взором.
   Ребятня, охотно вызвавшаяся проводить гостью, предпочла остаться в отдалении, из чего легко было заключить, что особой добротой нрава старуха не отличалась.
   – Не много в тебе лопарского осталось, – заметила она, оценив городской наряд девушки. – Да и сам-то он хорош: пара низших духов на посылках и три поколения предков в советчиках… и все при жизни были такими же оболтусами, как и он сам…
   Не переставая что-то бурчать под нос, старуха откинула меховой полог и жестом пригласила Наталью внутрь чума. Наталья последовала за ней, попутно отметив, что сама старуха, несмотря на теплую по северным меркам погоду, была одета в расшитую орнаментом рубаху из оленьей шкуры и торбаса. Ее неожиданная осведомленность о Натальином родстве немного пугала и в то же время внушала надежду на удачу в поисках причин происходящего.
   – Ну жалуйся, слушать буду. – Старуха уселась у обложенного камнем очага, в котором рдели угли, покрытые бегающими синеватыми огоньками, и ткнула чубуком невесть откуда возникшей в руке трубки в место напротив себя.
   «Любопытно, – подумала Наталья, – старуха действительно не знает, ради чего она сюда прилетела, или просто хочет сверить рассказ с собственными выводами? Судя по тому, что бабка ее ждала и знает о ее родстве с нойдом – скорее второе».
   Тем не менее Наталья постаралась добросовестно изложить историю своих злоключений, вплоть до сегодняшней истории с метеоритом. Старейшая глубокомысленно кивала головой то ли в такт повествованию, то ли собственным мыслям и, периодически поднося трубку к узким сухим губам, делала очередную затяжку. Сизый табачный дым неспешно сливался с белесыми струйками, исходящими из очага, и уходил ввысь, в вытяжное отверстие чума.
   Рассказ кончился, но старейшая не спешила высказать свое мнение, все так же неторопливо попыхивая трубкой и испытующе разглядывая Наталью.
   – Слышала я о таком, когда еще девчонкой была, – сказала наконец бабка, – да не верила, что повториться может: думала, времена другие настали… однако убедиться надо, может, все проще объясняется…
   Старуха выколотила трубку, набила по новой из упрятанного под ворохом шкур кисета и прикурила от тлеющей головешки. По чуму растеклось облако густого, пряно пахнущего дыма. Аромат зелья вызвал у Натальи легкое головокружение.
   – На, затянись, однако, – предложила старейшая, протянув руку с трубкой.
   Наталья хотела было отказаться, но вдруг подумала, что, собственно, и добиралась-то сюда ради чего-то подобного, и согласилась.
   Тело неожиданно стало легким, почти невесомым; заменявшие стены оленьи шкуры развернулись, обратившись в расстелившийся далеко внизу пестрый ковер осенней тундры с блестящими ниточками речек и синими зеркалами озер. По тундре неторопливо кочевали оленьи стада, за которыми еще более неспешно перемещалось стойбище – олени жировали на вольном выпасе, и оленеводы только старались надолго не терять их из виду.
   – К морю идут, однако, – заметил голос старейшей.
   Наталья обернулась – старуха по-прежнему возлежала пообочь, попыхивая неизменной трубкой и опираясь щекой о подставленною ладонь. Локоть опорной руки висел в воздухе. Как и сама шаманка.
   – А ты думала, что летать только во сне можно? – насмешливо поинтересовалась старуха, встретив ошарашенный Натальин взгляд.
   – Обкурившись – тоже дело нехитрое, – парировала девушка.
   – Не пробовала, однако, – старуха усмехнулась, – или ты думаешь, что все дело в моем табаке? Ну, пусть будет по-твоему. Только Оленьей Хозяйке, Луот-хозик, этого не говори.
   Наталья хмыкнула, но едкий ответ так и не прозвучал – недвижное парение над тундрой закончилось, местность плавно заскользила назад, а навстречу, возмущенно каркая, метнулась ворона. Растопыренные когти вцепились в волосы, но резкий порыв ветра тут же откинул птицу прочь. Девушка вскрикнула – клочок волос ворона таки ухитрилась унести с собой.
   – Обкурились, говоришь? – переспросила ехидно старейшая. – Тогда вороне скажи, – пусть не беспокоится – нас, мол, тут нету и воронят таскать некому!
   Наталья почесала болящий затылок и промолчала.

* * *

   Они приземлились рядом с большим чумом. Старейшая достала из-за пазухи завернутое в узелок подношение, не разворачивая положила у входа и, откинув полог, забралась в чум, приглашающе махнув рукой Наталье.
   В чуме было пусто и, несмотря на давно погасший очаг. удивительно светло. Рядом с очагом стояла широкая, плоская, до краев наполненная водой бронзовая чаша.
   – Для гадания? – спросила Наталья у старухи, кивнув в сторону чаши.
   – Для смотрения, однако, – ответила старуха. – Ответ на свой вопрос получить хочешь? В чашу смотри. Она ответит.
   – Так просто? – неверяще переспросила девушка.
   – А ты ждала шаманских плясок и полоумных завываний? С этим – к нойдам, у нас, женщин, по-другому. Вопрос задать не забудь, когда в чашу смотреть будешь. Мое дело – Луот-хозик задобрить, если раньше времени вернется, да ответ растолковать, если сама не сообразишь.
   Наталья пожала плечами и склонилась над водой, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Почему так странно складывается ее жизнь? Кто или что стоит за ее неприкосновенностью? Неужели ответы, которые она искала с тринадцати лет, лежат здесь, в пятисантиметровом слое питьевой воды над потемневшим от времени дном бронзовой чаши?
   Девушка напряженно всматривалась в недвижное водное зеркало. Долгое время ничего не происходило, и собственная вера в чудо, подвластное старой шаманке, стала казаться нелепой и конфузной, словно Наталья стала жертвой чересчур затянувшегося розыгрыша. Девушка уже хотела обернуться, чтобы выяснить у старухи, кто заплатил ей за столь глупую шутку, когда в глаза бросилась неестественная гладь воды – ведь должна же была возникнуть рябь от дыхания! И отражения почему-то тоже не было…
   Словно дождавшись Натальиного озарения, вода в чаше помутнела, а когда муть исчезла, вместе с ней исчезло дно чаши, открыв взору девушки зеленовато-голубую бесконечность.
   Наталья неверяще коснулась поверхности, погрузила пальцы, затем всю кисть. Вода коснулась обшлага рубашки, но пальцы не нащупали дна. Внезапно закружилась голова. Прозрачная бездна затягивала, как омут. Наталья оперлась руками о землю, пытаясь удержать себя от падения внутрь чаши и с ужасом ощущая, как неодолимая сила сминает ее волю, заставляя подчиниться призыву. Она застонала сквозь стиснутые зубы, но позвать на помощь уже не сумела.
   Где-то в глубине превратившейся в колодец чаши возникло пятно хаотично клубящегося мрака. Мрак быстро разрастался, его структура обретала признаки упорядоченности, в которых Наталья с содроганием узнала образ крутящейся воронки приближающегося смерча.
   Еще несколько секунд назад он казался далеким и в силу этого безопасным, но теперь, заполнив собой большую часть чаши, смерч готовился к финальному броску к намеченной жертве. В его яростном кружении чувствовался некий гипнотический ритм, поймавший взор девушки в смертельную ловушку – ни оторваться, ни зажмуриться, ни отпрянуть. Только одно еще удавалось Наталье – удержать себя от прыжка навстречу всплывающей из бездны смерти.
   Колодец чаши не имел стен, и было невозможно определить расстояние до смерча, однако Наталья знала его, чувствовала каждый оставшийся между ней и смерчем метр: тысяча… восемьсот… пятьсот пятьдесят… триста… Вода в чаше задрожала и покрылась рябью, но смерч по-прежнему был виден совершенно отчетливо. Двести… сто пятьдесят… Стенки чаши начали мелко вибрировать, и в чуме раздался сверлящий вой. Откликаясь на него, по телу пробежала ознобная волна. Сто метров… шестьдесят пять… Вой усилился до нестерпимости, от него ныли зубы и закладывало уши. Сорок… тридцать… В этот момент случились сразу три события: смерч почуял близость жертвы и рванулся к ней с утроенной скоростью; руки Натальи не выдержали давления и ослабли, бросив девушку лицом в воду, и, наконец, еще одно – в тот момент, когда до воды остались считанные сантиметры, что-то сильно ударило ее в бок, оттолкнув в сторону от чаши.
   В следующий миг тонкая пленка воды, отделявшая смерч от поверхности, исчезла с жалким хлюпаньем, почти не слышным за остервенелым воем. Наталья обреченно ждала, когда инфернальный пришелец втянет ее в свою ненасытную утробу, но действительность оказалась страшнее: в воздух взметнулись две извивающиеся струны черного дыма. Наталья завороженно следила, как их концы разветвлялись, формируя нечто, напоминающее человеческие кисти… Через мгновение трансформация завершилась: уродливые, гротескно искореженные, оканчивающиеся антрацитно-блестяшими когтями руки принялись жадно шарить вокруг в поисках внезапно ускользнувшей добычи…
   К чаше, уворачиваясь от когтистых лап, метнулась чья-то смазанная от скорости тень. Тень на миг застыла, и Наталья увидела искаженное неимоверным напряжением лицо вцепившейся в край чаши старейшей. Время замедлило бег почти до полной остановки – Наталья видела, как, почуяв ее, замерли в воздухе свитые из черного дыма хищные лапы и с ленивой грацией устремились на перехват, опережая ее слабую попытку увернуться. Она видела, как одна из лап сомкнулась на ее ноге и из-под впившихся в джинсы когтей выбились едко пахнущие паленой тканью струйки дыма. Вой легко заглушил жалобный девичий вскрик. Сотканная из дыма лапа обрела плотность стали и раскаленными клещами потянула девушку к разверзшейся пасти вихря. Казалось, ей уже не было спасения, но тут, поддавшись отчаянным усилиям старейшей, край чаши нехотя оторвался от земли, явив миру доселе не существовавшее дно. Чаша медленно встала на ребро… и перевернулась.
   Вой стих. Отрезанные от хозяина лапы вновь обернулись дымом. Тяжелые черные полотнища неестественно быстро стекли на пол и втянулись под край чаши, оставив после себя смрад гниющей мертвечины. Воцарилась звенящая тишина… которую тут же прервал скрипучий голос старейшей:
   – Хватит разлеживаться – уходить надо! Луот-хозик домой спешит! Не хватало нам еще и с Оленьей Хозяйкой отношения выяснять!
   Наталья с трудом перевернулась на живот и попыталась оторвать себя от земли. Руки тряслись, категорически отказываясь удерживать неимоверно потяжелевшее тело. Зубы противно стучали, наполняя рот мельчайшими крошками эмали. Мускулы живота вдруг скрутила болезненная судорога, и Наталью вырвало. Желчная горечь наполнила рот, усилив и без того невыносимые спазмы, и прошло немало времени, пока Наталья сумела хоть немного прийти в себя.
   – Очухалась? – безжалостно спросила старуха. – Давно пора! Вылезай из чума, тебе говорят! Иначе совсем худо будет!
   Всхлипывая и размазывая рукавом по лицу смешавшиеся с каплями рвоты слезы, Наталья полезла наружу.
   Как они возвращались в стойбище, Наталья не запомнила: стоило ей вылезти из чума Луот-хозик, как мир закружился в бешеной карусели, смешав тундру и небо над ней в единый уносящийся назад тоннель. В себя она пришла уже в стойбище, сидя, привалившись спиной к корявой карликовой березе. В паре метров от нее, у соседнего дерева сидела старейшая и дрожащими руками набивала трубку.
   – Это и был ответ на мой вопрос? – выдавила из себя Наталья, как только к ней вернулся дар речи.
   – Он самый… – сердито отозвалась старейшая. – Черен был тот день, – продолжила она после паузы, – когда ты решила искать ответы на землях предков… Лучше бы я тебя не встречала: однако Луот-хозик жутко рассердилась – олешки разбежаться могут, заболеть могут… много даров дарить надо, однако… сильно откупаться надо…
   – Я ли виновата, что ты меня с собой поволокла, – обидчиво возразила Наталья, – и в чашу смотреть заставила?
   Старейшая долго молча сопела, яростно затягиваясь. Табачный дым окружил ее густым сизым облаком.
   – Это не вина твоя, – вымолвила она наконец, – это беда твоя. Проклятье Черного Нойда вновь проснулось и требует новую жертву! Не верила я, однако, не хотела верить…
   Проклятие Черного Нойда? Наталья услышала о нем впервые, но, судя обилию заглавных букв, явственно слышимых в голосе старейшей, лучше было бы о нем не слышать вовсе.
   – Что еще за проклятие? – обреченно спросила она.
   – Был такой, – нехотя ответила старейшая, когда Наталья уже отчаялась вновь услышать ее голос, – долгая история, однако всю рассказывать не буду: времени нет, желания нет, один страх есть… Большую силу имел Черный Нойд – Мец-хозин для него добычу гнал, Аккрува – Рыбий Хозяин ему сети наполнял. Олени сыты были, не болели. Саамы ему самые большие дары несли, только все мало было Черному Нойду. Загордился, нос высоко задирать начал. «Я для вас теперь верховный бог – Радиен-Атче! – говорить начал, – так ко мне и обращайтесь!» Сайво – предков – уважать совсем перестал: кормить перестал, дары дарить перестал. «Я сильный, мне сайво совсем не нужны», – говорил…
   – Если это короткая история, – тихо пробормотала Наталья, – то какова же полная версия?
   Впрочем, перебить старухино повествование она не решилась – ну как обидится и самого главного не расскажет? Старуха меж тем продолжала говорить, зажмурив и без того узкие глаза и привалившись головой к березе:
   – Кто из них к кому пришел, того не знаю, однако встретился Черный Нойд с Неназываемым и сказал ему: «Я сильный, ты сильный, хочу рядом с тобой стоять, чтоб все меня боялись и дары дарили!»
   Рассмеялся Неназываемый и ответил: «Будешь со мной рядом стоять, если саамы каждую третью весну мне невесту дарить будут! А перестанут – я сам выбирать начну: но из твоей крови! Я добрый: только раз в три поколения приходить буду!»
   Старейшая еще раз затянулась, но в трубке только заклокотало. Она сплюнула, выбила пепел и принялась набивать трубку по новой.
   – И что же, – не выдержав долгого молчания, спросила Наталья, – ты хочешь сказать, что я его крови и пришел мой черед?
   – Ничего я больше не хочу, – отрезала старейшая, – однако последнюю невесту Неназываемому сожгли, когда я еще девчонкой была. Как раз три поколения минуло… Потому тебя никто обидеть не может, что Он не дает – для себя бережет!

* * *

   Боги! Что за бред несет это чертова старуха! Невозможно! При чем тут она?! В ней и крови то саамской не больше пары ложек! Она даже языка саамского не знает, не говоря уж об обычаях! Да вся эта история с полетами наверняка лишь навеянные бабкиным «табачком» галлюцинации! Стоило сюда лететь, чтобы наслушаться россказней полоумной старухи!
   Кипя от негодования, Наталья хотела вскочить, но резкое движение отозвалось жуткой болью в обожженной ноге. Наталья непроизвольно потянулась к больному месту, и вместо привычной шероховатости джинсовой ткани пальцы наткнулись на крошащийся от прикосновения материал. Она скосила взгляд – на джинсах ниже колена черным пятном выделялся горелый отпечаток когтистой лапы…
   Значит, не сон, не глюк. Старейшая права – проклятие действительно существует…
   – Вот он и ответ на мои вопросы, – простонала Наталья, чувствуя, как похолодело сердце и страх поселился в глубине его. – Что же мне делать теперь?!
   Это был крик души, но старейшая поняла по-своему:
   – Уходить тебе надо, пока люди не прознали и сами тебя ему в дар не принесли! Всем плохо будет: саамам плохо, соседям нашим плохо, тебе хуже всех будет.

* * *

   – И я сбежала. Отгородилась от мрачных легенд бетонной толщей исследовательского центра, полагая, что мир синхротронов и компьютеров послужит надежной защитой… но сегодня выяснилось: проклятие Черного Нойда все еще маячит за моим плечом, и со мной по-прежнему ничего не может случиться.

Глава 11
СИНКЛИТ

   – В общем, я уже давно больше волнуюсь о тех, кто рискнет мне угрожать, нежели за себя саму. Горицкий пообещал, что пока я рядом с ним, то проклятие до меня не доберется, а ему я верю. Однако тебе придется привыкнуть к моей неприкасаемости… как и всем прочим, – закончила Наталья свой грустный рассказ.
   Букет забыто покоился на сгибе ее локтя, напоминая ребенка, которого у нее никогда не будет.
   Дмитрий Сергеевич появился на пороге Олеговой комнаты на десятый день после объявления домашнего ареста, когда тревога Олега за свое будущее сменилась унылой апатией. За спиной командира маячили фигуры остальных членов команды.
   – Собирайся, – отрывисто распорядился он, – нас ждут. Посмотрим, какой сюрприз преподнесет сообщество дряхлых святош.
   Презрение командира к предстоящему разбирательству столь явно выразилось на его обычно бесстрастном лице, что Олег воспрял духом и рискнул улыбнуться.
   – Так-то лучше, – улыбнулся в ответ Дмитрий Сергеевич, – а то мне показалось, что ты слегка скис.
   Все-таки командир наверняка был телепатом – с чего бы иначе Олег услышал следующее продолжение:
   – И кстати, забудь об утраченном уюте: как бы тебе того ни хотелось, возвращение невозможно. Мы теперь в одной лодке, и только ты сам можешь сделать дальнейший путь приятным для себя. Банально? Как и любая жизнь. Даже теперешняя… Усвоил? – Командир взглянул на часы и буднично заметил: – Нам пора – негоже заставлять ждать почтеннейший синклит.
   Сказав это, он развернулся и стремительно вышел, увлекая за собой отставшую на полшага команду. Олег втиснулся между Зайченко и Антонычем. Ожидание кончилось и вместе с ней исчезла подавленность. Вероятно, это отразилось и внешне.
   – Прорвемся, мы – Серые Ангелы! – шепнул ему наблюдательный Антоныч, а Серега просто весело подмигнул.

* * *

   Спустившись на этаж переходов, они шли достаточно долго, чтобы Олег успел пожалеть об отсутствии велосипеда, но тут командир резко остановился и придирчиво осмотрел присутствующих.
   – Робеть не советую, – наконец сказал он, – наглеть тоже. Будьте спокойны, и все пройдет как надо.
   С этими словами он открыл ближайшую дверь и шагнул в проем. Команда двинулась следом.
   За дверью их встретил казенный уют просторной приемной – что перед ними именно приемная, нетрудно было догадаться по секретарше, с выражением давно не кормленного цербера охраняющей обитый натуральной кожей вход в начальственные апартаменты. Сжатые в тонкую сухую ниточку губы и прилизанные до ощущения нарисованности волосы, собранные на затылке в старушечий «кукиш», при практически отсутствующем макияже создавали законченный облик типичной старой девы, не мыслящей себя вне привычно выполняемых функций. Унылость обстановки не могла смягчить пыльная зелень традесканции, вяло свисающей из укрепленного на стене стаканчика.
   Изучив вошедших неприязненным взглядом, секретарша нажала кнопку интеркома и что-то невнятно пробормотала, склонившись к микрофону.
   – Пусть войдут, – хрипло буркнул в ответ динамик.
   Секретарша встала и открыла створку двери, молча сделав приглашающий жест. Командир шагнул в сторону, пропуская вперед остальных, а Петрович незаметно подтолкнул в спину Олега, напомнив тем самым, чей сегодня бенефис. Кольцов передернул плечами, сбрасывая внезапно накативший озноб, и возглавил процессию.
   Огромный зал, притаившийся за дверью, ничуть не соответствовал безликой приемной: сквозь стеклянную панель, заменявшую собой одну из стен, внутрь привольно вливались лучи заходящего солнца, празднично освещая идеально отполированный паркет, над которым до жути явственно витали тени давно забытых гусар, кружащих в вальсе очаровательных барышень. И потому предельно неуместным казался длинный массивный стол черного дерева, мастодонтом застывший в тени сдвинутой почти в самый угол тяжелой портьеры.