Май Карл. В балканских ущельях

   — А кто смоет позор с этой девочки, которую ты приказал сечь плетьми?
   — Разве у слуги может быть честь? — высокомерно парировал он. — И что ты вообще лезешь в мои дела? Я сам решаю здесь, причем именно так, как мне заблагорассудится.
   По обычаям этой местности он был прав. Мне не следовало вмешиваться в их дела. Но, сказав «а», я должен был произнести что-то еще, поэтому я ответил:
   — За свою жизнь я еще никогда не видел такого бесчеловечного обращения с людьми, а плетку применил потому, что ты невежливо обошелся со мной. На такие выпады я отвечаю только с помощью плетки. Я так привык.
   — Что ты за птица такая? И откуда у тебя такой породистый жеребец? Не из конюшни ли великого господина? Надо будет поинтересоваться. — И, повернувшись к слугам, он сказал: — Эй вы, не выпускайте его отсюда. Я скоро вернусь.
   — Поедешь за киаджей? — спросил я, улыбаясь.
   — Да, я передам тебя в руки правосудия. Он покажет тебе, какие отличные камеры в нашей тюрьме.
   — Давай, зови киаджу. Я подожду. А люди эти мне в сторожа не годятся. Если я захочу уйти, они меня здесь не удержат. Но я останусь, чтобы показать тебе, что ты сам на полпути к тюрьме.
   Перепрыгивая через грязь и навоз, хозяин пробежал к воротам и скрылся за ними. Я же открыл дверь, за которой скрылась девочка, и оказался в помещении, где хранился сельскохозяйственный инвентарь и другая утварь. Девочка сидела на куче соломы и плакала. Я хотел спросить ее о чем-то, но почувствовал, что кто-то коснулся меня сзади. Я обернулся и увидел женщину, которая попыталась вытолкать меня из помещения. Казалось, она боялась того, что сообщит мне эта девочка.
   — Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Выходи отсюда!
   — Это ты выходи! — ответил я ей в том же тоне. Она отпрянула и закричала:
   — Настоящий людоед!
   — Да, — ответил я, — я уже сожрал множество мужчин и женщин. Вот только ты не пришлась мне по вкусу.
   Она была настолько поражена, что уже не пыталась помешать мне. Я обратился к девочке:
   — Видишь ли, я хочу помочь тебе. Ты должна сказать мне, за что этот господин тебя наказывал.
   — Если я скажу, он меня еще сильнее накажет.
   — Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. Кто был тот чужеземец, с которым ты так приветливо разговаривала?
   — Это был господин из… из… Я забыла место, которое он назвал. Он провел здесь ночь.
   — А как его звали?
   — Он назвал себя Махди Арнаут. И он хотел вернуться.
   Это было то самое имя, которое я слышал от Шимина.
   — А почему же твой господин так осерчал?
   — О, это из-за почтовой сумки, которую я нашла.
   — А чья она?
   — Чужеземца. Он потерял ее и долго искал. А я обнаружила ее в спальне господина и хотела вернуть хозяину. Но господин меня запер до тех пор, пока тот не уехал, а когда я сказала, что сумка не его, он приказал избить меня.
   — Значит, он вор. А что было в сумке?
   — Я не успела посмотреть. Господин пришел.
   — А ты знаешь, где она сейчас?
   — Да, я проследила, куда он ее спрятал. Он отдал ее жене, и она засунула ее за дрова.
   Тут я услышал на дворе громкий голос. Я вышел наружу и увидел маленького человечка в необъятных размеров меховой шапке и таких же гигантских сапогах. Он был одет в ярко-красные штаны и куртку, под которой виднелась голубая безрукавка. Вся одежда выглядела весьма поношенной, на ней не видно было ни пуговиц, ни пряжек, все держалось на простой веревочке.
   На носу человечка красовались роговые очки с половинками стекол, а в руках он держал чернильницу, гусиное перо и множество покрытых жирными пятнами листочков.
   — Это он! — заявил хозяин, указывая на меня. Ах вот оно что! Этот чудо-человечек был старостой деревни. Я сразу же заметил, что у пера сильно затупленный кончик, а чернила представляют собой некую грязную полу высохшую массу.
   — Значит, ты убийца? — деловито осведомился это карлик, уставившись на меня.
   — Нет.
   — А этот говорит, что ты.
   — Если бы я был убийцей, то кого-нибудь убил.
   — Ты хотел убить, этого достаточно. Идемте в помещение. Я учиню строгий допрос, и пусть виновный не думает, что ему удастся уйти от моих вопросов. Пошли!
   — Это мы еще посмотрим. Мы пока не знаем, кто здесь настоящий убийца! Я пойду вперед.
   Мы вошли в дом. Я уселся перед своим горшком с ракией. Это было самое удобное место здесь.
   — Ну-ка уйди с этого места, здесь я сижу! — заявил киаджа.
   — Разве ты не видишь, что я занял его?
   — Так встань!
   — А я не вижу тут человека, перед которым я должен вставать!
   — Ты меня не видишь? Если не послушаешься добровольно, я займу твое место силой!
   — Попробуй только дотронуться до меня — и тогда все эти шесть зарядов окажутся у тебя в теле.
   И я направил на него револьвер. Он отпрянул с проворностью, сделавшей бы честь любому прилежному физкультурнику, и быстро проговорил:
   — Этот человек действительно опасен. Надо будет заняться им.
   Он нашел другое место, положил перед собой бумагу, поставил чернильницу, наморщил лоб, посмотрел перо на свет и обследовал кончик. Обнаружив, что с главным орудием производства непорядок, приказал хозяину:
   — Дай мне нож.
   Хозяин притащил огромный тесак, которым можно было рубить дрова. Киаджа попытался им что-то сделать, и последовал новый приказ:
   — Принеси воды!
   Чернильница совершенно высохла, и он долго возил пером в этой тине, размешивая там мух и комаров. Эта ситуация меня необычайно развеселила. Я протянул ему свой горшок и сказал:
   — Ну и тяжелая у тебя работа. Выпей. Произошло все именно так, как я и предполагал. Он спросил:
   — А что там?
   — Сливовица.
   — Ну и как она?
   — Весьма недурна.
   Он взял горшок, заглянул в него и опрокинул в глотку.
   — Еще хочешь? — спросил я.
   — А деньги у тебя есть?
   — Да, я плачу.
   — Налей полный. Выпьем все!
   Горшок наполнили, и он пошел по кругу. Когда очередь дошла до меня, киаджа вдруг заявил:
   — Он преступник, ему не давать.
   Это как раз мне и нужно было. Последний глоток сделал сам видный начальник, после чего заявил, поправляя очки:
   — Итак, начинается допрос. Ты стрелял в этого человека? Это правда?
   — Не в него, а в его ружье.
   — Это все равно. Ты стрелял. Ты наставлял на него ружье. Допрос окончен, мне не надо даже записывать, тебя уведут.
   — Куда?
   — Там узнаешь. А сейчас ты должен повиноваться и не задавать никаких вопросов.
   — Прекрасно! Но если ты не разрешаешь задавать вопросы, то не мог бы сам спросить меня еще кое о чем?
   — А что тут спрашивать? И так все ясно.
   — Что ж. Как хочешь. Я тоже вроде все закончил и поехал дальше по своим делам.
   — Куда это ты собрался? Ты ведь арестован!
   — Послушай, если ты хочешь сделать какой-нибудь более-менее приличный поступок, пусть он будет хорошим. Мне интересно, кто меня задержал. Не ты ли?
   Он выпятил грудь и ответил:
   — Да, я.
   — Тогда попробуй арестовать меня. Стоит мне до тебя дотронуться, как ты согнешься, как тростинка. А если кто-нибудь другой попытается задержать меня, я застрелю его.
   — Вы слышали? — закричал он. — Его надо связать!
   — В этом нет необходимости. Я вам ничего не сделаю, ибо знаю, что и вы мне не причините вреда. Ты даже не удосужился узнать, как меня зовут.
   — Да. Кто ты? Как тебя зовут?
   — Смотри-ка, опять начались вопросы!
   — Мне просто не хочется задавать вопросы, потому как если я буду их задавать, тебе придется назвать все свои преступления, которые ты наверняка скрываешь.
   — Нет уж, спрашивай дальше именем Аллаха! Я не скрою ни один свой грех. Писать-то ты умеешь?
   Такого вопроса он явно не ожидал. Подумав немного, киаджа ответил:
   — Эти чернила явно слишком жирные, да и перо туповато. Надо купить новые. Я слышал, ты чужеземец?
   — Да, это так.
   — А у тебя есть тескере за девять пиастров? Тескере — это обычный паспорт, который должен иметь любой путешественник, и в каждом районе в нем необходимо ставить отметки о прибытии.
   — Да, есть.
   — Покажи! Я передал ему паспорт. Едва взглянув на него, он заявил:
   — Но здесь нет ни одной визы. Почему?
   — Потому что я еще никому не показывал свой тескере.
   — Значит, ты злоумышленник, каких я еще не видывал, и за это ты понесешь тяжелое наказание.
   — А не желаешь спросить, почему я до сих пор не показывал свой тескере?
   — Ну, почему же?
   — Потому, что я могу предъявить и кое-что другое. Вот это.
   И я показал ему мой буджерульди. Это было распоряжение паши всем властям на местах в его провинции. У карлика вытянулась и без того длинная физиономия.
   — Что-то я не вижу, чтобы ты проявлял почтительность к печати и подписи своего главного начальника! — заметил я.
   Он перегнулся пополам и пробормотал:
   — А почему ты раньше не показывал мне свой буджерульди?
   — Ты слишком быстро закончил допрос. Однако на этом верноподданническое изъявление чувств с твоей стороны не закончено. Сними сапоги и поднимись с лавки, потому как я покажу тебе другой паспорт.
   — На все воля Аллаха. У тебя что, есть фирман?
   — Да, вот он. — И я вытащил другой документ.
   Это был самый важный документ, он заполнен рукой самого падишаха. Ему должны беспрекословно повиноваться все, кому его предъявят. Во всех городах, поселках, деревнях, куда прибывает его податель, ему обязаны представлять лошадей и проводников по самым низким ценам.
   Фирман произвел желаемое действие. Киаджа завопил:
   — Вы, люди, приветствуйте печать и подпись великого господина, властителя всех верующих! С его губ текут лишь правда и благословение, и все, что он прикажет, должно быть исполнено повсюду на земле!
   Воистину глупость не знает границ. Я вновь спрятал все три бумаги в свою кожаную сумку и спросил киаджу:
   — А что скажет падишах, если я напишу ему, что меня здесь задержали да еще назвали убийцей?
   — Будь милостив, хазретлери! Забудь обо всем происшедшем!
   «Хазретлери» означает «ваше превосходительство». Я был вполне доволен и изобразил подобающую мину.
   — Я прощаю всех, хотя вы сделали большую ошибку, назвав меня преступником, ибо я как раз и приехал, чтобы раскрыть здесь одно преступление. Сходи-ка к поленнице дров и принеси то, что не принадлежит этому дому.
   Он мгновенно повиновался. Хозяин не мог скрыть возгласа ужаса. Его жена сочла за должное быстро ретироваться и скользнула к двери.
   Киаджа на самом деле извлек почтовую сумку и передал ее мне. Она была старая и потрепанная. Раскрыв ее, я обнаружил записную книжку и в ней — несколько фраз на немецком. Содержимое книжки не представляло ценности. Может, что-то есть в самой сумке?
   Там я обнаружил старую карту с двумя изображенными на ней сцепленными руками, а под ними слова «Смерть не разлучит нас», билет на поезд из Санкт-Петера в Небразину, два листка из словаря иностранных слов, листок дуба с нарисованной на нем розой и словами «Как ты красива!», а также миниатюрную тетрадку с заголовком «Точное описание игры в скат», винную карту и, наконец, восемьдесят австрийских гульденов в ассигнациях. Это последнее наверняка и привлекло хозяина.
   — Откуда у тебя этот джуздан?³⁰ — спросил я у него.
   — Он мой.
   — А кто написал все это?
   — Я.
   — А на каком это языке?
   — Это на… на…
   — На персидском, не так ли?
   — Да.
   — Ну так вот, я тебе скажу: это немецкий язык. Вот, смотри!
   Он пребывал в явном смущении.
   — Вот видишь, ты даже прочесть не можешь. Этот джуздан принадлежит человеку по имени Махди Арнаут. Я позабочусь о том, чтобы вернуть все это ему. Ты же заслужил наказание. Но если я захочу, ты избежишь его. Если ты честно признаешься, что прикарманил эту сумку, я прощу тебя. Говори — она в самом деле твоя?
   Ответ дался ему с явным трудом, но мой фирман произвел должное впечатление. Он считал меня теперь господином, которого следует опасаться, поэтому выдавил из себя:
   — Нет, она принадлежит ему.
   — Тебе известно, куда он отправился?
   — В Измилан.
   — Хорошо, тебе все прощается при условии, что каждому, кто будет приезжать сюда, ты будешь подносить горшок сливовицы. А иначе тебя ждет наказание и длительное тюремное заключение. Идет?
   — Да, — ответил он понуро.
   Киаджа с таким энтузиазмом принялся жать мне руку, что опрокинул чернильницу
   — Господин, твоя добродетель безмерна, а твоя мудрость велика! Твои деяния мы никогда не забудем!
   — Так не отказывайтесь от моего дара и отведайте из горшка — ради укрепления дружбы.
   Наказанная девушка так и не появилась в доме. Я нашел ее по-прежнему сидящей на соломе. Я сказал, что хозяин сознался в краже, это ее немного развлекло. Но потом она заплакала:
   — Господин, хозяин теперь меня совсем забьет.
   — Он не знает, что ты мне сообщила о сумке. Но отчего ты не бросишь его, раз он такой злой?
   — Я обязана, он заплатил мне вперед тридцать пиастров. А деньги нужны моей матери, и я не могу уйти к другому хозяину, пока не отработаю у этого.
   — Я дам тебе эти деньги. А ты уйдешь сразу же?
   — Тут же уйду. Но ведь он меня не отпустит!
   — Отпустит, я ему прикажу.
   — Господин, как мне отблагодарить тебя?
   — Никак. Ты ведь заботишься о своей матери, а это меня радует.
   Я дал ей требуемую сумму и даже немного сверху. Она уже не испугалась хозяина, когда он зашел, чтобы наполнить кувшин.
   — Господин, одной кружки для киаджи было бы достаточно.
   — Ты так думаешь? Хочу тебе сообщить, что ни один из вас не стоит и пара. А твоя сливовица еще хуже, чем ты сам. И я наказываю, что вы будете ее пить. И еще — о твоей служанке. Советую тебе отпустить ее.
   — Она должна мне деньги.
   — Она их вернет.
   — Ты что, дал ей денег?
   — Да.
   — Пусть уходит, не могу ее видеть, она виновата во всем, что произошло.
   — Тогда расскажи ей, что произошло только что.
   — В этом нет необходимости.
   — Как раз есть. Я не верю тебе. И не уеду до тех пор, пока ты ее не отпустишь.
   — Я же сказал, что она может идти. Ты считаешь, что я лгун?
   — Да, ты вор и насильник. И я убежден, что также и лжец.
   — Хорошо, я признаюсь в двух грехах, но уверен, что ты оплатишь мое сломанное ружье.
   — Ты так считаешь? Ты мусульманин?
   — Я армянский христианин.
   — Тогда садись. Тот, кого ты обокрал, тоже был христианин. Христиане должны служить для мусульманского мира светочами, защитниками бедных и убогих, а что вы представляете из себя? Вот что я скажу тебе: я не оплачу ни ружье, ни сливовицу, эти помои, которые ты принес мне. За корм для лошади с меня пять пиастров. Вот они — на этом мы в расчете.
   Он молча взял деньги и вышел. Я тоже вышел, сел на камень возле ворот и стал ждать. Через некоторое время появилась служанка с узелком в руке. Она сообщила, что отдала деньги и получила на руки свои документы. Теперь она хотела бы попрощаться со мной.
   Наконец-то я покинул это неуютное и опасное место. Никто не вышел, когда я уезжал. Наверное, все были поглощены вонючей сливовицей.
   В Топоклу я нашел еще один постоялый двор, владельцем которого был турок. Здесь все было чисто, имелся хороший кофе, и, поскольку здесь проходила дорога из Стоянова, я остался в этом доме поджидать своих спутников.
   Я предполагал, что они минуют Топоклу где-то к вечеру, однако они появились уже после обеда. Я заплатил за постой и присоединился к своим. Они были весьма удивлены, увидев меня здесь, ведь я говорил им совсем иное. Когда я рассказал Халефу, что со мной произошло, тот искренне пожалел, что его не было со мной.
   Они долго не спали, а ехать надо было немедленно. Лошади буквально валились от усталости. До Измилана они еще могли продержаться, но там нужен был длительный отдых и людям, и животным.
   Добравшись до места, мы поинтересовались, где кофейня купца-оружейника Дезелима. Узнали, что это не только кофейня, но и постоялый двор, где останавливается множество странников.
   Задерживаться в доме человека, сломавшего шею при пикантных обстоятельствах, было небезопасно, но об этом здесь пока не знали, а поскольку Дезелим был не последним человеком у Жута, я ожидал, что наши беглецы обязательно тут остановятся. И мы сможем кое-что узнать.
   Дом стоял в переулке. Имелся широкий двор с конюшней и низким зданием, в котором расположились спальные комнаты для приезжих. Одеяла путники должны были привозить с собой. Едва мы спешились, к нам подошел мрачного вида человек с подозрительно бегающими глазками и осведомился, не хотим ли мы переночевать. На мой утвердительный ответ он произнес:
   — Тогда вам придется спать под открытым небом. Все комнаты заняты. Мест нет.
   — И для таких людей тоже нет? — И я указал на свою копчу.
   Мне было любопытно, какое действие это окажет на него.
   — Ах, вы братья, — быстро проговорил он. — Это меняет дело. Для таких господ место найдется. Но придется спать по двое — свободны только две комнаты.
   Мы, ясное дело, согласились и пошли за ним во двор, чтобы пристроить животных. Пока я занимался лошадьми, мне показалось, что слышу далекий напев, необычный для этой местности, но я не придал этому значения. Потом нас отвели в общий зал, где предложили плов с курицей. Мы с радостью согласились.
   Кроме нас в столовой никого не оказалось, а юноша, который прислуживал, видно, считал разговор за страшнейший из пороков. Поэтому мы поели молча: нам никто не мешал. Потом появился тот же брюзга, что встретил нас, и проводил в спальни.
   — У вас есть копча, — сказал он, — я охотно побеседую с вами. Но потом. А сейчас у меня музыкальный театр в саду.
   — И кто же там поет? — спросил я удивленно.
   — Иностранный певец, он только сегодня приехал.
   — Ему заплатили?
   — Нет, он прибыл только на одну ночь. Он уселся в саду и запел, а тут как раз проходили постояльцы. Он уже долго поет, а они все слушают. А мы должны разносить табак и кофе. Очень много работы.
   — А ты знаешь, откуда он приехал и как его зовут?
   — Он из страны Австрии, у него чужое имя. Он говорит, что мы должны называть его Махди Арнаут. Если вы не очень устали, то можете пойти в сад. Но вы ничего не поймете, потому что он поет на иностранном языке. Но поет очень красиво, мы дали ему цитру нашей хозяйки, и он изображает на струнах голоса всех птиц.
   Он провел нас через двор и открыл две двойные двери низкого здания. Из двора мы вступили прямо в спальные комнаты. Он приказал насыпать соломы и застлать сверху одеялами — внимание, которому мы обязаны нашим копчам. Омар и Оско заняли одну комнату, мы с Халефом — другую. Потом наш сопровождающий удалился, а Омар с Оско пошли выяснять насчет корма для лошадей.
   Пока мы с Халефом готовили постели, до нас доносились звуки цитры. Я прислушался. На меня нахлынули воспоминания. Халеф тоже насторожился.
   — Сиди, ты помнишь, кто так пел?
   — Ну, кто?
   — Тот человек в Джидде, который был при Малике, шейхе атейба, и при моей жене Ханне. У него была длинная сабля и белое кольцо на шее…
   — Да, ты прав, тот мужчина пел точно так же. Халеф был очень возбужден.
   — Сиди, я сейчас выйду. Надо посмотреть, тот ли это человек, который видел Ханне.
   — Пойдем вместе.
   Недалеко от нашей двери, сквозь стену сада вел небольшой ход.
   Выйдя в сад, мы увидели, что там полукругом горят лампады и их неверный свет освещает слушателей.
   Против них сидел — да, я узнал его тут же! — Мартин Албани, наш знакомый из Джидды. Он увидел, что мы вошли, коротко кивнул и больше на нас не смотрел. Я медленно двинулся дальше, пока не встал сзади него. Я хотел сразить его так же, как он только что ошарашил меня. Не заметив, что я стою рядом, он начал очередную фразу, а я в тон ему, мягко выхватив цитру у него из рук, продолжил ее.
   Он вскочил и уставился на меня в удивлении.
   — Вы что, тоже немец?
   — Да, и да благословит вас Бог, герр Албани!
   — Вы меня знаете? Вот чудо из чудес!
   — А вы меня — нет? Может, снова прокатимся на верблюде?
   — На верблюде? Я рискнул только однажды и… бомбы, гранаты… теперь я вспоминаю. Это были вы? Как же вы здесь очутились?
   — Я разыскиваю вас.
   — Меня?!
   — Именно.
   — Вы что, знаете, что я здесь?
   — Да. Вы прибыли из Чирмена и собираетесь в Мелник.
   — И правда, знает! А откуда?
   — Сначала разговаривал о вас с кузнецом Шимином в Кушукаваке.
   — Да, я там был.
   — Правда, я тогда еще не предполагал, что это вы. Он говорил о каком-то турке Сигирджике, который заезжал к нему.
   — Чи-чо-чу? Как это будет по-немецки?
   — Певец.
   — Ах вот оно что. Только кукушке под силу высвистеть эти турецкие слова. Мне они очень трудно даются.
   — И тем не менее вы тут путешествуете.
   — Да, я кое-как приспособился. Если не получается с помощью слов, в ход идет пантомима, этот универсальный язык понимает каждый. Однако сядьте и расскажите, что…
   — Пожалуйста, будьте добры, повернитесь. Тут стоит человек, который тоже хотел бы поприветствовать вас.
   — Где? Ах, это же господин Ха… хи… хо… у него такое длинное имя.
   Халеф понял, что речь идет о нем. Он приосанился и выдохнул на одном дыхании:
   — Хаджи Халеф Омар хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара.
   — Хватит, хватит! Так много хаджи сразу. Давайте оставим одно имя Халеф. Так что добрый вечер, господин Халеф!
   И он горячо пожал ему руку. Халеф вежливо поклонился, хотя не понял ни слова.
   — Пожалуйста, не забывайте, что добрый малый не немец, — сказал я, — он вас абсолютно не понял.
   — Ах так? А на каких языках он говорит?
   — На арабском и турецком.
   — Да, у меня с ними неважно. Но, надеюсь, мы поймем друг друга. Однако надо заканчивать с пением…
   Присутствующие заметили, что произошла незапланированная встреча, им это было явно не по душе, поскольку прекратилась игра на цитре, у которой, кстати, отсутствовали две струны. Уроженец Триеста легко отказался от удовольствия бесплатно радовать местных жителей и постояльцев. Он притянул меня к себе и тихо сказал:
   — А теперь рассказывайте, что вы тогда пережили.
   — Это заняло бы много таких вечеров. Лучше вы поведайте, как все вышло.
   — И хорошо, и плохо. Было и счастье, и несчастье. А теперь я пытаюсь выяснить, какие преимущества для гешефта дает эта страна.
   — А куда вы отсюда едете?
   — На ярмарку в Мелник.
   — Надо же, и я тоже.
   — Прекрасно, поедем вместе.
   — Хорошо, что у вас лошадь, мы ведь спешим.
   — О да, подо мной отличная лошадь!
   — Думаю, сейчас получится лучше, чем тогда на верблюде, которого мы приготовили для вас в Джидде!
   — Не беспокойтесь, я скачу как индеец.
   — У вас своя лошадь?
   — Нет.
   — Наняли?
   — Да. У меня два мула, один — для меня, другой — для товаров. Владелец скачет на третьем. Он и проводник, и погонщик.
   — А сколько вы платите?
   — Около десяти пиастров в день.
   — Это цена для иностранцев, которые не знают местных реалий и которых легко обвести вокруг пальца!
   — Что, выходит, я переплачиваю?
   — Да. Местный заплатил бы половину.
   — Ах вон оно что. Ну, погоди, парень. Отныне ты не будешь получать и пяти пиастров!
   — Не торопитесь. Какой у вас паспорт?
   — Тескере.
   — То есть без приписки для чиновников. Тогда у вас мало шансов сэкономить. Где вы нанимали мулов?
   — В Мастанлы.
   — Тогда платите, как платили, пока не наймете нового проводника. А я сам с этим разберусь.
   — Весьма вам признателен. Далеко ли нам сейчас до Мелника?
   — Около двадцати пяти турецких агачей, или пятнадцать немецких миль — по прямой. Это три дня езды. Но мы поедем не по прямой, поэтому будем ехать дольше. Правда, на моем вороном я бы попал туда через два неполных дня. Но мулы бывают весьма капризны. А как ведут себя ваши?
   — О, очень и очень хорошо.
   Мне показалось, что он сказал неправду, чтобы я не отказался от его компании.
   — Милый Албани, вы не блефуете часом? — спросил я.
   — Что вы, нет.
   — Разве не может быть изъянов у этих взятых напрокат мулов?
   — Моя система езды таит в себе маленький секрет. Мой мул имеет привычку иногда выбрасывать задние ноги и махать ими в воздухе. И грузовой не всегда бежит как надо. Он время от времени останавливается, чтобы осмотреться, и ложится на землю, особенно любит грязь, но потом снова встает и тянет, как локомотив. А мы трусим следом и подбираем выпавшие вещички. Так что у каждого животного свои причуды.
   — Спасибо за информацию! Главной причудой любого животного должно быть повиновение хозяину.
   — Не судите так строго! Дух противоречия может быть у любого. Это единственный недостаток мула.
   — Вижу, проводник предоставил вам своего лучшего мула.
   — Это правда. Не могу его ни в чем обвинить.
   — Любопытно, как вам удастся пройти те сложные участки, которые нам предстоят. Куда вы хотите ехать из Мелника?
   — Пока не знаю. Или поеду на юг в Салоники, или на запад до Адриатики, чтобы оттуда быстрее попасть через море в Триест.
   — Советую выбрать первый маршрут.
   — Почему?
   — Потому, что он менее опасен.
   — Вы считаете местных злоумышленниками?
   — Злоумышленниками — как раз нет, однако люди, живущие между этим поселком и Адриатикой, известны своеобразными привычками. Они любят тесное общение, но при том условии, что у вас что-то окажется за душой. Еще они любят тренироваться в стрельбе и метании копий и при этом выбирают по большей части живые мишени.
   — Надо же, какая неприятность!
   — А ведь у вас с собой товары. Наверняка и деньги имеются. Это весьма заманчиво для людей с такими привычками. Вполне может оказаться, что одному из таких любителей чужих вещей этого имущества хватит на всю жизнь.