Май Карл. В балканских ущельях

   — Я так долго вас ждал, а вы все не ехали. Что-то перепутали?
   — Нет, эфенди. Мы ехали, как ты предписал нам, но… Он остановился и посмотрел на меня со стороны, как бы оценивая, может ли он сообщить мне что-то неприятное. Но настроение у меня было неплохое. Я уже давно запретил себе попадать в лапы плохого расположения духа, и люди, подвластные этому «недугу», вызывали у меня презрение. Коня своего я вернул — это главное. Но тем не менее я состроил кислую мину, чтобы потом порадовать малыша неожиданным ответом. Но пока я не отвечал и выглядел вялым. Он выпрямился в седле и спросил:
   — Ты в хорошем настроении, сиди?
   — Нет, хаджи.
   Это прозвучало так странно в моих устах, что он оцепенел.
   — О!
   — А почему ты спрашиваешь?
   — Потом что хочу огорчить тебя.
   — Чем же?
   — Произошло несчастье. Он убежал!
   — Кто?!
   — Последний!
   — Какой еще последний? Говори скорее.
   — Последний хавас. — И он так горестно вздохнул, что это стало слышно даже за стуком копыт.
   — Слава Богу! — Я произнес это таким радостным тоном, что он снова уставился на меня, теперь уже недоуменно.
   — Что?
   — Это порадовало меня, я был прав.
   — Эфенди, я тебя правильно понял?
   — Надеюсь!
   — И ты не сердишься, что он сбежал?
   — Наоборот, я очень благодарен тебе и ему за это.
   — Почему?
   — Да потому, что этот человек был нам только обузой.
   — Зачем же тогда было брать его с собой?
   — Несколько хавасов нам были нужны, но поскольку они не умели ездить верхом и их предводитель предпочитал командовать, а не повиноваться, нам не стоит о них печалиться.
   — Ну и хорошо. Ты у меня камень снял с души. Я даже боялся!
   — Кого — меня?
   — Да, сиди, тебя.
   — Ты что, меня плохо знаешь? Ты так долго и верно служишь мне, да и сегодня спас от смерти. Ты — мой друг и защитник — боишься меня! Это неумно с твоей стороны.
   — Еще более неумно было упускать этого человека.
   — Так он действительно сбежал?
   — Вот именно, сбежал.
   — Полагаю, с груженой лошадью?
   — Да, с теми самыми дарами, которые мы получили от Малема, сторожа.
   — Пусть себе едет!
   Теперь его лицо приобрело удивленное и злое выражение.
   — Что? Дать ему уйти? Я не могу этого допустить! Мы скакали за ним довольно долго. Но в ночи след затерялся.
   — Сколько же драгоценного времени вы потеряли!
   — Увы, мы доехали аж до Герена! Я был так зол так зол, что сокрушил бы всех гигантов, попадись он мне на пути.
   — Ладно, бог с ним, нам есть сейчас о чем подумать.
   — Эфенди, я никак не могу тебя понять. Ты что, hi знаешь, что там был за подарок?
   — Продукты, наверное… Я не открывал.
   — Но зато я открыл!
   — Ну и любопытный же ты!
   — Любопытный? Скорее, предусмотрительный. Надо же знать, что тебе дарят. Во-первых, там был пирог размером с мельничный жернов с миндалем и изюмом. К сожалению, он раскрошился. Потом там было два ценных чепрака — тебе и мне. Еще — несколько шелковых платков для головы. С каким удовольствием я бы привез один такой моей Ханне! Но увы! О огни любви, о очи надежды, о розы детства!
   Ну вот, вспомнил о любви. Я пытался как мог успокоить его.
   — Не расстраивайся, Халеф! Наверняка эти потери уже заложены в Книге жизни. Будут у нас еще шелковые платки, и я надеюсь, ты вернешься к красивейшей из дев не с пустыми руками.
   — Да ниспошлет нам Аллах все необходимое! Хорошо еще, что удалось спасти кошелек!
   — Какой еще кошелек?
   — Когда я открывал сумку, то обнаружил там кошелек из кошачьих шкурок, шнурок был завязан и опечатан, но кошелек был так увесист, что я решил — там деньги.
   — И ты его уберег?
   — Да, вот он, у меня в сумке. Там в нем полоска пергамента, на которой написано: «Достима хаджи Кара бен Немей эфенди». Так что кошелек твой.
   Он вынул его и протянул мне. Я взвесил его на ладони. Да, пожалуй, судя по тяжести, там монеты. «Достима» значит «моему другу». Наверное, это был дружеский подарок. Деньги на дорогу? Хм. Я спрятал кошелек и сказал:
   — Мы посмотрим, что там внутри, позже. Ты правильно поступил, что забрал его. Теперь нам надо поговорить о другом. Гляди, мы проехали уже половину пути. Как же хавасу удалось сбежать от вас?
   — Было темно, мы сошли возле дома, рядом находился колодец-журавль. Мы собирались напоить лошадей. Хавас занялся водой, а я пошел в дом, чтобы расспросить о дороге. Оско и Омар тоже не остались снаружи, вошли, а когда все мы вновь вышли на улицу, хавас со своей лошадью и нашей грузовой исчез!
   — А стук копыт был слышен?
   — Нет, мы ведь сразу сами поскакали.
   — Напрасно вы это сделали, — сказал я смеясь.
   — Как это? Мы помчались галопом, но догнать его не смогли.
   — А откуда ты знаешь, что он поехал назад? Он ведь не такой дурак, чтобы ехать той же дорогой.
   — Ах, обманщик, ах, притворщик!
   — Наверняка, он лишь отвел лошадей в сторону и подождал, что вы станете делать. А уж потом…
   — Об этом я и не подумал. Неужели он в самом деле так поступил? А лицо у него было глупейшее! Ах, если бы он был тут, передо мной! Даже если бы он пронумеровал все кости, ему не удалось бы их сложить в нужной последовательности. Обмануть меня, хаджи Халефа Омара бен хаджи Абулаббаса ибн хаджи Дауда аль-Госсару!
   Он выхватил плеть и с силой рассек ей воздух.
   — Успокойся, — посоветовал я. — Когда же вы приехали в Кушукавак?
   — Через час, после того как ты уехал оттуда. Ты ведь описал нас кузнецу, и он узнал нас. Он и поведал нам обо всем, что произошло. Показал пленника. Мы подождали. Ты все не ехал, и я начал беспокоиться. И решил скакать в Енибашлы. И при этом мне пришла в голову мысль, которой ты порадуешься.
   — Какая же?
   — Кузнец рассказал мне о копче. На пленнике была такая. Это отличительный знак, и он мог сослужить добрую службу. Я забрал ее у этого, назвавшегося Пимозой, мужчины и водрузил на свою феску.
   — Превосходная идея. Я уже оценил, какое действие она оказала.
   — И ты будешь настаивать на том, что я не умен?
   — Нет, что ты, ты — воплощение мудрости!
   — Да, но хаваса я упустил! Приехав в Енибашлы, мы сразу направились к пекарю. Там застали его жену и дочь. Эфенди, когда я увидел первую, то чуть не лишился сознания! Ты видел когда-нибудь матку в пчелином улье?
   — Да.
   — Тело у нее раздуто наподобие баллона. Говорят, она в день откладывает тысячи яиц. И такая женщина, сиди, встретилась мне там!
   — Но она довольно симпатичная.
   — Да. Они с дочерью меня предупредили: подмастерье отослан за помощью. Потом подъехал «кофейник» из Измилана и говорил с пекарем о тебе, после чего они быстро пустились в путь. Все это нам сообщила Икбала, дочка. Она попросила также съездить за Али Сахафом. Но я бы и так это сделал.
   — В таком случае ты приехал как раз вовремя, дорогой Халеф.
   — Да, я очень спешил, но в то же время сохранял осторожность. Я услышал далеко впереди ржание и один поехал на разведку, увидел хижину, твоего Ри и других лошадей; ты был там среди врагов, наверняка они тебя захватили, думал я. Трое всадников вызвали бы у них подозрения, а один в самый раз. Поэтому я спрятал Оско и Омара за деревьями и дал им указания; и один поехал к дому.
   — Это было весьма предусмотрительно с твоей стороны и смело. Ты доказал, что я могу на тебя положиться.
   — О эфенди! Ты мой учитель и друг. Все, что произошло дальше, ты знаешь.
   — Но почему ты не остался возле хижины, Халеф?
   — Я должен был упустить твоего Ри?
   — Ты бы все равно ничего не сделал, твой конь не так быстр, чтобы догнать вороного.
   — Твой тоже. Разве ты смог бы обмануть похитителя без меня? Он видел лишь меня и думал, что я — единственный преследователь. Поэтому-то он и ужаснулся, когда заметил тебя. И вынужден был вернуться, и Ри снова попал тебе в руки. Разве ты бы справился со всем этим сам?
   — Нет, но я забочусь обо всех наших спутниках.
   — В этом нет нужды, они храбры.
   — У них сильные враги, и те защищены стенами дома!
   — Не столько защищены, сколько пойманы в хижине!
   — Это неважно. Они могут встретить Оско и Омара пулями через окно или дверь.
   — Но ты же дал обоим указания. И я им крикнул, уезжая, чтобы они стояли за деревьями и стреляли в каждого, кто попытается выйти из дома. Что ты, кстати, сделаешь с этими людьми?
   — Это зависит от их поведения. Дай-ка шпоры своей лошади!
   Сахаф между тем вежливо держался на некотором удалении сзади. Завидев, что разговор наш окончился, он подъехал и спросил:
   — Господин, могу я узнать, что происходит и почему я должен вас сопровождать?
   — Обо всем потом. Надеюсь, ты еще сегодня сможешь увидеть Икбалу, самую красивую девушку в Румилии, в присутствии ее отца. А теперь давайте поспешим, но молча.
   Тем временем мы достигли леса и подъехали к поляне. Слезли с лошадей и повели их за поводья. Я передал поводья вороного хаджи.
   — Оставайтесь здесь, я пойду на разведку. Дай-ка мне штуцер.
   — Валлахи!²⁷ Правильно. Я так же думал. Вот он.
   Нам тебя ждать?
   — Ждите моего крика.
   Перебегая от дерева к дереву, я добрался до открытого пространства. Лошади по-прежнему стояли перед хижиной. Из окна торчали два ствола. Обитатели дома приготовились к обороне. К сожалению, отобрать у них ружья раньше было невозможно. Силы оцепления в лице Оско и Омара находились вне пределов моей видимости. Оба, наверное, скрывались за толстыми стволами. Я сделал крюк, пока не оказался в лесу прямо напротив хижины, и там обнаружил обоих моих спутников, державших ружья наизготовку.
   Я подобрался к ним как можно ближе. Мое появление оказалось для них полной неожиданностью. Они приветствовали меня тихими возгласами.
   — Кто-нибудь выходил? — спросил я.
   — Нет, — ответил Оско.
   — Вы стреляли?
   — Пять раз.
   — А те, внутри?
   — Три раза, но наружу не высовывались. Что намтеперь делать?
   — Оставайтесь здесь, пока я не осмотрю хижину.
   — Что? Ты пойдешь туда?
   — Да.
   — Они же тебя убьют!
   — Я подберусь незаметно. К тому же со мной Халеф. Пока мы там будем, подойдите поближе к дому, а дальше видно будет. Где ваши лошади?
   — Привязаны в лесу.
   — Подводите их поближе.
   Я вернулся к Халефу и поделился с ним своим планом. Он согласился с моими доводами. Потом склонился ко мне и прошептал:
   — Видишь те стволы, что торчат из окна, сиди?
   — Конечно, вижу!
   — Думаю, им недолго так торчать. Мы подберемся и неожиданно выдернем ружья из окна.
   — Давай.
   — А что мне делать? — спросил Сахаф.
   — Пока мы будем у дома, отведи наших лошадей на другое место, привяжи их и возвращайся к нам.
   Он забрал у нас поводья, а мы по большой дуге поползли к задней стене дома. Добрались туда без приключений и замерли, прислушиваясь.
   — Давай, сиди, — шепнул Халеф.
   — Только осторожно. Как заполучим ружья, спрячемся за углами хижины и сможем контролировать обстановку: всадим пулю в каждого, кто высунется из дома. Пошли!
   Я завернул за угол. Оба ствола высовывались из окна примерно на восемь-девять дюймов. Я согнулся и пролез под окном. Халеф проделал то же самое. Бросок. Прыжок в сторону. Мы снова у своих углов, и в руках у нас два старинных турецких ружья.
   Внутри какое-то время было тихо. Наверное, пленники от неожиданности потеряли дар речи. Только Оско и Омар крикнули со своей опушки:
   — Браво! Браво!
   Наконец в хижине проснулись. Послышались проклятия, крики страха. Мы молчали.
   — Давай, двигайся к другому углу, — шепнул я Халефу, — тогда дверь окажется между нами.
   Теперь я стал прислушиваться, что происходит внутри. Мне удалось различить фразу: «Прячется под окном». Ага, теперь я знал, что мне делать. Лишь на долю секунды половина моей головы появилась в окне. Все верно. Двойной ствол пистолета я увидел прямо перед своим носом. Они решили простреливать все пространство под окном. Ружье здесь оказалось бы бесполезным. Я взял свою винтовку за ствол и замахнулся.
   Сначала я увидел ствол пистолета, потом замок и наконец саму руку, державшую оружие. Его владелец был явно наивным или легкомысленным человеком. Я спокойно мог раздробить ему руку пулей. Хрясь! Вместо этого я ударил его прикладом, причем несильно, но попал точно, и доказательством тому были вопли и грязные ругательства. Рука исчезла, а пистолет упал на землю под окно.
   Халеф наблюдал за происходящим из своего угла и громко комментировал:
   — Очень удачно, эфенди. Этот дурак теперь будет вечно держать свою клешню в кармане. Теперь у нас три ружья.
   — Эй, медвежатник! — крикнул кто-то из дома.
   Халефа узнали по голосу.
   — Да, это я, — с достоинством ответил он. — Медведей здесь нет, и я решил поохотиться на вонючего ежа.
   Наступила тишина. Там, внутри, совещались. Потом кто-то спросил:
   — А ты один?
   — Нет.
   — А кто еще с тобой?
   — Эфенди, которого вы поймали, и еще трое других. Как раз в этот момент мы заметили, что подходят
   Оско с Омаром. Да и Сахаф привязывал тут же рядом трех коней. Так что Халеф не покривил душой.
   — А где измиланец?
   — Мертв.
   — Врешь!
   — Еще раз так скажешь — и я брошу огонька на вашу крышу. Чтоб вы там все сгорели. С такими мерзавцами, как вы, только так и следует поступать.
   — А как он погиб?
   — Сломал шею.
   — Где?
   — Он хотел перепрыгнуть на украденном вороном через ручей близ Кабача, но не допрыгнул.
   — А где лошадь?
   — Там, где и надо, — снова у нас.
   — Если это правда, пусть эфенди подаст голос.
   — Могу доставить вам это удовольствие, — вступил я в разговор.
   — Аллах! Это он!
   По испуганному жирному голосу я тут же признал пекаря.
   — Да, это я и собираюсь вас спросить, не намерены ли вы сдаваться.
   — Пошел к дьяволу.
   — Этого-то удовольствия я вам как раз не доставлю. А сделаю кое-что такое, что вам придется не по душе.
   — Что же?
   — Вы собирались убить меня, но теперь вы в моих руках. Я не мусульманин, а христианин и не хочу мстить вам. Пришлите бояджи Бошака, он будет парламентером. Я сообщу ему, на каких условиях отказываюсь от мести. Если же вы откажетесь повиноваться, я пошлю одного из своих людей к судье в Енибашлы. Он арестует вас. Можете себе представить, что будет потом.
   В доме снова зашептались.
   — Выходим! — услышал я чей-то голос.
   — О Аллах, он же меня убьет! — заныл толстяк.
   — Подумайте о коврах, которые вы спрятали! — напомнил я им. — Вы их тоже потеряете, если не сделаете то, что я предлагаю.
   — А что ты сделаешь с бояджи? — спросил один.
   — Я только сообщу ему, на каких условиях я вас освобожу.
   — И ты ему ничего не сделаешь?
   — Пальцем не трону.
   — И он сможет вернуться к нам после разговора?
   — Да.
   — И ты защитишь нас перед лицом Аллаха?
   — Я же сказал, что я христианин и не клянусь никакими пророками.
   — А как звать твоего Аллаха?
   — Господь Бог.
   — Тогда поклянись своим Богом.
   — Я этого делать не буду. Наш отец Иисус запретил клятвы. Мы, христиане, говорим «да» или «нет» и дорожим словом.
   — И ты нас не обманешь?
   — Нет.
   — Тогда дай слово.
   — Даю и обещаю следующее: если вы выдадите мне бояджи и будете вести себя спокойно, пока я с ним не переговорю, ни один волос не упадет с вашей головы и он целым и невредимым вернется обратно.
   — А если ты с ним не договоришься?
   — Тогда он скажет вам, что я решил. Но если вы будете вести себя тихо, то услышите каждое слово нашего разговора. Вы убедитесь, что я весьма снисходителен к своим противникам и, думаю, с удовольствием сделаете то, что я прикажу.
   — Ты-то свое слово сдержишь, а спутники?
   — Обещаю, что они тоже не нарушат его.
   — Тогда он сейчас выйдет.
   Похоже, толстяк не собирался следовать этому приказанию. Там внутри опять о чем-то зашушукались. Тем временем я поставил Оско и Омара к тем углам, где до того стояли мы с Халефом. Они получили приказ при малейшем проявлении враждебности пускать в ход свое оружие.
   — Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!
   Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.
   Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.
   — Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.
   — Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.
   — Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.
   Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:
   — Господин, пощади, я ведь отец семейства!
   — А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!
   Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.
   — О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?
   У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:
   — Али Сахаф!
   — Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.
   Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:
   — Садись, переговоры начинаются.
   Он затравленно оглянулся и промямлил:
   — А как я снова встану?
   Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:
   — Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.
   В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял:
   — Убери свою плетку, я уже сижу.
   — Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.
   — Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.
   — От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?
   — Нет.
   — Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.
   — Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.
   Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:
   — Валлахи! Пощадите!
   — Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?
   — Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.
   — И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!
   — Да.
   — Они должны были убить меня?
   — Такого приказа я им не давал.
   — Но они должны были меня поймать?
   — Да.
   — Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.
   — Нет… Да, да, господин.
   — Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.
   — О господин, не говори ему ничего!
   — Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.
   — Да.
   — Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.
   Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.
   — Ну?
   — Пусть будет так, — молвил он понуро.
   — Клянешься бородой Пророка?
   — Я не могу.
   — Почему?
   — Ты ведь христианин!
   — Но ты-то мусульманин — вот и клянись.
   — Господин, если Москлан снова окажется на свободе…
   — Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!
   — Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?
   — Да, да!
   — Клянешься?
   — Да!
   — Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?
   — Да.
   — Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.
   — Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?
   — Нет, мы еще не закончили.
   — Ну что тебе еще от меня надо?
   — Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.
   — Как это?
   — Мы подготовим должным образом исбат²⁸, а ты его подпишешь.
   — Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.
   — Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю. Я же торгую Святым писанием. У меня есть бумага, перо и чернила в седельной сумке. Вот сейчас мы этот исбат и изготовим.
   — Отличное решение.
   — Но я никак не могу, — запротестовал красильщик. — Я слишком взволнован, у меня дрожат руки. Мое тело как гора, полная огня и землетрясений.
   — А вот мы сейчас это землетрясение успокоим! — И хаджи потянулся к плетке.
   — О Аллах! Аллах! — запричитал толстяк. — Я — кустик, зажатый между двух скал…
   — Скорее, овца, разгрызаемая двумя львами. Мой эфенди дает тебе минуту на размышления.
   — Это так, господин? — повернул он ко мне искаженное от страха лицо.
   — Именно так. По истечении минуты ты можешь идти в дом, а я посылаю за киаджей.
   — Ладно, пусть Москлан делает со мной что хочет. Видит Аллах, я не могу поступить иначе. Подписываюсь.
   — Но этого мне недостаточно.
   — Как? А что тебе еще нужно?
   — Твои спутники. Они тоже должны поклясться и подписаться, как и ты. Они поедут к тебе, и ты на глазах у всех передашь руку дочери Сахафу.
   — Они этого не сделают.
   — Отчего же?
   — Они не умеют писать.
   — Умеют, так же как и ты. А если и в самом деле не умеют, то поставят знак вместо подписи. От них требуется только это, а потом они свободны.
   — Они этого не сделают, потому…
   — Стой, Бошак! — прервал его чей-то голос — Зачем нам подвергать себя опасности? Эфенди, это действительно все, что ты от нас требуешь?
   — Да.
   — И тогда ты никому не скажешь о том, что здесь произошло?
   — Никому.
   Я узнал голос нищего. Он был здесь главным злоумышленником и, понятное дело, больше всех хотел отвести от себя опасность. Едва услышав мое «никому», он сказал:
   — Пусть бояджи подписывает исбат. Мы подпишемся сразу после него.
   — А что скажет Москлан? — попытался опять возразить толстяк.
   — Ничего он не скажет. Он уже ничего не станет требовать.
   — Ну вот и хорошо, — произнес я. — Вот и договорились. Возвращайся в хижину, бояджи.
   — Так и не подписав? — обрадованно спросил он.
   — Мы ведь подготовили исбат, и я зайду к вам с ним.
   — Во имя Аллаха не ходи, — прошептал мне на ухо Халеф и схватил за руку.
   — Ба! Да эти люди мне ничего не сделают. Если вы почувствуете, что со мной что-то случилось, поджигайте крышу и берите на мушку вход, тогда из дома никто не уйдет.
   — Входи, входи, эфенди! — крикнул из дома нищий.
   — Сиди, я с тобой! — сказал Халеф.
   — Успокойся, нам сейчас ничего не угрожает. Вставай, Бошак!
   Толстяк, кряхтя, поднялся и поплелся в хижину. Халеф достал револьвер, но тут же спрятал его, как только заметил, что люди в хижине отложили ружья в сторону. Я дал знак Омару, Сахафу и Оско, чтобы те вошли. Толстяк по-прежнему никак не соглашался. Уж очень он боялся Москлана; остальные же, особенно нищий, убеждали его подписать. Наконец он согласился. И вот Сахаф, довольный, вышел к своей лошади, держа в руках подписанный документ.
   — А ты хочешь подписать, господин? — спросил он меня.
   — Нет, мне это ни к чему. Ты, жених, следи лучше, чтобы невеста от тебя не ускользнула!
   Я взял у Сахафа готовую бумагу и убедился, что составлена она по всем правилам. Все-таки Сахаф был превосходным стилистом. Но когда дело дошло до подписи пекаря, представление началось сначала.
   — Сиди, может, лучше его повесить? — спросил меня Халеф скучающим тоном.
   — Это успеется. Сначала доставим его к киадже. Ну-ка, ребята, хватайте его.
   — Я уже подписываю! — завопил толстяк.
   Все. Документ был готов. Сахаф повернулся к остальным и быстро получил от них не только подписи, но и устное подтверждение. Теперь, когда все было в порядке, Сахаф сказал:
   — Теперь скачем в Енибашлы. Вы будете свидетелями при нашем обручении.