Страница:
— Вот, смотри!
— Ударь по ней! — приказала Клубничка.
Я в очередной раз повиновался, и клуб пыли взвился в воздух.
Но женщина почему-то сказала:
— Да, она чистая. Подними эту булку и положи туда. Что я и выполнил, повторив потом эту процедуру многократно. Так мы добрались до подлеска, где я оставил привязанного ослика. Увидев корзины, она всплеснула руками и запричитала:
— О Аллах, о Фатима! Ну что за нечестивое животное! Все мои вкусные вещи на земле! Нет, не все. Много нет! Где все остальное?
Она бросила на меня выразительный взгляд и продолжала:
— Эфенди, все это очень вкусные вещи!
— Вполне допускаю.
— Ты любишь сласти?
— Не особо.
— А пробовал ли ты то, что здесь лежит?
— Нет.
— Ты говоришь правду? Если ел — оплати!
— Я не ел, о проницательная!
— Но где они тогда? Я должна отчитаться перед мужемза каждую булочку!
— Говорю тебе — не ел!
— А кто же это сделал?
— Твой осел сожрал!
— Он что, ест сахар?
— Я же его за этим и застал!
— Видел своими глазами? Мне же он ни разу не давал об этом знать! Вот негодник! Эфенди! Сделай одолжение!
— Я только это и делаю.
— Сделай еще одно — возьми плеть и тресни его как следует по ушам!
— Нет, я этого делать не буду. — Почему?
— Потому, что это очень жестоко по отношению к животному.
— А тебе-то что с того — осел-то не твой!
— Не мой.
— Он мой, и я могу его мучить сколько хочу. Давай, лупи его.
— Ты что, ему запрещала есть эти сладости?
— Нет.
— Вот в этом была твоя ошибка. Он думал, что раз это твоя собственность, можно есть. В следующий раз не забудь все ему разъяснить.
— Я прямо сейчас сделаю так, как ты говоришь; надеюсь, он меня поймет.
Она достала из моей седельной сумки плетку и направилась к ослу, грустно стоявшему поодаль и прядавшему ушами.
— Ты что натворил? — закричала она на него. — Кто ты после этого есть? Осел! Самый настоящий осел! Вот тебе! — И она угостила его плеткой. — Сладкий осел! — И она дала ему во второй раз. — Обжора! — Плетка опять просвистела в воздухе.
Но животное явно не получило в детстве достойного образования и не научилось спокойно сносить нападки хозяйки. Осел мигом развернулся и лягнул ее обеими задними ногами. Все произошло настолько быстро, что та не успела отскочить.
— Эфенди, он меня лягнул! Неблагодарная скотина! Посмотри, есть ли где-нибудь ссадины?
— Вроде не видно, хотя нет — вот уже синяк появился!
— О ужас, как я его буду лечить? Прямо копытом заехал! Если бы попал в грудь, я бы уже умерла! Больше не буду бить это чудовище!
— Вот в этом ты права. Я же тебе говорил не делать этого. А ты не послушалась моего совета.
— Осел — моя собственность. Как он посмел напасть на меня! Он испугал меня. Видишь, как я дрожу?
— Вижу.
— Помоги же мне!
— А что, все на самом деле так плохо?
— Настолько, что мне просто необходимо сесть и отдохнуть. — И она так стремительно опустилась на землю, что я едва успел отодвинуть корзинку.
— Вот, хорошо, теперь я могу перевести дыхание.
Отдохнув, она попросила меня уложить все в корзины и привести в порядок седло, чтобы забраться на осла. Меня эта просьба прямо-таки устрашила, поскольку я понятия не имел, как ее туда взгромоздить. Встав на ноги, она беспомощно огляделась.
— Что ты ищешь? — спросил я ее.
— Такую маленькую лестницу.
— Лестницу? Откуда в чистом поле ей взяться?
— Мне нужна лестница, чтобы подняться.
Я тоже с таким же безысходным видом стал оглядываться.
— Вон там, — показала она, — вон там я вижу пенек. Веди меня туда.
Мне стоило немалых трудов усадить ее в седло с пенька. Несчастный осел прямо-таки просел под ее весом, но ожил, как только почувствовал, что дорога идет домой. Вскоре я уже увидел первые домишки.
— Это Енибашлы?
— Нет, сначала будет Новый Енибашлы. Но это и есть наша деревня.
Мы въехали в деревню и приблизились к довольно большому дому. Моя спутница указала на задний двор, где мы и спешились. Там было выкопано множество ям, в которых помещались сосуды с какой-то цветной жидкостью. Итак, мы находились во владениях красильщика и пекаря Бошака.
Моя амазонка издала пронзительный вопль, который ей пришлось неоднократно повторить. Тут открылась дверца какого-то дощатого сарая, и высунулась физиономия, похожая на птичью. Вся одежда этого человека составляла некое подобие плавок. Но меня поразило другое — то, как он весь был раскрашен: тело сверкало всеми цветами радуги — от темно-синего до ярко-оранжевого. При этом он сохранял такое серьезное выражение лица, будто сие художество являлось чем-то самим собой разумеющимся.
Я слез с лошади и стал ждать дальнейшего развития событий.
— Сигирджик, мою лестницу! — приказала она. Итак, его звали Сигирджик, то есть Скворец. Только весьма цветастый — с оперением, неведомым орнитологам. Он действительно поплелся к черному ходу дома, приволок большую стремянку и приставил ее к ослу. Всадница величественно сошла.
— Чем занимается мой муж? — спросила она.
— Не знаю, — последовал ответ.
— Но должен же он что-то делать!
— Нет.
— Идиот! Где он?
— Понятия не имею.
— В комнате?
— Нет.
— В мастерской?
— Нет.
— А где?
— Не знаю.
— Вообще — дома ли он?
— Нет.
— Уехал?
— Да.
— Так бы сразу и сказал. Уведи осла. Раскрашенный слуга ответствовал с таким важным видом, будто речь шла о рауте английской королевы. Он взял животное под уздцы и отвел его за дом.
— Сначала разгрузи его! — прикрикнула она. Он покорно кивнул и принялся разгружать осла.
— Иди сюда, эфенди! — позвала она меня.
Я привязал коня к железному колу, воткнутому в землю, и последовал за ней. Крепкий запах масла и щелочи ударил в нос. Слева находилось нечто, что я принял за печь для выпечки булок. Справа — вход в комнаты.
Войдя внутрь, я увидел перед собой копию моей Земляники с одной лишь поправкой на возраст. То была дочь. Она была одета по-домашнему легко, как принято у болгар, черты ее лица оказались более миловидные, от своей матери она отличалась скорее восточной красотой.
Перед ней стояло несколько мисок, и она увлажняла кожу молоком, не забывая отпивать его.
— Икбала, что ты делаешь? — спросила мать.
— Я снимаю пенки.
— Но я вижу, что ты пьешь.
— Да, и пью тоже.
— Но пить надо из кружки или тарелки.
— А мне и так вкусно!
Мамашу такой ответ, похоже, удовлетворил, потому как, подойдя к ней, она любовно хлопнула ее по пухлой щечке и проворковала:
— Сладкоежка моя!
Тут «молочница» с удивлением уставилась на меня. Мать пояснила:
— Этот эфенди остановится у нас ненадолго.
— Почему?
— Потому, что он устал.
— Так пусть полежит на травке. Как ты можешь общаться с ним без покрывала да еще заводить ко мне, хотя знаешь, что я тоже без накидки!
— О! Он мой друг и спаситель!
— Ты что, попала в передрягу?
— Еще в какую!
Тут дочка посмотрела на меняболее снисходительно.
— Тогда пусть остается. — И, повернувшись к матери, спросила: — Что-то случилось по дороге?
— Да, несчастный случай.
— Это я и так поняла. А что за случай?
— Я не подумала о том, что сегодня один из пятидесяти несчастливых дней в году, иначе осталась бы дома. С полчаса ехала нормально, а потом передо мной разверзлась земля…
— О Аллах! — воскликнула дочка в ужасе.
— Голубой дым клубился вокруг…
— Да ты что!
— …и из этого дыма возник дух, призрак и протянул ко мне сто сорок четыре руки…
— Аллах да сохранит тебя! Сколько же плохих духов на земле!
— Да, дочь моя. Осел испугался не меньше моего и понес. Я хорошая наездница, ты же знаешь. Но и я упала, а осел убежал.
— Какое несчастье.
— А потом появился этот эфенди, нашел осла, поднял меня с земли, и вот мы вернулись. А где отец?
— Поехал в деревню.
— А когда вернется?
— Он покупает миндаль и еще какие-то орехи. Когда Чилека вышла, я спросил Икбалу:
— Ты видела человека по имени Пимоза родом из Лопатиц?
Она удивилась:
— А где мне его видеть?
— Здесь, в вашем доме.
— Ты что-то путаешь.
— Ладно, пусть я ошибаюсь, но тебе от этого лучше не будет.
— А в чем дело, господин?
— Если бы ты знала, кто такой этот Пимоза и чем занимается, то отец твой, без сомнений, отдал бы тебя за Али.
— А как это сделать?
— Должен сказать тебе, что я специально прибыл сюда, чтобы встретиться с тобой. Если бы ты мне понравилась, я бы отправился к Али и доставил его сюда в качестве зятя твоего отца.
— Но это же невозможно!
— О нет, еще как возможно!
— А с чего же ты хочешь начать?
— Этого я пока тебе не могу сказать. Я хочу убедить твоего отца согласиться на этот вариант. Убедить сегодня, поняла?
— И ты полагаешь, он согласится?
— Надеюсь. Но ты ведь мне не веришь, и потому я отбываю.
Я хотел уже подняться, как она загородила мне дорогу.
— Сиди! Господин! Кто ты такой, раз считаешь, что у тебя есть власть над моим отцом?
— Я эфенди из полуденной страны, нахожусь под защитой падишаха и могу заставить твоего отца принять нужное решение. Но у меня уже нет времени. Мне пора ехать.
— Останься, я тебе уже верю.
— Вот это хорошо. Тебе же на пользу. Расскажи-ка мне про этого Пимозу.
— Да, я его знаю, прости, что сразу не призналась в этом.
— Прощаю. Знаю, что ты так сказала, желая выгородить отца.
— Но ты обещаешь мне, что не опозоришь его?
— Да, обещаю.
— Дай мне руку.
— Вот она. Если я что-то обещаю, то держу слово. Говори, кто такой Пимоза.
— Его зовут не Пимоза, это он так себя иногда называет. Настоящее его имя — Москлан, и я должна стать его женой.
— Это я уже знаю. Чем он занимается еще кроме торговли лошадьми?
— Он пашер21 и еще посланник жута.
— Жут направил его к твоему отцу?
— Да.
— За какой надобностью?
— Это мне не ведомо.
— А твой отец пашер?
— Нет.
— Говори правду.
— Он не пашер. Но контрабандисты приезжаютк нему и тогда…
Она замолчала.
— И что тогда?
— Тогда у него появляется много товаров.
— Где? Здесь, в доме?
— Нет, снаружи, со стороны поля.
— Где точнее?
— Не могу сказать, мы поклялись молчать.
— В этом нет нужды, я знаю это место не хуже тебя.
— Не может быть — ты ведь здесь чужак.
— И тем не менее. Это яма там, в кустарнике.
— О Аллах, откуда ты знаешь?
— Вот видишь! И там хранится очень много разного товара.
— Ты видел?
— Да, это одни ковры.
— Но кто выдал тебе это место?
— Никто. Откуда эти ковры?
— Они прибыли на корабле из-за моря, их выгрузили в Макри, и оттуда носильщики доставили их в Гюмюрджину и дальше к нам.
— Кому они предназначены?
— Они будут отправлены в Софию, а оттуда еще дальше, не знаю даже куда.
— Отец задействован в этой контрабанде?
— Нет. Главный предводитель — силаджи22 в Измилане.
— Ах так! У него тоже есть кавехане?23
— Да.
— Он живет на улочке, что ведет к деревне Чатак?
— Эфенди, ты что, знаешь его?
— Я слышал о нем. Тебе знакомо его имя?
— Его звать Дезелим.
— Он бывал у вас?
— И даже очень часто. Он может приехать не сегодня-завтра.
— За коврами?
— Да, ведь их надо везти дальше.
— С ним будут носильщики?
— Несколько. Остальные живут здесь поблизости.
— В Енибашлы?
— Здесь и в соседних деревнях.
— Кто их созовет?
— Отец.
— Сам, лично?
— Нет, он обычно посылает нашего подмастерья, который знает их всех.
— Это тот самый человек, который помогал матери слезать с осла?
— Да. На его лице все краски. Он одновременно очень хитер и мужествен. Тише, кто-то идет.
Снаружи послышалось сопение и кряхтенье. Бух! Бух! — застучали башмаки.
— Это отец. Не нужно, чтобы он знал о нашем разговоре. И в следующее мгновение она исчезла. Я остался один в комнате, если не считать кота, устроившегося в уголке. Мне такое положение было не по душе, но ничего сделать было уже нельзя. Шаги приближались, и он вошел.
Сначала я даже опешил. Он был толст в такой же степени, как высок, и вынужден был буквально втискиваться в дверной проем. Одет был по-болгарски: штаны, туника, короткая куртка — все из шерсти. В это время летом османы переодеваются в складчатые льняные одежды. Ноги обернуты опять же на болгарский манер, в некое подобие онуч. Старые болгары не признают иной обуви. Такая одежда увеличивала его габариты еще больше. Кроме того, он еще и брил голову. Только вверху, посередине, оставался клок волос, расчесанный надвое и заброшенный назад. Ни фески, ни какого-либо иного убора не было. В руке он держал смятую тряпку с несколькими ягодами тутовника.
Если бы меня спросили, какого цвета был у него костюм, я бы затруднился ответить. Поначалу, конечно, была одна краска, но на нее наложились другие, и первоначальной «грунтовки» уже не было видно. Он вытирал об одежду и пальцы, измазанные как в краске, так и в тесте.
А лицо! Его можно было назвать грандиозным. У него, видимо, были три привычки, которые никак не вязались с его профессией — он нюхал табак, любил тереть глаза и чесать за ушами — все соответствующие места цвели чернилами, сливовой, клубничной, шафрановой и вишневой красками.
Когда восточная женщина красит ресницы углем, это придает ей некий меланхоличный, загадочный вид. Пекарь, вероятно, полагал, что раскраска тоже придаст ему красоты. Поэтому он давно заказал воде дорогу к своей физиономии. Такое у нас в Европе вряд ли кто допустит. Наверняка бы вмешалась местная полиция, поскольку такой человек становится опасным для общества. Мне было весело наблюдать, с каким удивлением он рассматривал меня, спокойно сидящего возле дверей. Лоб у него наморщился, рот широко открылся, а уши, казалось, даже отошли назад.
— Черт подери!
Больше он ничего не произнес. Ему нужно было срочно нюхнуть табачку, наверное, от удивления, не
знаю.
— С добрым утром, — приветствовал я его, медленно
поднимаясь.
— Чего тебе здесь надо? Что ты ищешь?
— Тебя, — ответил я кратко.
— Меня?! — Он воззрился на мою персону с удвоенным удивлением.
— Да, тебя.
— Ты меня с кем-то спутал.
— Вряд ли. Тебя ни с кем не спутаешь.
Мою иронию он не уловил. Тряхнув головой, он сновапроговорил:
— Ты ошибся домом.
— Нет, я нахожусь в том самом доме.
— Но я тебя не знаю.
— Мы познакомимся.
— Кто же тебе нужен?
— Бояджи, он же экмекчи, он же Бошак.
— Это я и есть.
— Вот видишь, я не ошибся.
— Ты сказал, что сразу узнал меня. Разве ты меняраньше видел?
— Нигде и никогда.
— Но как же ты смог меня узнать?
— По твоему виду, который неотразим, статусу, который высок.
Смысл этой фразы также не дошел до него, но он широко улыбнулся и заявил:
— Ты очень учтив, и ты прав. Мой статус действительно высок. Без нас население голодало бы, и мы же красим любое платье. Какие будут твои пожелания?
— Мне хотелось бы обговорить с тобой одно дельце.
— А ты часом не торговец мукой?
— Нет.
— Значит, торгуешь красками?
— Тоже нет. У меня другое дело.
— Тогда говори.
— А ты садись поудобнее, снимай наряд…
— Да, пожалуй, я именно так и сделаю. Подожди меня здесь. — И он удалился в ту же дверь, где незадолго до этого исчезли его жена и дочь.
Видимо, там имелось три комнаты, и оттуда приглушенно доносились три голоса.
Вернувшись, он решительно встал передо мной.
— Вот он я. Ты голоден?
— Нет, — ответил я решительно, вспомнив, как он вытирал пальцы о штаны.
— Пить хочешь?
— Премного благодарен! — Ни аппетита, ни жажды у меня почему-то не возникло.
— Тогда давай поговорим о твоем деле! — И он, кряхтя, стал усаживаться. Затем его физиономия приняла умильное выражение.
Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, когда он корчил из себя важную персону. Но тут вошел помощник, которого дочь назвала храбрым и хитрым человеком. Он склонился, сложив руки на груди, и уставился на хозяина.
— Принеси мне трубку! — приказал тот с видом паши. Подмастерье рабски повиновался. Он принес трубку, которая выглядела так, будто очень долго пролежала в рыбной чешуе. Хозяин полез в карман штанов и вытащил пригоршню табака; засыпав его в трубку, спросил меня:
— Ты куришь?
— Да, — ответил я.
Я испугался, что он предложит трубку и мне, вынув ее из того же самого кармана. Но был приятно разочарован, когда пекарь спросил:
— А спички у тебя есть?
— А у тебя что, нет? — поинтересовался я.
Лицо у пекаря приобрело задумчивый, хитроватый вид. Спички в этих местах довольно редки, можно обшарить несколько деревень и не найти ни одной, и тот, у кого они имеются, — подозрителен. Пекарь наверняка хотел выяснить, можно ли причислить меня к этой категории людей. Поэтому я и ответил так.
— Мне снова придется вставать. А я думал, что у тебя есть спички, — пробормотал пекарь.
— Почему ты так решил?
— По твоей одежде. Ты ведь богат.
Если бы он заявил, что я чище его, я бы согласился безоговорочно. Тем не менее я покорно залез в карман, достал оттуда коробок и подал ему одну спичку. Он удивленно осмотрел ее и спросил:
— Она что, не из дерева?
— Из самого настоящего.
— И фосфор?
— Самый яркий.
— Прямо свечка! Никогда таких не видел! Может, подаришь коробок?
Мелочи зачастую играют значительную роль. Нужно было использовать представившуюся возможность, поэтому я сказал:
— Эти спички для меня большая ценность. Может, я и подарю их тебе, если буду доволен результатом нашей беседы.
— Так давай начнем, но сначала я зажгу трубку. Едва он закурил, я понял, что у него не самый плохой табак. Наверняка добыл его незаконным способом.
— Итак, сначала скажи, кто ты.
— Естественно, ты должен знать, с кем говоришь. Но лучше будет, если я сообщу это чуть погодя.
— Это почему же?
— Мне надо обсудить с тобой необычное дело. Тут нужны сообразительность и скрытность, и я хочу убедиться, что ты обладаешь обоими этими дарами.
— А, тогда я знаю, кто ты.
— И кто же?
— Ты контрабандист.
— Гм. Вообще-то ты не очень ошибся. Я продаю товар, который весьма дорог, а отдаю его по дешевке.
— А что за товар?
— Ковры.
— Хорошая вещь. А что за ковры?
— Настоящие, из Смирны.
— Аллах! Сколько их?
— Около сотни. Прошу тридцать пиастров за штуку. Тут он вынул трубку изо рта:
— Тридцать пиастров? В самом деле — тридцать?
— Ни больше ни меньше.
— Настоящие смирнские ковры?
— Ясное дело!
— А можно взглянуть?
— Конечно, покупатель сначала должен посмотреть!
— А где они?
— Ты в самом деле думаешь, что я скажу это, не убедившись, что покупатель — надежный человек?
— Ты весьма предусмотрителен. Скажи лишь, далеко ли это место?
— Близко.
— И как же ты на меня вышел?
— Ты известный красильщик. Кто же как не ты может определить ценность красок ковров?
— Да, это так, — проговорил он, польщенный.
— Поэтому я к тебе и приехал. Я не думал, что ты сам купишь ковры, но предполагал, что ты знаешь того, кому они могут понадобиться.
— Это верно.
— Так ты знаешь покупателя?
— Знаю.
— Он заплатит наличными?
— Такие дела чаще делают в кредит.
— Это не в моих правилах. Цены дешевые, товар хороший. И оба довольны — и покупатель, и продавец.
— Ладно, он заплатит сразу.
— Вот это по мне. Кто он?
— Это кузнец-оружейник.
— Боже!
— Что-то не так?
— Кузнец не купит столько ковров!
— Купит. Он еще и кофейню держит и знает толк в вещах.
— А где он живет?
— В Измилане.
— Это далековато.
— Ничего страшного — сегодня или завтра он будет здесь.
— До завтра я ждать не буду.
— Почему?
— Подумай сам.
— Не могу предположить.
— За то время, пока он едет, я найду другого покупателя.
— И то верно.
— Мне нужно побыстрее от них избавиться.
— Кто-то за тобой следит? — Он со значением заглянул мне в глаза, при этом руки его непроизвольно сделали некое хватательное движение.
— Вообще-то нет. Никто не знает о моем предприятии, но вещи находятся не в очень надежном месте.
— Перепрячь их!
— Пусть это делает покупатель!
— Что, человек, который их у себя держит, так нетерпелив?
— А они не у человека, а в чистом поле.
— Аллах велик! Как ты додумался их так спрятать?
— А я не сам до этого додумался — другие.
— Но ты дал на это разрешение?
— Нет, мне бы не пришло в голову сотворить такое.
— Тогда я тебя не понимаю.
— Я объясню тебе по секрету. Ты представляешься мне человеком, которому можно довериться.
— Ты абсолютно прав.
— Хорошо. Ты согласен, что тридцать пиастров — дешевая цена?
— Этого я не могу утверждать, я же не видел ковров.
— Я тебе говорю — это мало. Никто другой так за дешево не отдает.
— Но ты получил их за еще более низкую цену!
— Само собой!
— Сколько ты дал?
— Послушай, твой вопрос неуместен. Какой продавец скажет, сколько он «наварил»? Но с тобой я откровенен.
— Так сколько?
— Тридцать пиастров.
Он воззрился на меня с непониманием и спросил:
— За все?
— Ты что, меня за полного дурака держишь? Стал бы я возиться из-за такого «навара»? Конечно, на каждом ковре — тридцать.
— Но это невероятно!
— Почему же?
— Ты продаешь штуку за тридцать и столько же зарабатываешь еще?
— Именно так.
— Значит, кто-то подарил тебе эти вещи.
— Никто не дарил.
— Тогда я решительно ничего не понимаю.
— Не мучай себя по этому поводу. Скажу тебе еще больше — я их не покупал и не получал в подарок. Я их нашел.
— Нашел? — Лицо его вытянулось.
Глава 3
— Ударь по ней! — приказала Клубничка.
Я в очередной раз повиновался, и клуб пыли взвился в воздух.
Но женщина почему-то сказала:
— Да, она чистая. Подними эту булку и положи туда. Что я и выполнил, повторив потом эту процедуру многократно. Так мы добрались до подлеска, где я оставил привязанного ослика. Увидев корзины, она всплеснула руками и запричитала:
— О Аллах, о Фатима! Ну что за нечестивое животное! Все мои вкусные вещи на земле! Нет, не все. Много нет! Где все остальное?
Она бросила на меня выразительный взгляд и продолжала:
— Эфенди, все это очень вкусные вещи!
— Вполне допускаю.
— Ты любишь сласти?
— Не особо.
— А пробовал ли ты то, что здесь лежит?
— Нет.
— Ты говоришь правду? Если ел — оплати!
— Я не ел, о проницательная!
— Но где они тогда? Я должна отчитаться перед мужемза каждую булочку!
— Говорю тебе — не ел!
— А кто же это сделал?
— Твой осел сожрал!
— Он что, ест сахар?
— Я же его за этим и застал!
— Видел своими глазами? Мне же он ни разу не давал об этом знать! Вот негодник! Эфенди! Сделай одолжение!
— Я только это и делаю.
— Сделай еще одно — возьми плеть и тресни его как следует по ушам!
— Нет, я этого делать не буду. — Почему?
— Потому, что это очень жестоко по отношению к животному.
— А тебе-то что с того — осел-то не твой!
— Не мой.
— Он мой, и я могу его мучить сколько хочу. Давай, лупи его.
— Ты что, ему запрещала есть эти сладости?
— Нет.
— Вот в этом была твоя ошибка. Он думал, что раз это твоя собственность, можно есть. В следующий раз не забудь все ему разъяснить.
— Я прямо сейчас сделаю так, как ты говоришь; надеюсь, он меня поймет.
Она достала из моей седельной сумки плетку и направилась к ослу, грустно стоявшему поодаль и прядавшему ушами.
— Ты что натворил? — закричала она на него. — Кто ты после этого есть? Осел! Самый настоящий осел! Вот тебе! — И она угостила его плеткой. — Сладкий осел! — И она дала ему во второй раз. — Обжора! — Плетка опять просвистела в воздухе.
Но животное явно не получило в детстве достойного образования и не научилось спокойно сносить нападки хозяйки. Осел мигом развернулся и лягнул ее обеими задними ногами. Все произошло настолько быстро, что та не успела отскочить.
— Эфенди, он меня лягнул! Неблагодарная скотина! Посмотри, есть ли где-нибудь ссадины?
— Вроде не видно, хотя нет — вот уже синяк появился!
— О ужас, как я его буду лечить? Прямо копытом заехал! Если бы попал в грудь, я бы уже умерла! Больше не буду бить это чудовище!
— Вот в этом ты права. Я же тебе говорил не делать этого. А ты не послушалась моего совета.
— Осел — моя собственность. Как он посмел напасть на меня! Он испугал меня. Видишь, как я дрожу?
— Вижу.
— Помоги же мне!
— А что, все на самом деле так плохо?
— Настолько, что мне просто необходимо сесть и отдохнуть. — И она так стремительно опустилась на землю, что я едва успел отодвинуть корзинку.
— Вот, хорошо, теперь я могу перевести дыхание.
Отдохнув, она попросила меня уложить все в корзины и привести в порядок седло, чтобы забраться на осла. Меня эта просьба прямо-таки устрашила, поскольку я понятия не имел, как ее туда взгромоздить. Встав на ноги, она беспомощно огляделась.
— Что ты ищешь? — спросил я ее.
— Такую маленькую лестницу.
— Лестницу? Откуда в чистом поле ей взяться?
— Мне нужна лестница, чтобы подняться.
Я тоже с таким же безысходным видом стал оглядываться.
— Вон там, — показала она, — вон там я вижу пенек. Веди меня туда.
Мне стоило немалых трудов усадить ее в седло с пенька. Несчастный осел прямо-таки просел под ее весом, но ожил, как только почувствовал, что дорога идет домой. Вскоре я уже увидел первые домишки.
— Это Енибашлы?
— Нет, сначала будет Новый Енибашлы. Но это и есть наша деревня.
Мы въехали в деревню и приблизились к довольно большому дому. Моя спутница указала на задний двор, где мы и спешились. Там было выкопано множество ям, в которых помещались сосуды с какой-то цветной жидкостью. Итак, мы находились во владениях красильщика и пекаря Бошака.
Моя амазонка издала пронзительный вопль, который ей пришлось неоднократно повторить. Тут открылась дверца какого-то дощатого сарая, и высунулась физиономия, похожая на птичью. Вся одежда этого человека составляла некое подобие плавок. Но меня поразило другое — то, как он весь был раскрашен: тело сверкало всеми цветами радуги — от темно-синего до ярко-оранжевого. При этом он сохранял такое серьезное выражение лица, будто сие художество являлось чем-то самим собой разумеющимся.
Я слез с лошади и стал ждать дальнейшего развития событий.
— Сигирджик, мою лестницу! — приказала она. Итак, его звали Сигирджик, то есть Скворец. Только весьма цветастый — с оперением, неведомым орнитологам. Он действительно поплелся к черному ходу дома, приволок большую стремянку и приставил ее к ослу. Всадница величественно сошла.
— Чем занимается мой муж? — спросила она.
— Не знаю, — последовал ответ.
— Но должен же он что-то делать!
— Нет.
— Идиот! Где он?
— Понятия не имею.
— В комнате?
— Нет.
— В мастерской?
— Нет.
— А где?
— Не знаю.
— Вообще — дома ли он?
— Нет.
— Уехал?
— Да.
— Так бы сразу и сказал. Уведи осла. Раскрашенный слуга ответствовал с таким важным видом, будто речь шла о рауте английской королевы. Он взял животное под уздцы и отвел его за дом.
— Сначала разгрузи его! — прикрикнула она. Он покорно кивнул и принялся разгружать осла.
— Иди сюда, эфенди! — позвала она меня.
Я привязал коня к железному колу, воткнутому в землю, и последовал за ней. Крепкий запах масла и щелочи ударил в нос. Слева находилось нечто, что я принял за печь для выпечки булок. Справа — вход в комнаты.
Войдя внутрь, я увидел перед собой копию моей Земляники с одной лишь поправкой на возраст. То была дочь. Она была одета по-домашнему легко, как принято у болгар, черты ее лица оказались более миловидные, от своей матери она отличалась скорее восточной красотой.
Перед ней стояло несколько мисок, и она увлажняла кожу молоком, не забывая отпивать его.
— Икбала, что ты делаешь? — спросила мать.
— Я снимаю пенки.
— Но я вижу, что ты пьешь.
— Да, и пью тоже.
— Но пить надо из кружки или тарелки.
— А мне и так вкусно!
Мамашу такой ответ, похоже, удовлетворил, потому как, подойдя к ней, она любовно хлопнула ее по пухлой щечке и проворковала:
— Сладкоежка моя!
Тут «молочница» с удивлением уставилась на меня. Мать пояснила:
— Этот эфенди остановится у нас ненадолго.
— Почему?
— Потому, что он устал.
— Так пусть полежит на травке. Как ты можешь общаться с ним без покрывала да еще заводить ко мне, хотя знаешь, что я тоже без накидки!
— О! Он мой друг и спаситель!
— Ты что, попала в передрягу?
— Еще в какую!
Тут дочка посмотрела на меняболее снисходительно.
— Тогда пусть остается. — И, повернувшись к матери, спросила: — Что-то случилось по дороге?
— Да, несчастный случай.
— Это я и так поняла. А что за случай?
— Я не подумала о том, что сегодня один из пятидесяти несчастливых дней в году, иначе осталась бы дома. С полчаса ехала нормально, а потом передо мной разверзлась земля…
— О Аллах! — воскликнула дочка в ужасе.
— Голубой дым клубился вокруг…
— Да ты что!
— …и из этого дыма возник дух, призрак и протянул ко мне сто сорок четыре руки…
— Аллах да сохранит тебя! Сколько же плохих духов на земле!
— Да, дочь моя. Осел испугался не меньше моего и понес. Я хорошая наездница, ты же знаешь. Но и я упала, а осел убежал.
— Какое несчастье.
— А потом появился этот эфенди, нашел осла, поднял меня с земли, и вот мы вернулись. А где отец?
— Поехал в деревню.
— А когда вернется?
— Он покупает миндаль и еще какие-то орехи. Когда Чилека вышла, я спросил Икбалу:
— Ты видела человека по имени Пимоза родом из Лопатиц?
Она удивилась:
— А где мне его видеть?
— Здесь, в вашем доме.
— Ты что-то путаешь.
— Ладно, пусть я ошибаюсь, но тебе от этого лучше не будет.
— А в чем дело, господин?
— Если бы ты знала, кто такой этот Пимоза и чем занимается, то отец твой, без сомнений, отдал бы тебя за Али.
— А как это сделать?
— Должен сказать тебе, что я специально прибыл сюда, чтобы встретиться с тобой. Если бы ты мне понравилась, я бы отправился к Али и доставил его сюда в качестве зятя твоего отца.
— Но это же невозможно!
— О нет, еще как возможно!
— А с чего же ты хочешь начать?
— Этого я пока тебе не могу сказать. Я хочу убедить твоего отца согласиться на этот вариант. Убедить сегодня, поняла?
— И ты полагаешь, он согласится?
— Надеюсь. Но ты ведь мне не веришь, и потому я отбываю.
Я хотел уже подняться, как она загородила мне дорогу.
— Сиди! Господин! Кто ты такой, раз считаешь, что у тебя есть власть над моим отцом?
— Я эфенди из полуденной страны, нахожусь под защитой падишаха и могу заставить твоего отца принять нужное решение. Но у меня уже нет времени. Мне пора ехать.
— Останься, я тебе уже верю.
— Вот это хорошо. Тебе же на пользу. Расскажи-ка мне про этого Пимозу.
— Да, я его знаю, прости, что сразу не призналась в этом.
— Прощаю. Знаю, что ты так сказала, желая выгородить отца.
— Но ты обещаешь мне, что не опозоришь его?
— Да, обещаю.
— Дай мне руку.
— Вот она. Если я что-то обещаю, то держу слово. Говори, кто такой Пимоза.
— Его зовут не Пимоза, это он так себя иногда называет. Настоящее его имя — Москлан, и я должна стать его женой.
— Это я уже знаю. Чем он занимается еще кроме торговли лошадьми?
— Он пашер21 и еще посланник жута.
— Жут направил его к твоему отцу?
— Да.
— За какой надобностью?
— Это мне не ведомо.
— А твой отец пашер?
— Нет.
— Говори правду.
— Он не пашер. Но контрабандисты приезжаютк нему и тогда…
Она замолчала.
— И что тогда?
— Тогда у него появляется много товаров.
— Где? Здесь, в доме?
— Нет, снаружи, со стороны поля.
— Где точнее?
— Не могу сказать, мы поклялись молчать.
— В этом нет нужды, я знаю это место не хуже тебя.
— Не может быть — ты ведь здесь чужак.
— И тем не менее. Это яма там, в кустарнике.
— О Аллах, откуда ты знаешь?
— Вот видишь! И там хранится очень много разного товара.
— Ты видел?
— Да, это одни ковры.
— Но кто выдал тебе это место?
— Никто. Откуда эти ковры?
— Они прибыли на корабле из-за моря, их выгрузили в Макри, и оттуда носильщики доставили их в Гюмюрджину и дальше к нам.
— Кому они предназначены?
— Они будут отправлены в Софию, а оттуда еще дальше, не знаю даже куда.
— Отец задействован в этой контрабанде?
— Нет. Главный предводитель — силаджи22 в Измилане.
— Ах так! У него тоже есть кавехане?23
— Да.
— Он живет на улочке, что ведет к деревне Чатак?
— Эфенди, ты что, знаешь его?
— Я слышал о нем. Тебе знакомо его имя?
— Его звать Дезелим.
— Он бывал у вас?
— И даже очень часто. Он может приехать не сегодня-завтра.
— За коврами?
— Да, ведь их надо везти дальше.
— С ним будут носильщики?
— Несколько. Остальные живут здесь поблизости.
— В Енибашлы?
— Здесь и в соседних деревнях.
— Кто их созовет?
— Отец.
— Сам, лично?
— Нет, он обычно посылает нашего подмастерья, который знает их всех.
— Это тот самый человек, который помогал матери слезать с осла?
— Да. На его лице все краски. Он одновременно очень хитер и мужествен. Тише, кто-то идет.
Снаружи послышалось сопение и кряхтенье. Бух! Бух! — застучали башмаки.
— Это отец. Не нужно, чтобы он знал о нашем разговоре. И в следующее мгновение она исчезла. Я остался один в комнате, если не считать кота, устроившегося в уголке. Мне такое положение было не по душе, но ничего сделать было уже нельзя. Шаги приближались, и он вошел.
Сначала я даже опешил. Он был толст в такой же степени, как высок, и вынужден был буквально втискиваться в дверной проем. Одет был по-болгарски: штаны, туника, короткая куртка — все из шерсти. В это время летом османы переодеваются в складчатые льняные одежды. Ноги обернуты опять же на болгарский манер, в некое подобие онуч. Старые болгары не признают иной обуви. Такая одежда увеличивала его габариты еще больше. Кроме того, он еще и брил голову. Только вверху, посередине, оставался клок волос, расчесанный надвое и заброшенный назад. Ни фески, ни какого-либо иного убора не было. В руке он держал смятую тряпку с несколькими ягодами тутовника.
Если бы меня спросили, какого цвета был у него костюм, я бы затруднился ответить. Поначалу, конечно, была одна краска, но на нее наложились другие, и первоначальной «грунтовки» уже не было видно. Он вытирал об одежду и пальцы, измазанные как в краске, так и в тесте.
А лицо! Его можно было назвать грандиозным. У него, видимо, были три привычки, которые никак не вязались с его профессией — он нюхал табак, любил тереть глаза и чесать за ушами — все соответствующие места цвели чернилами, сливовой, клубничной, шафрановой и вишневой красками.
Когда восточная женщина красит ресницы углем, это придает ей некий меланхоличный, загадочный вид. Пекарь, вероятно, полагал, что раскраска тоже придаст ему красоты. Поэтому он давно заказал воде дорогу к своей физиономии. Такое у нас в Европе вряд ли кто допустит. Наверняка бы вмешалась местная полиция, поскольку такой человек становится опасным для общества. Мне было весело наблюдать, с каким удивлением он рассматривал меня, спокойно сидящего возле дверей. Лоб у него наморщился, рот широко открылся, а уши, казалось, даже отошли назад.
— Черт подери!
Больше он ничего не произнес. Ему нужно было срочно нюхнуть табачку, наверное, от удивления, не
знаю.
— С добрым утром, — приветствовал я его, медленно
поднимаясь.
— Чего тебе здесь надо? Что ты ищешь?
— Тебя, — ответил я кратко.
— Меня?! — Он воззрился на мою персону с удвоенным удивлением.
— Да, тебя.
— Ты меня с кем-то спутал.
— Вряд ли. Тебя ни с кем не спутаешь.
Мою иронию он не уловил. Тряхнув головой, он сновапроговорил:
— Ты ошибся домом.
— Нет, я нахожусь в том самом доме.
— Но я тебя не знаю.
— Мы познакомимся.
— Кто же тебе нужен?
— Бояджи, он же экмекчи, он же Бошак.
— Это я и есть.
— Вот видишь, я не ошибся.
— Ты сказал, что сразу узнал меня. Разве ты меняраньше видел?
— Нигде и никогда.
— Но как же ты смог меня узнать?
— По твоему виду, который неотразим, статусу, который высок.
Смысл этой фразы также не дошел до него, но он широко улыбнулся и заявил:
— Ты очень учтив, и ты прав. Мой статус действительно высок. Без нас население голодало бы, и мы же красим любое платье. Какие будут твои пожелания?
— Мне хотелось бы обговорить с тобой одно дельце.
— А ты часом не торговец мукой?
— Нет.
— Значит, торгуешь красками?
— Тоже нет. У меня другое дело.
— Тогда говори.
— А ты садись поудобнее, снимай наряд…
— Да, пожалуй, я именно так и сделаю. Подожди меня здесь. — И он удалился в ту же дверь, где незадолго до этого исчезли его жена и дочь.
Видимо, там имелось три комнаты, и оттуда приглушенно доносились три голоса.
Вернувшись, он решительно встал передо мной.
— Вот он я. Ты голоден?
— Нет, — ответил я решительно, вспомнив, как он вытирал пальцы о штаны.
— Пить хочешь?
— Премного благодарен! — Ни аппетита, ни жажды у меня почему-то не возникло.
— Тогда давай поговорим о твоем деле! — И он, кряхтя, стал усаживаться. Затем его физиономия приняла умильное выражение.
Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, когда он корчил из себя важную персону. Но тут вошел помощник, которого дочь назвала храбрым и хитрым человеком. Он склонился, сложив руки на груди, и уставился на хозяина.
— Принеси мне трубку! — приказал тот с видом паши. Подмастерье рабски повиновался. Он принес трубку, которая выглядела так, будто очень долго пролежала в рыбной чешуе. Хозяин полез в карман штанов и вытащил пригоршню табака; засыпав его в трубку, спросил меня:
— Ты куришь?
— Да, — ответил я.
Я испугался, что он предложит трубку и мне, вынув ее из того же самого кармана. Но был приятно разочарован, когда пекарь спросил:
— А спички у тебя есть?
— А у тебя что, нет? — поинтересовался я.
Лицо у пекаря приобрело задумчивый, хитроватый вид. Спички в этих местах довольно редки, можно обшарить несколько деревень и не найти ни одной, и тот, у кого они имеются, — подозрителен. Пекарь наверняка хотел выяснить, можно ли причислить меня к этой категории людей. Поэтому я и ответил так.
— Мне снова придется вставать. А я думал, что у тебя есть спички, — пробормотал пекарь.
— Почему ты так решил?
— По твоей одежде. Ты ведь богат.
Если бы он заявил, что я чище его, я бы согласился безоговорочно. Тем не менее я покорно залез в карман, достал оттуда коробок и подал ему одну спичку. Он удивленно осмотрел ее и спросил:
— Она что, не из дерева?
— Из самого настоящего.
— И фосфор?
— Самый яркий.
— Прямо свечка! Никогда таких не видел! Может, подаришь коробок?
Мелочи зачастую играют значительную роль. Нужно было использовать представившуюся возможность, поэтому я сказал:
— Эти спички для меня большая ценность. Может, я и подарю их тебе, если буду доволен результатом нашей беседы.
— Так давай начнем, но сначала я зажгу трубку. Едва он закурил, я понял, что у него не самый плохой табак. Наверняка добыл его незаконным способом.
— Итак, сначала скажи, кто ты.
— Естественно, ты должен знать, с кем говоришь. Но лучше будет, если я сообщу это чуть погодя.
— Это почему же?
— Мне надо обсудить с тобой необычное дело. Тут нужны сообразительность и скрытность, и я хочу убедиться, что ты обладаешь обоими этими дарами.
— А, тогда я знаю, кто ты.
— И кто же?
— Ты контрабандист.
— Гм. Вообще-то ты не очень ошибся. Я продаю товар, который весьма дорог, а отдаю его по дешевке.
— А что за товар?
— Ковры.
— Хорошая вещь. А что за ковры?
— Настоящие, из Смирны.
— Аллах! Сколько их?
— Около сотни. Прошу тридцать пиастров за штуку. Тут он вынул трубку изо рта:
— Тридцать пиастров? В самом деле — тридцать?
— Ни больше ни меньше.
— Настоящие смирнские ковры?
— Ясное дело!
— А можно взглянуть?
— Конечно, покупатель сначала должен посмотреть!
— А где они?
— Ты в самом деле думаешь, что я скажу это, не убедившись, что покупатель — надежный человек?
— Ты весьма предусмотрителен. Скажи лишь, далеко ли это место?
— Близко.
— И как же ты на меня вышел?
— Ты известный красильщик. Кто же как не ты может определить ценность красок ковров?
— Да, это так, — проговорил он, польщенный.
— Поэтому я к тебе и приехал. Я не думал, что ты сам купишь ковры, но предполагал, что ты знаешь того, кому они могут понадобиться.
— Это верно.
— Так ты знаешь покупателя?
— Знаю.
— Он заплатит наличными?
— Такие дела чаще делают в кредит.
— Это не в моих правилах. Цены дешевые, товар хороший. И оба довольны — и покупатель, и продавец.
— Ладно, он заплатит сразу.
— Вот это по мне. Кто он?
— Это кузнец-оружейник.
— Боже!
— Что-то не так?
— Кузнец не купит столько ковров!
— Купит. Он еще и кофейню держит и знает толк в вещах.
— А где он живет?
— В Измилане.
— Это далековато.
— Ничего страшного — сегодня или завтра он будет здесь.
— До завтра я ждать не буду.
— Почему?
— Подумай сам.
— Не могу предположить.
— За то время, пока он едет, я найду другого покупателя.
— И то верно.
— Мне нужно побыстрее от них избавиться.
— Кто-то за тобой следит? — Он со значением заглянул мне в глаза, при этом руки его непроизвольно сделали некое хватательное движение.
— Вообще-то нет. Никто не знает о моем предприятии, но вещи находятся не в очень надежном месте.
— Перепрячь их!
— Пусть это делает покупатель!
— Что, человек, который их у себя держит, так нетерпелив?
— А они не у человека, а в чистом поле.
— Аллах велик! Как ты додумался их так спрятать?
— А я не сам до этого додумался — другие.
— Но ты дал на это разрешение?
— Нет, мне бы не пришло в голову сотворить такое.
— Тогда я тебя не понимаю.
— Я объясню тебе по секрету. Ты представляешься мне человеком, которому можно довериться.
— Ты абсолютно прав.
— Хорошо. Ты согласен, что тридцать пиастров — дешевая цена?
— Этого я не могу утверждать, я же не видел ковров.
— Я тебе говорю — это мало. Никто другой так за дешево не отдает.
— Но ты получил их за еще более низкую цену!
— Само собой!
— Сколько ты дал?
— Послушай, твой вопрос неуместен. Какой продавец скажет, сколько он «наварил»? Но с тобой я откровенен.
— Так сколько?
— Тридцать пиастров.
Он воззрился на меня с непониманием и спросил:
— За все?
— Ты что, меня за полного дурака держишь? Стал бы я возиться из-за такого «навара»? Конечно, на каждом ковре — тридцать.
— Но это невероятно!
— Почему же?
— Ты продаешь штуку за тридцать и столько же зарабатываешь еще?
— Именно так.
— Значит, кто-то подарил тебе эти вещи.
— Никто не дарил.
— Тогда я решительно ничего не понимаю.
— Не мучай себя по этому поводу. Скажу тебе еще больше — я их не покупал и не получал в подарок. Я их нашел.
— Нашел? — Лицо его вытянулось.
Глава 3
В ОПАСНОСТИ
За несколько минут я добрался до настоящего селения Енибашлы, проехал его насквозь и оказался среди кукурузных полей, к которым примыкали луга, а сразу же за ними начинался лес.
Следы колес большой повозки были отчетливо видны. Следуя по ним в юго-западном направлении, я достиг леса и тут заметил всадника, подъезжающего от лугов слева. Я ехал медленно, и вскоре он догнал меня.
— Бог в помощь! — приветствовал он меня.
— Спасибо.
Он изучающе осмотрел меня, я сделал то же самое, но с моей стороны это не выглядело так вызывающе. В его внешности не было ничего особенного. Лошадь у него была плохой, одежда — тоже, лицо явно не претендовало на привлекательность. Пистолеты и ножи торчали из-под седла и были хорошо видны.
— Откуда путь держишь? — спросил он меня.
— Из Енибашлы, — ответил я с готовностью.
— А куда?
— В Кабач.
— Мне туда же. Ты знаешь дорогу?
— Надеюсь, найду.
— Надеешься? Ты что, чужестранец?
— Да.
— Может, поедем вместе? Не прогадаешь.
Он не произвел на меня благоприятного впечатления, н о отказывать ему не было оснований. Он вполне мог оказаться приличным человеком. И в любой момент я М ог избавиться от него. Конечно, его оружие совсем не случайно висело на виду, но я все же весьма миролюбиво произнес:
— Ты очень любезен, поехали вместе!
Он дружески кивнул и повернул лошадь в мою сторону. Какое-то время мы ехали молча. Он с видимым любопытством осматривал мою лошадь и оружие. При этом, как я заметил, он не забывал оглядывать окрестности. Чего-то следовало здесь опасаться! Я решил пока ни о чем не спрашивать. Потом-то я понял причину этих опасливых взглядов!
— Из Кабача ты поедешь дальше? — дружески спросил он.
— Нет.
— Значит, хочешь кого-то навестить?
— Именно.
— Можно узнать — кого? Ты ведь здесь никого не знаешь, а я мог бы указать тебе дом.
— Я еду к Али Сахафу.
— О, я его знаю, могу показать его дом.
Разговор снова прервался, беседовать мне не хотелось, ему, видно, тоже. Так мы и ехали молча.
Лесная тропа все круче забирала вверх. Мы достигли высоты, указанной пекарем, и места, где колеса повозки повернули на юг. Но были видны следы и в западном направлении. Мы тоже туда поехали и вскоре добрались до ручья, о котором и шла речь.
Через некоторое время перед нами открылась поляна, на краю которой стоял низкий, продолговатый дом. Он был грубо сложен из камней, а крыша покрыта Дранкой. Видны были дверь и окошечко, а в крыше имелось отверстие для дыма. Мощные ели простерли над постройкой зеленые лапы; сооружение выглядело явно заброшенным. Мой спутник кивнул на хижину и сказал:
— Там живет нищий.
При этом он не сделал попытки остановить лошадь. Это вызвало у меня подозрение, однако я его не выказал. Лишь притормозил вороного и спросил, как зовут того нищего.
— Сабах.
— Не он ли был вязальщиком метелок?
— Он.
— Тогда мне к нему очень надо заскочить — передать кое-что.
— Давай, это наверняка ему нужно. А я поеду вдоль ручья, ты меня нагонишь.
Он действительно поехал. Если бы он слез вместе со мной, мне следовало бы удвоить внимание. Сейчас же я чувствовал себя в безопасности. Я приблизился к хижине и объехал ее, чтобы убедиться, нет ли кого вокруг. Дубы и буки стояли достаточно редко, и я легко углубился в лес. Никаких следов присутствия человека не было видно.
Следы колес большой повозки были отчетливо видны. Следуя по ним в юго-западном направлении, я достиг леса и тут заметил всадника, подъезжающего от лугов слева. Я ехал медленно, и вскоре он догнал меня.
— Бог в помощь! — приветствовал он меня.
— Спасибо.
Он изучающе осмотрел меня, я сделал то же самое, но с моей стороны это не выглядело так вызывающе. В его внешности не было ничего особенного. Лошадь у него была плохой, одежда — тоже, лицо явно не претендовало на привлекательность. Пистолеты и ножи торчали из-под седла и были хорошо видны.
— Откуда путь держишь? — спросил он меня.
— Из Енибашлы, — ответил я с готовностью.
— А куда?
— В Кабач.
— Мне туда же. Ты знаешь дорогу?
— Надеюсь, найду.
— Надеешься? Ты что, чужестранец?
— Да.
— Может, поедем вместе? Не прогадаешь.
Он не произвел на меня благоприятного впечатления, н о отказывать ему не было оснований. Он вполне мог оказаться приличным человеком. И в любой момент я М ог избавиться от него. Конечно, его оружие совсем не случайно висело на виду, но я все же весьма миролюбиво произнес:
— Ты очень любезен, поехали вместе!
Он дружески кивнул и повернул лошадь в мою сторону. Какое-то время мы ехали молча. Он с видимым любопытством осматривал мою лошадь и оружие. При этом, как я заметил, он не забывал оглядывать окрестности. Чего-то следовало здесь опасаться! Я решил пока ни о чем не спрашивать. Потом-то я понял причину этих опасливых взглядов!
— Из Кабача ты поедешь дальше? — дружески спросил он.
— Нет.
— Значит, хочешь кого-то навестить?
— Именно.
— Можно узнать — кого? Ты ведь здесь никого не знаешь, а я мог бы указать тебе дом.
— Я еду к Али Сахафу.
— О, я его знаю, могу показать его дом.
Разговор снова прервался, беседовать мне не хотелось, ему, видно, тоже. Так мы и ехали молча.
Лесная тропа все круче забирала вверх. Мы достигли высоты, указанной пекарем, и места, где колеса повозки повернули на юг. Но были видны следы и в западном направлении. Мы тоже туда поехали и вскоре добрались до ручья, о котором и шла речь.
Через некоторое время перед нами открылась поляна, на краю которой стоял низкий, продолговатый дом. Он был грубо сложен из камней, а крыша покрыта Дранкой. Видны были дверь и окошечко, а в крыше имелось отверстие для дыма. Мощные ели простерли над постройкой зеленые лапы; сооружение выглядело явно заброшенным. Мой спутник кивнул на хижину и сказал:
— Там живет нищий.
При этом он не сделал попытки остановить лошадь. Это вызвало у меня подозрение, однако я его не выказал. Лишь притормозил вороного и спросил, как зовут того нищего.
— Сабах.
— Не он ли был вязальщиком метелок?
— Он.
— Тогда мне к нему очень надо заскочить — передать кое-что.
— Давай, это наверняка ему нужно. А я поеду вдоль ручья, ты меня нагонишь.
Он действительно поехал. Если бы он слез вместе со мной, мне следовало бы удвоить внимание. Сейчас же я чувствовал себя в безопасности. Я приблизился к хижине и объехал ее, чтобы убедиться, нет ли кого вокруг. Дубы и буки стояли достаточно редко, и я легко углубился в лес. Никаких следов присутствия человека не было видно.