Мельников-Печерский Павел. На горах. Книга Вторая

   — Пока еще нет, — сказал Меркулов. — Приходили вчера, им и цены и условия сказали и товар показали весь без остатка. Да ведь это не настоящие покупатели, — ищейки.
   — А если б кто из рыбников предложил вам купить весь караван дочиста. Продали бы? — подумавши несколько, спросил Марко Данилыч.
   — Отчего ж не продать? — ответил Меркулов.
   — И уступочка будет?
   — Ни копейки.
   — Хоть бы процентик один, — прикинувшись казанским сиротой, молвил Марко Данилыч. — Важная вещь копейка в рубле! Пустое дело, плюнуть не на что.
   — Сейчас вы сами говорили, Марко Данилыч, что наши пять процентов чуть не смертный грех, а теперь хотите, чтобы мы взяли четыре, — с ясной усмешкой ответил Никита Федорыч.
   — Да вы все шутите!.. Балагур эдакий!.. Ей-богу, балагур…— с веселым смехом заговорил Марко Данилыч.
   — Скиньте процентик-от… Право, надобно скинуть. Меркулов и слышать не хотел об уступке. Тогда Марко Данилыч на иные штуки поднялся, говорит ему:
   — Так хоша условийца-то посмягчиге. Третью бы долю наличными после спуска флагов вам получить, а две трети на предбудущей ярманке.
   — Ни от единой буквы условий не отступим. Ни от единой буквы, — сказал Меркулов.
   — Так вот что, Никита Федорыч, — молвил Марко Данилыч, подойдя к Меркулову и дружески положивши ему на плечо увесистую руку. — С батюшкой с тестем вашим, как сами знаете, старинные приятели мы.
   — Нельзя, нельзя, ни по какой причине нельзя менять условий, Марко Данилыч, — решительным голосом сказал Меркулов.
   — Послушайте меня, старика, почтеннейший Никита Федорыч, — продолжал Марко Данилыч, положив и другую руку на плечо Меркулова. — Хоша для того облегчите условия насчет наличных, что я завсегда любил и уважал вашу супругу Лизавету Зиновьевну. Ей-ей, любил не меньше, чем свою Дунюшку. И теперь люблю, ей-богу. Мне не верите, богу поверьте… Сделайте такое ваше одолжение — сейчас же бы заключили мы с вами условие: третью долю наличными тут же вы бы с меня получили, другую, по вашему условию, оставили бы до предбудущей ярманки, а третью потерпите месяцев шесть — на ростовской бы с вами полный расчет учинил…
   — Нельзя, Марко Данилыч, никак нельзя, — сказал Меркулов. — Мы положили ни одной йоты не опускать из условий.
   — Я бы особую запись дал… Неустойку назначьте… Какую хотите, такую и назначьте.
   — Нельзя, Марко Данилыч.
   — Хоть на месяц…
   — Нельзя.
   — На три недели?
   — Нельзя.
   — На две?
   — Нельзя.
   — Ден на десять?
   — Нельзя, нельзя и нельзя. Марко Данилыч. Лучше и не говорите… Лучше совсем оставим это, — сказал, вставая, Меркулов. — Прощайте… Засиделся я у вас, — давно уж пора кой-куда съездить.
   — Послушайте, — крепко ухватившись за руку Никиты Федорыча, задыхающимся почти голосом вскричал Смолокуров. — Хоть на три дня!.. Всего только на три деньки!.. В три-то дня ведь пятой доли товара не свезти с вашего каравана… Значит, не выйду из ваших рук… На три дня, Никита Федорыч, только на три денечка!.. Будьте милостивы, при случае сам заслужу.
   Подумал Меркулов и согласился, но с тем, что ежели Смолокуров через три дня не уплатит до последней копейки всего, что следует, то условие уничтожается, и Марко Данилыч заплатит неустойку в двадцать тысяч.
   Решились и поехали к маклеру писать условие.
   Возвращаясь от маклера на баржу, Марко Данилыч увидал на Гребновской Белянкина. Садился тот в лодку на свою тихвинку ехать.
   — Евстрат Михайлыч! Куда, друг, спешишь? — крикнул ему Смолокуров.
   — До своей тихвинки, — снимая картуз и почтительно кланяясь рыбному тузу, ответил Белянкин.
   — Что за спех приспел? — весело спросил у мелкой рыбной сошки тузистый рыбник Марко Данилыч.
   — Самый важный спех, — шутливо отвечал Белянкин. — На всем свете больше того спеху нет — есть, сударь, хочу, обедать пора.
   — Охота есть одному!.. Скучно. Айда ко мне на баржу — пообедаем вместе, чем бог послал. У меня щи знатные из свежей капусты, щец похлебаем, стерлядку в разваре съедим, барашка пожуем, винца малу толику выпьем.
   — Да мне, право, как-то совестно, Марко Данилыч, — говорил Беляикин, смущенный необычной приветливостью спесивого и надменного Марка Данилыча. Прежде Смолокуров и шапки перед ним не ломал, а теперь ни с того ни с сего обедать зовет.
   Схватив Белянкина за руку, Марко Данилыч без дальнейших разговоров увез его в своей косной на баржу.
   За обедом рассказал Смолокуров про сделку с зятьями Доронина… Белянкин даже рот разинул от удивленья.
   — Говори ты мне, Евстрат Михайлыч прямо, начистоту, безо всякой, значит, утайки, — наливая ему рюмку диковинной вишневки, сказал Смолокуров. — Сколько у тебя наличных?
   — Какие у меня деньги, Марко Данилыч! — смиренно отвечал Белянкин. — Ведь я человек маленький. Есть, конечно, невелика сумма — кой-чего для дома в ярманке надо искупить… А товар еще бог знает когда продам.
   — Да сколько, спрашиваю я, наличных-то теперь при тебе? — сказал Марко Данилыч.
   — Тысчонки две наберется, — смиренно промолвил Белянкин.
   — Хочешь третью нажить, а может, и четвертую? пристально глядя на Белянкина, спросил Смолокуров.
   — Как не хотеть. Марко Данилыч, — с веселой улыбкой ответил Евстрат Михайлыч.
   — Так вот что: парень ты речистый, разговоры водить мастер. Такого мне теперь и надо, — сказал Марко Данилыч. — Сегодня вечерком приходи в Рыбный трактир, там будут все наши. А дело будет тебе вот какое…
   И подробно рассказал, что надо Белянкину делать и что говорить.
   Затея Марка Данилыча удалась вполне.
   На другой день после сиденья рыбников в Рыбном трактире, чуть не на рассвете, Орошин подъехал в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему сказали, что они еще не бывали. Спросил, где живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу Бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его дома нет, так Веденеева.
   — Еще почивают, — ему отвечали.
   Досадно, а нечего делать. Пришлось обождать. Ему, никого выше себя не признававшему, пришлось теперь дожидаться слетышков, молокососов!.. Зато никто из рыбников раньше его с зятьями Доронина не увидится, никто лакомого кусочка не перебьет. А все-таки жутко надменному гордецу дожидаться… Да еще, пожалуй, кланяться придется им, упрашивать. Что делать? Выпадет случай — и свинье в ножки поклонишься.
   Ходит по гостинице Онисим Самойлыч, а сам так и лютует. Чаю спросил, чтоб без дела взад и вперед не бродить. Полусонный половой подал чайный прибор и, принимая Орошина за какую-нибудь дрянь, уселся по другую сторону столика, где Онисим Самойлыч принялся было чаи распивать. Положив руки на стол, склонил половой на них сонную голову и тотчас захрапел. Взорвало Орошина, толкнул он полового, крикнул на всю гостиницу:
   — Нет, что ли, тебе другого-то места?
   — А ты, брат, не больно толкайся, — нахально отвечал половой.
   Вскочил Орошин, схватил его за шиворот и прочь отпихнул.
   — Мотри ты, проходимец! — закричал ярославец. Тронь— ка еще, попробуй. Половины зубов не досчитаешься.
   Онисим Самойлыч вышел из себя, поднял палку. Быть бы непременно побоищу, если б вошедший приказчик Доронина не сказал, что господа проснулись.
   Бросил Орошин деньги за чай, молча погрозил палкой половому и пошел вслед за приказчиком.
   Встретил его Веденеев. Онисим Самойлыч не видал его с того вечера, как у них в Рыбном трактире вышла маленькая схватка из-за письма о тюлене.
   — Онисим Самойлыч!.. — приветливо встретил его Дмитрий Петрович. — Какими судьбами?.. Да еще в такую рань?.. Садитесь, пожалуйста… Чаю скорее! — прибавил он, обращаясь к приведшему Орошина приказчику.
   Угрюмо и мрачно молчал Онисим Самойлыч. Маленькие, хитрые глазки его так и прыгали. Помолчав, напрямки повел он речь к Веденееву.
   — Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы на свой товар цены в объявку пустили. Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньги сполна… Вот извольте — тут на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же поехали со мной в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён на десяток в Москву отлучиться.
   — Не можем вам продать, Онисим Самойлыч, — пожав плечами, сказал Веденеев.
   — Отчего ж это? — повысив голос, промолвил озадаченный Орошин.
   — Все продано, — отвечал Дмитрий Петрович.
   — Как?.. Кому?.. Да когда ж это успели? — вскочив со стула, заговорил Онисим Самойлыч, и голос его задрожал от волненья.
   — Вчера подписано условие, и деньги получены.
   — Да кому? Кому? я спрашиваю. Целый караван!.. Нет такого человека в ярманке, чтобы мог все купить… Кто, говорю, купил, кто?
   — Кому ни продано, Онисим Самойлыч, Сидору ли, Карпу ли, не все ли равно? — отвечал, улыбаясь, Дмитрий Петрович.
   — Тайности, что ли, какие тут у вас?.. Сказывайте — ведь все одно, не сегодня так завтра узнается, — задыхающимся от злобы голосом вскричал Орошин.
   — Никаких тайностей у нас нет, да и быть их не может. Мы со свояком ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, — молвил Дмитрий Петрович. — А если уж вам очень хочется узнать, кому достался наш караван, так я, пожалуй, скажу — Марку Данилычу Смолокурову.
   — Черт!.. Дьявол!.. Издохнуть бы ему! — неистово вскрикнул Онисим Самойлыч, хватив изо всей мочи кулаком по столу. Схватил картуз и, надев его в комнате, кивнул головой Веденееву и вон побежал.
   — Чайку-то, Онисим Самойлыч? — сказал ему вслед Дмитрий Петрович, увидя приказчика, вошедшего с чайным прибором.
   — Ну его к черту! — крикнул взбешенный Орошин и скрылся.
   Только что проснулся Марко Данилыч, опрометью вскочил с постели и, богу не молясь, чаю не напившись, неумывкой поспешил ко вчерашним собеседникам. К первому Белянкину подъехал в косной. Тот еще не просыпался, но племянник его, увидав такого важного гостя, стремглав бросился в казенку дядю будить. Минуты через две, протирая глаза и пошатываясь спросонья, Евстрат Михайлыч стоял перед козырным тузом Гребновской пристани.
   — Здорово, дружище, — протягивая ему руку, молвил Марко Данилыч. — Спасибо за вчерашнее. Ловко сварганил, надо тебе чести приписать. Заслушался даже я, как ты пошел валять. Зато и мной вполне останешься доволен. Пойдем в казенку, потолкуем.
   Белянкин повел гостя в грязную, неприглядную казенку. Все там было невзрачно и неряшливо: у одной стены стояла неприбранная постель, на ней, весь в пуху, дубленый тулуп; у другой стены хромой на трех ножках стол и на нем давно не чищенный и совсем почти позеленевший самовар, немытые чашки, растрепанные счетные книги, засиженные мухами счеты, засохшие корки калача и решетного хлеба, порожние полуштофы и косушки; тут же и приготовленное в портомойню грязное белье. Обмахнув полой совсем почти развалившийся деревянный некрашеный стул, Белянкин просил присесть Марка Данилыча.
   Присел тот. Предложил было ему Белянкин чайку напиться, но Марко Данилыч наотрез отказался, хоть и говаривал: «От чаю, от сахару отказов у меня нет».
   — На дне тысячи подписал? — спросил он.
   — Точно так, Марко Данилыч, — отвечал Белянкин.
   — Давай.
   Замялась мелкая сошка. Сам ни слова, только вздыхает да суется из угла в угол.
   — Чего стал? Не ждать мне тебя! — нахмурив брови и повышая голос, сказал Марко Данилыч.
   — Да я, ей-богу… Марко Данилыч… не знаю… Сами изволите знать… в смерти и в животе бог волен, робко заговорил Белянкин, увидав, что Смолокуров даже побагровел от досады.
   — Что еще тут? — крикнул тот. — Деньги!.. Не задерживай!.. Много вас, надо ко всем поспеть.
   — Да помилуйте, Марко Данилыч, тут ведь весь мой наличный капитал…дрожа от робости, чуть слышно проговорил Белянкин.
   — Украду, что ль, я твои две тысчонки? — вскинулся на него Марко Данилыч. — Зажилю?.. Сегодня вечером получай товаром, а теперь — не смей задерживать!
   — В смерти и животе бог волен…— шептал Белянкин.
   — Да говори толком, чего тебе надо?.. — зарычал Марко Данилыч. Белянкин в угол со страха прижался.
   — Векселек… потому в смерти и животе…— забормотал он, а сам ровно в лихорадке трясется.
   — Дураком родился, дураком и помрешь, — грозно вскрикнул Марко Данилыч и плюнул чуть не в самого Белянкина. — Что ж, с каждым из вас к маклеру мне ездить?.. Вашего брата цела орава — одним днем со всеми не управишься… Ведь вот какие в вас душонки-то сидят… Им делаешь добро, рубль на рубль представляешь, а они: «Векселек!..» Честно, по-твоему, благородно?.. Давай бумаги да чернил, расписку напишу, а ты по ней хоть сейчас товаром получай. Яви приказчику на караване и бери с богом свою долю.
   Покорно исполнил Белянкин приказанье Марко Данилыча. Смолокуров стал писать, выговаривая вслух каждое слово:
   — Предъявителю сего… Перо-то анафемское какое! вовсе не пишет… приказа… По Костроме, что ли, в гильдии-то?
   — По Парфентьеву посаду, подати там маленько полегче, — перебирая пальцами, отвечал Белянкин.
   — Парфентьева посада… купцу… По которой гильдии пишешься?
   — По третьей, Марко Данилыч, мы ведь люди маленькие, чуть концы с концами сводим, — плаксиво проговорил Белянкин.
   — Третьей гильдии… Евстрату Михайлову, сыну… Белянкину… отпустить под собственноручную… его расписку без промедления!.. Видишь, какие тебе милости: «без промедления»… Из купленного мною от господ Меркулова и Веденеева… рыбного… каравана, следующее… Сказывай, что требуется.
   Белянкин стал говорить, а Марко Данилыч писал. Наконец, приказ был подписан, и Евстрат Михайлыч обменялся двумя тысячами на тот приказ со Смолокуровым.
   — Прощай, Евстрат Михайлыч, — сказал Марко Данилыч, выходя спешными шагами из казенки. — Разживайся с моей легкой руки! А это, брат, не похвально, что мне не доверяешь.
   Целый почти день разъезжал Марко Данилыч взад и вперед по Гребновской, а все-таки подписных денег не собрал. И Седов и Сусалин только половину отдали, а их подписки были самые крупные.
   Посчитал собранные деньги Марко Данилыч, тридцати тысяч нет. Что делать, как извернуться? В банке заложить товар, да когда-то еще из банка-то приедут его смотреть, а деньги нужны через двое суток. Поехал по должникам — шестьдесят тысяч должны были они ему выплатить, но до срока платежа еще месяц оставался. Христом богом просит, молит их, кланяется, унижается, чуть не плачет и всеми святыми заклинает поплатиться раньше срока. Пошел даже на скидки было — пять, потом десять копеек с рубля скидывал, только ради господа уплатите хоть часть…
   И рады бы должники на такую сделку идти, да ни у кого нет в сборе наличных. Пустились должники рыскать по ярманке денег искать, нашли самую малость. Ярманка была безденежная, только что начиналась, платежей никто еще не получал, свободных денег ни у кого не было. Измучился Марко Данилыч, измучились и должники его, а все-таки недоставало на расплату с зятьями Доронина.
   На другой день рано поутру подплыл Марко Данилыч к доронинскому каравану и крикнул громким голосом: — Есть ли из хозяев кто?
   — Есть, — отвечал с палубы рабочий.
   — Который?
   — Дмитрий Петрович.
   «Этот помягче будет, скорей Меркулова даст отсрочку, — подумал Марко Данилыч. — Он же, поди, не забыл, как мы в прошлом году кантовали с ним на ярманке, и ужинали, бывало, вместе, и по реке катались, разок согрешили — в театр съездили… Обласкан был он у меня… Даст, чай, вздохнуть, согласится на маленькую отсрочку!.. Ох, вынеси, господи!» — сказал он сам про себя, взлезая на палубу.
   А на барже снял шапку и три раза набожно перекрестился.
   В просторной каюте, по убранству во всем походившей на торговую контору, Веденеев встретил радушно Марко Данилыча.
   — Сколько лет, сколько зим! Как поживаете? Авдотья Марковна как в своем здоровье?
   И засыпал Марка Данилыча вопросами, усадил его в мягкое кресло, чаю подать приказал, любезен был с гостем, как нельзя больше.
   Отлегло от души у Марка Данилыча. «С этим, бог даст, сладим», — подумал он.
   — Так вы нашим покупателем стали, Марко Данилыч, — подавая стакан лянсина, с веселой улыбкой сказал Веденеев. — Да еще покупатель-от какой?.. Главный… единственный даже!..
   — Привел господь и с вами, Дмитрий Петрович, делишки завести, — потирая руки, отвечал Марко Данилыч. — Напредки просим не оставить. А я ото всей души и во всякое время желаю вашим покупателем быть… Условийца только стеснительны. Так я думаю, что, сколько ни стоит Макарьевская ярманка, таких условий на ней никогда не бывало…
   — Чем же тяжелы-то? — спросил Веденеев.
   — Как же? Помилуйте! Слыхано ль по всей нашей коммерции, чтобы две трети платежа наличными сейчас на стол выкладывать? — сказал Смолокуров.
   — А слыхано ли, Марко Данилыч, чтобы рыбу где-нибудь так дешево покупали? — молвил Веденеев.
   — Это расчет особливый, Дмитрий Петрович. В цене хозяин волен, а в торговых порядках ему воли нет, — заметил Марко Данилыч.
   — Дело добровольное: хотите берите, не хотите — просить не станем, — с улыбкой молвил Веденеев.
   — Конечно, в этом спору быть не может, — сильно нахмурясь, отозвался Марко Данилыч. — Только послушайте вы меня, Дмитрий Петрович. Жизнь моя, вы сами знаете, не коротенькая. Чего, живучи на свете, не навидался я, вот уж именно, как пословица молвится: «И в людях живал, и топор на ногу обувал, и топорищем подпоясывался». Так я, по моей старости и опытности, скажу вам, Дмитрий Петрович: старые обычаи проставлять не годится — наши отцы, деды, прадеды не глупее нас с вами были, а заведенных порядков держались крепко. С умом, значит, делали. И по писанию выходит то же. Сказано: «Горе народу, иже отеческая предания преставляет». Где, сударь Дмитрий Петрович, новизна, там и кривизна. Поверьте мне — недаром дожил я до седых волос.
   — Да нельзя же ведь, Марко Данилыч, и старым-то одним жить, — сказал Веденеев. — Времена и лета переходчивы. Что встарь бывало хорошо, то в нови зачастую никуда не годится.
   — А все-таки не след ломать старое, — молвил Марко Данилыч. — Крой новый кафтан, да к старому почаще прикидывай, а то, пожалуй, не впору сошьешь.
   Ничего на то не ответил Веденеев. Смолокуров меж тем вынул узелок из кармана, развязал его и подал пачки ассигнаций.
   — Должок припас, — сказал он. — Извольте сосчитать и расписочку, как водится.
   — Какой вы поспешный! — улыбнувшись, молвил Веденеев. — Срок-от ведь завтра еще…
   — Не опоздано, значит, — сказал Марко Данилыч, смакуя лянсин. — Чаек-от новый, видно, купили? — спросил он.
   — Где ж еще нового теперь достать? — развязывая пачки, сказал Дмитрий Петрович. — У кяхтинских дела еще не начинались. Это прошлогодний чай, а недурен; нынешний, говорят, будет поплоше, а все-таки дороже.
   Не слыхал, — промолвил Марко Данилыч и снова принялся за стакан. Веденеев продолжал деньги считать.
   — Семьдесят пять тысяч? — сказал Дмитрий Петрович, вопросительно посмотрев на Смолокурова.
   — Семьдесят пять, — подтвердил тот.
   — Двадцать пять завтра додадите?
   Постараюсь, — сказал Марко Данилыч, — Признаться, и наличности таких денег теперь при себе не имею, да не знаю, буду ли и завтра иметь, — дружески улыбаясь, прибавил он. — Теперича не то что двадцати пяти тысяч — ста рублей во всей ярманке не сыщете на самый короткий срок. Такое безденежье, что просто хоть волком вой…
   — Да, — сказал Веденеев. — Денег на ярманке в самом деле недостаточно.
   — Так я уж вам векселя принес, — кладя на стол три векселя, сказал Смолокуров. — Водопьянова на десять тысяч. Столбова на пять, Сумбатова на пять. Останные пять тысяч до спуска флагов, пожалуйста, обождите.
   Взглянул Веденеев на векселя и сказал Смолокурову:
   — Мы с Никитой Федорычем решили вести дела безо всякого кредита, на чистые. Сами не будем векселей давать и от других не станем брать. Спора нет, эти векселя надежные — и Столбов и Сумбатов люди крепкие, об Василье Васильиче Водопьянове и говорить нечего, да ведь уплата-то по их векселям после спуска флагов.
   — Да как же вы с меня-то на сто тысяч векселей получили?.. -прищурив правый глаз, спросил с усмешкой Марко Данилыч.
   — Ошиблись. В другой раз не будет этого, — сказал Веденеев. — Если б знали мы, что на другой же день, как с вами мы покончили, явится другой покупатель и все триста тысяч наличными на стол выложит, не так бы распорядились, не согласились бы отдать вам третью долю товара на векселя…
   Побагровел Марко Данилыч. Спрашивает Веденеева:
   — Кто ж это был у вас?.. Триста тысяч разом на стол!.. Шутка сказать!.. При таком безденежье!.. Кует, что ли, он деньги-то?!
   — Орошин, Онисим Самойлыч, — отвечал Веденеев.
   — Так и есть, — проворчал под нос Смолокуров и, в досаде вскочив со стула, прошелся раза три взад и вперед по каюте.
   Потом остановился и, закинув руки за спину, сказал Веденееву:
   — Так как же у нас будет, Дмитрий Петрович?
   — Завтра ровно в полдни будем ждать вас с полной уплатой, — с равнодушным спокойствием отвечал Веденеев.
   — Надо обождать, Дмитрий Петрович, — перебирая пальцами, сказал Смолокуров.
   — Нельзя. На то условие. А в нем что? Извольте-ка посмотреть.
   И, вынув условие, прочел:
   — «По уплате всей суммы сполна, я, Смолокуров, немедленно вступаю во владение купленным у нас, Меркулова и Веденеева, товаром, если же паче чаяния вся сумма сполна мною, Смолокуровым, к назначенному сроку уплачена не будет, условие сие уничтожается, причем мы, Меркулов и Веденеев, повинны уплатить мне, Смолокурову, деньги с меня ими полученные немедленно за вычетом двадцати тысяч неустойки».
   Холодный пот выступил на широком, совсем побагровевшем лице Марка Данилыча. Так и растерзал бы он в ту минуту на клочки Орошина.
   — Кстати, — сказал Веденеев. — Приходили к нам на караван кой-кто из рыбников с вашими приказами насчет рыбы. Им не отпустили.
   Отчего ж так?.. — весь вспыхнувши, вскликнул Марко Данилыч. — Нешто я ста тысяч рублев вам не выдал?.. На что ж это похоже, сударь мой?..
   — А в условии-то, Марко Данилыч, что написано? — хладнокровно отвечал Веденеев раскипятившемуся Смолокурову. — Извольте-ка читать: «По уплате же всей суммы сполна, согласно сему условию, я, Смолокуров, вступаю во владение товаром». Значит, как отдадите вторые сто тысяч сполна, тогда и будете хозяином купленною вами товара, а до тех пор хозяева мы.
   — Да вам бы почтеннейший Дмитрий Петрович, ей-огу, не грешно было по-дружески со мной обойтись, — мягко и вкрадчиво заговорил Смолокуров. — Хоть попомнили бы, как мы с вами в прошлом году дружелюбно жили здесь, у Макарья. Опять же ввек не забуду я вашей милости, как вы меня от больших убытков избавили, — помните, показали и Рыбном трактире письмо из Петербурга. Завсегда помню ваше благодеяние и во всякое время желаю заслужить…
   — В деле я не один, Марко Данилыч. Со мной Никита Федорыч, — сказал Веденеев.
   Передернуло Смолокурова. Вспомнил, как хотел он в прошлом году Меркулова на тюлене разорить… Однако не смутился.
   — Вот вам расписка в семидесяти пяти тысячах рублей, а двадцать пять тысяч ожидаем завтра в полдень, сказал Дмитрий Петрович, написавши расписку и подавая ее Смолокурову.
   — А ежель не исправлюсь? — спросил Марко Данилыч.
   — Тогда будет нарушено условие. За вычетом неустойки, тогда вы сто пятьдесят пять тысяч и векселя обратно получите, а мы весь караван продадим Онисиму Самойлычу. Он и вчера вечером и сегодня чем свет присылал разведать, совсем ли мы покончили с вами, — сказал Дмитрий Петрович.
   — Так не будет милости? — сумрачно спросил Смолокуров.
   — Что за милости?.. Помилуйте, Марко Данилыч! — сказал Веденеев.
   — В таком разе просим прощенья, — сказал Смолокуров и поспешно ушел.
   Ругает мысленно Марко Данилыч Веденеева за его несговорчивость, злобится на Орошина, что того и гляди выхватит он у него из рук выгодное дело, такое, какого на Гребновской никогда еще не бывало, а пуще всего свирепеет на Седова, на Сусалина и других рыбников, что не дали ему столько денег, на сколько подписались. Не правит и себя Марко Данилыч, досадует и на себя, сам с собой рассуждая. «Как это я обмишурился?.. На такое условие согласился. Заживо гроб себе сколотил… отдал себя своей волей недругам… Конечно — не уганешь (Вместо „угадаешь“.), где упадешь, где потонешь, на всяк час ума не напасешься, а все-таки обидно… Молокососы, слетышки старого воробья объехали!.. Видно, стар становлюсь… Одурел годами — пустобородые мальчишки травленого волка загнали в тенёта».
   А тут как нарочно Седов. Пищит Иван Ермолаич на всю Гребновскую, обманщиком, мошенником Марка Данилыча обзывает.
   — Чужой товар облыжно за свой выдавать!.. Обманом денежки вытягивать из нас!.. Вот твой приказ! — смеются только над ним. Бери его, а деньги назад подавай, не то в полицию.
   Сусалин тоже подходит, ругается, в драку лезет даже. И другие рыбники сбираются и все с яростью кидаются на Марка Данилыча. Один Белянкин стоит одаль. Сам ни слова, а слезы дрожат на ресницах: «Пропали кровные, годами нажитые денежки!» Такую горькую думу он думает.
   Закричал во всю мочь Марко Данилыч на рыбников:
   — Эй вы, остолопы!.. Черти этакие!.. Дичь необразованная!.. Чего попусту горла-то дерете? Слушай, что хочу говорить!
   Полюбились ли, не полюбились ли рыбникам такие речи Марка Данилыча, их надо спросить, но своего он добился. Без ругани, без крика, без шума выслушали его рыбники. А сказал он им вот что: