Страница:
Задумалась Дуня. После недолгого молчанья Аграфена Петровна сказала ей:
— Теперь он чуть не каждый день у Колышкиных. Приедем в город, увидишься с ним. Поговори поласковей. Сдается мне, что дело кончится добром.
Не ответила Дуня, но с тех пор Петр Степаныч не сходил у нее с ума. И все-то представлялся он ей таким скорбным, печальным и плачущим, каким видела его в грезах в луповицком палисаднике. Раздумывает она, как-то встретится с ним, как-то он заговорит, что надо будет ей отвечать ему. С ненавистью вспоминает Марью Ивановну, что воспользовалась душевной ее тревогой и, увлекши в свою веру, разлучила с ним на долгое время. Про Фленушку и про поездку Самоквасова в Комаров и помина нет.
Пришел Покров девкам головы крыть (С Покрова (1-го октября) начинаются по деревням свадьбы. После венчания молодой расчесывают косу и кроют голову повойником.) — наступило первое зазимье, конец, хороводам, почин вечерним посиделкам. Патап Максимыч уладил все дела — караульщики были наняты, а Герасим Силыч согласился домовничать. Через недолгое время после Покрова пришлись сорочины. Справивши их, Патап Максимыч с Аграфеной Петровной, с Дуней и Дарьей Сергевной поехали за Волгу. На перепутье остановились у Колышкиных.
И Сергей Андреич и Марфа Михайловна рады были знакомству с Дуней, приняли ее с задушевным радушьем и не знали, как угодить ей. Особенно ласкова была с ней Марфа Михайловна — сиротство молодой девушки внушало ей теплое, сердечное к ней участье. Не заставил долго ждать себя и Петр Степаныч.
Вошел он в комнату, где сидели и гости и хозяева. Со всеми поздоровавшись, низко поклонился он Дуне и весь побледнел. Сам ни словечка, стоит перед нею как вкопанный. Дуня слегка ему поклонилась и зарделась как маков цвет. Постоял перед ней Самоквасов, робко, скорбно и страстно поглядел на нее, потом отошел в сторону и вступил в общий разговор. Аграфена Петровна улучила минуту и прошептала ему несколько слов. Немного погодя сказала она Дуне:
— Пойдем в те комнаты, надо мне на ребяток моих посмотреть, не расшалились ли; да и спать уж пора их укладывать.
Медленно встала Дуня и пошла за подругой. Посмотрели они на детей; те играли с детьми Колышкина и держали себя хорошо. После того Аграфена Петровна пошла с Дуней в гостиную. Сели они там.
— Ну что? — спросила едва слышно Аграфена Петровна. Не отвечала Дуня.
— Что ж молчишь? говори!
— Жалким таким он мне показался, — немного помедливши, проговорила Дуня.
— Чем же жалок-то? — с улыбкой спросила Аграфена Петровна.
— Так, — пальцами перебирая оборку платья, тихонько ответила Дуня.
— А ты путем говори, — вскликнула Аграфена Петровна. — Мы ведь здесь одни, никто не услышит.
— Жалкий такой он, тоскливый…— промолвила Дуня.
— По тебе тоскует, оттого и жалок, — сказала Аграфена Петровна.
В это самое время робкими, неровными шагами вошел в гостиную Петр Степаныч и стал у притолоки. Назад идти не хочется, подойти смелости нет.
— Подите-ка сюда, Петр Степаныч, подойдите к нам поближе, — улыбнувшись весело, молвила ему Аграфена Петровна. Тихой поступью подошел к ней Самоквасов.
— Винитесь, в чем согрубили, — сказала Аграфена Петровна.
— Глаз не смею поднять…— задыхающимся, дрожащим голосом промолвил Самоквасов. — Глупость была моя, и теперь должен за нее век свой мучиться да каяться.
— Что ж такое вы сделали?.. Я что-то не помню, — вся разгоревшись, промолвила Дуня.
— А уехал-то тогда. В прошлом-то году… Не сказавшись, не простившись, уехал…— сказал Петр Степаныч.
— Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там живете, куда вздумали, туда и поехали, никто вас не держит, — проговорила Дуня. — Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно времени прошло, когда мне сказали о вашем отъезде; а то и не знала я, что вы уехали. Да и с какой стати стала бы я сердиться на вас?
— Авдотья Марковна, Авдотья Марковна! Раздираете вы душу мою! — вскликнул Самоквасов. — Сам теперь не знаю, радоваться вашим словам иль навеки отчаяться в счастье и радости.
Дуня сгорела вся, не может ничего сказать в ответ Петру Степанычу. Но потом эти слова его во всю жизнь забыть не могла.
Немного оправясь от смущенья, повела она речь о постороннем.
— Что ваш раздел? — спросила она.
— Покончил, судом порешили нас, — отвечал Самоквасов. — Прежде невеликую часть из дедушкина капитала у дяди просил я, а он заартачился, не хотел и медной полушки давать. Делать нечего — я к суду. И присудили мне целую половину всего именья — двести тысяч чистыми получил и тотчас же уехал из Казани — не жить бы только с дядей в одном городе. Здесь решился домик себе купить и каким-нибудь делом заняться. А не найду здесь счастья, в Москву уеду, либо в Питер, а не то и дальше куда-нибудь… Двухсот тысяч на жизнь хватит, а жить мне недолго. Без счастья на свете я не жилец.
— Ну, будет вам, Петр Степаныч, — сказала Аграфена Петровна. — Мировую сейчас, хоть ссоры меж вами и не было. Так ли, Дунюшка?
— Какая же ссора? — молвила Дуня, обращаясь к подруге. — И в прошлом году и до сих пор я Петра Степаныча вовсе почти и не знала; ни я перед ним, ни он передо мной ни в чем не виноваты. В Комаров-от уехали вы тогда, так мне-то какое дело было до того? Петр Степаныч вольный казак — куда воля тянет, туда ему и дорога.
— Ну, будет, пойдемте, не то придет сюда кто-нибудь, — сказала Аграфена Петровна. — Ступайте прежде вы, Петр Степаныч, мы за вами.
Послушно, ни слова не сказавши, вышел Самоквасов. Когда ушел он, Аграфена Петровна тихонько сказала Дуне:
— На первый раз пока довольно. А приметила ль ты, какой он робкий был перед тобой, — молвила Аграфена Петровна. — Тебе словечка о том не промолвил, а мне на этом самом месте говорил, что ежель ты его оттолкнешь, так он на себя руки наложит. Попомни это, Дунюшка… Ежели он над собой в самом деле что-нибудь сделает, это всю твою жизнь будет камнем лежать на душе твоей… А любит тебя, сама видишь, что любит. Однако ж пойдем.
И пошли из гостиной в столовую, где и хозяева и гости сидели.
Патап Максимыч дня четыре прожил у Колышкиных, и каждый день с утра до ночи тут бывал Самоквасов. Дуня помаленьку стала с ним разговаривать, а он перестал робеть. Зорко поглядывала на них Аграфена Петровна и нарадоваться не могла, заметив однажды, что Дуня с Петром Степанычем шутят и чему-то смеются.
Перед отъездом Аграфена Петровна сказала Самоквасову, чтобы дён через десять приезжал он к ней в Вихорево.
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
Не заставил себя ждать Петр Степаныч, на десятый день, как назначила ему Аграфена Петровна, он как снег на голову. Дуня была довольна его приездом, хоть ничем того и не выказала. Но от Груни не укрылись ни ее радость, ни ее оживленье.
— Рада гостю? — спросила она Дуню вечером, когда осталась вдвоем с ней. Дуня поалела, но ничего не ответила.
— По глазам вижу, что радехонька. Меня не проведешь, — улыбаясь и пристально глядя на Дуню, сказала Аграфена Петровна.
— По мне, все одно, — молвила Дуня, облегчив трепетавшую грудь глубоким вздохом.
— Разводи бобы-то! Точно я двухлетний ребенок, ничего не вижу, ничего не понимаю, — с усмешкой сказала Аграфена Петровна. — Лучше вот что скажи — неужто у тебя еще не вышли из памяти Луповицы, неужели в самом деле обрекла ты себя на девичество?
— Про Луповицы не хочу и вспоминать. Если б можно было совсем позабыть их, была бы тому радехонька, — с живостью вскликнула Дуня.
— Только замужем совсем про них забудешь, — сказала Аграфена Петровна.
— Это почему? — спросила Дуня.
— Да уж так, — ответила Аграфена Петровна. — Не тем будет голова занята. Думы о муже, заботы о детях, домашние хлопоты по хозяйству изведут вон из памяти воспоминанья о Луповицах. И не вспомнишь про тамошних людей. А замуж тебе пора. Теперь то возьми: теперь у тебя большие достатки, как ты с ними управишься? Правда, тятенька Патап Максимыч вступился в твое сиротство, но все ж он тебе чужанин, а сродников нет у тебя ни души: да тятенька и в отлучках часто бывает, и лета его уж такие, что — сохрани бог, от слова не сделается — и с ним то же может приключиться, что с твоим покойником. На дядю надеешься? Так выйдет ли он из полону, нет ли, одному богу известно. А ежель и выйдет, что за делец будет?
Столько годов проживши в рабстве у бусурман, не то что от наших дел отстал, а пожалуй, и по-русски-то говорить разучился. К тому ж и он уж человек не молодой, и к нему старость подошла. Он же не только тебя никогда не видывал, а даже не знает, что и на свете-то ты есть. Как ему сберечь твое добро, не зная русских порядков? Правду ль я говорю?
— Конечно, правду, — поникнув разгоревшимся личиком, сказала Дуня.
— Иное дело — замужество, — продолжала Аграфена Петровна. — Хоть худ муженек, да за мужниной головой не будешь сиротой; жена мужу всего на свете дороже.
Не отвечала Дуня, крепко призадумалась над речами друга сердечного и противного слова не могла ей сказать.
— А что, Дунюшка, пошла бы ты за Петра Степаныча, если б он к тебе присватался? — спросила вдруг у ней Аграфена Петровна. Слезы выступили у Дуни.
— Не знаю, — она молвила.
— Его-то знаешь, — подхватила Аграфена Петровна. — И то знаешь, что он по тебе без ума. Сам он мне о том сказывал и просил меня поговорить с тобой насчет этого… Сам не смеет. Прежде был отважный, удалой, а теперь тише забитого ребенка.
Молчала Дуня, но Аграфена Петровна по-прежнему приставала к ней:
— Скажи, Дунюшка, скажи, моя милая. Ежели хочешь, словечка ему не вымолвлю. Пошла бы ты за него али нет?
По-прежнему Дуня ни слова.
— Не сионская ли горница тревожит тебя?.. Не об ней ли вспоминаешь? Не хочешь ли сдержать обещание вечного девичества, что обманом взяли с тебя? — сказала Аграфена Петровна. Встрепенулась Дуня при этих словах.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не поминай ты мне про них, не мути моего сердца, богом прошу тебя… Они жизнь мою отравили, им, как теперь вижу, хотелось только деньгами моими завладеть, все к тому было ведено. У них ведь что большие деньги, что малые — все идет в корабль.
— Да не в том дело, — прервала ее Аграфена Петровна. — Пошла ли бы ты за Петра Степаныча? Вот о чем я тебя спрашиваю… Пожалей ты его… Он, бедняжка, теперь сам не свой, от хлеба даже отбился. Мученик, как есть мученик… Что ж ты скажешь мне? Пошла бы?
Крепко прижалась Дуня лицом к плечу подруги и чуть слышно прошептала ей:
— Что ж нейти, коли есть на то воля божия… И, сказавши, громко зарыдала.
— Так я скажу ему. Поскорей бы уж делу конец… Что томить его понапрасну? — молвила Аграфена Петровна.
— Ах нет, Груня, не говори, — вскликнула Дуня. — Как это можно?
— Ежели станем молчать, ни до чего не домолчимся, — сказала Аграфена Петровна. — Непременно надо вам переговорить друг с другом, а там — что будет богу угодно.
— Ах, нет!.. Нет, ни за что на свете! У меня и слов не достанет,вскликнула Дуня.
— Так ин вот что сделаем, — сказала Аграфена Петровна. — Так и быть, хоть я еще и молода, пойду в свахи. Потолкую с ним, а потом и с тобой слажу. Ладно ли будет?..
— Не знаю. Делай как лучше, — чуть слышно прошептала Дуня.
И всю ночь после того глаз не могла сомкнуть она, думы так и путались у ней на уме. А думы те были все об одном Петре Степаныче, думы ясные и светлые. Тут вполне сознала Дуня, что она полюбила Самоквасова.
Заснула только под утро, и во сне ей виделся только он один.
Утром Аграфена Петровна передала Петру Степанычу, что Дуня не прочь за него идти. Он так обрадовался, что в ноги молодой свахе поклонился, а потом заметался по горнице.
— Так и быть, сведу вас, — сказала Аграфена Петровна, — только много с ней не говорить и долго не оставаться. Ведь это не Фленушка. Робка моя Дуня и стыдлива. Испортите дело — пеняйте на себя. Сама при вас буду — меня во всем извольте слушаться; скажу: «довольно» — уходите, скажу: «не говорите» — молчите.
Вечером, когда Дуня с Аграфеной Петровной сидели вдвоем, вошел к ним Петр Степаныч. Не видавши целый день Дуни, он низко ей поклонился, а она ответила едва заметным поклоном. Все трое молчали.
— Я, Петр Степаныч, по вашей просьбе, говорила с Дуней насчет ваших намерений, — начала Аграфена Петровна. — Вот она сама налицо, извольте спрашивать, как она думает.
Неровной, медленной поступью подошел Самоквасов к Дуне. Хочет что-то сказать, да слова с языка не сходят. Сам на себя дивится Петр Степаныч — никогда этого с ним не бывало. Нет, видно, здесь не Каменный Вражек, не Комаровский перелесок.
— Да говорите же! — вскликнула с нетерпеньем Аграфена Петровна.
Оправившись от смущенья, тихим, взволнованным голосом, склонив перед Дуней голову, сказал он:
— Ежели не противен… не откажите… явите божескую милость… Богом клянусь — мужем добрым буду, верным, хорошим.
У Дуни в глазах помутилось, лицо вспыхнуло пламенем, губы судорожно задрожали, а девственная грудь высоко и трепетно стала подниматься, потом слезы хлынули из очей. Ни слова в ответ она не сказала.
— Согласны ль будете выйти, Авдотья Марковна, за меня? — спустя немного промолвил Петр Степаныч. Дуня через силу прошептала:
— Да.
— Ну и слава богу, — радостно вскликнула Аграфена Петровна.Домолчались до доброго слова!.. Теперь, Петр Степаныч, извольте в свое место идти, а я с вашей невестой останусь. Видите, какая она — надо ей успокоиться.
— На одну минутку, — не помня себя от восторга, вскликнул Самоквасов и вынул из кармана дорогое кольцо. — Так как вас, Авдотья Марковна, Аграфена Петровна сейчас назвала моей невестой и как я сам теперь вас за невесту свою почитаю, то нижайше прошу принять этот подарочек. Дуня не брала кольца.
— Возьми, Дунюшка, — молвила Аграфена Петровна. — Так водится.
Нерешительно и робко протянула Дуня руку. Петр Степаныч положил в нее подарок.
— Теперь ступайте с богом, Петр Степаныч, оставьте нас, — промолвила Аграфена Петровна. Самоквасов молча повиновался.
На другой день рано поутру Аграфена Петровна послала нарочного с письмом к Патапу Максимычу. Она просила его как можно скорей приехать в Вихорево.Чапурин не заставил себя долго ждать — в тот же день поздним вечером сидел он с Груней в ее горнице.
— Что случилось? Зачем наспех меня требовала? — спрашивал он.
— Худого, слава богу, не случилось, а хорошенького довольно, — ответила Груня. — Так как ты, тятенька, теперь и защитник и покровитель сиротки нашей, почитаешь ее за свою дочку, так я и позвала тебя на важный совет. Самой одной с таким делом мне не справиться, потому и послала за тобой.
— В чем дело-то? — спросил Чапурин. — Что тянешь? Скорей да прямей говори.
— Видишь ли, тятенька, дней пять тому назад приехал к нам в гости Самоквасов Петр Степаныч, — молвила Аграфена Петровна. — Дуня крепко ему приглянулась.
— Это я еще у Колышкиных приметил, — сказал Патап Максимыч. — Еще что?
— А еще то, что вечор Дуня согласилась замуж идти за него, — сказала Аграфена Петровна. — Покамест об этом мы только трое знаем: жених с невестой да я. Что ты на это скажешь?
— Что сказать-то? Дело доброе, — молвил Патап Максимыч. — Девица она умная, по всему хорошая, и его из хороших людей не выкинешь. Заживут, бог даст, припеваючи. Помнишь, я еще тогда, как только помер Марко Данилыч, говорил, что при ее положении надо ей скорее замуж идти. Ведь одна как перст… Доброе дело затеяно у вас, доброе… Был он прежде забубенным ветрогоном, проказил на все руки, теперь переменился, человека узнать нельзя. А как женится, еще лучше будет.
— Присватался бы какой-нибудь негодный парень к Дунину миллиону, ну и мучься она с ним до гробовой доски. Что тут хорошего-то? А пожалуй, и такой бы хахаль навернулся, что обобрал бы ее до ниточки, да и бросил, как вон Алешка Лохматый Марью Гавриловну обобрал да бросил. Этот женится не на деньгах — у него двести тысяч в кармане. Нет, вашего дела охаять нельзя, хорошее, очень даже хорошее дело. Одобряю.
— Ты с ней, тятенька, покуда об этом не говори, — сказала Аграфена Петровна. — Не вдруг, значит, начинай. Она такая ведь пугливая да робкая. Нельзя покамест с ней много говорить насчет этого. Скажу тебе, когда можно будет.
— А с ним? — спросил Чапурин.
— С ним отчего ж не поговорить, — отвечала Аграфена Петровна, — только бы она не знала об этом. С недельку, пожалуй, надо будет обождать, покамест они привыкнут друг к другу.
— А ведь я было на усаде хотел особый дом для нее ставить; теперь, значит, не нужно? — сказал Патап Максимыч. — Когда свадьба-то?
— Об этом не заводили еще речей, да, признаться, и некогда было,отвечала Аграфена Петровна. — А по-моему бы так: до филипповок с приданым да с тем и другим не управиться нам; хоть бы тотчас после Крещенья свадьбу сыграть. Тем временем Петр Степаныч дом купит и уберет его, как надобно. Это время Дуня у меня бы аль у тебя погостила. А венчаться им в городе и лучше бы всего в единоверческой, тамошний-то венец покрепче сидит на голове. Опять же Петр Степаныч сам говорил мне, что при их достатках, ежели повенчаются они у проезжающего священника, того и гляди доносы пойдут да суды. С Дуней об этом я еще не говорила, а думаю, что и она будет не прочь обвенчаться в единоверческой.
— И распрекрасное дело, — сказал Чапурин. — Что там ни говори, попы наши да скитские келейницы, как ни расписывай они свою правоту, а правда-то на той стороне, не на нашей.
Было уж поздно, наступала полночь, яркими, мерцающими звездами было усеяно темно-синее небо. Простившись с Груней, Патап Максимыч из душных горниц пошел на улицу подышать свежим воздухом. Видит — возле дома Ивана Григорьевича сидит человек на завалинке. Высоко он держит голову и глядит на небесные светочи. Поближе подошел к нему Патап Максимыч и узнал Самоквасова.
— Наше вам почтение, — слегка приподнимая картуз, сказал Чапурин.
— Ах, здравствуйте!.. здравствуйте, Патап Максимыч, — вскочив с завалины, с живостью вскликнул Самоквасов. — Слышал, слышал я о вашем приезде, только свидеться не удалось пока.
— У Груни я посидел, — ответил Чапурин, — а теперь вышел на сон грядущий вольным воздухом подышать. А вы здесь какими судьбами?
— Да вот вздумалось у Аграфены Петровны погостить, — отвечал Петр Степаныч. Ивана-то Григорьевича дома нет, а я не знал о том. Да наша хозяюшка такая ласковая, приветливая, хлебосольная, как и сам Иван Григорьич.
— Дела, что ли, какие до него? — спросил Чапурин.
— Особенных пока не заводилось. А кой о чем надо посоветоваться. Вот я и приехал, — отвечал Петр Степаныч.
— Валеным товаром, что ли, заняться? — с усмешкой спросил Патап Максимыч.
— Валеным товаром торговать я не стану, а надо же чем-нибудь заняться, — ответил Петр Степаныч.
— Так ко мне бы приехал. Побольше Ивана Григорьича видов мы видали: по какой хочешь торговле смыслим больше его, — сказал Чапурин.
— К вам-то я не посмел, — отозвался Самоквасов.
— А ты пустяков не плети, — сказал Патап Максимыч. — Сейчас с Груней говорил и знаю, зачем ты приехал. Не к ней пожаловал и не к Ивану Григорьичу, а к кому-то другому.
— Как к другому? — спросил смущенный Самоквасов.
— Невесту высватать приехал. Что ж? Невеста хорошая, — с ясной улыбкой промолвил Чапурин. — Мало таких на свете.
Примолк Петр Степаныч, молчал и Патап Максимыч. Спустя немного времени Чапурин сказал:
— Чего таиться-то? Дело задумано нехудое. Груне я так и говорил: она ведь мне все рассказала.
— Ежели Аграфена Петровна вам рассказала, так мне таиться не приходится. Да, Патап Максимыч, сдается мне, что попал я на добрую стезю.
— Справедливо. Дай бог совет да любовь, а при них и счастье придет,молвил Патап Максимыч. — Как насчет свадьбы располагаешь? Когда думаете делом-то совсем покончить?
— Хотелось бы тотчас после Крещенья, только не знаю, управимся ли,отвечал Петр Степаныч. — Домик в городе присмотрел, надо купить его да убрать как следует, запасы по хозяйству тоже надо сделать, прислугу нанять, лошадей завести, экипажи купить. Мало ль сколько дела, а на все время требуется.
— Свадьбу-то где думаете играть? — помолчав немного, спросил Патап Максимыч.
— В городе. Стану Сергея Андреича и Марфу Михайловну просить, чтоб они из своего дома невесту к венцу отпустили, — сказал Петр Степаныч.
— Та-а-к, — протянул Патап Максимыч. — Ладно придумано, лучше не надо. Завтра поутру надо будет мне с Груней покалякать, а потом повидать невесту. Хоть не родная, а все-таки не чужая. Долго ль здесь располагаешь прожить?
— Надо будет Ивана Григорьича дождаться, — ответил Петр Степаныч.
— Что ждать-то его? Не скоро воротится, до самого Николы, может, проездит, а тем временем дело-то у тебя будет ни взад, ни вперед, — сказал Чапурин. — По-моему бы, вот как: помилуйся денька три-четыре с невестой, да и поезжай за дела приниматься. Скучно станет, сюда дорога не запала, опять же и близко — хоть каждо воскресенье к невесте приезжай. Таков мой совет. Опять же и то надо сказать, что в добрых людях не водится, чтобы жених с невестой долго под одной кровлей жили. Видеться хоть каждый божий день видайтесь, а жить в доме не приходится. Осудят, а попадешь кумушкам на язычок, того наплетут, что тошно станет и слушать-то.
Тяжело вздохнул Самоквасов, но согласился с Патапом Максимычем. А уж как бы не хотелось ему разлучаться с невестой. Весь бы день с утра до вечера сидел с ней да любовался на ее голубые глаза, стройный стан а девственные перси.
— Однако, парень, не пора ли спать? Пойдем-ка, друг, опочив держать,сказал Чапурин, отходя к воротам. Самоквасов следом за ним пошел.
На другой день Патап Максимыч долго беседовал с Аграфеной Петровной. Обо всем переговорили насчет Дуниной свадьбы. Груня согласилась на все, кроме одного только.
— Как это можно отпускать под венец невесту от Сергея Андреича? — сказала она. — Конечно, дом у него большой, а все-таки всем нам не поместиться. Смекни-ка, сколько на свадьбу-то наедет гостей. Стесним только Сергея Андреича.
— Как же быть-то? — в раздумье спросил Патап Максимыч. — Ты ведь у меня разумница, скажи, как, по-твоему, это дело поглаже обладить?
— По-моему, вот бы как, — ответила Аграфена Петровна. — Нанять в городе большую, просторную квартиру на месяц либо на два и перед свадьбой туда всем переехать. Оттуда отпустим и невесту.
— Ладно-то оно ладно, — покачивая головой, сказал Чапурин. — Только по скорости вряд ли такую квартиру найдешь. Да и сдерут же за нее.
— Насчет денег нечего думать. Дуня за все заплатит, — сказала Аграфена Петровна. — А ежель подходящей квартиры в городе не найдется, в гостинице остановимся. Только зараньше надо нанять сколько надо горниц.
— И то правда, — молвил Патап Максимыч. — Теперь как насчет приданого?
— О приданом еще не говорила я с Дуней, — ответила Аграфена Петровна.Одна себе обсудила.
— Как же решила ты, разумница? Это дело бабье, я тут ни при чем. Ни советовать, ни отсоветовать не смогу, — сказал Патап Максимыч.
— Я вот как придумала, — молвила Аграфена Петровна. — Ведь Дуня станет ходить по-городскому, поэтому и я тут ни при чем; надо будет Марфу Михайловну попросить, она в этом знает толк. Съезжу к ней, попрошу, авось не откажет.
— Не откажет, об этом нечего и говорить. Что только сумеет, все сделает, — сказал Чапурин. — Она добрая, услужливая.
— Да особенных-то хлопот, кажется, ей и не будет, — сказала Аграфена Петровна. — Вон у меня в кладовой Дунины сундуки стоят, ломятся от приданого, что покойник Марко Данилыч ей заготовил. Как сбирались мы сюда, пособляла я укладываться. Чего только там нет — белья носильного и столового видимо-невидимо, и все-то новенькое, ни разу не надеванное; три шубы чернобурой лисы, одну только что привез покойник с ярманки: серебра пуда три, коли не больше, а шелковых да шерстяных материй на платья целая пропасть… Бриллиантов также множество н других разных дорогих вещей.
Марфу Михайловну не очень затруднит приданое, потому и хочу просить ее.
— Что ж?.. Дело хорошее, — молвил Патап Максимыч. — Съезди в самом деле, попроси. И от меня попроси, она самым лучшим порядком уладит все… Да что невеста не кажется?.. Неужто до сей поры нежит в постели белое тело свое?
— В светелке наверху сидит. Сейчас кликну ее. Сама еще не видала сегодня ее, — сказала Аграфена Петровна, выходя из горницы. — Только будь ты с ней, тятенька, осторожней, да опасливей, шуточки-то не больно распускай. Она такая стыдливая, совестливая. И с женихом даже стыдится словом перекинуться. Говорила я ей, что так нельзя, — не слушается.
«Прыгает, видно, девка по-козьему, а как косу-то под повойник подберут, станет ходить серой утицей, — подумал Чапурин, когда вышла из горницы Аграфена Петровна. — Девичьих прихотей не перечесть, и на девкин норов нет угодника и не бывало».
Скоро воротилась Аграфена Петровна, а вместе с ней и Дуня пришла. Была она до крайности взволнована, лицо алым румянцем подернулось, от усиленного перерывчатого дыханья высоко подымались девственные ее груди. С потупленными взорами, несмелой поступью подошла она к названному отцу и смутилась, ровно грех какой совершила, либо постыдный поступок.
— Теперь он чуть не каждый день у Колышкиных. Приедем в город, увидишься с ним. Поговори поласковей. Сдается мне, что дело кончится добром.
Не ответила Дуня, но с тех пор Петр Степаныч не сходил у нее с ума. И все-то представлялся он ей таким скорбным, печальным и плачущим, каким видела его в грезах в луповицком палисаднике. Раздумывает она, как-то встретится с ним, как-то он заговорит, что надо будет ей отвечать ему. С ненавистью вспоминает Марью Ивановну, что воспользовалась душевной ее тревогой и, увлекши в свою веру, разлучила с ним на долгое время. Про Фленушку и про поездку Самоквасова в Комаров и помина нет.
Пришел Покров девкам головы крыть (С Покрова (1-го октября) начинаются по деревням свадьбы. После венчания молодой расчесывают косу и кроют голову повойником.) — наступило первое зазимье, конец, хороводам, почин вечерним посиделкам. Патап Максимыч уладил все дела — караульщики были наняты, а Герасим Силыч согласился домовничать. Через недолгое время после Покрова пришлись сорочины. Справивши их, Патап Максимыч с Аграфеной Петровной, с Дуней и Дарьей Сергевной поехали за Волгу. На перепутье остановились у Колышкиных.
И Сергей Андреич и Марфа Михайловна рады были знакомству с Дуней, приняли ее с задушевным радушьем и не знали, как угодить ей. Особенно ласкова была с ней Марфа Михайловна — сиротство молодой девушки внушало ей теплое, сердечное к ней участье. Не заставил долго ждать себя и Петр Степаныч.
Вошел он в комнату, где сидели и гости и хозяева. Со всеми поздоровавшись, низко поклонился он Дуне и весь побледнел. Сам ни словечка, стоит перед нею как вкопанный. Дуня слегка ему поклонилась и зарделась как маков цвет. Постоял перед ней Самоквасов, робко, скорбно и страстно поглядел на нее, потом отошел в сторону и вступил в общий разговор. Аграфена Петровна улучила минуту и прошептала ему несколько слов. Немного погодя сказала она Дуне:
— Пойдем в те комнаты, надо мне на ребяток моих посмотреть, не расшалились ли; да и спать уж пора их укладывать.
Медленно встала Дуня и пошла за подругой. Посмотрели они на детей; те играли с детьми Колышкина и держали себя хорошо. После того Аграфена Петровна пошла с Дуней в гостиную. Сели они там.
— Ну что? — спросила едва слышно Аграфена Петровна. Не отвечала Дуня.
— Что ж молчишь? говори!
— Жалким таким он мне показался, — немного помедливши, проговорила Дуня.
— Чем же жалок-то? — с улыбкой спросила Аграфена Петровна.
— Так, — пальцами перебирая оборку платья, тихонько ответила Дуня.
— А ты путем говори, — вскликнула Аграфена Петровна. — Мы ведь здесь одни, никто не услышит.
— Жалкий такой он, тоскливый…— промолвила Дуня.
— По тебе тоскует, оттого и жалок, — сказала Аграфена Петровна.
В это самое время робкими, неровными шагами вошел в гостиную Петр Степаныч и стал у притолоки. Назад идти не хочется, подойти смелости нет.
— Подите-ка сюда, Петр Степаныч, подойдите к нам поближе, — улыбнувшись весело, молвила ему Аграфена Петровна. Тихой поступью подошел к ней Самоквасов.
— Винитесь, в чем согрубили, — сказала Аграфена Петровна.
— Глаз не смею поднять…— задыхающимся, дрожащим голосом промолвил Самоквасов. — Глупость была моя, и теперь должен за нее век свой мучиться да каяться.
— Что ж такое вы сделали?.. Я что-то не помню, — вся разгоревшись, промолвила Дуня.
— А уехал-то тогда. В прошлом-то году… Не сказавшись, не простившись, уехал…— сказал Петр Степаныч.
— Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там живете, куда вздумали, туда и поехали, никто вас не держит, — проговорила Дуня. — Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно времени прошло, когда мне сказали о вашем отъезде; а то и не знала я, что вы уехали. Да и с какой стати стала бы я сердиться на вас?
— Авдотья Марковна, Авдотья Марковна! Раздираете вы душу мою! — вскликнул Самоквасов. — Сам теперь не знаю, радоваться вашим словам иль навеки отчаяться в счастье и радости.
Дуня сгорела вся, не может ничего сказать в ответ Петру Степанычу. Но потом эти слова его во всю жизнь забыть не могла.
Немного оправясь от смущенья, повела она речь о постороннем.
— Что ваш раздел? — спросила она.
— Покончил, судом порешили нас, — отвечал Самоквасов. — Прежде невеликую часть из дедушкина капитала у дяди просил я, а он заартачился, не хотел и медной полушки давать. Делать нечего — я к суду. И присудили мне целую половину всего именья — двести тысяч чистыми получил и тотчас же уехал из Казани — не жить бы только с дядей в одном городе. Здесь решился домик себе купить и каким-нибудь делом заняться. А не найду здесь счастья, в Москву уеду, либо в Питер, а не то и дальше куда-нибудь… Двухсот тысяч на жизнь хватит, а жить мне недолго. Без счастья на свете я не жилец.
— Ну, будет вам, Петр Степаныч, — сказала Аграфена Петровна. — Мировую сейчас, хоть ссоры меж вами и не было. Так ли, Дунюшка?
— Какая же ссора? — молвила Дуня, обращаясь к подруге. — И в прошлом году и до сих пор я Петра Степаныча вовсе почти и не знала; ни я перед ним, ни он передо мной ни в чем не виноваты. В Комаров-от уехали вы тогда, так мне-то какое дело было до того? Петр Степаныч вольный казак — куда воля тянет, туда ему и дорога.
— Ну, будет, пойдемте, не то придет сюда кто-нибудь, — сказала Аграфена Петровна. — Ступайте прежде вы, Петр Степаныч, мы за вами.
Послушно, ни слова не сказавши, вышел Самоквасов. Когда ушел он, Аграфена Петровна тихонько сказала Дуне:
— На первый раз пока довольно. А приметила ль ты, какой он робкий был перед тобой, — молвила Аграфена Петровна. — Тебе словечка о том не промолвил, а мне на этом самом месте говорил, что ежель ты его оттолкнешь, так он на себя руки наложит. Попомни это, Дунюшка… Ежели он над собой в самом деле что-нибудь сделает, это всю твою жизнь будет камнем лежать на душе твоей… А любит тебя, сама видишь, что любит. Однако ж пойдем.
И пошли из гостиной в столовую, где и хозяева и гости сидели.
Патап Максимыч дня четыре прожил у Колышкиных, и каждый день с утра до ночи тут бывал Самоквасов. Дуня помаленьку стала с ним разговаривать, а он перестал робеть. Зорко поглядывала на них Аграфена Петровна и нарадоваться не могла, заметив однажды, что Дуня с Петром Степанычем шутят и чему-то смеются.
Перед отъездом Аграфена Петровна сказала Самоквасову, чтобы дён через десять приезжал он к ней в Вихорево.
***
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
Не заставил себя ждать Петр Степаныч, на десятый день, как назначила ему Аграфена Петровна, он как снег на голову. Дуня была довольна его приездом, хоть ничем того и не выказала. Но от Груни не укрылись ни ее радость, ни ее оживленье.
— Рада гостю? — спросила она Дуню вечером, когда осталась вдвоем с ней. Дуня поалела, но ничего не ответила.
— По глазам вижу, что радехонька. Меня не проведешь, — улыбаясь и пристально глядя на Дуню, сказала Аграфена Петровна.
— По мне, все одно, — молвила Дуня, облегчив трепетавшую грудь глубоким вздохом.
— Разводи бобы-то! Точно я двухлетний ребенок, ничего не вижу, ничего не понимаю, — с усмешкой сказала Аграфена Петровна. — Лучше вот что скажи — неужто у тебя еще не вышли из памяти Луповицы, неужели в самом деле обрекла ты себя на девичество?
— Про Луповицы не хочу и вспоминать. Если б можно было совсем позабыть их, была бы тому радехонька, — с живостью вскликнула Дуня.
— Только замужем совсем про них забудешь, — сказала Аграфена Петровна.
— Это почему? — спросила Дуня.
— Да уж так, — ответила Аграфена Петровна. — Не тем будет голова занята. Думы о муже, заботы о детях, домашние хлопоты по хозяйству изведут вон из памяти воспоминанья о Луповицах. И не вспомнишь про тамошних людей. А замуж тебе пора. Теперь то возьми: теперь у тебя большие достатки, как ты с ними управишься? Правда, тятенька Патап Максимыч вступился в твое сиротство, но все ж он тебе чужанин, а сродников нет у тебя ни души: да тятенька и в отлучках часто бывает, и лета его уж такие, что — сохрани бог, от слова не сделается — и с ним то же может приключиться, что с твоим покойником. На дядю надеешься? Так выйдет ли он из полону, нет ли, одному богу известно. А ежель и выйдет, что за делец будет?
Столько годов проживши в рабстве у бусурман, не то что от наших дел отстал, а пожалуй, и по-русски-то говорить разучился. К тому ж и он уж человек не молодой, и к нему старость подошла. Он же не только тебя никогда не видывал, а даже не знает, что и на свете-то ты есть. Как ему сберечь твое добро, не зная русских порядков? Правду ль я говорю?
— Конечно, правду, — поникнув разгоревшимся личиком, сказала Дуня.
— Иное дело — замужество, — продолжала Аграфена Петровна. — Хоть худ муженек, да за мужниной головой не будешь сиротой; жена мужу всего на свете дороже.
Не отвечала Дуня, крепко призадумалась над речами друга сердечного и противного слова не могла ей сказать.
— А что, Дунюшка, пошла бы ты за Петра Степаныча, если б он к тебе присватался? — спросила вдруг у ней Аграфена Петровна. Слезы выступили у Дуни.
— Не знаю, — она молвила.
— Его-то знаешь, — подхватила Аграфена Петровна. — И то знаешь, что он по тебе без ума. Сам он мне о том сказывал и просил меня поговорить с тобой насчет этого… Сам не смеет. Прежде был отважный, удалой, а теперь тише забитого ребенка.
Молчала Дуня, но Аграфена Петровна по-прежнему приставала к ней:
— Скажи, Дунюшка, скажи, моя милая. Ежели хочешь, словечка ему не вымолвлю. Пошла бы ты за него али нет?
По-прежнему Дуня ни слова.
— Не сионская ли горница тревожит тебя?.. Не об ней ли вспоминаешь? Не хочешь ли сдержать обещание вечного девичества, что обманом взяли с тебя? — сказала Аграфена Петровна. Встрепенулась Дуня при этих словах.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не поминай ты мне про них, не мути моего сердца, богом прошу тебя… Они жизнь мою отравили, им, как теперь вижу, хотелось только деньгами моими завладеть, все к тому было ведено. У них ведь что большие деньги, что малые — все идет в корабль.
— Да не в том дело, — прервала ее Аграфена Петровна. — Пошла ли бы ты за Петра Степаныча? Вот о чем я тебя спрашиваю… Пожалей ты его… Он, бедняжка, теперь сам не свой, от хлеба даже отбился. Мученик, как есть мученик… Что ж ты скажешь мне? Пошла бы?
Крепко прижалась Дуня лицом к плечу подруги и чуть слышно прошептала ей:
— Что ж нейти, коли есть на то воля божия… И, сказавши, громко зарыдала.
— Так я скажу ему. Поскорей бы уж делу конец… Что томить его понапрасну? — молвила Аграфена Петровна.
— Ах нет, Груня, не говори, — вскликнула Дуня. — Как это можно?
— Ежели станем молчать, ни до чего не домолчимся, — сказала Аграфена Петровна. — Непременно надо вам переговорить друг с другом, а там — что будет богу угодно.
— Ах, нет!.. Нет, ни за что на свете! У меня и слов не достанет,вскликнула Дуня.
— Так ин вот что сделаем, — сказала Аграфена Петровна. — Так и быть, хоть я еще и молода, пойду в свахи. Потолкую с ним, а потом и с тобой слажу. Ладно ли будет?..
— Не знаю. Делай как лучше, — чуть слышно прошептала Дуня.
И всю ночь после того глаз не могла сомкнуть она, думы так и путались у ней на уме. А думы те были все об одном Петре Степаныче, думы ясные и светлые. Тут вполне сознала Дуня, что она полюбила Самоквасова.
Заснула только под утро, и во сне ей виделся только он один.
Утром Аграфена Петровна передала Петру Степанычу, что Дуня не прочь за него идти. Он так обрадовался, что в ноги молодой свахе поклонился, а потом заметался по горнице.
— Так и быть, сведу вас, — сказала Аграфена Петровна, — только много с ней не говорить и долго не оставаться. Ведь это не Фленушка. Робка моя Дуня и стыдлива. Испортите дело — пеняйте на себя. Сама при вас буду — меня во всем извольте слушаться; скажу: «довольно» — уходите, скажу: «не говорите» — молчите.
Вечером, когда Дуня с Аграфеной Петровной сидели вдвоем, вошел к ним Петр Степаныч. Не видавши целый день Дуни, он низко ей поклонился, а она ответила едва заметным поклоном. Все трое молчали.
— Я, Петр Степаныч, по вашей просьбе, говорила с Дуней насчет ваших намерений, — начала Аграфена Петровна. — Вот она сама налицо, извольте спрашивать, как она думает.
Неровной, медленной поступью подошел Самоквасов к Дуне. Хочет что-то сказать, да слова с языка не сходят. Сам на себя дивится Петр Степаныч — никогда этого с ним не бывало. Нет, видно, здесь не Каменный Вражек, не Комаровский перелесок.
— Да говорите же! — вскликнула с нетерпеньем Аграфена Петровна.
Оправившись от смущенья, тихим, взволнованным голосом, склонив перед Дуней голову, сказал он:
— Ежели не противен… не откажите… явите божескую милость… Богом клянусь — мужем добрым буду, верным, хорошим.
У Дуни в глазах помутилось, лицо вспыхнуло пламенем, губы судорожно задрожали, а девственная грудь высоко и трепетно стала подниматься, потом слезы хлынули из очей. Ни слова в ответ она не сказала.
— Согласны ль будете выйти, Авдотья Марковна, за меня? — спустя немного промолвил Петр Степаныч. Дуня через силу прошептала:
— Да.
— Ну и слава богу, — радостно вскликнула Аграфена Петровна.Домолчались до доброго слова!.. Теперь, Петр Степаныч, извольте в свое место идти, а я с вашей невестой останусь. Видите, какая она — надо ей успокоиться.
— На одну минутку, — не помня себя от восторга, вскликнул Самоквасов и вынул из кармана дорогое кольцо. — Так как вас, Авдотья Марковна, Аграфена Петровна сейчас назвала моей невестой и как я сам теперь вас за невесту свою почитаю, то нижайше прошу принять этот подарочек. Дуня не брала кольца.
— Возьми, Дунюшка, — молвила Аграфена Петровна. — Так водится.
Нерешительно и робко протянула Дуня руку. Петр Степаныч положил в нее подарок.
— Теперь ступайте с богом, Петр Степаныч, оставьте нас, — промолвила Аграфена Петровна. Самоквасов молча повиновался.
***
На другой день рано поутру Аграфена Петровна послала нарочного с письмом к Патапу Максимычу. Она просила его как можно скорей приехать в Вихорево.Чапурин не заставил себя долго ждать — в тот же день поздним вечером сидел он с Груней в ее горнице.
— Что случилось? Зачем наспех меня требовала? — спрашивал он.
— Худого, слава богу, не случилось, а хорошенького довольно, — ответила Груня. — Так как ты, тятенька, теперь и защитник и покровитель сиротки нашей, почитаешь ее за свою дочку, так я и позвала тебя на важный совет. Самой одной с таким делом мне не справиться, потому и послала за тобой.
— В чем дело-то? — спросил Чапурин. — Что тянешь? Скорей да прямей говори.
— Видишь ли, тятенька, дней пять тому назад приехал к нам в гости Самоквасов Петр Степаныч, — молвила Аграфена Петровна. — Дуня крепко ему приглянулась.
— Это я еще у Колышкиных приметил, — сказал Патап Максимыч. — Еще что?
— А еще то, что вечор Дуня согласилась замуж идти за него, — сказала Аграфена Петровна. — Покамест об этом мы только трое знаем: жених с невестой да я. Что ты на это скажешь?
— Что сказать-то? Дело доброе, — молвил Патап Максимыч. — Девица она умная, по всему хорошая, и его из хороших людей не выкинешь. Заживут, бог даст, припеваючи. Помнишь, я еще тогда, как только помер Марко Данилыч, говорил, что при ее положении надо ей скорее замуж идти. Ведь одна как перст… Доброе дело затеяно у вас, доброе… Был он прежде забубенным ветрогоном, проказил на все руки, теперь переменился, человека узнать нельзя. А как женится, еще лучше будет.
— Присватался бы какой-нибудь негодный парень к Дунину миллиону, ну и мучься она с ним до гробовой доски. Что тут хорошего-то? А пожалуй, и такой бы хахаль навернулся, что обобрал бы ее до ниточки, да и бросил, как вон Алешка Лохматый Марью Гавриловну обобрал да бросил. Этот женится не на деньгах — у него двести тысяч в кармане. Нет, вашего дела охаять нельзя, хорошее, очень даже хорошее дело. Одобряю.
— Ты с ней, тятенька, покуда об этом не говори, — сказала Аграфена Петровна. — Не вдруг, значит, начинай. Она такая ведь пугливая да робкая. Нельзя покамест с ней много говорить насчет этого. Скажу тебе, когда можно будет.
— А с ним? — спросил Чапурин.
— С ним отчего ж не поговорить, — отвечала Аграфена Петровна, — только бы она не знала об этом. С недельку, пожалуй, надо будет обождать, покамест они привыкнут друг к другу.
— А ведь я было на усаде хотел особый дом для нее ставить; теперь, значит, не нужно? — сказал Патап Максимыч. — Когда свадьба-то?
— Об этом не заводили еще речей, да, признаться, и некогда было,отвечала Аграфена Петровна. — А по-моему бы так: до филипповок с приданым да с тем и другим не управиться нам; хоть бы тотчас после Крещенья свадьбу сыграть. Тем временем Петр Степаныч дом купит и уберет его, как надобно. Это время Дуня у меня бы аль у тебя погостила. А венчаться им в городе и лучше бы всего в единоверческой, тамошний-то венец покрепче сидит на голове. Опять же Петр Степаныч сам говорил мне, что при их достатках, ежели повенчаются они у проезжающего священника, того и гляди доносы пойдут да суды. С Дуней об этом я еще не говорила, а думаю, что и она будет не прочь обвенчаться в единоверческой.
— И распрекрасное дело, — сказал Чапурин. — Что там ни говори, попы наши да скитские келейницы, как ни расписывай они свою правоту, а правда-то на той стороне, не на нашей.
Было уж поздно, наступала полночь, яркими, мерцающими звездами было усеяно темно-синее небо. Простившись с Груней, Патап Максимыч из душных горниц пошел на улицу подышать свежим воздухом. Видит — возле дома Ивана Григорьевича сидит человек на завалинке. Высоко он держит голову и глядит на небесные светочи. Поближе подошел к нему Патап Максимыч и узнал Самоквасова.
— Наше вам почтение, — слегка приподнимая картуз, сказал Чапурин.
— Ах, здравствуйте!.. здравствуйте, Патап Максимыч, — вскочив с завалины, с живостью вскликнул Самоквасов. — Слышал, слышал я о вашем приезде, только свидеться не удалось пока.
— У Груни я посидел, — ответил Чапурин, — а теперь вышел на сон грядущий вольным воздухом подышать. А вы здесь какими судьбами?
— Да вот вздумалось у Аграфены Петровны погостить, — отвечал Петр Степаныч. Ивана-то Григорьевича дома нет, а я не знал о том. Да наша хозяюшка такая ласковая, приветливая, хлебосольная, как и сам Иван Григорьич.
— Дела, что ли, какие до него? — спросил Чапурин.
— Особенных пока не заводилось. А кой о чем надо посоветоваться. Вот я и приехал, — отвечал Петр Степаныч.
— Валеным товаром, что ли, заняться? — с усмешкой спросил Патап Максимыч.
— Валеным товаром торговать я не стану, а надо же чем-нибудь заняться, — ответил Петр Степаныч.
— Так ко мне бы приехал. Побольше Ивана Григорьича видов мы видали: по какой хочешь торговле смыслим больше его, — сказал Чапурин.
— К вам-то я не посмел, — отозвался Самоквасов.
— А ты пустяков не плети, — сказал Патап Максимыч. — Сейчас с Груней говорил и знаю, зачем ты приехал. Не к ней пожаловал и не к Ивану Григорьичу, а к кому-то другому.
— Как к другому? — спросил смущенный Самоквасов.
— Невесту высватать приехал. Что ж? Невеста хорошая, — с ясной улыбкой промолвил Чапурин. — Мало таких на свете.
Примолк Петр Степаныч, молчал и Патап Максимыч. Спустя немного времени Чапурин сказал:
— Чего таиться-то? Дело задумано нехудое. Груне я так и говорил: она ведь мне все рассказала.
— Ежели Аграфена Петровна вам рассказала, так мне таиться не приходится. Да, Патап Максимыч, сдается мне, что попал я на добрую стезю.
— Справедливо. Дай бог совет да любовь, а при них и счастье придет,молвил Патап Максимыч. — Как насчет свадьбы располагаешь? Когда думаете делом-то совсем покончить?
— Хотелось бы тотчас после Крещенья, только не знаю, управимся ли,отвечал Петр Степаныч. — Домик в городе присмотрел, надо купить его да убрать как следует, запасы по хозяйству тоже надо сделать, прислугу нанять, лошадей завести, экипажи купить. Мало ль сколько дела, а на все время требуется.
— Свадьбу-то где думаете играть? — помолчав немного, спросил Патап Максимыч.
— В городе. Стану Сергея Андреича и Марфу Михайловну просить, чтоб они из своего дома невесту к венцу отпустили, — сказал Петр Степаныч.
— Та-а-к, — протянул Патап Максимыч. — Ладно придумано, лучше не надо. Завтра поутру надо будет мне с Груней покалякать, а потом повидать невесту. Хоть не родная, а все-таки не чужая. Долго ль здесь располагаешь прожить?
— Надо будет Ивана Григорьича дождаться, — ответил Петр Степаныч.
— Что ждать-то его? Не скоро воротится, до самого Николы, может, проездит, а тем временем дело-то у тебя будет ни взад, ни вперед, — сказал Чапурин. — По-моему бы, вот как: помилуйся денька три-четыре с невестой, да и поезжай за дела приниматься. Скучно станет, сюда дорога не запала, опять же и близко — хоть каждо воскресенье к невесте приезжай. Таков мой совет. Опять же и то надо сказать, что в добрых людях не водится, чтобы жених с невестой долго под одной кровлей жили. Видеться хоть каждый божий день видайтесь, а жить в доме не приходится. Осудят, а попадешь кумушкам на язычок, того наплетут, что тошно станет и слушать-то.
Тяжело вздохнул Самоквасов, но согласился с Патапом Максимычем. А уж как бы не хотелось ему разлучаться с невестой. Весь бы день с утра до вечера сидел с ней да любовался на ее голубые глаза, стройный стан а девственные перси.
— Однако, парень, не пора ли спать? Пойдем-ка, друг, опочив держать,сказал Чапурин, отходя к воротам. Самоквасов следом за ним пошел.
На другой день Патап Максимыч долго беседовал с Аграфеной Петровной. Обо всем переговорили насчет Дуниной свадьбы. Груня согласилась на все, кроме одного только.
— Как это можно отпускать под венец невесту от Сергея Андреича? — сказала она. — Конечно, дом у него большой, а все-таки всем нам не поместиться. Смекни-ка, сколько на свадьбу-то наедет гостей. Стесним только Сергея Андреича.
— Как же быть-то? — в раздумье спросил Патап Максимыч. — Ты ведь у меня разумница, скажи, как, по-твоему, это дело поглаже обладить?
— По-моему, вот бы как, — ответила Аграфена Петровна. — Нанять в городе большую, просторную квартиру на месяц либо на два и перед свадьбой туда всем переехать. Оттуда отпустим и невесту.
— Ладно-то оно ладно, — покачивая головой, сказал Чапурин. — Только по скорости вряд ли такую квартиру найдешь. Да и сдерут же за нее.
— Насчет денег нечего думать. Дуня за все заплатит, — сказала Аграфена Петровна. — А ежель подходящей квартиры в городе не найдется, в гостинице остановимся. Только зараньше надо нанять сколько надо горниц.
— И то правда, — молвил Патап Максимыч. — Теперь как насчет приданого?
— О приданом еще не говорила я с Дуней, — ответила Аграфена Петровна.Одна себе обсудила.
— Как же решила ты, разумница? Это дело бабье, я тут ни при чем. Ни советовать, ни отсоветовать не смогу, — сказал Патап Максимыч.
— Я вот как придумала, — молвила Аграфена Петровна. — Ведь Дуня станет ходить по-городскому, поэтому и я тут ни при чем; надо будет Марфу Михайловну попросить, она в этом знает толк. Съезжу к ней, попрошу, авось не откажет.
— Не откажет, об этом нечего и говорить. Что только сумеет, все сделает, — сказал Чапурин. — Она добрая, услужливая.
— Да особенных-то хлопот, кажется, ей и не будет, — сказала Аграфена Петровна. — Вон у меня в кладовой Дунины сундуки стоят, ломятся от приданого, что покойник Марко Данилыч ей заготовил. Как сбирались мы сюда, пособляла я укладываться. Чего только там нет — белья носильного и столового видимо-невидимо, и все-то новенькое, ни разу не надеванное; три шубы чернобурой лисы, одну только что привез покойник с ярманки: серебра пуда три, коли не больше, а шелковых да шерстяных материй на платья целая пропасть… Бриллиантов также множество н других разных дорогих вещей.
Марфу Михайловну не очень затруднит приданое, потому и хочу просить ее.
— Что ж?.. Дело хорошее, — молвил Патап Максимыч. — Съезди в самом деле, попроси. И от меня попроси, она самым лучшим порядком уладит все… Да что невеста не кажется?.. Неужто до сей поры нежит в постели белое тело свое?
— В светелке наверху сидит. Сейчас кликну ее. Сама еще не видала сегодня ее, — сказала Аграфена Петровна, выходя из горницы. — Только будь ты с ней, тятенька, осторожней, да опасливей, шуточки-то не больно распускай. Она такая стыдливая, совестливая. И с женихом даже стыдится словом перекинуться. Говорила я ей, что так нельзя, — не слушается.
«Прыгает, видно, девка по-козьему, а как косу-то под повойник подберут, станет ходить серой утицей, — подумал Чапурин, когда вышла из горницы Аграфена Петровна. — Девичьих прихотей не перечесть, и на девкин норов нет угодника и не бывало».
***
Скоро воротилась Аграфена Петровна, а вместе с ней и Дуня пришла. Была она до крайности взволнована, лицо алым румянцем подернулось, от усиленного перерывчатого дыханья высоко подымались девственные ее груди. С потупленными взорами, несмелой поступью подошла она к названному отцу и смутилась, ровно грех какой совершила, либо постыдный поступок.