Страница:
Но несмотря на весь свой опыт, который кричал ему, что этот выстрел – чистая случайность, наблюдая за выражением лица егеря, когда тот стрелял, Полковник с абсолютной уверенностью мог сказать, что удача к этому выстрелу не имеет никакого отношения.
2
3
2
– Мистер Эшер, весьма любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда. Я просто очень благодарен вам, что вы тратите на меня свое драгоценное время. – Пожимая руку Роджеру Эшеру, Министр тепло улыбнулся.
Он надеялся, что не переусердствовал. У него была склонность особенно приветливо здороваться с людьми, которых он не любил. Однажды один из его друзей указал ему на это. Он очень разозлился, однако понимая, что это правда, с тех пор был более осторожен. К счастью, он обладал достаточным личным обаянием, чтобы исключить всякие подозрения: лишь немногие смогли перед ним устоять. Обаяние как раз и являлось одним из факторов, внесших свою лепту в его успешную карьеру политика.
Министр с неприязнью изучал лицо Эшера, однако за дружеской улыбкой не просматривалось и намека на его истинные чувства. Он понял, что зря беспокоится. Роджер Эшер привык к лести. По сути, он редко сталкивался с чем-либо иным – казалось, он ждет похвал и раболепия как чего-то само собой разумеющегося. Так случается с теми, предположил Министр, кто постоянно окружает себя подхалимами и подпевалами.
– Весьма рад встрече, Министр, – прогудел Эшер.
Министр вежливо указал на огромное удобное кресло. Эшер развалился на кожаной обивке, которая жалобно вздохнула под его гулливеровскими формами. Министр заметил, что Эшер вспотел. У него не укладывалось в сознании, как может человек довести себя до подобного состояния – нездоровый вид, огромный лишний вес, магнат являл собой живой памятник чрезмерным излишествам.
– Стакан лимонада? Домашнего. Я нахожу этот напиток бодрящим.
– Будет очень любезно с вашей стороны.
Министр налил лимонад. Он уселся на стуле напротив Эшера и наблюдал, как огромный мужчина жадно припал к стакану. Министру стало любопытно – то ли грубые манеры помогли Эшеру сколотить свое громадное состояние, то ли состояние, когда оно есть, делает хорошие манеры необязательными? Вопрос, конечно, интересный. Наверняка Эшер лишь на словах следовал общепринятым нормам поведения. Его внешний облик соответствовал мировоззрению, и, вероятно, магната больше не заботило мнение людей о его личных привычках – если только какие-то мнения вообще его волновали. И все же не приходилось сомневаться, что Эшер с упоением дает консультации министрам и охотно общается накоротке с людьми, облеченными властью. Он принял приглашение приехать на встречу с почти неприличной поспешностью.
– Надеюсь, долетели с удобствами? – Министр проявлял мнимую заботливость.
Он знал, что Эшер прибыл из Нью-Йорка на собственном реактивном «Гольфстриме IV», который был пышно обустроен согласно личным сомнительным вкусам хозяина. Претенциозно – да, но вряд ли неудобно.
– Спасибо, вполне удовлетворительно, – ответил Эшер, – хотя не могу сказать, что полеты доставляют мне особенное удовольствие. Меня это как-то не слишком волнует.
Он сделал еще один глоток лимонада и отставил стакан. Шутки кончились, Министр мельком глянул на свои ногти и заговорил:
– У правительства возникла довольно щекотливая проблема… – Он сделал паузу, как если бы подыскивал слова.
Министр в точности знал, что он скажет дальше, но хотел произвести впечатление, что находится в легком замешательстве. Он знал, что обладает искусством правильно вести себя с людьми. Вопрос упирался лишь в правильность подхода к индивидууму. Министр ни на секунду не заблуждался в том, что этот человек – просто-напросто неотесанный чурбан. Эшер был исключительно удачлив – он был расчетливым и коварным махинатором.
Что ж, можем сыграть на пару, подумал Министр. Самому ему пришлось проявить недюжинное искусство, чтобы удержаться во время радикальных перемен в политике в 80-е годы. Его привилегированное происхождение и образование уже не предопределяли продвижение вверх, как это было бы в старые времена. Старинная фамилия, Итон, Оксфорд… сегодня подобное воспитание считалось несколько архаичным и на это вежливо намекали. Министр исключил всякое упоминание об этих моментах и остался невредим. Теперь, при новом лидере, обозначился более гибкий и умеренный подход в делах. Это устраивало Министра, который предпочитал безудержному нахальству тонкость и умеренность. Он надеялся, что предстоящие весной 1992 года выборы закрепят этот новый подход уже официально.
– Речь пойдет о деле, которое вызвало у правительства некоторые трудности, – продолжал он. – В настоящее время мы обеспокоены вопросом их устранения и считаем, что вы способны дать нам какой-то совет или высказать какие-то соображения по поводу мер, которые мы могли бы предпринять. – Министр знал, что Эшеру будет приятно услышать что-то в этом роде. Он взглянул на лицо магната и увидел на нем исключительное внимание. – Дело несколько деликатное, – наконец признался Министр, стараясь выказать еще большее замешательство.
– Вы оказываете мне честь, Министр, полагая, что я мог бы вам помочь, – начал Эшер. – Естественно, я с превеликим желанием окажу вам помощь. Сочту за честь, – повторил он.
Следовало сказать не «сочту за честь», а «весьма польщен», отметил про себя Министр. Просто магнат не видел тут разницы. Однако должен был отметить фразу «дело несколько деликатное». Эшер был не дурак и великолепно понимал, что фраза неизбежно означает, что дело является исключительно неделикатным. Что ж, пока все идет нормально, подумал Министр. Как он и ожидал, Эшер отнюдь не запротестовал при мысли, что его самого могут втянуть в предположительно сомнительные дела. Чтобы просто обезопасить себя, нужно убедиться, что человек его полностью понимает.
– Мы пришли к вынужденному заключению, что теперь это дело требует самых решительных действий, – сказал Министр.
На лице Эшера по-прежнему отсутствовали какие-либо признаки смятения или тревоги. Не может же он быть таким тупым, подумал Министр, значит, ему все ясно. Магнат понимающе кивал головой. Похоже, все будет даже легче, чем он предполагал. Министр решил обронить еще несколько тщательно выбранных фраз. Он чуть было не растерялся от того, что лишается удовольствия искусно пофехтовать словами с этим человеком.
– Это проблема личностного характера, – произнес он и снова сделал паузу, чтобы смысл замечания дошел до собеседника.
Прямолинейный ответ Эшера заставил его вздрогнуть.
– Должно быть, есть немало личностей, существование которых представляет проблему для правительства. Насколько велика часть проблемы, создаваемая данной личностью? – Эшер грузно наклонился за лимонадом. – Хм-м, очень вкусно. Надо будет сказать моим людям, чтобы приготовили мне такой же. Полагаю, – продолжил он, – дело не сводится лишь к пустяковому неудобству?
– Насколько я понимаю, – заключил Министр, с трудом сохраняя невозмутимость, – больше нет нужды ходить вокруг да около предмета обсуждения. Я всегда восхищался вашей проницательностью, чего не могу сказать обо всех остальных, с кем мне приходится общаться.
Боже праведный, подумал Министр, ведь он же еще и кивает головой, он согласен!
– Наверно, будет лучше всего перейти мне прямо к делу.
Пятнадцатью минутами позже двое мужчин завершили свои переговоры и встали. Министр тепло пожал руку Эшера и рассыпался в благодарностях за содействие, которое тот обещал оказать. Встреча не могла пройти лучше. Эшер согласился все уладить. Сохранится видимость, что правительство тут ни при чем. Все будет… этот ужасный английский? Да – «обрубить концы».
Когда магнат ушел, Министр, закрыв за ним дверь кабинета, прислонился к ней спиной. У него чуть было не закружилась голова при мысли о том, как все оказалось по-детски просто.
Он надеялся, что не переусердствовал. У него была склонность особенно приветливо здороваться с людьми, которых он не любил. Однажды один из его друзей указал ему на это. Он очень разозлился, однако понимая, что это правда, с тех пор был более осторожен. К счастью, он обладал достаточным личным обаянием, чтобы исключить всякие подозрения: лишь немногие смогли перед ним устоять. Обаяние как раз и являлось одним из факторов, внесших свою лепту в его успешную карьеру политика.
Министр с неприязнью изучал лицо Эшера, однако за дружеской улыбкой не просматривалось и намека на его истинные чувства. Он понял, что зря беспокоится. Роджер Эшер привык к лести. По сути, он редко сталкивался с чем-либо иным – казалось, он ждет похвал и раболепия как чего-то само собой разумеющегося. Так случается с теми, предположил Министр, кто постоянно окружает себя подхалимами и подпевалами.
– Весьма рад встрече, Министр, – прогудел Эшер.
Министр вежливо указал на огромное удобное кресло. Эшер развалился на кожаной обивке, которая жалобно вздохнула под его гулливеровскими формами. Министр заметил, что Эшер вспотел. У него не укладывалось в сознании, как может человек довести себя до подобного состояния – нездоровый вид, огромный лишний вес, магнат являл собой живой памятник чрезмерным излишествам.
– Стакан лимонада? Домашнего. Я нахожу этот напиток бодрящим.
– Будет очень любезно с вашей стороны.
Министр налил лимонад. Он уселся на стуле напротив Эшера и наблюдал, как огромный мужчина жадно припал к стакану. Министру стало любопытно – то ли грубые манеры помогли Эшеру сколотить свое громадное состояние, то ли состояние, когда оно есть, делает хорошие манеры необязательными? Вопрос, конечно, интересный. Наверняка Эшер лишь на словах следовал общепринятым нормам поведения. Его внешний облик соответствовал мировоззрению, и, вероятно, магната больше не заботило мнение людей о его личных привычках – если только какие-то мнения вообще его волновали. И все же не приходилось сомневаться, что Эшер с упоением дает консультации министрам и охотно общается накоротке с людьми, облеченными властью. Он принял приглашение приехать на встречу с почти неприличной поспешностью.
– Надеюсь, долетели с удобствами? – Министр проявлял мнимую заботливость.
Он знал, что Эшер прибыл из Нью-Йорка на собственном реактивном «Гольфстриме IV», который был пышно обустроен согласно личным сомнительным вкусам хозяина. Претенциозно – да, но вряд ли неудобно.
– Спасибо, вполне удовлетворительно, – ответил Эшер, – хотя не могу сказать, что полеты доставляют мне особенное удовольствие. Меня это как-то не слишком волнует.
Он сделал еще один глоток лимонада и отставил стакан. Шутки кончились, Министр мельком глянул на свои ногти и заговорил:
– У правительства возникла довольно щекотливая проблема… – Он сделал паузу, как если бы подыскивал слова.
Министр в точности знал, что он скажет дальше, но хотел произвести впечатление, что находится в легком замешательстве. Он знал, что обладает искусством правильно вести себя с людьми. Вопрос упирался лишь в правильность подхода к индивидууму. Министр ни на секунду не заблуждался в том, что этот человек – просто-напросто неотесанный чурбан. Эшер был исключительно удачлив – он был расчетливым и коварным махинатором.
Что ж, можем сыграть на пару, подумал Министр. Самому ему пришлось проявить недюжинное искусство, чтобы удержаться во время радикальных перемен в политике в 80-е годы. Его привилегированное происхождение и образование уже не предопределяли продвижение вверх, как это было бы в старые времена. Старинная фамилия, Итон, Оксфорд… сегодня подобное воспитание считалось несколько архаичным и на это вежливо намекали. Министр исключил всякое упоминание об этих моментах и остался невредим. Теперь, при новом лидере, обозначился более гибкий и умеренный подход в делах. Это устраивало Министра, который предпочитал безудержному нахальству тонкость и умеренность. Он надеялся, что предстоящие весной 1992 года выборы закрепят этот новый подход уже официально.
– Речь пойдет о деле, которое вызвало у правительства некоторые трудности, – продолжал он. – В настоящее время мы обеспокоены вопросом их устранения и считаем, что вы способны дать нам какой-то совет или высказать какие-то соображения по поводу мер, которые мы могли бы предпринять. – Министр знал, что Эшеру будет приятно услышать что-то в этом роде. Он взглянул на лицо магната и увидел на нем исключительное внимание. – Дело несколько деликатное, – наконец признался Министр, стараясь выказать еще большее замешательство.
– Вы оказываете мне честь, Министр, полагая, что я мог бы вам помочь, – начал Эшер. – Естественно, я с превеликим желанием окажу вам помощь. Сочту за честь, – повторил он.
Следовало сказать не «сочту за честь», а «весьма польщен», отметил про себя Министр. Просто магнат не видел тут разницы. Однако должен был отметить фразу «дело несколько деликатное». Эшер был не дурак и великолепно понимал, что фраза неизбежно означает, что дело является исключительно неделикатным. Что ж, пока все идет нормально, подумал Министр. Как он и ожидал, Эшер отнюдь не запротестовал при мысли, что его самого могут втянуть в предположительно сомнительные дела. Чтобы просто обезопасить себя, нужно убедиться, что человек его полностью понимает.
– Мы пришли к вынужденному заключению, что теперь это дело требует самых решительных действий, – сказал Министр.
На лице Эшера по-прежнему отсутствовали какие-либо признаки смятения или тревоги. Не может же он быть таким тупым, подумал Министр, значит, ему все ясно. Магнат понимающе кивал головой. Похоже, все будет даже легче, чем он предполагал. Министр решил обронить еще несколько тщательно выбранных фраз. Он чуть было не растерялся от того, что лишается удовольствия искусно пофехтовать словами с этим человеком.
– Это проблема личностного характера, – произнес он и снова сделал паузу, чтобы смысл замечания дошел до собеседника.
Прямолинейный ответ Эшера заставил его вздрогнуть.
– Должно быть, есть немало личностей, существование которых представляет проблему для правительства. Насколько велика часть проблемы, создаваемая данной личностью? – Эшер грузно наклонился за лимонадом. – Хм-м, очень вкусно. Надо будет сказать моим людям, чтобы приготовили мне такой же. Полагаю, – продолжил он, – дело не сводится лишь к пустяковому неудобству?
– Насколько я понимаю, – заключил Министр, с трудом сохраняя невозмутимость, – больше нет нужды ходить вокруг да около предмета обсуждения. Я всегда восхищался вашей проницательностью, чего не могу сказать обо всех остальных, с кем мне приходится общаться.
Боже праведный, подумал Министр, ведь он же еще и кивает головой, он согласен!
– Наверно, будет лучше всего перейти мне прямо к делу.
Пятнадцатью минутами позже двое мужчин завершили свои переговоры и встали. Министр тепло пожал руку Эшера и рассыпался в благодарностях за содействие, которое тот обещал оказать. Встреча не могла пройти лучше. Эшер согласился все уладить. Сохранится видимость, что правительство тут ни при чем. Все будет… этот ужасный английский? Да – «обрубить концы».
Когда магнат ушел, Министр, закрыв за ним дверь кабинета, прислонился к ней спиной. У него чуть было не закружилась голова при мысли о том, как все оказалось по-детски просто.
3
Сэр Питер Дартингтон был заинтригован полученным приглашением. Заинтригован и, он должен был признаться себе, в какой-то мере польщен и возбужден. Конечно же, респектабельному бизнесмену вроде него возбуждение не к лицу. Пришлось себе об этом напомнить. Дартингтон придавал огромное значение собственной респектабельности – репутация далась ему тяжким трудом, и он был неимоверно горд своими достижениями.
Да, подумал он, его жизнь сплошь состояла из работы, на которой было совсем немудрено сломать шею. В самом буквальном смысле. Он никогда не уставал рассказывать о своем скромном происхождении, о травме, изменившей его жизнь и о превращении отцовской компании «Дартингтон констракшн лимитед» в «Даркон интернэшонал пи-эл-си». [3]Он знал, что легенда впечатляет и не сомневался в том, каким вдохновляющим примером она послужила для множества людей, которые поверили в то, что с помощью целеустремленности и напряженного труда преуспеть, подобно ему самому, способен каждый.
Вдохновляющий пример – сколько раз он слышал этот эпитет в собственный адрес в разных выступлениях? Десятки, если не сотни. И в ответной речи он всегда пользовался одной и той же шуткой:
– Полагаю, – говорил он, – вы могли бы назвать меня доотделанным потомственным строителем и в прямом и в переносном смысле. «Доотделка» – строительный термин, используемый обычно, когда речь идет о наложении последних штрихов после того, как собственно строительство уже завершено. Шпаклевка маленьких трещин, штукатурка, ну и тому подобное. Если хотите – приукрашивание. Что ж, могу вам сказать, что после несчастного случая, приключившегося со мной много лет назад, трещин, требующих ремонта, хватало, и я был оштукатурен почти с ног до головы. Однако вопрос, стал ли я в результате этого краше, вызывает некоторые сомнения.
Эти слова неизменно вызывали смех.
Дартингтон от природы был хорошим оратором, но он никогда не пытался скрывать свой сильный провинциальный акцент и редко шел на поводу у бытующего мнения о преуспевающем бизнесмене. Конечно, на какие-то уступки идти приходилось. Дартингтон рано понял, что в строительных игрищах для того, чтобы иметь хоть какой-то шанс на успех, нужно быть в определенной степени жестоким. Поначалу ему это не нравилось, но очень скоро он обнаружил, что способность принимать жесткие решения пришла к нему естественным образом. Однако он заботился о том, чтобы не снискать соответствующей репутации, и ему удавалось скрывать свое честолюбие за внешним отсутствием высокомерия и непритязательностью. Редко кто подставлял его по-крупному, а те, кто это делал, очень скоро обнаруживали, что он представляет собой на самом деле, и сильно сожалели о содеянном. Остальные встречали его по одежке. К Дартингтону относились с симпатией, и эта симпатия была всеобщей. Приглашений в гости и на деловые мероприятия он получал больше, чем мог принять.
Но не принять данное приглашение было просто нельзя.
– Мистер Роджер Эшер надеется, что вы, возможно, согласитесь провести уик-энд на борту «Принцессы Шахерезады», близ города Канны. – Личный секретарь Эшера продолжала объяснять, что, если сэр Питер найдет предложение приемлемым – в голосе женщины звучала абсолютная уверенность, что он найдет, – то для полета в Канны и обратно в его распоряжение будет предоставлен личный реактивный самолет мистера Эшера, а в аэропорту будет ожидать машина, чтобы доставить его на побережье.
Дартингтон был застигнут врасплох и на мгновение потерял дар речи. Конечно же, он слышал об Эшере – кто же о нем не слышал, – но никогда с ним не встречался. Он что-то промямлил насчет необходимости справиться о назначенных встречах и спешно вызвал своего личного секретаря. Уик-энд оказался и впрямь свободным: жена собиралась отправиться в очередную поездку на свою любимую летнюю виллу, а перспектива оставаться дома и сидеть там сиднем в одиночестве вовсе его не прельщала. Все подходило одно к одному, и Дартингтон принял приглашение.
Так что теперь он находился на этой здоровенной и чертовски безвкусной яхте и загорал на лежаке, а стюарды были готовы предупредить его малейшее желание. Дартингтон был в очередной раз удивлен тем, что на борту их с Эшером только двое – не считая, конечно, команды: целых одиннадцати человек, чтобы приглядеть за двумя пассажирами! Но это было ничто по сравнению с тем удивлением, которое он испытал, когда прошлым вечером Эшер после ужина отослал стюарда и приступил непосредственно к делу. И какому делу! У него до сих пор голова идет кругом. На редкость необычное предложение. Пит, мальчик мой, подумал про себя Дартингтон, здесь нужен будет глаз да глаз.
– Утро доброе, Питер! – Дартингтон повернул голову и увидел одетого в халат Эшера, выходящего из салона. Гигант протопал по палубе и развалился в огромном кресле. – Выпьете еще? Эндрю! – проревел он в сторону дверей в салон. – Напитки для сэра Питера и для меня!
– Доброе утро, Роджер, – ответил Дартингтон.
Он решил не упоминать, что было уже давно за полдень. Сам он всегда был ранней пташкой. А еще он не хотел больше пить – этот бедный маленький Эндрю уже три раза приносил джин с тоником, и Дартингтон едва прикоснулся к каждому из стаканов. Он подумал, что, видимо, у молодого стюарда есть строгие инструкции менять их, как только начинает таять лед.
Появился Эндрю с джином для Дартингтона и огромным бокалом апельсинового сока для Эшера, который, не произнося ни слова, тут же запрокинул его над головой. Дартингтон поблагодарил молодого человека, Эндрю улыбнулся в ответ и удалился.
– Есть какие-нибудь дальнейшие мысли по поводу того, что мы обсуждали прошлым вечером? – Эшер вытер усы, оставшиеся от апельсинового сока.
Дартингтон поднялся с лежака и направился к креслу в тени тента, на ходу взвешивая ответ.
– Уверен, вы сами понимаете, Роджер, что в вопросах вроде этого я себя чувствую несколько не в своей тарелке. Я имею в виду… я никогда не имел ничего общего с делами подобного сорта.
– Впрочем, как и я, мой милый друг, – весело заметил Эшер. – Я понимаю, что это неортодоксальный подход к делу. Но главное заключается в том, что делается это все ради национальных интересов. Я – патриот и знаю, что вы, конечно же, тоже. Это главное. Мы сделаем это, чтобы помочь своей стране.
– Я принимаю ваши заверения, Роджер. На самом деле тут не могло быть и тени сомнений. Но почему бы этим пройдохам не сделать работу самим? Я имею в виду, почему бы им не поручить военной разведке или еще кому-то, чтобы те разобрались с этим делом? Я вообще не могу понять, почему они этого до сих пор не сделали.
– Не думаю, что раскрою какие-то секреты, если сообщу вам, что они на самом деле рассматривали подобную возможность. Но тут возникает троякая проблема. Во-первых, на то, чтобы проникнуть в структуры, откуда можно будет нанести удар, потребуется долгое время на подготовку. Я полагаю, где-то больше года. Во-вторых, здесь играет свою роль не только отсутствие какой-либо гарантии успеха, но и полная неприемлемость для правительства возможного провала и последующего скандального разоблачения. Позорный провал – каким бы незначительным ни являлся при этом риск – вызвал бы неисчислимые бедствия. – Эшер выдержал паузу и сделал еще один большой глоток. – В-третьих, что, пожалуй, важнее всего, для правительств существует что-то вроде неписаного правила: никогда не преследовать конкретного человека. Они способны как угодно зверствовать в отношении целой страны, чем они зачастую и занимаются, но ни при каких условиях не могут открыто устраивать охоту за личностью. Могу вас заверить, всплыви это наружу, и даже в нашем конкретном случае разразился бы международный скандал. Полнейшая нелепость, но это так.
Стоит упомянуть несколько примеров, когда дела чуть было не обернулись против тех, кто пренебрег этим правилом. Два наиболее очевидных случая касаются действий Соединенных Штатов. – Эшер начал загибать пальцы на руке. – Первый раз – когда они домогались у Панамы выдачи мистера Норьеги и усадили его за решетку, а второй раз – когда они обрушились на этого парня Каддафи и бомбили Ливию. Оба раза было видно, что нападения носят личностный характер; оба раза они были направлены против людей, чей арест или смещение ни у кого не вызвал бы сожаления. И в обоих случаях, – он сокрушенно покачал головой, – Соединенным Штатам инкриминировали нарушение государственного суверенитета, осуществление политики устрашения и все остальные идиотские несуразицы, до которых смогли додуматься эти человекообразные обезьяны из Организации Объединенных Наций. Проблема в том, – заключил он, – что девяносто процентов стран-членов ООН управляются тиранами и деспотами того или иного толка, которые не хотят создавать прецедент и в один прекрасный день обнаружить, что сами стали объектами подобного внимания. Вот почему они держатся друг за друга, и вот почему мудрые правительства не испытывают судьбу, пренебрегая неписаным правилом.
Похоже, Эшер кончил говорить, но, чуть помолчав, он поделился как бы запоздалой мыслью:
– Есть, конечно, пример государства, которое никогда не обращало на это правило никакого внимания и настойчиво охотилось за отдельными людьми, в основном террористами, совершившими тяжкие преступления против его народа. Я говорю, конечно, об Израиле. Думаю, Питер, мне вряд ли стоит особо подчеркивать, что в глазах международной общественности Израиль на протяжении многих лет был одной из самых изолированных стран в мире.
Дартингтон поднялся на ноги и с хмурым выражением лица стал мерить палубу шагами.
– Значит, вы говорите, Роджер, что, когда им нужно сделать какую-то грязную работу, они обращаются к кому-то вроде вас или меня, чтобы мы все уладили и сделали все за них?
– Понятия не имею, – равнодушно ответил Эшер, – ибо до сих пор заняться чем-либо подобным мне не предлагали. Однако должен признать, да, такое случается.
– А почему именно ко мне? – Ему хотелось спросить – почему именно к тебе?
– Это легко объяснимо. К вам они не обратились. Они обратились ко мне. Они даже не знают, что я занимаюсь вашим прощупыванием. А вас я выбрал потому, что, во-первых, знаю вас как патриота, которому не безразлична его страна, а во-вторых, ваша фирма хорошо обосновалась в интересующем нас регионе и, следовательно, сможет обеспечить надлежащую помощь и базу для проведения операции. Третья причина немного сложнее, но считаю, что обязан объяснить, в чем тут дело. Это поможет вам понять, почему правительство оказалось замешанным в, как ни крути, откровенно противоправное с точки зрения международных законов дело.
Эшер остановился и, прежде чем продолжить, на мгновение задумался.
– Хотите верьте, хотите нет, а я полагаю, что большинство людей в это верит, но британское правительство очень тщательно следит, чтобы его действия не выходили за рамки законности. Этого требует народ. Порой это делает жизнь правительства весьма несладкой, но зато гарантирует отсутствие нареканий. Кроме того, если бы правительство старейшей парламентской демократии в мире было замечено в нарушении законов, можете себе представить, каким примером это могло бы послужить для менее щепетильных правительств. По крайней мере мы, британцы, когда нам это нужно, имеем больше моральных прав обличать действия тех, кто так или иначе преступил черту. Иногда эта позиция создает неудобства, но в целом выгода превышает ущерб. В свое время, как вы знаете, я был членом парламента и могу вас заверить, что так оно и есть.
Однако правительство то и дело сталкивается с необходимостью действовать вопреки этому принципу. Именно так произошло в нашем случае. Давайте объясню как. – Эшер снова сделал паузу и осушил свой стакан. – Как известно, я являюсь ярым приверженцем Европейского сообщества. Мои газеты… – Посмотрев куда-то вдаль, он сделал неопределенный жест рукой, затем уперся взглядом в Дартингтона, который опять уселся в кресло и застыл в напряженной позе. – Думаю, вы согласитесь, что искренность моих убеждений в этом плане вне подозрений.
Дартингтон согласно кивнул. Проевропейские настроения магната и впрямь не вызывали сомнений, но в то же время он не мог сообразить, куда тот клонит. Причем здесь ЕС?
– Временами, – продолжал Эшер, – наши европейские партнеры бывают… скажем, крайне несговорчивы. Вам известно, что как раз сейчас мы находимся в завершающей стадии переговоров по договору, который будет подписан в Маастрихте через пару месяцев. Там есть несколько особенно сложных моментов, требующих решения. Большинство стран готово к более федералистскому подходу – для них слово имеет несколько иной оттенок, и поэтому они относятся к федерализму менее подозрительно, чем большая часть британцев. С моей точки зрения, правительство Англии четко уловило настроение страны и ту грань, через которую она не сможет переступить. Жаль, но, по моему личному мнению, правительство в действительности право, что отказывается ратовать за федерализм на данном этапе. Нет никакого смысла демонстрировать твердую приверженность вещам, которые позднее могут быть вообще отвергнуты народом или вызовут парламентский переворот во время предвыборной гонки. Время для подобных заявлений наступит позже, когда каждый сможет более ясно увидеть направление, по которому пошла Европа, и те выгоды, которые сулит федерализм. Но пока что все это неясно, и потому, как бы тем из нас, кто обладает истинным видением Европы, ни хотелось двигаться вперед побыстрее, более мудрые среди нас готовы ждать, пока мы не увлечем за собой весь народ своей страны. Но я уклоняюсь от темы. А все дело в том, что некоторые наши партнеры слишком настойчивы в вопросах быстрого продвижения в сторону принципов федерализма. В частности, одна из стран проявляет особую настойчивость. Возможно, вы догадываетесь какая.
Французы, подумал Дартингтон, по всей видимости, это чертовы французы. Но они-то тут причем?
– За последний год, – продолжал Эшер, – из-за международной ситуации французская торговля понесла известный урон. Вы уже наслышаны о ряде скандальных историй, но могу вас заверить, что всплывет еще не одна. Их торговый баланс был серьезно нарушен. Думаю, здесь будет ни к чему лишний раз говорить об исключительной беспардонности этой страны в отношении торговли. Проще всего сформулировать это так: в прошлом их уже уличали в том, что они готовы заключать торговые соглашения с любой страной, с любым режимом и о чем угодно. Вы, вне всяких сомнений, помните, с какой радостью они продали аргентинцам ракеты «Экзосет» во время войны на Фолклендах. К несчастью, сегодня они испытывают вполне определенные затруднения. Были заморожены один или два особенно крупных и выгодных контракта. Французы отчаянно хотят, чтобы эта ситуация изменилась. Но на их пути оказалась одна помеха – всего лишь одна. Теперь вы понимаете, к чему я клоню?
Дартингтон начинал понимать.
– Но каким образом в этом оказалось замешано правительство Великобритании?
– Очень просто, – ответил Эшер. – Вполне очевидно, что у французов отсутствует достаточный опыт, чтобы устранить помеху самостоятельно. Им это известно, и это известно британскому правительству. Поэтому британское правительство пообещало убрать ее за них, а в ответ на это обещание они подпишут Маастрихтский договор по Европейскому сообществу на наших условиях. Наше правительство, в свою очередь, скрывает свои действия, пойдя по неофициальному пути и не привлекая к осуществлению операции военную разведку. Французы, конечно, не знают об этой части дела.
– Но, как бы то ни было, – продолжал объяснять Эшер, – это подоплека всего. Собственно причиной возникновения самого проекта является сделка с Францией. Не думаю, чтобы в противном случае британское правительство проявило к этому делу какой-то особый интерес – в действительности существуют аргументы и за то, чтобы оставить все как есть. Но насущность Маастрихтского договора означает, что Британия сейчас твердо заинтересована в том, чтобы оказать французам эту услугу.
– Мне так кажется, – предположил Эшер, удерживая взглядом глаза Дартингтона, – вы теперь тоже понимаете, почему я обратился именно к вам. Мне известно, что вы настроены проевропейски и в то же время вы – патриот. Эти два понятия не так уж несовместимы, как кое-кто пытается нас убедить. Надеюсь, что всех упомянутых мною причин достаточно, чтобы вы согласились примкнуть к нашему проекту. Для этого есть еще одна дополнительная причина, но, прежде чем о ней рассказать, мне необходимо ваше «добро».
– Простите меня, Роджер, но для меня тут слегка многовато информации, чтобы сразу все ухватить. – Дартингтон отлично понимал, что рассуждения – не более чем навязчивая реклама. А эти откровенные попытки сыграть на старом добром патриотизме? В известной мере верно – он действительно был патриотом. Ну и где тут угроза? Но его природная осторожность подсказывала не поддаваться соблазну и не давать ответ слишком быстро. – Я могу какое-то время подумать?
– Хорошая мысль, – согласился Эшер. – Весьма разумно. Пойдемте-ка слегка перекусим.
Во время ленча оба в основном молчали. Эшер опрокидывал бокал за бокалом розовое шампанское и в процессе поглощения огромных кусков пищи редко делал достаточно долгие паузы, чтобы можно было что-то произнести. Дартингтон, напротив, к еде едва прикоснулся и полностью ушел в себя. Он усиленно размышлял, во что его могут втянуть. За всем этим он не мог не разглядеть известной логики. На самом деле речь Эшера о европейском единстве ничуть его не тронула. В отношении Европы он был прагматиком, а не энтузиастом. В личном плане он предпочел бы, чтобы Англия держалась подальше от все возрастающего влияния Брюсселя и Страсбурга. Дартингтон ничего не имел против французов и, конечно же, восхищался их отношением к бизнесу. Он не любил немцев, которых в целом считал тупыми, высокомерными и крикливыми, но, если приходилсь, мог с ними сотрудничать.
Да, подумал он, его жизнь сплошь состояла из работы, на которой было совсем немудрено сломать шею. В самом буквальном смысле. Он никогда не уставал рассказывать о своем скромном происхождении, о травме, изменившей его жизнь и о превращении отцовской компании «Дартингтон констракшн лимитед» в «Даркон интернэшонал пи-эл-си». [3]Он знал, что легенда впечатляет и не сомневался в том, каким вдохновляющим примером она послужила для множества людей, которые поверили в то, что с помощью целеустремленности и напряженного труда преуспеть, подобно ему самому, способен каждый.
Вдохновляющий пример – сколько раз он слышал этот эпитет в собственный адрес в разных выступлениях? Десятки, если не сотни. И в ответной речи он всегда пользовался одной и той же шуткой:
– Полагаю, – говорил он, – вы могли бы назвать меня доотделанным потомственным строителем и в прямом и в переносном смысле. «Доотделка» – строительный термин, используемый обычно, когда речь идет о наложении последних штрихов после того, как собственно строительство уже завершено. Шпаклевка маленьких трещин, штукатурка, ну и тому подобное. Если хотите – приукрашивание. Что ж, могу вам сказать, что после несчастного случая, приключившегося со мной много лет назад, трещин, требующих ремонта, хватало, и я был оштукатурен почти с ног до головы. Однако вопрос, стал ли я в результате этого краше, вызывает некоторые сомнения.
Эти слова неизменно вызывали смех.
Дартингтон от природы был хорошим оратором, но он никогда не пытался скрывать свой сильный провинциальный акцент и редко шел на поводу у бытующего мнения о преуспевающем бизнесмене. Конечно, на какие-то уступки идти приходилось. Дартингтон рано понял, что в строительных игрищах для того, чтобы иметь хоть какой-то шанс на успех, нужно быть в определенной степени жестоким. Поначалу ему это не нравилось, но очень скоро он обнаружил, что способность принимать жесткие решения пришла к нему естественным образом. Однако он заботился о том, чтобы не снискать соответствующей репутации, и ему удавалось скрывать свое честолюбие за внешним отсутствием высокомерия и непритязательностью. Редко кто подставлял его по-крупному, а те, кто это делал, очень скоро обнаруживали, что он представляет собой на самом деле, и сильно сожалели о содеянном. Остальные встречали его по одежке. К Дартингтону относились с симпатией, и эта симпатия была всеобщей. Приглашений в гости и на деловые мероприятия он получал больше, чем мог принять.
Но не принять данное приглашение было просто нельзя.
– Мистер Роджер Эшер надеется, что вы, возможно, согласитесь провести уик-энд на борту «Принцессы Шахерезады», близ города Канны. – Личный секретарь Эшера продолжала объяснять, что, если сэр Питер найдет предложение приемлемым – в голосе женщины звучала абсолютная уверенность, что он найдет, – то для полета в Канны и обратно в его распоряжение будет предоставлен личный реактивный самолет мистера Эшера, а в аэропорту будет ожидать машина, чтобы доставить его на побережье.
Дартингтон был застигнут врасплох и на мгновение потерял дар речи. Конечно же, он слышал об Эшере – кто же о нем не слышал, – но никогда с ним не встречался. Он что-то промямлил насчет необходимости справиться о назначенных встречах и спешно вызвал своего личного секретаря. Уик-энд оказался и впрямь свободным: жена собиралась отправиться в очередную поездку на свою любимую летнюю виллу, а перспектива оставаться дома и сидеть там сиднем в одиночестве вовсе его не прельщала. Все подходило одно к одному, и Дартингтон принял приглашение.
Так что теперь он находился на этой здоровенной и чертовски безвкусной яхте и загорал на лежаке, а стюарды были готовы предупредить его малейшее желание. Дартингтон был в очередной раз удивлен тем, что на борту их с Эшером только двое – не считая, конечно, команды: целых одиннадцати человек, чтобы приглядеть за двумя пассажирами! Но это было ничто по сравнению с тем удивлением, которое он испытал, когда прошлым вечером Эшер после ужина отослал стюарда и приступил непосредственно к делу. И какому делу! У него до сих пор голова идет кругом. На редкость необычное предложение. Пит, мальчик мой, подумал про себя Дартингтон, здесь нужен будет глаз да глаз.
– Утро доброе, Питер! – Дартингтон повернул голову и увидел одетого в халат Эшера, выходящего из салона. Гигант протопал по палубе и развалился в огромном кресле. – Выпьете еще? Эндрю! – проревел он в сторону дверей в салон. – Напитки для сэра Питера и для меня!
– Доброе утро, Роджер, – ответил Дартингтон.
Он решил не упоминать, что было уже давно за полдень. Сам он всегда был ранней пташкой. А еще он не хотел больше пить – этот бедный маленький Эндрю уже три раза приносил джин с тоником, и Дартингтон едва прикоснулся к каждому из стаканов. Он подумал, что, видимо, у молодого стюарда есть строгие инструкции менять их, как только начинает таять лед.
Появился Эндрю с джином для Дартингтона и огромным бокалом апельсинового сока для Эшера, который, не произнося ни слова, тут же запрокинул его над головой. Дартингтон поблагодарил молодого человека, Эндрю улыбнулся в ответ и удалился.
– Есть какие-нибудь дальнейшие мысли по поводу того, что мы обсуждали прошлым вечером? – Эшер вытер усы, оставшиеся от апельсинового сока.
Дартингтон поднялся с лежака и направился к креслу в тени тента, на ходу взвешивая ответ.
– Уверен, вы сами понимаете, Роджер, что в вопросах вроде этого я себя чувствую несколько не в своей тарелке. Я имею в виду… я никогда не имел ничего общего с делами подобного сорта.
– Впрочем, как и я, мой милый друг, – весело заметил Эшер. – Я понимаю, что это неортодоксальный подход к делу. Но главное заключается в том, что делается это все ради национальных интересов. Я – патриот и знаю, что вы, конечно же, тоже. Это главное. Мы сделаем это, чтобы помочь своей стране.
– Я принимаю ваши заверения, Роджер. На самом деле тут не могло быть и тени сомнений. Но почему бы этим пройдохам не сделать работу самим? Я имею в виду, почему бы им не поручить военной разведке или еще кому-то, чтобы те разобрались с этим делом? Я вообще не могу понять, почему они этого до сих пор не сделали.
– Не думаю, что раскрою какие-то секреты, если сообщу вам, что они на самом деле рассматривали подобную возможность. Но тут возникает троякая проблема. Во-первых, на то, чтобы проникнуть в структуры, откуда можно будет нанести удар, потребуется долгое время на подготовку. Я полагаю, где-то больше года. Во-вторых, здесь играет свою роль не только отсутствие какой-либо гарантии успеха, но и полная неприемлемость для правительства возможного провала и последующего скандального разоблачения. Позорный провал – каким бы незначительным ни являлся при этом риск – вызвал бы неисчислимые бедствия. – Эшер выдержал паузу и сделал еще один большой глоток. – В-третьих, что, пожалуй, важнее всего, для правительств существует что-то вроде неписаного правила: никогда не преследовать конкретного человека. Они способны как угодно зверствовать в отношении целой страны, чем они зачастую и занимаются, но ни при каких условиях не могут открыто устраивать охоту за личностью. Могу вас заверить, всплыви это наружу, и даже в нашем конкретном случае разразился бы международный скандал. Полнейшая нелепость, но это так.
Стоит упомянуть несколько примеров, когда дела чуть было не обернулись против тех, кто пренебрег этим правилом. Два наиболее очевидных случая касаются действий Соединенных Штатов. – Эшер начал загибать пальцы на руке. – Первый раз – когда они домогались у Панамы выдачи мистера Норьеги и усадили его за решетку, а второй раз – когда они обрушились на этого парня Каддафи и бомбили Ливию. Оба раза было видно, что нападения носят личностный характер; оба раза они были направлены против людей, чей арест или смещение ни у кого не вызвал бы сожаления. И в обоих случаях, – он сокрушенно покачал головой, – Соединенным Штатам инкриминировали нарушение государственного суверенитета, осуществление политики устрашения и все остальные идиотские несуразицы, до которых смогли додуматься эти человекообразные обезьяны из Организации Объединенных Наций. Проблема в том, – заключил он, – что девяносто процентов стран-членов ООН управляются тиранами и деспотами того или иного толка, которые не хотят создавать прецедент и в один прекрасный день обнаружить, что сами стали объектами подобного внимания. Вот почему они держатся друг за друга, и вот почему мудрые правительства не испытывают судьбу, пренебрегая неписаным правилом.
Похоже, Эшер кончил говорить, но, чуть помолчав, он поделился как бы запоздалой мыслью:
– Есть, конечно, пример государства, которое никогда не обращало на это правило никакого внимания и настойчиво охотилось за отдельными людьми, в основном террористами, совершившими тяжкие преступления против его народа. Я говорю, конечно, об Израиле. Думаю, Питер, мне вряд ли стоит особо подчеркивать, что в глазах международной общественности Израиль на протяжении многих лет был одной из самых изолированных стран в мире.
Дартингтон поднялся на ноги и с хмурым выражением лица стал мерить палубу шагами.
– Значит, вы говорите, Роджер, что, когда им нужно сделать какую-то грязную работу, они обращаются к кому-то вроде вас или меня, чтобы мы все уладили и сделали все за них?
– Понятия не имею, – равнодушно ответил Эшер, – ибо до сих пор заняться чем-либо подобным мне не предлагали. Однако должен признать, да, такое случается.
– А почему именно ко мне? – Ему хотелось спросить – почему именно к тебе?
– Это легко объяснимо. К вам они не обратились. Они обратились ко мне. Они даже не знают, что я занимаюсь вашим прощупыванием. А вас я выбрал потому, что, во-первых, знаю вас как патриота, которому не безразлична его страна, а во-вторых, ваша фирма хорошо обосновалась в интересующем нас регионе и, следовательно, сможет обеспечить надлежащую помощь и базу для проведения операции. Третья причина немного сложнее, но считаю, что обязан объяснить, в чем тут дело. Это поможет вам понять, почему правительство оказалось замешанным в, как ни крути, откровенно противоправное с точки зрения международных законов дело.
Эшер остановился и, прежде чем продолжить, на мгновение задумался.
– Хотите верьте, хотите нет, а я полагаю, что большинство людей в это верит, но британское правительство очень тщательно следит, чтобы его действия не выходили за рамки законности. Этого требует народ. Порой это делает жизнь правительства весьма несладкой, но зато гарантирует отсутствие нареканий. Кроме того, если бы правительство старейшей парламентской демократии в мире было замечено в нарушении законов, можете себе представить, каким примером это могло бы послужить для менее щепетильных правительств. По крайней мере мы, британцы, когда нам это нужно, имеем больше моральных прав обличать действия тех, кто так или иначе преступил черту. Иногда эта позиция создает неудобства, но в целом выгода превышает ущерб. В свое время, как вы знаете, я был членом парламента и могу вас заверить, что так оно и есть.
Однако правительство то и дело сталкивается с необходимостью действовать вопреки этому принципу. Именно так произошло в нашем случае. Давайте объясню как. – Эшер снова сделал паузу и осушил свой стакан. – Как известно, я являюсь ярым приверженцем Европейского сообщества. Мои газеты… – Посмотрев куда-то вдаль, он сделал неопределенный жест рукой, затем уперся взглядом в Дартингтона, который опять уселся в кресло и застыл в напряженной позе. – Думаю, вы согласитесь, что искренность моих убеждений в этом плане вне подозрений.
Дартингтон согласно кивнул. Проевропейские настроения магната и впрямь не вызывали сомнений, но в то же время он не мог сообразить, куда тот клонит. Причем здесь ЕС?
– Временами, – продолжал Эшер, – наши европейские партнеры бывают… скажем, крайне несговорчивы. Вам известно, что как раз сейчас мы находимся в завершающей стадии переговоров по договору, который будет подписан в Маастрихте через пару месяцев. Там есть несколько особенно сложных моментов, требующих решения. Большинство стран готово к более федералистскому подходу – для них слово имеет несколько иной оттенок, и поэтому они относятся к федерализму менее подозрительно, чем большая часть британцев. С моей точки зрения, правительство Англии четко уловило настроение страны и ту грань, через которую она не сможет переступить. Жаль, но, по моему личному мнению, правительство в действительности право, что отказывается ратовать за федерализм на данном этапе. Нет никакого смысла демонстрировать твердую приверженность вещам, которые позднее могут быть вообще отвергнуты народом или вызовут парламентский переворот во время предвыборной гонки. Время для подобных заявлений наступит позже, когда каждый сможет более ясно увидеть направление, по которому пошла Европа, и те выгоды, которые сулит федерализм. Но пока что все это неясно, и потому, как бы тем из нас, кто обладает истинным видением Европы, ни хотелось двигаться вперед побыстрее, более мудрые среди нас готовы ждать, пока мы не увлечем за собой весь народ своей страны. Но я уклоняюсь от темы. А все дело в том, что некоторые наши партнеры слишком настойчивы в вопросах быстрого продвижения в сторону принципов федерализма. В частности, одна из стран проявляет особую настойчивость. Возможно, вы догадываетесь какая.
Французы, подумал Дартингтон, по всей видимости, это чертовы французы. Но они-то тут причем?
– За последний год, – продолжал Эшер, – из-за международной ситуации французская торговля понесла известный урон. Вы уже наслышаны о ряде скандальных историй, но могу вас заверить, что всплывет еще не одна. Их торговый баланс был серьезно нарушен. Думаю, здесь будет ни к чему лишний раз говорить об исключительной беспардонности этой страны в отношении торговли. Проще всего сформулировать это так: в прошлом их уже уличали в том, что они готовы заключать торговые соглашения с любой страной, с любым режимом и о чем угодно. Вы, вне всяких сомнений, помните, с какой радостью они продали аргентинцам ракеты «Экзосет» во время войны на Фолклендах. К несчастью, сегодня они испытывают вполне определенные затруднения. Были заморожены один или два особенно крупных и выгодных контракта. Французы отчаянно хотят, чтобы эта ситуация изменилась. Но на их пути оказалась одна помеха – всего лишь одна. Теперь вы понимаете, к чему я клоню?
Дартингтон начинал понимать.
– Но каким образом в этом оказалось замешано правительство Великобритании?
– Очень просто, – ответил Эшер. – Вполне очевидно, что у французов отсутствует достаточный опыт, чтобы устранить помеху самостоятельно. Им это известно, и это известно британскому правительству. Поэтому британское правительство пообещало убрать ее за них, а в ответ на это обещание они подпишут Маастрихтский договор по Европейскому сообществу на наших условиях. Наше правительство, в свою очередь, скрывает свои действия, пойдя по неофициальному пути и не привлекая к осуществлению операции военную разведку. Французы, конечно, не знают об этой части дела.
– Но, как бы то ни было, – продолжал объяснять Эшер, – это подоплека всего. Собственно причиной возникновения самого проекта является сделка с Францией. Не думаю, чтобы в противном случае британское правительство проявило к этому делу какой-то особый интерес – в действительности существуют аргументы и за то, чтобы оставить все как есть. Но насущность Маастрихтского договора означает, что Британия сейчас твердо заинтересована в том, чтобы оказать французам эту услугу.
– Мне так кажется, – предположил Эшер, удерживая взглядом глаза Дартингтона, – вы теперь тоже понимаете, почему я обратился именно к вам. Мне известно, что вы настроены проевропейски и в то же время вы – патриот. Эти два понятия не так уж несовместимы, как кое-кто пытается нас убедить. Надеюсь, что всех упомянутых мною причин достаточно, чтобы вы согласились примкнуть к нашему проекту. Для этого есть еще одна дополнительная причина, но, прежде чем о ней рассказать, мне необходимо ваше «добро».
– Простите меня, Роджер, но для меня тут слегка многовато информации, чтобы сразу все ухватить. – Дартингтон отлично понимал, что рассуждения – не более чем навязчивая реклама. А эти откровенные попытки сыграть на старом добром патриотизме? В известной мере верно – он действительно был патриотом. Ну и где тут угроза? Но его природная осторожность подсказывала не поддаваться соблазну и не давать ответ слишком быстро. – Я могу какое-то время подумать?
– Хорошая мысль, – согласился Эшер. – Весьма разумно. Пойдемте-ка слегка перекусим.
Во время ленча оба в основном молчали. Эшер опрокидывал бокал за бокалом розовое шампанское и в процессе поглощения огромных кусков пищи редко делал достаточно долгие паузы, чтобы можно было что-то произнести. Дартингтон, напротив, к еде едва прикоснулся и полностью ушел в себя. Он усиленно размышлял, во что его могут втянуть. За всем этим он не мог не разглядеть известной логики. На самом деле речь Эшера о европейском единстве ничуть его не тронула. В отношении Европы он был прагматиком, а не энтузиастом. В личном плане он предпочел бы, чтобы Англия держалась подальше от все возрастающего влияния Брюсселя и Страсбурга. Дартингтон ничего не имел против французов и, конечно же, восхищался их отношением к бизнесу. Он не любил немцев, которых в целом считал тупыми, высокомерными и крикливыми, но, если приходилсь, мог с ними сотрудничать.