Страница:
– Этот дом?
– Если бы мне надо было устроить засаду, я, пожалуй, выбрал бы его. Он такой маленький, скромный – не бросается в глаза. А между тем вон из того углового окна…
– Ты прав. Что же, этот дом отдаем тебе. Засесть всем с ночи.
Со своей стороны мы можем заверить, что последнее замечание совершенно не соответствует действительности. Это я говорю вам как на духу. Что же касается разноголосицы мнений, то вы сами знаете, что свобода слова, как и любая другая свобода, имеет столько же недостатков, сколько и достоинств, и чем ближе человек к Центру Власти, тем больше он испытывает это на себе. Со своей стороны скажем, что Изар действительно был как-то нервозно весел. Однако мы уверены, что дело тут не в завтраке (утренняя трапеза его была по-солдатски непритязательной), а в том, что, во-первых, всякое пребывание среди множества людей, в центре их внимания, действовало на него тяжело – и он старался как-то компенсировать это ощущение, порой действительно немного перехватывая через край; Ястра же была более спокойной, некоторая же озабоченность ее была вызвана тем достаточно непростым положением, в котором она оказалась, когда узнала, что на мужской половине Жилища Власти, которое пока еще принадлежало исключительно ей, появилась какая-то (тут одно слово мы вынуждены выпустить; что делать – даже Жемчужина Власти иногда снисходит до сильных выражений); когда этот факт оказался окончательно установленным и подтвержденным, первым движением ее было – отложить бракосочетание до летних снегов и править самой, заставив Изара прогнать негодную девку в три шеи при стечении публики, после чего женить его на самой старой и уродливой из дам – членов своего Совета, а потом… Одним словом, планы складывались обширные, и ее советнику понадобилось некоторое время, чтобы успокоить ее. Вот чем была вызвана некоторая синева под ее глазами. Вот так обстояли дела в действительности.
Что касается прочих деталей великого торжества, то, по нашему мнению, не имеет никакого смысла останавливаться на них, потому что они в целом очень похожи на те, что сопутствовали Проводам усопшего Властелина. Разница была лишь в том, что на этот раз флаги Державы были подняты на всех флагштоках на полную их высоту, что кроме них город пестрел флажками, повторявшими личные штандарты нового Властелина (его штандарт, впрочем, был тем самым, что перешел к нему по наследству от покойного) и Невесты Власти (три белые розы в красном круге на белом же полотнище), процессия занимала в два раза больше места по ширине, так как колонны Жениха и Невесты продвигались параллельно, Черные Тарменары вышагивали на расстоянии нескольких шагов от Горных, а поскольку между этими войсками наличествуют давние вражда и соперничество, торжество не раз грозило осложниться; к чести воинов сразу скажем, что они проявили героическое терпение, и серьезная драка между ними состоялась лишь поздно вечером, когда в обширном Зале Законов шел свадебный пир. К счастью, колонна двигалась не к набережной, где пришлось бы миновать узкие улицы, а по широченному проспекту от площади к площади. Что еще? Ну, хотя бы то, что цветы на этот раз бросали не в воду, а на мостовую. Само бракосочетание прошло спокойно, без запинки, были заданы вопросы, Изар провозглашен Властелином, ударили, салютуя новобрачным, пушки – и все подумали было, что пришли спокойные времена. Но не тут-то было.
Признаки приближения событий усматривались в том, что телевидение, радио и газеты, до сей поры основное внимание уделявшие разным сугубо внутренним проблемам, как, например, чистота языка (все пишущие и громкоговорящие Ассарта издавна делились на два приблизительно равных по численности движения, из коих одно полагало, что для подлинного и всестороннего очищения языка необходимо вернуться к великоассартским литературным нормам, существовавшим Большой Круг лет назад – примерно семьсот восемьдесят земных лет, добавим мы для удобства читателей, – другое же движение придерживалось мнения, что чистоты языка можно добиться, лишь выкинув как можно больше старых слов и оборотов и заменив их новыми, самостоятельно изобретенными или на худой конец слышанными на иных планетах); немалое место в вещании отводилось взаимным претензиям отдельных донкалатов; путям развития морали (которые более всего походили на бурю на море в разрезе по вертикали: вверх-вниз – так, в частности, проституция каждые пятьдесят лет запрещалась, чтобы еще через пятьдесят вновь узакониться); преступности и ее колебаниям; да много еще чему, – итак, телевидение, радио и газеты вдруг заговорили о срочной необходимости извлечь из бронированных кладовых главное богатство нации – ее историю и сделать ее общедоступной, без чего совершенно невозможно достичь еще более тесного единства (которое и так было куда уж теснее), а также высочайшего уровня жизни (поскольку сейчас он был, разумеется, самым высоким в Скоплении). Прозрачно намекалось на то, что Ассарт на протяжении многих Кругов Жизни обворовывался бесчестными соседями, присваивавшими лучшие эпизоды истории великой Державы – благодаря ее извечному миролюбию. Доходило даже до советов Властелину, – высказывавшихся в крайне почтительных тонах, – строже спросить с сановников, коим ведать надлежало.
Поэтому как признак близящихся перемен был воспринят и тот факт, что в одно прекрасное утро площадь перед Жилищем Власти оказалась тесно заставлена генеральскими машинами всех родов войск. Пока шоферы их мирно спали, раздвинув сиденья, генералы, рассевшись в соответствии с субординацией в зале Большого Преклонения, с великим вниманием вслушивались в обращенную к ним речь молодого Властелина – и в слова ее, и еще более в то, что было за словами – во второй, так сказать, эшелон мыслей. И тут же делали для себя необходимые выводы.
Властелин начал с того, что посвятил цвет вооруженных сил в некоторые проблемы построения Великого Мира в Ассарте. Он прямо заявил о том, что завершение эпохального строительства откладывается на неопределенный срок вследствие того, что средств на него катастрофически не хватает. И не стал скрывать, почему именно не хватает. Потому – оказалось – что слишком много уходило на поддержание обороноспособности…
(В этом месте генералы слегка загудели – совсем как трудолюбивые пчелки над цветущим лугом.)
– И следовательно, – продолжал Властелин, – единственным способом исправить положение может явиться сокращение указанных расходов; иными словами – сокращение вооруженных сил.
(Тут гудение усилилось и перешло в шмелиный регистр.)
– Я понимаю, – продолжал Властелин, не очень, кажется, испугавшийся такой реакции, – что вам неприятно слышать это. Вы боитесь дисквалификации. Думаю, что ваши страхи необоснованны. Ибо вечного мира я сейчас вам обещать не могу. Но какой-то перерыв нам нужен. Держава должна прийти в себя. Нам мало победоносного настоящего; нам нужно победоносное прошлое – чтобы можно было уверенно продвигаться к еще более победному будущему.
– Бриллиант Власти Главнокомандующий! – Один из генералов, пятилучевой, осмелился на небывалое: прервать всемогущего оратора. – Но как же можно завоевать победоносное прошлое, отказываясь воевать в настоящем? Нам это не представляется возможным!
– И тем не менее попытаемся, – ответил Властелин, решивший, видимо, не обращать внимания на бестактное поведение военачальника. – Кроме вооруженных сил на свете существуют и политики, и дипломаты. Попробуем положиться на них. Тем более что, если говорить откровенно, последняя кампания закончилась вовсе не такой уж блестящей победой, о какой трубили газеты. У нас с вами имеется ведь куда более достоверная информация…
Зал снова загудел, на этот раз с некоторой обидой.
– И поэтому если бы мы даже намеревались применить самые радикальные меры, то решили бы прежде испробовать наши возможности в каком-либо локальном конфликте. Вы согласны?
На это зал отреагировал несколько иначе, чем до сих пор. И потому, что из слов Властелина можно было заключить, что хоть какое-то применение в ближайшем будущем армия найдет; а также и по той причине, что он был прав: последняя длительная война закончилась в общем-то бесславно, хотя официальные оценки были, разумеется, другими.
Помощь к военным пришла с той стороны, с которой они, откровенно говоря, ее не ожидали. Слово попросил представитель Державного Департамента финансов.
– Мы вкладываем громадные средства во все, – начал он. – В силы Почвы, Воды, Воздуха и Пространства. И если мы хотим быть разумными хозяевами, то должны принять меры, чтобы затраченные деньги начали приносить доход.
– Уж не хотите ли вы заставить военный флот рыбу ловить? – громогласно поинтересовался один из адмиралов, оскорбленный уже тем, что на совещании высших военных чинов осмелился говорить какой-то штатский. Финансист, однако, и бровью не повел.
– Всякая система приносит доход лишь тогда, когда используется по назначению, – хладнокровно ответил он. – Армия должна воевать, иначе к чему она?
Тут генералы наконец уразумели, что штафирка не против них выступает, но наоборот, за.
– Когда государство испытывает финансовые трудности, – продолжал финансист, – а наше сейчас находится именно в таком положении, у него есть два способа поправить дела. Первый – прибегнуть к займам, внутренним или внешним. Внутри Ассарта взять ничего нельзя. Извне? Никто нам ничего не дает и не даст, потому что все кредиты во всех семнадцати мирах уже исчерпаны. Кроме того, у займов есть одна неприятная особенность: их надо возвращать, а кроме того – платить проценты. Однако имеется еще один способ поправить финансовое положение, а именно: потребовать дивиденды от армии. В самом деле, если идут военные действия, в результате которых мы осваиваем некие новые территории, то мы приобретаем, во-первых, трофеи, а во-вторых – возможность требовать репарации и тому подобное. Все полученное таким способом не надо будет возвращать, и равным образом мы будем свободны от уплаты процентов. Таким образом армия сможет вернуть те немалые средства, которые она задолжала Державе.
Тут генералы, люди в общем достаточно сдержанные, не выдержали и принялись аплодировать, громко и чуть ли не демонстративно. Властелин, казалось, не ожидал подобного удара в спину, однако поведением своим доказал, что является уже достаточно зрелым политиком. Он не стал ни протестовать, ни возмущаться, даже не повысил голоса. Наоборот, терпеливо выслушал представителя финансов до конца и ответил следующим образом:
– Я целиком согласен со сказанным. Однако я, по сути дела, сказал то же самое, с той лишь оговоркой, что перед тем, как начинать выгодную войну, надо убедиться в том, что она будет именно выгодной. А получить такую уверенность можно лишь опытным путем, при помощи именно такой локальной операции, на какую я уже выразил свое согласие. Что же касается политиков и дипломатов, то они будут действовать параллельно с армией и ни в коем случае не в ущерб ей. Я полагаю, что все государственные силы должны прилагать усилия в одном и том же направлении, никак не каждая в своем.
Нет, видит Рыба, готовясь к собеседованию с военными, он вовсе не этого хотел. Но вовремя почувствовал, что перегибать палку нельзя: вместо тугого лука получишь два обломка, которые по тебе же и ударят.
Военные же, напротив, почувствовали себя если не полностью, то хотя бы в достаточной мере удовлетворенными. Оставались лишь частности.
– Будет ли дано приказание Торговому флоту о выделении кораблей для вывоза трофеев? – поинтересовался Главноначальствующий Департамента оборонных транспортировок.
– Трофеи на сей раз будут особого рода, – ответил Властелин. – Так что вы сможете переправить их собственными силами. А что касается различных частностей – ну что же, я думаю, Торговый флот вам поможет не упустить ничего, заслуживающего внимания.
Хотя любой понимает, что для генерала – ассартского или какого угодно другого, все равно, – защита Державы есть высокое призвание, не отягощенное никакими грубо-житейскими соображениями, тем не менее и генерал (пусть и во вторую очередь) всего лишь человек, не чуждый мелким слабостям. А потому, спускаясь по широкой лестнице и выходя – опять-таки строго по этикету, без суеты и толчеи – из Жилища Власти, военачальники обменивались репликами, по которым можно было понять, что молодой Властелин, действительно, человек крутой, но не только крутой, но – главное – разумно мыслящий, оперирующий практическими категориями. Так что армии бояться за свою судьбу, пожалуй, не приходится. Ну что же: самое время! Застоялись, застоялись… Сколько же это месяцев никакой войны? – Виноват, Ваше Всеоружие, что месяцы: год ведь уже миновал, второй пошел, так и разучиться впору. – Ну-ну, теперь, по всему судя, нам залеживаться не дадут. Святое дело! – Так точно, Ваше Всеоружие, святое!..
Вот, значит, это явление тоже не ускользнуло от общественного внимания. Потому что, как и обычно, сразу же в курсе дела оказались шоферы, которым даже спать положено вполуха, ну, а там – пошли круги по воде.
Зато другое событие, состоявшееся на следующий день и по значению своему не менее, а скорее даже более важное, как-то не прозвучало и пристального интереса со стороны не привлекло. Наверное, потому, что созванные назавтра люди не подъезжали на лимузинах – им по рангу полагался лишь общественный транспорт, не более; и мундиров с эполетами и трехцветными кушаками не носили, а одеты были в обычные костюмчики, даже не новые. То были люди, предметом изучения и интересом которых была история – как Ассарта, так и прочих семнадцати планет Скопления.
Разговаривать с ними Властелину было как-то проще и свободнее, чем с генералами: за спиной историков не стояли войска, за ними не было силы. В своем новом качестве Изар успел уже понять самое главное: Властелин сам не является силой, он – лишь прибор, координирующий и направляющий действия подлинных сил. Поэтому, как ни старался он выглядеть уверенным в собеседовании с генералами, на самом деле ему было немного не по себе. Помогло прежде всего то, что и генералы хотели видеть в нем то, чем он должен был быть: надежный регулятор своей силы – военной.
Да, с историками было намного проще. И он, конечно, мог бы собрать их в тот же день – время оставалось, – чтобы сразу покончить с самыми неприятными делами; а крайне неприятным для него было, как мы уже знаем, пребывание на людях. Вначале он так и собирался сделать. Потом передумал. Перенес на завтра.
Тут пришло, наверное, время сказать, почему же такую неловкость испытывал Изар, оказываясь среди толпы или перед нею, в особенности, если толпа была хоть как-то организованной. Дело в том, что он легко поддавался влиянию чужой мысли, стороннего настроения. То, что думал и решал он, находясь в спокойном одиночестве, всегда претерпевало перемены, стоило ему вынести эти мысли или решения на всеобщий суд, пусть и безмолвный. Он переставал быть собой. Вот и с генералами он собирался говорить вовсе не так, не обещать им под конец никаких благ – и не выдержал, пообещал, хотя сам еще как следует не понимал, что же выиграют генералы от изменений, которые предстояло внести в историю Ассарта. Но – пообещал.
А когда они наконец разъехались – вместе с чувством облегчения испытал вдруг некий ностальгический приступ, этакую тоску по определенному времени своей жизни. И вместо того чтобы настраиваться на предстоящее обращение к историкам, Властелин приказал перенести все приглашения на следующее утро, распорядился вызвать машину и в сопровождении лишь малой охраны направился не к Источнику Вод, чтобы духовно укрепиться перед завтрашним решением (огласив его, он уже вступал на дорогу, с которой не смог бы свернуть до самого ее конца), и не в маленький уютный домик в Первом городском цикле, где с недавних пор жила большеглазая девушка по имени Леза, – возможно, он заедет туда на обратном пути, – но в парк Третьего Десантного полка Летучей Рыбы, в составе которого участвовал в одной из высадок.
Есть что-то порочное (по представлениям современной морали) в каждом нормальном мужчине – нечто, влекущее его к орудиям уничтожения, от маленького кинжала до многотысячетонного военного корабля, крейсера межзвездных пространств. Каждое из них имеет не только функциональную, но и эстетическую ценность, которые трудно разделить, как трудно отделить красоту человеческого тела от его здоровья. И вот, наглядевшись с утра на эполеты, аксельбанты, ордена и коралловое шитье на воротниках, наслушавшись зычных командных голосов, Изар ощутил вдруг тоску по своим скромным знакам различия и далеко не столь нарядному мундиру, по безусловному повиновению команде, по бездумной легкости действий, по дрожи палубы под ногами – палубы маленького десантного катера, только что покинувшего борт округлой космической матки, по приближению непредсказуемого – а конкретность опасности всегда непредсказуема, потому что есть множество способов убить тебя, и ты не знаешь, каким из них воспользуется судьба, – а может быть, и вообще пронесет… И ему захотелось вновь зачерпнуть хоть горсточку воды из давно уже и бесповоротно протекшей реки.
На этот раз он не выдавал себя ни за кого другого, он был Властелином и носил мундир Главнокомандующего. Так что в парк был пропущен незамедлительно. Он строго приказал, чтобы по начальству не докладывали о его прибытии, зная, впрочем, что все равно доложат (как он и сам доложил бы, будь он сегодня начальником караула), – и представляя четко, сколько минут остается у него на одиночество здесь, среди военных машин. Немного времени было ему отпущено на изъявление чувств. Поэтому он не стал заходить вглубь, но приказал открыть первый же эллинг и оставить его там одного.
Здесь стояли атмосферные штурм-агралеты, низкие, плоские машины, очертаниями схожие с рыбой-скатом – ужас для всего, что ехало, бежало, ползло или окапывалось внизу, на атакуемой планете. Лишенные собственного хода в пространстве, они выстреливались с десантных маток в верхних слоях атмосферы, пронизывали ее, теряя одноразовое защитное покрытие, – и, оказавшись в плотных слоях, сразу же шли в атаку: первая волна – на ракетные противодесантные установки, вторая и прочие – на все остальное, что могло взрываться, гореть и умирать. Те, кто пилотировал машины первой волны, редко оставались в живых; поэтому Изар в то время был назначен только во вторую, – он пытался протестовать, но отец его посчитал, что и такой стажировки более чем достаточно: в конце концов, вторая волна тоже не лечебница для нервных, просто там больше убиваешь, но реже гибнешь сам – однако это уж как повезет. И вот теперь Властелин подошел к ближайшей машине, с белой единичкой в черном круге на крыльях (номер волны) и тройкой на горбике фюзеляжа, означавшей собственный номер штурмовика. Подошел, на миг заставив себя поверить, что это – его машина, что это он сейчас займет место в кабине и приготовится к старту и атаке. Возникло вдруг странное чувство единства, едва ли не родства с этой машиной; он прижался щекой к холодному, зеркально-гладкому борту, приласкал его пальцами, как если бы то была женщина, – хотя с женщиной, он, скорее всего, больше стеснялся бы. Щека его повлажнела – то ли роса села на холодный металл, то ли слеза скатилась? Нет, скорее роса все-таки…
Так Изар простоял минуты две – безмысленно, растворенно… Потом снаружи застучали по бетону торопливые шаги: командир полка, конечно. Изар выпрямился, задрал подбородок, прищурил на всякий случай глаза.
– Отставить, – сказал он, прервав начатый было рапорт. – Вы хорошо содержите технику, Острие полка. Вы, конечно, захватили журнал поверяющих? Дайте свет, я сделаю запись.
Он хотел было спросить, кто служит на тройке, но удержался: вопрос дал бы повод для лишних разговоров, пилоту же мог в чем-то помочь, а мог и повредить. Ничего, не составляет труда узнать это и завтра. Зачем? Изар не смог бы ответить на этот вопрос. Может быть, ему показалось, что незнакомый пилот будет его личным представителем в будущих атаках?
Да нет; каждый пилот будет его личным представителем. И каждый командир полка. Каждый генерал. Все как один.
– Благодарю за службу, – сказал он, прощаясь.
– Слава Власти! – четко прозвучало в ответ.
Кого видел перед собой Острие полка в тот миг? Мальчишку – пилота с небольшим стажем? Или – Главнокомандующего, Властелина?
Он был военным человеком. Значит – все-таки, Властелина.
И уж подавно Властелином выступил он наутро перед историками – людьми, не избалованными вниманием верхов и потому то ли испуганными, то ли смущенными, а скорее – и то, и другое пополам.
Говоря с ними, он переводил взгляд с одного на другого, стараясь угадать: вот этот, похоже, станет пробиваться, делать карьеру, ну что же, отправим в разведку, пусть покажет, каков он как специалист и как человек. Сосед его – явно ведомый, но такие часто зарываются в предмет глубже остальных, не тратя сил на лидерство. Надежный рычаг композиционной группы? Поживем, увидим…
С ними Властелин не собирался заигрывать, как с военными. Наоборот. Сразу ошарашить перспективами. Чтобы они – не дай Рыба – не стали искать моральных основ, этических решений. К Синему Осьминогу мораль, и этику туда же – когда речь идет о судьбе Державы.
– Вы – люди науки, – сказал он (быть может, льстя большинству). – И знаете, что у наук, как у людей, народов, искусств, бывают свои периоды застоя, который на деле есть постепенное накопление сил, и периоды взлета, расцвета, когда одна какая-то наука сосредоточивает в себе коренные интересы эпохи. Это могла быть – и была – химия. Физика. Биология. Раньше – планетография. Теперь пришли дни истории. Они стучатся в дверь. И мы не можем впустить их, оставаясь неподготовленными.
Для того чтобы встретить эти дни во всеоружии, я повелеваю создать Державный Департамент Истории. И Академию Истории. Буду рад видеть в составе одного или другой каждого из вас.
– Если бы мне надо было устроить засаду, я, пожалуй, выбрал бы его. Он такой маленький, скромный – не бросается в глаза. А между тем вон из того углового окна…
– Ты прав. Что же, этот дом отдаем тебе. Засесть всем с ночи.
8
Знатоки и тонкие ценители впоследствии пришли к заключению, что церемония Бракосочетания на этот раз прошла не столь пышно, как, судя по воспоминаниям, проходила в былые, всегда хорошие времена. Впрочем, единого мнения даже среди знатоков не было. Но интересно, что ни один из писавших, снимавших и показывавших ни сразу, ни потом не упомянул об одной детали: уже после церемонии на крыше одной из городских башен, где помещалось множество контор, а также в пустующей квартире ничем не примечательного дома были обнаружены два трупа; рядом с каждым лежал до предела заряженный флазер с оптическим прицелом. Нет, писали о том, что Жених Власти был ослепителен, пребывал в прекрасном настроении, улыбался, шутил с приближенными, щедро одаривал народ, в большом числе собравшийся на площади Чешуй перед Верхним Домом Рыбы, охотно позировал перед объективами и брал на руки детей, которых к нему допускали беспрепятственно. Властительная же невеста, напротив, выглядела не лучшим образом, даже умело наложенный грим не мог скрыть выражение усталости на ее лице (об источниках усталости мнения расходились, от высоких – еще слишком свежа была рана, и прочее, до в полном смысле слова непристойных: не могла попоститься хотя бы одну-единственную ночь перед свадьбой; нравы нынче, скажу я вам!..); разговаривала она мало и неохотно и детей гладила по головкам как-то судорожно, и к Источнику Вод в Доме Рыбы шла неохотно, будто против воли, корреспондентам же не уделила ни минуты, хотя времени у нее было предостаточно. Из других же источников мы получили бы исчерпывающую информацию о том, что невеста в последние минуты своего вдовства была благородно-сдержанна, как того и требовала обстановка, скромна, не крутилась перед фото-, кино– и видеокамерами, словно уличная танцовщица, но в полной мере показала ту медленную величавость, по которой только и узнаешь настоящую знать; что лицо ее, словно прекрасное зеркало, правдиво отражало ее чувства, скорбь об ушедшем супруге, к которому, как известно, она испытывала чисто дочернюю привязанность, и неразрывно связанные с этой скорбью размышления о бренности этого мира и мимолетности нашего пребывания в нем; что, в отличие от других, окружила себя свитой в пределах лишь того минимума, какой категорически требовался Традициями – ни на человека больше. И что достаточно сдержанно разбрасывала на площади специально отчеканенные к торжеству монеты, тем самым демонстрируя всему миру, что разумная бережливость является незаменимой чертой характера современной женщины – в наши не самые лучшие времена. Что же касается жениха, то веселье его наталкивало на мысль об обильном и отнюдь не постном завтраке с офицерами Черных Тарменаров, что его расточительные манеры не обещают Державе финансового благополучия, что его эволюции перед объективами невольно наводят на предположения, что всего более он преуспел бы на эстраде в разговорном жанре – судя по смеху его окружения, они там в самые торжественные минуты обменивались анекдотами, а что касается детей, то он оказывал предпочтение девочкам в том счастливом возрасте, когда угловатость начинает уступать место округлости форм, с удовольствием сажая на колени именно таких и не очень охотно отпуская. И тэ дэ, и тэ пэ.Со своей стороны мы можем заверить, что последнее замечание совершенно не соответствует действительности. Это я говорю вам как на духу. Что же касается разноголосицы мнений, то вы сами знаете, что свобода слова, как и любая другая свобода, имеет столько же недостатков, сколько и достоинств, и чем ближе человек к Центру Власти, тем больше он испытывает это на себе. Со своей стороны скажем, что Изар действительно был как-то нервозно весел. Однако мы уверены, что дело тут не в завтраке (утренняя трапеза его была по-солдатски непритязательной), а в том, что, во-первых, всякое пребывание среди множества людей, в центре их внимания, действовало на него тяжело – и он старался как-то компенсировать это ощущение, порой действительно немного перехватывая через край; Ястра же была более спокойной, некоторая же озабоченность ее была вызвана тем достаточно непростым положением, в котором она оказалась, когда узнала, что на мужской половине Жилища Власти, которое пока еще принадлежало исключительно ей, появилась какая-то (тут одно слово мы вынуждены выпустить; что делать – даже Жемчужина Власти иногда снисходит до сильных выражений); когда этот факт оказался окончательно установленным и подтвержденным, первым движением ее было – отложить бракосочетание до летних снегов и править самой, заставив Изара прогнать негодную девку в три шеи при стечении публики, после чего женить его на самой старой и уродливой из дам – членов своего Совета, а потом… Одним словом, планы складывались обширные, и ее советнику понадобилось некоторое время, чтобы успокоить ее. Вот чем была вызвана некоторая синева под ее глазами. Вот так обстояли дела в действительности.
Что касается прочих деталей великого торжества, то, по нашему мнению, не имеет никакого смысла останавливаться на них, потому что они в целом очень похожи на те, что сопутствовали Проводам усопшего Властелина. Разница была лишь в том, что на этот раз флаги Державы были подняты на всех флагштоках на полную их высоту, что кроме них город пестрел флажками, повторявшими личные штандарты нового Властелина (его штандарт, впрочем, был тем самым, что перешел к нему по наследству от покойного) и Невесты Власти (три белые розы в красном круге на белом же полотнище), процессия занимала в два раза больше места по ширине, так как колонны Жениха и Невесты продвигались параллельно, Черные Тарменары вышагивали на расстоянии нескольких шагов от Горных, а поскольку между этими войсками наличествуют давние вражда и соперничество, торжество не раз грозило осложниться; к чести воинов сразу скажем, что они проявили героическое терпение, и серьезная драка между ними состоялась лишь поздно вечером, когда в обширном Зале Законов шел свадебный пир. К счастью, колонна двигалась не к набережной, где пришлось бы миновать узкие улицы, а по широченному проспекту от площади к площади. Что еще? Ну, хотя бы то, что цветы на этот раз бросали не в воду, а на мостовую. Само бракосочетание прошло спокойно, без запинки, были заданы вопросы, Изар провозглашен Властелином, ударили, салютуя новобрачным, пушки – и все подумали было, что пришли спокойные времена. Но не тут-то было.
Глава четвертая
1
Миновали дни торжеств, и Держава как-то сразу притихла. Так затихает природа перед грозой. Все чувствовали, что гроза приближается, хотя никто не знал, в чем она проявится. Однако внутренним чутьем ощущали: скоро.Признаки приближения событий усматривались в том, что телевидение, радио и газеты, до сей поры основное внимание уделявшие разным сугубо внутренним проблемам, как, например, чистота языка (все пишущие и громкоговорящие Ассарта издавна делились на два приблизительно равных по численности движения, из коих одно полагало, что для подлинного и всестороннего очищения языка необходимо вернуться к великоассартским литературным нормам, существовавшим Большой Круг лет назад – примерно семьсот восемьдесят земных лет, добавим мы для удобства читателей, – другое же движение придерживалось мнения, что чистоты языка можно добиться, лишь выкинув как можно больше старых слов и оборотов и заменив их новыми, самостоятельно изобретенными или на худой конец слышанными на иных планетах); немалое место в вещании отводилось взаимным претензиям отдельных донкалатов; путям развития морали (которые более всего походили на бурю на море в разрезе по вертикали: вверх-вниз – так, в частности, проституция каждые пятьдесят лет запрещалась, чтобы еще через пятьдесят вновь узакониться); преступности и ее колебаниям; да много еще чему, – итак, телевидение, радио и газеты вдруг заговорили о срочной необходимости извлечь из бронированных кладовых главное богатство нации – ее историю и сделать ее общедоступной, без чего совершенно невозможно достичь еще более тесного единства (которое и так было куда уж теснее), а также высочайшего уровня жизни (поскольку сейчас он был, разумеется, самым высоким в Скоплении). Прозрачно намекалось на то, что Ассарт на протяжении многих Кругов Жизни обворовывался бесчестными соседями, присваивавшими лучшие эпизоды истории великой Державы – благодаря ее извечному миролюбию. Доходило даже до советов Властелину, – высказывавшихся в крайне почтительных тонах, – строже спросить с сановников, коим ведать надлежало.
Поэтому как признак близящихся перемен был воспринят и тот факт, что в одно прекрасное утро площадь перед Жилищем Власти оказалась тесно заставлена генеральскими машинами всех родов войск. Пока шоферы их мирно спали, раздвинув сиденья, генералы, рассевшись в соответствии с субординацией в зале Большого Преклонения, с великим вниманием вслушивались в обращенную к ним речь молодого Властелина – и в слова ее, и еще более в то, что было за словами – во второй, так сказать, эшелон мыслей. И тут же делали для себя необходимые выводы.
Властелин начал с того, что посвятил цвет вооруженных сил в некоторые проблемы построения Великого Мира в Ассарте. Он прямо заявил о том, что завершение эпохального строительства откладывается на неопределенный срок вследствие того, что средств на него катастрофически не хватает. И не стал скрывать, почему именно не хватает. Потому – оказалось – что слишком много уходило на поддержание обороноспособности…
(В этом месте генералы слегка загудели – совсем как трудолюбивые пчелки над цветущим лугом.)
– И следовательно, – продолжал Властелин, – единственным способом исправить положение может явиться сокращение указанных расходов; иными словами – сокращение вооруженных сил.
(Тут гудение усилилось и перешло в шмелиный регистр.)
– Я понимаю, – продолжал Властелин, не очень, кажется, испугавшийся такой реакции, – что вам неприятно слышать это. Вы боитесь дисквалификации. Думаю, что ваши страхи необоснованны. Ибо вечного мира я сейчас вам обещать не могу. Но какой-то перерыв нам нужен. Держава должна прийти в себя. Нам мало победоносного настоящего; нам нужно победоносное прошлое – чтобы можно было уверенно продвигаться к еще более победному будущему.
– Бриллиант Власти Главнокомандующий! – Один из генералов, пятилучевой, осмелился на небывалое: прервать всемогущего оратора. – Но как же можно завоевать победоносное прошлое, отказываясь воевать в настоящем? Нам это не представляется возможным!
– И тем не менее попытаемся, – ответил Властелин, решивший, видимо, не обращать внимания на бестактное поведение военачальника. – Кроме вооруженных сил на свете существуют и политики, и дипломаты. Попробуем положиться на них. Тем более что, если говорить откровенно, последняя кампания закончилась вовсе не такой уж блестящей победой, о какой трубили газеты. У нас с вами имеется ведь куда более достоверная информация…
Зал снова загудел, на этот раз с некоторой обидой.
– И поэтому если бы мы даже намеревались применить самые радикальные меры, то решили бы прежде испробовать наши возможности в каком-либо локальном конфликте. Вы согласны?
На это зал отреагировал несколько иначе, чем до сих пор. И потому, что из слов Властелина можно было заключить, что хоть какое-то применение в ближайшем будущем армия найдет; а также и по той причине, что он был прав: последняя длительная война закончилась в общем-то бесславно, хотя официальные оценки были, разумеется, другими.
Помощь к военным пришла с той стороны, с которой они, откровенно говоря, ее не ожидали. Слово попросил представитель Державного Департамента финансов.
– Мы вкладываем громадные средства во все, – начал он. – В силы Почвы, Воды, Воздуха и Пространства. И если мы хотим быть разумными хозяевами, то должны принять меры, чтобы затраченные деньги начали приносить доход.
– Уж не хотите ли вы заставить военный флот рыбу ловить? – громогласно поинтересовался один из адмиралов, оскорбленный уже тем, что на совещании высших военных чинов осмелился говорить какой-то штатский. Финансист, однако, и бровью не повел.
– Всякая система приносит доход лишь тогда, когда используется по назначению, – хладнокровно ответил он. – Армия должна воевать, иначе к чему она?
Тут генералы наконец уразумели, что штафирка не против них выступает, но наоборот, за.
– Когда государство испытывает финансовые трудности, – продолжал финансист, – а наше сейчас находится именно в таком положении, у него есть два способа поправить дела. Первый – прибегнуть к займам, внутренним или внешним. Внутри Ассарта взять ничего нельзя. Извне? Никто нам ничего не дает и не даст, потому что все кредиты во всех семнадцати мирах уже исчерпаны. Кроме того, у займов есть одна неприятная особенность: их надо возвращать, а кроме того – платить проценты. Однако имеется еще один способ поправить финансовое положение, а именно: потребовать дивиденды от армии. В самом деле, если идут военные действия, в результате которых мы осваиваем некие новые территории, то мы приобретаем, во-первых, трофеи, а во-вторых – возможность требовать репарации и тому подобное. Все полученное таким способом не надо будет возвращать, и равным образом мы будем свободны от уплаты процентов. Таким образом армия сможет вернуть те немалые средства, которые она задолжала Державе.
Тут генералы, люди в общем достаточно сдержанные, не выдержали и принялись аплодировать, громко и чуть ли не демонстративно. Властелин, казалось, не ожидал подобного удара в спину, однако поведением своим доказал, что является уже достаточно зрелым политиком. Он не стал ни протестовать, ни возмущаться, даже не повысил голоса. Наоборот, терпеливо выслушал представителя финансов до конца и ответил следующим образом:
– Я целиком согласен со сказанным. Однако я, по сути дела, сказал то же самое, с той лишь оговоркой, что перед тем, как начинать выгодную войну, надо убедиться в том, что она будет именно выгодной. А получить такую уверенность можно лишь опытным путем, при помощи именно такой локальной операции, на какую я уже выразил свое согласие. Что же касается политиков и дипломатов, то они будут действовать параллельно с армией и ни в коем случае не в ущерб ей. Я полагаю, что все государственные силы должны прилагать усилия в одном и том же направлении, никак не каждая в своем.
Нет, видит Рыба, готовясь к собеседованию с военными, он вовсе не этого хотел. Но вовремя почувствовал, что перегибать палку нельзя: вместо тугого лука получишь два обломка, которые по тебе же и ударят.
Военные же, напротив, почувствовали себя если не полностью, то хотя бы в достаточной мере удовлетворенными. Оставались лишь частности.
– Будет ли дано приказание Торговому флоту о выделении кораблей для вывоза трофеев? – поинтересовался Главноначальствующий Департамента оборонных транспортировок.
– Трофеи на сей раз будут особого рода, – ответил Властелин. – Так что вы сможете переправить их собственными силами. А что касается различных частностей – ну что же, я думаю, Торговый флот вам поможет не упустить ничего, заслуживающего внимания.
Хотя любой понимает, что для генерала – ассартского или какого угодно другого, все равно, – защита Державы есть высокое призвание, не отягощенное никакими грубо-житейскими соображениями, тем не менее и генерал (пусть и во вторую очередь) всего лишь человек, не чуждый мелким слабостям. А потому, спускаясь по широкой лестнице и выходя – опять-таки строго по этикету, без суеты и толчеи – из Жилища Власти, военачальники обменивались репликами, по которым можно было понять, что молодой Властелин, действительно, человек крутой, но не только крутой, но – главное – разумно мыслящий, оперирующий практическими категориями. Так что армии бояться за свою судьбу, пожалуй, не приходится. Ну что же: самое время! Застоялись, застоялись… Сколько же это месяцев никакой войны? – Виноват, Ваше Всеоружие, что месяцы: год ведь уже миновал, второй пошел, так и разучиться впору. – Ну-ну, теперь, по всему судя, нам залеживаться не дадут. Святое дело! – Так точно, Ваше Всеоружие, святое!..
Вот, значит, это явление тоже не ускользнуло от общественного внимания. Потому что, как и обычно, сразу же в курсе дела оказались шоферы, которым даже спать положено вполуха, ну, а там – пошли круги по воде.
Зато другое событие, состоявшееся на следующий день и по значению своему не менее, а скорее даже более важное, как-то не прозвучало и пристального интереса со стороны не привлекло. Наверное, потому, что созванные назавтра люди не подъезжали на лимузинах – им по рангу полагался лишь общественный транспорт, не более; и мундиров с эполетами и трехцветными кушаками не носили, а одеты были в обычные костюмчики, даже не новые. То были люди, предметом изучения и интересом которых была история – как Ассарта, так и прочих семнадцати планет Скопления.
Разговаривать с ними Властелину было как-то проще и свободнее, чем с генералами: за спиной историков не стояли войска, за ними не было силы. В своем новом качестве Изар успел уже понять самое главное: Властелин сам не является силой, он – лишь прибор, координирующий и направляющий действия подлинных сил. Поэтому, как ни старался он выглядеть уверенным в собеседовании с генералами, на самом деле ему было немного не по себе. Помогло прежде всего то, что и генералы хотели видеть в нем то, чем он должен был быть: надежный регулятор своей силы – военной.
Да, с историками было намного проще. И он, конечно, мог бы собрать их в тот же день – время оставалось, – чтобы сразу покончить с самыми неприятными делами; а крайне неприятным для него было, как мы уже знаем, пребывание на людях. Вначале он так и собирался сделать. Потом передумал. Перенес на завтра.
Тут пришло, наверное, время сказать, почему же такую неловкость испытывал Изар, оказываясь среди толпы или перед нею, в особенности, если толпа была хоть как-то организованной. Дело в том, что он легко поддавался влиянию чужой мысли, стороннего настроения. То, что думал и решал он, находясь в спокойном одиночестве, всегда претерпевало перемены, стоило ему вынести эти мысли или решения на всеобщий суд, пусть и безмолвный. Он переставал быть собой. Вот и с генералами он собирался говорить вовсе не так, не обещать им под конец никаких благ – и не выдержал, пообещал, хотя сам еще как следует не понимал, что же выиграют генералы от изменений, которые предстояло внести в историю Ассарта. Но – пообещал.
А когда они наконец разъехались – вместе с чувством облегчения испытал вдруг некий ностальгический приступ, этакую тоску по определенному времени своей жизни. И вместо того чтобы настраиваться на предстоящее обращение к историкам, Властелин приказал перенести все приглашения на следующее утро, распорядился вызвать машину и в сопровождении лишь малой охраны направился не к Источнику Вод, чтобы духовно укрепиться перед завтрашним решением (огласив его, он уже вступал на дорогу, с которой не смог бы свернуть до самого ее конца), и не в маленький уютный домик в Первом городском цикле, где с недавних пор жила большеглазая девушка по имени Леза, – возможно, он заедет туда на обратном пути, – но в парк Третьего Десантного полка Летучей Рыбы, в составе которого участвовал в одной из высадок.
Есть что-то порочное (по представлениям современной морали) в каждом нормальном мужчине – нечто, влекущее его к орудиям уничтожения, от маленького кинжала до многотысячетонного военного корабля, крейсера межзвездных пространств. Каждое из них имеет не только функциональную, но и эстетическую ценность, которые трудно разделить, как трудно отделить красоту человеческого тела от его здоровья. И вот, наглядевшись с утра на эполеты, аксельбанты, ордена и коралловое шитье на воротниках, наслушавшись зычных командных голосов, Изар ощутил вдруг тоску по своим скромным знакам различия и далеко не столь нарядному мундиру, по безусловному повиновению команде, по бездумной легкости действий, по дрожи палубы под ногами – палубы маленького десантного катера, только что покинувшего борт округлой космической матки, по приближению непредсказуемого – а конкретность опасности всегда непредсказуема, потому что есть множество способов убить тебя, и ты не знаешь, каким из них воспользуется судьба, – а может быть, и вообще пронесет… И ему захотелось вновь зачерпнуть хоть горсточку воды из давно уже и бесповоротно протекшей реки.
На этот раз он не выдавал себя ни за кого другого, он был Властелином и носил мундир Главнокомандующего. Так что в парк был пропущен незамедлительно. Он строго приказал, чтобы по начальству не докладывали о его прибытии, зная, впрочем, что все равно доложат (как он и сам доложил бы, будь он сегодня начальником караула), – и представляя четко, сколько минут остается у него на одиночество здесь, среди военных машин. Немного времени было ему отпущено на изъявление чувств. Поэтому он не стал заходить вглубь, но приказал открыть первый же эллинг и оставить его там одного.
Здесь стояли атмосферные штурм-агралеты, низкие, плоские машины, очертаниями схожие с рыбой-скатом – ужас для всего, что ехало, бежало, ползло или окапывалось внизу, на атакуемой планете. Лишенные собственного хода в пространстве, они выстреливались с десантных маток в верхних слоях атмосферы, пронизывали ее, теряя одноразовое защитное покрытие, – и, оказавшись в плотных слоях, сразу же шли в атаку: первая волна – на ракетные противодесантные установки, вторая и прочие – на все остальное, что могло взрываться, гореть и умирать. Те, кто пилотировал машины первой волны, редко оставались в живых; поэтому Изар в то время был назначен только во вторую, – он пытался протестовать, но отец его посчитал, что и такой стажировки более чем достаточно: в конце концов, вторая волна тоже не лечебница для нервных, просто там больше убиваешь, но реже гибнешь сам – однако это уж как повезет. И вот теперь Властелин подошел к ближайшей машине, с белой единичкой в черном круге на крыльях (номер волны) и тройкой на горбике фюзеляжа, означавшей собственный номер штурмовика. Подошел, на миг заставив себя поверить, что это – его машина, что это он сейчас займет место в кабине и приготовится к старту и атаке. Возникло вдруг странное чувство единства, едва ли не родства с этой машиной; он прижался щекой к холодному, зеркально-гладкому борту, приласкал его пальцами, как если бы то была женщина, – хотя с женщиной, он, скорее всего, больше стеснялся бы. Щека его повлажнела – то ли роса села на холодный металл, то ли слеза скатилась? Нет, скорее роса все-таки…
Так Изар простоял минуты две – безмысленно, растворенно… Потом снаружи застучали по бетону торопливые шаги: командир полка, конечно. Изар выпрямился, задрал подбородок, прищурил на всякий случай глаза.
– Отставить, – сказал он, прервав начатый было рапорт. – Вы хорошо содержите технику, Острие полка. Вы, конечно, захватили журнал поверяющих? Дайте свет, я сделаю запись.
Он хотел было спросить, кто служит на тройке, но удержался: вопрос дал бы повод для лишних разговоров, пилоту же мог в чем-то помочь, а мог и повредить. Ничего, не составляет труда узнать это и завтра. Зачем? Изар не смог бы ответить на этот вопрос. Может быть, ему показалось, что незнакомый пилот будет его личным представителем в будущих атаках?
Да нет; каждый пилот будет его личным представителем. И каждый командир полка. Каждый генерал. Все как один.
– Благодарю за службу, – сказал он, прощаясь.
– Слава Власти! – четко прозвучало в ответ.
Кого видел перед собой Острие полка в тот миг? Мальчишку – пилота с небольшим стажем? Или – Главнокомандующего, Властелина?
Он был военным человеком. Значит – все-таки, Властелина.
И уж подавно Властелином выступил он наутро перед историками – людьми, не избалованными вниманием верхов и потому то ли испуганными, то ли смущенными, а скорее – и то, и другое пополам.
Говоря с ними, он переводил взгляд с одного на другого, стараясь угадать: вот этот, похоже, станет пробиваться, делать карьеру, ну что же, отправим в разведку, пусть покажет, каков он как специалист и как человек. Сосед его – явно ведомый, но такие часто зарываются в предмет глубже остальных, не тратя сил на лидерство. Надежный рычаг композиционной группы? Поживем, увидим…
С ними Властелин не собирался заигрывать, как с военными. Наоборот. Сразу ошарашить перспективами. Чтобы они – не дай Рыба – не стали искать моральных основ, этических решений. К Синему Осьминогу мораль, и этику туда же – когда речь идет о судьбе Державы.
– Вы – люди науки, – сказал он (быть может, льстя большинству). – И знаете, что у наук, как у людей, народов, искусств, бывают свои периоды застоя, который на деле есть постепенное накопление сил, и периоды взлета, расцвета, когда одна какая-то наука сосредоточивает в себе коренные интересы эпохи. Это могла быть – и была – химия. Физика. Биология. Раньше – планетография. Теперь пришли дни истории. Они стучатся в дверь. И мы не можем впустить их, оставаясь неподготовленными.
Для того чтобы встретить эти дни во всеоружии, я повелеваю создать Державный Департамент Истории. И Академию Истории. Буду рад видеть в составе одного или другой каждого из вас.