Страница:
Помимо них одна очень незначительная часть объема Заставы оказалась занятой чем-то непонятным. Непонятным – потому что, если вся Застава, как и все подобные станции, была создана из субстанции, хотя и способной принимать облик любого материала, какой можно встретить на планетах, однако по структуре своей ничего общего с этими материалами не имевшей, – здесь, в малой части Заставы, находились какие-то предметы, сооруженные именно из материалов грубых, тяжелых – планетарных, одним словом. Надо полагать, то и были пресловутые устройства, которые пришлось использовать Охранителю, поскольку собственных его сил и возможностей не могло хватить для осуществления его замысла.
Никодим попытался на расстоянии постичь смысл и устройство этих чужеродных конструкций. Однако это ему не удалось, и неизбежным стало – войти во внутреннее пространство Заставы. В этом не было ничего трудного, просто Никодим не любил появляться где-либо непрошеным гостем; но сейчас выбирать не приходилось.
Все тем же бестелесным облачком иеромонах приблизился вплотную к внешнему рубежу Сторожки. Будь он планетарным существом, ему это не удалось бы: мощное поле и поток частиц вещества обрушились бы на него, убивая и отбрасывая. Но сейчас бояться было нечего.
Точно так же, невидимо для обычного взгляда, он, пройдя сквозь многослойную границу, оказался внутри Заставы, завис над бесконечным, казалось, простором сухого черного песка, примерно в полверсте от дома. Приближаясь к строению, он ощутил некий след в пространстве, как бы воспоминание его о предшествовавшем посещении. Следы в пространстве отличаются один от другого не менее четко, чем отпечатки ног телесного человека на сырой глине. И сейчас Никодим безошибочно определил, что слабый след оставлен был Элой. Кроме всего прочего, это означало, что Охранитель не пользовался услугами эмиссаров, пребывающих в Космической стадии, может быть, просто не имел их. Находись такие эмиссары здесь, внутреннее пространство Заставы наверняка пестрело бы их следами.
Ну что же: пока все шло хорошо.
Поравнявшись наконец с домом, Никодим снова повис неподвижно. Он не спешил принимать облик: тогда ему пришлось бы ограничить себя обычными человеческими чувствами – в частности, он не мог бы видеть и слышать сквозь стены, а сейчас это казалось ему важным.
Внимательно, систематически осматривая снаружи дом, помещение за помещением, он убедился в том, что планетарные люди – их было двое – находятся в той же части строения, что и чужеродные устройства. Видимо, людям этим было вменено в обязанность то ли охранять машины, то ли ухаживать за ними, а может быть – и то, и другое вместе. Подумав, Никодим решил, что это хорошо. Оставаясь незримым и наблюдая за этими людьми, он мог скорее получить какое-то представление о странных машинах, чем если бы попытался разобраться в них сам.
Пронизав несколько стен и внутренних переборок, иеромонах через секунду-другую оказался в нужном помещении – не в том, где находились механизмы, но в соседнем. Отсюда он мог видеть и слышать все происходящее в соседней комнате так же хорошо, как если бы находился там, совсем рядом с людьми.
Там были действительно двое. Но уже через несколько мгновений Никодим понял, что если они и были людьми, то, во всяком случае, не такими, каким был он сам и с какими ему до сих пор приходилось встречаться. Общего было много, но и различия бросались в глаза. В частности, один из этих двоих вдруг, на глазах Никодима, раздвоился, и несколько секунд их в комнате находилось трое, причем возникший двойник не повторял действия первого, но совершенно самостоятельно отошел в другой конец помещения (не такое уж маленькое, оно казалось тесным из-за наполнявших его механизмов), склонился над той частью машины, что находилась там, что-то повернул, что-то потянул на себя – и, не сказав ни слова, возвратился и слился со своим прототипом, никак на это не отреагировавшим. Хотя, быть может, все было наоборот, и к машине подходил прототип, а двойник в это время оставался за него и поддерживал разговор с другим находившимся здесь созданием.
Приблизившись вплотную к разделявшей комнаты переборке и частично даже углубившись в нее, Никодим стал прислушиваться к разговору. То есть не воспринимать колебания воздуха, как сделал бы, если бы находился сейчас во плоти, но следить за возникновением и движением мыслей у одного и другого собеседника.
Но уже через несколько мгновений он убедился в том, что установить контроль над мыслями разговаривавших он не в состоянии. Возникало такое впечатление, что и тот, и другой были надежно заэкранированы и от внешнего контроля, и, надо полагать, от попыток воздействовать на них извне.
У Никодима возникло искушение все же попробовать. И он, пользуясь приобретенным на Ферме умением, послал луч своей сфокусированной воли в направлении головы того эмиссара, что умел раздваиваться. Никодим потребовал, чтобы эмиссар повторил только что выполненные им действия: снова разделился и проделал с машиной ту же самую операцию.
Сначала ему показалось, что попытка пройдет успешно: неторопливый разговор в соседней комнате прервался. Оба враз подняли головы, настороженно огляделись. Потом обменялись какими-то оставшимися непонятными словами; судя по интонации, это не было продолжением прежнего разговора, скорее, они ощутили какую-то, пока еще непонятную опасность и предупредили о ней друг друга. Затем, умолкнув, они начали медленно поворачиваться, как бы лоцируя пространство в поисках источника беспокойства. Никодим поспешил заглушить свою активность: он не боялся быть обнаруженным, но полагал, что раньше времени настораживать сторожей-механиков ни к чему. Он пожалел даже, что, не подумав как следует, предпринял эту единственную попытку.
Тут же он изменил свои намерения. Если раньше он хотел войти в ту же комнату и, уютно устроившись где-нибудь под потолком, понаблюдать подольше за машиной и ее операторами, то теперь посчитал возникающий при этом риск чрезмерным. Он твердо знал, что если ты имеешь дело не совсем с людьми, то нельзя поступать в точности так, как будто имеешь дело с людьми обычными: разница между теми и другими может оказаться роковой. Кто знает – может быть, они могли если не видеть его в его космической фазе, то во всяком случае ощущать его присутствие.
Он так и остался в соседней комнате, решив, что достаточно много сможет увидеть и оттуда – если не сразу, то со временем. А временем он распоряжался по своему усмотрению.
Машина, видимо, работала постоянно в одном и том же режиме, и операторы ее никаких особенных действий не совершали. Однако понемногу кое-что становилось ясным. Например, Никодиму стало ясно, что на самом деле тут было не одно устройство, а самое малое два – одно побольше, другое поменьше; что сейчас работало лишь одно из них, а именно – малое, большое же бездействовало, и на него оба сторожа-механика не обращали никакого внимания, зато за маленьким следили очень внимательно. Видимо, информацию о его работе они получали с экрана, на который поминутно глядел то один, то другой. Если бы здесь на месте Никодима находился бы Мастер, он наверняка смог бы увидеть и то, что показывал экран; Никодим же, в своей бестелесной форме, воспринимал лишь игру токов, но расшифровать ее, чтобы представить себе картинку, не умел. Для того чтобы увидеть изображение, ему следовало воплотиться; это было опасно, но – чем дальше, тем больше убеждался он в этом – было необходимо: понять, чем именно занимаются эти существа со своей машиной, означало проникнуть в замыслы Охранителя гораздо глубже, чем просто наблюдая за действиями операторов. Приходилось идти на риск.
Решив так, Никодим с некоторым сожалением оставил уютное местечко в стене и опустился на пол. Произнес формулу воплощения. И с удовольствием ощутил свой вес, почувствовал массу тела – того, к которому за многие годы успел привыкнуть и привязаться.
Привыкнуть, да, но и отвыкнуть немного – даже за то краткое время, что провел вне плоти. Ощутив, что стоит на полу, Никодим открыл глаза; оказалось, что в комнате, где он находился, было темно. Это скорее обрадовало его, чем огорчило. Он сделал несколько движений, чтобы почувствовать, что тело, как раньше, беспрекословно подчиняется ему. Пожалуй, можно было действовать.
Однако Никодим не сразу представил, что же будет делать. Ему нужно было увидеть экран, понаблюдать за ним хотя бы несколько секунд. Одну-две – и это уже дало бы материал для умозаключений. Но, к сожалению, стена более не была для него прозрачной, и увидеть изображенное на экране можно было, лишь оказавшись в той же комнате, где были машины и их операторы. Его наверняка заметят. Задержать, конечно, не смогут: его плоть, тело Космической стадии, было несовместимо с веществом Планетарных людей – они могли проходить друг сквозь друга, не встречая никакого сопротивления. Так что Никодима не могли схватить, не способны были и нанести ему хоть малейшее повреждение. Но и он им – тоже. Весь риск заключался в том, что Застава тогда уж будет точно предупреждена о том, что о машинах известно и что они могут подвергнуться более серьезной атаке. Была, конечно, еще и другая сторона риска: все, что знал Никодим о взаимодействии тел Планетарных и Космических, относилось к тем разновидностям людей, что были ему ведомы. Может быть, эти обладали иными свойствами, другими, более высокими умениями? Тогда, не исключено, мог бы пострадать и он сам. Но, как ни странно, эта последняя мысль не только не охладила его, но, напротив, укрепила в решении действовать.
И все же он не утратил обычной осторожности. Попросив у Бога содействия в своем начинании, он бесшумно вышел из своей темной комнаты в коридор. Если бы дверь в соседнюю комнату оказалась открытой, он поднялся бы в воздух и попытался проникнуть туда, держась под самым потолком и зная, что, ощутив какую-то опасность, люди станут смотреть прежде всего не на потолок, но на дверь – на уровне примерно своего роста. А пока они будут оглядываться, Никодим успеет увидеть – и крепко-накрепко во всех деталях запомнить – то, что в те секунды покажет экран. Ну, а остальное уже не представлялось ему важным.
Дверь, однако же, оказалась закрытой. И пытаться отворить ее – если даже она не была заперта или защищена каким-либо другим способом – означало наверняка раскрыть себя раньше времени. Нет, его не могли удержать, и к экрану он прорвался бы – однако люди могли прежде всего выключить его – а сам Никодим по уже названной причине не мог ни включить его, ни вообще внести в работу устройства даже малейшие изменения; он был с ним несовместим. И вся суматоха ни к чему бы не привела.
Оставалось использовать другой способ – хотя тоже не дававший полной уверенности в успехе, но все же более, как подумалось иеромонаху, уместный.
Тут же, в коридоре, он мысленно произнес вторую формулу – и через мгновение исчез. Тело, которым он только что обладал, беззвучно растаяло в воздухе, вызвав едва ощутимый ветерок, который через закрытую дверь никак не мог достигнуть стражей.
Оказавшись опять в космической форме, Никодим легко, хотя и осторожно, проник через сделавшуюся проницаемой дверь и, ни на миг не останавливаясь, направился к машине. Он знал, в каком месте ему следует остановиться, чтобы, во-первых, ясно видеть экран, а во-вторых, не сразу оказаться на глазах операторов. Это место находилось позади них – в узком промежутке между стеной и их сиденьями. Там и надо было воплотиться. Конечно, думал Никодим, они почти сразу ощутят тепло, которым повеет от вновь возникшего живого тела; однако иеромонах уповал на то, что те двое не сразу сообразят, что это за тепло и где следует искать его источник.
Он так и сделал. Пока незаметное облачко под самым потолком пробиралось в намеченный угол, оно не привлекало ничьего внимания. Потом медленно опустилось на пол, принимая веретенообразную форму – и за мгновения около стены возникла массивная фигура плотного бородатого человека, чьи руки были непроизвольно сжаты в кулаки, хотя это ничему не могло помочь.
Никодим открыл глаза и увидел перед собою экран. Близко, на расстоянии не более сажени.
На экране виднелись корабли. Большие военные пространственные крейсеры с гербом и эмблемами Ассарта на матовых бортах.
Но, может быть, то были не сами корабли, а рисунки? Неумелые рисунки, на которых не было глубины; корабли казались плоскими, как лист тончайшей бумаги. Плоскими и мертвыми.
Хотя в следующую секунду Никодиму показалось, что они не так и мертвы: почудилось, что на одном из них произошло какое-то крохотное движение. Просто мигнул огонек.
Здесь, на Заставе, оба оператора машин перебросились краткими словами. Смысл их остался непонятным Никодиму, зато совершенно ясным было последовавшее за ними действие: второй оператор – не тот, что раздваивался – протянул руку и коснулся одного из многих лимбов на панели перед ним.
И тут в голову Никодиму ударила озорная мысль. И он мгновенно сконцентрировал волю и послал импульс: не в голову оператора, как пытался раньше, но в руку – в локтевой сустав, вернее – рядом с ним, в нервный узел.
Рука оператора дрогнула. Лимб повернулся на одно или два, видимо, лишних деления.
Огонек на корабле, вместо того чтобы застыть, сильно замигал.
Двойной оператор (так его назвал для себя иеромонах) резким тоном выбросил несколько слов. Совершивший ошибку что-то проворчал в ответ и повернул лимб в противоположную сторону, восстанавливая порядок.
В тот же миг Двойной, почуяв неладное, оглянулся и встретился глазами с насмешливым взглядом Никодима.
Надо отдать оператору должное: реакция у него была мгновенной. Вскочить, повернуться, нанести удар – все это заняло у него ничтожную долю секунды.
Кулак Двойного оператора прошел сквозь космическую плоть Никодима и ударил в стену. Удар, должно быть, оказался болезненным, однако на лице оператора не дрогнула ни единая черточка.
Он мгновенно раздвоился, и теперь удары Никодиму нанесли уже двое. Видимо, они еще не поняли, в чем дело, а неудачу первой атаки объяснили тем, что он уклонился от кулака.
Однако Никодим успел уже произнести формулу. И его не стало.
Едва заметное облачко ушло в стену. Вылетело из дома. Углубилось в черный песок Заставы. И оказалось в свободном пространстве.
– Кто-нибудь встретится, – сказал он негромко. – Бегущих заподозрят сразу. В этом доме не принято бегать. Здесь шествуют.
Она не сразу поняла, но подчинилась, хотя крайне неразумным казалось терять так много времени. Они шли, повинуясь прихотливым поворотам коридора. Потом он раздвоился. Историк уверенно выбрал направление.
– Вы не ошиблись? – на всякий случай спросила Леза.
– Нет. Меня привели сюда этой же дорогой.
– Хорошо. Я вам верю.
Он лишь пожал плечами – словно ему можно было не верить!
Коридор спускался все ниже, сухой пыльный воздух понемногу сменялся влажным. Возникали короткие лестницы – в четыре-пять ступеней. Спускаться приходилось осторожно: белесые фонари попадались все реже, потом их и вовсе не стало.
– Хорошо бы фонарик, – пробормотал Хен Гот. – Или хотя бы факел.
– Факел даже лучше, – ответила Леза. – Более гармонировал бы с обстановкой. Мы что – скрываемся в подземелье?
– В общем, да. Скоро свернем в самый настоящий подземный ход.
Ему вдруг стало казаться, что они не от реальной опасности спасаются, а просто играют в детскую игру, веря и одновременно не веря в реальность окружающего их мира.
– А мы не заблудимся в такой черноте?
– Постараемся не заблудиться.
У него была хорошая память и способность ориентироваться даже в полной темноте: он это знал и на эти свои достоинства надеялся. И оказался прав: темные переходы все-таки вывели их в тот угол обширных подвалов, залегавших в три этажа под Жилищем Власти – да только ли под ним? – где находилась наразличимая для незнающего дверца подземного хода.
– Хотите передохнуть, Леза? Вы устали?
– Я и на самом деле давно не двигалась… Но не будем медлить. Нам еще далеко идти?
– Так, как двигаемся мы, – полчаса; может быть, чуть больше. Смотрите: здесь хоть можно присесть, – он кивнул в сторону слабо различимых ящиков, сваленных в одном из углов. – Там, под землей, присесть будет не на что.
– Все равно, идемте. Здесь… здесь мне страшно.
– Повинуюсь, – сказал он и отворил массивную, лениво повернувшуюся на петлях дверцу. Из открывшегося хода дохнуло промозглой сыростью. Леза невольно вздрогнула.
– Вы слишком легко одеты.
– Меня приглашали на чашку кофе, – она принудила себя усмехнуться. – Не в тюрьму… и не в подземный ход.
– Позвольте предложить вам мой мундир.
Он и в самом деле был в мундире – рассчитывал, что в нем произведет большее впечатление на охрану Жилища Власти – не понимал, что они понавидались всяких мундиров, не только какой-то Исторической службы. Правда, после ночи в архиве мундир выглядел не по-парадному.
– Благодарю вас, пока не надо. Потом, может быть…
Однако сказано это было не очень уверенно, и Хен Гот снял свою униформу и накинул ей на плечи.
– О, – сказала Леза, – какая тяжесть!
– Служба вообще вещь нелегкая. Ну, идемте?
– Ведите, генерал!
– Вы напрасно шутите. – Историк, казалось, всерьез обиделся. – Мой ранг как раз соответствует генеральскому. И не самому низшему притом!
– Если вы будете меня пугать, – сказала Леза, – у меня отнимутся ноги и вам придется нести меня на руках.
– Может быть, попробуем?
– Нет, – сказала Леза. – Пока я еще способна двигаться самостоятельно.
Историк тщательно затворил за ними дверь. И сразу их обняла полная тишина. В подвалах ее не было: огромное здание наверху действовало как резонатор, и негромкий, но непрерывный гул все время доносился и до самых укромных закоулков. Сейчас звуки как отрезало, и от этого Лезе стало почему-то страшно. Она старалась идти, производя как можно меньше шума, и заметила, что Хен Гот ступает беззвучно, как бы непрерывно подкрадываясь к кому-то.
– Вы чего-то опасаетесь? – спросила она едва слышным шепотом, нашарив его руку.
– Ничего такого, – ответил он так же. – Но здесь звуки разносятся далеко и не одни мы знаем об этом ходе. Так что давайте не будем разговаривать без крайней нужды. Полчаса можно потерпеть.
Леза восприняла это как упрек болтливости, обиделась и даже не ответила.
Они прошли еще сотню метров. Внезапно Хен Гот остановился.
– Что случилось? Вы сломаете мне руку…
– Тсс! Слышите?
Леза прислушалась.
– По-моему, это капает вода. Падают капли.
– Это по-вашему. На самом деле это шаги. Кто-то идет из города. Звуки здесь звучат немного не так, как на просторе…
Она вслушалась. Да, шаги. Звонкие шаги человека, которому нечего бояться.
– Хен! Я не хочу, чтобы нас здесь видели!
– Да я и сам не жажду, но как тут разминуться? В такой узости… Хотя постойте. Вспомнил. Ну-ка, идемте – быстро, быстро!
– О чем вы вспомнили?
– Здесь поблизости развилка. Свернем в боковой ход, пропустим встречного – тогда он нас не заметит. Только снимите туфли.
Она повиновалась.
– Какой холодный пол!..
– Да, простуда почти обеспечена. Но лучше она, чем…
Они бежали бесшумно – навстречу приближающимся шагам.
– Леза, не дышите так громко.
– Я не привыкла… Я просто задыхаюсь. Тут душно…
– Мы уже совсем рядом!
Еще несколько шагов – и он, обняв женщину за плечи, заставил ее свернуть в узкий отросток, мимо которого можно было легко пробежать, не заметив.
– И как вы ухитрились не пропустить его?
– Я неплохо вижу в темноте. Врожденное.
– Вы просто коллекция разнообразных талантов.
– Не стану опровергать. А теперь – тишина!
Шаги зазвучали вдруг совсем громко; видимо, человек вышел из-за последнего поворота. Поравнялся с ответвлением. Не задерживаясь прошел мимо. Хен Гот судорожно прижал Лезу к себе. Шаги вновь сделались глуше: человек свернул, повинуясь очередной излучине подземного хода – той, которую они только что миновали прежде, чем свернуть, затаиться.
– Леза! Вы узнали его?
– В этой мгле и вас не узнала бы! Не все столь одарены!
– Это Ублюдок Миграт.
– Вы шутите!
– Хотелось бы. Но не шутится.
– Он идет в Жилище Власти? Хен, я боюсь. Он идет наверняка не с добром…
– И я так думаю.
– Но все равно. Давайте уйдем побыстрее!
– Право, не знаю, Леза… Наверно, мы должны…
– Я ничего не должна! Если бы еще там был Изар… Остальные меня не волнуют. Идемте же!
Они вышли. Сделали несколько шагов. Историк остановился.
– Ну, Хен, что вы опять?
– Прислушайтесь. Внимательно.
– Ничего не слышу…
– И я тоже. Шагов не слышно. А ведь ему еще далеко до выхода.
– Что это может означать?
– Хотел бы я знать. Ага! Снова!
– Да. Я слышу.
– Леза, он возвращается!
– Идемте! Если мы поспешим, он нас не догонит.
– Вы правы.
Они двинулись дальше, по направлению к городскому выходу. Шаги преследовали их, и они невольно ускоряли ход.
– Далеко еще, Хен?
– Я сбился со счета. От волнения. Но, по-моему, уже близко.
– Давайте передохнем минуту-другую.
– Хотите, чтобы он налетел на нас?
– Он не налетит. Он не идет за нами больше.
– Что за… Да, в самом деле. Не понимаю. Шел туда… Остановился. Повернул обратно. А теперь – ни туда, ни сюда…
– Знаете, а я поняла!
– Что же?
– Он свернул по тому ходу, в котором мы укрывались.
– Гм… Да, ему и в самом деле больше некуда было деваться. Какое счастье, что мы вовремя выбрались оттуда.
– Вы боитесь его, Хен?
– Он наверняка вооружен, а я – нет. Судя по уверенности, с какой он шел, он видит в темноте не хуже меня – а может быть, и лучше. А если бы он одолел меня – что было бы с вами?
– Да, конечно. Идемте. Я уже отдохнула.
– Погодите.
– В чем дело?
– Что он может искать там, куда свернул?
– Понятия не имею. А что там находится?
– Откуда мне знать? Но это, по-моему, важно.
– А по-моему, нет. Вы идете?
– Да. Вдогонку за ним.
– Хен!
– Вам вовсе необязательно следовать за мной. Отсюда – прямой путь к выходу. Вы не собьетесь, даже если пойдете одна.
– Нет. Нет! Вы не можете бросить меня!
– Наоборот, это вы хотите бросить меня. Я жалею об этом – но не могу заставить вас.
– Нет, я… я не согласна. Что я буду делать в городе одна? Идти домой? Я боюсь, там меня могут подстерегать – наверное, уже обнаружили, что я бежала. О вас ведь никто не знает, а обо мне…
– Тогда идите за мной.
– Мне страшно. Теперь, когда я знаю, кто он такой… Мне его жалко, но я боюсь.
– Леза, у меня нет времени. Решайте сразу: или – или.
Она вздохнула.
– Я с вами… У меня просто нет другого выхода.
– Поспешим!
Через самое большее пять минут они вновь оказались на развилке. Остановились, напряженно вслушиваясь. Неторопливые шаги едва доносились сюда. Теперь звук был глухим, как если бы шагали по земле, а не по каменному полу.
– Идемте.
– Тут я могу надеть туфли? Не будет слышно: земля… Совсем закоченели ноги.
– Пожалуй, я сделаю то же самое.
– Я готова.
Они шли узким – двоим не разойтись – ходом, бессознательно замедляя шаги, словно рассчитывая, что ход может кончиться на каждом шагу. Однако он уводил все дальше и дальше.
– Хен, может быть, он кончается в том полушарии?
– Все может быть. Пока могу лишь сказать, что он по спирали уходит ниже, это не выход в город – и не путь, ведущий куда-нибудь в другое крыло Жилища Власти. Это что-то совсем новое.
– Очень таинственно…
– М-да, но дворцовые тайны чаще всего пахнут кровью.
Леза непроизвольно втянула воздух.
– Нет… Чем-то слегка пахнет в самом деле, но не знаю – нет, во всяком случае не кровью…
– Вы так хорошо различаете запахи?
– Ну, кровь пахнет очень… очень выразительно.
Они прошли еще сотню метров, спускаясь все ниже.
– Хен, может быть, отложим это исследование до другого раза? Обещаю вам…
– Тшш! Внимательно посмотрите – вперед и вниз, по направлению хода.
– Ну и что?
– Вам не кажется, что там… чуть-чуть светлее?
– М-м… Может быть. Самую малость.
– Идемте!
Впереди и в самом деле светлело – медленно, постепенно. Вероятно, где-то там находился источник света. Скорее всего один.
– Теперь помедленнее, Леза…
– Ой, Хен, мне очень страшно…
– Да ведь бояться нечего, Леза. Ну, подземный ход. Ну, свет.
– Ну, Миграт. Так, по-вашему?
– Сссс…
Наверное, он хотел сказать «стойте!», но не выговорил всего слова.
Они остановились.
Спиральный ход тут заканчивался. Его перегораживала каменная стена. Похоже, вся она была одним монолитом. Отсюда исходил и свет: неярко светился свод.
Перед стеной, лицом к ней, стоял человек. Даже сзади можно было узнать в нем Задиру – Миграта: массивного, как бы истекающего силой.
Никодим попытался на расстоянии постичь смысл и устройство этих чужеродных конструкций. Однако это ему не удалось, и неизбежным стало – войти во внутреннее пространство Заставы. В этом не было ничего трудного, просто Никодим не любил появляться где-либо непрошеным гостем; но сейчас выбирать не приходилось.
Все тем же бестелесным облачком иеромонах приблизился вплотную к внешнему рубежу Сторожки. Будь он планетарным существом, ему это не удалось бы: мощное поле и поток частиц вещества обрушились бы на него, убивая и отбрасывая. Но сейчас бояться было нечего.
Точно так же, невидимо для обычного взгляда, он, пройдя сквозь многослойную границу, оказался внутри Заставы, завис над бесконечным, казалось, простором сухого черного песка, примерно в полверсте от дома. Приближаясь к строению, он ощутил некий след в пространстве, как бы воспоминание его о предшествовавшем посещении. Следы в пространстве отличаются один от другого не менее четко, чем отпечатки ног телесного человека на сырой глине. И сейчас Никодим безошибочно определил, что слабый след оставлен был Элой. Кроме всего прочего, это означало, что Охранитель не пользовался услугами эмиссаров, пребывающих в Космической стадии, может быть, просто не имел их. Находись такие эмиссары здесь, внутреннее пространство Заставы наверняка пестрело бы их следами.
Ну что же: пока все шло хорошо.
Поравнявшись наконец с домом, Никодим снова повис неподвижно. Он не спешил принимать облик: тогда ему пришлось бы ограничить себя обычными человеческими чувствами – в частности, он не мог бы видеть и слышать сквозь стены, а сейчас это казалось ему важным.
Внимательно, систематически осматривая снаружи дом, помещение за помещением, он убедился в том, что планетарные люди – их было двое – находятся в той же части строения, что и чужеродные устройства. Видимо, людям этим было вменено в обязанность то ли охранять машины, то ли ухаживать за ними, а может быть – и то, и другое вместе. Подумав, Никодим решил, что это хорошо. Оставаясь незримым и наблюдая за этими людьми, он мог скорее получить какое-то представление о странных машинах, чем если бы попытался разобраться в них сам.
Пронизав несколько стен и внутренних переборок, иеромонах через секунду-другую оказался в нужном помещении – не в том, где находились механизмы, но в соседнем. Отсюда он мог видеть и слышать все происходящее в соседней комнате так же хорошо, как если бы находился там, совсем рядом с людьми.
Там были действительно двое. Но уже через несколько мгновений Никодим понял, что если они и были людьми, то, во всяком случае, не такими, каким был он сам и с какими ему до сих пор приходилось встречаться. Общего было много, но и различия бросались в глаза. В частности, один из этих двоих вдруг, на глазах Никодима, раздвоился, и несколько секунд их в комнате находилось трое, причем возникший двойник не повторял действия первого, но совершенно самостоятельно отошел в другой конец помещения (не такое уж маленькое, оно казалось тесным из-за наполнявших его механизмов), склонился над той частью машины, что находилась там, что-то повернул, что-то потянул на себя – и, не сказав ни слова, возвратился и слился со своим прототипом, никак на это не отреагировавшим. Хотя, быть может, все было наоборот, и к машине подходил прототип, а двойник в это время оставался за него и поддерживал разговор с другим находившимся здесь созданием.
Приблизившись вплотную к разделявшей комнаты переборке и частично даже углубившись в нее, Никодим стал прислушиваться к разговору. То есть не воспринимать колебания воздуха, как сделал бы, если бы находился сейчас во плоти, но следить за возникновением и движением мыслей у одного и другого собеседника.
Но уже через несколько мгновений он убедился в том, что установить контроль над мыслями разговаривавших он не в состоянии. Возникало такое впечатление, что и тот, и другой были надежно заэкранированы и от внешнего контроля, и, надо полагать, от попыток воздействовать на них извне.
У Никодима возникло искушение все же попробовать. И он, пользуясь приобретенным на Ферме умением, послал луч своей сфокусированной воли в направлении головы того эмиссара, что умел раздваиваться. Никодим потребовал, чтобы эмиссар повторил только что выполненные им действия: снова разделился и проделал с машиной ту же самую операцию.
Сначала ему показалось, что попытка пройдет успешно: неторопливый разговор в соседней комнате прервался. Оба враз подняли головы, настороженно огляделись. Потом обменялись какими-то оставшимися непонятными словами; судя по интонации, это не было продолжением прежнего разговора, скорее, они ощутили какую-то, пока еще непонятную опасность и предупредили о ней друг друга. Затем, умолкнув, они начали медленно поворачиваться, как бы лоцируя пространство в поисках источника беспокойства. Никодим поспешил заглушить свою активность: он не боялся быть обнаруженным, но полагал, что раньше времени настораживать сторожей-механиков ни к чему. Он пожалел даже, что, не подумав как следует, предпринял эту единственную попытку.
Тут же он изменил свои намерения. Если раньше он хотел войти в ту же комнату и, уютно устроившись где-нибудь под потолком, понаблюдать подольше за машиной и ее операторами, то теперь посчитал возникающий при этом риск чрезмерным. Он твердо знал, что если ты имеешь дело не совсем с людьми, то нельзя поступать в точности так, как будто имеешь дело с людьми обычными: разница между теми и другими может оказаться роковой. Кто знает – может быть, они могли если не видеть его в его космической фазе, то во всяком случае ощущать его присутствие.
Он так и остался в соседней комнате, решив, что достаточно много сможет увидеть и оттуда – если не сразу, то со временем. А временем он распоряжался по своему усмотрению.
Машина, видимо, работала постоянно в одном и том же режиме, и операторы ее никаких особенных действий не совершали. Однако понемногу кое-что становилось ясным. Например, Никодиму стало ясно, что на самом деле тут было не одно устройство, а самое малое два – одно побольше, другое поменьше; что сейчас работало лишь одно из них, а именно – малое, большое же бездействовало, и на него оба сторожа-механика не обращали никакого внимания, зато за маленьким следили очень внимательно. Видимо, информацию о его работе они получали с экрана, на который поминутно глядел то один, то другой. Если бы здесь на месте Никодима находился бы Мастер, он наверняка смог бы увидеть и то, что показывал экран; Никодим же, в своей бестелесной форме, воспринимал лишь игру токов, но расшифровать ее, чтобы представить себе картинку, не умел. Для того чтобы увидеть изображение, ему следовало воплотиться; это было опасно, но – чем дальше, тем больше убеждался он в этом – было необходимо: понять, чем именно занимаются эти существа со своей машиной, означало проникнуть в замыслы Охранителя гораздо глубже, чем просто наблюдая за действиями операторов. Приходилось идти на риск.
Решив так, Никодим с некоторым сожалением оставил уютное местечко в стене и опустился на пол. Произнес формулу воплощения. И с удовольствием ощутил свой вес, почувствовал массу тела – того, к которому за многие годы успел привыкнуть и привязаться.
Привыкнуть, да, но и отвыкнуть немного – даже за то краткое время, что провел вне плоти. Ощутив, что стоит на полу, Никодим открыл глаза; оказалось, что в комнате, где он находился, было темно. Это скорее обрадовало его, чем огорчило. Он сделал несколько движений, чтобы почувствовать, что тело, как раньше, беспрекословно подчиняется ему. Пожалуй, можно было действовать.
Однако Никодим не сразу представил, что же будет делать. Ему нужно было увидеть экран, понаблюдать за ним хотя бы несколько секунд. Одну-две – и это уже дало бы материал для умозаключений. Но, к сожалению, стена более не была для него прозрачной, и увидеть изображенное на экране можно было, лишь оказавшись в той же комнате, где были машины и их операторы. Его наверняка заметят. Задержать, конечно, не смогут: его плоть, тело Космической стадии, было несовместимо с веществом Планетарных людей – они могли проходить друг сквозь друга, не встречая никакого сопротивления. Так что Никодима не могли схватить, не способны были и нанести ему хоть малейшее повреждение. Но и он им – тоже. Весь риск заключался в том, что Застава тогда уж будет точно предупреждена о том, что о машинах известно и что они могут подвергнуться более серьезной атаке. Была, конечно, еще и другая сторона риска: все, что знал Никодим о взаимодействии тел Планетарных и Космических, относилось к тем разновидностям людей, что были ему ведомы. Может быть, эти обладали иными свойствами, другими, более высокими умениями? Тогда, не исключено, мог бы пострадать и он сам. Но, как ни странно, эта последняя мысль не только не охладила его, но, напротив, укрепила в решении действовать.
И все же он не утратил обычной осторожности. Попросив у Бога содействия в своем начинании, он бесшумно вышел из своей темной комнаты в коридор. Если бы дверь в соседнюю комнату оказалась открытой, он поднялся бы в воздух и попытался проникнуть туда, держась под самым потолком и зная, что, ощутив какую-то опасность, люди станут смотреть прежде всего не на потолок, но на дверь – на уровне примерно своего роста. А пока они будут оглядываться, Никодим успеет увидеть – и крепко-накрепко во всех деталях запомнить – то, что в те секунды покажет экран. Ну, а остальное уже не представлялось ему важным.
Дверь, однако же, оказалась закрытой. И пытаться отворить ее – если даже она не была заперта или защищена каким-либо другим способом – означало наверняка раскрыть себя раньше времени. Нет, его не могли удержать, и к экрану он прорвался бы – однако люди могли прежде всего выключить его – а сам Никодим по уже названной причине не мог ни включить его, ни вообще внести в работу устройства даже малейшие изменения; он был с ним несовместим. И вся суматоха ни к чему бы не привела.
Оставалось использовать другой способ – хотя тоже не дававший полной уверенности в успехе, но все же более, как подумалось иеромонаху, уместный.
Тут же, в коридоре, он мысленно произнес вторую формулу – и через мгновение исчез. Тело, которым он только что обладал, беззвучно растаяло в воздухе, вызвав едва ощутимый ветерок, который через закрытую дверь никак не мог достигнуть стражей.
Оказавшись опять в космической форме, Никодим легко, хотя и осторожно, проник через сделавшуюся проницаемой дверь и, ни на миг не останавливаясь, направился к машине. Он знал, в каком месте ему следует остановиться, чтобы, во-первых, ясно видеть экран, а во-вторых, не сразу оказаться на глазах операторов. Это место находилось позади них – в узком промежутке между стеной и их сиденьями. Там и надо было воплотиться. Конечно, думал Никодим, они почти сразу ощутят тепло, которым повеет от вновь возникшего живого тела; однако иеромонах уповал на то, что те двое не сразу сообразят, что это за тепло и где следует искать его источник.
Он так и сделал. Пока незаметное облачко под самым потолком пробиралось в намеченный угол, оно не привлекало ничьего внимания. Потом медленно опустилось на пол, принимая веретенообразную форму – и за мгновения около стены возникла массивная фигура плотного бородатого человека, чьи руки были непроизвольно сжаты в кулаки, хотя это ничему не могло помочь.
Никодим открыл глаза и увидел перед собою экран. Близко, на расстоянии не более сажени.
На экране виднелись корабли. Большие военные пространственные крейсеры с гербом и эмблемами Ассарта на матовых бортах.
Но, может быть, то были не сами корабли, а рисунки? Неумелые рисунки, на которых не было глубины; корабли казались плоскими, как лист тончайшей бумаги. Плоскими и мертвыми.
Хотя в следующую секунду Никодиму показалось, что они не так и мертвы: почудилось, что на одном из них произошло какое-то крохотное движение. Просто мигнул огонек.
Здесь, на Заставе, оба оператора машин перебросились краткими словами. Смысл их остался непонятным Никодиму, зато совершенно ясным было последовавшее за ними действие: второй оператор – не тот, что раздваивался – протянул руку и коснулся одного из многих лимбов на панели перед ним.
И тут в голову Никодиму ударила озорная мысль. И он мгновенно сконцентрировал волю и послал импульс: не в голову оператора, как пытался раньше, но в руку – в локтевой сустав, вернее – рядом с ним, в нервный узел.
Рука оператора дрогнула. Лимб повернулся на одно или два, видимо, лишних деления.
Огонек на корабле, вместо того чтобы застыть, сильно замигал.
Двойной оператор (так его назвал для себя иеромонах) резким тоном выбросил несколько слов. Совершивший ошибку что-то проворчал в ответ и повернул лимб в противоположную сторону, восстанавливая порядок.
В тот же миг Двойной, почуяв неладное, оглянулся и встретился глазами с насмешливым взглядом Никодима.
Надо отдать оператору должное: реакция у него была мгновенной. Вскочить, повернуться, нанести удар – все это заняло у него ничтожную долю секунды.
Кулак Двойного оператора прошел сквозь космическую плоть Никодима и ударил в стену. Удар, должно быть, оказался болезненным, однако на лице оператора не дрогнула ни единая черточка.
Он мгновенно раздвоился, и теперь удары Никодиму нанесли уже двое. Видимо, они еще не поняли, в чем дело, а неудачу первой атаки объяснили тем, что он уклонился от кулака.
Однако Никодим успел уже произнести формулу. И его не стало.
Едва заметное облачко ушло в стену. Вылетело из дома. Углубилось в черный песок Заставы. И оказалось в свободном пространстве.
2
Архивные комнаты со связанным и оглушенным охранником остались за поворотом коридора. Историк и Леза, выскочив, как им показалось сгоряча, на волю, на деле же – в этот самый коридор, еле освещенный, многоколенчатый, с затхлым воздухом – оказавшись в нем, сначала кинулись бегом, бессознательно слишком буквально воспринимая слово «побег». Хен Гот опомнился первым, замедлил шаг, схватил Лезу за руку, – она все рвалась дальше, дальше…– Кто-нибудь встретится, – сказал он негромко. – Бегущих заподозрят сразу. В этом доме не принято бегать. Здесь шествуют.
Она не сразу поняла, но подчинилась, хотя крайне неразумным казалось терять так много времени. Они шли, повинуясь прихотливым поворотам коридора. Потом он раздвоился. Историк уверенно выбрал направление.
– Вы не ошиблись? – на всякий случай спросила Леза.
– Нет. Меня привели сюда этой же дорогой.
– Хорошо. Я вам верю.
Он лишь пожал плечами – словно ему можно было не верить!
Коридор спускался все ниже, сухой пыльный воздух понемногу сменялся влажным. Возникали короткие лестницы – в четыре-пять ступеней. Спускаться приходилось осторожно: белесые фонари попадались все реже, потом их и вовсе не стало.
– Хорошо бы фонарик, – пробормотал Хен Гот. – Или хотя бы факел.
– Факел даже лучше, – ответила Леза. – Более гармонировал бы с обстановкой. Мы что – скрываемся в подземелье?
– В общем, да. Скоро свернем в самый настоящий подземный ход.
Ему вдруг стало казаться, что они не от реальной опасности спасаются, а просто играют в детскую игру, веря и одновременно не веря в реальность окружающего их мира.
– А мы не заблудимся в такой черноте?
– Постараемся не заблудиться.
У него была хорошая память и способность ориентироваться даже в полной темноте: он это знал и на эти свои достоинства надеялся. И оказался прав: темные переходы все-таки вывели их в тот угол обширных подвалов, залегавших в три этажа под Жилищем Власти – да только ли под ним? – где находилась наразличимая для незнающего дверца подземного хода.
– Хотите передохнуть, Леза? Вы устали?
– Я и на самом деле давно не двигалась… Но не будем медлить. Нам еще далеко идти?
– Так, как двигаемся мы, – полчаса; может быть, чуть больше. Смотрите: здесь хоть можно присесть, – он кивнул в сторону слабо различимых ящиков, сваленных в одном из углов. – Там, под землей, присесть будет не на что.
– Все равно, идемте. Здесь… здесь мне страшно.
– Повинуюсь, – сказал он и отворил массивную, лениво повернувшуюся на петлях дверцу. Из открывшегося хода дохнуло промозглой сыростью. Леза невольно вздрогнула.
– Вы слишком легко одеты.
– Меня приглашали на чашку кофе, – она принудила себя усмехнуться. – Не в тюрьму… и не в подземный ход.
– Позвольте предложить вам мой мундир.
Он и в самом деле был в мундире – рассчитывал, что в нем произведет большее впечатление на охрану Жилища Власти – не понимал, что они понавидались всяких мундиров, не только какой-то Исторической службы. Правда, после ночи в архиве мундир выглядел не по-парадному.
– Благодарю вас, пока не надо. Потом, может быть…
Однако сказано это было не очень уверенно, и Хен Гот снял свою униформу и накинул ей на плечи.
– О, – сказала Леза, – какая тяжесть!
– Служба вообще вещь нелегкая. Ну, идемте?
– Ведите, генерал!
– Вы напрасно шутите. – Историк, казалось, всерьез обиделся. – Мой ранг как раз соответствует генеральскому. И не самому низшему притом!
– Если вы будете меня пугать, – сказала Леза, – у меня отнимутся ноги и вам придется нести меня на руках.
– Может быть, попробуем?
– Нет, – сказала Леза. – Пока я еще способна двигаться самостоятельно.
Историк тщательно затворил за ними дверь. И сразу их обняла полная тишина. В подвалах ее не было: огромное здание наверху действовало как резонатор, и негромкий, но непрерывный гул все время доносился и до самых укромных закоулков. Сейчас звуки как отрезало, и от этого Лезе стало почему-то страшно. Она старалась идти, производя как можно меньше шума, и заметила, что Хен Гот ступает беззвучно, как бы непрерывно подкрадываясь к кому-то.
– Вы чего-то опасаетесь? – спросила она едва слышным шепотом, нашарив его руку.
– Ничего такого, – ответил он так же. – Но здесь звуки разносятся далеко и не одни мы знаем об этом ходе. Так что давайте не будем разговаривать без крайней нужды. Полчаса можно потерпеть.
Леза восприняла это как упрек болтливости, обиделась и даже не ответила.
Они прошли еще сотню метров. Внезапно Хен Гот остановился.
– Что случилось? Вы сломаете мне руку…
– Тсс! Слышите?
Леза прислушалась.
– По-моему, это капает вода. Падают капли.
– Это по-вашему. На самом деле это шаги. Кто-то идет из города. Звуки здесь звучат немного не так, как на просторе…
Она вслушалась. Да, шаги. Звонкие шаги человека, которому нечего бояться.
– Хен! Я не хочу, чтобы нас здесь видели!
– Да я и сам не жажду, но как тут разминуться? В такой узости… Хотя постойте. Вспомнил. Ну-ка, идемте – быстро, быстро!
– О чем вы вспомнили?
– Здесь поблизости развилка. Свернем в боковой ход, пропустим встречного – тогда он нас не заметит. Только снимите туфли.
Она повиновалась.
– Какой холодный пол!..
– Да, простуда почти обеспечена. Но лучше она, чем…
Они бежали бесшумно – навстречу приближающимся шагам.
– Леза, не дышите так громко.
– Я не привыкла… Я просто задыхаюсь. Тут душно…
– Мы уже совсем рядом!
Еще несколько шагов – и он, обняв женщину за плечи, заставил ее свернуть в узкий отросток, мимо которого можно было легко пробежать, не заметив.
– И как вы ухитрились не пропустить его?
– Я неплохо вижу в темноте. Врожденное.
– Вы просто коллекция разнообразных талантов.
– Не стану опровергать. А теперь – тишина!
Шаги зазвучали вдруг совсем громко; видимо, человек вышел из-за последнего поворота. Поравнялся с ответвлением. Не задерживаясь прошел мимо. Хен Гот судорожно прижал Лезу к себе. Шаги вновь сделались глуше: человек свернул, повинуясь очередной излучине подземного хода – той, которую они только что миновали прежде, чем свернуть, затаиться.
– Леза! Вы узнали его?
– В этой мгле и вас не узнала бы! Не все столь одарены!
– Это Ублюдок Миграт.
– Вы шутите!
– Хотелось бы. Но не шутится.
– Он идет в Жилище Власти? Хен, я боюсь. Он идет наверняка не с добром…
– И я так думаю.
– Но все равно. Давайте уйдем побыстрее!
– Право, не знаю, Леза… Наверно, мы должны…
– Я ничего не должна! Если бы еще там был Изар… Остальные меня не волнуют. Идемте же!
Они вышли. Сделали несколько шагов. Историк остановился.
– Ну, Хен, что вы опять?
– Прислушайтесь. Внимательно.
– Ничего не слышу…
– И я тоже. Шагов не слышно. А ведь ему еще далеко до выхода.
– Что это может означать?
– Хотел бы я знать. Ага! Снова!
– Да. Я слышу.
– Леза, он возвращается!
– Идемте! Если мы поспешим, он нас не догонит.
– Вы правы.
Они двинулись дальше, по направлению к городскому выходу. Шаги преследовали их, и они невольно ускоряли ход.
– Далеко еще, Хен?
– Я сбился со счета. От волнения. Но, по-моему, уже близко.
– Давайте передохнем минуту-другую.
– Хотите, чтобы он налетел на нас?
– Он не налетит. Он не идет за нами больше.
– Что за… Да, в самом деле. Не понимаю. Шел туда… Остановился. Повернул обратно. А теперь – ни туда, ни сюда…
– Знаете, а я поняла!
– Что же?
– Он свернул по тому ходу, в котором мы укрывались.
– Гм… Да, ему и в самом деле больше некуда было деваться. Какое счастье, что мы вовремя выбрались оттуда.
– Вы боитесь его, Хен?
– Он наверняка вооружен, а я – нет. Судя по уверенности, с какой он шел, он видит в темноте не хуже меня – а может быть, и лучше. А если бы он одолел меня – что было бы с вами?
– Да, конечно. Идемте. Я уже отдохнула.
– Погодите.
– В чем дело?
– Что он может искать там, куда свернул?
– Понятия не имею. А что там находится?
– Откуда мне знать? Но это, по-моему, важно.
– А по-моему, нет. Вы идете?
– Да. Вдогонку за ним.
– Хен!
– Вам вовсе необязательно следовать за мной. Отсюда – прямой путь к выходу. Вы не собьетесь, даже если пойдете одна.
– Нет. Нет! Вы не можете бросить меня!
– Наоборот, это вы хотите бросить меня. Я жалею об этом – но не могу заставить вас.
– Нет, я… я не согласна. Что я буду делать в городе одна? Идти домой? Я боюсь, там меня могут подстерегать – наверное, уже обнаружили, что я бежала. О вас ведь никто не знает, а обо мне…
– Тогда идите за мной.
– Мне страшно. Теперь, когда я знаю, кто он такой… Мне его жалко, но я боюсь.
– Леза, у меня нет времени. Решайте сразу: или – или.
Она вздохнула.
– Я с вами… У меня просто нет другого выхода.
– Поспешим!
Через самое большее пять минут они вновь оказались на развилке. Остановились, напряженно вслушиваясь. Неторопливые шаги едва доносились сюда. Теперь звук был глухим, как если бы шагали по земле, а не по каменному полу.
– Идемте.
– Тут я могу надеть туфли? Не будет слышно: земля… Совсем закоченели ноги.
– Пожалуй, я сделаю то же самое.
– Я готова.
Они шли узким – двоим не разойтись – ходом, бессознательно замедляя шаги, словно рассчитывая, что ход может кончиться на каждом шагу. Однако он уводил все дальше и дальше.
– Хен, может быть, он кончается в том полушарии?
– Все может быть. Пока могу лишь сказать, что он по спирали уходит ниже, это не выход в город – и не путь, ведущий куда-нибудь в другое крыло Жилища Власти. Это что-то совсем новое.
– Очень таинственно…
– М-да, но дворцовые тайны чаще всего пахнут кровью.
Леза непроизвольно втянула воздух.
– Нет… Чем-то слегка пахнет в самом деле, но не знаю – нет, во всяком случае не кровью…
– Вы так хорошо различаете запахи?
– Ну, кровь пахнет очень… очень выразительно.
Они прошли еще сотню метров, спускаясь все ниже.
– Хен, может быть, отложим это исследование до другого раза? Обещаю вам…
– Тшш! Внимательно посмотрите – вперед и вниз, по направлению хода.
– Ну и что?
– Вам не кажется, что там… чуть-чуть светлее?
– М-м… Может быть. Самую малость.
– Идемте!
Впереди и в самом деле светлело – медленно, постепенно. Вероятно, где-то там находился источник света. Скорее всего один.
– Теперь помедленнее, Леза…
– Ой, Хен, мне очень страшно…
– Да ведь бояться нечего, Леза. Ну, подземный ход. Ну, свет.
– Ну, Миграт. Так, по-вашему?
– Сссс…
Наверное, он хотел сказать «стойте!», но не выговорил всего слова.
Они остановились.
Спиральный ход тут заканчивался. Его перегораживала каменная стена. Похоже, вся она была одним монолитом. Отсюда исходил и свет: неярко светился свод.
Перед стеной, лицом к ней, стоял человек. Даже сзади можно было узнать в нем Задиру – Миграта: массивного, как бы истекающего силой.