Михайлов Владимир Дмитриевич. Властелин

   – Куда?
   – В дом.
   Миграт невесело усмехнулся.
   – Мне не очень-то хотелось бы этого.
   – Неужели? А мне казалось, что вы тут – свой человек.
   – Только для своих людей. А здесь есть и чужие.
   – Я знаю, о ком он, – просигналил иеромонах.
   – Вот мы как раз и хотим познакомиться с ними, – безмятежно проговорил Питек.
   – Боюсь, что это опасно.
   – Кто же говорит, что нет?
   – Зачем же я вам?
   – Магистр! – сказал Питек. – По-моему, для вас самое время заслужить прощение.
   – Пора искупать грехи, – выдавил Никодим.
   – Не вам судить, в чем я виноват и в чем нет, – ответил Миграт. – Вы – чужаки, пришли и уйдете. А я если и буду разговаривать, то с теми только, кто останется.
   – Но до такого разговора надо еще дожить, – сказал Питек.
   – Я не боюсь угроз.
   – Надо ли это понять так, что вы не желаете нам помочь?
   – Вы поняли правильно.
   – Что же, вы сами выбрали свою судьбу, – Питек смотрел на претендента холодным взглядом. – Только не думайте, что все обойдется словами. Я человек очень древней породы и никогда не боялся крови. Правда, в вашем мире любят убивать без крови, но душить – не мое занятие.
   – Питек, – обратился к нему иеромонах. – Не бери греха на душу. Предоставь человека его судьбе. Господь назначит воздаяние.
   – В таких вещах я не привык советоваться ни с кем, – не согласился Питек.
   – Нам нужно спешить, – напомнил Никодим.
   – М-да, ты прав. Ну хорошо – его я оставлю под конец. Сперва сделаем главное дело. Ты помнишь, куда идти?
   – Хоть с закрытыми глазами.
   – А куда бы на это время засунуть этого упрямца?
   – В любую комнату.
   – Он не сбежит?
   – Ну, нет.
   – А если кто-нибудь из здешних наткнется на него?
   – Никто не сможет ему помочь. Здесь нет космических людей.
   – Ладно. Поверю тебе.
   Они вошли в дом и медленно шли по коридору. Медленно – потому что Питеку по-прежнему приходилось тащить Магистра на себе. Магистр же не стал легче ни на грамм.
   – Ну, может быть, уложим его здесь?
   – Почему бы и нет?
   В первой же попавшейся комнате они уложили Магистра на узкую кровать.
   – Пахарь, ты можешь сделать так, чтобы он не распускал язык?
   – Конечно.
   – Вот и сделай. Не то он начнет кричать…
   Никодим наклонился над Магистром. Пальцами обеих рук сделал круговые движения возле его щек. При этом Миграт безразлично смотрел в сторону, но выражение его лица говорило о многом.
   – А он нас не любит, – сказал Питек.
   Никодим ничего не ответил.
   Затворив за собою дверь, они двинулись по коридору дальше. Дом на Заставе казался вымершим. Но в нем и было очень мало постоянных жителей.
   – Что мне надо будет сделать, Никодим?
   – Сломать машину. Только и всего. Все равно как.
   – Эти, надо полагать, будут мне мешать?
   – Ну а как же иначе?
   – Ты сможешь помочь?
   – С машиной – нет. Защитить от этих людей? Постараюсь…
   – Почему так неуверенно?
   – Они – не такие люди. Кто знает, каковы их возможности?
   – Ты уж постарайся.
   – Не премину… Сейчас иди совсем тихо.
   – Тут?
   – Нет. Следующая дверь. Но пока обожди здесь. Я войду один. И постараюсь отвлечь их.
   – Ладно. Как только начнется шум, я вскочу. Машина где – слева, справа от двери?
   – Она достаточно велика, занимает всю противоположную стену. Управление – слева.
   – Спасибо, этого пока хватит.
   – Благослови, Господи, – проговорил Никодим тихо. И решительно толкнул дверь.
   Она не поддалась.
   – Изнутри заперлись, – констатировал иеромонах. – Нечистый их надоумил… Что будем делать?
   – Ты-то можешь попасть туда?
   – Хоть сейчас. Но с машиной мне ничего не сделать: другая материя…
   Питек внимательно осмотрел дверь – не запертую, а ту, возле которой они сейчас стояли: дверь той комнаты, где не так давно укрывался Никодим.
   – Хлипкая конструкция…
   – Ну и что?
   – Сделаем так: проникни туда и устрой шум. Я думаю, что такую дверцу высажу без труда.
   – Ну что же – попробуем. Не возвращаться же.
   И Никодим начал таять на глазах, превращаться в смутно различимое в слабом свете облачко.
   Питек невольно поежился. Нет, он прекрасно понимал все, но тем не менее ему было не по себе: только что был человек – почти совершенно настоящий, и вдруг нет его, хотя в то же время он есть. Понимать одно, а принимать как естественное – совсем другое…
   Облачко поднялось вверх – и на глазах человека стало уходить в дверь. Питек отвел глаза. Ни к чему смотреть на это. Настанет время – наверное, и ему придется так же. Но сейчас – как хорошо иметь ладное, крепкое, сильное тело – такое, каким можно, например, высадить такую вот дверцу…
   Он застыл, напрягшись – ожидая. За дверью была тишина, только что-то слабо-слабо гудело. Машина, наверное. Ну, пусть погудит напоследок… Потом послышался негромкий – то ли вскрик, то ли один оператор окликнул другого – и снова тишина.
   Ждать больше нечего, решил Питек. И, разбежавшись, сильно оттолкнулся – бросил себя на дверь, выставив вперед правое плечо.
   Как он и думал, дверь не была рассчитана на такое обращение. Повторять бросок не понадобилось – она отскочила сразу же, и Питек, не сумев остановиться, влетел в помещение и упал.
   Вскакивая, он сумел увидеть и оценить обстановку.
   Иеромонах стоял у той стены, что была справа от двери. Два человека – или вроде бы человека – напротив него, слева, перед широким пультом.
   Руки Никодима были вытянуты вперед – на уровне плеч, как если бы он собирался делать зарядку. Пальцы той и другой руки сложены щепотью. Каждой рукой он как бы целился в одного из двух, стоявших рядом.
   Однако тут же их стало трое. Питек не успел уследить за тем, как это произошло. Просто третий возник и тут же двинулся в его, Питека, сторону.
   Двое стояли перед пультом – иными словами, он был защищен. А Питек рассчитывал прежде всего вывести из строя именно пульт: тогда обо всей машине можно было бы и не заботиться. Никодиму, видимо, не удалось отвлечь их, заставить сойти с места.
   Третий человек приближался. Надо было решить мгновенно: принимать бой? Или увернуться и попробовать разгромить все еще тихо гудевшее устройство?
   Противник не дал ему возможности выбрать. Он прыгнул вперед, запрокидываясь на спину, чтобы в полете нанести удар ногами.
   Хотел ударить: значит, был нормальным человеком – во всяком случае в том смысле, что состоял из такого же вещества, как и Питек. Эта мысль ободрила. Значит, драка будет обычной. Такой, какая Питеку нравилась.
   Он уклонился и встретил летящего ударом колена в бок. После этого удара противник должен был грохнуться на пол.
   Однако он ухитрился извернуться в полете и приземлиться на ноги. И снова рванулся вперед – на этот раз готовый бить кулаками.
   Будь у Питека оружие, он закончил бы схватку в считанные секунды. Но оружия не было: его нельзя было переправить по каналу транспортировки. Впрочем, это не очень и огорчало. Питеку давно хотелось как следует размяться.
   Он чуть присел и за долю секунды перед тем, как кулаки противника должны были обрушиться на него, взлетел в воздух – вверх и в сторону. И ударил ногой.
   На этот раз удар получился выразительным. Противник остановился, как будто налетел на стену. И даже чуть осел. Но уже через полсекунды выпрямился и показал, что готов продолжать схватку.
   Эти полсекунды Питек использовал для того, чтобы сделать шаг, приближаясь к закрытой кожухом машине.
   Оценив его движение, противник снова кинулся вперед – с таким расчетом, чтобы оказаться между Питеком и машиной. Питек понял маневр и, не продолжая движения к машине, встал на пути ее защитника. Ни тот, ни другой не уклонились от схватки, и в воздухе замелькали кулаки, локти, колени, ноги…
   Все это время Никодим и те двое сохраняли неподвижность, как бы удовольствовавшись ролью зрителей. На самом деле это было, конечно, не так; иеромонах удерживал на месте тех двоих, они же – его. Никодим сразу понял, что эти двое владели некоторыми из эмиссарских умений высшего ранга, в том числе и способностью навязывать противнику свою волю. Кулаки и любое оружие людей не смогли бы нанести Никодиму ни малейшего вреда; однако воля и его, и их принадлежала к одной и той же субстанции. Поэтому ему не удалось подчинить себе их, на что он сначала рассчитывал: с одним он бы справился, но их было двое. Зато и они вдвоем не могли одолеть его. И им оставалось сдерживать друг друга, предоставив Питеку с его противником решать судьбы машины и ассартских кораблей в поединке.
   Еще одно столкновение, и еще одно. Удар – уклонение; удар – нырок и ответ – отбив и снова удар…
   «Как на ринге, – подумал обрывочно Питек. – Кажется, ему нравится. Как и мне. Не время. Надо кончать. Ну!.. Не прошел. Ого, удар у него хорош. Ну а если…»
   Вместо того чтобы, нырнув под руку, пытаться ударить в ответ, он прошел в ноги противника, – тот не ожидал этого хода, – обхватил ноги и, резко разгибаясь, швырнул своего противника прямо на кожух машины. Взмахнув руками, тот не смог изменить своего положения в мгновенном полете и всей массой своего крепкого тела обрушился на то, что так старался защитить.
   Ровное гудение машины перешло в пронзительный визг. Ударили молнии. И одновременно один из тех двух, что все еще оставались за пультом, странно изогнулся, схватился за грудь и неловко, боком упал на сиденье перед пультом. Потому, наверное, что сраженный в рукопашной схватке боец был, по сути, им самим или, во всяком случае, половиной.
   Оставшийся на ногах не мог в одиночку противостоять силе Никодима. И через секунду-другую, закрыв глаза, потерял сознание и тоже опустился на сиденье рядом со своим коллегой.
   Теперь Питек, хотя и заметно хромая, заспешил к пульту. Машина продолжала выть. Изображения кораблей на экране судорожно дергались. Но корабли все еще сохраняли неподвижность.
   Питек обрушил кулаки на пульт. Искры сыпались, превращаясь в небольшие облачка, которые, свою очередь, преображались в крохотные твердые шарики, дождем выпавшие на пол. Экран теперь вспыхивал зеленым пламенем в странном ритме, словно отражавшем затрудненное дыхание какого-то существа. Вой машины превратился в тонкий плач. Окажись здесь сторонний наблюдатель, надежно защищенный от воздействия машины, он наверняка заметил бы, что все, что происходило в помещении, включая действия самого Питека, подчинялось тому же ритму, то ускоряясь, то едва не останавливаясь совершенно; время в комнате пульсировало, выйдя из повиновения… Но наблюдать за этим было некогда: иеромонах исчез, убедившись, наверное, что помощь его тут более не нужна.
   Машина агонизировала. Но в конце концов неподвижность победила ее. Искры становились все слабее и наконец погасли совершенно. Плач утих. Экран погас. Питек остановился, пошатываясь, вытирая с лица обильный пот. Костюм его местами обгорел, хотя сам человек остался, похоже, невредимым. Машина превратилась в груду оплавленных обломков. Воздух был насыщен запахом гари. Дышалось тяжело.
   – Пахарь! – окликнул Питек, но не получил ответа.
   Он огляделся, пожал плечами. Вышел, толкнув перекосившуюся дверь, и побрел по коридору, придерживаясь за стены. Пахаря он нашел у выхода на галерею.
   – С теми покончено, – сказал Питек, усталый, но довольный. – Пора заняться этим типом.
   Никодим покачал головой.
   – Не придется. Я отпустил его. Уберег тебя от греха.
   – Ох, Никодим… – произнес Питек, осуждающе качая головой. – Твоя доброта хуже жестокости.
   – Человек! – ответил Никодим. – Не торопись нести зло! Если бы вы не привыкли так спешить, кто знает – может быть, и я был бы сейчас среди вас – а не в стороне.
   Питек не нашел, что ответить, и только вздохнул.
   – Ладно, – сказал он затем. – Что сделано – сделано. Только как я теперь вернусь на планету? Без него?
   – Ну, отсюда настроить канал куда проще, – откликнулся Никодим. – Здесь он фиксирован, не то что там, на тверди. Неужели ты не справишься?
   – Пожалуй, попробую.
   – Постой. А что стало с теми – двумя или тремя, уж и не знаю, сколько их на самом деле?
   – Не посмотрел. Не подумал даже. Я не такой нежный, как ты.
   – Не могут ли они восстановить?
   – Гм. Чего доброго… Пойдем, посмотрим.
   Они вернулись в комнату, где происходило сражение. Обломки остывали. Людей не было – ни живых, ни мертвых.
   – Сбежали, – пробормотал Питек с досадой.
   – Сбежали… Может быть, и не так. Может, они и не людьми были, а всего лишь частью машины. Кончилась она – и они стали не нужны… Предоставим их их судьбе.
   – Будь по-твоему. Значит, отпустил ты его… Зря. Он еще там дров наломает. Давай-ка поспешим к нашим, твое преподобие. Где тут искать канал?
   – Наверное, как и у нас – наверху.
   Они поднялись по лестнице, без труда отыскали помещение, где начинался канал.
   – Лети, – сказал иеромонах. – Где встретимся?
   – Там, где самая драка, – ответил Питек уверенно.

2

   Улица была засыпана битым кирпичом, бетонными глыбами, обломками мебели, осколками домашней утвари; видимо, поблизости разорвалась боеголовка ракеты.
   Земля под ногами слегка подрагивала, хотя новые взрывы не тревожили больше этот район; артиллерийский обстрел кончился, и на окраинах города шли бои.
   – Тут недолго заблудиться, – сказал Хен Гот, помогая Лезе преодолеть очередную кучу мусора.
   – По-моему, мы уже, – откликнулась она, потирая ушибленное колено.
   – Интересно: всего три дома разбиты, а как все изменилось. И люди куда-то девались. Но я уверен – мы идем правильно. Музей где-то недалеко. Постой. Вот здесь начинался тот переулок…
   – На такую гору мне не взобраться, Хен.
   – Да и я тоже не такой уж скалолаз. Попробуем в обход: пройдем дальше, и там – дворами.
   – Если только сохранились дворы. Хен, а может, отложим этот твой музей до другого раза? Мне хотелось бы отдохнуть, да и поесть не мешает.
   – И отдохнешь, и поешь – но чуть позже. А в музей нужно попасть сейчас. Ты просто не очень ясно понимаешь, о чем речь. Если нам удастся первыми в мире попасть в то подземелье… Тут пахнет открытием вселенского масштаба! Ты что же – хочешь упустить такую возможность?
   – Я не очень гонюсь за славой, Хен. Хочу тишины и покоя. И не только для себя одной.
   – Я понимаю, понимаю, – откликнулся он таким тоном, каким говорят с детьми. – Конечно, у тебя есть на это все права. Но разве я против? Мы только заглянем в музей ненадолго…
   – Думаешь, там сейчас кто-нибудь есть?
   – Надеюсь, что нет… Ну-ка, давай свернем сюда.
   – Не понимаю. Если там никого не окажется – что же ты станешь делать?
   – Заберусь в хранилище и просто-напросто возьму то, то мне нужно. Если бы все было, как обычно, мне пришлось бы неделю выпрашивать разрешения познакомиться с этими материалами. В музее засели жуткие консерваторы и формалисты. А так – я просто отберу то, что мне нужно.
   – То есть украдешь?
   – Ну зачем же так… Просто позаимствую – на некоторое время. А потом возвращу в целости и сохранности… Но мы слишком медленно идем!
   – Быстрее я не могу. Ушибла ногу.
   – Хочешь, я понесу тебя?
   – Не хочу. Только не беги так.
   – Хорошо, хорошо… Вот в эту подворотню.

 
   Они бродили по городу уже давно – с того самого времени, когда вырвались из Жилища Власти. Хен Гот, едва оказавшись на свободе, решил прежде всего посетить музей, а об укрытии и прочих бытовых деталях думать лишь потом. В нормальное время они доехали бы до музея за час; теперь же городской транспорт бездействовал – во всей столице не было энергии. Пришлось добираться пешком, и даже не самым кратким маршрутом: многие улицы стали совершенно непроходимыми, в других местах, особенно во втором и третьем городских циклах, порой приходилось менять направление, чтобы уклониться от встречи с попадавшимися тут и там небольшими группами людей, преимущественно молодых и, кажется, вооруженных. Мародеры, – назвал их Хен Гот, знавший о городской жизни куда больше, чем Леза. И действительно, многие магазины, мимо которых им приходилось пробираться, были дочиста ограблены – силы охраны порядка, надо полагать, были сконцентрированы в центре города, а может быть, наоборот, отправились на самые окраины столицы – воевать. Так что за все эти часы Хену и Лезе удалось разжиться лишь одной булкой, кем-то не замеченной в пустой булочной, и в другом месте – банкой консервированных осьминогов, которых Леза не любила, так что почти вся банка досталась историку.
   И вот, они оказались где-то поблизости от цели.

 
   – Хен, я просто не могу дальше идти. Нога пухнет…
   – Дай-ка, я посмотрю.
   – Ну, ну! Не так высоко! Колено…
   – М-да, действительно. – Мгновение подумав, Хен Гот опустился на колени. – Ну-ка, садись мне на плечи.
   – Хен! Ну что ты! Это просто смешно – как будто мы дети.
   – Никто все равно не видит. Быстро, быстро. А то, чего доброго, стемнеет – тогда придется заночевать здесь.
   – Нет, ни в коем случае! Хорошо, если ты хочешь…
   Она уселась ему на плечи. Хен Гот разогнулся с заметным усилием.
   – Я тяжелая, да? Что делать – нас ведь двое…
   – Вы и вдвоем ничего не весите, – откликнулся он, перевел дыхание. – Во всяком случае, по ровному месту я могу вас нести далеко-далеко.
   Неизвестно, насколько его хватило бы, но, к счастью, далеко идти не пришлось. Они вышли на почти полностью уцелевшую улицу, и Хен Гот, пройдя еще метров пятьдесят, остановился.
   – Ну, хвала Рыбе – кажется, пришли.
   – Музей? Где он?
   Историк кивнул на дом этажей в пятнадцать-шестнадцать.
   – Вот он. Можешь спешиться. Осторожно, береги ногу.
   Леза съехала по его спине, остановилась перед тем, как нащупать здоровой ногой тротуар. Осторожно встала на здоровую ногу, совсем не опираясь на ушибленную.
   – Хорошо бы компресс, – пробормотал историк, повернувшись к ней. – Ничего, придем домой – там я тебя вылечу.
   – О чьем доме ты говоришь?
   – О моем, понятно.
   – По-моему, я еще не соглашалась на это.
   – Хорошо, у нас хватит времени обсудить, пока будем выбираться отсюда. Перед нами сейчас другая проблема, под названием – двенадцатый этаж. Именно туда нам нужно попасть.
   – Так высоко? Лифт, я надеюсь, работает?
   – Какой лифт – город без энергии… Нет, сейчас можно передвигаться только пешком.
   – Я не смогу, Хен. Да и тебе меня не донести так высоко.
   – Донести-то я донесу… – проговорил он без особой решимости в голосе. – Но, конечно, не бегом. Да и – мало ли с кем там можно встретиться, так что руки должны быть свободными.
   – Хен! Ты хочешь бросить меня здесь?
   – Бросить тебя разумнее всего было еще в Жилище Власти. И если я не сделал этого там, то тут и подавно не собираюсь. Но и наверх тебе тащиться действительно незачем. Сделаем так: войдем в здание, и я тебя где-нибудь укрою – где понадежнее. А наверх отправлюсь один.
   – Мне будет страшно…
   – Ничего, мне вот всю жизнь страшно – и все-таки существую как-то…
   Опираясь на историка, Леза кое-как доковыляла до подъезда. Хен Гот подергал дверь.
   – Невезение, – сказал он. – Заперто, конечно. Ничего. Это не препятствие… придется тебе немного обождать.
   – Постой! Куда ты?
   – Сейчас вернусь.
   Окна первого и второго этажей были забраны надежными решетками. Хен Гот обошел здание, используя пожарную лестницу, добрался до третьего этажа. Дверь, конечно, и здесь была на замке. Он перелез через железные перила и, держась правой рукой за них, правой же ногой опираясь о площадку лестницы, откинулся влево и оказался напротив ничем не защищенного окна. Рискуя порезаться, кулаком выбил стекло. Осколки, остро звеня, посыпались вниз. В обычное время это вызвало бы тревогу. Но сейчас никого не было ни вблизи, ни, наверное, в участке Заботы о порядке. Остатки стекла он вытащил, орудуя по-прежнему одной рукой. Потом вернулся на площадку, чтобы немного отдохнуть. Снова повис, но теперь не остался в таком положении, а по узкому и косому железному карнизу, какие тянулись вдоль каждого этажа – наверное, для удобства мойщиков окон – придерживаясь рукой за пустую раму, подобрался к окну вплотную и таким же способом выбил и внутреннее стекло. В нескольких местах все-таки порезал руку, но неглубоко. Наконец влез. Дальше было уже легко: замки изнутри отпирались простым поворотом ручки. Вышел в коридор, добрался до главной лестницы, спустился вниз и отпер входную дверь. Огляделся. Лезы не было.
   – Леза! – позвал он негромко.
   – Это ты? – Голос ее дрожал – от страха, наверное.
   – Куда ты исчезла?
   Леза была, оказывается, тут же, рядом – просто присела на корточки рядом с высоким крыльцом, съежилась – чтобы не заметил случайный прохожий – если бы такой вдруг возник.
   – Заходи.
   Впустив ее, он снова запер дверь, на всякий случай заложил и внутренний засов.
   – Я все-таки не понимаю, – сказала она. – Где же люди?
   – Наверное, убежали в центр, – сказал он, подумав. – Его почти не обстреливали. Может быть, даже указания такие были. Не всем повезло так, как нам.
   Он имел в виду, что время самого сильного обстрела они провели в глубоком подземелье.
   – Вот твои апартаменты. – Он отворил дверцу, что вела в маленькую швейцарскую. – Здесь тебя никто не побеспокоит. А я пойду на поиски.
   – Ты надолго? – спросила она несмело.
   – Ну, не очень. Где это хранилище, я помню. Может быть, придется повозиться с дверью. Ну и там какое-то время понадобится, чтобы найти… Но не волнуйся. Никакой опасности.
   Он помахал рукой на прощание и быстро пошел, почти побежал по лестнице – через ступеньку, через две. Видно, ему не терпелось проверить свои предположения.
   Леза только покачала головой. Села в мягкое, сильно вытертое кресло. Глянула на часики на руке. Четверть шестого. Вздохнула и почувствовала, до чего устала и проголодалась. В швейцарской стоял маленький холодильник. С трудом поднявшись с кресла, Леза подошла, вернее – допрыгала на одной ноге, другая болела все сильнее. Открыла. Лежал там кусок сыра, стояло три бутылки пива. Больше ничего. Леза схватила сыр, подумала и взяла бутылку пива, больше запить было нечем, идти на поиски воды она не собиралась, такая экспедиция сейчас была не по ее силам. Съела твердый сыр, запила, немного согрелась. И как-то незаметно задремала.

 
   Проснулась, словно ее толкнули. В вестибюле музея, куда выходило маленькое окошко швейцарской, было темно. Ночь? Сколько же времени прошло? Чтобы разобрать, который час, пришлось включить подсветку. Четверть десятого! Четыре часа прошло! А его нет. С ним что-то случилось. Да, конечно же, что-то случилось – не мог он просто так, без серьезной причины, исчезнуть на столько времени, зная, что она сидит внизу и волнуется.
   Леза почувствовала, что не в состоянии больше сидеть и ждать. Так можно было сойти с ума! Помедлила немного, собираясь с силами. Вышла из швейцарской и по темному вестибюлю, освещенному только отражавшимся от дома, что стоял напротив, светом звезд, двинулась к лестнице, с трудом удерживаясь от стона при каждом шаге.
   На лестнице, как ни странно, стало легче: там можно было опираться о перила, налегать на них грудью – и медленно, ступенька за ступенькой, одолевать высоту. Наверное, она быстро сбилась бы со счета этажей – но, к счастью, номера их были нанесены светящейся краской напротив дверей, что закрывали шахты бездействующих нынче лифтов. Наверное, не прошло и часа, как она добралась до двенадцатого этажа. Дверь с площадки в коридор была приотворена.
   – Хен! – негромко позвала Леза. Никто не ответил.
   Ей не хотелось отрываться от надежных перил, и она окликнула еще раз, громко, так, что сама испугалась. На этот раз ей показалось, что в глубине этажа кто-то слабо отозвался – так тихо, что она даже не была уверена, что услышала звук на самом деле. Могло ведь и просто почудиться. Или то было эхо…
   – Хе-ен! – Неожиданно для самой себя она закричала изо всех сил – совсем уже испугавшись, так что в голосе явственно слышались слезы.
   – Иду! – На этот раз ей ответили, это было несомненно. И сразу послышались шаги – неуверенные, шаркающие. Словно человек, приближавшийся к ней, двигался из последних сил. Но хоть жив – это главное…
   – Хен, это ты? Что с тобой?
   – Леза? Ты как сюда попала?
   Кажется, он был немного не в себе.
   – По лестнице, как же еще? Ты ранен?
   – Я? Да вроде бы нет… Кто мог меня ранить?
   – Тут больше никого не было?
   – А разве кто-то заходил?
   – Нет… не знаю. Я никого не заметила.
   Ей почему-то не захотелось признаваться в том, что она заснула и проспала четыре часа.
   – Почему ты задержался так поздно?
   – Искал… Читал документы. Ты знаешь, Леза, просто потрясающие новости…
   – О новостях потом. Ты что же – читал в такой темноте?
   – Нет, было еще светло… А потом я, наверное, заснул. Глаза устали, я хотел дать им немного отдохнуть – ну, и… – Он заговорил быстрее, оправдываясь: – Понимаешь, позапрошлую ночь я вообще не спал, а прошлую… очень немного…
   Она усмехнулась – благо, он этого не видел. Да, прошлой ночью не так уж много оставалось у него времени для сна. Но теперь совершенно не было нужды признаваться в том, что и сама не выдержала усталости и волнений…
   – Хен! Я просто слов не нахожу! Я там умирала от страха – за тебя…
   – Ну, прости, – сказал он, нашарил ее руки, поцеловал. – Больше не буду.
   – Что мы будем делать, Хен? Ведь почти ночь! Мы заблудимся в развалинах…