Страница:
Правда, книги ей пообещали – но тоже не принесли. Никаких. Наверное, просто забыли – у них, как Леза догадывалась, было много дел, куда более важных.
От нечего делать она притащила из комнаты с полками и шкафами одну из картонных коробок с бумагами. Осторожно стерев пыль, открыла. И начала читать бумаги – одну за другой.
Сначала занятие это показалось ей очень скучным. Но никакого другого не было. Потом возник интерес. А еще потом – ощущение, что с каждой прочитанной бумагой привычный мир, в котором она родилась и жила, немного изменялся. Иногда больше, иногда чуть-чуть, но изменялся. Вместо привычного мира возникал другой – новый, неожиданный, интересный.
Вскоре она уже не жалела об отсутствии телевизора и книг. Ящики и связки старых бумаг с успехом заменили ей и то, и другое.
Жаль только, что не с кем было поговорить о прочитанном, поделиться возникавшими мыслями. Иногда ей казалось, что о ней совершенно забыли. Нет, еду приносили вовремя, еда была вкусной. Но приносили какие-то совершенно ей незнакомые люди, ни один из которых так и не заговорил с ней – несмотря на то, что она пыталась вызвать их на беседу. Даже на вопросы о Властелине, о его здоровье ей не отвечали. Но по взглядам, которые при этом люди бросали на нее, она понимала, что с Изаром ничего плохого не случилось: взгляды были спокойными, уверенными.
Приходилось ждать. Это она умела. Рано или поздно о ней вспомнят. У Изара станет поменьше дел…
А читать было очень интересно.
Интересно, что сказал бы о прочитанном муж Ястры? Ну, не муж, конечно, но… Как он тогда назвался? Да, Ульдемир. Все-таки с его стороны было невежливым ни разу не заглянуть после того единственного визита.
Не то чтобы ей хотелось увидеть его больше, чем других. Просто с ним она хоть немного поговорила, других же и вовсе не знала. Но даже Ульдемир не приходил.
Не потому, правда, что был невежливым. Нет, бывал, конечно. Однако на этот раз, как мы знаем, причина была иной.
Он тоже находился под замком в одной из камер подвала, только в противоположном крыле Жилища Власти. В отличие от того помещения, куда заперли Лезу и которое, собственно, никогда для этой цели не использовалось и вообще уже давно ни для чего не использовалось, а когда-то, давным-давно, служило для работы с материалами особо тайного архива Власти, который располагался именно там, где Леза его и обнаружила. Лет, пожалуй, десять тому назад об этом архиве забыли, потому что скончался его хранитель, все собиравшийся привести его в порядок и описать; времена в ту пору были напряженными, они вообще редко не бывали напряженными, и назначить нового хранителя забыли; подвальный закоулок, в котором располагались и архивные помещения, давно никто не посещал – как раз потому, что к архиву непосвященным и приближаться было строго заказано. Посвященных не осталось, но непосвященные по-прежнему этих мест сторонились. Разве что Ульдемир этого не знал и в поисках места, удобного для сокрытия Лезы, случайно набрел. Но бумагами интересоваться не стал: не до того было.
А вот самого его водворили в камеру, которая именно для таких целей всегда и служила. Так что никаких материалов для чтения на досуге там не сыскать было.
Да и сам досуг – откуда ему взяться в такое время? То, что он сидел в камере, лишенный возможности передвигаться, встречаться с людьми, еще ничего не значило: сейчас главным было – думать, анализировать факты, строить планы действия для себя и для каждого из команды. Потому что если не думать – то оставалось лишь тосковать. Не о свободе: капитан был уверен, что она придет очень скоро. И даже не о Ястре, хотя мысли о ней его порой согревали. Но – о той, которой больше не было в планетарной стадии, так что встречи с которой надо было ждать. И о той, маленькой, что осталась на Земле и не знает, куда он пропал, почему не показывается, не пишет, не звонит… Одним словом, было о чем тосковать. Но не нужно. И он думал, думал, думал и лишь недовольно поднимал голову, когда его беспокоили, принося немудреную – не такую, как у Ястры, – еду.
Итак, Властелин не пожелал внять голосу здравого смысла. Не прислушался к сказанному. С ним очень хорошо поработали перед тем, как он принял Ульдемира. И дезинформация шла уже не по каналу Лезы. Значит, имелся запасной канал у Охранителя. Кто? Вероятнее всего – историк. Главный Композитор. Трудно, конечно, судить о том, ведает ли он, что творит, или его используют вглухую, как ту же Лезу. Очень приятная, кстати, женщина, везет Изару… Да, историк. Что же – надо передать ребятам, чтобы взялись за него.
Интересно, побывали они дома у Лезы? Что нашли?
Что делать теперь, когда война неизбежно начнется – а может быть, уже и началась? Как охранить от грозящих бед весь экипаж, Ястру, ребенка, которого она носит, Лезу – ее ведь могут, если потребуется, подставить те же, кто ее использовал – чтобы отвести удар от себя?
Видимо, придется покинуть планету – хотя бы на время, чтобы не подвергать никого лишним опасностям.
Как там с кораблем?
Было, было о чем поразмыслить.
Но вот – мешают…
Снова лязгнула дверь. Показался охранник – принес обед. Охраняла капитана избранная публика – из числа телохранителей Властелина. Те самые, что привели его сюда и заперли. Так что сейчас тоже появился один из шести. Поставил поднос, накрытый салфеткой, на столик.
– Ну как? – спросил капитан негромко.
– Сложно, – кратко ответил охранявший. И, покосившись на дверь, добавил: – Но будь готов в любую минуту.
Капитан кивнул.
– Мне собраться недолго. Корабль?
– Все в порядке. Если не брать дам, было бы куда проще.
– Нет, – сказал капитан.
– Значит, нет, – согласился телохранитель Его Всемогущества Властелина. – Ладно, вывернемся. А вообще – женщины тебя погубят, Ульдемир.
– Нету той женщины, – сказал капитан невесело. – Ладно, иди. Не то спохватятся, чего доброго, подсадят тебя ко мне, а здесь и одному тесновато.
– Двоих им не удержать, – уверенно ответил Рука. – Они и тебя проворонят, а уж если нас будет двое…
Он кивнул, прощаясь, и пошел к двери. Обернулся:
– Что передать?
– Любовь и поцелуй. На словах поцелуй, понял?
– Нет, – сказал Рука. – Может, у тебя и дети от слов рождаются?
Пока капитан собирался с ответом, Рука вышел, и ключ, звякнув, повернулся в замке.
Не было той женщины, это верно.
Хотя вообще-то она была.
В пространстве, на исходной позиции, флагман эскадры мира Нельты, десантный крейсер высшего класса, обращался на установленной орбите, повинуясь закону тяготения. По корабельному времени была ночь, и все спали – кроме тех, кто стоял вахту и кому в этот час спать не полагалось.
Дежурный по центральному посту, средний офицер космического флота, сидел за пультом, облокотившись на его край локтями, положив подбородок на кулаки. Было спокойно и скучно.
Потом в рубку неслышными шагами вошла женщина. Она медленно прошла перед пультом, скользнула по среднему офицеру взглядом, затем с интересом принялась разглядывать экраны и приборы.
Офицер нахмурился. Протер глаза кулаками. На миг закрыл их. Когда открыл, женщина стояла около пульта управления огнем и трогала пальцем круглую клавишу залпового пуска.
– Э-э!.. – забормотал офицер и замахал руками. – Нельзя! Не положено! Вы! Вы!..
Женщина не обратила на него никакого внимания, но и нажимать клавишу не стала. Она сделала еще несколько шагов, остановилась возле штурманского кресла, попробовала рукой – мягко ли, кажется, хотела даже присесть – но передумала. Офицер смотрел на нее, выкатив глаза, челюсть его отвисла. Он знал, что женщин на корабле не было и быть не могло. Надо было, конечно, броситься, схватить ее, поднять тревогу – но он лишь поворачивал голову, не в силах даже приподняться с места.
Наконец гостья снова обратила взгляд на вахтенного. На этот раз заметила его и даже улыбнулась.
И он тоже улыбнулся в ответ, сам того не сознавая – глупой, изумленной улыбкой.
Она сделала еще шаг, другой – и перестала быть в центральном посту.
Теперь офицер наконец встал. Он обошел пост, заглянул под каждое Кресло, в каждый приборный шкаф. Женщины там не было. Он, однако, был уверен, что только что она тут была. Кажется, после нее остался даже слабый аромат духов.
Он покачал головой. Вытер лоб. Уселся на свое место. Придвинул к себе микрофон вахтенного журнала. Включил. Но, поразмыслив, выключил. Он понял, что фиксировать в записи появление тут женщины вряд ли стоит. Потому что за все отвечал он, дежурный. И обмолвись он о случившемся хоть полсловечком, его съедят без соли.
И еще он понял, что, если в начинающейся войне придется драться не только с Ассартом, но и с привидениями – добра не дождешься.
Хотя, может быть, то было доброе привидение? Или вообще не привидение?
Было над чем подумать.
Среди экипажа крейсера офицер не знал такого смельчака, который расхрабрился бы настолько, чтобы протащить на борт женщину, твердо зная, что отправить ее обратно на планету не будет уже никакой возможности. Офицер и сам был не робкого десятка, однако о таком проступке даже и подумать было страшно. А, собственно, думай – не думай, все равно было страшно.
«И кто это сочинил, – подумал он, – что военных привлекает война? Конечно, и среди нас попадаются дураки – но не до такой же степени…»
Не очень сознавая, что делает, офицер сполз с кресла на пол, преклонил колени и начал молиться.
– Господи, – бормотал он, – убедительно прошу тебя, умоляю: кто бы ни был виноват в этом, прости его и нас всех, если же это невозможно, потому что нарушение и в самом деле страшно велико – то покарай лишь его, а корабль пусть сохранится в целости и сохранности, и мы все на нем, не виноватые ни сном, ни духом… Пусть его разжалуют, или у него заболят зубы, или жена узнает о его проделках и устроит ему основательный скандал – потом, когда все мы вернемся на базу; но снизойди к моей просьбе – охрани и избави нас от ракет противника, и лазеров противника, и таранных ударов противника, и штурманских ошибок, и командирских ошибок, и всего, что грозит кораблям в пространстве, когда идет…
Мысли его прервались от пронзительного свиста: проснулся аппарат специальной связи. Полученные сигналы в тренированном мозгу офицера сами собой сложились в слова:
– Тревога! Приготовиться к разгону корабля! Доклад о полной готовности – через пятнадцать минут!
Он уже забыл про женщину и помнил только, что нужно включить внутреннюю сигнализацию срочного старта. Так он и сделал.
Продолжать обращение к Господу более не было времени.
– А потом?
– Наверное, ей придется играть роль посыльного. Во всяком случае до поры, когда мы сумеем нейтрализовать блокаду.
– У тебя есть какие-то планы на этот счет?
– Весьма условные. Прежде чем мы поймем, как им удалось изолировать нас, я ничего не смогу сделать.
– А как ты собираешься узнать?
– Думаю, ответ нужно искать на Заставе.
– Соваться в осиное гнездо? Очень большой риск. Кто рискнет? Или – кем осмелишься настолько рисковать ты?
Мастер пожал плечами.
– Выход есть только один, – ответил он после паузы. – Туда нельзя послать простого эмиссара: наверняка Охранитель принял меры от такого вторжения. Только Космический человек может рассчитывать пробраться туда – и вернуться.
– Опять Эла?
– Да.
– И твоя совесть спокойна?
– Нет, конечно. Однако… просто не вижу иной возможности.
– Есть ведь еще Пахарь.
– Да. Последний резерв.
– Почему же не он сейчас?
– Потому что я уверен: Эла сделает это лучше. У нее, я бы сказал, более эластичный ум.
– Пожалуй, так и есть. Но что можно установить на Заставе?
– По-моему, тут возможен только один вариант. Ведь ни ты, ни я при помощи доступных нам средств не смогли бы так полно заблокировать, скажем, ту же Заставу. Или, быть может, тебе известны какие-то способы, каких я не знаю?
Фермер отрицательно покачал головой.
– Так я и полагал, – кивнул Мастер. – Следовательно, если он все-таки сделал это, то в его распоряжении имеются какие-то другие возможности. Но это не может быть какое-нибудь новое умение. Воспользоваться личными качествами мог бы даже не человек Высоких сил, но лишь Высших. Значит, Охранитель пользуется чем-то… какими-то устройствами.
– Тебе известны такие?
– Нет. Но не забудь: он побывал во многих местах, где мы никогда не появлялись. Миры многообразны, человеческие способности тоже; где-то такие устройства, возможно, имеются.
– Но послушай, пользование какими-либо механизмами нам ведь не рекомендуется. Даже больше: не разрешено! Потому что, пока мы применяем свои личные силы и умения, мы всегда чувствуем, где та грань, на которой следует остановиться. Мы ощущаем это собственным организмом, всеми нашими чувствами. Механизм же не одушевлен и может вместо пользы принести вред!
– Это известно каждому из нас. Но тем не менее Охранитель наверняка сделал это.
– Иными словами, признал свое бессилие в качестве существа нашего ранга?
– Да, он сам себя поставил на один уровень с людьми слабых возможностей. На одну ступень с людьми Планетарной стадии. Но если для них пользование механизмами в определенную пору развития является неизбежным, то для него…
– Ты прав, Мастер. Как знать… не предопределил ли он таким способом свою дальнейшую судьбу?
– Ну, она не зависит от наших желаний. Меня куда более интересует то, что Охранитель, поступая так, показывает и подставляет нам свое уязвимое место. Мы не можем нанести вред ему лично: он человек все-таки. Но что касается любого мертвого устройства…
– Да, тут у нас руки развязаны.
– Теперь ты понимаешь, что должна Эла искать на Заставе?
– Будем надеяться, что это окажется ей по силам.
– В этом я нимало не сомневаюсь. Я думаю о другом: лишь бы это обошлось для нее благополучно.
– Сообщений еще не было?
– Почему же. Она выходила на связь. Пока она резвилась на кораблях. Оказывается, там возникла коалиция против Ассарта. Война если и не началась, то начнется через считанные часы.
– Мы не можем предотвратить?
– Блокада…
– Проклятое положение! Остается только ждать.
– Пока – ничего другого.
– А твои люди там?
Мастер нахмурился.
– Пока я даже не знаю, живы ли они. Уверен, что они не сидят сложа руки.
– Надеюсь, что с ними не произойдет ничего плохого.
– Я тоже. Хотя если некоторые мои предположения верны, то опасность грозит не только им. Полная гибель мироздания – вот чем грозят игры этого недоучки.
– Я тоже пришел к такому выводу – узнав, что сейчас наша Вселенная находится как раз в состоянии неустойчивости.
– Верно. Однако период этот приближается к концу. И у меня появилась уверенность в том, что его планы и расчеты каким-то образом связаны с неустойчивостью Мироздания – это первое, а второе – что он спешит. Видимо, хочет успеть совершить нечто, пока пора неустойчивости не закончилась. И я очень надеюсь на экипаж. На то, что они смогут хоть в чем-то, хоть немного тормозить действия Охранителя. Пока это все, на что можно рассчитывать… Думаю, что потеря времени – это то, что сейчас больше всего беспокоит нашего оппонента.
– Я предоставил тебе транспортный канал, Магистр, вовсе не для того, чтобы ты дневал и ночевал на Заставе. Твое место – там, на Ассарте. Кажется, я в подробностях объяснил тебе все, что ты должен делать.
– Безусловно, Охранитель. И думаю, что в следующий раз появлюсь здесь лишь после победоносного завершения операции. И то лишь по твоему приглашению. Но сейчас…
– Ну, что же такое произошло сейчас?
– Мне важно убедиться, Охранитель, что Ферма не направляет сюда никаких дополнительных средств. Группа ее эмиссаров в моем представлении – бомба замедленного действия. Наверняка они что-то готовят. И едва лишь получат оттуда сигнал…
– Они не могут получить оттуда никакого сигнала.
– Вот в этом я и хотел бы убедиться.
– Хорошо. Пойдем.
Они вошли в дом, изнутри неожиданно просторный, но словно бы лишенный жизни – он казался необитаемым. Да и на самом деле в нем находилось очень мало людей. Поднялись на второй этаж. Прошли по коридору. Охранитель открыл дверь.
– Войди. Вот эта машина. На этом экране видно Мертвое Пространство. Видишь? Мрак без признаков чего бы то ни было…
– Разве? А мне почудилось, что там человек. Вот! Вот он!
И в самом деле, показалось – во мгле мелькнул светлый силуэт.
– Там не может быть людей! – хрипло проговорил Охранитель.
– И все-таки мне показалось, что это был человек.
– Вот и мне тоже. Это загадочно. А значит – плохо. Потому что объяснение может быть только одно: кто-то другой пытается овладеть пространством. Или того хуже: уничтожить его. Но кому это по силам? Здесь, в этой части Вселенной, – никому, кроме Мастера или Фермера.
– Следовательно, это был один из них.
– Ну, это поддается проверке: в моем распоряжении канал, ведущий на Ферму. – Охранитель усмехнулся. – Он предназначался для их эмиссаров здесь. Однако пришлось их обидеть. Сейчас, сейчас… Увидим…
Впереди, в стороне от черной пустоты, заклубилось нечто – зеленоватый туман.
– Сейчас… Каналу нужно время, чтобы уравновеситься…
Понемногу облачко стало принимать определенные очертания.
– Ферма, – негромко проговорил Охранитель, и в голосе его одновременно прозвучали и зависть, и ненависть, и еще что-то – тоска, может быть? – Теперь ни слова: сейчас канал сфокусируется, и они смогут услышать нас, если…
– И увидеть?
– Тсс!
Они увидели человека, стоявшего к ним спиной. Он был неподвижен – казалось, всматривался в другую часть Вселенной.
– Фермер, – одними губами изобразил Охранитель. – А вот и… Другой человек приблизился, и они заговорили – не было слышно о чем.
Магистр схватил Охранителя за руку. Молча кивнул в сторону Черного Пространства:
– Я видел – он опять промелькнул там. Человек!
В это пространство, где не может существовать жизнь в нашем понимании, и в самом деле проник некто.
Если справедливо то, что человеку вход в Черное Пространство заказан, то, вероятно, проникшего нельзя считать человеком. Или, быть может, уверенность Охранителя основывалась на неверных представлениях?
Скажем так: Охранитель был близок к истине. Но его суждения не до конца совпадали с нею.
Его мысль оказалась бы значительно точнее, если бы он изложил ее так: в Черное Пространство не может проникнуть, как не в состоянии и завязать там какие-то связи, человек, находящийся на определенной стадии своего бесконечного, но многообразного бытия. А именно – пребывающий в Планетарной стадии развития. Он слишком связан и в своих передвижениях, и в постижении великого множества существующих во Вселенных вещей и идей.
Все это он начинает обретать и постигать, лишь перейдя из Планетарной стадии в следующую – Космическую, на которой он становится из лица приземленного существом, причастным к управлению Вселенной, к ее жизни и развитию.
Правда, только одной Вселенной – той, в которой он пребывает. Эта стадия тоже конечна, хотя и неизмеримо более продолжительна по сравнению с предыдущей. Человек Космической стадии еще стеснен временем, еще зависит от него, хотя и не так жестко, как раньше.
Потом наступает стадия Многих миров. И наконец, стадия Универсальная, не имеющая никаких пределов.
Но при этом он продолжает оставаться человеком, то есть обособленной сущностью – если хочет, разумеется. Он свободен, и никто его к этому не вынуждает.
Он может, если хочет, сохранять – или снова принимать – свой традиционный облик, но отлично обходится и без него. В последнем случае он находится совсем в других взаимоотношениях с окружающей его средой: он независим от нее.
Человек, проникший в Черное Пространство, находился на Космической стадии развития. Он легко передвигался в не предназначенном для человеческой жизни пространстве, не испытывая ни малейшего страха. Тому, что составляет основу человека, ничего не надо бояться: нанести ему какой-то ущерб способны лишь самые Высшие силы. Они, однако, избегают этого, потому что назначение этих сил – не в причинении вреда, но, напротив – в создании блага.
Человек внимательно прислушивался и всматривался. Он мог делать это, так как сохранил свой облик, а значит, и те механизмы, при помощи которых человек видит и слышит. Если бы он отбросил тело, сведения об окружающем мире поступали бы к нему по другим каналам. Человек предпочел сохранить привычные способы анализа. Возможно, потому, что они были для него привычными. Это может свидетельствовать лишь о том, что в Космическую стадию развития человек этот вступил недавно.
Однако, несмотря на то что чувства его были напряжены до предела, долгое время человеку казалось, что здесь вообще ничего нельзя ни увидеть, ни услышать, ни ощутить каким-либо иным образом.
Немой мрак казался плотным, непроницаемым, как дикий черный утес. Настолько неуязвимым он представлялся, что, прежде чем сделать нужное движение и соприкоснуться с этим мраком, а потом и вступить в него, человек заколебался. Ему вдруг представилось, что мрак поглотит его и уже никогда не выпустит назад, в мир, где горели звезды, сияли туманности и жили люди.
Человек осторожно протянул руку и хотел прикоснуться к черному. Но рука не встретила сопротивления. Лишь в коже возникло ощущение, как будто человек погрузил руку в прохладный, насыщенный газом источник…
Человек поспешно отдернул руку. Обернулся. Мир успокоительно светился за его спиной. Фронт мглы был неподвижен: однако звезды едва уловимо перемещались, и человек понял, что на самом деле мрак находится в движении и он, человек, сейчас перемещается вместе с ним.
На всякий случай человек послал мысленный привет и свою любовь всем, кто был дорог ему и оставался в хорошем, звездном мироздании. Вздохнул и решительно двинулся вперед, чтобы утонуть во мраке.
Именно в это время пребывания в нерешительности он и был замечен глядевшими на Черное Пространство людьми Заставы.
Для того чтобы войти во мрак, достаточно было лишь пожелать этого; таков способ передвижения людей Космической стадии.
Человек пожелал: и мрак мягко обнял его со всех сторон. Когда через минуту человек обернулся, за спиной уже не было звезд. Нигде не было ничего, кроме тьмы.
Во всяком случае, так ему показалось вначале.
Мгла, однако, не была тяжелой. Не налипала, не давила, не душила. Наоборот, передвигаться в ней было легко. Хотя не возникало уверенности в том, что ты действительно передвигаешься: во мраке не существовало никаких ориентиров, по которым можно было бы судить о скорости и направлении движения.
Ощущение было как раз обратным: что сам ты неподвижен, зато окутывающая тебя мгла безостановочно проносится мимо, мчится без звука, без ветерка…
Понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому впечатлению и признать, что оно, наверное, является нормальным; потому что ничего не происходило – только мчалась куда-то мгла.
И только когда возникла уже какая-то привычка к этому состоянию, монолитная мгла понемногу стала не то чтобы исчезать, нет, она оставалась столь же непроницаемой, и все же начала как-то расслаиваться. Вернее, во мраке стали выделяться какие-то различимые структуры. Они были так же беспросветны и как будто ничем не отграничивались от окружающего мрака; и тем не менее откуда-то появилась полная уверенность в том, что они действительно существуют.
По-прежнему управляя своими чувствами, человек продолжал углубляться в пространство мрака. Во всяком случае, так ему казалось.
Мрак вместе с включенными в него структурами продолжал нестись мимо, неощутимо обтекая человека. Потом дала трещину тишина. Собственно, нельзя было назвать звуками то, что возникло в глухом молчании. Наверное, человек в Планетарной стадии существования ничего не услышал бы даже при полном напряжении слуха. Нет, не звуки то были – скорее, если можно так сказать, изображения звуков в сознании, проекция звуков на экране человеческого воображения.
Но так или иначе, в них что-то было; звуки или нет, но они несли в себе какую-то информацию.
Человек не сомневался в том, что их можно понять. Потому что различные языки и наречия – неотъемлемое свойство Планетарного человека, но уже в Космической стадии бытия потребность в них исчезает, поскольку на самом деле в мироздании существует единый язык, как существует и единая истина.
Итак, понять можно было, если и не сразу, то притерпевшись к этим неожиданным впечатлениям. Труднее было разделить воспринимаемое на отдельные слова – как трудно перевести на язык слов музыку. Однако человек, углубившийся во мрак, еще не привык обходиться без слов, и такой перевод для самого себя представлялся ему необходимым.
Наверное, прошло какое-то время, пока то, что он воспринимал, не стало раскладываться на отдельные части речи. Впрочем, за это трудно ручаться: со временем здесь было как-то не так. Логически рассуждая, оно должно было существовать и тут: вряд ли движение возможно без времени, не так ли? Однако порою нам кажется совершенно реальным то, чего быть, казалось бы, вообще не может; и наоборот, то, что несомненно существует, представляется нам невероятным. По-видимому, время здесь если и было, то какое-то не такое, не привычное по планетарному бытию. Было ли время или нет, но что-то неслышно звучало. Хотя сначала появилось впечатление об источнике. Сигналы – назовем это так – поступали от тех самых структур, что проносились мимо человека, вкрапленные в массу мрака. Потом у человека сформировалось понятие интонации. То есть она почувствовала, что ее о чем-то спрашивают. Мы сказали – она?
От нечего делать она притащила из комнаты с полками и шкафами одну из картонных коробок с бумагами. Осторожно стерев пыль, открыла. И начала читать бумаги – одну за другой.
Сначала занятие это показалось ей очень скучным. Но никакого другого не было. Потом возник интерес. А еще потом – ощущение, что с каждой прочитанной бумагой привычный мир, в котором она родилась и жила, немного изменялся. Иногда больше, иногда чуть-чуть, но изменялся. Вместо привычного мира возникал другой – новый, неожиданный, интересный.
Вскоре она уже не жалела об отсутствии телевизора и книг. Ящики и связки старых бумаг с успехом заменили ей и то, и другое.
Жаль только, что не с кем было поговорить о прочитанном, поделиться возникавшими мыслями. Иногда ей казалось, что о ней совершенно забыли. Нет, еду приносили вовремя, еда была вкусной. Но приносили какие-то совершенно ей незнакомые люди, ни один из которых так и не заговорил с ней – несмотря на то, что она пыталась вызвать их на беседу. Даже на вопросы о Властелине, о его здоровье ей не отвечали. Но по взглядам, которые при этом люди бросали на нее, она понимала, что с Изаром ничего плохого не случилось: взгляды были спокойными, уверенными.
Приходилось ждать. Это она умела. Рано или поздно о ней вспомнят. У Изара станет поменьше дел…
А читать было очень интересно.
Интересно, что сказал бы о прочитанном муж Ястры? Ну, не муж, конечно, но… Как он тогда назвался? Да, Ульдемир. Все-таки с его стороны было невежливым ни разу не заглянуть после того единственного визита.
Не то чтобы ей хотелось увидеть его больше, чем других. Просто с ним она хоть немного поговорила, других же и вовсе не знала. Но даже Ульдемир не приходил.
Не потому, правда, что был невежливым. Нет, бывал, конечно. Однако на этот раз, как мы знаем, причина была иной.
Он тоже находился под замком в одной из камер подвала, только в противоположном крыле Жилища Власти. В отличие от того помещения, куда заперли Лезу и которое, собственно, никогда для этой цели не использовалось и вообще уже давно ни для чего не использовалось, а когда-то, давным-давно, служило для работы с материалами особо тайного архива Власти, который располагался именно там, где Леза его и обнаружила. Лет, пожалуй, десять тому назад об этом архиве забыли, потому что скончался его хранитель, все собиравшийся привести его в порядок и описать; времена в ту пору были напряженными, они вообще редко не бывали напряженными, и назначить нового хранителя забыли; подвальный закоулок, в котором располагались и архивные помещения, давно никто не посещал – как раз потому, что к архиву непосвященным и приближаться было строго заказано. Посвященных не осталось, но непосвященные по-прежнему этих мест сторонились. Разве что Ульдемир этого не знал и в поисках места, удобного для сокрытия Лезы, случайно набрел. Но бумагами интересоваться не стал: не до того было.
А вот самого его водворили в камеру, которая именно для таких целей всегда и служила. Так что никаких материалов для чтения на досуге там не сыскать было.
Да и сам досуг – откуда ему взяться в такое время? То, что он сидел в камере, лишенный возможности передвигаться, встречаться с людьми, еще ничего не значило: сейчас главным было – думать, анализировать факты, строить планы действия для себя и для каждого из команды. Потому что если не думать – то оставалось лишь тосковать. Не о свободе: капитан был уверен, что она придет очень скоро. И даже не о Ястре, хотя мысли о ней его порой согревали. Но – о той, которой больше не было в планетарной стадии, так что встречи с которой надо было ждать. И о той, маленькой, что осталась на Земле и не знает, куда он пропал, почему не показывается, не пишет, не звонит… Одним словом, было о чем тосковать. Но не нужно. И он думал, думал, думал и лишь недовольно поднимал голову, когда его беспокоили, принося немудреную – не такую, как у Ястры, – еду.
Итак, Властелин не пожелал внять голосу здравого смысла. Не прислушался к сказанному. С ним очень хорошо поработали перед тем, как он принял Ульдемира. И дезинформация шла уже не по каналу Лезы. Значит, имелся запасной канал у Охранителя. Кто? Вероятнее всего – историк. Главный Композитор. Трудно, конечно, судить о том, ведает ли он, что творит, или его используют вглухую, как ту же Лезу. Очень приятная, кстати, женщина, везет Изару… Да, историк. Что же – надо передать ребятам, чтобы взялись за него.
Интересно, побывали они дома у Лезы? Что нашли?
Что делать теперь, когда война неизбежно начнется – а может быть, уже и началась? Как охранить от грозящих бед весь экипаж, Ястру, ребенка, которого она носит, Лезу – ее ведь могут, если потребуется, подставить те же, кто ее использовал – чтобы отвести удар от себя?
Видимо, придется покинуть планету – хотя бы на время, чтобы не подвергать никого лишним опасностям.
Как там с кораблем?
Было, было о чем поразмыслить.
Но вот – мешают…
Снова лязгнула дверь. Показался охранник – принес обед. Охраняла капитана избранная публика – из числа телохранителей Властелина. Те самые, что привели его сюда и заперли. Так что сейчас тоже появился один из шести. Поставил поднос, накрытый салфеткой, на столик.
– Ну как? – спросил капитан негромко.
– Сложно, – кратко ответил охранявший. И, покосившись на дверь, добавил: – Но будь готов в любую минуту.
Капитан кивнул.
– Мне собраться недолго. Корабль?
– Все в порядке. Если не брать дам, было бы куда проще.
– Нет, – сказал капитан.
– Значит, нет, – согласился телохранитель Его Всемогущества Властелина. – Ладно, вывернемся. А вообще – женщины тебя погубят, Ульдемир.
– Нету той женщины, – сказал капитан невесело. – Ладно, иди. Не то спохватятся, чего доброго, подсадят тебя ко мне, а здесь и одному тесновато.
– Двоих им не удержать, – уверенно ответил Рука. – Они и тебя проворонят, а уж если нас будет двое…
Он кивнул, прощаясь, и пошел к двери. Обернулся:
– Что передать?
– Любовь и поцелуй. На словах поцелуй, понял?
– Нет, – сказал Рука. – Может, у тебя и дети от слов рождаются?
Пока капитан собирался с ответом, Рука вышел, и ключ, звякнув, повернулся в замке.
Не было той женщины, это верно.
Хотя вообще-то она была.
В пространстве, на исходной позиции, флагман эскадры мира Нельты, десантный крейсер высшего класса, обращался на установленной орбите, повинуясь закону тяготения. По корабельному времени была ночь, и все спали – кроме тех, кто стоял вахту и кому в этот час спать не полагалось.
Дежурный по центральному посту, средний офицер космического флота, сидел за пультом, облокотившись на его край локтями, положив подбородок на кулаки. Было спокойно и скучно.
Потом в рубку неслышными шагами вошла женщина. Она медленно прошла перед пультом, скользнула по среднему офицеру взглядом, затем с интересом принялась разглядывать экраны и приборы.
Офицер нахмурился. Протер глаза кулаками. На миг закрыл их. Когда открыл, женщина стояла около пульта управления огнем и трогала пальцем круглую клавишу залпового пуска.
– Э-э!.. – забормотал офицер и замахал руками. – Нельзя! Не положено! Вы! Вы!..
Женщина не обратила на него никакого внимания, но и нажимать клавишу не стала. Она сделала еще несколько шагов, остановилась возле штурманского кресла, попробовала рукой – мягко ли, кажется, хотела даже присесть – но передумала. Офицер смотрел на нее, выкатив глаза, челюсть его отвисла. Он знал, что женщин на корабле не было и быть не могло. Надо было, конечно, броситься, схватить ее, поднять тревогу – но он лишь поворачивал голову, не в силах даже приподняться с места.
Наконец гостья снова обратила взгляд на вахтенного. На этот раз заметила его и даже улыбнулась.
И он тоже улыбнулся в ответ, сам того не сознавая – глупой, изумленной улыбкой.
Она сделала еще шаг, другой – и перестала быть в центральном посту.
Теперь офицер наконец встал. Он обошел пост, заглянул под каждое Кресло, в каждый приборный шкаф. Женщины там не было. Он, однако, был уверен, что только что она тут была. Кажется, после нее остался даже слабый аромат духов.
Он покачал головой. Вытер лоб. Уселся на свое место. Придвинул к себе микрофон вахтенного журнала. Включил. Но, поразмыслив, выключил. Он понял, что фиксировать в записи появление тут женщины вряд ли стоит. Потому что за все отвечал он, дежурный. И обмолвись он о случившемся хоть полсловечком, его съедят без соли.
И еще он понял, что, если в начинающейся войне придется драться не только с Ассартом, но и с привидениями – добра не дождешься.
Хотя, может быть, то было доброе привидение? Или вообще не привидение?
Было над чем подумать.
Среди экипажа крейсера офицер не знал такого смельчака, который расхрабрился бы настолько, чтобы протащить на борт женщину, твердо зная, что отправить ее обратно на планету не будет уже никакой возможности. Офицер и сам был не робкого десятка, однако о таком проступке даже и подумать было страшно. А, собственно, думай – не думай, все равно было страшно.
«И кто это сочинил, – подумал он, – что военных привлекает война? Конечно, и среди нас попадаются дураки – но не до такой же степени…»
Не очень сознавая, что делает, офицер сполз с кресла на пол, преклонил колени и начал молиться.
– Господи, – бормотал он, – убедительно прошу тебя, умоляю: кто бы ни был виноват в этом, прости его и нас всех, если же это невозможно, потому что нарушение и в самом деле страшно велико – то покарай лишь его, а корабль пусть сохранится в целости и сохранности, и мы все на нем, не виноватые ни сном, ни духом… Пусть его разжалуют, или у него заболят зубы, или жена узнает о его проделках и устроит ему основательный скандал – потом, когда все мы вернемся на базу; но снизойди к моей просьбе – охрани и избави нас от ракет противника, и лазеров противника, и таранных ударов противника, и штурманских ошибок, и командирских ошибок, и всего, что грозит кораблям в пространстве, когда идет…
Мысли его прервались от пронзительного свиста: проснулся аппарат специальной связи. Полученные сигналы в тренированном мозгу офицера сами собой сложились в слова:
– Тревога! Приготовиться к разгону корабля! Доклад о полной готовности – через пятнадцать минут!
Он уже забыл про женщину и помнил только, что нужно включить внутреннюю сигнализацию срочного старта. Так он и сделал.
Продолжать обращение к Господу более не было времени.
8
– Я послал Элу в Нагор, – сказал Мастер Фермеру. – Она давно не выходила. Пусть освоится.– А потом?
– Наверное, ей придется играть роль посыльного. Во всяком случае до поры, когда мы сумеем нейтрализовать блокаду.
– У тебя есть какие-то планы на этот счет?
– Весьма условные. Прежде чем мы поймем, как им удалось изолировать нас, я ничего не смогу сделать.
– А как ты собираешься узнать?
– Думаю, ответ нужно искать на Заставе.
– Соваться в осиное гнездо? Очень большой риск. Кто рискнет? Или – кем осмелишься настолько рисковать ты?
Мастер пожал плечами.
– Выход есть только один, – ответил он после паузы. – Туда нельзя послать простого эмиссара: наверняка Охранитель принял меры от такого вторжения. Только Космический человек может рассчитывать пробраться туда – и вернуться.
– Опять Эла?
– Да.
– И твоя совесть спокойна?
– Нет, конечно. Однако… просто не вижу иной возможности.
– Есть ведь еще Пахарь.
– Да. Последний резерв.
– Почему же не он сейчас?
– Потому что я уверен: Эла сделает это лучше. У нее, я бы сказал, более эластичный ум.
– Пожалуй, так и есть. Но что можно установить на Заставе?
– По-моему, тут возможен только один вариант. Ведь ни ты, ни я при помощи доступных нам средств не смогли бы так полно заблокировать, скажем, ту же Заставу. Или, быть может, тебе известны какие-то способы, каких я не знаю?
Фермер отрицательно покачал головой.
– Так я и полагал, – кивнул Мастер. – Следовательно, если он все-таки сделал это, то в его распоряжении имеются какие-то другие возможности. Но это не может быть какое-нибудь новое умение. Воспользоваться личными качествами мог бы даже не человек Высоких сил, но лишь Высших. Значит, Охранитель пользуется чем-то… какими-то устройствами.
– Тебе известны такие?
– Нет. Но не забудь: он побывал во многих местах, где мы никогда не появлялись. Миры многообразны, человеческие способности тоже; где-то такие устройства, возможно, имеются.
– Но послушай, пользование какими-либо механизмами нам ведь не рекомендуется. Даже больше: не разрешено! Потому что, пока мы применяем свои личные силы и умения, мы всегда чувствуем, где та грань, на которой следует остановиться. Мы ощущаем это собственным организмом, всеми нашими чувствами. Механизм же не одушевлен и может вместо пользы принести вред!
– Это известно каждому из нас. Но тем не менее Охранитель наверняка сделал это.
– Иными словами, признал свое бессилие в качестве существа нашего ранга?
– Да, он сам себя поставил на один уровень с людьми слабых возможностей. На одну ступень с людьми Планетарной стадии. Но если для них пользование механизмами в определенную пору развития является неизбежным, то для него…
– Ты прав, Мастер. Как знать… не предопределил ли он таким способом свою дальнейшую судьбу?
– Ну, она не зависит от наших желаний. Меня куда более интересует то, что Охранитель, поступая так, показывает и подставляет нам свое уязвимое место. Мы не можем нанести вред ему лично: он человек все-таки. Но что касается любого мертвого устройства…
– Да, тут у нас руки развязаны.
– Теперь ты понимаешь, что должна Эла искать на Заставе?
– Будем надеяться, что это окажется ей по силам.
– В этом я нимало не сомневаюсь. Я думаю о другом: лишь бы это обошлось для нее благополучно.
– Сообщений еще не было?
– Почему же. Она выходила на связь. Пока она резвилась на кораблях. Оказывается, там возникла коалиция против Ассарта. Война если и не началась, то начнется через считанные часы.
– Мы не можем предотвратить?
– Блокада…
– Проклятое положение! Остается только ждать.
– Пока – ничего другого.
– А твои люди там?
Мастер нахмурился.
– Пока я даже не знаю, живы ли они. Уверен, что они не сидят сложа руки.
– Надеюсь, что с ними не произойдет ничего плохого.
– Я тоже. Хотя если некоторые мои предположения верны, то опасность грозит не только им. Полная гибель мироздания – вот чем грозят игры этого недоучки.
– Я тоже пришел к такому выводу – узнав, что сейчас наша Вселенная находится как раз в состоянии неустойчивости.
– Верно. Однако период этот приближается к концу. И у меня появилась уверенность в том, что его планы и расчеты каким-то образом связаны с неустойчивостью Мироздания – это первое, а второе – что он спешит. Видимо, хочет успеть совершить нечто, пока пора неустойчивости не закончилась. И я очень надеюсь на экипаж. На то, что они смогут хоть в чем-то, хоть немного тормозить действия Охранителя. Пока это все, на что можно рассчитывать… Думаю, что потеря времени – это то, что сейчас больше всего беспокоит нашего оппонента.
– Я предоставил тебе транспортный канал, Магистр, вовсе не для того, чтобы ты дневал и ночевал на Заставе. Твое место – там, на Ассарте. Кажется, я в подробностях объяснил тебе все, что ты должен делать.
– Безусловно, Охранитель. И думаю, что в следующий раз появлюсь здесь лишь после победоносного завершения операции. И то лишь по твоему приглашению. Но сейчас…
– Ну, что же такое произошло сейчас?
– Мне важно убедиться, Охранитель, что Ферма не направляет сюда никаких дополнительных средств. Группа ее эмиссаров в моем представлении – бомба замедленного действия. Наверняка они что-то готовят. И едва лишь получат оттуда сигнал…
– Они не могут получить оттуда никакого сигнала.
– Вот в этом я и хотел бы убедиться.
– Хорошо. Пойдем.
Они вошли в дом, изнутри неожиданно просторный, но словно бы лишенный жизни – он казался необитаемым. Да и на самом деле в нем находилось очень мало людей. Поднялись на второй этаж. Прошли по коридору. Охранитель открыл дверь.
– Войди. Вот эта машина. На этом экране видно Мертвое Пространство. Видишь? Мрак без признаков чего бы то ни было…
– Разве? А мне почудилось, что там человек. Вот! Вот он!
И в самом деле, показалось – во мгле мелькнул светлый силуэт.
– Там не может быть людей! – хрипло проговорил Охранитель.
– И все-таки мне показалось, что это был человек.
– Вот и мне тоже. Это загадочно. А значит – плохо. Потому что объяснение может быть только одно: кто-то другой пытается овладеть пространством. Или того хуже: уничтожить его. Но кому это по силам? Здесь, в этой части Вселенной, – никому, кроме Мастера или Фермера.
– Следовательно, это был один из них.
– Ну, это поддается проверке: в моем распоряжении канал, ведущий на Ферму. – Охранитель усмехнулся. – Он предназначался для их эмиссаров здесь. Однако пришлось их обидеть. Сейчас, сейчас… Увидим…
Впереди, в стороне от черной пустоты, заклубилось нечто – зеленоватый туман.
– Сейчас… Каналу нужно время, чтобы уравновеситься…
Понемногу облачко стало принимать определенные очертания.
– Ферма, – негромко проговорил Охранитель, и в голосе его одновременно прозвучали и зависть, и ненависть, и еще что-то – тоска, может быть? – Теперь ни слова: сейчас канал сфокусируется, и они смогут услышать нас, если…
– И увидеть?
– Тсс!
Они увидели человека, стоявшего к ним спиной. Он был неподвижен – казалось, всматривался в другую часть Вселенной.
– Фермер, – одними губами изобразил Охранитель. – А вот и… Другой человек приблизился, и они заговорили – не было слышно о чем.
Магистр схватил Охранителя за руку. Молча кивнул в сторону Черного Пространства:
– Я видел – он опять промелькнул там. Человек!
9
Между тем наблюдавшие за Черным Пространством не ошиблись ни в первый, ни во второй раз.В это пространство, где не может существовать жизнь в нашем понимании, и в самом деле проник некто.
Если справедливо то, что человеку вход в Черное Пространство заказан, то, вероятно, проникшего нельзя считать человеком. Или, быть может, уверенность Охранителя основывалась на неверных представлениях?
Скажем так: Охранитель был близок к истине. Но его суждения не до конца совпадали с нею.
Его мысль оказалась бы значительно точнее, если бы он изложил ее так: в Черное Пространство не может проникнуть, как не в состоянии и завязать там какие-то связи, человек, находящийся на определенной стадии своего бесконечного, но многообразного бытия. А именно – пребывающий в Планетарной стадии развития. Он слишком связан и в своих передвижениях, и в постижении великого множества существующих во Вселенных вещей и идей.
Все это он начинает обретать и постигать, лишь перейдя из Планетарной стадии в следующую – Космическую, на которой он становится из лица приземленного существом, причастным к управлению Вселенной, к ее жизни и развитию.
Правда, только одной Вселенной – той, в которой он пребывает. Эта стадия тоже конечна, хотя и неизмеримо более продолжительна по сравнению с предыдущей. Человек Космической стадии еще стеснен временем, еще зависит от него, хотя и не так жестко, как раньше.
Потом наступает стадия Многих миров. И наконец, стадия Универсальная, не имеющая никаких пределов.
Но при этом он продолжает оставаться человеком, то есть обособленной сущностью – если хочет, разумеется. Он свободен, и никто его к этому не вынуждает.
Он может, если хочет, сохранять – или снова принимать – свой традиционный облик, но отлично обходится и без него. В последнем случае он находится совсем в других взаимоотношениях с окружающей его средой: он независим от нее.
Человек, проникший в Черное Пространство, находился на Космической стадии развития. Он легко передвигался в не предназначенном для человеческой жизни пространстве, не испытывая ни малейшего страха. Тому, что составляет основу человека, ничего не надо бояться: нанести ему какой-то ущерб способны лишь самые Высшие силы. Они, однако, избегают этого, потому что назначение этих сил – не в причинении вреда, но, напротив – в создании блага.
Человек внимательно прислушивался и всматривался. Он мог делать это, так как сохранил свой облик, а значит, и те механизмы, при помощи которых человек видит и слышит. Если бы он отбросил тело, сведения об окружающем мире поступали бы к нему по другим каналам. Человек предпочел сохранить привычные способы анализа. Возможно, потому, что они были для него привычными. Это может свидетельствовать лишь о том, что в Космическую стадию развития человек этот вступил недавно.
Однако, несмотря на то что чувства его были напряжены до предела, долгое время человеку казалось, что здесь вообще ничего нельзя ни увидеть, ни услышать, ни ощутить каким-либо иным образом.
Немой мрак казался плотным, непроницаемым, как дикий черный утес. Настолько неуязвимым он представлялся, что, прежде чем сделать нужное движение и соприкоснуться с этим мраком, а потом и вступить в него, человек заколебался. Ему вдруг представилось, что мрак поглотит его и уже никогда не выпустит назад, в мир, где горели звезды, сияли туманности и жили люди.
Человек осторожно протянул руку и хотел прикоснуться к черному. Но рука не встретила сопротивления. Лишь в коже возникло ощущение, как будто человек погрузил руку в прохладный, насыщенный газом источник…
Человек поспешно отдернул руку. Обернулся. Мир успокоительно светился за его спиной. Фронт мглы был неподвижен: однако звезды едва уловимо перемещались, и человек понял, что на самом деле мрак находится в движении и он, человек, сейчас перемещается вместе с ним.
На всякий случай человек послал мысленный привет и свою любовь всем, кто был дорог ему и оставался в хорошем, звездном мироздании. Вздохнул и решительно двинулся вперед, чтобы утонуть во мраке.
Именно в это время пребывания в нерешительности он и был замечен глядевшими на Черное Пространство людьми Заставы.
Для того чтобы войти во мрак, достаточно было лишь пожелать этого; таков способ передвижения людей Космической стадии.
Человек пожелал: и мрак мягко обнял его со всех сторон. Когда через минуту человек обернулся, за спиной уже не было звезд. Нигде не было ничего, кроме тьмы.
Во всяком случае, так ему показалось вначале.
Мгла, однако, не была тяжелой. Не налипала, не давила, не душила. Наоборот, передвигаться в ней было легко. Хотя не возникало уверенности в том, что ты действительно передвигаешься: во мраке не существовало никаких ориентиров, по которым можно было бы судить о скорости и направлении движения.
Ощущение было как раз обратным: что сам ты неподвижен, зато окутывающая тебя мгла безостановочно проносится мимо, мчится без звука, без ветерка…
Понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому впечатлению и признать, что оно, наверное, является нормальным; потому что ничего не происходило – только мчалась куда-то мгла.
И только когда возникла уже какая-то привычка к этому состоянию, монолитная мгла понемногу стала не то чтобы исчезать, нет, она оставалась столь же непроницаемой, и все же начала как-то расслаиваться. Вернее, во мраке стали выделяться какие-то различимые структуры. Они были так же беспросветны и как будто ничем не отграничивались от окружающего мрака; и тем не менее откуда-то появилась полная уверенность в том, что они действительно существуют.
По-прежнему управляя своими чувствами, человек продолжал углубляться в пространство мрака. Во всяком случае, так ему казалось.
Мрак вместе с включенными в него структурами продолжал нестись мимо, неощутимо обтекая человека. Потом дала трещину тишина. Собственно, нельзя было назвать звуками то, что возникло в глухом молчании. Наверное, человек в Планетарной стадии существования ничего не услышал бы даже при полном напряжении слуха. Нет, не звуки то были – скорее, если можно так сказать, изображения звуков в сознании, проекция звуков на экране человеческого воображения.
Но так или иначе, в них что-то было; звуки или нет, но они несли в себе какую-то информацию.
Человек не сомневался в том, что их можно понять. Потому что различные языки и наречия – неотъемлемое свойство Планетарного человека, но уже в Космической стадии бытия потребность в них исчезает, поскольку на самом деле в мироздании существует единый язык, как существует и единая истина.
Итак, понять можно было, если и не сразу, то притерпевшись к этим неожиданным впечатлениям. Труднее было разделить воспринимаемое на отдельные слова – как трудно перевести на язык слов музыку. Однако человек, углубившийся во мрак, еще не привык обходиться без слов, и такой перевод для самого себя представлялся ему необходимым.
Наверное, прошло какое-то время, пока то, что он воспринимал, не стало раскладываться на отдельные части речи. Впрочем, за это трудно ручаться: со временем здесь было как-то не так. Логически рассуждая, оно должно было существовать и тут: вряд ли движение возможно без времени, не так ли? Однако порою нам кажется совершенно реальным то, чего быть, казалось бы, вообще не может; и наоборот, то, что несомненно существует, представляется нам невероятным. По-видимому, время здесь если и было, то какое-то не такое, не привычное по планетарному бытию. Было ли время или нет, но что-то неслышно звучало. Хотя сначала появилось впечатление об источнике. Сигналы – назовем это так – поступали от тех самых структур, что проносились мимо человека, вкрапленные в массу мрака. Потом у человека сформировалось понятие интонации. То есть она почувствовала, что ее о чем-то спрашивают. Мы сказали – она?