Модезитт Лиланд Экстон. Башни Заката (Отшельничий остров - 2)

   - Пошли...
   Лишь когда шаги стражников и двух незадачливых кутил стихают в отдалении, женщина позволяет себе вздохнуть.
   На лежащее на траве за скамьями тело никто не смотрит.
   - Пьянство? - хрипло спрашивает Креслин. Она качает головой:
   - Пение в общественном месте. Говорят, дурно воздействует на Белую магию. Карается вплоть до смерти.
   Только сейчас Креслин вспоминает о том, что в его руке фляжка, и делает глоток.
   - Спасибо. Сколько с меня?
   - Ничего. Рада была помочь, я ведь и сама не здешняя, - приняв фляжку, женщина уже начинает поворачиваться к жаровне, но останавливается. - Будь осторожен. Ты чужестранец и носишь холодную сталь.
   Она спрыскивает водой жаровню - угольки громко шипят - и принимается мять тесто. Креслин садится на самую дальнюю от тела скамейку - попадаться на глаза этим "мусорщикам", которые явятся за трупом, ему совсем не хочется - и откусывает кусок пирога. Тесто успело пропитаться мясным соком, но осталось теплым.
   На его вкус блюдо слишком пряное, однако ничего другого нет, и он откусывает снова. Тем временем девушки встают и, не глядя в его сторону, проходят мимо.
   "...можешь себе представить... как будто если ты Белый страж, так уж..."
   "...поздно. Отец, он..."
   "...и пусть его. Он вечно найдет, к чему прицепиться..."
   Солнце уже закатилось за низкие западные холмы, и Креслин сидит теперь в тени, однако маленькая площадь вовсе не выглядит мрачной. Женщина на подводе заканчивает торговлю и начинает собирать в деревянный сундучок свои припасы. Напоследок она накрывает угасшую жаровню и поднимает откидной задний борт.
   Креслин следит за тем, как повозка выезжает с площади и движется на север по пологому склону. Две другие успели уехать раньше.
   Покончив-таки с пирогом, Креслин встает. Поднявшийся одновременно с ним старик на миг останавливает на юноше взгляд, словно желает выяснить, куда тот пойдет.
   Креслин поворачивает на юг, на тот бульвар, откуда пришел.
   Старик направляется на север, куда уехала торговка.
   Один за другим вспыхивают уличные фонари: Креслин всякий раз ощущает мимолетное касание красной сущности пламени.
   Фэрхэвен, как и любой город, полон гомона, но обращенный к ветрам слух юноши улавливает лишь отдельные, самые отчетливые и громкие звуки. Да и то с трудом - они тонут в тумане Белой магии.
   "...не здесь. Отец..."
   Он ухмыляется.
   "...я ей говорю: мне это нипочем. Так что пусть подумает..."
   "...тридцать один, тридцать два, тридцать три... Неплохой денек... немало чужеземцев, а они легче раскошеливаются".
   "...что-то сегодня слишком много белых плащей..."
   Последняя фраза заставляет Креслина проследить за парой стражников, неторопливо бредущих по другой стороне бульвара. И попытаться услышать их разговор.
   "...ищем-то кого?"
   "...не объяснил. Сказал: как увидим - сами поймем".
   "...дурацкий приказ, если хочешь знать мое мнение..."
   "...как раз наше с тобой мнение спросить и забыли..."
   Юноша с серебристыми волосами наклоняется - будто бы поправить сапог и выпрямляется лишь когда стражники, даже не взглянув в сторону Креслина, проходят мимо.
   Может быть, ему стоит повернуться и уйти? Но с чего он взял, будто белые плащи ищут именно его? Вряд ли кто-либо знающий о случившемся на торговой стоянке может его опознать. И уж конечно ни маршал, ни тиран не обращались к магам с запросами по его поводу.
   Он качает головой: в любом случае ему необходимо узнать побольше. А значит, уходить рано. Дойдя до конца пологого склона - дальше дорога идет по плоскости, - Креслин выходит к площади, где находит скамью, стоящую в тени. Таких скамеек немного, ибо тьма ночи разгоняется светом множества фонарей. Белым светом, красный оттенок которого никому, кроме него, невидим.
   Присев на скамейку возле фонтана, юноша вслушивается в шумы и голоса теплого вечера, желая лучше постичь этот необычный город. По одну сторону площади тянется длинная аркада с мастерскими и лавками: тут и столяр, и ткач, и корзинщик, серебряных и золотых дел мастера, и бондарь... кого только нет. Впрочем, как раз это нетрудно заметить. Нет ни одного мастера, имеющего дело с холодной сталью. Многие, хотя и далеко не все, лавки уже закрыты, а вот в открытой харчевне на дальнем конце бульвара звоном фальшивых колокольчиков разливается женский смех.
   Чем больше узнает Креслин, тем сильнее недоумевает. О нем говорили как о Маге-Буреносце, однако холодная сталь ничуть его не страшит. В то время как целый город, управляемый более могущественными и сведущими, чем он, чародеями, определенно остерегается этого металла.
   Впрочем, о неприязни магов к холодной стали ему случалось слышать и раньше. Но как понять странный запрет на пение в общественных местах? И почему люди словно бы не заметили совершенное Белыми стражами убийство, никак не выразив своего отношения к случившемуся?
   Размышляя обо всех этих странностях, Креслин слышит доносящиеся из дверей, куда сворачивают многие прохожие, приглушенные звуки гитары и, кажется, даже тихое пение. Поднявшись со скамейки, он направляется туда; вдруг это хоть что-то прояснит. К тому же, возможно, Белые стражи патрулируют увеселительные заведения с меньшим рвением, чем улицы. Правда, возможно и обратное.
   Когда юноша заходит в задымленное помещение и озирается по сторонам, никто не обращает на пего внимания. В глубине зала находится возвышение, где одинокий музыкант перебирает струны и напевает какую-то дурацкую песенку:
   - ...Ла-ла, ла-ла, в первый день весны
   Наша кошка с собакой игра-ла-ла...
   Ноты можно назвать в лучшем случае медными. Креслин сыграл бы лучше, даже не особо стараясь. Приметив у стены не занятый, хоть на нем и стоят две пустые кружки, столик, юноша бочком направляется туда.
   - Эй, поосторожней! - звучит грубый голос. Обернувшись, Креслин видит двоих парней, сидящих по обе стороны от молодой женщины.
   Окликнувший юношу курчавый малый демонстративно трогает рукоять ножа.
   - Кого я не люблю, так это чужаков, - заявляет он. - Ты не думаешь, приятель, что тебе лучше бы убраться в свои края?
   - Нет, - невозмутимо произносит Креслин, глядя курчавому задире прямо в глаза. - Пожалуй, я так не думаю.
   Парень отводит взгляд. Добравшись до столика, юноша садится, а свой мешок кладет под ноги. Так, чтобы дотянуться до рукояти клинка было совсем нетрудно.
   - Что будем заказывать? - служанка забирает пустые кружки и проходится по столешнице влажной тряпкой.
   - А что у вас есть?
   - Ты певец? - у женщины круглое лицо, черные, остриженные выше плеч кудряшки и приветливый, но твердый голос.
   - Нет, во всяком случае, не сейчас, - смеется Креслин. - Так что у вас есть?
   - Жаль, что не певец. Нынешний-то... хм. Говорят, правда, будто следующий будет лучше. А что у нас есть... Сидр, мед, вино...
   Креслин пожимает плечами:
   - Неси сидр.
   - Три монеты.
   Заметив изумление на его лице, служанка поясняет:
   - Ты платишь за пение. Хоть и не лучшее, но все же пение. Наше заведение, одно из очень немногих, имеет разрешение.
   Креслин достает три монеты и кладет на стол.
   - Вот и чудненько. Только смотри, чтоб никакой магии. Лучше им к моему возвращению здесь же и лежать.
   Ее голос звенит весело, позволяя понять - она не опасается исчезновения денег. Бедра служанки слегка задевают Креслина, когда она поворачивается к той самой троице, мимо которой он протискивался к столу.
   - Повторить?
   - Пока нет, - отвечает женский голос.
   - Хорошо.
   Гитарист заканчивает играть и покидает возвышение, удостоившись лишь жиденьких хлопков. Креслин, дожидаясь своего сидра, присматривается к посетителям. Неподалеку от столика курчавого задиры расположились четверо чужеземцев, к которым тот наверняка не цеплялся: они одеты как воины и на широких поясах носят тяжелые мечи. За соседним столиком пристроились две пары неопределенного возраста. Двое посетителей выглядят торговцами, трое одеждой походят на мореходов. Каким ветром занесло их в Фэрхэвен - Креслицу невдомек. Пять коротко стриженных женщин с кинжалами на поясах занимают угловой столик, который кажется укутанным в белое облако. За другим обнаруживается еще одна компания чужеземцев: четверо мужчин и женщина. Вооружены из них лишь двое - эта самая женщина и один мужчина.
   - А вот и сидр, - служанка ставит на стол тяжелую кружку.
   - А вот и денежки, - смеется Креслин. - Как обещано, никакой магии.
   - Спасибо, парнишка. Сейчас выйдет новый музыкант, говорят, не чета прежнему, - она поворачивается к возвышению, куда уже поднялся плотный мужчина. Он садится, кладет гитару на колени и смотрит на собравшихся.
   "...надеюсь, хоть этот будет стоить тех денег, какие здесь дерут..."
   "...тише. Дайте послушать".
   Юноша отпивает глоток теплого, щедро сдобренного специями яблочного сидра. Едва уловимая горчинка не портит пряного вкуса.
   Новый гитарист и вправду играет более профессионально: Креслину его звуки видятся упорядоченными, словно они приклеены к тяжелому, наполненному дымом воздуху. Юноша отпивает сидр маленькими глоточками, уже не отмечая оттенков вкуса: мысли уносят его в прошлое. Ему вспоминается музыкант с серебряными волосами и попытка ухватить плывущую в воздухе золотую ноту.
   С рассеянной улыбкой Креслин пожимает плечами и протягивает руку вслед за потянувшимся вперед сознанием.
   "Трамм..."
   Музыкант на возвышении берет фальшивую ноту. Глаза его расширяются всмотревшись в угол, где резонируют звуки, он видит самое смутное из серебряных свечений, протекающее меж пальцами сребровласого юноши.
   Креслин ослабляет хватку, не обращая внимания на то, сколь неуверенно завершает гитарист свою балладу.
   - Это... ч-что?.. - шепчет пухлая служанка, глядя на тающий в пальцах юноши серебряный луч.
   - Всего лишь воспоминание, - отвечает он, как будто эти слова хоть что-нибудь объясняют. Служанка сглатывает, поворачивается и осеняет себя знамением верующих во единого Бога.
   - Повтори то же самое, подружка, - говорят ей игроки в кости с соседнего стола.
   Дым дубовых поленьев, поднимаясь от очага, смешивается с холодным воздухом - им тянет от открытой двери.
   Креслин еще раз отпивает из темно-коричневой кружки, впервые осознавая оттенок вкуса, почувствованный, но не понятый им при первых глотках.
   На столе появляется красное яблоко с зелеными полосками. И темной червоточиной. Креслин отпил всего пару глотков, но теперь его кружка опустела чуть ли не наполовину.
   - Я предпочел бы этого не знать, - бормочет он, сообразив, что сидр изготовляется из гнилых фруктов.
   - Эй, откуда вы берете яблоки, в такое-то время года? - вопрос задает сидящий за соседним столиком чисто выбритый молодой человек с суровым лицом, облаченный в белую одежду стражей.
   Так же одета и его соседка, женщина, на отвороте куртки которой красуется знак - разделенный надвое черно-белый кружок. Бросив взгляд на Креслина, она подмечает его серебряные волосы, всматривается в лицо и делает жест.
   Крохотный огонек возникает перед лицом служанки, уже спешащей к Белым стражам.
   - Да, досточтимые.
   Креслин делает глубокий вздох. Уйти сейчас - значило бы привлечь к себе еще больше внимания. Он отпивает еще один глоток сидра, стараясь прикрыть лицо кружкой.
   - Сидра и сыру с хорошим черным хлебом, - требует женщина.
   - Мне того же, - заявляет молодой страж, после чего обращается к Креслицу: - И твое яблоко.
   Юноша пожимает плечами и со словами "Оно малость подпорчено" протягивает яблоко стражу.
   Тот, приняв фрукт, ловко разделывает его на дольки бронзовым ножом с белой рукоятью и тонким лезвием, после чего передает ломтик женщине.
   Она отправляет яблоко в рот, начинает жевать, но тут же останавливается.
   - Харлаан, где ты это взял?
   - У того малого. А в чем дело?
   - Да в том, что оно свежее.
   - Свежее? Вот это да!
   - Эй, ты из какой школы? - глаза женщины буравят Креслина насквозь.
   - Школы? Прошу прощения, госпожа воительница, но я не здешний. Рад бы поучиться, но мне неведомо, к кому обратиться.
   Женщина-страж поджимает губы:
   - Вот так ответ! Услышать такое от мага с запада! - она встает; клинок на ее бедре отсвечивает в тусклом свете таверны золотом. - Ты пойдешь с нами. Со мной и с Харлааном.
   Креслин встает, показывая пустые руки:
   - Еще раз прошу прощения, но мне неизвестно, в чем я провинился.
   - Он ведь чужеземец, верно, Харлаан? - слова женщины обращены к молодому стражу, но глаза следят за каждым движением Креслина. - Возможно, тот самый чужеземец, которого мы ищем.
   - Да, - соглашается мужчина. - Вот и на языке Храма он изъясняется слишком... правильно.
   Он поднимается, оставив на столе дольки яблока и направив на Креслина свой бронзовый клинок.
   Креслин стоит неподвижно, но бросает взгляд на свою котомку.
   - Эй, отойди от стола! - приказывает женщина. - А ты, Харлаан, возьми его торбу. Мне этот чужак сразу показался подозрительным.
   - Святые маги! - восклицает Харлаан, поднимая котомку. - Ты только взгляни на этот клинок!
   Служанка удаляется, все прочие посетители делают вид, будто не замечают ни Белых стражей, ни их пленника. Точно так же, как поступали прохожие на бульваре.
   - А что в нем такого?
   - Холодная сталь. И меч - это сразу видно по длине - из тех, какими вооружают стражей Западного Оплота.
   - Но все стражи Оплота - женщины, чего никак не скажешь об этом парне. Возможно, он купил меч или украл, перед тем как тайком удрал в горы...
   Креслин печально улыбается. Харлаан качает головой:
   - Их клинки не продаются и не крадутся. Этот меч принадлежит ему. Или же он оказался таким бойцом, что сумел отобрать оружие стража.
   Креслин морщит лоб, но не произносит ни слова, подозревая, что любые слова могут навлечь на него еще большую беду.
   - Интересно, - роняет женщина. - Пошли!
   - Могу я оставить медяк служанке?
   - Дело твое. Хочешь, так можешь считать себя нашим гостем.
   Достав из кошелька монетку, юноша кладет ее на выщербленный стол.
   - Куда?
   - За дверь, а потом прямо вверх по склону. И не вздумай бежать, если не хочешь, чтобы тебе сожгли потроха.
   Креслин наслышан о Белых стражах - они используют как оружие, так и магию. Он весьма сожалеет о том, что первая встреча с ними обернулась для него именно таким образом. И все из-за нелепой оплошности: надо же ему было задуматься о вкусе сидра!.. Поджав губы, он выходит за массивную деревянную дверь, и за шиворот ему лезут капли холодного весеннего дождика. Дневное тепло, казавшееся ему почти летним, исчезло. Колючий дождь досаждает, однако вызвать ветерок и прогнать надоедливую морось Креслин не решается, не зная, как могут воспринять это вооруженные чародеи.
   - Вверх по склону, чужеземец!
   Следуя этой команде, Креслин рассеянно отмечает немалый рост Белого стража - мужчина выше его почти на целую голову.
   - Ты и правда считаешь меня способным использовать этот клинок? спрашивает его Креслин.
   - Да. Сам не знаю, почему, но мне не хотелось бы оказаться поблизости, когда тебе представится такая возможность.
   Креслин смеется.
   - Ты находишь это смешным?
   - Не это. А то, что вы невесть почему сочли меня смертельно опасным преступником. А ведь я вообще ничего не делал: просто сидел в таверне и пил сидр.
   Ни тот, ни другая не отвечают, однако Креслин уловил, как усилилось напряжение этой пары, и пожалел, что вообще раскрыл рот. Хотя, с другой стороны, и молчание могло быть истолковано как признание вины.
   По мере того как таяли последние отблески заката, тускло-белые камни улицы начинали светиться внутренним светом. Из-за этого висевшие над каждым порогом масляные лампы казались чуть ли не лишними.
   Ведущая вверх по не слишком длинному склону улица заканчивается у порога стоящего на холме квадратного здания.
   - Сюда!
   Взгляд Креслина улавливает полосу белого тумана, похожую на ту дорогу, что совсем недавно привела его в Фэрхэвен.
   - Сайриенна? В такую рань - и уже задержала какого-то гуляку!
   Слова принадлежат сидящему за столом худощавому мужчине, одетому не в белую, а в черную кожу. Когда он говорит, его губы открывают ровные белые зубы, и зрительно это делает его старше. Но Креслин полагает, что лет ему ненамного больше, чем женщине.
   - Вызови Гайретиса.
   - Ну у тебя и шуточки.
   - Вызови Гайретиса, не то...
   - Драгоценнейшая, да ты никак мне угрожаешь?
   - И не думаю. Я могу просто вернуть этому малому его меч и больше ни во что не вмешиваться.
   - А что, это создаст затруднения?
   - Вы, Черные, умеете защищаться только от других магов, - усмехается Харлаан.
   - Ты не совсем прав, приятель. Не хочешь ли отрастить еще одну бородку... прямо из глаз?
   Молодой страж сглатывает.
   - Гак ты вызовешь Гайретиса?
   - А могу я осведомиться, по какой причине?
   - Это запросто. Нелицензированная черная магия, ношение холодной стали и меч - клинок Западного Оплота.
   С каждым словом Черный маг присматривается к Креслину все внимательнее, и юноша чувствует пальцы, ворошащие его мысли.
   - Тебе страшно повезло, Сайриенна, паренек недостаточно обучен. При том, что силы в нем хватит па троих Черных. К сожалению для него.
   Креслин непроизвольно хмурится. О какой Черной силе может идти речь? Неужто всего-навсего об умении касаться ветров? Или о смехотворной способности воссоздать яблоко из сидра? Чему тут можно завидовать, чего опасаться?
   - Так где Гайретис?
   - Уведомлен.
   Человек в черном криво усмехается. У Креслина тяжелеют веки, хочется зевнуть, по колени подгибаются, и ему едва удается не рухнуть на пол. В последний момент юноша мысленно вскидывает руку, силясь защититься от навязываемого сна, но... пол оказывается бездонным и черным.
   XXXIV
   - Ты уверена, что он тот самый? - спрашивает Высший Маг.
   - Да много ли иных, кому такое под силу? Орудовать клинками и искривлять ветры?
   - Так что бы его попросту не прикончить?
   Все эти вопросы, один за другим, возникают у одетых в белое людей, кружащих над столом, точно стервятники над падалью.
   - Нам известно, что он - если это и вправду он - имеет жизненную связь с тираном Сарроннина. Умри он - и что случится?
   - Оборвется нить, вот и все.
   - И? - стоит на своем тощий малый в белом.
   - Тиран узнает, что он покойник. И что дальше?
   - И тиран, и маршал предполагают, что он в Фэрхэвене.
   - Тебя беспокоят две женщины по ту сторону Закатных Отрогов?
   - Кто меня беспокоит, так это два единственных оставшихся в Кандаре правителя, располагающие боеспособными армиями. Я прекрасно помню, что случилось с силами вторжения, которые ты столь деятельно поддерживал, Хартор. К тому же тиран доводится по консорству кузиной герцогу Монтгрена.
   - О...
   - Вот именно. Если со временем этому юноше суждено лишиться сил и умереть, то... - он пожимает плечами. - Но в любом случае это лучше, чем наносить оскорбление маршалу или Риессе, особенно если в том нет необходимости.
   - Я подготовлю темницу, - предлагает Хартор. В ответ слышится тяжкий вздох.
   - Ты хоть о чем-то думаешь, а? Если линии его жизни окажутся сведены в одно место, это будет верным указанием. Задача - скрыть его местонахождение от маршала и тирана; до поры никто не должен знать, в чьих он руках. А там со временем мы сможем широко распространить слухи о жестоких западных дикарках, которые, следуя своей варварской природе, довели бедного юношу до смерти. Такая молва будет нам на руку.
   - Но ведь именно мы...
   - А кто узнает? Мы ведь не обязаны во всем руководствоваться соображениями Черного Ордена.
   Человек в ослепительно белом облачении улыбается, хотя эту гримасу трудно назвать улыбкой.
   - Черным такое не понравится, Джепред.
   - А им незачем об этом знать. А хоть и догадаются, как они смогут хоть что-нибудь доказать?
   - Понял. Как насчет дорожно-строительного лагеря?
   - Превосходное предложение, лишь с одним дополнением. Он не должен знать, кем является.
   - А если Белая Тьма перестанет действовать?
   - Примерно на год ее хватит. А за это время...
   Стоящие вокруг стола люди в белом глубокомысленно кивают. Все, кроме одного, - кивает, правда, и он, но его лицо лишено какого-либо выражения.
   XXXV
   Рыжеволосая женщина встает и, шатаясь, утирает со лба пот.
   - Ублюдок! Почему он не заботится о себе? Почему? Проклятая лихорадка, проклятая головная боль! Что они с ним сделали?
   Не в силах сфокусировать взор, она снова оседает на деревянный стул, привинченный к полу напротив письменного стола. Ее пальцы впиваются в подлокотники, вырезанные в виде резвящихся дельфинов. Белые шрамы, все еще воспаленные шрамы на запястьях, горят почти так же, как раньше, когда ей приходилось носить браслеты из холодного железа.
   - Сестра... - подавив речи, рвущиеся из глубины души, она бросает взгляд на полку над узкой корабельной койкой, где лежит белый кожаный футляр с зеркалом внутри. Левая рука непроизвольно поднимается, но тут же падает обратно на подлокотник.
   И виной тому не качка. Ветры немилосердно треплют каботажное судно, идущее к северному побережью Слиго, в Тайхэвен, однако эту пассажирку морская болезнь не донимает. В отличие от лихорадки, терзающей ее тело, и мыслей, терзающих душу.
   Обе руки вновь судорожно вцепляются в дерево, по пальцам пробегает дрожь.
   - Сестра, ты заслуживаешь всех мук преисподней! - женщина обессиленно откидывается па стуле. Стоит ей закрыть глаза - и перед ними встает виденная в зеркале клубящаяся белизна. Она блокирует любые попытки восстановить прерванную жизненную связь.
   - Будь проклята тьма... и он... и она! - срываются слова с растрескавшихся губ. - Будь все проклято!
   XXXVI
   Резкий, лишенный ритма лязг молотов о зубила наполняет утренние сумерки, окутывающие каньон.
   Человек с серебряными волосами бредет мимо глубоких расселин, разделяющих заготовки монолитных блоков - каменных кубов со стороной в тридцать локтей. Поднимаясь к разгрузочной площадке, он наклоняется вперед, чтобы сбалансировать вес камней в корзине, не обращая внимания на привычную боль от парусиновых лямок, врезающихся в тело.
   Перед ним расстилается новый искусственный каньон, открывающийся на восток, - острый как нож разрез в горном массиве. Дно этого разреза уже начинает покрывать плотно пригнанное мощение дороги. Дорога - так ему, кажется, говорили, - не отклоняясь в сторону и на палец, ведет из Фэрхэвена прямо к тому месту, где он стоит. Позади него, примерно в четырехстах локтях от деревянной разгрузочной площадки, вздымается каменная стена. Деревья, трава и мягкая почва над каменным основанием были удалены, отчего в каньоне много пыли. Она то и дело забивается рабочим в глаза или вынуждает их кашлять.
   На полпути между разгрузочной платформой и горой, стоящей по курсу продвижения дороги, видны две фигуры. Сапоги, туника, брюки - все белое.
   С наработанной ловкостью юноша поворачивается, выскальзывая из лямок и освобождаясь от ноши, и отступает в сторону, чтобы дождаться пустой корзины.
   Его взгляд скользит по блестящей дуге речушки, протекающей у северной стены каньона и впадающей в придорожный канал.
   Мастер, принявший корзину, опорожняет ее в желоб, заполняя дробленым камнем пространство между основными блоками. Водосток рядом с новым дорожным полотном еще не соединен с основным каналом, и воды в нем нет.
   - Следующий!
   Человек, не имеющий имени, забирает пустую корзину и возвращается туда, где стоят маги в белом.
   Солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы осветить дно каньона. Там таятся утренние тени. Неожиданно все звуки перекрываются пронзительным свистом.
   - Назад! Идиоты! Кому сказано, назад!
   Толстогубый детина в шлеме белой бронзы и при мече изрыгает приказы.
   - Ты, серебряная башка! Живо за заграждение! За барьер!
   Протиснувшись бочком за низкую каменную стену, безымянный работник оказывается среди дюжины уже скорчившихся там фигур.
   - Закрыть глаза! Всем закрыть глаза!
   Вспомнив о боли, среброглавый повинуется. Неужели боль была всегда? Ему почему-то кажется, что нет.
   Вспышка света. Ярче полуденного солнца, ослепительнее любой молнии, она раскалывает скалу, запирающую каньон. Могучий монолит раскалывается. Гранитное крошево с грохотом оседает, образуя подобие пирамиды. Туча пыли вздымается навстречу заре, скрадывая очертания каньона.
   - Покинуть убежище! За работу! - командует надсмотрщик.
   Двое магов медленно, устало возвращаются к золоченой карете, дожидающейся их на полированных плитах там, где дорога уже проложена.
   Волшебник помоложе проходит на расстоянии вытянутой руки от безымянного юноши. Тот смотрит на мага, пытаясь извлечь из своей памяти нечто ускользающее. Но безуспешно.
   - За работу, бездельники! А тебе, серебряная башка, особое приглашение требуется?
   Над юго-восточном краем каньона восходит солнце, проясняя что-то в сознании безымянного работника. Но это всего лишь сумбурная мешанина каких-то сведений о строительстве дороги. Утес расколот белыми магами; мелкие осколки пойдут на заполнение пустот, крупным каменотесы придадут форму. Потом явится черный маг и соединит камни воедино. Кажется... Во всяком случае, камни пойдут в дело, и дорога протянется дальше. На запад. К закату.
   - Нагружайтесь! - снова доносится команда.
   Ноги сами подводят его к погрузочной платформе, которую другие узники, окутанные тучами пыли, придвигают к гигантской куче битого камня.
   "Всего лишь серые камни..."
   Эти слова проплывают над ним, когда он ждет в цепочке носильщиков с такими же корзинами.