Страница:
…В дверях появился Никифоров. Несколько мгновений он разглядывал бандитские спины, потом жестом позвал остальных. В комнату вошел Трепанов, следом за ним Афиноген и остальные сотрудники. Они молча перекрыли окна и двери.
– Делай, как велел, - приказал Кутьков.
– Поздно, - негромко сказал Трепанов. - Бросай оружие, руки вверх!
Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы.
– Только живым! - крикнул Трепанов.
Зазвенело стекло - Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК.
– Стой! - крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта.
Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: "Берендей Кутьков, вор в законе". Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо.
Подбежали сотрудники опергруппы.
– Как? - спросил Коля, разряжая кутьковский маузер.
– Всех взяли, - сказал Афиноген. - На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах - валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал?
– Больше всех захапал, на себе не смог унести, - сказал Никифоров. - Уведите его.
Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку.
– Ну вот вам и доказательство, - сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто.
Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся:
– Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу - был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения.
Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней.
– Маша, - сказал он дрогнувшим голосом. - Маша…
Она прижалась к нему - маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами.
– Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь.
На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа.
В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся:
– Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения.
– Да чего уж там, - махнула рукой Маша. - Я забыла.
– Я вот прочитал: архитектура - застывшая музыка, - сказал Никифоров. - Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле - просто способный, не больше. Мое призвание - дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, - Никифоров протянул Коле маленький браунинг. - Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.
– Спасибо, - Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
Вошел Трепанов, следом за ним - Афиноген.
– Телеграмму получил? - спросил Трепанов. - Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
– Я ему еще ночью позвонил, - сказал Афиноген. - Не видите, - они с вещами!
– В самом деле, - грустно сказал Трепанов. - А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
– Нет, товарищ начальник, - ответил Коля. - Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
– Ну так, значит, так, - вздохнул Трепанов. - Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
– Раскрыли потому, что все головой работали, - сказал Коля. - Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
– Отчего же, - улыбнулась Маша. - Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
– Зачем? Мы на трамвае.
Маша села на заднее сиденье, сказала:
– А я с удовольствием прокачусь!
– Наплачешься ты с ней, - усмехнулся Никифоров. - Хорошая она барышня, но что ни говори, - кисея из нее так и прет!
– Ничего, - вздохнул Коля. - Мы псковские, мы справимся.
Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, "поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь". За столом разговорились. Ганушкин сказал:
– Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
– Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! - горячо поддержал Бирюков. - У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли - двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской - пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
– Мимо витрин лучше не ходи, - горько махнула рукой Тая. - Сплошное огорчение.
– На витринах, как при государе-императоре, - неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
– Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать - ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры - мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. - Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
– Оно, конечно, верно, - протянул Ганушкин. - Однако многие не понимают и осуждают.
– Все эти "отступления" рискованны, - сказал Бирюков. - Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг - плохо будет.
– Не перестанет, - сказал Коля. - А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
– Дядя Коля! - срывающимся голосом кричал он. - Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
– Пойду, - улыбнулся Коля. - Ты чего на новоселье не приходишь?
– Тетю Марусю жду! - крикнул Витька. - Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
– Найду, - Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
– Маруська приезжает, - сообщил Коля. - Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
– Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
– А как? - искренне удивился Коля. - Машей, что ли? Так для меня одна Маша - ты.
– Марусей называй, - улыбнулась Маша. - А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это - просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
– Хватит тебе, - примирительно сказал Коля. - Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых - и "вышка". "А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги - настолько злобные и непримиримые, что иному "каэру", контрреволюционеру, позавидовать…" - подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
– Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это - моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
– Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
– Да… - растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
"Сейчас будет охо-хо…" - только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
– Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
– Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! - кричал он сквозь слезы. - Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
Маруська развела руками - расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
– Разве виноват я, если жизнь так повернула!
– Конечно, виноват. - Маша решила все обратить в шутку. - Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую - и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. "И думать не думайте! - решительно заявил он Коле. - Вы - семья, новая, советская, а я - перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!"
Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, - и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.
…Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала:
– Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю - а мы все на вашем станке в "Старом арсенале" работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он - веришь - при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она - детище самой гуманной революции всех времен и народов!
– Хорошо сказал, - согласился Коля. - Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему? Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все - женщина.
– Кузьмичев ваш - дрянь, - непримиримо сказала Маша. - Карьерист.
– Думаю, что он посложнее, - нахмурилась Маруська. - Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… - Она улыбнулась.
– Афиноген? - удивился Коля. - Вроде бы он женщинами никогда не интересовался.
– Не-е… - Маруська покраснела. - Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел!
– Пирог я сделала, - вздохнула Маша. - Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость…
– Ну, вот, - расстроилась Маруська. - Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня - святая, ты это знай. А насчет пирога - в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной?
– С тобой, - Коля посмотрел на Витьку, подумал: "Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее".
– Поеду, - сказал Витька. - Мы вас подождем.
– Подождем, - улыбнулась Маша. - Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу…
– Не-е… - Витька отмахнулся. - Пасьянс - это буржуазное.
Они ушли. Коля и Маруська сели на "пятерку". Трамвай загромыхал по Невскому.
– Ну как? - спросил Коля. - Какая обстановка?
– Голод, Коля, - тихо сказала Маруська. - Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку - никто и думать не мог. Страшно делается.
– Думаешь, не выдержим?
– Нет. Так не думаю. - Маруська посмотрела ему в глаза. - Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. - Она нахмурилась. - Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас - справиться с бандитизмом.
– Это мы понимаем. - Коля улыбнулся. - А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий - прочитаю всего Маркса!
Маруська посмотрела на него с уважением.
– А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу.
– Неправда это, - Коля покачал головой. - Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время - и оно не за горами, - когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла?
– Все поняла, а читать не люблю, - грустно улыбнулась Маруська.
– Я тебя втяну, - сказал Коля. - Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные - безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю?
– Ох, Коля, - сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. - Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово!
– Да будет изгиляться-то, - обиделся Коля. - Я тебе душу открываю, а ты…
– А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин!
– Ладно, - покраснел Коля. - Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница.
…Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна.
Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест.
– Знаешь, кто этот крест держит? - спросил Коля.
– Ангел? - удивилась Маруська.
– Царь, - сказал Коля. - Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили.
– Чудак ты! - вздохнула Маруська. - Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя.
Миновали своды арки. Коля замедлил шаг:
– Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит "дядя Коля", "тетя Маруся", а уж ему впору меня просто Колей называть.
– Отец ему нужен, - вздохнула Маруська. - Ох, как нужен ему отец!
– Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! - улыбнулся Коля. - Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все "на мази!"
– Нет, Коля… Не будет у меня никакой "мази". Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. - Она с тоской посмотрела на него. - Ни в жизнь не говори!
– Ладно. - Коля растерянно погладил ее по руке. - Извини меня. Я хотел как лучше.
…У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на "Старом Арсенале", "вечный студент" Никита, в углу молчаливо сидел Гриша. Было много и новых сотрудников.
Увидев Маруську, Бушмакин широко улыбнулся, жестом пригласил сесть, привычно пригладил сильно поредевшие волосы, сказал негромко:
– Замечаю я, что в головах некоторых наших товарищей сплошная каша. Они не понимают причин нынешней вспышки бандитизма. Макаров, например, до того договорился, что бандитизм синематографом объясняет.
– И не откажусь я от этой вполне социальной точки зрения! - задиристо выкрикнул Макаров, совсем молоденький еще парнишка в вылинявшей гимнастерке. - Это мое личное открытие, товарищ Бушмакин. Путем личного наблюдения!
– Ладно, сядь пока, - добродушно одернул его Бушмакин. - О чем речь, товарищи? Макаров "открыл", что в некоторых синематографических лентах стреляют и даже убивают. И, больше того, показывают разных проходимцев и даже бандитов. Ну а публика смотрит-смотрит, да и подается в уркаганы. Так, Макаров?
– Так! - с вызовом сказал Макаров. - Мой сосед по квартире сел за разбой, а на допросе признался, что на преступление пошел, поглядев кино про этих… гангстеров. Уверен, что мой сосед не один. Кино про жуликов разлагает молодежь. Надо что? Про любовь, про танцы показывать, ну смешное там… И это повлияет в хорошую сторону, я уверен.
– Примитивно мыслите, - сказал Бушмакин. - Все гораздо серьезнее и глубже. Причины бандитизма, как и вообще причины преступности, лежат в политической и экономической областях, чтоб вы знали. Цитирую товарища Ленина: "Когда десятки и сотни тысяч демобилизованных не могут приложить своего труда, возвращаются обнищавшие и разоренные, привыкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее, как на единственное ремесло, - мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, новый вид ее, которые можно объединить словом: бандитизм!" Речь произнесена товарищем Лениным год назад, на десятом съезде партии, и вам, товарищ Макаров, следовало бы об этой исторической речи товарища Ленина знать!
Бушмакин помолчал и добавил:
– А когда причины преступности мы на самом деле сможем отыскать только в синематографе, как вы это предполагаете, я думаю, к этому моменту пройдет много лет. Это будет то счастливое время, когда мы раздавим профессиональную преступность. Вылечим социальные язвы. Всем дадим работу. Какие будут мнения по данному вопросу?
– Признаю свою ошибку, - хмуро сказал Макаров. - Вы мне доказали. А вообще-то беспощадно товарищ Ленин сказал… Даже страшно: наши, можно сказать, красноармейцы, сотни тысяч! И вдруг - не можем мы им дать работы, а они из-за этого в бандиты подаются! У меня даже ощущение, что такие слова товарища Ленина не стоило бы доводить до всеобщего сведения, потому что могут найтись люди и вообще - наши враги, которые эти слова неправильно, во вред нам истолкуют!
– А вот это уже глупость и политическая близорукость, товарищ Макаров! - не выдержал Коля. - Партия и товарищ Ленин в самые трудные минуты не позволяли себе затемнять положение дел. В этом наша сила, я считаю. А если какие-то отдельные сволочи используют эту правду во вред нам, - не страшно.
– В общем, ясно, - подвел итог Бушмакин. - Слово для информации имеет только что прибывшая из Москвы со съезда милицейских работников товарищ Кондакова.
Маруська поднялась и одернула гимнастерку.
– У меня хорошие новости, товарищи, - сказала она. - Нам вводят единую форму, это раз!
– УГРО это не касается, - впервые подал голос Вася.
– Второе, - не обращая на него внимания, продолжала Маруська, - оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе.
– И это нам все равно, - выкрикнул неугомонный Вася. - Потому что у постовых наганы, а у нас - кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше - им.
– Есть нововведение, которое касается лично нас, - сказала Маруська. - Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации.
– Давно пора, - одобрил Никита. - А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан - нет! Хорошее решение, деловое.
– И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. - Маруська прошлась по кабинету: - Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик - он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача - не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее - мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска.
На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший:
– Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова!
– Ведите! - сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок - нервничала и совсем замучила Колю:
– Им будет неинтересно!
– Почему? - лениво, сквозь сон говорил Коля. - Спи…
– Потому что искусство - это очень сложно, очень! А какая у них подготовка?
– Господи, - вздохнул Коля. - Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, - они поймут сердцем. - Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. - Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят!
– И книги напишут, - грустно улыбнулась Маша. - Ладно, спи… Мечтатель.
…Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, - он был старшим в группе - и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров…
У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним - Никита.
– А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? - затароторил Вася.
– Угадал, - кивнула Маша. - Давайте с нами?
Вася и Никита переглянулись.
– А что, - сказал Никита. - Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи.
– Это точно, - кивнул Вася. - Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо!
Милиционеры сгрудились вокруг Маши.
– Кто был в Эрмитаже? - спросила Маша.
– Я, - поднял руку Никита. - Один раз, еще до революции.
– А мы не разу! - сказал Макаров.
– Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством - это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше.
– Так получается, - заметил Вася, - что задача у художников сродни нашей, милицейской, а?
– Ну, это ты загнул, - сказал Никита. - А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот - забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно!
– Делай, как велел, - приказал Кутьков.
– Поздно, - негромко сказал Трепанов. - Бросай оружие, руки вверх!
Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы.
– Только живым! - крикнул Трепанов.
Зазвенело стекло - Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК.
– Стой! - крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта.
Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: "Берендей Кутьков, вор в законе". Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо.
Подбежали сотрудники опергруппы.
– Как? - спросил Коля, разряжая кутьковский маузер.
– Всех взяли, - сказал Афиноген. - На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах - валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал?
– Больше всех захапал, на себе не смог унести, - сказал Никифоров. - Уведите его.
Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку.
– Ну вот вам и доказательство, - сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто.
Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся:
– Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу - был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения.
Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней.
– Маша, - сказал он дрогнувшим голосом. - Маша…
Она прижалась к нему - маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами.
– Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь.
На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа.
В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся:
– Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения.
– Да чего уж там, - махнула рукой Маша. - Я забыла.
– Я вот прочитал: архитектура - застывшая музыка, - сказал Никифоров. - Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле - просто способный, не больше. Мое призвание - дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, - Никифоров протянул Коле маленький браунинг. - Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.
– Спасибо, - Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
Вошел Трепанов, следом за ним - Афиноген.
– Телеграмму получил? - спросил Трепанов. - Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
– Я ему еще ночью позвонил, - сказал Афиноген. - Не видите, - они с вещами!
– В самом деле, - грустно сказал Трепанов. - А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
– Нет, товарищ начальник, - ответил Коля. - Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
– Ну так, значит, так, - вздохнул Трепанов. - Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
– Раскрыли потому, что все головой работали, - сказал Коля. - Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
– Отчего же, - улыбнулась Маша. - Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
– Зачем? Мы на трамвае.
Маша села на заднее сиденье, сказала:
– А я с удовольствием прокачусь!
– Наплачешься ты с ней, - усмехнулся Никифоров. - Хорошая она барышня, но что ни говори, - кисея из нее так и прет!
– Ничего, - вздохнул Коля. - Мы псковские, мы справимся.
Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ОГНЕ
Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…
/Из записок генерала Кондратьева/
Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, "поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь". За столом разговорились. Ганушкин сказал:
– Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
– Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! - горячо поддержал Бирюков. - У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли - двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской - пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
– Мимо витрин лучше не ходи, - горько махнула рукой Тая. - Сплошное огорчение.
– На витринах, как при государе-императоре, - неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
– Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать - ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры - мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. - Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
– Оно, конечно, верно, - протянул Ганушкин. - Однако многие не понимают и осуждают.
– Все эти "отступления" рискованны, - сказал Бирюков. - Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг - плохо будет.
– Не перестанет, - сказал Коля. - А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
– Дядя Коля! - срывающимся голосом кричал он. - Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
– Пойду, - улыбнулся Коля. - Ты чего на новоселье не приходишь?
– Тетю Марусю жду! - крикнул Витька. - Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
– Найду, - Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
– Маруська приезжает, - сообщил Коля. - Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
– Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
– А как? - искренне удивился Коля. - Машей, что ли? Так для меня одна Маша - ты.
– Марусей называй, - улыбнулась Маша. - А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это - просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
– Хватит тебе, - примирительно сказал Коля. - Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых - и "вышка". "А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги - настолько злобные и непримиримые, что иному "каэру", контрреволюционеру, позавидовать…" - подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
– Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это - моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
– Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
– Да… - растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
"Сейчас будет охо-хо…" - только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
– Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
– Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! - кричал он сквозь слезы. - Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
Маруська развела руками - расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
– Разве виноват я, если жизнь так повернула!
– Конечно, виноват. - Маша решила все обратить в шутку. - Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую - и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. "И думать не думайте! - решительно заявил он Коле. - Вы - семья, новая, советская, а я - перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!"
Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, - и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.
…Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала:
– Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю - а мы все на вашем станке в "Старом арсенале" работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он - веришь - при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она - детище самой гуманной революции всех времен и народов!
– Хорошо сказал, - согласился Коля. - Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему? Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все - женщина.
– Кузьмичев ваш - дрянь, - непримиримо сказала Маша. - Карьерист.
– Думаю, что он посложнее, - нахмурилась Маруська. - Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… - Она улыбнулась.
– Афиноген? - удивился Коля. - Вроде бы он женщинами никогда не интересовался.
– Не-е… - Маруська покраснела. - Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел!
– Пирог я сделала, - вздохнула Маша. - Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость…
– Ну, вот, - расстроилась Маруська. - Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня - святая, ты это знай. А насчет пирога - в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной?
– С тобой, - Коля посмотрел на Витьку, подумал: "Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее".
– Поеду, - сказал Витька. - Мы вас подождем.
– Подождем, - улыбнулась Маша. - Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу…
– Не-е… - Витька отмахнулся. - Пасьянс - это буржуазное.
Они ушли. Коля и Маруська сели на "пятерку". Трамвай загромыхал по Невскому.
– Ну как? - спросил Коля. - Какая обстановка?
– Голод, Коля, - тихо сказала Маруська. - Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку - никто и думать не мог. Страшно делается.
– Думаешь, не выдержим?
– Нет. Так не думаю. - Маруська посмотрела ему в глаза. - Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. - Она нахмурилась. - Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас - справиться с бандитизмом.
– Это мы понимаем. - Коля улыбнулся. - А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий - прочитаю всего Маркса!
Маруська посмотрела на него с уважением.
– А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу.
– Неправда это, - Коля покачал головой. - Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время - и оно не за горами, - когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла?
– Все поняла, а читать не люблю, - грустно улыбнулась Маруська.
– Я тебя втяну, - сказал Коля. - Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные - безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю?
– Ох, Коля, - сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. - Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово!
– Да будет изгиляться-то, - обиделся Коля. - Я тебе душу открываю, а ты…
– А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин!
– Ладно, - покраснел Коля. - Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница.
…Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна.
Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест.
– Знаешь, кто этот крест держит? - спросил Коля.
– Ангел? - удивилась Маруська.
– Царь, - сказал Коля. - Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили.
– Чудак ты! - вздохнула Маруська. - Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя.
Миновали своды арки. Коля замедлил шаг:
– Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит "дядя Коля", "тетя Маруся", а уж ему впору меня просто Колей называть.
– Отец ему нужен, - вздохнула Маруська. - Ох, как нужен ему отец!
– Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! - улыбнулся Коля. - Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все "на мази!"
– Нет, Коля… Не будет у меня никакой "мази". Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. - Она с тоской посмотрела на него. - Ни в жизнь не говори!
– Ладно. - Коля растерянно погладил ее по руке. - Извини меня. Я хотел как лучше.
…У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на "Старом Арсенале", "вечный студент" Никита, в углу молчаливо сидел Гриша. Было много и новых сотрудников.
Увидев Маруську, Бушмакин широко улыбнулся, жестом пригласил сесть, привычно пригладил сильно поредевшие волосы, сказал негромко:
– Замечаю я, что в головах некоторых наших товарищей сплошная каша. Они не понимают причин нынешней вспышки бандитизма. Макаров, например, до того договорился, что бандитизм синематографом объясняет.
– И не откажусь я от этой вполне социальной точки зрения! - задиристо выкрикнул Макаров, совсем молоденький еще парнишка в вылинявшей гимнастерке. - Это мое личное открытие, товарищ Бушмакин. Путем личного наблюдения!
– Ладно, сядь пока, - добродушно одернул его Бушмакин. - О чем речь, товарищи? Макаров "открыл", что в некоторых синематографических лентах стреляют и даже убивают. И, больше того, показывают разных проходимцев и даже бандитов. Ну а публика смотрит-смотрит, да и подается в уркаганы. Так, Макаров?
– Так! - с вызовом сказал Макаров. - Мой сосед по квартире сел за разбой, а на допросе признался, что на преступление пошел, поглядев кино про этих… гангстеров. Уверен, что мой сосед не один. Кино про жуликов разлагает молодежь. Надо что? Про любовь, про танцы показывать, ну смешное там… И это повлияет в хорошую сторону, я уверен.
– Примитивно мыслите, - сказал Бушмакин. - Все гораздо серьезнее и глубже. Причины бандитизма, как и вообще причины преступности, лежат в политической и экономической областях, чтоб вы знали. Цитирую товарища Ленина: "Когда десятки и сотни тысяч демобилизованных не могут приложить своего труда, возвращаются обнищавшие и разоренные, привыкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее, как на единственное ремесло, - мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, новый вид ее, которые можно объединить словом: бандитизм!" Речь произнесена товарищем Лениным год назад, на десятом съезде партии, и вам, товарищ Макаров, следовало бы об этой исторической речи товарища Ленина знать!
Бушмакин помолчал и добавил:
– А когда причины преступности мы на самом деле сможем отыскать только в синематографе, как вы это предполагаете, я думаю, к этому моменту пройдет много лет. Это будет то счастливое время, когда мы раздавим профессиональную преступность. Вылечим социальные язвы. Всем дадим работу. Какие будут мнения по данному вопросу?
– Признаю свою ошибку, - хмуро сказал Макаров. - Вы мне доказали. А вообще-то беспощадно товарищ Ленин сказал… Даже страшно: наши, можно сказать, красноармейцы, сотни тысяч! И вдруг - не можем мы им дать работы, а они из-за этого в бандиты подаются! У меня даже ощущение, что такие слова товарища Ленина не стоило бы доводить до всеобщего сведения, потому что могут найтись люди и вообще - наши враги, которые эти слова неправильно, во вред нам истолкуют!
– А вот это уже глупость и политическая близорукость, товарищ Макаров! - не выдержал Коля. - Партия и товарищ Ленин в самые трудные минуты не позволяли себе затемнять положение дел. В этом наша сила, я считаю. А если какие-то отдельные сволочи используют эту правду во вред нам, - не страшно.
– В общем, ясно, - подвел итог Бушмакин. - Слово для информации имеет только что прибывшая из Москвы со съезда милицейских работников товарищ Кондакова.
Маруська поднялась и одернула гимнастерку.
– У меня хорошие новости, товарищи, - сказала она. - Нам вводят единую форму, это раз!
– УГРО это не касается, - впервые подал голос Вася.
– Второе, - не обращая на него внимания, продолжала Маруська, - оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе.
– И это нам все равно, - выкрикнул неугомонный Вася. - Потому что у постовых наганы, а у нас - кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше - им.
– Есть нововведение, которое касается лично нас, - сказала Маруська. - Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации.
– Давно пора, - одобрил Никита. - А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан - нет! Хорошее решение, деловое.
– И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. - Маруська прошлась по кабинету: - Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик - он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача - не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее - мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска.
На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший:
– Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова!
– Ведите! - сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок - нервничала и совсем замучила Колю:
– Им будет неинтересно!
– Почему? - лениво, сквозь сон говорил Коля. - Спи…
– Потому что искусство - это очень сложно, очень! А какая у них подготовка?
– Господи, - вздохнул Коля. - Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, - они поймут сердцем. - Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. - Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят!
– И книги напишут, - грустно улыбнулась Маша. - Ладно, спи… Мечтатель.
…Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, - он был старшим в группе - и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров…
У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним - Никита.
– А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? - затароторил Вася.
– Угадал, - кивнула Маша. - Давайте с нами?
Вася и Никита переглянулись.
– А что, - сказал Никита. - Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи.
– Это точно, - кивнул Вася. - Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо!
Милиционеры сгрудились вокруг Маши.
– Кто был в Эрмитаже? - спросила Маша.
– Я, - поднял руку Никита. - Один раз, еще до революции.
– А мы не разу! - сказал Макаров.
– Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством - это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше.
– Так получается, - заметил Вася, - что задача у художников сродни нашей, милицейской, а?
– Ну, это ты загнул, - сказал Никита. - А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот - забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно!