Страница:
– Жарков тяжело ранен. Возможно, сегодня или завтра умрет. Если это случится, вам грозит высшая мера.
– Мне так и так - высшая мера, - спокойно сказал Тишков. - В поезде меня видели в форме милиционера ваши работники. Когда они искали что-то.
– И нашли, - вступил в разговор Виктор, - гайку от медали "За боевые заслуги", которая принадлежала вашему отцу.
– Вот видите, - развел руками Тишков. - Они меня опознают, и круг замкнется. Пишите: женщину и мужика с деньгами убили я и Жарков. Участкового Санько - тоже я и Жарков.
– Откуда вы знаете… фамилию участкового? - спросил Коля с трудом.
– От Жаркова.
– Удостоверение у Санько кто выкрал и подделал?
– Я и Жарков, - твердо сказал Тишков.
– Что вы можете сказать о… Ярцеве? - неожиданно задал вопрос Коля.
Тишков посмотрел на него с недоумением:
– Впервые слышу эту фамилию.
– А что вы о Штихеле знаете?
– Штихель - это резец для художественной работы по металлу. Если вы мне дадите в камеру необходимый материал и инструменты, я покажу вам, как было сделано удостоверение.
– Какие отношения были у Панайотова и Ярцева? - спросил Виктор. - Не увиливайте… Наши эксперты сфотографировали и сравнили коллекции того и другого. В обеих коллекциях масса аналогичных вещей. Искусствоведы утверждают, что обе коллекции формировал один и тот же человек. Обе подобраны с одинаковым уровнем знаний и вкуса.
Тишков посмотрел исподлобья:
– Сейчас придумали, гражданин начальник? Как экспромт - ничего. Но со мною номер не пройдет.
Тишкова увели.
– Чувствуешь? - спросил Коля. - Тишков очень долго общался с внешне интеллигентным, причастным к искусству и, заметь, матерым преступником. Обрати внимание, что он охотно идет на заклание сам и Жаркова отдает, лишь бы сохранить невредимым Штихеля.
– Каким же авторитетом должен обладать в преступной среде Штихель, если и братья Самарины - отнюдь не мелкие люди - пошли под расстрел, а его не выдали! И этот Тишков - тоже не карасик: сам идет на смерть, а Штихеля не выдаёт. Черт знает что. - Виктор улыбнулся. - Может, и у них иногда закон чести и верности действует?
– Нет, - Коля отрицательно покачал головой. - Закон у них волчий. Да что я волков обижаю. Гадючий у них закон. Тишкову этот Штихель просто задурил голову. И крепко задурил. Убедил его, что из тюрьмы выручить можно и из-под расстрела можно спасти, - ходят об этом легенды среди преступников, а вот уберечься от карающей руки бандитского трибунала, мол, еще никому не удавалось. К сожалению, пока эта легенда куда как крепче наших публичных утверждений о неотвратимости наказания. - Коля помолчал и добавил: - Сорвалось у нас с Тишковым, полковник. В этом раунде Штихель нас переиграл…
– Начнем следующий. Я в победе не сомневаюсь.
…Но следующий раунд начал не Виктор. Этот раунд начал - и довольно успешно - сам Штихель, Зазвонил телефон. Коля снял трубку, слушал, изредка бросая на Виктора странные взгляды, потом положил трубку на рычаг:
– Старший бригады звонил. Дача Ярцева горит. Старший вызвал пожарников.
…Над дачей поднимался дым, крышу лизали языки пламени. Оперативники оставили свою машину на соседней улице и подошли к забору.
– Сейчас, - к ним приблизился пожарник. - Через две минуты будет порядок.
И в самом деле, под дружным напором тугих водяных струй пламя осело, померкло, а потом и совсем исчезло, оставив после себя почерневшую крышу. Оперативники вошли на веранду, потом в столовую.
– Вот она! - Виктор подошел к стене, на которой висела под закопченным треснувшим стеклом гравюра Кранаха "Святой Георгий стоящий".
– А вот и он, - сказал Коля.
В углу, у камина, лежал обгоревший, изуродованный труп человека. Виктор вытащил из кармана его пиджака паспорт, раскрыл и протянул Коле.
– Ярцев, - Коля спрятал паспорт. - Все тщательно обыскать, труп - в морг. Попросите экспертов, чтобы по возможности реставрировали лицо…
Судебно-медицинская экспертиза дала совершенно неожиданный результат. После того как реставраторам удалось восстановить первоначальные черты лица погибшего, выяснилось, что этот человек не имеет с Ярцевым ничего общего… Ярцеву было 60 лет, погибшему - не более 30. Ярцев был ростом около 1 метра 70 сантиметров, это хорошо помнили и Миронов, и Смирнов, и все соседи, а погибший имел 1 метр 85 сантиметров. Наконец, черты лица на фотографии в паспорте, в личном альбоме Ярцева и черты лица погибшего не сходились совершенно. В погибшем никто Ярцева не опознал. Зато когда труп был предъявлен оперативным работникам, в свое время проводившим осмотр поездов, тем самым, которые встретили переодетых бандитов, - все трое легко опознали в погибшем одного из преступников, а именно "старшего лейтенанта". Труп был дактилоскопирован, и первый спецотдел МВД тут же выдал справку: отпечатки пальцев принадлежат Елисееву Вениамину Андреевичу, осужденному за кражу и освобожденному по амнистии в связи с победой над фашистской Германией. Родственники Елисеева тоже его опознали и сообщили, что Елисеев дома бывал крайне редко, с остальными членами банды, в том числе и с Ярцевым, не встречался.
Итоги были малоутешительные. На свободе оставались Штихель и "Санько". В том, что Штихель и Ярцев - одно и то же лицо, никто из опергруппы уже не сомневался. Можно было предположить, что и ценности, изъятые у Жаркова, к сожалению, только незначительная часть тех сокровищ, которые успели скопить бандиты.
– Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! - предложил Смирнов. - Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден!
– Сколько времени пройдет, - присвистнул Олег. - Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать!
– Ну да, - Миронов усмехнулся. - Ты еще скажи - по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение.
– А Рудаков прав, - сказал Коля. - Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, - так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру.
– И я надеялся, товарищ комиссар, - вздохнул Миронов. - Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся.
– Почему?
– Да кто их знает, - махнул рукой Миронов. - Коллекция - она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут…
– Ты вот что сделай, - Коли хитро прищурился. - Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет?
…"Дед" оказался совсем еще молодым - лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом.
– Вы Николай Семенович? - улыбнулся Миронов.
– Я Николай Семенович. Кто вас прислал?
– Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт, Он сказал, что вы собираете Кранаха…
– У вас есть Кранах? - Глаза Николая Семеновича расширились. - Покажите.
– Прямо здесь?
– Пройдите. - Николай Семенович нехотя отошел от дверей.
Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал.
– Богато, - похвалил он. - Долго собирали?
– Бабка собирала, - буркнул Николай Семенович. - У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте.
Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе.
– Старинное, - завистливо протянул Миронов.
– Бабкино, - снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры.
– Так что же? - нетерпеливо спросил Миронов.
– Это не Кранах… - Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор.
– А кто же? - притворно изумился Миронов. - Серяков, что ли?
– Серяков - это Россия прошлого века. - А здесь - Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние!
– Бабка истратила? - невинно поправил его Миронов.
– Бабка истратила на подлинники, - мрачно сказал Николай Семенович. - Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским!
– Впервые слышу, - Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. - Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду!
– Не знаю… - Николай Семенович сбавил тон. - Наверное, искреннее горе "коллеги" тронуло его. - Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка.
– Штихель? - спросил Миронов.
– Штихель, - кивнул Николай Семенович. - А вы откуда знаете?
– На обороте гравюры надпись есть, - соврал Миронов. - Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал?
– Только не такой?
– Разумеется!
Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров.
Коля молча наблюдал за ним, потом спросил:
– Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас?
– Не знаю… - Штихель вздохнул. - Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. - Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: - В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… - Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: - Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, - это ерунда. Ученики остались. "Санько" остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь.
Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой.
– Помнишь? - Коля посмотрел на Виктора.
– Все помню, - тихо сказал Виктор. - А что, батя. И наша жизнь потихоньку проходит. Странно, правда? Не забуду, как ты ко мне подошел тогда, на Дворцовой… Молодой, красивый.
– А сейчас?
– И сейчас красивый. Только уже немолодой…
– Жалеешь?
– Ни о чем! Сто раз прожил бы такую жизнь! Только друзей наших больше нет. И близких наших. И никто их нам не вернет. Настоящая у нас жизнь. Но и цена за нее - настоящая. Такие дела…
…Уходил в прошлое тысяча девятьсот сорок пятый год, год Великой Победы, великого счастья и великих страданий.
Впереди была нелегкая дорога. Они знали об этом очень хорошо. Но они оба принадлежали к числу тех, кто никогда не изменяет избранному пути.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Записки генерала Кондратьева заканчивались 1945 годом.
– Неужели с тех пор не произошло никаких мало-мальски значительных событий? - спросили мы у Николая Федоровича.
– Произошло… и немало. Например, я успел защитить две диссертации - кандидатскую и докторскую. Преподаю в Академии МВД СССР оперативную тактику. Что еще? Мне присвоили звание генерал-лейтенанта милиции. И еще один, не самый веселый факт. Мне уже за семьдесят. Я ведь по натуре человек неуемный, "живчик", что называется, а устал. Я чувствую - пора. На диване полежать. Дюма перечитать… - Он улыбнулся. - А главное, закончить записки. Но это будет не скоро.
– А что же делать нам?
– А вы завершите вашу повесть историей совсем свежей, можно сказать, сегодняшним днем, - снова улыбнулся генерал. - Я принимал в ней самое непосредственное участие, сохранил множество документов, бумаг, записей. Просмотрите их. Возможно, это покажется вам интересным.
Несколько дней мы перелистывали объемистую папку. Это и в самом деле была интересная история. Вот она…
Все началось как бы случайно.
Николай Федорович приехал на приборный завод читать плановую лекцию "О профилактике преступлении среди несовершеннолетних". Был жаркий июльский полдень, солнце плавило асфальт, на аккуратно посыпанных песком заводских дорожках изредка появлялись девушки-лаборантки в туфлях "на платформе", из-за которых походка у них была падающая, словно каждая только что перенесла тяжелую болезнь позвоночника. Николай Федорович миновал светлый коридор заводоуправления и вошел в зал заседаний. Зал был полон. Николай Федорович подумал, что на заводе большинство рабочих - женщины, у многих дети и, конечно же, послушать, как уберечь Димку или Женьку от кривой дорожки, захотели почти все. Это обрадовало Николая Федоровича, лекцию он прочитал с огоньком, рассказал множество случаев из собственной практики и после окончания, окруженный почтительными слушателями, долго отвечал на вопросы.
Домой пошел пешком - "Волга" настолько прокалилась под солнцем, что, сунув голову в салон, Николай Федорович тут же отпрянул и сказал водителю, вытирая обильно выступивший пот:
– Езжай обедать…
По дороге он решил зайти на рынок - купить свежей клубники. Потом вспомнил, что на нем форма генерала милиции, и покачал головой: "Рынок еще разбежится". Свернул в боковую улицу - тенистая, заросшая старыми тополями, она напоминала аллею в старинной усадьбе. Николай Федорович с наслаждением вздохнул полной грудью и неторопливо зашагал у самых деревьев - здесь было наиболее прохладно.
– Товарищ генерал, - услышал он и оглянулся. Его догонял высокий, нескладный парень лет двадцати пяти в мешковатом костюме и модных, но давно не чищенных туфлях. Все это Николай Федорович успел отметить про себя, пока парень, явно волнуясь, приближался к нему.
– Что случилось? - спокойно спросил Николай Федорович, внимательно всматриваясь в лицо незнакомца. "Глаза не отводит, нервничает, наверняка холостяк и увлекается всем подряд без всякой меры", - подумал Николай Федорович и усмехнулся: "Я уже по методу Шерлока Холмса рассуждаю, явно пора на пенсию".
– Отойдем в сторону, товарищ генерал, - робко попросил парень.
– Отойдем, - согласно кивнул Николай Федорович. - Вон в кустах скамейка, там никого нет и никто ничего не услышит. - Николай Федорович сказал это без тени насмешки, доброжелательно и серьезно, и парень благодарно посмотрел на него. Когда сели, парень сказал:
– Вы, товарищ…
– Николай Федорович, - перебил Кондратьев. - Не волнуйтесь, говорите спокойно.
– Хорошо, - парень вздохнул. - Моя фамилия Лабковский, Егор Кузьмич. Работаю лаборантом. Тут такое дело… Не знаю, с чего и начать…
– С начала, - улыбнулся Николай Федорович.
– У нас такое производство, что сплошь и рядом идет платина и золото. Фольга, проволока, порошок. В учете я не разбираюсь и в способах хранения тоже, но не об этом речь.
– Вы считаете, что кто-то подбирается к этим материалам? - пришел на помощь Николай Федорович.
– Да! - обрадовался Лабковский. - Я расскажу все, что знаю, а вы судите. Вчера я проходил по двору, разгружали фургон с приборами - рабочий Пашутин и шофер Бородаев. Слышу, Бородаев говорит: "Санько" просил передать - в ближайшие дни оно поступит в кладовую… Надо быть готовыми…" Пашутин отвечает: "Я уже чалился раз, а теперь, если что, мне "ВМН" будет…" Бородаев отвечает: "Санько" - профессор, он все продумал"… И ушел. А потом узнаю: завтра, это, значит, сегодня, в кладовую поступает десять килограммов золотой фольги.
– Как вы узнали? - насторожился Николай Федорович. - Это достаточно секретные сведения?
– Что вы, - махнул рукой Лабковский. - Я в столовой за обедом слышал. Девчонки из соседнего отдела трепались. У нас насчет бдительности, товарищ… Николай Федорович, не слишком. Я первое время после армии удивлялся, потом привык.
– Где служили?
– Внутренние войска МВД. Так как же быть, Николай Федорович?
– В милицию не ходили? Ну и подождите. - Николай Федорович задумался. - Я приму необходимые меры. Если понадобится ваша помощь, вас уведомят. Все. Да, вот еще что. "Санько"… Это что же, фамилия? Такой человек работает у вас?
– Нет, - покачал голозой Лабковский. - У нас коллектив небольшой, я знаю всех наперечет. Человека с такой фамилией у нас не было и нет.
– Ну хорошо. - Николай Федорович протянул Лабковскому руку. - Как договорились: если что - вас известят.
…Через два часа Кондратьев уже входил в кабинет замнача МУРа Рудакова. Поздоровались, несколько минут с грустными улыбками вспоминали сорок первый, сорок пятый. Потом Николай Федорович сказал:
– Я с заместителем министра договорился и получил разрешение на личное участие в операции. Речь идет о "Санько".
– Думаешь, тот самый? - Рудаков не удержался, вскочил со стула. Николай Федорович посмотрел на него строго, нажал на плечо, усадил обратно:
– Слушай, генерал, тебе сколько?
– Пятьдесят три, - смутился Олег. - Я еще молодой.
– Да я разве спорю? Договоримся так: я возглавлю эту разработку. Миронов где сейчас?
– В Москве, только что закончил сложное дело об убийстве.
– Давай мне Миронова и еще… личная просьба: внук мой, Генка, заканчивает нашу академию. Я с начальником согласовал. Не будешь возражать, если практику он пройдет у меня?
– Семейственность разводишь, - улыбнулся Рудаков.
– У нас - династия, - гордо сказал Николай Федорович. - Все служили в милиции: я, жена-покойница… Сыновья, теперь вот внук.
– О чем разговор. - Олег нажал кнопку селектора: - Полковника Миронова ко мне. - Посмотрел на Кондратьева и добавил: - Успеха, генерал. Миронова введи в курс дела сам. Всех необходимых людей, технику разрешаю брать без всяких ограничений. А вообще-то непривычно.
– Что именно? - удивился Николай Федорович.
– Профессор академии в роли инспектора. На тебя могут обидеться коллеги по академии.
– Пусть обижаются. У нас кое-кто давно забыл, как выглядит дежурная часть отделения милиции.
– Да-а… Техника сейчас не та, что в наше время, - вздохнул Олег. - Нам бы тогда такую, мы бы сто из ста раскрывали!
– А ты не жалей. Нынешним совсем не легче, несмотря на всю эту технику. А вообще, ты прав. Я вот помню, как хотел по кутьковскому делу две гильзы сравнить, а Трепанов говорит: "Нет у нас еще такой техники, Кондратьев…" Эх, Олег, Олег, какие люди были…
Через двадцать минут все собрались в кабинете Миронова. Разговор начал Николай Федорович:
– Пока будем работать втроем. Потом, по мере надобности, подключатся товарищи. Что сейчас самое главное? Досконально проверить Пашутина, Бородаева, поискать "Санько". Думаю, что нужно привлечь к работе Лабковского. С ним я встречусь и поговорю сам. Геннадий Викторович, - Кондратьев посмотрел на внука, с трудом сдержал улыбку, - чтобы вам было все ясно до конца, объясняю: "Санько" - опаснейший бандит, убийца. Мы с полковником, а вернее сказать, я лично упустил его в сорок пятом. Я должен, я обязан, поскольку еще на что-то способен, сделать все, чтобы этот негодяй перестал ходить по земле. Вопросы есть?
– А если это не тот "Санько"? - спросил Геннадий.
– Вот что, капитан… - Николай Федорович задумался. - Вас разве не учили, что интуиция - это не выдумка буржуазных психологов, а реальное, контролируемое состояние мозга в момент осознания определенных, трудноуловимых обстоятельств, фактов? Учили. Так вот: масштабы затеваемой преступниками акции не по плечу дилетантам. Здесь чувствуется мышление волка.
– Согласен, - кивнул Миронов. - Если Лабковский не напутал - в этом деле готовит почву человек из прошлого, профессионал.
– Сроки сжатые, - сказал Геннадий. - Золото уже на складе. Если мы начнем разработку исподволь, не спеша, можем опоздать.
– Верно, - согласился Миронов. - Нужно продумать, как расшевелить осиное гнездо бандитов.
– Будем думать, - сказал Николай Федорович. - А теперь - как договорились, за дело.
Лабковский был окрылен разговором с Николаем Федоровичем. Но самого главного он все же не сказал. Он не сказал, что уже в течение нескольких недель наблюдал за Пашутиным и Бородаевым. Он не сказал, что уже дважды заметил, как те встречались с инспектором по кадрам Ивановым, причем делали это не то чтобы таясь, но достаточно осторожно - далеко от завода, в тихих, малолюдных местах. И самым опасным было то, что Лабковский строил собственные планы изобличения и задержания преступников. Поговорив с Николаем Федоровичем, он решил, что санкция милиции на любые действия по разоблачению шайки получена, и отныне начал действовать, как ему казалось, хитро и тонко. Лабковский пошел к Иванову.
Тот занимал отдельный кабинет, так как в отсутствие начальника всегда исполнял его обязанности. Иванов был полный, добродушный человек лет пятидесяти и в отличие от Лабковского одевался модно и современно.
– Что тебе, Лабковский? - не слишком любезно осведомился он, увидев лаборанта на пороге своего кабинета.
– Начальника нет, так я к вам, - виновато сказал Лабковский. - Преступление я обнаружил.
– Какое еще преступление? - изумился Иванов. - Что ты мелешь? Наш коллектив борется за звание ударного, а ты порешь такую чушь!
– Не чушь, - Лабковский в упор посмотрел на Иванова. - Пашутин и Бородаев хотят украсть золото.
– Постой-постой, - опешил Иванов. - А ты-то откуда знаешь о золоте?
– Все знают…
– Безобразие. Ну, а при чем здесь эти два алкаша? Безобидные инфузории!
– Пашутин уже сидел.
– И все-то ты знаешь, - прищурился Иванов. - Ладно, за сигнал спасибо, разберусь.
– Они и платину украдут, имейте в виду! - бухнул Лабковский.
– Хватит тебе, - сердито сказал Иванов. - Наша платина - технический порошок! Чтобы ее превратить в металл, в слиток, в изделие - нужны специальные условия. Дома этого не сделать, пойми! Ох, и балабол ты, Лабковский. Насмотрелся по телевизору всякой белиберды, вот и несет тебя.
– До свидания… - Лабковский ушел. Спускаясь по лестнице, он с восторгом вспоминал о реакции Иванова на сообщение о золоте и думал о том, что опасное гнездо он явно расшевелил. "Теперь только держать ушки на макушке, а глаза - разутыми, и преступники изобличат сами себя", - так рассуждал Лабковский. О том, что он вступил в схватку с людьми сильными, опытными, понаторевшими в тайной борьбе, он, естественно, не думал. Тем более он не думал о том, что сразу, с самого начала ломает все планы Николая Федоровича.
Стемнело. Ярко-белым светом вспыхнули фонари. "Москвича-фургон, за рулем которого сидел грузный Бородаев, притормозил около выхода из метро. И сразу же на заднее сиденье сели два человека: рабочий завода Пашутин и инспектор отдела кадров Иванов. Бородаев резко взял с места. "Москвич" влился в поток других машин.
– Нервничаешь? - насмешливо спросил Иванов.
– Сидеть не хочу, - буркнул Бородаев. - Каждый день в весе теряю.
– Ах ты, толстячок. А деньги иметь хочешь? - с откровенной насмешкой осведомился Иванов. - Дурачок, пойми простую вещь: без труда не вынешь рыбку из пруда. Я-то ведь рискую куда больше, чем ты. А "Санько"? Он по острию ходит.
– Командует из подполья ваш "Санько"… - зло сказал Бородаев. - Я его в глаза не видал! А ты, Вася?
Пашутин энергично замотал головой.
– Вот! - обрадовался Бородаев. - Вася тоже не видел! А долю он требует не равную! Половину требует!
– Он столько сидел и судился, что на десять человек хватит. - Если его поймают - "ВМН" через пять минут сделают. Нынче, ребятки, не пальба и перо в бок ценятся, а мозги, ясно вам? "Санько" за свой ум получает, и давайте на эту тему больше не куликать! Все! - подытожил Иванов.
Пашутин и Бородаев переглянулись:
– Раз так - ладно, - изрек Бородаев. - Что с этой сукой Лабковским делать?
– Пришить, - сверкнул глазами Пашутин.
– Пусть прыгает, - вздохнул Иванов. - Всему свое время. Пока в мелодии раскачаются, пока то да сё, мы уже отчалим, ребятки. Сколько один грамм золота стоит, элементарно, в скупке?
– Три рубля, - сказал Пашутин. - Если пятьдесят шестая проба.
– Мне так и так - высшая мера, - спокойно сказал Тишков. - В поезде меня видели в форме милиционера ваши работники. Когда они искали что-то.
– И нашли, - вступил в разговор Виктор, - гайку от медали "За боевые заслуги", которая принадлежала вашему отцу.
– Вот видите, - развел руками Тишков. - Они меня опознают, и круг замкнется. Пишите: женщину и мужика с деньгами убили я и Жарков. Участкового Санько - тоже я и Жарков.
– Откуда вы знаете… фамилию участкового? - спросил Коля с трудом.
– От Жаркова.
– Удостоверение у Санько кто выкрал и подделал?
– Я и Жарков, - твердо сказал Тишков.
– Что вы можете сказать о… Ярцеве? - неожиданно задал вопрос Коля.
Тишков посмотрел на него с недоумением:
– Впервые слышу эту фамилию.
– А что вы о Штихеле знаете?
– Штихель - это резец для художественной работы по металлу. Если вы мне дадите в камеру необходимый материал и инструменты, я покажу вам, как было сделано удостоверение.
– Какие отношения были у Панайотова и Ярцева? - спросил Виктор. - Не увиливайте… Наши эксперты сфотографировали и сравнили коллекции того и другого. В обеих коллекциях масса аналогичных вещей. Искусствоведы утверждают, что обе коллекции формировал один и тот же человек. Обе подобраны с одинаковым уровнем знаний и вкуса.
Тишков посмотрел исподлобья:
– Сейчас придумали, гражданин начальник? Как экспромт - ничего. Но со мною номер не пройдет.
Тишкова увели.
– Чувствуешь? - спросил Коля. - Тишков очень долго общался с внешне интеллигентным, причастным к искусству и, заметь, матерым преступником. Обрати внимание, что он охотно идет на заклание сам и Жаркова отдает, лишь бы сохранить невредимым Штихеля.
– Каким же авторитетом должен обладать в преступной среде Штихель, если и братья Самарины - отнюдь не мелкие люди - пошли под расстрел, а его не выдали! И этот Тишков - тоже не карасик: сам идет на смерть, а Штихеля не выдаёт. Черт знает что. - Виктор улыбнулся. - Может, и у них иногда закон чести и верности действует?
– Нет, - Коля отрицательно покачал головой. - Закон у них волчий. Да что я волков обижаю. Гадючий у них закон. Тишкову этот Штихель просто задурил голову. И крепко задурил. Убедил его, что из тюрьмы выручить можно и из-под расстрела можно спасти, - ходят об этом легенды среди преступников, а вот уберечься от карающей руки бандитского трибунала, мол, еще никому не удавалось. К сожалению, пока эта легенда куда как крепче наших публичных утверждений о неотвратимости наказания. - Коля помолчал и добавил: - Сорвалось у нас с Тишковым, полковник. В этом раунде Штихель нас переиграл…
– Начнем следующий. Я в победе не сомневаюсь.
…Но следующий раунд начал не Виктор. Этот раунд начал - и довольно успешно - сам Штихель, Зазвонил телефон. Коля снял трубку, слушал, изредка бросая на Виктора странные взгляды, потом положил трубку на рычаг:
– Старший бригады звонил. Дача Ярцева горит. Старший вызвал пожарников.
…Над дачей поднимался дым, крышу лизали языки пламени. Оперативники оставили свою машину на соседней улице и подошли к забору.
– Сейчас, - к ним приблизился пожарник. - Через две минуты будет порядок.
И в самом деле, под дружным напором тугих водяных струй пламя осело, померкло, а потом и совсем исчезло, оставив после себя почерневшую крышу. Оперативники вошли на веранду, потом в столовую.
– Вот она! - Виктор подошел к стене, на которой висела под закопченным треснувшим стеклом гравюра Кранаха "Святой Георгий стоящий".
– А вот и он, - сказал Коля.
В углу, у камина, лежал обгоревший, изуродованный труп человека. Виктор вытащил из кармана его пиджака паспорт, раскрыл и протянул Коле.
– Ярцев, - Коля спрятал паспорт. - Все тщательно обыскать, труп - в морг. Попросите экспертов, чтобы по возможности реставрировали лицо…
Судебно-медицинская экспертиза дала совершенно неожиданный результат. После того как реставраторам удалось восстановить первоначальные черты лица погибшего, выяснилось, что этот человек не имеет с Ярцевым ничего общего… Ярцеву было 60 лет, погибшему - не более 30. Ярцев был ростом около 1 метра 70 сантиметров, это хорошо помнили и Миронов, и Смирнов, и все соседи, а погибший имел 1 метр 85 сантиметров. Наконец, черты лица на фотографии в паспорте, в личном альбоме Ярцева и черты лица погибшего не сходились совершенно. В погибшем никто Ярцева не опознал. Зато когда труп был предъявлен оперативным работникам, в свое время проводившим осмотр поездов, тем самым, которые встретили переодетых бандитов, - все трое легко опознали в погибшем одного из преступников, а именно "старшего лейтенанта". Труп был дактилоскопирован, и первый спецотдел МВД тут же выдал справку: отпечатки пальцев принадлежат Елисееву Вениамину Андреевичу, осужденному за кражу и освобожденному по амнистии в связи с победой над фашистской Германией. Родственники Елисеева тоже его опознали и сообщили, что Елисеев дома бывал крайне редко, с остальными членами банды, в том числе и с Ярцевым, не встречался.
Итоги были малоутешительные. На свободе оставались Штихель и "Санько". В том, что Штихель и Ярцев - одно и то же лицо, никто из опергруппы уже не сомневался. Можно было предположить, что и ценности, изъятые у Жаркова, к сожалению, только незначительная часть тех сокровищ, которые успели скопить бандиты.
– Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! - предложил Смирнов. - Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден!
– Сколько времени пройдет, - присвистнул Олег. - Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать!
– Ну да, - Миронов усмехнулся. - Ты еще скажи - по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение.
– А Рудаков прав, - сказал Коля. - Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, - так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру.
– И я надеялся, товарищ комиссар, - вздохнул Миронов. - Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся.
– Почему?
– Да кто их знает, - махнул рукой Миронов. - Коллекция - она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут…
– Ты вот что сделай, - Коли хитро прищурился. - Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет?
…"Дед" оказался совсем еще молодым - лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом.
– Вы Николай Семенович? - улыбнулся Миронов.
– Я Николай Семенович. Кто вас прислал?
– Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт, Он сказал, что вы собираете Кранаха…
– У вас есть Кранах? - Глаза Николая Семеновича расширились. - Покажите.
– Прямо здесь?
– Пройдите. - Николай Семенович нехотя отошел от дверей.
Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал.
– Богато, - похвалил он. - Долго собирали?
– Бабка собирала, - буркнул Николай Семенович. - У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте.
Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе.
– Старинное, - завистливо протянул Миронов.
– Бабкино, - снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры.
– Так что же? - нетерпеливо спросил Миронов.
– Это не Кранах… - Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор.
– А кто же? - притворно изумился Миронов. - Серяков, что ли?
– Серяков - это Россия прошлого века. - А здесь - Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние!
– Бабка истратила? - невинно поправил его Миронов.
– Бабка истратила на подлинники, - мрачно сказал Николай Семенович. - Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским!
– Впервые слышу, - Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. - Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду!
– Не знаю… - Николай Семенович сбавил тон. - Наверное, искреннее горе "коллеги" тронуло его. - Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка.
– Штихель? - спросил Миронов.
– Штихель, - кивнул Николай Семенович. - А вы откуда знаете?
– На обороте гравюры надпись есть, - соврал Миронов. - Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал?
– Только не такой?
– Разумеется!
Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров.
Коля молча наблюдал за ним, потом спросил:
– Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас?
– Не знаю… - Штихель вздохнул. - Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. - Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: - В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… - Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: - Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, - это ерунда. Ученики остались. "Санько" остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь.
Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой.
– Помнишь? - Коля посмотрел на Виктора.
– Все помню, - тихо сказал Виктор. - А что, батя. И наша жизнь потихоньку проходит. Странно, правда? Не забуду, как ты ко мне подошел тогда, на Дворцовой… Молодой, красивый.
– А сейчас?
– И сейчас красивый. Только уже немолодой…
– Жалеешь?
– Ни о чем! Сто раз прожил бы такую жизнь! Только друзей наших больше нет. И близких наших. И никто их нам не вернет. Настоящая у нас жизнь. Но и цена за нее - настоящая. Такие дела…
…Уходил в прошлое тысяча девятьсот сорок пятый год, год Великой Победы, великого счастья и великих страданий.
Впереди была нелегкая дорога. Они знали об этом очень хорошо. Но они оба принадлежали к числу тех, кто никогда не изменяет избранному пути.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЛАТИНА
Я привык думать, что у нас, прошедших сквозь голод, кровь и смерть, была достаточно трудная жизнь и судьба. Позже я понял - у каждого времени свои трудности и свои проблемы, и тем, кто придет в органы и подразделения милиции после нас, будет немногим легче.
/Из выступления генерала Кондратьева на выпуске слушателей Академии МВД СССР/
Записки генерала Кондратьева заканчивались 1945 годом.
– Неужели с тех пор не произошло никаких мало-мальски значительных событий? - спросили мы у Николая Федоровича.
– Произошло… и немало. Например, я успел защитить две диссертации - кандидатскую и докторскую. Преподаю в Академии МВД СССР оперативную тактику. Что еще? Мне присвоили звание генерал-лейтенанта милиции. И еще один, не самый веселый факт. Мне уже за семьдесят. Я ведь по натуре человек неуемный, "живчик", что называется, а устал. Я чувствую - пора. На диване полежать. Дюма перечитать… - Он улыбнулся. - А главное, закончить записки. Но это будет не скоро.
– А что же делать нам?
– А вы завершите вашу повесть историей совсем свежей, можно сказать, сегодняшним днем, - снова улыбнулся генерал. - Я принимал в ней самое непосредственное участие, сохранил множество документов, бумаг, записей. Просмотрите их. Возможно, это покажется вам интересным.
Несколько дней мы перелистывали объемистую папку. Это и в самом деле была интересная история. Вот она…
Все началось как бы случайно.
Николай Федорович приехал на приборный завод читать плановую лекцию "О профилактике преступлении среди несовершеннолетних". Был жаркий июльский полдень, солнце плавило асфальт, на аккуратно посыпанных песком заводских дорожках изредка появлялись девушки-лаборантки в туфлях "на платформе", из-за которых походка у них была падающая, словно каждая только что перенесла тяжелую болезнь позвоночника. Николай Федорович миновал светлый коридор заводоуправления и вошел в зал заседаний. Зал был полон. Николай Федорович подумал, что на заводе большинство рабочих - женщины, у многих дети и, конечно же, послушать, как уберечь Димку или Женьку от кривой дорожки, захотели почти все. Это обрадовало Николая Федоровича, лекцию он прочитал с огоньком, рассказал множество случаев из собственной практики и после окончания, окруженный почтительными слушателями, долго отвечал на вопросы.
Домой пошел пешком - "Волга" настолько прокалилась под солнцем, что, сунув голову в салон, Николай Федорович тут же отпрянул и сказал водителю, вытирая обильно выступивший пот:
– Езжай обедать…
По дороге он решил зайти на рынок - купить свежей клубники. Потом вспомнил, что на нем форма генерала милиции, и покачал головой: "Рынок еще разбежится". Свернул в боковую улицу - тенистая, заросшая старыми тополями, она напоминала аллею в старинной усадьбе. Николай Федорович с наслаждением вздохнул полной грудью и неторопливо зашагал у самых деревьев - здесь было наиболее прохладно.
– Товарищ генерал, - услышал он и оглянулся. Его догонял высокий, нескладный парень лет двадцати пяти в мешковатом костюме и модных, но давно не чищенных туфлях. Все это Николай Федорович успел отметить про себя, пока парень, явно волнуясь, приближался к нему.
– Что случилось? - спокойно спросил Николай Федорович, внимательно всматриваясь в лицо незнакомца. "Глаза не отводит, нервничает, наверняка холостяк и увлекается всем подряд без всякой меры", - подумал Николай Федорович и усмехнулся: "Я уже по методу Шерлока Холмса рассуждаю, явно пора на пенсию".
– Отойдем в сторону, товарищ генерал, - робко попросил парень.
– Отойдем, - согласно кивнул Николай Федорович. - Вон в кустах скамейка, там никого нет и никто ничего не услышит. - Николай Федорович сказал это без тени насмешки, доброжелательно и серьезно, и парень благодарно посмотрел на него. Когда сели, парень сказал:
– Вы, товарищ…
– Николай Федорович, - перебил Кондратьев. - Не волнуйтесь, говорите спокойно.
– Хорошо, - парень вздохнул. - Моя фамилия Лабковский, Егор Кузьмич. Работаю лаборантом. Тут такое дело… Не знаю, с чего и начать…
– С начала, - улыбнулся Николай Федорович.
– У нас такое производство, что сплошь и рядом идет платина и золото. Фольга, проволока, порошок. В учете я не разбираюсь и в способах хранения тоже, но не об этом речь.
– Вы считаете, что кто-то подбирается к этим материалам? - пришел на помощь Николай Федорович.
– Да! - обрадовался Лабковский. - Я расскажу все, что знаю, а вы судите. Вчера я проходил по двору, разгружали фургон с приборами - рабочий Пашутин и шофер Бородаев. Слышу, Бородаев говорит: "Санько" просил передать - в ближайшие дни оно поступит в кладовую… Надо быть готовыми…" Пашутин отвечает: "Я уже чалился раз, а теперь, если что, мне "ВМН" будет…" Бородаев отвечает: "Санько" - профессор, он все продумал"… И ушел. А потом узнаю: завтра, это, значит, сегодня, в кладовую поступает десять килограммов золотой фольги.
– Как вы узнали? - насторожился Николай Федорович. - Это достаточно секретные сведения?
– Что вы, - махнул рукой Лабковский. - Я в столовой за обедом слышал. Девчонки из соседнего отдела трепались. У нас насчет бдительности, товарищ… Николай Федорович, не слишком. Я первое время после армии удивлялся, потом привык.
– Где служили?
– Внутренние войска МВД. Так как же быть, Николай Федорович?
– В милицию не ходили? Ну и подождите. - Николай Федорович задумался. - Я приму необходимые меры. Если понадобится ваша помощь, вас уведомят. Все. Да, вот еще что. "Санько"… Это что же, фамилия? Такой человек работает у вас?
– Нет, - покачал голозой Лабковский. - У нас коллектив небольшой, я знаю всех наперечет. Человека с такой фамилией у нас не было и нет.
– Ну хорошо. - Николай Федорович протянул Лабковскому руку. - Как договорились: если что - вас известят.
…Через два часа Кондратьев уже входил в кабинет замнача МУРа Рудакова. Поздоровались, несколько минут с грустными улыбками вспоминали сорок первый, сорок пятый. Потом Николай Федорович сказал:
– Я с заместителем министра договорился и получил разрешение на личное участие в операции. Речь идет о "Санько".
– Думаешь, тот самый? - Рудаков не удержался, вскочил со стула. Николай Федорович посмотрел на него строго, нажал на плечо, усадил обратно:
– Слушай, генерал, тебе сколько?
– Пятьдесят три, - смутился Олег. - Я еще молодой.
– Да я разве спорю? Договоримся так: я возглавлю эту разработку. Миронов где сейчас?
– В Москве, только что закончил сложное дело об убийстве.
– Давай мне Миронова и еще… личная просьба: внук мой, Генка, заканчивает нашу академию. Я с начальником согласовал. Не будешь возражать, если практику он пройдет у меня?
– Семейственность разводишь, - улыбнулся Рудаков.
– У нас - династия, - гордо сказал Николай Федорович. - Все служили в милиции: я, жена-покойница… Сыновья, теперь вот внук.
– О чем разговор. - Олег нажал кнопку селектора: - Полковника Миронова ко мне. - Посмотрел на Кондратьева и добавил: - Успеха, генерал. Миронова введи в курс дела сам. Всех необходимых людей, технику разрешаю брать без всяких ограничений. А вообще-то непривычно.
– Что именно? - удивился Николай Федорович.
– Профессор академии в роли инспектора. На тебя могут обидеться коллеги по академии.
– Пусть обижаются. У нас кое-кто давно забыл, как выглядит дежурная часть отделения милиции.
– Да-а… Техника сейчас не та, что в наше время, - вздохнул Олег. - Нам бы тогда такую, мы бы сто из ста раскрывали!
– А ты не жалей. Нынешним совсем не легче, несмотря на всю эту технику. А вообще, ты прав. Я вот помню, как хотел по кутьковскому делу две гильзы сравнить, а Трепанов говорит: "Нет у нас еще такой техники, Кондратьев…" Эх, Олег, Олег, какие люди были…
Через двадцать минут все собрались в кабинете Миронова. Разговор начал Николай Федорович:
– Пока будем работать втроем. Потом, по мере надобности, подключатся товарищи. Что сейчас самое главное? Досконально проверить Пашутина, Бородаева, поискать "Санько". Думаю, что нужно привлечь к работе Лабковского. С ним я встречусь и поговорю сам. Геннадий Викторович, - Кондратьев посмотрел на внука, с трудом сдержал улыбку, - чтобы вам было все ясно до конца, объясняю: "Санько" - опаснейший бандит, убийца. Мы с полковником, а вернее сказать, я лично упустил его в сорок пятом. Я должен, я обязан, поскольку еще на что-то способен, сделать все, чтобы этот негодяй перестал ходить по земле. Вопросы есть?
– А если это не тот "Санько"? - спросил Геннадий.
– Вот что, капитан… - Николай Федорович задумался. - Вас разве не учили, что интуиция - это не выдумка буржуазных психологов, а реальное, контролируемое состояние мозга в момент осознания определенных, трудноуловимых обстоятельств, фактов? Учили. Так вот: масштабы затеваемой преступниками акции не по плечу дилетантам. Здесь чувствуется мышление волка.
– Согласен, - кивнул Миронов. - Если Лабковский не напутал - в этом деле готовит почву человек из прошлого, профессионал.
– Сроки сжатые, - сказал Геннадий. - Золото уже на складе. Если мы начнем разработку исподволь, не спеша, можем опоздать.
– Верно, - согласился Миронов. - Нужно продумать, как расшевелить осиное гнездо бандитов.
– Будем думать, - сказал Николай Федорович. - А теперь - как договорились, за дело.
Лабковский был окрылен разговором с Николаем Федоровичем. Но самого главного он все же не сказал. Он не сказал, что уже в течение нескольких недель наблюдал за Пашутиным и Бородаевым. Он не сказал, что уже дважды заметил, как те встречались с инспектором по кадрам Ивановым, причем делали это не то чтобы таясь, но достаточно осторожно - далеко от завода, в тихих, малолюдных местах. И самым опасным было то, что Лабковский строил собственные планы изобличения и задержания преступников. Поговорив с Николаем Федоровичем, он решил, что санкция милиции на любые действия по разоблачению шайки получена, и отныне начал действовать, как ему казалось, хитро и тонко. Лабковский пошел к Иванову.
Тот занимал отдельный кабинет, так как в отсутствие начальника всегда исполнял его обязанности. Иванов был полный, добродушный человек лет пятидесяти и в отличие от Лабковского одевался модно и современно.
– Что тебе, Лабковский? - не слишком любезно осведомился он, увидев лаборанта на пороге своего кабинета.
– Начальника нет, так я к вам, - виновато сказал Лабковский. - Преступление я обнаружил.
– Какое еще преступление? - изумился Иванов. - Что ты мелешь? Наш коллектив борется за звание ударного, а ты порешь такую чушь!
– Не чушь, - Лабковский в упор посмотрел на Иванова. - Пашутин и Бородаев хотят украсть золото.
– Постой-постой, - опешил Иванов. - А ты-то откуда знаешь о золоте?
– Все знают…
– Безобразие. Ну, а при чем здесь эти два алкаша? Безобидные инфузории!
– Пашутин уже сидел.
– И все-то ты знаешь, - прищурился Иванов. - Ладно, за сигнал спасибо, разберусь.
– Они и платину украдут, имейте в виду! - бухнул Лабковский.
– Хватит тебе, - сердито сказал Иванов. - Наша платина - технический порошок! Чтобы ее превратить в металл, в слиток, в изделие - нужны специальные условия. Дома этого не сделать, пойми! Ох, и балабол ты, Лабковский. Насмотрелся по телевизору всякой белиберды, вот и несет тебя.
– До свидания… - Лабковский ушел. Спускаясь по лестнице, он с восторгом вспоминал о реакции Иванова на сообщение о золоте и думал о том, что опасное гнездо он явно расшевелил. "Теперь только держать ушки на макушке, а глаза - разутыми, и преступники изобличат сами себя", - так рассуждал Лабковский. О том, что он вступил в схватку с людьми сильными, опытными, понаторевшими в тайной борьбе, он, естественно, не думал. Тем более он не думал о том, что сразу, с самого начала ломает все планы Николая Федоровича.
Стемнело. Ярко-белым светом вспыхнули фонари. "Москвича-фургон, за рулем которого сидел грузный Бородаев, притормозил около выхода из метро. И сразу же на заднее сиденье сели два человека: рабочий завода Пашутин и инспектор отдела кадров Иванов. Бородаев резко взял с места. "Москвич" влился в поток других машин.
– Нервничаешь? - насмешливо спросил Иванов.
– Сидеть не хочу, - буркнул Бородаев. - Каждый день в весе теряю.
– Ах ты, толстячок. А деньги иметь хочешь? - с откровенной насмешкой осведомился Иванов. - Дурачок, пойми простую вещь: без труда не вынешь рыбку из пруда. Я-то ведь рискую куда больше, чем ты. А "Санько"? Он по острию ходит.
– Командует из подполья ваш "Санько"… - зло сказал Бородаев. - Я его в глаза не видал! А ты, Вася?
Пашутин энергично замотал головой.
– Вот! - обрадовался Бородаев. - Вася тоже не видел! А долю он требует не равную! Половину требует!
– Он столько сидел и судился, что на десять человек хватит. - Если его поймают - "ВМН" через пять минут сделают. Нынче, ребятки, не пальба и перо в бок ценятся, а мозги, ясно вам? "Санько" за свой ум получает, и давайте на эту тему больше не куликать! Все! - подытожил Иванов.
Пашутин и Бородаев переглянулись:
– Раз так - ладно, - изрек Бородаев. - Что с этой сукой Лабковским делать?
– Пришить, - сверкнул глазами Пашутин.
– Пусть прыгает, - вздохнул Иванов. - Всему свое время. Пока в мелодии раскачаются, пока то да сё, мы уже отчалим, ребятки. Сколько один грамм золота стоит, элементарно, в скупке?
– Три рубля, - сказал Пашутин. - Если пятьдесят шестая проба.