Страница:
Коля оторопело покачал головой.
– Ты ей скажи об этом, - кивнул Трепанов. - Я считаю, - теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела?
– В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, - сказал Коля. - Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин - у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, - тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится.
– Почему ты так говоришь? - неуверенно произнес Трепанов. - Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое. - Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: - Владей, заслужил. - Посмотрел на стенные часы и добавил: - Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи!
…Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина - Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо.
– Живем неплохо, - говорила делегатка. - Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты.
Коля вспомнил избу Лукича. Пол - углом вверх. Потолок - углом вниз. У полуразвалившейся печи - куча тряпья. То, о чем рассказывала сейчас эта женщина, было удивительным, невероятным достижением! Это достижение не могло померкнуть даже рядом с Днепрогэсом и Беломоро-Балтийским каналом. "Нет, - подумал Коля, - прекрасное время! Великое! Люди начинают жить хорошо, а это, в конечном счете, самое главное!"
Спустя два часа по дороге в гостиницу он снова и снова вспоминал рассказ делегатки и с гордостью и радостью думал о том, что в ее счастье, в счастье многих, которое пришло так трудно, добыто такой дорогой ценой, есть частичка и его, Колиного, труда, труда его товарищей. Денисова и Гриценко, погибших от пуль Кутькова; Гриши, Никиты и Васи, которых убил Пантелеев; Афиногена и сотен других, никому не известных милиционеров и работников, в любую секунду готовых загородить от вражеской пули, прийти на помощь попавшему в беду. "Будущим поколениям, - думал Коля, - возможно, все это покажется не слишком значительным - железные кровати, шифоньеры, репродукторы. В будущем, наверное, будет совсем иной отсчет ценности материальных благ. Но духовной красоте тех, кто, имея совсем мало, думал о многом и многое делал - вот этому в будущем, наверное, еще не раз позавидуют".
Поезд пришел в четыре часа дня. Перрон завалило снегом выше колен, вдоль матово поблескивающих рельсов порывистый ветер гнал вечный вокзальный мусор - обрывки бумаг, шелуху от яиц и шкурки от воблы. Коля вышел из вагона и сразу же увидел Витьку. Тот бросился к нему.
– Дома все хорошо. На Невском машиностроительном - несчастье. Бушмакин и мать сейчас в обкоме, докладывают. - Витька хотел взять чемодан, но Коля не отдал.
– Машина где?
– На площади. Домой заедете или прямо на Дворцовую?
– На завод, - сказал Коля. - По дороге расскажешь.
Сели в старенький "фордик" управления. Водитель покосился на Колю:
– Поздравляю с наградой, товарищ начальник! Как поедем? Со свистом?
Водитель потянул поводок сирены и, забирая от тротуара резко влево, выехал на Невский. Ехали быстро - километров под восемьдесят. Редкие автомобили прижимались ближе к тротуару, их водители провожали машину УГРО тревожными взглядами.
– Рассказывай, - попросил Коля.
И Витька рассказал. Всего лишь два часа назад рабочий бригады сварщиков Невского машиностроительного завода Вовка Анохин, бухгалтер Ровский и десяток других рабочих и служащих, не дождавшись, пока кассир Тихоныч откроет кассу, по общему решению выломали дверь. То, что они увидели, было страшным. Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два охранника из заводского караула лежали на полу. Все четверо были мертвы. У всех имелись следы пулевых ранений. Деньги - семьсот тысяч рублей - исчезли.
– Место происшествия осмотрено, составлен протокол, - сказал Витька. - Все сфотографировано, трупы отправлены в морг, результаты вскрытия будут известны вечером. Спецаппарат и доверенных лиц мы проинструктировали.
– Свидетели? - Коля наклонился к водителю. - Поторопись.
Взвыла сирена, автомобиль резко прибавил ход.
– Начали допрашивать, - ответил Витька. - Вы подключитесь?
Кондратьев молча кивнул.
Въехали на территорию завода. Это было старинное петербургское предприятие, в свое время принадлежавшее знаменитому Ивану Пермитину, тому самому, который, получив заказ на поставку котлов для строящихся военных кораблей, проворовался и очень подвел не только себя, но и своего благодетеля - графа Витте. Говорили, что "дело Пермитина" в немалой степени способствовало преждевременной отставке некогда всесильного министра.
Подъехали к дому, в котором помещалась касса. Его специально для этой цели выстроил еще дед Пермитина - дом стоял особняком. На первом этаже - вход с торца - помещалась бухгалтерия и расчетная часть. На втором - отдельный вход сбоку - находилась касса: небольшая с зарешеченным окном комната, к которой вели коридор и двухметровая лестница.
Приехал Сергеев, с ним Бушмакин и Маруська. Сергеев молча все осмотрел, спросил угрюмо:
– Что, Бушмакин? Есть надежда?
– Есть уверенность, - спокойно сказал Бушмакин. - Весь вопрос в сроках.
– Поговорим, - бросил Сергеев и направился к заводоуправлению. Там уже собрались рабочие и служащие, - две с лишним тысячи человек пришли из утренней и из вечерней смены. Все стояли молча, плотной стеной.
– Случилась беда, - начал Сергеев. - Враги народа убили ни в чем не повинных людей, украли деньги. Ваши кровью и потом заработанные деньги, товарищи. Обком партии и руководство завода прекрасно понимают - без денег не купишь продуктов и, значит, ваши семьи, ваши дети останутся голодными. Нет, товарищи, не останутся! Не старое время! Но ситуация тем не менее грозная: с деньгами в стране сейчас трудно. Мы не можем их взять на другом предприятии и отдать вам, а финансовых резервов в Ленинграде в данный момент нет.
– Что же нам, помирать? - раздался голос из толпы.
Рабочие зашумели. Сергеев поднял руку:
– Те, кто совершил это черное дело, рассчитывали, что вызовут ваше недовольство и сорвут выполнение срочного заказа для кораблей красного флота!
– Не сорвут! Не будет этого! - закричали в толпе.
– За бесплатно пусть партенные работают, - заорал кто-то. - Они идейные! А я, к примеру, жрать хочу!
– Мы рассчитываем на вашу революционную сознательность, товарищи, - не обращая внимания на выкрик, сказал Сергеев. - Мы уверены: рабочие-ленинградцы выполнят свой долг!
Рядом с Сергеевым встал чубатый парень в кожаной шоферской кепке.
– Агитировать нас не надо! - крикнул он. - Все мы будем работать, как положено! Кому совсем туго - найдете денег? Ну хоть на два дня?
– Всем выдадут на шесть дней! - крикнул Сергеев. - В течение шести дней уголовный розыск отыщет и деньги и виновных!
– Все! - парень широко улыбнулся, взмахнул кепкой. - Давай по цехам, братва! Слово товарища Сергеева - закон!
– Твоя-то как фамилия? - улыбнулся Сергеев.
– Анохины мы… - смутился парень. - Вовкой зовут.
– Спасибо за доверие, Вовка. - Сергеев пожал ему руку. - Иди работай, ты правильно сказал: слово большевика - закон! - Сергеев подошел к Бушмакину и Коле:
– Вот и решен вопрос о сроках. Шесть дней, только шесть дней.
– Как было? - повторил Анохин вопрос Коли. - Ну, шел политчас. Бригадир говорит: иди, Анохин, узнай в кассе, не будет ли после обеда получки? Я говорю: а как уйти? Неудобно! Да и интересно - про Гитлера разговор шел, про национал-социализм. Ну, все же пошел. Тихоныч в кассе сидел, чего-то ждал. Спрашиваю: деньги будут? "Вали, говорит, отсюда, когда объявят, тогда придешь".
Анохин перевел дух и продолжал:
– Он старик вообще-то добрый… был, - Анохин вздохнул, - я к нему и пристал. Нагрузки, говорю, у меня общественные, мне надо все успеть и потому - очередь вовремя занять. А вот стоит ли занимать? Подскажи. Он мне подмигнул, ну я понял, что стоит, и ушел. А назад иду - навстречу поднимается по лестнице Евстигнеев с мешком и два наших охранника. Само собой - я пулей в бригаду, ору: "Давай, очередь занимай! Есть деньги!" Ну, бригадир меня и отправил назад - на всех, говорит, займи… Всё, товарищ начальник. Остальное вы знаете. - Анохин опустил голову, сказал с болью: - Жалко их всех… Все, кроме Тихоныча, еще нестарые, жить да жить.
Коля внимательно посмотрел на парня:
– Слушай. Ты не думай, что мы долдоны или с головой у нас плохо. Просто в нашем деле подчас самая мелкая подробность - ключ к решению всего дела. Я к чему? Ты вспомни и подробно расскажи, что и как было после того, как ты снова пришел в кассу.
Анохин почесал в затылке:
– Пожалуйста. Ну, первое, очередь собралась - хвост на улицу. Я вижу такое дело, - нырь вперед! Все орут, отвечаю: у меня занято! Так на самом же деле! Я же был первый! Подгребаю к окошечку, а там, как всегда, первым стоит Ровский - пожилой такой, из бухгалтерии. Ну, ему и книги в руки, я не обиделся. Встал рядом, жду. Десять минут ждем, двадцать. Ровский стучать начал в окошечко, возмущаться.
– А ты?
– Я молчу, внимания не привлекаю, а то ведь, знаете, враз выпрут. - Вовка улыбнулся. - Тут Ровский сует мне свой чемоданчик и лупит в окошечко обоими кулаками!
– Что за чемоданчик? - уточнил Коля.
– А над ним весь завод смеется. Он с этим чемоданчиком даже в сортир ходит. А внутри - бутерброды с котлетами, ей-богу! Сам видел! В общем, лупит он, а Тихоныч ни гугу! Молчит. Все закричали, такой гам пошел. Тогда Куделин из ЧЛЦ говорит: давай дверь выбьем! Ничего, общественность в случае чего за нас заступится. Ну, вышибли дверь.
– Остальное я знаю, - прервал Коля. - Ты, Анохин, глаз имеешь острый. Это хорошо. Держи ушки на макушке. Если что - вот телефон, звони. - Коля записал номер на листке календаря и отдал Анохину.
– Найдете? - Анохин с недоверием посмотрел на Колю.
– Сам слышал, товарищ Сергеев дал нам только шесть дней. Шесть дней, Анохин.
Как и обычно в таких случаях, на совещание приехал Сергеев.
– Докладывай, - приказал Бушмакин Витьке.
– Убиты четыре человека: старший кассир Анисимов, иначе - Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два работника заводской охраны - Иванов и Куликов. Трое, а именно Иванов, Анисимов и Евстигнеев застрелены из одного и того же оружия, в предварительном заключении баллистической экспертизы называется наган вахтера Куликова, но это уточняется. Сам Куликов - это тоже предварительное заключение - убит из нагана вахтера Иванова. Оба револьвера имеют в стволе свежий нагар, в первом не хватает трех патронов, а во втором - одного.
– Характер ранений - спросил Бушмакин.
– Анисимов и Евстигнеев убиты выстрелами в затылок, Куликов - в сердце, Иванов - в переносицу. Смерть наступила у всех мгновенно, - Витька обвел присутствующих взглядом и добавил: - Доктор говорит: это хорошо, что они умерли сразу, не мучились.
– Умеет стрелять, - сказал Сергеев. - Опытный.
– Почему не "опытные"? - пожал плечами Бушмакин. - Какие у вас основания считать, что преступник был один?
– А почему вы думаете, что не один? - парировал Сергеев.
Коля прикрепил к стене план кассы и здания, в котором она находилась.
– По словам свидетелей получается так, - сказал Коля, - что все четверо без пяти два были живы и здоровы, а ровно в два - мертвы! Прошу учесть, что именно без пяти два стало известно о зарплате, начала сбегаться очередь, в коридоре набилось полно народу… Как могло произойти, что никто ничего не заметил, не услышал? Нельзя заподозрить несколько сот людей в сговоре или трусости. Прошу изучить план. Вы видите: постороннему человеку, да и не постороннему, спрятаться здесь негде и уйти, да еще с мешком денег, - невозможно.
– Ваши предложения? - спросил Сергеев.
– У меня их нет… Пока нет, - уточнил Коля.
– Да… - Сергеев пожал плечами: - Плохо. Первый день уже на исходе.
Все молчали. Если бы эти слова произнес не Сергеев, а кто-нибудь другой, они вызвали бы бурю гнева и поток возражений. Но Сергеев был из своих свой. Он знал, что такое зловещий посвист бандитских пуль, бессонные ночи и горечь поражения. Он был товарищем по борьбе. С ним незачем было спорить, его незачем было уговаривать, что дела не так плохи, как кажутся, и в конечном счете все образуется. Дела были плохи, очень плохи, и все это отлично понимали. По горячим следам преступление раскрыть не удалось, а это обещало затяжной и трудный розыск, ибо с каждой следующей минутой время все больше и больше склоняло чашу весов в пользу преступников или преступника, оставляя уголовный розыск в болоте неведения, лихорадки и ложных бесперспективных направлений, которые все равно необходимо отрабатывать, но которые - и все это знали - к успеху не приведут.
– Завтра я должен услышать от вас совершенно четко, - сказал Сергеев, - какое направление, какую версию вы считаете, наиболее перспективной. На ее отработку я прошу тебя, Бушмакин, поставить лучших людей. - Сергеев посмотрел на Колю. - И последнее. Рабочим выдадим деньги на шесть дней. Если в течение этого времени вы окажетесь несостоятельными, - вы будете нести ответственность за все дальнейшее. Не говорю о моральном уроне, о подрыве авторитета Советской власти и доверия к ней, не забывайте, есть еще и заказ. Заказ флота под угрозой срыва! Этого допустить нельзя. До завтра. - Сергеев ушел.
Воцарилось молчание. Дым от дешевых папирос - "гвоздиков", как их называли оперативники, свивался под потолком в затейливое облако.
– Какие будут мнения? - наконец спросил Бушмакин.
– Колычева бы сейчас послушать, - с тоской сказала Маруська. - Вот была голова.
Нил Алексеевич Колычев умер в декабре 1931 года - внезапно, в своем кабинете, как писала газета управления, умер на боевом посту. Похоронили его почетно, с трехкратным оружейным салютом и речами. Когда у Елизаветы Меркурьевны спросили, какой бы она хотела видеть памятник на могиле мужа, она молча кивнула в сторону скромных обелисков со звездочками, которые возвышались над могилами Гриши, Никиты и Васи. Доложили Кузьмичеву. Он долго раздумывал, потом сказал:
– Уважьте блажь старухи. Только без звездочки.
Памятник установили, а весной, когда Коля приехал на кладбище, чтобы поправить осевший холмик, он увидел, что обелиск Колычева венчает красная пятиконечная звезда. Так она и осталась на памятнике - вопреки мнению товарища Кузьмичева.
– Да, - нахмурился Бушмакин. - Я бы тоже очень охотно выслушал мнение Нила Алексеевича. Но что толку о несбыточном мечтать?
– Я все время задаю себе вопрос, - задумчиво сказал Коля. - Почему два человека убиты выстрелами в затылок, один в переносицу, а владелец оружия, которым совершено убийство, застрелен в сердце?
– Тебя механика этого дела интересует, что ли? - спросила Маруська.
– Ответить на мой вопрос - это значит восстановить картину нападения.
– Увидеть своими глазами, - добавил Витька. - Хорошо бы.
– Особенно хорошо - увидеть, где деньги лежат, - насмешливо сказала Маруська. - Давайте лучше об уликах поговорим, это полезнее будет.
– Не знаю, не знаю, - Бушмакин с уважением посмотрел на Колю. - Воображение для нашего брата - хлеб. Вроде как для писателя или поэта.
– Я твою насмешку отвергаю, - повернулся Коля к Маруське. - Если ты хочешь работать со мной по этому делу, - шутки в сторону.
– Есть! - улыбнулась Маруська. - Кого еще берешь в опергруппу?
Коля встретился с умоляющим взглядом Витьки и тоже улыбнулся:
– Ну как мы без него?
– Семейственность разводите, - проворчал Бушмакин. - Ладно. Был бы результат.
Еще раз осмотрели помещение кассы. Коля тщательно измерил все расстояния - между трупами, от каждого трупа до стены, окон и дверей. Маруська записывала. Витька пока только глазел.
– Какие предложения? - спросил Коля. - Давай, Витя, не стесняйся.
Витька покраснел:
– В пределах инструкции, товарищ начальник. Ну, чтобы за номерами похищенных купюр следили по торговым заведениям, - мало ли? Не исключен крупный выброс похищенных денег. В малинах зацепиться надо - может, кто и обронит нужное нам слово.
– Ничего, - кивнул Коля. - Мыслишь немного привычно, но инструкции тоже надо выполнять.
– Спиноза ты… - Маруська насмешливо-ласково взглянула на Витьку. - Эммануил Кант. Говоришь, как пишешь. Одна загвоздка: надо, чтобы фигурант начал тратить деньги. И чтобы он имел болтливый язык.
– Верно. - Коля улыбнулся: - Ты, Витька, не обижайся, научишься еще. Сам подумай: преступление это совершено, прямо скажем, талантливо. А ты предполагаешь, что потом преступники будут действовать бездарно. Это неверно, учти. Мы как должны мыслить? А так, что все их дальнейшие поступки будут на таком же высоком, хитром, затейливом уровне. Тогда мы не ошибемся. Все записала? Что получается?
Маруська осмотрелась:
– В момент первого выстрела преступник с наганом вахтера Куликова стоял у окна.
Коля развернул план и отметил.
– Кассир Анисимов, Тихоныч, - продолжала Маруська, - сидел за столом, вот так, - показала Маруська, - и наверняка распаковывал мешок с деньгами, других предположений у меня пока нет. Выстрел. Тихоныч рухнул, а преступник в то же мгновение саданул в затылок Евстигнееву, младшему кассиру. Он вот здесь стоял. - Маруська подошла к дверям.
– Он, значит, уходил? - вступил в разговор Витька.
– Почему? - возразил Коля. - В дверях окошечко. Возможно, Евстигнеев подошел, чтобы его открыть и приготовиться к выдаче денег. Продолжай, Маруся.
– Иванов сидел здесь… - Маруська переместилась к столику в противоположном углу комнаты. - Он, наверное, не позавтракал.
– Почему? - удивился Витька, но вспомнил что-то и покраснел. - Верно… Здесь были найдены остатки чайной колбасы и крошки хлеба. На этом самом месте. Он, значит, ел.
– Ел, - подтвердила Маруська. - На эти два выстрела Иванов только обернуться успел, выстрелы менее чем в секунду прогремели. И тут одно из двух: либо он, смертельно раненный, успел выстрелить и преступника убить, либо выстрелил первым, а умирающий преступник убил его. Что в лоб, то и по лбу.
– Значит, в тот момент, когда преступник стрелял, Иванов сидел к нему спиной? - уточнил Коля.
– Да, - кивнула Маруська. - Сидел бы лицом - стрелял бы намного раньше и наверняка остался бы жив. Кроме того, расположение остатков пищи на столе, положение стула, крошки на полу - все это доказывает очень точно: в момент выстрела Иванов сидел спиной к преступнику.
– Иванов, Анисимов, Евстигнеев, - сказал Витька. - С ними все ясно. А Куликов?
Маруська снисходительно улыбнулась:
– Я как будто по-русски сказала, Витя. Ты не витай в облаках! Анисимов, Иванов и Евстигнеев убиты из нагана Куликова, а сам Куликов убит из нагана Иванова. Ты же докладывал об этом сам, Витя?
– Значит, преступник, получается, Куликов? - неуверенно сказал Витька. - Решил завладеть деньгами, улучил момент, перебил всех, но напоролся на пулю Иванова? Нет, мать, что-то здесь не то…
– Почему? - повысила голос Маруська. - Докажи!
– А кто деньги взял? - тихо спросил Витька. - Если бы Куликов был преступник, он бы, убитый, не успел взять денег, и мы бы их нашли! - Витька развел руками: - Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала…
– Черт… - Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
– Он прав, - сказал Коля. - В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
– Или этот пятый всегда был, - пожала плечами Маруська.
– Где же он спрятался? - спросил Витька. - Здесь? Так негде! А если он из очереди - все увидели бы!
– Верно, - кивнул Коля. - Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, - убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
– Тогда надо сообщить дирекции, - заметила Маруська. - Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
– А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов - тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники - Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
– Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. - Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. - Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов - бухгалтер Ровский, рядом с ним - девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
"Дочь, наверное, - подумал Коля. - Лицо заплаканное, глаза - красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?"
– Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, - продолжал оратор. - И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
– Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, - закричала она. - Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
– У меня - ничего, - развел руками Витька.
– А я видела Длинного, - сказала Маруська. - Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
– Помню, - кивнул Коля. - Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
– Нет, - Маруська покачала головой. - Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
– Бесполезно. Он только смотрел, и все?
– Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, - показала Маруська.
– Посмотрим. - Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: "Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 - 1910".
– Ну и что? - спросил Витька. - Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
– А может, это его мать? - сказала Маруська.
– Или просто прикрытие на случай, если придеремся, - предположил Витька. - А приходил он за тем же, за чем и мы, - посмотреть и послушать.
– Вот и проверь, - сказал Коля. - Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? - Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
– Я - ничего, - опешил Витька.
– Я что заметила - доложила, - сухо сказала Маруська. - Я терпеть не могу твой нахальный тон! - взорвалась она. - Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
– Есть быть скромнее, - кивнул Коля. - Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
– Юрой, - ответила Маруська. - Ну и что?
Коля молчал.
– А он… - вдруг сказал Витька. - Погодите. - Он открыл записную книжку. - А он… Николай? - Витька растерянно посмотрел на Колю. - Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
– Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? - Маруська явно старалась загладить свой выпад.
– Ты ей скажи об этом, - кивнул Трепанов. - Я считаю, - теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела?
– В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, - сказал Коля. - Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин - у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, - тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится.
– Почему ты так говоришь? - неуверенно произнес Трепанов. - Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое. - Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: - Владей, заслужил. - Посмотрел на стенные часы и добавил: - Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи!
…Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина - Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо.
– Живем неплохо, - говорила делегатка. - Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты.
Коля вспомнил избу Лукича. Пол - углом вверх. Потолок - углом вниз. У полуразвалившейся печи - куча тряпья. То, о чем рассказывала сейчас эта женщина, было удивительным, невероятным достижением! Это достижение не могло померкнуть даже рядом с Днепрогэсом и Беломоро-Балтийским каналом. "Нет, - подумал Коля, - прекрасное время! Великое! Люди начинают жить хорошо, а это, в конечном счете, самое главное!"
Спустя два часа по дороге в гостиницу он снова и снова вспоминал рассказ делегатки и с гордостью и радостью думал о том, что в ее счастье, в счастье многих, которое пришло так трудно, добыто такой дорогой ценой, есть частичка и его, Колиного, труда, труда его товарищей. Денисова и Гриценко, погибших от пуль Кутькова; Гриши, Никиты и Васи, которых убил Пантелеев; Афиногена и сотен других, никому не известных милиционеров и работников, в любую секунду готовых загородить от вражеской пули, прийти на помощь попавшему в беду. "Будущим поколениям, - думал Коля, - возможно, все это покажется не слишком значительным - железные кровати, шифоньеры, репродукторы. В будущем, наверное, будет совсем иной отсчет ценности материальных благ. Но духовной красоте тех, кто, имея совсем мало, думал о многом и многое делал - вот этому в будущем, наверное, еще не раз позавидуют".
Поезд пришел в четыре часа дня. Перрон завалило снегом выше колен, вдоль матово поблескивающих рельсов порывистый ветер гнал вечный вокзальный мусор - обрывки бумаг, шелуху от яиц и шкурки от воблы. Коля вышел из вагона и сразу же увидел Витьку. Тот бросился к нему.
– Дома все хорошо. На Невском машиностроительном - несчастье. Бушмакин и мать сейчас в обкоме, докладывают. - Витька хотел взять чемодан, но Коля не отдал.
– Машина где?
– На площади. Домой заедете или прямо на Дворцовую?
– На завод, - сказал Коля. - По дороге расскажешь.
Сели в старенький "фордик" управления. Водитель покосился на Колю:
– Поздравляю с наградой, товарищ начальник! Как поедем? Со свистом?
Водитель потянул поводок сирены и, забирая от тротуара резко влево, выехал на Невский. Ехали быстро - километров под восемьдесят. Редкие автомобили прижимались ближе к тротуару, их водители провожали машину УГРО тревожными взглядами.
– Рассказывай, - попросил Коля.
И Витька рассказал. Всего лишь два часа назад рабочий бригады сварщиков Невского машиностроительного завода Вовка Анохин, бухгалтер Ровский и десяток других рабочих и служащих, не дождавшись, пока кассир Тихоныч откроет кассу, по общему решению выломали дверь. То, что они увидели, было страшным. Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два охранника из заводского караула лежали на полу. Все четверо были мертвы. У всех имелись следы пулевых ранений. Деньги - семьсот тысяч рублей - исчезли.
– Место происшествия осмотрено, составлен протокол, - сказал Витька. - Все сфотографировано, трупы отправлены в морг, результаты вскрытия будут известны вечером. Спецаппарат и доверенных лиц мы проинструктировали.
– Свидетели? - Коля наклонился к водителю. - Поторопись.
Взвыла сирена, автомобиль резко прибавил ход.
– Начали допрашивать, - ответил Витька. - Вы подключитесь?
Кондратьев молча кивнул.
Въехали на территорию завода. Это было старинное петербургское предприятие, в свое время принадлежавшее знаменитому Ивану Пермитину, тому самому, который, получив заказ на поставку котлов для строящихся военных кораблей, проворовался и очень подвел не только себя, но и своего благодетеля - графа Витте. Говорили, что "дело Пермитина" в немалой степени способствовало преждевременной отставке некогда всесильного министра.
Подъехали к дому, в котором помещалась касса. Его специально для этой цели выстроил еще дед Пермитина - дом стоял особняком. На первом этаже - вход с торца - помещалась бухгалтерия и расчетная часть. На втором - отдельный вход сбоку - находилась касса: небольшая с зарешеченным окном комната, к которой вели коридор и двухметровая лестница.
Приехал Сергеев, с ним Бушмакин и Маруська. Сергеев молча все осмотрел, спросил угрюмо:
– Что, Бушмакин? Есть надежда?
– Есть уверенность, - спокойно сказал Бушмакин. - Весь вопрос в сроках.
– Поговорим, - бросил Сергеев и направился к заводоуправлению. Там уже собрались рабочие и служащие, - две с лишним тысячи человек пришли из утренней и из вечерней смены. Все стояли молча, плотной стеной.
– Случилась беда, - начал Сергеев. - Враги народа убили ни в чем не повинных людей, украли деньги. Ваши кровью и потом заработанные деньги, товарищи. Обком партии и руководство завода прекрасно понимают - без денег не купишь продуктов и, значит, ваши семьи, ваши дети останутся голодными. Нет, товарищи, не останутся! Не старое время! Но ситуация тем не менее грозная: с деньгами в стране сейчас трудно. Мы не можем их взять на другом предприятии и отдать вам, а финансовых резервов в Ленинграде в данный момент нет.
– Что же нам, помирать? - раздался голос из толпы.
Рабочие зашумели. Сергеев поднял руку:
– Те, кто совершил это черное дело, рассчитывали, что вызовут ваше недовольство и сорвут выполнение срочного заказа для кораблей красного флота!
– Не сорвут! Не будет этого! - закричали в толпе.
– За бесплатно пусть партенные работают, - заорал кто-то. - Они идейные! А я, к примеру, жрать хочу!
– Мы рассчитываем на вашу революционную сознательность, товарищи, - не обращая внимания на выкрик, сказал Сергеев. - Мы уверены: рабочие-ленинградцы выполнят свой долг!
Рядом с Сергеевым встал чубатый парень в кожаной шоферской кепке.
– Агитировать нас не надо! - крикнул он. - Все мы будем работать, как положено! Кому совсем туго - найдете денег? Ну хоть на два дня?
– Всем выдадут на шесть дней! - крикнул Сергеев. - В течение шести дней уголовный розыск отыщет и деньги и виновных!
– Все! - парень широко улыбнулся, взмахнул кепкой. - Давай по цехам, братва! Слово товарища Сергеева - закон!
– Твоя-то как фамилия? - улыбнулся Сергеев.
– Анохины мы… - смутился парень. - Вовкой зовут.
– Спасибо за доверие, Вовка. - Сергеев пожал ему руку. - Иди работай, ты правильно сказал: слово большевика - закон! - Сергеев подошел к Бушмакину и Коле:
– Вот и решен вопрос о сроках. Шесть дней, только шесть дней.
***
– Как было? - повторил Анохин вопрос Коли. - Ну, шел политчас. Бригадир говорит: иди, Анохин, узнай в кассе, не будет ли после обеда получки? Я говорю: а как уйти? Неудобно! Да и интересно - про Гитлера разговор шел, про национал-социализм. Ну, все же пошел. Тихоныч в кассе сидел, чего-то ждал. Спрашиваю: деньги будут? "Вали, говорит, отсюда, когда объявят, тогда придешь".
Анохин перевел дух и продолжал:
– Он старик вообще-то добрый… был, - Анохин вздохнул, - я к нему и пристал. Нагрузки, говорю, у меня общественные, мне надо все успеть и потому - очередь вовремя занять. А вот стоит ли занимать? Подскажи. Он мне подмигнул, ну я понял, что стоит, и ушел. А назад иду - навстречу поднимается по лестнице Евстигнеев с мешком и два наших охранника. Само собой - я пулей в бригаду, ору: "Давай, очередь занимай! Есть деньги!" Ну, бригадир меня и отправил назад - на всех, говорит, займи… Всё, товарищ начальник. Остальное вы знаете. - Анохин опустил голову, сказал с болью: - Жалко их всех… Все, кроме Тихоныча, еще нестарые, жить да жить.
Коля внимательно посмотрел на парня:
– Слушай. Ты не думай, что мы долдоны или с головой у нас плохо. Просто в нашем деле подчас самая мелкая подробность - ключ к решению всего дела. Я к чему? Ты вспомни и подробно расскажи, что и как было после того, как ты снова пришел в кассу.
Анохин почесал в затылке:
– Пожалуйста. Ну, первое, очередь собралась - хвост на улицу. Я вижу такое дело, - нырь вперед! Все орут, отвечаю: у меня занято! Так на самом же деле! Я же был первый! Подгребаю к окошечку, а там, как всегда, первым стоит Ровский - пожилой такой, из бухгалтерии. Ну, ему и книги в руки, я не обиделся. Встал рядом, жду. Десять минут ждем, двадцать. Ровский стучать начал в окошечко, возмущаться.
– А ты?
– Я молчу, внимания не привлекаю, а то ведь, знаете, враз выпрут. - Вовка улыбнулся. - Тут Ровский сует мне свой чемоданчик и лупит в окошечко обоими кулаками!
– Что за чемоданчик? - уточнил Коля.
– А над ним весь завод смеется. Он с этим чемоданчиком даже в сортир ходит. А внутри - бутерброды с котлетами, ей-богу! Сам видел! В общем, лупит он, а Тихоныч ни гугу! Молчит. Все закричали, такой гам пошел. Тогда Куделин из ЧЛЦ говорит: давай дверь выбьем! Ничего, общественность в случае чего за нас заступится. Ну, вышибли дверь.
– Остальное я знаю, - прервал Коля. - Ты, Анохин, глаз имеешь острый. Это хорошо. Держи ушки на макушке. Если что - вот телефон, звони. - Коля записал номер на листке календаря и отдал Анохину.
– Найдете? - Анохин с недоверием посмотрел на Колю.
– Сам слышал, товарищ Сергеев дал нам только шесть дней. Шесть дней, Анохин.
***
Как и обычно в таких случаях, на совещание приехал Сергеев.
– Докладывай, - приказал Бушмакин Витьке.
– Убиты четыре человека: старший кассир Анисимов, иначе - Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два работника заводской охраны - Иванов и Куликов. Трое, а именно Иванов, Анисимов и Евстигнеев застрелены из одного и того же оружия, в предварительном заключении баллистической экспертизы называется наган вахтера Куликова, но это уточняется. Сам Куликов - это тоже предварительное заключение - убит из нагана вахтера Иванова. Оба револьвера имеют в стволе свежий нагар, в первом не хватает трех патронов, а во втором - одного.
– Характер ранений - спросил Бушмакин.
– Анисимов и Евстигнеев убиты выстрелами в затылок, Куликов - в сердце, Иванов - в переносицу. Смерть наступила у всех мгновенно, - Витька обвел присутствующих взглядом и добавил: - Доктор говорит: это хорошо, что они умерли сразу, не мучились.
– Умеет стрелять, - сказал Сергеев. - Опытный.
– Почему не "опытные"? - пожал плечами Бушмакин. - Какие у вас основания считать, что преступник был один?
– А почему вы думаете, что не один? - парировал Сергеев.
Коля прикрепил к стене план кассы и здания, в котором она находилась.
– По словам свидетелей получается так, - сказал Коля, - что все четверо без пяти два были живы и здоровы, а ровно в два - мертвы! Прошу учесть, что именно без пяти два стало известно о зарплате, начала сбегаться очередь, в коридоре набилось полно народу… Как могло произойти, что никто ничего не заметил, не услышал? Нельзя заподозрить несколько сот людей в сговоре или трусости. Прошу изучить план. Вы видите: постороннему человеку, да и не постороннему, спрятаться здесь негде и уйти, да еще с мешком денег, - невозможно.
– Ваши предложения? - спросил Сергеев.
– У меня их нет… Пока нет, - уточнил Коля.
– Да… - Сергеев пожал плечами: - Плохо. Первый день уже на исходе.
Все молчали. Если бы эти слова произнес не Сергеев, а кто-нибудь другой, они вызвали бы бурю гнева и поток возражений. Но Сергеев был из своих свой. Он знал, что такое зловещий посвист бандитских пуль, бессонные ночи и горечь поражения. Он был товарищем по борьбе. С ним незачем было спорить, его незачем было уговаривать, что дела не так плохи, как кажутся, и в конечном счете все образуется. Дела были плохи, очень плохи, и все это отлично понимали. По горячим следам преступление раскрыть не удалось, а это обещало затяжной и трудный розыск, ибо с каждой следующей минутой время все больше и больше склоняло чашу весов в пользу преступников или преступника, оставляя уголовный розыск в болоте неведения, лихорадки и ложных бесперспективных направлений, которые все равно необходимо отрабатывать, но которые - и все это знали - к успеху не приведут.
– Завтра я должен услышать от вас совершенно четко, - сказал Сергеев, - какое направление, какую версию вы считаете, наиболее перспективной. На ее отработку я прошу тебя, Бушмакин, поставить лучших людей. - Сергеев посмотрел на Колю. - И последнее. Рабочим выдадим деньги на шесть дней. Если в течение этого времени вы окажетесь несостоятельными, - вы будете нести ответственность за все дальнейшее. Не говорю о моральном уроне, о подрыве авторитета Советской власти и доверия к ней, не забывайте, есть еще и заказ. Заказ флота под угрозой срыва! Этого допустить нельзя. До завтра. - Сергеев ушел.
Воцарилось молчание. Дым от дешевых папирос - "гвоздиков", как их называли оперативники, свивался под потолком в затейливое облако.
– Какие будут мнения? - наконец спросил Бушмакин.
– Колычева бы сейчас послушать, - с тоской сказала Маруська. - Вот была голова.
Нил Алексеевич Колычев умер в декабре 1931 года - внезапно, в своем кабинете, как писала газета управления, умер на боевом посту. Похоронили его почетно, с трехкратным оружейным салютом и речами. Когда у Елизаветы Меркурьевны спросили, какой бы она хотела видеть памятник на могиле мужа, она молча кивнула в сторону скромных обелисков со звездочками, которые возвышались над могилами Гриши, Никиты и Васи. Доложили Кузьмичеву. Он долго раздумывал, потом сказал:
– Уважьте блажь старухи. Только без звездочки.
Памятник установили, а весной, когда Коля приехал на кладбище, чтобы поправить осевший холмик, он увидел, что обелиск Колычева венчает красная пятиконечная звезда. Так она и осталась на памятнике - вопреки мнению товарища Кузьмичева.
– Да, - нахмурился Бушмакин. - Я бы тоже очень охотно выслушал мнение Нила Алексеевича. Но что толку о несбыточном мечтать?
– Я все время задаю себе вопрос, - задумчиво сказал Коля. - Почему два человека убиты выстрелами в затылок, один в переносицу, а владелец оружия, которым совершено убийство, застрелен в сердце?
– Тебя механика этого дела интересует, что ли? - спросила Маруська.
– Ответить на мой вопрос - это значит восстановить картину нападения.
– Увидеть своими глазами, - добавил Витька. - Хорошо бы.
– Особенно хорошо - увидеть, где деньги лежат, - насмешливо сказала Маруська. - Давайте лучше об уликах поговорим, это полезнее будет.
– Не знаю, не знаю, - Бушмакин с уважением посмотрел на Колю. - Воображение для нашего брата - хлеб. Вроде как для писателя или поэта.
– Я твою насмешку отвергаю, - повернулся Коля к Маруське. - Если ты хочешь работать со мной по этому делу, - шутки в сторону.
– Есть! - улыбнулась Маруська. - Кого еще берешь в опергруппу?
Коля встретился с умоляющим взглядом Витьки и тоже улыбнулся:
– Ну как мы без него?
– Семейственность разводите, - проворчал Бушмакин. - Ладно. Был бы результат.
***
Еще раз осмотрели помещение кассы. Коля тщательно измерил все расстояния - между трупами, от каждого трупа до стены, окон и дверей. Маруська записывала. Витька пока только глазел.
– Какие предложения? - спросил Коля. - Давай, Витя, не стесняйся.
Витька покраснел:
– В пределах инструкции, товарищ начальник. Ну, чтобы за номерами похищенных купюр следили по торговым заведениям, - мало ли? Не исключен крупный выброс похищенных денег. В малинах зацепиться надо - может, кто и обронит нужное нам слово.
– Ничего, - кивнул Коля. - Мыслишь немного привычно, но инструкции тоже надо выполнять.
– Спиноза ты… - Маруська насмешливо-ласково взглянула на Витьку. - Эммануил Кант. Говоришь, как пишешь. Одна загвоздка: надо, чтобы фигурант начал тратить деньги. И чтобы он имел болтливый язык.
– Верно. - Коля улыбнулся: - Ты, Витька, не обижайся, научишься еще. Сам подумай: преступление это совершено, прямо скажем, талантливо. А ты предполагаешь, что потом преступники будут действовать бездарно. Это неверно, учти. Мы как должны мыслить? А так, что все их дальнейшие поступки будут на таком же высоком, хитром, затейливом уровне. Тогда мы не ошибемся. Все записала? Что получается?
Маруська осмотрелась:
– В момент первого выстрела преступник с наганом вахтера Куликова стоял у окна.
Коля развернул план и отметил.
– Кассир Анисимов, Тихоныч, - продолжала Маруська, - сидел за столом, вот так, - показала Маруська, - и наверняка распаковывал мешок с деньгами, других предположений у меня пока нет. Выстрел. Тихоныч рухнул, а преступник в то же мгновение саданул в затылок Евстигнееву, младшему кассиру. Он вот здесь стоял. - Маруська подошла к дверям.
– Он, значит, уходил? - вступил в разговор Витька.
– Почему? - возразил Коля. - В дверях окошечко. Возможно, Евстигнеев подошел, чтобы его открыть и приготовиться к выдаче денег. Продолжай, Маруся.
– Иванов сидел здесь… - Маруська переместилась к столику в противоположном углу комнаты. - Он, наверное, не позавтракал.
– Почему? - удивился Витька, но вспомнил что-то и покраснел. - Верно… Здесь были найдены остатки чайной колбасы и крошки хлеба. На этом самом месте. Он, значит, ел.
– Ел, - подтвердила Маруська. - На эти два выстрела Иванов только обернуться успел, выстрелы менее чем в секунду прогремели. И тут одно из двух: либо он, смертельно раненный, успел выстрелить и преступника убить, либо выстрелил первым, а умирающий преступник убил его. Что в лоб, то и по лбу.
– Значит, в тот момент, когда преступник стрелял, Иванов сидел к нему спиной? - уточнил Коля.
– Да, - кивнула Маруська. - Сидел бы лицом - стрелял бы намного раньше и наверняка остался бы жив. Кроме того, расположение остатков пищи на столе, положение стула, крошки на полу - все это доказывает очень точно: в момент выстрела Иванов сидел спиной к преступнику.
– Иванов, Анисимов, Евстигнеев, - сказал Витька. - С ними все ясно. А Куликов?
Маруська снисходительно улыбнулась:
– Я как будто по-русски сказала, Витя. Ты не витай в облаках! Анисимов, Иванов и Евстигнеев убиты из нагана Куликова, а сам Куликов убит из нагана Иванова. Ты же докладывал об этом сам, Витя?
– Значит, преступник, получается, Куликов? - неуверенно сказал Витька. - Решил завладеть деньгами, улучил момент, перебил всех, но напоролся на пулю Иванова? Нет, мать, что-то здесь не то…
– Почему? - повысила голос Маруська. - Докажи!
– А кто деньги взял? - тихо спросил Витька. - Если бы Куликов был преступник, он бы, убитый, не успел взять денег, и мы бы их нашли! - Витька развел руками: - Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала…
– Черт… - Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку.
– Он прав, - сказал Коля. - В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди…
– Или этот пятый всегда был, - пожала плечами Маруська.
– Где же он спрятался? - спросил Витька. - Здесь? Так негде! А если он из очереди - все увидели бы!
– Верно, - кивнул Коля. - Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, - убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем.
– Тогда надо сообщить дирекции, - заметила Маруська. - Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми.
Коля покачал головой:
– А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов - тоже жертва. Пока считают.
…Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша.
У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть.
Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники - Маруська и Витька.
Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать:
– Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. - Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. - Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем.
Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов - бухгалтер Ровский, рядом с ним - девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке.
"Дочь, наверное, - подумал Коля. - Лицо заплаканное, глаза - красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?"
– Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, - продолжал оратор. - И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи!
Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него.
– Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, - закричала она. - Ю-ро-чка-а…
Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут.
Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них.
– У меня - ничего, - развел руками Витька.
– А я видела Длинного, - сказала Маруська. - Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было.
– Помню, - кивнул Коля. - Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь?
– Нет, - Маруська покачала головой. - Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим?
– Бесполезно. Он только смотрел, и все?
– Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, - показала Маруська.
– Посмотрим. - Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег.
На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: "Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 - 1910".
– Ну и что? - спросил Витька. - Вот ветки, которые он оставил.
Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было.
– А может, это его мать? - сказала Маруська.
– Или просто прикрытие на случай, если придеремся, - предположил Витька. - А приходил он за тем же, за чем и мы, - посмотреть и послушать.
– Вот и проверь, - сказал Коля. - Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? - Коля обвел своих помощников лукавым взглядом.
– Я - ничего, - опешил Витька.
– Я что заметила - доложила, - сухо сказала Маруська. - Я терпеть не могу твой нахальный тон! - взорвалась она. - Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы!
– Есть быть скромнее, - кивнул Коля. - Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла?
– Юрой, - ответила Маруська. - Ну и что?
Коля молчал.
– А он… - вдруг сказал Витька. - Погодите. - Он открыл записную книжку. - А он… Николай? - Витька растерянно посмотрел на Колю. - Ничего не понимаю.
Маруська хлопнула Колю по плечу:
– Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? - Маруська явно старалась загладить свой выпад.