Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

И иволга в томленьи…
Жестокий позабыв,
С возлюбленным разрыв
Лежу, глаза закрыв,
Одна, без сожаленья!
Вдруг где-то стриж вскричит…
И хлынут слез ручьи.
 
   На мотив «В саду царит весна»:

 
Беседки над рекой и павильоны,
Мне душу надрывает тишина.
Плоды так просятся на пир влюбленных,
Но нет тебя – тоскую я одна!
В унынии перебираю струны.
Страданий чашу – не бокал любви
До дна я осушаю ночью лунной,
И лютня ищет милого в дали.
 

   На мотив «Песенки Восточного Оу»:

 
Гранат горит огнем
Весенним ясным днем,
И память о былом
Бросает душу в пекло.
Не взять цветка рукой,
Не обрести покой –
Возлюбленный с другой,
А я в тоске поблекла.
Что розы в волоса,
Коль выцвела краса!
 

   На мотив «Деревья-платаны»:

 
Уж сбросил кудрявую крону
Платан,
И ветер осенний стозвонно
Свистал.
Тоска, как колодец, бездонна,
Темна.
Горюю на ложе бессонна
Одна.
Где ты, повелитель небесный
Сейчас?
В пирах бесшабашных, безвестный
Увяз.
Взметнулся над теремом Млечный
Поток,
И тянется сеть бесконечных
Тревог.
 

   На мотив «Песенки Восточного Оу»:

 
Опал корицы цвет,
И хризантем уж нет,
Как холоден рассвет
Осенний одинокий…
Сверчок затих в ночи,
Погас огонь свечи,
И жалобой звучит
Призыв гусей далекий.
Как будто плач и стон…
Нутро терзает он.
 

   На мотив «Река омывает песок»:

 
Вот ветер взыграл,
и повеяло стужей…
Всю ночь до утра
я в тисках темноты!
Унынья пора…
Кто мне слезы осушит?
Свеча, догорай!..
Окон очи пусты.
Рожок пел-страдал:
«Милый мой, ты мне нужен!»
Зов вверю ветрам:
возвратишься ли ты?!
Излечишь от ран?
Будешь ласковым мужем?
Душа так стара!..
Жар глубинный остыл.
 

   На мотив «Песенки Восточного Оу»:

 
Вздыхаю при луне,
В бездушной в тишине,
Мечтаю хоть во сне
Увидеться я с милым.
Недолог счастья век.
За ширмой кружит снег,
Твой заметает след,
И бубнов звон унылый
Под крышей у окна
Лишает душу сна.
 

   Заключительная ария:

 
Капли слез моих, словно жемчужины,
На ланитах сверкают, струясь.
Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!
Я растоптана в топкую грязь!
 

   Барышня Шэнь умолкла.
   – Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей-ка чарочку сладкого, а?
   Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.
   Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.
   Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.
   – Это что еще? – спросил Симэнь.
   – Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.
   – И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.
   – Вот и я то же самое ему говорил! – подхватил Боцзюэ. – А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.
   Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.
   Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.
   – Где это ты, брат, достал такую красоту? – спросил он Симэня.
   – Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.
   – Вместе с горшками? – переспросил Боцзюэ.
   – Ну да, вместе.
   – Что там цветы! – подхватил Боцзюэ. – Горшки – вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал – высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят – как сучжоуский фарфор – одна выделка. Таких теперь не сыщешь.
   Симэнь велел подавать чай.
   – А ты, брат, когда думаешь переезжать? – обратился Симэнь к Шицзе.
   – Да он на третий день после сделки переехал, – вставил Боцзюэ.
   – И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как-то счастливый день выбрал и товаров закупил – лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.
   – Так когда же мы ему подарки понесем, а? – спросил Симэнь. – Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.
   – Я и сам думал устроить новоселье, – говорил Шицзе, – но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.
   – Какая чепуха! – возразил Симэнь. – Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: – Ступай батюшку Се пригласи!
   – А из певиц кого звать будем? – поинтересовался Боцзюэ.
   – Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, – сказал, улыбаясь, Симэнь. – Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».
   – Какой же ты, брат, оказывается, хитрый! – упрекал хозяина Боцзюэ. – Их зовешь, а мне ни слова? Но я и так уж догадался. Ну и как она в сравнении с Гуйцзе?
   – Пре-крас-на! Неописуема! – воскликнул Симэнь.
   – Тогда что ж она, негодница, в день твоего рождения так упрямилась? Слова не вытянешь, – заметил Боцзюэ.
   – Погоди, в другой раз я тебя к ней захвачу, – пообещал Симэнь. – Он в двойную шестерку играет. Тогда с ней сразишься.
   – Я ей, потаскушке, покажу! Пусть попробует зазнаваться!
   – Вот, сукин сын, задира! – заругался Симэнь. – Не смей у меня к ней приставать.
   Пока они разговаривали, появился Се Сида и, поклонившись, сел.
   – Видишь ли, брат Чан новым домом обзавелся, – обратился к нему хозяин. – Переехал и нам ни гу-гу. Надо будет сложиться, а уж его в расходы не вводить. Кушанья у меня приготовят, а слуги отнесут. Позовем певиц и повеселимся. Как ты смотришь?
   – Я всегда готов, – отвечал Се Сида. – Только скажи, по скольку с брата причитается? И кто да кто будет?
   – Да вот мы и будем, – отвечал Симэнь, – по два цяня с каждого, думаю, и хватит.
   – Всех звать – у него не поместятся, – пояснил Боцзюэ.
   Вошел Циньтун.
   – Шурин У Старший прибыли, – объявил он.
   – Зови сюда, – распорядился хозяин.
   Вскоре на веранде появился У Старший и поклонился присутствующим. После особого приветствия Симэня он сел. Слуга подал чай, и все сели за стол.
   – У меня к вам есть дело, зятюшка, – обратился вдруг к Симэню шурин и встал. – Не могли бы вы пройти в дальние покои?
   Симэнь поспешно пригласил У Старшего в покои Юэнян. Хозяйка тем временем продолжала пировать в крытой галерее.
   – Шурин У Старший прибыли, – доложил ей слуга. – С батюшкой беседуют в дальних покоях.
   Юэнян поторопилась к себе в покои и, приветствуя брата, велела Сяоюй подавать чай.
   У Старший извлек из рукава десять лянов серебра и протянул Юэнян.
   – Только вчера получил, наконец, три слитка, – говорил он, – получи, зятюшка, пока эти десять лянов. Остальное в другой раз.
   – Ну к чему же так торопиться, шурин? – отвечал Симэнь. – Не беспокойтесь, пожалуйста.
   – Я и так боялся, долго задержал, – говорил У.
   – Как амбары? – поинтересовался Симэнь. – Строительство завершается?
   – Через месяц кончим, – отвечал У.
   – С окончанием стройки намечаются награды? – спросил Симэнь.
   – Срок пожалования военных чинов подходит, – говорил шурин. – Надеюсь, меня поддержишь, зятюшка, замолвишь слово, когда с главным ревизором свидишься.
   – Сделаю, шурин, – заверил его Симэнь. – Все сделаю, что смогу.
   – А теперь прошу на веранду, – обратилась Юэнян к брату, когда разговор был окончен.
   – Я не прочь, – говорил он. – Я вам не помешаю?
   – Нисколько! – отвечал Симэнь. – Тут брат Чан у меня денег недавно одолжил на покупку дома. А теперь переехал и пришел ко мне с подарками. Вот мы и пируем. Так что ты, шурин, пожаловал очень кстати.
   Симэнь с шурином вернулись на веранду, а Юэнян наказала поварам готовить кушанья. Циньтун с Ван Цзином накрыли стол на восемь персон и расставили закуски и вино. Симэнь распорядился достать из кладовой жбан хризантемовой настойки, поднесенной надзирателем Ся. Когда открыли жбан, в нем заискрился голубовато-синий напиток. Аромат так и ударял в нос. Настойку смешали в кувшине с холодной водой, чтобы отбить горечь, а потом перелили в кувшин-плетенку и так подали к столу. Крепкая настойка оказалась на вкус куда приятнее виноградного вина. Ван Цзин наполнил маленькую золотую чарку и поднес ее в первую очередь шурину У Старшему, потом Боцзюэ и остальным. Осушая чарки, гости наперебой хвалили напиток.
   Немного погодя огромные блюда и чаши с закусками и деликатесами едва умещались на столе. Первым делом все набросились на два больших блюда, на которых красовались обсахаренные пирожки – розочки с фруктовой начинкой. Наконец принесли маринованных крабов и пару жареных уток. Боцзюэ потчевал шурина У. Даже Се Сида не знал, кто так вкусно готовит.
   – Это ведь меня брат Чан угостил, – пояснил Симэнь. – Хозяюшка его прислала.
   – Я пятьдесят два года на свете прожил, а выходит, впустую, – говорил У Старший. – Никогда такой прелести не пробовал.
   – А невестушки-то мои полакомились, да? – вставил Боцзюэ.
   – И женам досталось, – успокоил его Симэнь.
   – Дали мы невестушке Чан заботы, – приговаривал Боцзюэ. – Мне перед ней прямо неловко как-то. Ну и мастерица!
   – Знали бы вы, как моя жена опасалась, – говорил довольный Чан Шицзе. – Не угожу, все твердила. А вы не шутите, господа?
   После крабов подали вино.
   Симэнь велел Чуньхуну и Шутуну наполнить кубки и спеть южные песни.
   – А это не Гуйцзе, случайно, поет? – спросил Боцзюэ, услышав доносившиеся из крытой галереи звуки цитры и женский голос. – Кто еще может так петь?
   – А ты прислушайся как следует, – посоветовал Симэнь. Она ли?
   – Если не Ли Гуйцзе, так У Иньэр, – проговорил Боцзюэ.
   – Будет тебе, Попрошайка, городить! – оборвал его Симэнь. – Что певица, это всем ясно, а вот кто ж именно?
   – Может, барышня Юй? – продолжал Боцзюэ.
   – Да, барышня, – говорил Симэнь, – только зовут ее Шэнь Вторая. Молоденькая и собой хороша. Слышишь, как поет!
   – Хорошо поет, – подтвердил Боцзюэ. – А почему к нам не позовешь? Послушали бы и на нее полюбовались.
   – Я ее на праздник к хозяйкам позвал, – объяснил Симэнь. – У тебя, сукин сын, песьи уши, должно быть. Откуда услыхал!
   – У меня, брат, глаза всевидящие, а уши всеслышащие, – говорил Боцзюэ. – Пчела за сорок верст жужжит – я слышу.
   – Уши у тебя, Попрошайка, видать, разборчивые, – заметил Сида. – Только что тебе приятно, то и слышат.
   Оба рассмеялись.
   – А ты, брат, все-таки позови ее, ладно? – продолжал Боцзюэ. – Дай хоть взглянуть на нее. Впрочем, я не столько о себе беспокоюсь. Пусть батюшка шурин насладится. Только не упрямься.
   Симэнь не устоял и послал Ван Цзина.
   – Ступай позови барышню Шэнь, – наказал хозяин. – Пусть, мол, шурину споет.
   Немного погодя явилась Шэнь Вторая и, приблизившись к почетному гостю, отвесила земной поклон, а потом села на кушетку.
   – Сколько же цветущих весен вы прожили, барышня Шэнь? – обратился к певице Боцзюэ.
   – Я родилась в год коровы, – отвечала она. – Мне двадцать один год.
   – И много песен вы знаете? – не унимался Боцзюэ.
   – Под аккомпанемент лютни и цитры знаю несколько циклов малых романсов, а всего больше сотни.
   – Да, немало, – протянул Боцзюэ.
   – Мы вас, барышня, утомлять не будем, – говорил Симэнь. – Спойте-ка нам под лютню малые романсы. Знаете, например, «Четыре сна и восемь опустошенностей» [6]Спойте для батюшки шурина.
   Симэнь велел Ван Цзину и Шутуну наполнить гостям чарки. Барышня Шэнь слегка поправила шелковую юбку и, приоткрыв благоухающие уста, запела на мотив «Ропщу у Ло-реки»:

 
Меня недуг жестокий мой
Гнетет и бурною весной
Тоскою необъятной.
Вверяю Небу самому
Я боль души, но почему
Оно так беспощадно?
Зачем взываю я к нему
И грезы счастия зову? –
Любовь столь безотрадна –
То царство пустоты одной,
И пустота в душе больной –
Сон о Нанькэ досадный [7].
Пусть запад – ты, а я – восток,
И встречи час, увы, далек,
И все надежды мнимы.
Я зря тоскую и грущу,
На одиночество ропщу –
Быть вместе не могли мы.
Твоих я писем не дождусь,
Не долетит посланник-гусь,
Мечты неисполнимы –
Здесь царство пустоты одной,
Лишь пустота в душе больной,
Сном на Ушань томимой [8].
Фальшивы ласки и любовь.
Любимый клялся вновь и вновь,
И лгал мне постоянно.
Он мной пресытился давно,
И счастье мне не суждено –
Я боле не желанна.
Все тщетно, не вернется он,
Как будто ветром унесен,
Не надо мне обмана
И царства пустоты одной,
Где пустота в душе больной –
О бабочке сон странный [9].
Все кончено, рассеян дым.
Пускай другою ты любим,
Насмешливый, холодный.
Пускай другая слезы льет.
О, вероломство – тяжкий гнет!
Но я теперь свободна.
О счастьи не мечтаю зря –
Промчалась ночь – взошла заря,
Прочь, сумрак безысходный
И царство пустоты одной,
И пустота души больной
Сон о Янтай бесплодный [10]!
 

   Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.
   Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.
   – У матушки обморок, – сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.
   Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.
   – Что с ней? – спрашивала Юэнян. – Она только что сидела за столом.
   Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.
   – Сколько крови вышло! – воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. – Это, должно быть, от вина.
   – Сколько она, бывало, пила, – ничего не случалось, – говорили Юйлоу и Цзиньлянь.
   Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.
   – Что с тобой, сестрица? – спрашивала Юэнян.
   – И сама не знаю, – отвечала Пинъэр. – Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.
   – Ступай батюшку позови, – обратилась Юэнян к Лайаню. – Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.
   – К чему хозяина беспокоить? – говорила Пинъэр. – Он там пирует.
   – А ты постели как следует постель, – наказала Юэнян горничной Инчунь. – Надо матушку поудобнее уложить.
   Юэнян больше пировать не имела желания и наказала убрать посуду.
   После пира с шурином Симэнь направился в дальние покои к Юэнян. Та рассказала ему об обмороке Пинъэр, и он бросился к ней.
   Пинъэр лежала в постели, желтая, как восковая свеча. Ухватившись за его рукав, она плакала.
   – Что с тобой? – допытывался он.
   – Я пошла по нужде, – говорила Пинъэр. – Сперва все ничего, а потом в глазах потемнело. Стала я поправлять юбку, голова вдруг закружилась, и я без памяти упала.
   – А куда же горничные смотрели? – возмущался Симэнь, заметив ссадину на виске.
   – Хорошо еще Инчунь рядом оказалась, – говорила Пинъэр. – Они с Жуи меня до постели довели. А то б, наверно, вся разбилась.
   – Я завтра с утра за доктором Жэнем пошлю, – сказал Симэнь.
   Ночь он провел у Пинъэр, расположившись на кровати напротив.
   На другой день он отправился в управу, а Циньтуну велел седлать лошадь и отправляться за лекарем Жэнем. Тот прибыл к обеду. Симэнь угостил его чаем в приемной зале. Слуга пригласил Жэня в спальню Пинъэр. Врач очутился в аккуратно прибранной гостиной, где курились ароматы, а через нее прошел к больной. После осмотра Пинъэр врач вышел в большую залу к Симэню.
   – Состояние вашей почтенной супруги весьма ухудшилось после прошлого осмотра, – говорил Симэню врач Жэнь. – Об этом свидетельствует пульс. Семь страстей [11]поразили печень и легкие, где свирепствует огонь, а это повело к избытку элемента дерева и оскудению элемента земли. Разгоряченная кровь бушует, точно неукротимая стихия, вызывающая горные обвалы. Достопочтенный сударь, будьте так добры, узнайте, пожалуйста, какого цвета вышедшая кровь. Если бурая, то еще есть надежда на выздоровление. Если же алая, стало быть, свежая, я попытаюсь применить лекарственные средства. Если и они не помогут приостановить кровотечение, значит, уже ничем нельзя помочь.
   – Доктор, умоляю, сделайте все, что только возможно, для спасения больной, – просил лекаря Симэнь. – Я вас щедро отблагодарю.
   – Какой может быть разговор! – воскликнул Жэнь. – Мы друзья, и я, разумеется, сделаю все, что в моих силах.
   После чаю Симэнь проводил лекаря за ворота, одарив куском ханчжоуского шелка и двумя лянами серебра. Циньтуна послали за лекарством под названием «отвар успокоения селезенки». Пинъэр приняла его в разогретом виде, но кровотечение не только не приостановилось, но даже усилилось.
   Еще больше забеспокоился Симэнь и распорядился пригласить медицинское светило Ху с Большой улицы.
   – Пневма проникла в кровеносные сосуды, жар вошел в обиталище крови – в матку, – заключил Ху и прописал снадобье, действие которого оказалось не большим, чем действие камушка, брошенного в пучину необъятного океана.
   Симэнь вызвал врачей. Юэнян же оставила у себя барышню Шэнь. На другой день певица отбыла в паланкине. Хозяйка дала ей пять цяней серебра, узорную шелковую безрукавку и целую коробку головных украшений.
   Хуа Цзыю, узнавший о недомогании Пинъэр еще на пиру по случаю открытия атласной лавки, велел жене купить подарки и навестить больную невестку. Та нашла Пинъэр сильно похудевшей, и обе женщины не удержались от слез. Юэнян пригласила гостью к себе и угостила чаем.
   – Батюшка, вы пригласили бы к матушке Шестой медицинское светило Чжао, – советовал хозяину Хань Даого. – Он за Восточными воротами проживает. Крупный специалист по женским болезням. Вот знаток! В прошлом году, когда жена моего племянника страдала расстройством месячных, доктора Чжао звали. Он наверняка вылечит.
   Симэнь отправил Дайаня с Ван Цзином на лошади за городские ворота к врачу Чжао, а сам позвал Ин Боцзюэ. Друзья советовались во флигеле.
   – Шестая у меня совсем плоха, – говорил Симэнь. – Не знаю, что и делать.
   – Что случилось? – воскликнул удивленный Боцзюэ. – Ведь говорили, моей невестушке лучше стало.
   – Да вот как сына потеряла, так и тоскует изо дня в день, – объяснил Симэнь. – Опять недуг открылся. Я уж на праздник барышню Шэнь позвал. Думал, послушает, тоску, может, рассеет. Она и чарку только пригубила, а к себе пришла и упала без памяти на пол. Висок ссадила. Я лекаря Жэня звал. Состояние, говорит, сильно ухудшилось. От лечения кровотечение усилилось.
   – Тебе, брат, не мешало бы пригласить медицинское светило Ху, – посоветовал Боцзюэ. – Что он скажет.
   – Он говорит, пневма проникла в кровеносные сосуды, – пояснил Симэнь. – И его снадобье никакого улучшения не дало. Приказчик Хань предложил вызвать светило медицины Чжао Лунгана, специалиста по женским болезням. Он за городскими воротами живет. Я слуг к нему послал. Как я переживаю, глядя на ее страдания! Это она из-за сына убивается. Днем и ночью тоскует, вот и слегла. Бабы, они ведь себя сдержать не могут. Как ее ни уговаривай, она и слушать не хочет. Уж и не знаю, что делать.
   Пока они беседовали, вошел Пинъань.
   – Батюшка Цяо пожаловали, – объявил он.
   Симэнь проводил свата Цяо в залу, где после приветствий они сели.
   – Дошел до меня слух о недомогании нашей почтенной сватьюшки, – заговорил Цяо. – Вчера от племянника узнал, жена вот-вот должна прийти навестить больную.
   – Болеет, – отвечал Симэнь. – С тех пор, как лишилась сына. Она и раньше страдала расстройствами, а тут еще переживания. Вот недуг и усилился. Благодарю вас, сватьюшка, за сочувствие.
   – Был врач?
   – Она всегда лечилась у Жэнь Хоуси, – объяснил Симэнь. – Вчера приглашал доктора Ху с Большой улицы. Дал лекарство, а ей еще хуже стало. Теперь за Чжао Лунганом послал, знатоком женских болезней.
   – А почтенного врачевателя Хэ не звали? – спросил Цяо. – Он проживает как раз напротив уездной управы. Вот кто в пульсе-то разбирается! И сын у него, Хэ Цисюань, стал известным медиком. Почему бы не пригласить его к сватьюшке?
   – Уж обождем Чжао Лунгана, – решил Симэнь. – Что он скажет. А там увидим.
   – А я бы позвал того и другого, – посоветовал Цяо. – Пусть сначала почтенный Хэ даст заключение и посидит во флигеле, потом Чжао Лунган свое слово скажет. А затем можно будет попросить их посоветоваться между собой. Тогда они и лекарство найдут более действенное.
   – А вы правы, сватушка, – согласился Симэнь и кликнул Дайаня: – Возьми мол визитную карточку и ступай вместе с Цяо Туном к почтенному врачевателю Хэ. Он живет против управы.
   – Слушаюсь! – ответил Дайань и удалился.
   Симэнь пригласил Боцзюэ в залу. Тот приветствовал Цяо, и они сели пить чай.
   Немного погодя прибыл почтенный Хэ и поклоном приветствовал присутствующих. Симэнь предложил ему почетное место на возвышении.
   – Давно мы с вами не виделись, почтенный сударь! – воскликнул, подняв руку, Симэнь. – А у вас и голова побелела, и бороду посеребрило.
   – Как поживает ваш сын? Процветает? – спросил Цяо.
   – Он занят ежедневной службой в управе, – отвечал Хэ. – У него совершенно не остается свободного времени. Так что посещать пациентов приходится вашему покорному слуге.
   – У вас весьма бодрый вид, сударь, при ваших высоких годах, – заметил Боцзюэ.
   – Мне вот исполнился восемьдесят один год.
   Подали чай. Слуга пошел сообщить о прибытии врача. Немного погодя Хэ пригласили в спальню Пинъэр. Горничные тотчас же помогли больной приподняться и сесть на кровать. Ее ароматные волосы-тучи были туго завязаны. Она похудела до неузнаваемости.
   Только взгляните на нее,
   Лицо – как фольга золотая, тело – слиток серебра. Поблекло и пропало изящество, увяла, износилась чудо-красота. В груди дыхание сперло, и даже по утрам страшится отвару ложку поднести к губам. Пять внутренностей вздуты [12], и весь день нет сил принять пилюлю. А в тишине ночной в ушах удары гонгов раздаются. И стоит лишь забыться – во тьме перед глазами светляки. Шесть проявлений пульса [13]едва различимы, Восточной вершины судья [14]торопит уход ее жизни. И дух уже уносится неясный, зовет его с собой бодхисаттва Западного рая [15]. Посланец Погребальных Врат [16]пожаловал к ней в гости, и он уже у тела. Нет, будь тут сам Бяньцюэ, целитель луский [17], и тот не взялся бы лечить.
   Обследовав пульс, почтенный Хэ вошел в залу.
   – У сударыни семенная энергия прорвалась сквозь кровеносные сосуды [18], после чего привела в раздражение пневму и мозг. Пневма и кровь столкнулись друг с другом, и открылось маточное кровотечение. Хотя если посмотреть глубже, причина болезни не совсем ясна.
   – Позвольте узнать, каким образом вы намереваетесь лечить больную? – спросил Симэнь.
   Во время этого обсуждения доложили о прибытии доктора Чжао, которого привели Циньтун и Ван Цзин.
   – Кто прибыл? – спросил Хэ.
   – Слуги привели еще одного медика, – отвечал Симэнь. – Прошу вас, почтенный сударь, не придавать этому значения. Пусть и он обследует пульс. Тогда я попросил бы вас вдвоем обсудить состояние больной и решить, какое лекарство скорее облегчит недуг.
   Вскоре появился доктор Чжао. Симэнь, а за ним и все остальные, приветствовали вошедшего. Почтенный Хэ сидел в центре. Доктору Чжао предложили место слева от него. Ин Боцзюэ расположился справа, а Симэнь занял место хозяина. Лайань подал чай. После чаепития посуду убрали.
   – Позвольте узнать высокие имена почтенных господ, – обратился Чжао к сидевшим рядом с ним.
   – Фамилия этого господина – Хэ, а моя – Цяо, – сказал сват Симэня.
   – Ваш покорный слуга – Ин, – отрекомендовался Боцзюэ. – Позвольте узнать ваше почтенное имя, сударь. Где вы проживаете? Чью школу чтите?