Страница:
- << Первая
- « Предыдущая
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- 101
- 102
- 103
- 104
- 105
- 106
- 107
- 108
- 109
- 110
- 111
- 112
- 113
- Следующая »
- Последняя >>
– Батюшка, ну что он ко мне пристал? Покою не дает Попрошайка.
– Что? Батюшку пришлось вспомнить? – издевался Боцзюэ.
Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на лютне и запела парные строфы:
– Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет – затрепещет.
Гуйцзе:
– Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается, постилает постель у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с ним грех. Пришел народ, глядят: подстилка мокрая, хоть выжимай. «Это отчего?» – спрашивают. Он не растерялся. «Всю ночь,– говорит,– проплакал. Слезы желудком и вышли». Так вот и ты. Перед ним ломалась, а теперь втихомолку слезы проливаешь.
Гуйцзе:
– А ты знаешь? Ты видал? Эх, ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться на этом месте.
– Что ж ты не винишь судьбу? Скажи откровенно: много у него серебра выманила, а? Да, а теперь скрываться приходится, заработки упускать. «В горе безмерном!» Ты уж духов небесных обманывай. Они ведь все равно ничего не соображают.
Гуйцзе:
– Я же говорю, поймала, да из рук и выпустила.
Гуйцзе:
– Глупышка! В наше время юнца желторотого не проведешь, а ты захотела посетителя своего надуть. Была, говоришь, ему верна? Постой! Послушай, что в «Южной ветке» говорится. Как о твоих похождениях идет речь:
– Чтоб тебе, сукин сын, подавиться! – засмеялся Симэнь. – Поедом ест. Этак и человека погубить можно. – Он обернулся к Гуйцзе: – А ты пой, не обращай на него внимания.
– Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, – заговорил Се Сида. – Зачем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык!
Гуйцзе немного погодя опять взяла лютню и запела на мотив «Бамбуковой рощи»:
– Пой, Гуйцзе, – сказал Сида. – Не гляди на него.
Гуйцзе продолжала:
– Если б ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случилось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.
– Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза?! – спросила Гуйцзе.
– Да, как же мне не знать! – отвечал Боцзюэ. – В «Звездах радости» бывать приходилось.
Все вместе с Симэнем рассмеялись.
Гуйцзе:
– Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Таких, как ты, тоска не иссушит!
Гуйцзе:
– Да, насчет будущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может, и полководцем станет.
Гуйцзе запела на мотив «Янтарной кошечки»:
– Обожди денек, другой. Небось не опоздаешь. Вот в столице уладят, и вернешься к себе в кромешный ад.
Гуйцзе:
– А я закусочками ее попотчую,– подхватил Боцзюэ.– Не в моем это, правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.
– Убирайся, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе. – Не нуждаюсь я в твоем внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.
Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.
– Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, – сказал он Боцзюэ.
Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.
– Брат! – крикнул Боцзюэ. – Принеси ароматного чайку. А то после чесноку изо рта больно несет.
– Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! – воскликнул Симэнь.
– Меня, брат, не обманешь! – не унимался Боцзюэ. – Тебе ж экзаменатор Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо так, брат.
Симэнь засмеялся и пошел в дальние покои. За ним последовала и Гуйцзе. Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает цветок, и исчезла.
Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвращался.
– Что там батюшка в дальних покоях делает? – спрашивали они Хуатуна.
– Сейчас придет, – отвечал слуга.
– Придет? А где он все-таки? – не унимался Боцзюэ и обратился к Сида.– Ты здесь побудь, а я пойду поищу.
Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь зашел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз заметил Гуйцзе и повел ее прямо в грот Весны. Они закрыли дверь и, усевшись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспехи.
– Это отчего? – спросила она, устрашенная.
Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи, чем наслаждаются десятки тысяч, – ее маленькие, как раз в полшпильки, в три вершка золотые лотосы-ножки, остроносые, как шило или нежные ростки лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирюзе. – Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой подошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с золотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.
Тем временем Ин Боцзюэ обыскал все беседки и павильоны, но Симэня нигде не было видно. Миновав небольшой грот в бирюзовой горе, он вошел в аллею вьющихся роз, а когда обогнул виноградную беседку, очутился в густых зарослях бамбука, укрывавших грот Весны. Откуда-то доносились едва уловимый смех и шепот. Боцзюэ подкрался ближе, отдернул занавес, скрывавший дверь в грот, и стал прислушиваться.
Из грота слышался дрожащий голос Гуйцзе, во всем потрафлявшей Симэню.
– Дорогой мой! – шептала она. – Кончай быстрей, а то еще увидят.
Тут Боцзюэ с оглушительным криком распахнул дверь и предстал перед любовниками.
– А!.. – кричал он. – Воды скорее! Сцепились, водой не разольешь!
– У, ворвался, как разбойник! – заругалась Гуйцзе. – До чего же напугал!
– Быстрее, говоришь, кончай, да? – начал Боцзюэ. – Легко сказать, да нелегко сделать. Боишься, значит, как бы не увидали? А я вот и увидал. Ладно, кончайте. Я подожду. Я с тобой потом займусь.
– Убирайся сейчас же, сукин сын! – крикнул Симэнь. – Брось дурачиться! Еще слуги увидят.
– Уйду, если потаскушка попросит, как полагается, – заявил Боцзюэ. – А то так заору, что и хозяйки знать будут. Они ж тебя как дочь приняли, приют дали, а ты с хозяином путаешься. Тебе это так не пройдет!
– Ступай, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе.
– Уйду. Поцелую тебя и уйду.
Он привлек к себе певицу, поцеловал и вышел.
– Вот сукин сын! – крикнул ему вслед Симэнь. – И дверь не закрыл.
Боцзюэ вернулся.
– Делай свое дело, сын мой! – приговаривал он, закрывая дверь. – На меня внимания не обращай.
Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.
– Ты ж мне ароматного чаю обещал, – сказал он.
– Вот сучье отродье! – не выдержал Симэнь. – Да погоди же! Выйду и дам. Отстань!
Боцзюэ расхохотался и ушел.
– Вот противный! Какой нахал! – возмущалась Гуйцзе.
Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.
Тому свидетельством стихи:
– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.
– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. – Чтоб тебе подавиться!
Симэнь дал ему щепотку чаю.
– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у потаскушки Ли еще выпрошу.
Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.
– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?
– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.
– А потаскуха Ци Сян появилась? – спросил Боцзюэ.
– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!
– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!
– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.
– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.
– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.
– Одно другому не мешает. Поздравить лишний раз не помешает, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.
Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.
– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.
Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:
– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.
– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?
– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.
В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.
– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.
Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.
– Спой «Перила, заросшие пыльником», – заказал Боцзюэ.
Ли Мин настроил струны и запел:
– Ты завтра занят, брат? – спросил Боцзюэ.
– Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, – отвечал Симэнь. – Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.
– Тогда Ли Третий и Хуан Четвертый пусть послезавтра придут, – заметил Боцзюэ.
Симэнь кивнул головой в знак согласия.
– Только пусть после обеда приходят, – добавил он.
Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.
Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.
Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.
– Сестрица! – обратилась Цзиньлянь к Юэнян. – Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.
Сначала Юэнян, Юйлоу, Цзяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой галерее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку Спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем Любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.
Когда они вышли из терема, в беседке Спящих облаков Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.
– Что ж мы зятюшку-то не позвали? – вдруг вспомнила она.
– Его батюшка за город отправил, – пояснила падчерица. – К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.
Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.
– Я от Сюя серебро привез, – докладывал он хозяйке. – Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.
Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли полюбоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.
– Вы ловить не умеете, матушка, – вдруг сказал он. – Давайте я вам поймаю. У бабочек ведь тот же нрав, что и у вас. Тоже мечутся вверх-вниз, покоя не знают.
Цзиньлянь обернулась и косо поглядела на Цзинцзи.
– Ах ты, разбойник! – в шутку заругалась она. – Что тебе, жить надоело? Кто тебя просит учить? А кто увидит, что тогда будешь делать? Знаю, тебе сейчас и смерть нипочем. Напился, вот и храбришься. Ну, платки купил?
Цзинцзи засмеялся.
– Вот тут твои платки, матушка, – говорил он, шаря в рукаве. – Как благодарить меня будешь, а?
Он прильнул лицом к Цзиньлянь, но она его отпихнула. Тут из сосновой аллеи показалась Пинъэр с Гуаньгэ на руках. За ней следовала кормилица Жуи. Пинъэр заметила Цзиньлянь, когда та взмахнула белым веером. Она и не подозревала, что рядом с ней был и Цзинцзи.
– А, тут мама бабочек ловит, – говорила Пинъэр. – Поймай для Гуаньгэ, а!
Цзинцзи, опустив глаза, бросился за горку.
– Тебе зятюшка отдал платки? – нарочно спросила Цзиньлянь, думая, что Пинъэр заметила и его.
– Нет еще, – отвечала Пинъэр.
– Он их с собой принес, – говорила Цзиньлянь. – Только при жене давать не хотел. Мне незаметно сунул.
Они сели на террасу среди цветов и разделили меж собою обновки. Гуаньгэ лакомился сливой. На нем красовался белый с бахромою платок.
– Это твой? – спросила Цзиньлянь.
– Да, ему матушка Старшая повязала, – пояснила Пинъэр. – Чтобы он соком не закапался.
От солнца их укрывали банановые листья.
– Как тут прохладно! – заметила Пинъэр. – Давай посидим, а? – Она позвала Жуи: – Ступай, скажи Инчунь, пусть принесет детскую подушку с тюфячком да нам домино незаметно захватит. Мы тут с матушкой поиграем, ты дома оставайся.
Жуи ушла. Немного погодя Инчунь принесла все, что просили. Пинъэр уложила Гуаньгэ на тюфячок с подушкой, а сама пристроилась с Цзиньлянь рядом и стала играть в домино. Инчунь пошла заваривать чай.
Тут из терема Спящих облаков вышла Юйлоу и поманила Пинъэр рукой.
– Тебя матушка Старшая зовет, – крикнула Юйлоу.
– Я сейчас приду, – сказала Пинъэр и попросила Цзиньлянь поглядеть за ребенком.
Но Цзиньлянь было не до Гуаньгэ. Цзинцзи скрылся в гроте, и она бросилась туда же.
– Выходи! – крикнула она. – Все ушли.
– Иди сюда! – позвал ее Цзинцзи. – Полюбуйся, какой тут огромный гриб вырос.
Обманутая Цзиньлянь вошла в грот. Цзинцзи встал перед ней на колени и умолял позволить насладиться ее прелестями. Они слились в поцелуе, и само Небо, казалось, покровительствовало им.
Пинъэр поднялась в терем.
– Сестрица Мэн проиграла Гуйцзе, – обратилась к ней Юэнян. – А ну-ка, ты попробуй метни стрелу в вазу.
– У меня ребенок без присмотра остался, – заметила Пинъэр.
– Ничего страшного не случится! – заверяла ее Юйлоу. – Сестрица Пань поглядит.
– Сестрица Мэн, ступай, пригляди пока за ребенком, – посоветовала Юэнян.
– Принеси его сюда, будь добра, если не трудно, – попросила ее Пинъэр и обернулась к Сяоюй: – А ты забери тюфячок с подушкой.
Сяоюй с Юйлоу пошли под тенистый банан. Гуаньгэ корчился на тюфячке и сильно плакал. Цзиньлянь рядом не было. Невдалеке стоял огромный черный кот. Заметив приближающихся, он бросился прочь.
– А где же сестрица Пань? – удивилась Юйлоу. – Ой-ой-ой! Бросила ребенка, а его кот напугал.
Из грота выбежала Цзиньлянь.
– Как бросила?! – говорила она. – Я все время тут была. Только руки обмыть ходила. Какой еще кот напугал? Что вы глаза-то вытаращили?
Юйлоу взяла Гуаньгэ на руки и успокаивала, как могла. Они понесли его в терем Спящих облаков. Сяоюй шла сзади с тюфячком и подушкой. Опасаясь разговоров, Цзиньлянь тоже последовала в терем.
– Что случилось? – спросила Юэнян. – Почему ребенок так плачет?
– Его большой черный кот напугал, – объясняла Юйлоу. – Подхожу я, гляжу: сидит прямо рядом с Гуаньгэ.
– Так я и знала! – воскликнула хозяйка.
– За ребенком ведь сестрица Пань присматривала, – вставила Пинъэр.
– Сестрица в грот помыть руки отошла, – пояснила Юйлоу.
– Чего ты болтаешь, Юйлоу! – выступив вперед, заговорила Цзиньлянь.– Причем тут кот? Проголодался ребенок, вот и плачет. Нечего на других сваливать.
Инчунь внесла чай, и Пинъэр послала ее за кормилицей Жуи.
– Ребенка покормить надо, – сказала она.
Цзинцзи, убедившись, что никого нет, вынырнул из грота и, осторожно пробираясь вдоль сосновой аллеи, обогнул крытую галерею и поспешно вышел из сада через калитку.
Да,
– Унеси его домой, – посоветовала Юэнян. – Уложи и пусть поспит как следует.
Пир на том и кончился. Все разошлись.
Цзинцзи так и не пришлось разделить утехи с Цзиньлянь. Они пощебетали, как иволги. Мотылек едва лишь коснулся цветка. Удрученный неудачей, Цзинцзи направился к себе во флигель.
Да,
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Так вот, посуетилась У Юэнян с Ли Цзяоэр, Гуйцзе, Мэн Юйлоу, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, Пань Цзиньлянь и падчерицей и, как разбитая, легла у себя в спальне. Она проснулась, когда уже начали отбивать ночные стражи, и решила послать Сяоюй к Ли Пинъэр.
– Иди узнай, успокоился ли Гуаньгэ, – наказывала она. – Пусть кормилица как следует за ним смотрит и уложит спать. Надо, чтобы ребенок успокоился и не плакал. Скажи кормилице, пусть на кровати и поужинает. А то опять оставит его одного.
– От моего имени поблагодари матушку, – говорила горничной Пинъэр. – Скажи, только успокоился. То плакал, а то дрожал. Вот только что у кормилицы на руках уснул. А лобик горячий. Жуи и пошевельнуться боится. Потом я у нее возьму, дам ей поужинать и во двор сходить.
Сяоюй доложила хозяйке.
– Сами они плохо смотрят, – отозвалась Юэнян. – Как это так! Уйти, а ребенка под деревом оставить. Сперва дали напугать, а теперь спохватились. Доведут они ребенка!
Юэнян умылась и легла спать, а наутро первым делом послала опять Сяоюй справиться о Гуаньгэ.
– Спроси, спал ли он ночью. Скажи, матушка, мол, позавтракает и сама придет.
– Воду скорее неси! – торопила Пинъэр горничную Инчунь. – Мне умыться надо, а то сейчас матушка Старшая придет.
Инчунь бросилась за водой, а Пинъэр тем временем кое-как причесалась и продолжала торопить горничную.
– Чай поставила? – спрашивала Пинъэр. – Зажги в комнате «аромат успокоения».
– Матушка Старшая прибыли, – неожиданно доложила Сяоюй.
Пинъэр стремглав бросилась ей навстречу.
Юэнян направилась прямо к постели кормилицы.
– Пугливый ты мой крикунчик! – гладя по головке ребенка, приговаривала Юэнян. – Ты уж маму-то свою родную не пугай!
Гуаньгэ вдруг опять залился навзрыд. Юэнян поиграла с ним, и он успокоился.
– Ведь у меня своих детей нет, – обратилась Юэнян к кормилице Жуи. – Он – все наше потомство. Смотри, береги его! Как зеницу ока береги!
– Как же не смотреть, матушка! – воскликнула Жуи. – Смотрю в оба.
– Прошу вас, матушка! – пригласила хозяйку Пинъэр. – Присаживайтесь, выпейте чайку!
Юэнян села.
– Сестрица! – обратилась она к Пинъэр. – Погляди, у тебя и прическа сбилась.
– Это все он, горе мое! – поясняла Пинъэр. – Причесаться как следует не даст. Вот и ходишь людям насмех. А с вашим приходом, матушка, я и совсем забегалась. Пучок кое-как заколола. Уж не осудите, прошу вас.
– Что? Батюшку пришлось вспомнить? – издевался Боцзюэ.
Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на лютне и запела парные строфы:
Боцзюэ:
Зардеет весна,
Зардеет весна,
И сердце мое затрепещет…
– Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет – затрепещет.
Гуйцзе:
Боцзюэ:
Останусь одна,
Останусь одна –
И жемчуг на веках заблещет.
– Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается, постилает постель у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с ним грех. Пришел народ, глядят: подстилка мокрая, хоть выжимай. «Это отчего?» – спрашивают. Он не растерялся. «Всю ночь,– говорит,– проплакал. Слезы желудком и вышли». Так вот и ты. Перед ним ломалась, а теперь втихомолку слезы проливаешь.
Гуйцзе:
– А ты знаешь? Ты видал? Эх, ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться на этом месте.
Боцзюэ:
Его не виню,
Его не виню,
Не сетую в горе безмерном…
– Что ж ты не винишь судьбу? Скажи откровенно: много у него серебра выманила, а? Да, а теперь скрываться приходится, заработки упускать. «В горе безмерном!» Ты уж духов небесных обманывай. Они ведь все равно ничего не соображают.
Гуйцзе:
Боцзюэ:
В слезах утоплю,…
– Я же говорю, поймала, да из рук и выпустила.
Гуйцзе:
Боцзюэ:
В слезах утоплю
Я память о друге неверном.
– Глупышка! В наше время юнца желторотого не проведешь, а ты захотела посетителя своего надуть. Была, говоришь, ему верна? Постой! Послушай, что в «Южной ветке» говорится. Как о твоих похождениях идет речь:
Гуйцзе расплакалась. Симэнь ударил Боцзюэ веером по голове.
В наш век кто честен, кто фальшив
В хитросплетениях не видно,
Всяк внешне предан и правдив,
А сердце — сущая ехидна.
В любовь – как в омут с головой!
Сочтет доходы мамка-сводня…
Красотка славилась весной,
Но где краса ее сегодня?
Жизнь вьючного осла иль клячи
Уютней, право, и богаче.
– Чтоб тебе, сукин сын, подавиться! – засмеялся Симэнь. – Поедом ест. Этак и человека погубить можно. – Он обернулся к Гуйцзе: – А ты пой, не обращай на него внимания.
– Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, – заговорил Се Сида. – Зачем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык!
Гуйцзе немного погодя опять взяла лютню и запела на мотив «Бамбуковой рощи»:
Ин Боцзюэ хотел что-то вставить, но Се Сида вовремя закрыл ему рот.
Глаза горели, говорил – влюблен,
– Пой, Гуйцзе, – сказал Сида. – Не гляди на него.
Гуйцзе продолжала:
Только Сида отнял руку, Боцзюэ опять стал перебивать:
Но жил в душе его порок.
Мне говорили, честен он…
Но ложью он меня увлек,
– Если б ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случилось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.
– Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза?! – спросила Гуйцзе.
– Да, как же мне не знать! – отвечал Боцзюэ. – В «Звездах радости» бывать приходилось.
Все вместе с Симэнем рассмеялись.
Гуйцзе:
Боцзюэ:
Чирикали мы парой пташек,
Но обманул меня, подлец.
Небесным воспареньям нашим
Пришел безрадостный конец…
– Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Таких, как ты, тоска не иссушит!
Гуйцзе:
Боцзюэ:
Прошедшее – притворства полотно,
А как о будущем ты врал цветно!
– Да, насчет будущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может, и полководцем станет.
Гуйцзе запела на мотив «Янтарной кошечки»:
Боцзюэ:
Чем дальше от тебя, тем холодней,
Желанье встречи все сильней.
Одной томиться сколько дней?
– Обожди денек, другой. Небось не опоздаешь. Вот в столице уладят, и вернешься к себе в кромешный ад.
Гуйцзе:
– Чудесно! – воскликнул Се Сида и позвал Хуатуна. – Возьми лютню, а я поднесу чарочку Гуйцзе.
Не будет свиданья на Уской горе,
Растаяло облаком алым.
Оставив подругу свою на заре,
Умчался мой феникс бывалый.
Заключительная ария:
Любовь и ласки – все забыто,
И притупилась боль страданья,
Но сердце навсегда разбито,
Остались лишь воспоминанья.
– А я закусочками ее попотчую,– подхватил Боцзюэ.– Не в моем это, правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.
– Убирайся, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе. – Не нуждаюсь я в твоем внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.
Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.
– Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, – сказал он Боцзюэ.
Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.
– Брат! – крикнул Боцзюэ. – Принеси ароматного чайку. А то после чесноку изо рта больно несет.
– Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! – воскликнул Симэнь.
– Меня, брат, не обманешь! – не унимался Боцзюэ. – Тебе ж экзаменатор Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо так, брат.
Симэнь засмеялся и пошел в дальние покои. За ним последовала и Гуйцзе. Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает цветок, и исчезла.
Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвращался.
– Что там батюшка в дальних покоях делает? – спрашивали они Хуатуна.
– Сейчас придет, – отвечал слуга.
– Придет? А где он все-таки? – не унимался Боцзюэ и обратился к Сида.– Ты здесь побудь, а я пойду поищу.
Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь зашел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз заметил Гуйцзе и повел ее прямо в грот Весны. Они закрыли дверь и, усевшись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспехи.
– Это отчего? – спросила она, устрашенная.
Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи, чем наслаждаются десятки тысяч, – ее маленькие, как раз в полшпильки, в три вершка золотые лотосы-ножки, остроносые, как шило или нежные ростки лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирюзе. – Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой подошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с золотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.
Тем временем Ин Боцзюэ обыскал все беседки и павильоны, но Симэня нигде не было видно. Миновав небольшой грот в бирюзовой горе, он вошел в аллею вьющихся роз, а когда обогнул виноградную беседку, очутился в густых зарослях бамбука, укрывавших грот Весны. Откуда-то доносились едва уловимый смех и шепот. Боцзюэ подкрался ближе, отдернул занавес, скрывавший дверь в грот, и стал прислушиваться.
Из грота слышался дрожащий голос Гуйцзе, во всем потрафлявшей Симэню.
– Дорогой мой! – шептала она. – Кончай быстрей, а то еще увидят.
Тут Боцзюэ с оглушительным криком распахнул дверь и предстал перед любовниками.
– А!.. – кричал он. – Воды скорее! Сцепились, водой не разольешь!
– У, ворвался, как разбойник! – заругалась Гуйцзе. – До чего же напугал!
– Быстрее, говоришь, кончай, да? – начал Боцзюэ. – Легко сказать, да нелегко сделать. Боишься, значит, как бы не увидали? А я вот и увидал. Ладно, кончайте. Я подожду. Я с тобой потом займусь.
– Убирайся сейчас же, сукин сын! – крикнул Симэнь. – Брось дурачиться! Еще слуги увидят.
– Уйду, если потаскушка попросит, как полагается, – заявил Боцзюэ. – А то так заору, что и хозяйки знать будут. Они ж тебя как дочь приняли, приют дали, а ты с хозяином путаешься. Тебе это так не пройдет!
– Ступай, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе.
– Уйду. Поцелую тебя и уйду.
Он привлек к себе певицу, поцеловал и вышел.
– Вот сукин сын! – крикнул ему вслед Симэнь. – И дверь не закрыл.
Боцзюэ вернулся.
– Делай свое дело, сын мой! – приговаривал он, закрывая дверь. – На меня внимания не обращай.
Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.
– Ты ж мне ароматного чаю обещал, – сказал он.
– Вот сучье отродье! – не выдержал Симэнь. – Да погоди же! Выйду и дам. Отстань!
Боцзюэ расхохотался и ушел.
– Вот противный! Какой нахал! – возмущалась Гуйцзе.
Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.
Тому свидетельством стихи:
Вскоре они поправили одежду и вышли из грота. Гуйцзе залезла к Симэню в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в рукав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе. Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась поправлять волосы, после чего пошла в дальние покои. Симэнь направился к Пинъэр мыть руки.
Как иволги припрятались за яблочки,
Как у бамбука веселятся ласточки,-
Художник-мастер все сумел нарисовать;
Лишь девичью красу не в силах воссоздать.
– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.
– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. – Чтоб тебе подавиться!
Симэнь дал ему щепотку чаю.
– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у потаскушки Ли еще выпрошу.
Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.
– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?
– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.
– А потаскуха Ци Сян появилась? – спросил Боцзюэ.
– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!
– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!
– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.
– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.
– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.
– Одно другому не мешает. Поздравить лишний раз не помешает, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.
Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.
– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.
Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:
– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.
– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?
– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.
В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.
– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.
Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.
– Спой «Перила, заросшие пыльником», – заказал Боцзюэ.
Ли Мин настроил струны и запел:
На мотив «Коробейника»:
Весною свежи травы у реки,
Но умерла душа моя наверно,
Лишь пальцы пляшут по перилам нервно,
Молчат цветы, безмолвны мотыльки.
Терзает грудь огонь былой тоски,
И дух весенний больно чувства ранит,
А ивы пух кружится утром ранним,
И опадают сливы лепестки,
В прощальной неге льнут к ним мотыльки.
Все как и прежде в побнебесье вечном:
Ликует жизнь в кружении беспечном,
Лишь мы с тобой отныне далеки.
В начале весны мы расстались,
И яблони лишь зацвели,
Бутоны едва раскрывались,
Едва пробуждались шмели.
Нежданно в начале недели
Горяч стал полуденный сад.
Вот лотосы пылко зардели,
Гранаты струят аромат.
Но ветер влетел, безобразник,
С платанов одежды сорвал,
Все астры созвал он на праздник,
Багряно-златой карнавал.
В дворцах – благовонные свечи,
В садах – слива в зимнем цвету,
Искрятся снежинки под вечер…
Так годы скользят в пустоту.
Зимою сменяется лето,
Досадой – сердечная боль.
Один-одинешенек где-то
Томится возлюбленный мой.
Поначалу – радость встречи;
Вздохи тяжкие – потом.
Все любовники беспечны
На рассвете молодом.
Весны в поцелуях спешных
Растранжирим в пух и прах.
Только в сумерках кромешных –
Сожаленье, стыд и страх.
Долгой ночкою постылой
В одиночку пьем вино.
Лишь во сне теперь, мой милый,
Нам свиданье суждено.
Заключительная ария на мотив « Миром и покоем упоен»:
Скорей бы свадьбы день настал,
Сбылось бы все, о чем мечтал,
Ведь мне завещано судьбой
Дожить до старости с тобой.
В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, поели и стали собираться.
Мне клялся юноша беспечно:
«В любви сольемся мы навечно,
Устроим счастья пышный пир,
Ты – мой единственный кумир!
Под пологом любви сердца
Пусть бьются рядом без конца!»
Я, легковерная, отныне
Страдаю горько – сердце стынет.
– Ты завтра занят, брат? – спросил Боцзюэ.
– Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, – отвечал Симэнь. – Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.
– Тогда Ли Третий и Хуан Четвертый пусть послезавтра придут, – заметил Боцзюэ.
Симэнь кивнул головой в знак согласия.
– Только пусть после обеда приходят, – добавил он.
Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.
Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.
Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.
– Сестрица! – обратилась Цзиньлянь к Юэнян. – Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.
Сначала Юэнян, Юйлоу, Цзяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой галерее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку Спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем Любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.
Когда они вышли из терема, в беседке Спящих облаков Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.
– Что ж мы зятюшку-то не позвали? – вдруг вспомнила она.
– Его батюшка за город отправил, – пояснила падчерица. – К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.
Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.
– Я от Сюя серебро привез, – докладывал он хозяйке. – Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.
Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли полюбоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.
– Вы ловить не умеете, матушка, – вдруг сказал он. – Давайте я вам поймаю. У бабочек ведь тот же нрав, что и у вас. Тоже мечутся вверх-вниз, покоя не знают.
Цзиньлянь обернулась и косо поглядела на Цзинцзи.
– Ах ты, разбойник! – в шутку заругалась она. – Что тебе, жить надоело? Кто тебя просит учить? А кто увидит, что тогда будешь делать? Знаю, тебе сейчас и смерть нипочем. Напился, вот и храбришься. Ну, платки купил?
Цзинцзи засмеялся.
– Вот тут твои платки, матушка, – говорил он, шаря в рукаве. – Как благодарить меня будешь, а?
Он прильнул лицом к Цзиньлянь, но она его отпихнула. Тут из сосновой аллеи показалась Пинъэр с Гуаньгэ на руках. За ней следовала кормилица Жуи. Пинъэр заметила Цзиньлянь, когда та взмахнула белым веером. Она и не подозревала, что рядом с ней был и Цзинцзи.
– А, тут мама бабочек ловит, – говорила Пинъэр. – Поймай для Гуаньгэ, а!
Цзинцзи, опустив глаза, бросился за горку.
– Тебе зятюшка отдал платки? – нарочно спросила Цзиньлянь, думая, что Пинъэр заметила и его.
– Нет еще, – отвечала Пинъэр.
– Он их с собой принес, – говорила Цзиньлянь. – Только при жене давать не хотел. Мне незаметно сунул.
Они сели на террасу среди цветов и разделили меж собою обновки. Гуаньгэ лакомился сливой. На нем красовался белый с бахромою платок.
– Это твой? – спросила Цзиньлянь.
– Да, ему матушка Старшая повязала, – пояснила Пинъэр. – Чтобы он соком не закапался.
От солнца их укрывали банановые листья.
– Как тут прохладно! – заметила Пинъэр. – Давай посидим, а? – Она позвала Жуи: – Ступай, скажи Инчунь, пусть принесет детскую подушку с тюфячком да нам домино незаметно захватит. Мы тут с матушкой поиграем, ты дома оставайся.
Жуи ушла. Немного погодя Инчунь принесла все, что просили. Пинъэр уложила Гуаньгэ на тюфячок с подушкой, а сама пристроилась с Цзиньлянь рядом и стала играть в домино. Инчунь пошла заваривать чай.
Тут из терема Спящих облаков вышла Юйлоу и поманила Пинъэр рукой.
– Тебя матушка Старшая зовет, – крикнула Юйлоу.
– Я сейчас приду, – сказала Пинъэр и попросила Цзиньлянь поглядеть за ребенком.
Но Цзиньлянь было не до Гуаньгэ. Цзинцзи скрылся в гроте, и она бросилась туда же.
– Выходи! – крикнула она. – Все ушли.
– Иди сюда! – позвал ее Цзинцзи. – Полюбуйся, какой тут огромный гриб вырос.
Обманутая Цзиньлянь вошла в грот. Цзинцзи встал перед ней на колени и умолял позволить насладиться ее прелестями. Они слились в поцелуе, и само Небо, казалось, покровительствовало им.
Пинъэр поднялась в терем.
– Сестрица Мэн проиграла Гуйцзе, – обратилась к ней Юэнян. – А ну-ка, ты попробуй метни стрелу в вазу.
– У меня ребенок без присмотра остался, – заметила Пинъэр.
– Ничего страшного не случится! – заверяла ее Юйлоу. – Сестрица Пань поглядит.
– Сестрица Мэн, ступай, пригляди пока за ребенком, – посоветовала Юэнян.
– Принеси его сюда, будь добра, если не трудно, – попросила ее Пинъэр и обернулась к Сяоюй: – А ты забери тюфячок с подушкой.
Сяоюй с Юйлоу пошли под тенистый банан. Гуаньгэ корчился на тюфячке и сильно плакал. Цзиньлянь рядом не было. Невдалеке стоял огромный черный кот. Заметив приближающихся, он бросился прочь.
– А где же сестрица Пань? – удивилась Юйлоу. – Ой-ой-ой! Бросила ребенка, а его кот напугал.
Из грота выбежала Цзиньлянь.
– Как бросила?! – говорила она. – Я все время тут была. Только руки обмыть ходила. Какой еще кот напугал? Что вы глаза-то вытаращили?
Юйлоу взяла Гуаньгэ на руки и успокаивала, как могла. Они понесли его в терем Спящих облаков. Сяоюй шла сзади с тюфячком и подушкой. Опасаясь разговоров, Цзиньлянь тоже последовала в терем.
– Что случилось? – спросила Юэнян. – Почему ребенок так плачет?
– Его большой черный кот напугал, – объясняла Юйлоу. – Подхожу я, гляжу: сидит прямо рядом с Гуаньгэ.
– Так я и знала! – воскликнула хозяйка.
– За ребенком ведь сестрица Пань присматривала, – вставила Пинъэр.
– Сестрица в грот помыть руки отошла, – пояснила Юйлоу.
– Чего ты болтаешь, Юйлоу! – выступив вперед, заговорила Цзиньлянь.– Причем тут кот? Проголодался ребенок, вот и плачет. Нечего на других сваливать.
Инчунь внесла чай, и Пинъэр послала ее за кормилицей Жуи.
– Ребенка покормить надо, – сказала она.
Цзинцзи, убедившись, что никого нет, вынырнул из грота и, осторожно пробираясь вдоль сосновой аллеи, обогнул крытую галерею и поспешно вышел из сада через калитку.
Да,
Ребенок плакал и не брал грудь.
Меж жизнью и смертью запутав следы,
Он все-таки вышел сухим из воды.
– Унеси его домой, – посоветовала Юэнян. – Уложи и пусть поспит как следует.
Пир на том и кончился. Все разошлись.
Цзинцзи так и не пришлось разделить утехи с Цзиньлянь. Они пощебетали, как иволги. Мотылек едва лишь коснулся цветка. Удрученный неудачей, Цзинцзи направился к себе во флигель.
Да,
Тому свидетельством романс на мотив «Срываю ветку корицы»:
Хоть ночь сплела любви покров,
Закрылись чашечки цветков.
Хоть страсть обещана тебе,
Но ласточка, увы, в гнезде.
Хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Пышных волос ароматы,
Нежный, чувствительный взгляд,
Сочные губы, помады
Ярче любой во сто крат.
Вроде любила меня ты,
Только не видно любви.
Встречи желала когда-то,
Но без тебя мчатся дни.
Вроде мене отвергала,
Но не отвергла совсем,-
Так без конца, без начала
Кружим в шальном колесе.
Плачешь одна ты под вечер,
Я же страдаю при встрече.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
У ЮЭНЯН УДОСТАИВАЕТСЯ РАДОСТИ ОБРЕТЕНИЯ ПОТОМСТВА.
ЛИ ПИНЪЭР ДАЕТ ОБЕТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ДЛЯ СПАСЕНЬЕ СЫНА.
Кто сыновей взрастил – доволен тот,
А у бездетных прахом все пойдет.
Есть ладный конь, так уж за ним смотри.
Ждешь толку от детей – добро твори.
Молись, чтобы бесплодье отвести,
Лечись, чтобы во чреве понести.
Отец и мать потомство сотворят,
А счастье – Небеса определят.
Так вот, посуетилась У Юэнян с Ли Цзяоэр, Гуйцзе, Мэн Юйлоу, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, Пань Цзиньлянь и падчерицей и, как разбитая, легла у себя в спальне. Она проснулась, когда уже начали отбивать ночные стражи, и решила послать Сяоюй к Ли Пинъэр.
– Иди узнай, успокоился ли Гуаньгэ, – наказывала она. – Пусть кормилица как следует за ним смотрит и уложит спать. Надо, чтобы ребенок успокоился и не плакал. Скажи кормилице, пусть на кровати и поужинает. А то опять оставит его одного.
– От моего имени поблагодари матушку, – говорила горничной Пинъэр. – Скажи, только успокоился. То плакал, а то дрожал. Вот только что у кормилицы на руках уснул. А лобик горячий. Жуи и пошевельнуться боится. Потом я у нее возьму, дам ей поужинать и во двор сходить.
Сяоюй доложила хозяйке.
– Сами они плохо смотрят, – отозвалась Юэнян. – Как это так! Уйти, а ребенка под деревом оставить. Сперва дали напугать, а теперь спохватились. Доведут они ребенка!
Юэнян умылась и легла спать, а наутро первым делом послала опять Сяоюй справиться о Гуаньгэ.
– Спроси, спал ли он ночью. Скажи, матушка, мол, позавтракает и сама придет.
– Воду скорее неси! – торопила Пинъэр горничную Инчунь. – Мне умыться надо, а то сейчас матушка Старшая придет.
Инчунь бросилась за водой, а Пинъэр тем временем кое-как причесалась и продолжала торопить горничную.
– Чай поставила? – спрашивала Пинъэр. – Зажги в комнате «аромат успокоения».
– Матушка Старшая прибыли, – неожиданно доложила Сяоюй.
Пинъэр стремглав бросилась ей навстречу.
Юэнян направилась прямо к постели кормилицы.
– Пугливый ты мой крикунчик! – гладя по головке ребенка, приговаривала Юэнян. – Ты уж маму-то свою родную не пугай!
Гуаньгэ вдруг опять залился навзрыд. Юэнян поиграла с ним, и он успокоился.
– Ведь у меня своих детей нет, – обратилась Юэнян к кормилице Жуи. – Он – все наше потомство. Смотри, береги его! Как зеницу ока береги!
– Как же не смотреть, матушка! – воскликнула Жуи. – Смотрю в оба.
– Прошу вас, матушка! – пригласила хозяйку Пинъэр. – Присаживайтесь, выпейте чайку!
Юэнян села.
– Сестрица! – обратилась она к Пинъэр. – Погляди, у тебя и прическа сбилась.
– Это все он, горе мое! – поясняла Пинъэр. – Причесаться как следует не даст. Вот и ходишь людям насмех. А с вашим приходом, матушка, я и совсем забегалась. Пучок кое-как заколола. Уж не осудите, прошу вас.