Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   Выслушала рассказ монахини Юэнян и сильнее укрепилась в ней вера в Будду.
   Тому свидетельством стихи:

 
Молитвой смерти избежать хотят невежды,
Но грешен ум, болтлив язык и нет надежды,
Монахи любят серебро и сытный ужин,
Чтоб толстосумов растрясти, им Будда нужен.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ПИНЪЭР, РОДИВ СЫНА,ОБРЕЛА БЛАГОСКЛОННОСТЬ.

 

ЦЗИНЬЛЯНЬ, ОДЕВШИСЬ СЛУЖАНКОЙ, ДОМОГАЕТСЯЛ ЛЮБВИ.

 

   Творишь добро – от души твори.
   Свое равнодушие ты побори.
   Не станут меньше, не пропадут
   Дела благие, усердный труд.
   Сутр целые горы на свете есть,
   А много ль из них нам дано прочесть?
   Копи богатства хоть целый век –
   В беде не помогут они, человек.
   Расставишь жертвы и там, и тут –
   К ним духи даже не подойдут.
   Хоть полон дом сыновей подчас,
   А кто ж наследник твой в смертный час?..

 
   Так вот. В ту ночь Юэнян и мать Ван легли вместе.
   – Почему я не замечаю у вас, матушка, никаких признаков грядущей радости материнства? – спросила хозяйку монахиня.
   – Какое там материнство! – воскликнула Юэнян. – В восьмой луне прошлого года, когда мы купили дом напротив, я, сама не знаю зачем, пошла поглядеть. Оступилась на лестнице, и у меня был выкидыш… Шести– или семимесячный. И с тех пор никаких признаков.
   – Почти семимесячный! Ой, дорогая вы моя! – сочувственно разохалась монахиня. – Ведь уж совсем созревший младенец!
   – То-то и оно! Средь ночи выкинула. Посветили мы со служанкой в нужник, а там мальчик.
   – Какая жалость, дорогая моя матушка! – причитала Ван. – Как же это случилось? Слабый, должно быть, плод был.
   – Поднималась я по лестнице, – рассказывала Юэнян, – и как-то оступилась. Меня шатнуло назад, ноги поехали, и я б не устояла, если б не сестрица Мэн. Спасибо, поддержала, а то бы все ступеньки пересчитала.
   – Вам бы, матушка, сыном обзавестись, – посоветовала монахиня, – ваш сын стал бы дороже всех иных. Смотрите, давно ли матушка Шестая в доме, а уж сына обрела. И как она счастлива!
   – Будь на то наша воля! Каждому свой жребий.
   – Ничего подобного! – возразила монахиня. – Есть у нас наставница – мать Сюэ. Как она наговорной водой пользует! Помнится, у начальника Чэня жена уж в годах была, а одни выкидыши. Ну никак доносить не могла. И стоило ей принять воду наговорную от матери Сюэ, такого красавца родила, что весь дом ликует от радости. Только для этого потребуется одна вещь, а ее раздобыть нелегко.
   – Что же это такое? – поинтересовалась Юэнян.
   – Нужно детское место после мальчика-первенца. Его следует промыть в вине и сжечь, а пепел всыпать в наговорную воду и принять в день жэнь-цзы. Только никто не должен знать. А чтоб злые духи не повредили, принять надобно натощак с рисовым вином. Еще необходимо будет твердо помнить день, потому что ровно через месяц – ни днем раньше, ни днем позже – свершится зачатие.
   – А где ж обитает эта наставница? – спросила хозяйка.
   – Матери Сюэ уж за пятьдесят. Раньше она жила в монастыре Дицзана [1], а теперь стала наставницей обители Священного Лотоса. Это на южной окраине города. Высокой нравственной чистоты сия послушница Будды. А сколько у нее священных книг! А как она читает «Толкование по пунктам “Алмазной сутры”» или жития «Драгоценных свитков» [2]! Начнет проповедовать – ей и месяца не хватит! Только по богатым домам ходит. А придет, дней десять, а то все полмесяца не отпускают.
   – Пригласи ее ко мне, ладно? – попросила Юэнян.
   – Обязательно! Я вам, матушка, у нее наговорной воды попрошу. Только раздобудьте то, о чем говорили. Может, попытаться достать у матушки Шестой, от ее первенца, а?
   – Нет, нельзя ублажать себя за счет ближнего, – запротестовала Юэнян. – Лучше я дам тебе серебра, а ты мне не спеша разыщешь.
   – Тогда придется к повитухе идти, – отвечала монахиня. – Только у них и достанешь. А насчет воды не сомневайтесь. Никаким звездам не затмить лунного сиянья. Будет у вас наследник, только примете.
   – Но об этом чтоб ни слова, – наказала Юэнян.
   – Матушка, кормилица вы моя дорогая, да за кого ж вы меня принимаете! – заверила ее монахиня.
   После этих разговоров они погрузились в сон, и о том вечере говорить больше не будем.
 

* * *

 
   На другой день воротился из монастыря Симэнь. Юэнян только что встала, и Юйсяо помогла хозяину раздеться.
   – Что ж ты вчера не пришел? – спросила Юэнян. – Сестрица Шестая так хотела поднести тебе чарку.
   – Молебен очень долго слушали, – отвечал Симэнь. – А вечером отец настоятель, сватушка, раскошелился. Богатый пир устроил. Тут шурин У Старший пожаловал. Он-то меня и не отпустил. Пришлось пировать до самой полночи с шурином Хуа Старшим, братьями Ин Боцзюэ и Се Сида. Певцы тоже были. Я с утра домой поспешил, а они и сегодня пировать будут. Немало, должно быть, выложил родственник У на такое угощение.
   Тут Юйсяо подала чай. Симэнь в управу не пошел, а отправился в кабинет и заснул сей же час, едва успев добраться до кровати.
   Между тем встали Цзиньлянь и Пинъэр. После утреннего туалета они пошли к Юэнян пить чай. Пинъэр несла на руках Гуаньгэ.
   – Хозяин вернулся, – обратившись к Пинъэр, сказала Юэнян. – Я его угощала, а он отказался, в передние покои ушел. Завтрак готов. Ступай одень малыша монахом и покажи ему.
   – Я тоже пойду одевать Гуаньгэ, – сказала Цзиньлянь.
   Когда на Гуаньгэ снова появилась расшитая золотом даосская шапочка и ряса, перепоясанная украшенным табличками и талисманами пояском, его обули, и Цзиньлянь решила вынести его сама, но ее остановила Юэнян:
   – Пусть мама сама возьмет, а то еще запачкает тебе желтую юбку. На вышивку попадет, не отчистишь.
   Пинъэр взяла сына на руки. Цзиньлянь шла вслед за ней. Когда они приблизилась к кабинету в западном флигеле, заметивший их Шутун поспешно спрятался.
   Симэнь крепко спал, повернувшись лицом к стене.
   – Храпишь, старый побирушка! – сказала Цзиньлянь. – А тебя маленький монашек зовет. У старшей мамочки завтрак на столе. Чего ж ты притворяешься? Мама кушать зовет.
   После обильной выпивки Симэнь головы не мог поднять и громко храпел. Цзиньлянь и Пинъэр подсели к нему на кровать и положили прямо перед ним сына. Тот протянул ручонки к отцовскому лицу. Симэнь открыл глаза и увидел одетого монахом Гуаньгэ. Обрадованный отец, улыбаясь, обнял сына и начал целовать.
   – Погаными губами еще ребенка лезет целовать, – заворчала Цзиньлянь. – А ну-ка, монашек наш маленький У Инъюань, плюнь ему в лицо. Спроси, где он вчера пахал. Где он так умаялся? Ишь, дрыхнет средь бела дня. Скажи, как мама Пятая его ждала. Какой папа нехороший. Маму поздравить не захотел.
   – Молебен допоздна служили, – отвечал Симэнь. – А после благодарения духов пир начался. Всю ночь пили. Я уж сегодня пораньше приехал. Немного сосну, а там к ученому Шану на прием надо собираться.
   – Без вина ты жить не можешь, – заметила Цзиньлянь.
   – Он же мне приглашение прислал. Не пойду – обидится.
   – Только пораньше приходи. Ждать буду.
   – У матушки Старшей завтрак на столе, – торопила Пинъэр. – И кислый отвар с ростками бамбука припасен.
   – Есть мне не хочется, – сказал Симэнь. – А от кислого отвара не откажусь.
   Он встал и направился в дальние покои. Цзиньлянь же уселась на кровать и протянула ноги к печке.
   – Да, теплая тут, оказывается, постель, – засунув руку под одеяло, сказала она. – Прямо руки обжигает.
   Она заметила на столе небольшую изящно отделанную медью каменную курильницу и взяла ее в руки.
   – Сестрица, будь добра, подай с того столика коробку с благовониями, – обратилась она к Пинъэр.
   Цзиньлянь открыла коробку, бросила в курильницу плиточку, а другую для благоухания спрятала себе под юбку.
   – Пойдем, – сказала, наконец, Пинъэр, – а то еще хозяин вернется.
   – А что нам его бояться? Пусть приходит, – отозвалась Цзиньлянь.
   Они взяли Гуаньгэ и направились в дальние покои к Юэнян. После завтрака Симэнь велел слуге седлать коня. Пополудни он отбыл на пир к ученому Шану. Вскоре откланялась и матушка Пань.
   Вечером стала собираться и мать Ван. Юэнян незаметно сунула ей лян серебром и попросила не говорить старшей наставнице, а достать ей наговорную воду у матери Сюэ.
   – Я теперь приду только шестнадцатого, – говорила монахиня, принимая серебро. – Достану то, в чем ты так нуждаешься.
   – Ладно! – согласилась Юэнян. – Устроишь как полагается – еще отблагодарю.
   Монахиня Ван ушла.
   Людям солидным, дорогой читатель, никак нельзя привечать буддистских монахинь и сводней, разрешать им проникать в женские покои, потому что под видом чтения проповедей и священных историй о загробном блаженстве и преисподней они занимаются вымогательством, подстрекают к дурному и творят всяческое зло. Каждые девять из десятка становятся жертвами их ухищрений и навлекают на себя беду.
   Тому свидетельством стихи:

 
Послушниц иногда дурных
аж в проповедницы пророчат!
Те ж только женам богачей
искусно голову морочат.
Когда б и впрямь их озарил
ученьем Будда совершенный,
Весь свет излился бы на них,
и мрак царил бы во Вселенной.
 

   Вечером Цзиньлянь посидела немного в покоях Юэнян, потом удалилась к себе. Устроившись у зеркала, она сняла с себя головные украшения и завязала волосы узлом. Потом набелилась, густо подкрасила губы помадой, чтобы они ярче выделялись на белоснежном лице, прицепила подвески-фонарики и воткнула в волосы под золоченый лиловый ободок три цветка. Оделась она в ярко-красную, отделанную золотой ниткой кофту и синюю атласную юбку. Словом, вырядилась служанкой, чтобы разыграть Юэнян и остальных.
   Когда она позвала Пинъэр, та хохотала до упаду.
   – Сестрица, – немного успокоившись, проговорила, наконец, Пинъэр. – Ты как есть служанка. Постой, я только за платком схожу. Тебе только красного платка не хватает. Давай их настращаем: батюшка, мол, еще служанку купил. Они поверят, вот увидишь!
   Впереди с фонарем шла Чуньмэй. Тут им повстречался Цзинцзи.
   – Кто, думаю себе, идет? – протянул он, смеясь. – А это, оказывается, вы, матушка Пятая, шутки разыгрываете.
   – Зятюшка, поди-ка сюда, – подозвала его Пинъэр. – Ступай первым к хозяйке, посмотри, что они там делают, да скажи им: так, мол, и так.
   – Уж я-то их проведу! – отозвался Цзинцзи и направился прямо к Юэнян.
   Она с остальными женами сидела на кане и пила чай.
   – Матушка! – обратился к хозяйке Цзинцзи. – Разве вы не слыхали, батюшка тетушку Сюэ звал: за шестнадцать лянов служанку купил. Ей лет двадцать пять, поет и играет. Только что в носилках доставили.
   – В самом деле? – изумилась Юэнян. – Почему же тетушка Сюэ мне ничего не сказала?
   – Побоялась, как бы вы ее не отругали, – сказал Цзинцзи. – Носилки до ворот проводила, а сама домой. Ее служанки ввели.
   Невестка У промолчала, а золовка Ян заметила:
   – Для чего еще надо брать? Ведь их и так в доме предостаточно.
   – Дорогая вы моя! – отвечала Юэнян. – Когда денег много, и сотню служанок заведи, все мало покажется. Небось, видите, он и нас, жен, для числа собирает, чтоб как солдаты шеренгой стояли.
   – Я пойду погляжу, – сказала Юйсяо и вышла.
   Светила луна. Первой с фонарем в руках шла Чуньмэй. Потом она передала фонарь Лайаню, а сама подошла к служанке, и они вместе с Пинъэр стали шествовать в качестве ее сопровождающих.
   Завидев одетую в красное, с покрытой головой служанку, Юйлоу и Цзяоэр поспешили ей навстречу. Наконец она вошла в хозяйкины покои. Юйсяо встала рядом с Юэнян.
   – Вот госпожа, – сказала она вошедшей. – Кланяйся!
   Цзиньлянь скинула платок и, изогнув стройный стан, отвесила земной поклон, но, как ни крепилась, ей не удалось сдержаться, и она рассмеялась.
   – Вот так служанка! – воскликнула Юйлоу. – Нет, чтобы почтить госпожу – так она смеется!
   Юэнян тоже рассмеялась.
   – Ах, чтоб тебе провалиться, сестрица Пятая! – сказала она. – Нас разыгрывают, а мы и поверили.
   – Я сразу ее узнала, – сказала Юйлоу.
   – А как? – спросила золовка Ян.
   – Сестрица Шестая [3]на особый манер кланяется, – объяснила Юйлоу. – Шага на два сперва отступит.
   – Ты, дорогая, все подметишь, а мне, старухе, и невдомек, – проговорила Ян.
   – Да я вот тоже приняла всерьез, – вставила Цзяоэр. – Не сними она платок да не рассмейся, мне бы так ее и не узнать.
   Вошел Циньтун с войлочным ковриком под мышкой.
   – Батюшка воротились, – объявил он.
   – Спрячься скорей в той комнате, – сказала Юйлоу. – Я его разыграю.
   Вошел Симэнь, и золовка Ян со старшей невесткой У удалились во внутреннюю комнату. Симэнь сел неподалеку от Юэнян. Та молчала.
   – Тетушка Сюэ только что двадцатилетнюю служанку в носилках доставила, – начала Юйлоу. – Ты, говорит, велел. Ты ведь не молод, у тебя на плечах хозяйство. Понять не могу, зачем эта затея.
   – Да у меня с ней и разговору не было, – удивился Симэнь. – Подшутила, верно, над вами старая сводня.
   – Не веришь, спроси старшую сестрицу, – продолжала Юйлоу. – Правду говорю. И девка вон в комнате сидит. Хочешь, позову? – Она обратилась к Юйсяо: – Ступай, новенькую служанку позови. Пусть батюшке покажется.
   Юйсяо прикрывалась рукой, чтобы не рассмеяться, но ввести переодетую Цзиньлянь не решалась. Она вышла, постояла немного, а когда вернулась, заявила:
   – Она не хочет выходить.
   – Постой, я сама ее выведу, – проговорила Юйлоу. – До чего ж наглеют эти рабские отродья! Перед нами стояла, как истукан, теперь от хозяина отворачивается, своевольная девка! – Юйлоу бросилась в комнату, откуда раздалась ее брань: – У, негодяйка проклятая! Ругательств на тебя не хватает. Не пойдешь, тебя спрашиваю? Силой потащу. – Юйлоу засмеялась: – Вот рабское отродье! и кто только тебя, невежу такую, уродил? Ей, видите ли, не к лицу хозяину поклониться.
   Тут Юйлоу вывела злополучную служанку. При свете лампы Симэнь вгляделся в нее и сразу узнал Цзиньлянь. Завязанные узлом волосы и одеяние служанки рассмешили его. От хохота он так сощурился, что не видно стало щелок глаз.
   Между тем Цзиньлянь как ни в чем не бывало уселась в кресло.
   – Вот бесстыдница! – продолжала шутить Юйлоу. – Только вошла, и никакого почтения! Ишь, расселась пред самим хозяином! Думаешь, больно приятно твою вонь нюхать!
   – Ну, поклонись хозяину! – просила ее, улыбаясь, Юэнян.
   Но Цзиньлянь не двинулась с места. Немного погодя она удалилась во внутреннюю комнату Юэнян, выдернула шпильки, надела головные украшения и снова предстала перед собравшимися.
   – Ишь ты, негодница! – заругалась на нее Юэнян. – Уже у кого-то головные украшения успела стянуть.
   Все рассмеялись.
   – От свата Цяо шесть приглашений Цяо Тун вручил, – обратившись к Симэню, сказала хозяйка. – Просят нас пожаловать на прием и полюбоваться фонарями. Надо будет им завтра же подарки отправить. – Юэнян обернулась к Юйсяо: – Ступай, покажи батюшке пригласительные карточки.
   Симэнь стал читать:

   «Двенадцатого дня покорнейше прошу снизойти в мое холодное жилище, дабы с нами разделить скромную трапезу. Предвкушаю встречу Ваших роскошных экипажей и льщу себя надеждой, что Вы осчастливите меня своим визитом, который доставит мне невыразимую радость.
   Милостивому Государю высокодобродетельному родственнику Симэню для уведомления Милостивых Государынь супруг его сие послание направляет С нижайшим поклоном Чжэн, в замужестве Цяо».

   – Надо будет завтра же послать им приглашения, – сказал Симэнь. – Устроим прием четырнадцатого. Пригласим супруг столичного воеводы Чжоу, военного коменданта Цзина и достопочтенного Ся, а также мать свата господина Чжана. А невестушка У Старшая пусть у нас и остается. Бэнь Дичуаню я велю позвать мастеров. Они соорудят пирамиды для хлопушек и потешных огней. У императорского родственника Вана актеров возьмем. Они «Западный флигель» покажут, надо будет У Иньэр с Ли Гуйцзе тоже позвать. Завтра же утром накажите Лайсину купить четыре коробки яств и жбан южного вина да отослать им. Вы будете дома пировать, а я с Ин Боцзюэ и Се Сида пойду в кабачок на Львиную.
   Накрыли стол. Цзиньлянь наполняла чарки, и все пили за ее здоровье. Стоило Симэню увидеть переодетую служанкой напомаженную Цзиньлянь, как у него невольно застучало в груди. Он подмигнул ей, и она тотчас смекнула, куда он клонит. Посидев немного за столом, она удалилась к себе, сняла с головы украшения и причесалась по-ханчжоуски. Потом подрумянилась и подкрасила губы. На случай у нее был заранее накрыт стол, потому что ей хотелось самой угостить Симэня.
   Через некоторое время пришел и Симэнь. Прическа-туча Цзиньлянь еще больше пришлась ему по душе. Он опустился в кресло и обнял Цзиньлянь. Так они ворковали и смеялись.
   Вскоре Чуньмэй убрала со стола, и Цзиньлянь снова поднесла ему кубок вина.
   – Да ведь ты ж меня там угощала, – сказал Симэнь. – Зачем же еще хлопотать?
   – Там со всеми вместе, – отвечала она, улыбаясь. – То не в счет. А тут я для тебя одного приготовила. Зачем меня укоряешь? Ведь ты же на меня из года в год тратишься?
   У польщенного Симэня лицо расплылось в улыбке. Он сощурился так, что не видно было щелок глаз, и, взяв кубок, снова обнял сидевшую у него на коленях Цзиньлянь. Чуньмэй угощала их вином, а Цюцзюй потчевала закусками.
   – Я тебе вот что скажу, – обратилась к Симэню Цзиньлянь. – Пусть уж двенадцатого одна Старшая сестра в гости идет.
   – А вы почему не пойдете? – спросил он. – Ведь вас всех приглашают. Я велю и кормилице с сыном пойти, а то будет по матери плакать.
   – Им можно идти, – заговорила она. – У них есть во что нарядиться, а мне? Я как старая монахиня, у меня одно старье: стыдно на глаза показаться. Взял бы да поделил раскрой, что с Юга привезли. Тогда б и у меня было что надеть. Что проку их под спудом держать? А то настанет наш черед угощать, придут почтенные гостьи, а мы в чем их встретим? Они надо мной смеяться будут. Сколько я тебе говорила, да ты все шуточками отделываешься.
   – Ладно, – сказал, смеясь, Симэнь. – Завтра портного Чжао позову. Он вам сделает наряды.
   – Два дня остается, – заметила Цзиньлянь. – Да разве он успеет?
   – Я велю ему взять помощников, – пообещал Симэнь. – И скажу, чтобы сшил сперва тебе, а остальным можно потихоньку, не спеша сделать.
   – А ведь когда я тебя просила! – опять укорила его Цзиньлянь. – Выбери мне лучший шелк, слышишь? У них вон какие наряды. Ты обо мне меньше всего заботишься.
   – Вот болтушка! – засмеялся Симэнь. – Тебе все лучше других подавай.
   Так они проболтали до первой ночной стражи, потом легли. Они резвились под пологом, как пара неразлучных уточек, как феникс с подругой, тихо щебеча в своем гнездышке. Они время от времени утихали, чтобы потом снова насладиться игрою дождя и тучки. Их бурные утехи продолжались за полночь.
   На другой день Симэнь вернулся из управы, открыл сундуки, достал из них сотканные на Юге куски шелка и атласа и велел слуге позвать портного Чжао. Каждой жене он решил заказать по узорному шелковому платью с длинным рукавом, по парчовой накидке и расшитому атласному платью, а Юэнян пошить два ярко-красных узорных платья с длинным рукавом и четыре атласных цветастых платья. Симэнь расположился в крытой террасе и велел Циньтуну сходить за портным Чжао. Тот между тем обедал у себя дома. Только он узнал, что его зовет Симэнь, сразу же бросил еду, схватил ножницы и мерку и поспешил к заказчику.
   Современники сложили такие строки, прославляющие достоинства портного Чжао:

 
Зовут меня портняжкой прытким,
Я век живу веселым нищим,
Всегда в руках игла и нитки,
А ножницы – за голенищем.
Несут шелков, парчи обрезы
И богатей, и щеголиха –
Тружусь я. Пьяный или трезвый
Крою и шью куда как лихо:
Тут натяну, а тут обужу,
Тут ловко забираю в складку…
Перекошу – не сяду в лужу,
Но выкрою кусок украдкой.
Везет – ем трижды в день мясное
И пью вино в обед и в ужин,
Супруга ласкова со мною –
Всем позарез портняжка нужен.
А проморгаю я удачу,
И убежит она из дому –
Голодные детишки плачут,
И выпить не на что портному.
Парча ли, шелк – в заклад, черт с ними!
Напился пьян – домой проспаться.
Когда ж заказчик шум поднимет,
Язык сумеет отбрехаться.
Так чем же знаменит портняжка?
А тем, что нищ он, старикашка.
 

   Вскоре появился портной Чжао и, представ перед Симэнем, отвесил земной поклон. Он расстелил на столе войлок, взял аршин и ножницы и начал кроить. Первым делом он скроил для Юэнян ярко-красную с пестрой расцветкой парчовую кофту с длинным рукавом; атласное платье с передником, изображающим дикого зверя, обращенного к единорогу; темное шелковое платье, отделанное золотой тесьмой, с изображением фениксов среди цветов; ярко-красную атласную кофту с передником, изображающим единорога, и отделанную золотом по подолу широкую синюю юбку, а также парчовую кофту цвета алоэ с передником и юбку со шлейфом, ярко-красное поле которой украшали букеты пестрых цветов.
   Потом портной Чжао начал кроить ярко-красные атласные платья с длинным рукавом для Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь и Пинъэр. Каждой из них предназначалось также по паре пестрых шелковых кофт и юбок. Сюээ должна была удовлетвориться только кофтой и юбкой, платья ей не шили.
   Когда все тридцать раскроев были готовы, Симэнь наградил Чжао пятью лянами серебра и велел позвать с десяток портных, которые должны были тут же приступить к работе, но не о том пойдет речь.
   Да,

 
Парча на прелестницах вся жемчугами расшита,
А сколько шитья золотого и сколько нефрита!
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

СИМЭНЬ ЦИН РОДНИТСЯ С БОГАТЫМ ГОРОЖАНИНОМ ЦЯО.

 

ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ПРИДИРАЕТСЯ К ЛИ ПИНЪЭР.

 

   Богач-сановник вечно процветает:
   Под окнами чиновники толпятся,
   Он должность как Ван Дао [1]занимает,
   С Ши Чуном [2]– богачом готов тягаться.
   Спит при свечах за пологом тяжелым,
   И бедрами пред ним красотки вертят…
   Мелькают годы праздником веселым,
   И некогда задуматься о смерти.

 
   Так вот, не прошло и двух дней, как портные сшили все наряды. Двенадцатого Цяо снова прислали слугу с напоминанием о приглашении. Утром того же дня Симэнь отправил подарки, и Юэнян, сопровождаемая остальными женами и старшей невесткой У, в шести паланкинах отбыли в гости. Только Сунь Сюээ осталась домовничать. Одни малые носилки были даны кормилице Жуи с Гуаньгэ, другие – жене Лайсина, Хуэйсю, которая должна была захватить с собой одежды для хозяек.
   Симэнь сперва распорядился, чтобы приглашенный Бэнь Дичуанем мастер присадил потешные огни и хлопушки, развесил в зале и крытой галерее фонари, а потом велел слуге сходить к императорской родне Ванам и позвать актеров, но рассказывать об этом подробно нет надобности.
   После полудня Симэнь зашел к Цзиньлянь. Ее дома не было. Чуньмэй угостила его чаем и накрыла стол.
   – На четырнадцатое приглашены знатные дамы, – говорил ей Симэнь, садясь за стол. – Вам всем четырем тоже надо будет приодеться. Будете вино разливать.
   – Пусть остальные разливают, – отвечала, прислонившись к столу, Чуньмэй, – а я даже и показываться-то не собираюсь.
   – Это почему же?
   – Да потому что матушки будут в новых нарядах красоваться, а мы, замарашки, в чем покажемся? К чему людей смешить?
   – Но ведь у каждой из вас есть и наряды, и украшения – жемчуга, цветы…
   – Голову украсим, а себя чем прикроем? Старьем, что ли? Нет уж, нечего позориться.
   – Хозяйкам обновы, а тебе ничего, – засмеялся Симэнь, – вот отчего ты и не в духе, болтушка. Ну, ладно, не тужи. Позову портного. Дочке будет шить, а заодно и вам. Каждой по парчовой безрукавке и по атласной кофте с юбкой.
   – Меня с ними не равняй, – заявила Чуньмэй. – Мне надо будет еще белую шелковую юбку и ярко-красную парчовую безрукавку на подкладке.
   – Если б тебе одной, а то и дочь запросит.
   – Да не будет она просить! У нее и так есть. Это у меня надеть нечего.
   Симэнь взял ключи и пошел наверх. Он вынул атласу на пять кофт и юбок, парчи на две безрукавки и кусок белого шелку на два халата. Ярко-красные парчовые безрукавки предназначались только для дочери Симэня и Чуньмэй; служанки Инчунь, Юйсяо и Ланьсян должны были удовлетвориться ярко-красными кофтами из отделанной золотом парчи и голубыми длинными юбками. Симэнь опять позвал портного Чжао и передал ему материал на семнадцать обнов. Кусок желтого ханчжоуского флера пошел на изготовление поясов.
   Довольная Чуньмэй целый день угощала Симэня вином, но оставим их вдвоем.
   Итак, прибыли Юэнян и остальные жены в гости к Цяо. Надобно сказать, что жена Цяо пригласила в тот день жену ученого [3]Шана, из соседей – жену цензора Чжу и сватьюшку Цуй, двух племянниц – Дуань Старшую и жену У Шуньчэня, Чжэн Третью. Для услаждения пирующих позвали двух певиц.