Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   – Нет, проиграет! – возразил У Дяньэнь.
   Они ударили по рукам на чарку вина.
   – Смотри, не выиграл бы твой никудышный, – приговаривал Чан.
   – Неужели мне придется подарить тебе свой платок? – говорил Бай, краснея.
   – Очень может быть! – заключил Чан.
   Они сделали еще несколько важных ходов и начали подсчет фигур. Бай Лайцян насчитал их пять, тогда как Чан Шицзе обнаружил только две.
   – Твой проигрыш вот в этих трех фигурах, – повторял Бай, желая всучить их Чану.
   Когда же Бай обратился к своим фигурам, их недосчитывалось целых пять.
   – А я верно решил исход! – воскликнул Се Сида и, указывая на У Дяньэня, продолжал: – Тебе пить штрафную. Погоди, полной меркой налью.
   У Дяньэнь улыбался, но не возражал. Боцзюэ вручил Чан Шицзе веер с платком. Тот спрятал платок в рукав, потом не спеша раскрыл веер, горделиво помахался, почитал стихи и посмотрел рисунки. Все рассмеялись.
   Вбежал Дайань и доложил о прибытии У Иньэр и Хань Цзиньчуань. Поддерживая друг дружку, вошли весело улыбающиеся певицы и, низко кланяясь, приветствовали собравшихся. Бай Лайцяну не терпелось продолжить игру, но его подняли на смех.
   – Хватит! – говорил Боцзюэ. – Обождем старшего брата, поедим и в поместье гулять отправимся. Сколько можно играть! Будет уж тебе!
   Циньтун быстро собрал шашки, и все сели за чай.
   – Пора бы уж и брату пожаловать, – говорил Боцзюэ. – Чего допоздна тянет? Некогда будет и повеселиться.
   Только он договорил, прибыл Симэнь в сопровождении четверых слуг. Когда он явился в парадном облачении, все повставали с мест. После приветствий ему предложили сесть. К нему подошли певицы и отвесили земные поклоны, за ними последовали Ли Мин и У Хуэй.
   Ин Боцзюэ торопил Циньтуна с Дайанем скорее подавать кушанья. На столе появились всевозможные специи: ароматный тыквенный соус, соя, пропитанный маслом перец с уксусом, сладкий чеснок, маринованные ростки бамбука, острая подливка, подливки из имбиря и душистых грибов. Когда Симэнь разместился за столом, Циньтун с Дайанем забегали пуще прежнего, выказывая все свое умение и прыть.
   – Спасибо ребятам! – говорил, обращаясь к Симэню, Боцзюэ. – Горы своротили. И досталось же им нынче!
   – Ленились, небось? – заметил Симэнь.
   – Нет! Ловкие ребята, что и говорить! – хвалил Боцзюэ.
   – Испокон веков ведется, – подхватил Се Сида, – у сильного полководца слабых солдат не бывает. Еще бы, с такими ребятами и заботы мало.
   Слуги поставили огромный кувшин вина и начали выносить еду и закуски. В один миг на столе появилось не менее двух десятков блюд. Были тут жареное мясо с чесноком и плодами личжи, отварная телятина с жареным луком, перцем и можжевелом, рыба, курятина, маринованная утка и потроха. Нельзя описать всего разнообразия красочных яств! Ведь у кого только не обедал на своем веку Ин Боцзюэ, у кого только не пировал! Вот откуда он и приобрел блестящие познания в кулинарном деле, вот почему и пестрел его стол отменными деликатесами.
   Гости вооружились палочками и аппетитно зачавкали, то и дело вздымались большие кубки.
   Хань Цзиньчуань предпочитала постные закуски, а до мясного даже не дотронулась. Это не ускользнуло от зоркого взора Ин Боцзюэ.
   – А ты чего из себя строишь? – обратился он к певице. – Теперь ведь не пост! Жил-был один постник. За всю жизнь скоромного в рот не взял, а когда умер, загробному владыке сказал: «Я только постным питался. Со мной и обращаться надо как с благочестивым». «А я почем знаю, что ты ел, – отвечает владыка. – Живот разрежем, видно будет». Разрезали постника, а у него одни слюни в животе. А все оттого, что другие ели, а он глядел да слюни глотал.
   Все повалились от хохоту.
   – За такие слова, гляди, язык бы тебе на том свете не вырвали, – сказала Цзиньчуань.
   – Это блудницам языки вырывают, – говорил Боцзюэ. – Потому что они целуются, а сами языком шевелят, чтоб человека распалить.
   Опять раздался хохот.
   – Может, за город прогуляемся, а? – предложил хозяин.
   – С великим удовольствием! – воскликнул Симэнь.
   – С удовольствием! – поддержали остальные.
   Боцзюэ велел Дайаню и своим слугам отнести два короба закусок и жбан вина к реке. Еду погрузили в небольшую лодку, а себе наняли лодку побольше и отчалили в сторону южных городских ворот.
   – Причаливай! – крикнул, наконец, Боцзюэ, когда лодки приблизились к поместью придворного смотрителя Лю, в трех с лишним десятках ли от города.
   Гости подхватили Хань Цзиньчуань и У Иньэр и сошли на берег.
   – А куда мы теперь направимся? – спросил Симэнь.
   – Да вот в поместье его сиятельства Лю, – отвечал Боцзюэ. – Чем плохо?!
   – Ну что ж, пойдем туда! – отозвался Симэнь.
   Гости заглянули в залу, прошли по длинному извилистому коридору, по глухим тропкам, углубились в густую рощу и в декоративные заросли бамбука. Не пересказать всех красот парка.
   Только взгляните:
     Густы зеленые кипарисы, строен высокий бамбук. Душистые травы зеленым с яркими узорами ковром покрыли сад. Как у танцовщицы бахрома плавно колышутся плакучей ивы нежные ветви. Рядами тянутся, причудливо кружась, перила, каменные балюстрады. Прекрасны цветники редких цветов, а их несметное число. Тихи оконца, сокрытые под сению дерев. Слышатся пташек дивные трели, то будто запели хором свирели. Да, великолепие здесь Императорского Сада, в Ясной Столице [1] не лучше пейзаж! Со всех краев сюда стекаются ценители природы, прогуливаются дамы не спеша. Просторы необъятны, радуют, бодрят, усталость отгоняя прочь. Без преувеличения скажу: зрелище неповторимое в своем великолепье!
   Рука об руку с Хань Цзиньчуань и У Иньэр Симэнь обошел чуть ли не все уголки сада. Досыта насмотревшись, они завернули в беседку Вьющихся роз, и сразу повеяло приятной прохладой. Стоял стол, а по обеим сторонам огромные каменные диваны так и располагали к отдыху. Все расселись, и Боцзюэ велел слугам во главе с Циньтуном принести с лодки вино, закуски, посуду и духовую печь. Расположившись под зеленой сенью, первым делом выпили чаю. В разговоре речь зашла о Суне Молчуне и Рябом Чжу.
   – И они бы теперь с нами пировали, – заметил Чан Шицзе. – Да на вот тебе!
   – Чего хотели, то и получили, – сказал Симэнь.
   – Значит, тут и остаемся? – спросил Боцзюэ.
   – Можно и тут! – поддержал Бай Лайцян.
   Они начали усаживаться. Симэнь занял почетное место. По обе стороны от него расположились певицы. Неподалеку у декоративного камня пристроились Ли Мин и У Хуэй. Один заиграл на лютне, другой ударил в кастаньеты. Послышалась песнь на мотив «Цветок нарцисса»:

 
По воле мамаши моей
Он храму огня поклонился,
И пламени столб закружился,
И утки в испуге скорей
Взвились над горящим гнездом.
Стал сир, неуютен мой дом.
Звенит золотая подкова,
Коня оседлав боевого,
Тщеславьем чинов опален
Уходит любимый, и стон
Разорванных струн мчится вслед.
Бренчат мои гусли без ладу,
В колодец – во тьму и прохладу
Летит драгоценный браслет
И вдребезги бьется о камни. Дон-дон…
 

   Певцы умолкли. Пир продолжался на берегу пруда. Гости сидели на расстеленном ковре. Опять взметнулись кубки, пошла игра на пальцах и в краски. Царило неподдельное веселье.
   – Почему ж Дун Цзяоэр, негодница, не пришла?– спросил Симэнь.
   – Вчера сам ходил ее звать,– говорил Боцзюэ.– Гостя, говорит, провожу и к обеду приду. Если б знала, где мы, сейчас бы пожаловала.
   – Ты, брат, выходит, сам виноват, – упрекнул хозяина Бай. – Что ж ты ей не сказал, где мы будем?
   Симэнь наклонился к Бай Лайцяну и зашептал на ухо:
   – Давай Попрошайку разыграем, а? Поспорим: если она в полдень не придет, каждый нальет ему по три больших чарки.
   Бай объяснил Ину условия пари.
   – Ну и что ж! Я согласен! – заявил Боцзюэ. – А если она придет, каждый из вас по три чары выпьет, идет?
   Заключили пари. Дун Цзяоэр не показывалась. Боцзюэ только нервно посмеивался. Тогда Бай Лайцян, Се Сида и Симэнь с певицами пошептались и порешили так. Симэнь будто бы по нужде отойдет и велит Дайаню объявить: Дун Цзяоэр, мол, прибыла. Дайань сразу смекнул, в чем дело, и немного погодя, когда Боцзюэ впал в отчаяние, он влетел к пирующим и объявил:
   – Барышня Дун пожаловала! Не знаю, как ей удалось разыскать!
   – Моя почтенная прапрабабушка! – воскликнул Боцзюэ. – Не переживу этой радости! Говорил, она придет. Вина скорей! Каждому три чарки!
   – А если мы выиграем, – вставил Симэнь, – ты пить будешь.
   – Проиграю – буду! Иначе и за человека меня не считайте.
   – Договорились! – послышались голоса. – А теперь ступай зови ее сюда. Тогда будем пить.
   – Договорились! – подтвердил Боцзюэ. – Вот это уговор!
   Боцзюэ бросился встречать певицу. Но в какую сторону он ни бежал, где он ни рыскал, все глаза проглядел, однако Дун Цзяоэр и следа не было видно.
   – Вот проклятая потаскуха! – ругался он. – Ишь, потешается, из себя строит!
   Когда он вернулся, все покатывались со смеху.
   – Полдень проходит, – обступив Боцзюэ, говорили гости, – пей штрафные.
   – Надула меня потаскушка, – ворчал Боцзюэ. – Раз поспорили – ничего не поделаешь, придется пить.
   Симэнь без лишних слов наполнил до краев чару и протянул Боцзюэ.
   – Сам говорил, чтоб тебя за человека не считали, если нарушишь уговор, – сказал Симэнь.
   Боцзюэ взял чару. Вслед за Симэнем протянул кубок Се Сида. Не успел Боцзюэ осушить второй кубок, как к нему подошел У Дяньэнь.
   – Да что вы делаете? – не выдержал Боцзюэ. – Меня ж мутит. Дайте хоть немного закусить.
   Бай Лайцян подал сладкое.
   – Чтоб тебе провалиться! – заругался Боцзюэ. – Мне чего поострее, а он сладкое сует.
   – Да у тебя ж в чарке острое, – засмеялся Бай. – Не торопись, острое с кислым еще впереди.
   – Вот болтун! – ругался Боцзюэ. – Языком доконает.
   Тут Чан Шицзе протянул кубок, но Боцзюэ медлил. Ему хотелось сбежать, однако будучи в окружении Симэня и певиц, он был не в состоянии шевельнуть ногой.
   – Чтоб тебе провалиться, проклятая Дун Цзяоэр! – завопил он. – На какие ж муки обрекла ты старика!
   Гости захохотали.
   Бай Лайцян велел Дайаню подать другой кувшин вина. Тот сунул горлышко в кубок, и снова, булькая, полилось вино.
   – Когда глупые гости хозяина спаивают или потаскуха потешается – это одно, – говорил Боцзюэ, глядя на Дайаня. – Ну, а ты что делаешь?! Ты бы уж весь кувшин в кубок засунул. Нет, дядя Ин теперь тебе сватать не будет. Век бобылем проходишь.
   Хань Цзиньчуань и У Иньэр поднесли Боцзюэ по чарке вина.
   – Приканчивайте! – крикнул Боцзюэ. – Режьте как курицу! На колени встану.
   – Нечего кланяться! – заявила Цзиньчуань. – Пей, раз подносят!
   – Что ж ты перед сестрицей Дун на колени не падал? – спрашивает Иньэр. – Надо было ее как следует попросить.
   – Не смейтесь! – говорил Боцзюэ. – В глотку больше не идет.
   Певицы хотели было насильно влить ему в рот вино, но он взял у них кубки и, поспешно их осушив, стал скорее закусывать.
   – Довели вы меня! – приговаривал он, густо багровея. – Пить полагается не спеша, а вы передышки не дадите.
   Гости не унимались и продолжали наполнять кубки.
   – Брат, еще раз прошу тебя! – встав на колени перед Симэнем, взмолился Боцзюэ. – Сжалься! Прости несчастного! Не губи! Кто вас угощать будет? Свалюсь, тогда весь интерес пропадет.
   – Ладно уж! – смилостивился Симэнь. – Сбавим тебе! По две чарки с брата, и достаточно. А пока дадим ему передышку.
   – Благодарю тебя, милостивый батюшка! – говорил, вставая, Боцзюэ. – Враз от тяжкого бремени избавил.
   – Ладно! Прощаю тебя на сей раз! – заявил Симэнь. – Но помни, как уговаривались. Выходит, человеком в полной мере тебя считать не приходится.
   – Я пьян! – бормотал Боцзюэ. – И куда занесло эту потаскуху!
   – Гм! В гостях солидное лицо, почтенный господин, а хозяин вздумал шутки шутить. Где это видано? – подсмеивалась Иньэр. – И Дун Цзяоэр почему-то не пришла.
   – Она же самая известная среди здешних певиц, – тоже не без издевки отвечал Боцзюэ. – Ее ведь не так-то легко и заполучить.
   – Чем же это она известная? – вставила Цзиньчуань. – Может, тем, что в именитые дома норовит попасть?
   – А ты ей давно завидуешь, знаю, – заметил Боцзюэ.
   Симэнь вспомнил историю, которая приключилась как-то ночью с баричем Цаем, и посмотрел на Цзиньчуань.
   Но не о том пойдет речь.
   Боцзюэ был слишком пьян. А шутки шумных певиц, продолжавших перебрасываться остротами, скоро приелись, и гости заскучали.
   – Хоть бы спели, – обратился Бай Лайцян к Цзиньчуань.
   – Можно спеть! – поддержала Иньэр. – Пусть Цзиньчуань начинает.
   – Я у брата Бая веер выиграл, планки крепкие, – говорил Чан Шицзе. – Можно такт отбивать.
   – А ну, дай попробую! – попросила Цзиньчуань и стала рассматривать веер. – У меня такого нет. Надо бы мне выиграть. Подари, а?
   – Верно, подари! – поддакнул Симэнь.
   Все начали упрашивать Шицзе, и ему, наконец, пришлось уступить веер певице.
   – Неловко мне брать, ведь со мной сестрица Иньэр, – сказала Цзиньчуань. – Ты цвет загадай. Кто отгадает, той и веер поднесешь.
   – Вот верно! – согласился Шицзе.
   Выиграла Иньэр, и Цзиньчуань передала ей веер.
   – Но как же так! – воскликнул Шицзе, и на лице его изобразилось деланное огорчение. – Тогда барышне Хань я поднесу платок, хорошо?
   – Сколько щедрости! – принимая подарок, проговорила Цзиньчуань.
   – Жаль, я не захватил с собой прекрасный сычуаньский веер, – заметил Симэнь. – А то бы тоже мог похвастаться.
   – Тогда б ты меня перещеголял, – сказал Шицзе.
   – Ой, совсем было запамятовал, – вдруг вскочил как бешеный Се Сида. – Хорошо, про веер заговорили.
   Он велел Дайаню наполнить большой кубок и поднес его У Дяньэню.
   – Ты же пари проиграл, пей! – сказал он.
   – Опоздал, брат, опоздал! – отвечал У Дяньэнь. – Ишь, когда спохватился! Тут вон сколько выпили, а ты чарку помнишь.
   Но Се Сида настоял на своем, и У Дяньэню пришлось осушить кубок.
   Цзиньчуань запела арию на мотив «Чайной розы аромат»:

 
Мы безрассудно, встретившись впервые,
Влеченью сердца пылко отдались.
Да не остынут ночи огневые!
О, наше счастье меж цветов, продлись!
Нам щебет птиц шальные чувства дразнит,
Роскошен пир двух любящих сердец!
Жаль, мимолетным был весенний праздник
И счастью нашему пришел конец.
– Да, а ведь говорят, что счастливых Небо бережет…
М нас твоя мамаша разлучила,
От феникса подругу прогнала.
Мне душу извела тоска-кручина,
О днях минувших память тяжела.
– Жестоко с нами поступили…
И слезы льются парными ручьями…
Но верность не осилила печаль.
И ты мечтаешь пьяными ночами
Моё лицо увидеть невзначай.
 

   Запела У Иньэр на мотив «Зелен абрикос»:

 
Ветер и дождь –
это слезы цветам.
Ветер и дождь –
лепестки облетели…
Был ты пригож,
пировал тут и там,
Пьян был, и что ж? –
А виски поседели!
Весело нам –
вьется горный ручей.
Весело нам
любоваться весною…
Не по летам
в холод зимних ночей
Трам-тарарам
я веселый устрою!
Пей и гуляй
день и ночь напролет.
Пей и гуляй,
не казнись днем весенним…
Блещущий май
или сумрачный лед, –
Все это, знай,
красота и спасенье
 

   Когда она кончила петь, вышли Ли Мин и У Хуэй.
   – Да здесь оказывается и певцы! – воскликнул Се Сида. – А ну-ка, покажите свое мастерство!
   Зазвучали аккорды лютни, запела свирель и послышался романс на мотив «Островок прохлады»:

 
За воротами – рыжая пыль,
Не доступен ей светлый ручей,
Где хозяева – утки да рыбы.
Домик этот – отрада очей.
Здесь, под сенью густых тополей,
Голос иволги слышится мне.
Очень редкие люди могли бы
Оценить эту жизнь в тишине.
В горный лес я забраться хочу,
От ушей и от взоров укрыться,
Одиночеством там насладиться,
Светлой памятью прошлого жить.
О грядущем немного грустить
И оплакивать в пятой луне
В пятый день Цюй Юаня из Чу,
Утонувшего в бурной волне [2].
 

   Пир близился к концу. Бай Лайцян, заметив на стене барабанчик с узорной отделкой, спрятал его за камень и сорвал ветку цветов, чтобы передавать ее под барабанный бой. Симэнь сразу смекнул, что за игру затевает Бай, и подмигнул Ли Мину с У Хуэем. Те проникли за камень и стали наблюдать через отверстие в нем. Как только цветок переходил к тому, кого они хотели напоить, барабан умолкал.
   – Вот негодники, – ворчал Бай. – Я буду барабанить, и мне не мешайте!
   Бай Лайцяну все же удалось заставить и Симэня выпить не одну чарку. Игра была в самом разгаре, когда к пирующим ворвался Шутун, и, нагнувшись к Симэню, зашептал на ухо:
   – Матушке Шестой плохо! Вас просят скорее домой. Конь у нас с собой.
   Симэнь стал поспешно откланиваться. Остальные гости были тоже порядком пьяны и поднялись за ним вслед.
   – Брат, я ведь не поднес тебе ни чарки! – уговаривал Симэня хозяин. – Нехорошо так! – что это еще за шептанья!
   Боцзюэ продолжал держать Симэня, и тому пришлось объяснять в чем дело. Симэнь простился и помчался верхом на коне. Боцзюэ принялся уговаривать остальных. Вдруг он заметил исчезновение Хань Цзиньчуань и пошел ее разыскивать. Оказалось, она присела по малой нужде у камня. Выпросталась красная полоска, из которой вылетали мириады светлых жемчужин. Боцзюэ притаился рядом за изгородью и пощекотал былинкой устье ее лона. Вспугнутая Цзиньчуань поспешно вскочила и поправила одежду.
   – Чтоб ты сгинул, проклятый! – заругалась она. – Вон чего надумал, непутевый!
   Покрасневшая Цзиньчуань, пересыпая шутки руганью, вышла. Боцзюэ поведал обо всем гостям, и те дружно посмеялись. Симэнь оставил Циньтуна убрать посуду. Слуга перенес все на лодку. Гости отчалили в город и разошлись. Боцзюэ расплатился с лодочниками. Циньтун доставил посуду к Боцзюэ, и тот угостил слугу вином, но не об этом пойдет речь.
   Симэнь спешился у ворот и бегом направился прямо к Пинъэр.
   – Матушка тяжело заболела, – говорила Инчунь. – Посмотрите скорей.
   Симэнь приблизился к постели. Пинъэр стонала от боли в желудке.
   – Я сейчас же велю пригласить врача Жэня, – сказал он страдающей Пинъэр и велел Инчунь позвать Шутуна. – Скажи, чтобы написал визитную карточку и вызвал доктора Жэня.
   Горничная передала Шутуну распоряжение хозяина, и слуга направился к доктору.
   Симэнь подсел на кровать к Пинъэр.
   – Как от тебя вином несет! – сказала Пинъэр.
   – Плохо поел, вот и пахнет, – отвечал Симэнь и, обернувшись к Инчунь, спросил: – Рисового отвару давала?
   – Матушка с утра крошки в рот не брала, – отвечала горничная. – Только супу немножко пропустила. Боль у матушки в груди, в животе и в пояснице.
   Симэнь нахмурился и тяжело вздыхал.
   – А как Гуаньгэ, поправился? – спросил он Жуи.
   – Ночью был жар, плакал он, – отвечала кормилица.
   – Вот беда! – говорил Симэнь. – И сын и мать – оба разболелись. Была бы здорова мать, и за ребенком ходила бы.
   Пинъэр опять застонала.
   – Потерпи! – уговаривал ее Симэнь. – Сейчас доктор пульс проверит, лекарство даст – и все пройдет.
   Инчунь убралась в спальне, протерла стол, воскурила благовония и заварила чай, а потом помогла Жуи уложить ребенка.
   Начали отбивать ночные стражи. С улицы доносился звонкий лай собак. Вернулся Циньтун. А вскоре, освещая фонарем путь, вошел Шутун с доктором Жэнем. Прибывший верхом на коне Жэнь был в четырехугольной шапке и халате с длинными рукавами. Он сел на террасе, а Шутун пошел к хозяину.
   – Доктор ждет на террасе, – доложил слуга.
   – Хорошо! – ответил Симэнь. – Скорее подайте чай!
   Симэнь вышел на террасу. За ним с чаем следовал Дайань.
   – Простите, не знал, что у вас больная, – проговорил Жэнь.
   – Недуг так серьезен, что мы побоялись медлить, – говорил Симэнь. – Извините, пожалуйста, что побеспокоили в такой поздний час.
   – Что вы! – заверил его доктор Жэнь, отвешивая поклон.
   После чашки чаю со жжеными бобами он спросил:
   – А кто у вас недомогает, позвольте узнать?
   – Моя шестая жена, – ответил Симэнь и подал доктору чай, заваренный с соленой вишней. Они обменялись несколькими репликами, и Дайань стал собирать чашки.
   – Ступай узнай, все ли готово, и захвати фонарь, – распорядился Симэнь.
   Дайань зашел в спальню и вернулся с фонарем.
   Симэнь поднялся и, раскланиваясь, пригласил доктора. Вплоть до самой спальни Жэнь останавливался у всех дверей, уступал дорогу хозяину и, раскланиваясь, рассыпался в любезностях.
   В золотом треножнике тлел дорогой аромат, из серебряной курильницы струилось благоуханье орхидей. На нефритовых крючках висел тяжелый парчовый полог.
   И в самом деле,

 
Открылся неземной чертог –
Богатства, роскоши восторг.
 

   Симэнь предложил доктору кресло.
   – Благодарю вас! – говорил Жэнь и, упросив хозяина сесть, сам опустился в кресло.
   Инчунь принесла расшитый тюфячок и положила на него нежную, как нефрит, руку Пинъэр, потом перевязала ее повыше локтя парчовым платком и, загораживая рукавом тонкие пальцы хозяйки, дала доктору Жэню проверить пульс.
   Доктор, внутренне настроившись и сосредоточив дух, приступил к изучению пульса Пинъэр.
   – Она страдает желудочной недостаточностью и слабостью пневмы [3]. При малокровии меридиан печени [4]являет признаки избыточности. В области сердца нечисто. В трех обогревателях [5]присутствует огонь [6]. Необходимо его опустить и восстановить влажность, – так по-книжному и с резонами объяснил Симэню доктор Жэнь.
   – Совершенно верно, доктор! – воскликнул Симэнь. – Вы увидали именно то, что есть. Моя жена отличается крайней выносливостью.
   – Вот потому-то ее печень и являет признаки избыточности, – говорил Жэнь. – Однако другим это непонятно. Поскольку дерево преодолело землю [7], желудочная пневма ослабилась. Во всем организме теряется полнота пневмы и иссякает кровь. Воде не под силу справиться с огнем [8], и он поднялся в верхнюю часть тела, вызывая в грудобрюшной преграде ощущения переполненности и боли. Часто болит и живот. Малокровие приводит к ломоте в пояснице, в костях и суставах всего тела, а равно и к потере аппетита, насколько можно судить.
   – Истинная правда! – поддержала Инчунь.
   – Вы настоящий кудесник, доктор! – восхищался Симэнь. – Сколь глубоки ваши суждения! До какой же степени постигли вы тайны пульса! Больная должна быть осчастливлена одним тем, что вы ей открыли, доктор.
   – Что я такое постиг?! – говорил, кланяясь, Жэнь. – Больше догадки.
   – Не скромничайте, прошу вас! – заверил его Симэнь и спросил:
   – Какое лекарство вы прописали бы больной?
   – Для выздоровления необходимо опустить огонь, – говорил доктор. – С опусканием огня грудобрюшная преграда сама собою расправится и обретет освобождение. Кровь пребудет в достатке. Боль в пояснице и ребрах утихнет тоже. Не думайте, будто недуг развился под внешним воздействием, никак нет. Источник болезни – внутренняя недостаточность. А как месячные?
   – Нарушены, – отвечала Инчунь.
   – Как велики перерывы? – спросил Жэнь.
   – После рождения сына, можно сказать, совсем приостановились.
   – Ослабление изначальной пневмы, – говорил доктор, – после родов обыкновенно ведет к расстройству месячных, а как следствие наступает малокровие. Непроходимости нет. Необходимо принимать средство, помогающее восстановлению кровообращения. Постепенно потребуются и пилюли. Обихаживайте жену – и все наладится. Иначе болезнь может укорениться.
   – Как же вы во всем отлично разбираетесь, доктор! – восхищался Симэнь. – Я бы попросил вас прежде составить такое средство, какое утолит все эти боли, а кроме того, конечно, и пилюли.
   – Хорошо! Не волнуйтесь! – заключил Жэнь. – Я пришлю все необходимое тотчас же, как вернусь домой. Коль скоро известно, что недуг от внутренней недостаточности, а боль от избытка огня, стало быть, причина внутри. Ломота в пояснице и костях от малокровия, а не от застоя крови. Лекарства сами собою приведут к выздоровлению. Только не надо суетиться.
   Симэнь беспрестанно благодарил доктора. Не успели они выйти из спальни, как послышался плач Гуаньгэ.
   – Какой прелестный голосок у вашего наследника! – заметил доктор.
   – Тоже вот болезни покою не дают, – отвечал Симэнь. – И матери с ним одна забота.
   Симэнь пошел проводить доктора.
   Между тем Шутун с Циньтуном вели разговор.
   – Прихожу я к этому доктору, – говорил Шутун, – а он давно почивает, оказывается. Стучал я, стучал. Наконец-то ворота открыли. Старик все глаза тер, а на лошадь влез и задремал. Насилу потом слез.
   – Да, тебе досталось, – посочувствовал Циньтун. – А я нагулялся досыта. И напился по горло.
   Тем временем подошел с фонарем Дайань, сопровождавший Симэня и доктора Жэня. Жэнь поравнялся с террасой и продолжал шагать дальше.
   – Присели бы, отдохнули! – предложил Симэнь. – Сейчас чаю подадут, перекусите.
   Доктор покачал головой.
   – Премного вам благодарен, сударь! Не могу! – проговорил он и направился к воротам.
   Симэнь довел его до коня и велел Шутуну проводить до дому с фонарем, а сам поспешно распорядился, чтобы Дайань тотчас же с ляном серебра отправился к Жэню за лекарствами.
   У ворот доктор спешился.
   – Присаживайтесь, друзья, выпейте чайку! – пригласил он слуг.
   Дайань вынул коробку с подношениями и, вручая ее доктору, сказал: