Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

 
Я наслаждался с феей красоты,
А буря ночью срезала цветы.
Те полнолунные цветы прекрасны…
Снега кружат метелью щедрою.
Где моя розочка, не ведаю.
Увы, все поиски напрасны…
Ворочаюсь, вся вздыбилась кровать.
Нет сил без милой зиму коротать.
Ночные стражи безучастны…
 

   На мотив «Порхают иволги счастливые»:

 
Мне тушечница – океан послушный.
А дымка горных сосен будет тушью.
Бумагой небеса послужат.
Потоки слёз моих послушай!
Увы, в письме и море станет сушей.
 

   На мотив «Вышли рядом»:

 
Ты мне встретился весел и явственен,
вулканический
водопад.
Меж потоков изысканных яств, вина
искусительный
неба клад.
Я пригнулась, прильнула без устали
ивой лиственной
на всю жизнь.
Поцелуями влажными устными
кожей письменной
пальцы — кисть.
Три дня минуло будто года, года
ночью грёзами
излечусь
Днём согбенная и исхудалая
тенью слёзною
расплачусь.
 

   На мотив «Четыре барича»:

 
Ты погубил меня, смеясь,
я – мертвая теперь.
Любовь бесчеловечную
как девице забыть?
Стереть стараются друзья
следы моих потерь,
Но боль-тоску сердечную
не в силах притупить.
Весь свет мне заслонил сперва,
затем его отнял.
Иллюзия святой любви
рассеялась к утру.
От слез промокли рукава,
и шелк весь полинял.
Я каюсь именем твоим,
твержу его в бреду.
Я помню трепет первых встреч
вечернею порой.
Мой скромный юности талант
расцвел во всей красе.
Но ты умел к себе привлечь
красавиц целый рой –
Поклонник умный – это клад,
который ищут все.
 

   На мотив «Ветер подул над землею»:

 
Холопкой я была исконно
Все твои прихоти спокойно
Я исполняла, как закон,
Упреки подавив покорно,
И ревности горючий голос.
Я избрана тобой и гордость
Превозмогала боль и скорбь.
Твоя участие мне лестно.
Хотя средь жен не я прелестна,
Не только с ними ночью тесно
Шептался ты, но и со мной.
Запойный бывали ласки.
Но выброшена без огласки
На кухне доживать одной.
 

   На мотив «Цветок нарцисса»:

 
Не мешайте, я справлюсь, реветь не годится.
Мой миленок не вдов, и не хочет жениться,
Он на ложе любви клялся вечной весной.
Клялся Небу на верность святому обету,
Но придут сто преград, коли твердости нету,
Зря взываю к богам я с сердечной мольбой.
Видно, Небо прогневала в прошлом рожденьи.
Мой миленок теперь мне не даст утешенья.
Пусть же счастье вернется мне жизнью иной.
 

   Заключительная ария:

 
О, не бросай меня,
оставь хоть миг надежды!
Пусть радость встречи длится без конца,
чтоб грусть исчезла с милого лица,
Чтоб, трепетно любя,
быть рядом сердцем нежным.
 

   Пока они пели, настал вечер.
   Да,

 
Золотой колченожка,
Ворон солнечный пляшет,
А у месяца в рожках —
уши Зайца из яшмы [3].
Ворон, спи до утра,
Зайца тень на экран.
Это месяц младенец
в сновидении ленится,
Это тюлями тени
и любимый на теле.
 

   Симэнь велел убрать посуду и позвать приказчиков Фу и Юня, Хань Даого, Бэнь Дичуаня и Чэнь Цзинцзи. За большой ширмой у главных ворот были поставлены два стола, над которыми висела пара фонарей, напоминавших по форме бараньи рога. Тут и начался пир. Стол ломился от изобилия фруктов и весенних яств. Почетные места занимали Симэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида. Приказчики и остальные разместились по обеим сторонам. Двенадцать фонарей-лотосов горели у ворот, рядом стояла рама с потешными огнями. Симэнь велел оставить потешные огни до прибытия паланкинов с гостьями. А пока шестеро музыкантов вынесли к воротам свои гонги и барабаны. Заиграла музыка. Полились чистые дивные трели. За ними вышли Ли Мин и Ван Чжу. Один заиграл на цитре, другой – на лютне. Они запели романсы о фонарях на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

 
Месяц цветы озарил,
город ликует весенний…
 

   Толпы гуляющих шли по улице в ту и другую сторону, но никто не решался остановиться и послушать пение. Симэнь сидел в парадной чиновничьей шапочке, в даосском платье из перьев аиста, поверх которого красовалась белая шелковая куртка. Дайань с Пинъанем угощали пирующих вином и пускали потешные огни. Двоих солдат поставили возле ограждения, чтобы сдерживать зевак.
   В небе застыли редкие облачка. Сквозь них на востоке выглянул ясный месяц.
   Ликовал на улицах народ.
   Только поглядите:
     Везде бьют в гонги и барабаны. Тут и там играют на свирелях и цитрах. Под музыку гуляющие толпами проходят, выбивая такт. Женщины, рукава приспустив, как в танце плывут. Гора огней, ярко сверкая, на сотни чи вздымается до самых облаков. В дворцах курильницы струят обильный аромат. Вдали, сквозь дымку, виднеется нескончаемый поток в тафту разодетых и узорную парчу. Яркая луна светом залила палаты царские и всю округу. Блистают залы расписные, озаренные огнями фонарей-цветов. На улицах и площадях царят веселье и шум праздничной толпы. Радостно встречают Праздник Весны в столице.
   Между тем Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и Сяоюй решили воспользоваться отсутствием Юэнян. Едва заслышав у ворот музыку и треск хлопушек, они, разряженные, подкрались к ширме и стали из-за нее подглядывать. Неподалеку у жаровни суетились Шутун с Хуатуном, подогревая вино. А надобно сказать, что Юйсяо и Шутун давно были неравнодушны друг к дружке и постоянно обменивались шуточками. Оказавшись рядом, они затеяли возню из-за тыквенных семечек и нечаянно опрокинули подогревавшийся кувшин вина. Над жаровней взвился огонь, и клубы окутали пирующих. Юйсяо продолжала смеяться, и ее услыхал Симэнь.
   – Кто это там смеется? Откуда этот дым? – спросил Симэнь и велел Дайаню узнать, в чем дело.
   Чуньмэй, одетая в новенькую белую шелковую кофту, поверх которой красовалась отделанная золотом ярко-красная безрукавка, сидела в кресле.
   – Вот неуклюжая негодница! – заругала она Юйсяо, когда та опрокинула вино. – Увидела парня и себя не помнит! Ишь, разошлась! Кувшин пролили и хохочут. А чего тут смешного! Огонь залили и продымили всех.
   Юйсяо, услышав, как ее ругает Чуньмэй, умолкла и удалилась, а испуганный Шутун направился к хозяину.
   – Я вино подогревал и кувшин опрокинул, – сказал он.
   Симэнь не стал допытываться, как это случилось, и пропустил мимо ушей.
   Тем временем жена Бэнь Дичуаня заранее разузнала, когда Юэнян уйдет в гости, приготовила закусок и фруктов и послала дочь Чжанъэр пригласить Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Ведь они были любимицами хозяина. Чжанъэр провели к Ли Цзяоэр.
   – Ступай к батюшке! – сказала Цзяоэр. – Я тут былинка, сама подмоги ищу.
   Обратились к Сунь Сюээ, но та тоже не посмела пойти к хозяину.
   Настало время зажигать фонари, и жена Бэня опять отправила Чжанъэр. Ланьсян посылала к хозяину Юйсяо. Юйсяо подговаривала Инчунь, а Инчунь указывала на Чуньмэй. Потом решили все идти к Ли Цзяоэр, упросить ее поговорить с Симэнем. Однако Чуньмэй сидела как вкопанная.
   – Будто вас никогда не кормили, негодницы! – бранила она Юйсяо и всех остальных. – Как позвали на угощенье, так уж и невтерпеж. Никуда я не пойду и за вас просить не стану. Забегали, как голодные духи, а к чему суета, неизвестно. Хотела бы я увидеть хоть одним глазком.
   Инчунь, Юйсяо и Ланьсян, разодетые по-праздничному, вышли, но спроситься боялись. А Чуньмэй продолжала сидеть на своем месте.
   – Ладно, я пойду батюшку попрошу! – сказал наконец Шутун, завидев пришедшую опять Чжанъэр. – Пусть меня батюшка ругает.
   Шутун приблизился к Симэню и, прикрывая рот, зашептал ему на ухо:
   – Жена Бэнь Дичуаня наших служанок к себе на праздник зовет. Они послали меня попросить разрешения.
   Чуть погодя Шутун выбежал к служанкам.
   – Разрешил! – крикнул он. – Мне спасибо говорите. Наказал долго не задерживаться.
   Чуньмэй не спеша направилась к себе попудриться и привести себя в порядок. Вскоре они ушли. Шутун чуть отодвинул ширму, давая им дорогу.
   Завидев хозяйских служанок, жена Бэня была так обрадована, будто к ней спустились феи небесные. Хозяйка провела их к себе в комнату, где горели обтянутые узорным газом фонари. Стол был красиво сервирован. Закуски и весенние яства стояли самые разнообразные. Хозяйка, обращаясь к Чуньмэй, называла ее барышней Старшей, Инчунь – барышней Второй, Юйсяо – Третьей, а Ланьсян – Четвертой. Хозяйка и гостьи обменялись взаимными приветствиями. Была приглашена и тетушка Хань, жена магометанина Ханя. Для остальных домашних стоял поодаль особый стол.
   Чуньмэй и Инчунь заняли почетные места, против них сели Юйсяо и Ланьсян, а хозяйка и тетушка Хань разместились по обеим сторонам. Чжанъэр подогревала вино и подавала закуски, но тут мы их и оставим.
   Симэнь подозвал музыкантов и велел им сыграть цикл романсов – «Ветер восточный как будто крепчает, радость уже недалеко».
   Подали новогодние пирожные-розочки, и у каждого в руках появились золотые или серебряные ложечки. Ароматные вкусные пирожные так и таяли во рту. Они были как нельзя кстати на праздничном столе.
   Ли Мин и Ван Чжу взяли инструменты и запели заказанный Симэнем романс. Пели они выразительно, не спеша. Голоса их красиво сливались в такт с музыкой.

 
Равнина в дымке предрассветной
Смеётся, предвкушая праздник,
И яблонею разодетой,
И мотыльков круженьем дразнит,
И танцами цветочной феи,
И многоцветьем красоты.
Весенних паводков трофеи —
Благоуханные сады.
 

   На мотив «Многия лета»:

 
Цветы абрикоса снежинок белей,
А рядом чернеют плоды сливы-мэй,
И пеной реки захлестнуло мосток.
Толпятся торговцы и уличный сброд,
А рядом, за белой стеной, у господ
Красотки задорной звенит голосок.
Несется с качелей девчоночий визг.
Корзину цветов опускаю я вниз
И вверх со съестным подымаю лоток.
 

   На мотив «О, как прекрасно!»:

 
Весной все ладно – и хмельной цветок,
И винных лавок вывески цветные.
И благодарный иволги свисток,
И отзвук парный будто бы впервые.
В цветущих ветках вишен белобровых
Закружит ветер мотыльков махровых.
А мы вдвоем под тополем все ночи.
И водоём цветами нас промочит.
 

   На мотив «Туфелек алый узор»:

 
Слышу звуки рожка и свирели,
Жемчугов на карнизах не счесть.
Мы в пирах молодых угорели.
В небе виснет прощальная песнь.
Нас с тобой заливает луна.
Её свет мы испили сполна.
 

   Заключительная ария:

 
Среди душистых трав
усни.
Весны цветущий нрав
вкуси.
Пусть промелькнут в пирах
все дни.
Мы встретим жизни крах
одни.
 

   Но оставим певцов, а расскажем о Дайане и Чэнь Цзинцзи.
   Забрали они с собой потешные огни и хлопушки, прихватили двоих солдат и с фонарями направились к жене У Старшего за У Юэнян и остальными хозяйками.
   Между тем в гостиной с гостьями пировали жены У Старшего, У Второго и У Шуньчэня. Барышня Юй услаждала их пением. Пир был в самом разгаре, когда появился Цзинцзи.
   – Вас деверек примет, – сказала супруга У Старшего. – А то муж в управе. Следит, как перепись идет.
   Накрыли стол, расставили яства и сладости, вино и закуски. У Второй сел за стол с Цзинцзи, а Дайань прошел к Юэнян.
   – Меня батюшка за вами прислал, – сказал он. – Матушкам, говорит, лучше пораньше домой воротиться, а то народу будет много – не проберешься. Мы с зятюшкой прибыли.
   Юэнян продолжала сердиться на Дайаня и не вымолвила ни слова.
   – Покорми Дайаня! – наказала Лайдину хозяйка.
   – Закуски и вино на столе, – отвечал Лайдин. – Пусть к нам присоединяется.
   – Что за спешка! – удивилась Юэнян. – Не успел прийти и уж кормить. Пусть в передней обождет. Мы сейчас идем.
   – А вы куда торопитесь? – спросила ее хозяйка. – Нас и люди осудят. В великий праздник только и посидеть у своих в гостях. Дома матушка Вторая с сестрицей остались, так что беспокоиться нечего. Домой никогда не поздно. Ведь не к чужим пришли.
   У Старшая позвала барышню Юй.
   – Спой что-нибудь получше матушке, – наказала она. – А то обижаться на тебя будут.
   – Матушка Шестая и так на нее в обиде, – заметила Юйлоу. – К ней даже на рожденье не пришла.
   Барышня Юй поспешно вышла из-за стола и отвесила Пинъэр четыре земных поклона.
   – Мне нездоровилось с того самого дня, как я была на рожденьи матушки Пятой, – объясняла певица. – Вот к почтенной матушке вчера кое-как собралась. Разве не пришла бы я поздравить вас, матушка?!
   – Раз матушка недовольна, спой лучшую песню, она тебя и простит, – вставила Цзиньлянь.
   Пинъэр молча улыбалась.
   – Ничего! Возьму лютню и спою вам, – отвечала барышня Юй.
   – Сестрица Чжэн! – окликнула жена У Старшего жену У Шуньчэня. – Налей, пожалуйста, сударыням чарки. Мы еще не выпили сегодня.
   Барышня Юй взяла в руки лютню и запела на мотив «Ветер над рекою»:

 
Час полночный. Холод свеч
лихорадкою колотит.
Я стыжусь постылой плоти,
может, в платье лучше лечь?
Час предсветных петухов.
Воск расплавился в лампаде,
сеткой трещин пересох.
Я бессонна на полатях.
В час рассвета ветер, даль, —
всё распалось в одночасье.
Пышных локонов спираль
Бирюзою не венчать мне.
Час пред полднем. Дорогой
спит и веселится где-то.
Я сижу полуодета,
не завидую другой.
В час полуденный брожу,
вспомнив лунные забавы.
Под ногтями разбужу
лютни сиплые октавы.
Час дневной тягуч и скор.
Если ты придешь обратно –
Одарю тебя стократно,
и забуду свой укор.
В час вечерний средь шальных
чаровниц ветротекучих
фейерверк утех хмельных.
Дом любимому наскучил.
Час предзвездный — тьма небес.
Я свечу зажгу, и в страхе
По болотной черепахе
Погадаю о тебе.
 

   – Что-то так холодно сегодня стало, – проговорила Юэнян, едва певица кончила петь.
   – Снег идет, – заметил стоящий рядом Лайань.
   – Вы, должно быть, легко одеты, сестрица, – сказала Юйлоу. – Я ватную шубу на подкладке захватила, а то к ночи холодновато бывает.
   – Раз пошел снег, надо за меховыми шубами сходить, – заметила Юэнян.
   Лайань поспешил к Дайаню.
   – Матушка распорядилась принести шубы, – сказал он.
   Дайань позвал Циньтуна:
   – Ступай принеси, а мы тут обождем.
   Циньтун, не сказав ни слова, побежал домой.
   Немного погодя Юэнян вспомнила про Цзиньлянь.
   – Кто за шубами пошел? – спросила она Лайаня.
   – Циньтун.
   – И мне не сказался?! – удивилась хозяйка.
   – И сказать-то не успели, а он уж бежать, – вставила Юйлоу. – У матушки Пятой шубы нет, – она обернулась к Юэнян. – Взять хотя бы у сестрицы Второй.
   – Как это нет? – возразила Юэнян. – Дома чего не найдется! Возьми вон в лавке заложенную шубу, и весь разговор. А почему Дайань сам не пошел, рабское отродье? К чему других посылать?! Позови его ко мне.
   Дайань предстал перед хозяйкой.
   – Хорош, хорош, голубчик! – обрушилась на него Юэнян. – И давно завел посыльных, а? Других посылаешь, а я и знать не знаю. Тебя надо правителем посадить. Вот бы стал распоряжаться. Гонял бы посыльных, а сам бы сидел да посиживал. А то ведь чего доброго шапка сдвинется на голове.
   – Зря вы, матушка, на меня сердитесь, – отвечал Дайань. – Если б меня посылали, я бы и пошел. Лайань никого не назвал. Надо, говорит, за шубами сходить, и все.
   – Выходит, я в доме никто?! Тебе, значит, Лайань – указ, а? – не унималась Юэнян. – Избаловали вас, негодников, вот что я скажу, а вы распустились. Хозяева для вас, что изваянье Будды, – поставили в угол, и пусть коптится да пылится. Каков жертвователь, такова и обитель! Ты и у тех и у других выслуживаешься, вот и вьешься, рыбку в мутной воде ловишь. Тебе бы отовсюду урвать. Думаешь, я о твоих проделках не знаю? Зачем ты провожал Гуйцзе? Ведь хозяин тебя не посылал. Ее другие провожали, так ты узел из рук вырвал. А насчет служанки? Оставить или нет – тоже не твое дело. Зачем ты в чужие дела лезешь, а? Впрочем, как же тебе не лезть, если тебя посылают! Ты и певицу взялся провожать, чтобы тебе кое-что перепало. Вместо того чтобы самому ко мне явиться, ты других посылаешь, а почему? А чтобы я их ругала, а не тебя. Вот ты до чего ловчишь да хитришь!
   – Это Хуатун сам виноват, – оправдывался Дайань. – Батюшка увидал его с узлом и мне велел проводить Гуйцзе. А когда я его к вам послал насчет служанки сказать, вы же сами, матушка, решили, как с ней быть, и я тут вовсе не при чем.
   – Вот негодяй, рабское отродье! – закричала разгневанная Юэнян. – Будешь долго оправдываться?! Только мне и дела, что глупости твои выслушивать! Убирайся, и чтоб следа твоего тут не было! Посылаю – не идет, да еще припирается! Не верю я ни одному твоему слову. Погоди у меня, негодник! Самому пожалуюсь, он тебе шею намылит.
   – Дайань! – вмешалась жена У Старшего. – А ну, ступай скорей за шубами! Матушка сердится. Сестрица! – обратилась она к Юэнян. – Скажи, матушке Пятой шубу принести.
   – Никакой шубы мне не надо, – вмешалась Цзиньлянь. – А если пойдет, пусть принесет мою на подкладке. Не хочу заложенную надевать. Какая бы ни была – все с чужого плеча. Да она еще на рыжую собаку похожа – смеяться будут. Ее и поносить не успеешь, как выкупать придут.
   – Да я вовсе не о заложенной говорю, – пояснила Юэнян. – Думаешь, от наследников полководца Вана, что ли? Ее Ли Цзяоэр носит. Я о той, что Ли Чжи дал. У него шестнадцати лянов не хватило, он шубой и расплатился. – Юэнян обратилась к Дайаню: – Шуба в большом шкафу. Вели Юйсяо, чтоб достала. И дочкину захвати.
   Хмурый Дайань вышел.
   – Ты куда? – спросил его Цзинцзи.
   – Вот въедливая-то! Настоящий живчик! – бормотал слуга. – Одно и то же по два раза делай. Ночь, а тут опять домой беги!
   Когда пришел Дайань, приказчиков Фу и Юня уже не было, а Симэнь Цин, Ин Боцзюэ, Се Сида, Хань Даого и Бэнь Дичуань продолжали пировать у ворот.
   – Матушки вернулись? – спросил Симэнь.
   – Нет еще, – отвечал Дайань. – Меня за шубами послали.
   И он направился в дальние покои.
   Еще до него туда явился Циньтун и стал разыскивать Юйсяо.
   – Они у жены Бэнь Дичуаня пируют, негодницы, – сердито сказала ему сидевшая на кане Сяоюй. – Не знаю, где у них хранятся шубы. К Бэню ступай, там и спроси.
   Циньтун бросился к дому Бэнь Дичуаня, встал под окном и стал прислушиваться.
   – Барышня Старшая, барышня Вторая, что это вы и чарочки не осушите? – обращалась к гостьям хозяйка. – И закуски нетронутые стоят. Кушайте! Или брезгуете?
   – Мы и так немало выпили, тетушка, – отвечала Чуньмэй.
   – Да что вы! Не обижайте уж нас! – Хозяйка обернулась к тетушке Хань. – Соседушка дорогая! Ты ведь тоже хозяйка! Попотчуй барышень. Что же так-то сидеть? – Она позвала дочь Чжанъэр. – Налей-ка барышне Третьей, и у барышни Четвертой чарка почти пустая.
   – Я вообще не пью, – сказала Ланьсян.
   – Голодные вы у меня остались, барышни, – говорила хозяйка. – Не нашлось вам лакомства по вкусу. Не осудите, прошу вас. Хотелось мне позвать уличных певцов, да побоялась, как бы батюшка не услыхал. Скучно живем! Да разве перечесть все горести бедняков!
   В дверь постучал Циньтун. Все долго не откликались.
   – Кто там? – наконец спросила Чжанъэр.
   – Это я, – ответил Циньтун. – Мне с барышнями поговорить надо.
   Чжанъэр открыла дверь и впустила слугу.
   – Матушки воротились? – сразу спросила Юйсяо.
   Циньтун глядел на нее, улыбаясь, и молчал.
   – Вот зубоскал! – сказала Юйсяо. – Его спрашивают, а он зубы скалит и ни слова.
   – Матушки пока в гостях, – наконец заговорил Циньтун. – На улице снег. Меня за шубами послали.
   – Шубы в золоченом сундуке, – объяснила Юйсяо. – Пусть Сяоюй достанет.
   – Сяоюй к тебе посылает.
   – Ну вы подумайте! – возмутилась Юйсяо. – Что ж она, сама не знает?!
   – Раз у ваших матушек есть шубы, вы и давайте, – сказала Чуньмэй. – У моей матушки нет, и я никуда не пойду.
   – Для матушки Третьей у Сяолуань спроси, – сказала Ланьсян.
   Инчунь достала из-за пояса ключи и протянула Циньтуну.
   – Пусть Сючунь в кладовой возьмет.
   Циньтун вернулся в дальние покои. Сяоюй и Сяолуань передали ему узлы с шубами Юэнян и Юйлоу. Слуга пошел дальше, но тут ему повстречался Дайань.
   – А ты зачем пришел? – спросил Циньтун.
   – Еще спрашиваешь! – буркнул Дайань. – Все из-за тебя! От матушки такой нагоняй получил! За шубой для матушки Пятой послали.
   – А я пойду для Шестой возьму, – сказал Циньтун.
   – Ступай, а потом здесь меня обожди, – наказал Дайань. – Вместе пойдем, а не то еще раз достанется.
   Дайань вошел в покои Юэнян. Сяоюй все еще сидела на кане, грелась у жаровни и грызла семечки.
   – Опять тебя принесло! – воскликнула она, увидев Дайаня.
   – А, ты опять за свое! У, зла не хватает! – Дайань рассказал, как его отругала Юэнян, и продолжал. – Раз Циньтун пошел, ну я и остался. Так я, она говорит, посыльных завел. А у матушки Пятой нет шубы, вот меня и послали. Сказали, в большом шкафу. Ту, что Ли Чжи в счет долга принес. Давай, я захвачу.
   – А Юйсяо все ключи с собой взяла, – отвечала Сяоюй.
   – Сейчас Циньтун придет, его и пошлю, – сказал Дайань. – А я к огоньку присяду пока, ногам дам покой.
   Сяоюй пододвинулась, и Дайань сел с краю на кан, прижавшись к Сяоюй.
   – В кувшине вино осталось, – сказала служанка. – Я сейчас подогрею.
   – Не прочь воспользоваться твоим гостеприимством! – проговорил Дайань.
   Сяоюй слезла с кана и поставила кувшин на жаровню, потом достала соленой гусятины и налила в чарку вина. Никого не было, и они, обнявшись, пили вино и дарили друг дружке поцелуи.
   Вошел Циньтун, и Дайань предложил ему чарку, а потом послал к Юйсяо за шубой для Цзиньлянь. Циньтун положил узлы и отправился к жене Бэнь Дичуаня.
   – Вот арестантское отродье! – заругалась на него Юйсяо. – Опять тебя принесло!
   Сама она не пошла, а наказала, чтобы Сяоюй взяла ключ во внутренней комнате. Сяоюй открыла комнату, достала связку ключей, но, сколько ни старалась, ни один ключ не подходил. Опять Циньтун побежал за Юйсяо.
   – Да это совсем не те! – заругалась Юйсяо. – Ключ от шкафа у матушки под постелью спрятан.
   – Привязали ее там, должно быть, негодницу, – ворчала Сяоюй. – Людей гоняет, покою не дает.
   Открыли шкаф, но шубы там не оказалось.
   Пришлось Циньтуну снова идти спрашивать у Юйсяо.
   – Вконец измотают эти барышни! – кипел он от злости, бегая туда-сюда.– Чтоб их холера скрутила! Помереть в одночасье не дадут.
   – Ну и достанется нам теперь от матушки! – сказал он Дайаню. – Она про ключи и слушать не будет. Мы во всем виноваты останемся.
   Опять Циньтун вызвал Юйсяо.
   – Нет в матушкином шкафу шубы, – заявил он.
   – Ой, я совсем забыла, – немного подумав, засмеялась она. – Она ж в другом шкафу висит.
   Циньтун бросился к Сяоюй.
   – Ей, потаскушке, совсем, видно, хахаль голову закружил, – ругалась Сяоюй. – Шуба тут висит, а она туда посылает.
   Она достала шубу и завернула ее в узел вместе с шубой дочери Симэня.
   Дайань с Циньтуном понесли узел.
   – Вы что? – вопрошала их Юэнян. – Оба решили за нами вовсе не приходить, а?
   Дайань молчал.
   – Все шубы на месте, – объяснял Циньтун. – А вот эту обыскались.
   Он вынул предназначавшуюся Цзиньлянь шубу, и супруга У Старшего стала рассматривать ее при свете фонаря.
   – Замечательная шуба! – воскликнула она. – Почему вы ее так корили, матушка Пятая? Совсем на собаку не похожа. Я б такую с удовольствием надела.
   – Да, совсем новая шуба! – подхватила Юэнян. – Только спереди немножко потерлась. Заменим перед, и будет превосходная шуба.
   – А ну-ка поди сюда, сестрица! – взяв шубу, подшучивала Юйлоу.– Одень-ка собачью доху, посмотрим, как она тебе идет.
   – Я у мужа новую попрошу, а с чужого плеча надевать не собираюсь, – сказала Цзиньлянь. – Для чего мне это нужно!
   – Какая неблагодарная! – продолжала шутить Юйлоу. – Другая, заполучив такую шубу, Будде бы молилась.
   Юйлоу помогла Цзиньлянь одеться. Шуба оказалась той до пят и висела мешком. Недовольная Цзиньлянь промолчала.
   Юэнян, Юйлоу и Пинъэр надели свои собольи шубы и попрощались с хозяйкой. У Старшая и У Вторая встали, чтобы их проводить. Юэнян наградила барышню Юй узелком с двумя цянями серебра.
   – Мне тоже пора, – сказала Иньэр и отвесила земной поклон жене У Старшего и остальным.
   Хозяйка подарила певице пару серебряных цветов, а Юэнян и Пинъэр протянули ей по ляну серебра. Она снова благодарила их земным поклоном. У Старшая и У Вторая с Чжэн Третьей пошли было проводить гостей, но Юэнян уговорила их не выходить, потому что на улице снег.
   – Сейчас уже дождь со снегом идет, – заметил Циньтун. – Как бы шубы не намочить. Хорошо бы попросить у матушки зонты.
   У Вторая тотчас же достала зонты. Циньтун с зонтом пошел первым, двое солдат несли фонари. Они миновали, наконец, переулки и оказались на Большой улице. Цзинцзи все время пускал потешные огни.
   – Иньэр, твой дом рядом, – сказал он певице. – Мы тебя проводим.
   – А где она живет? – спросила Юэнян.
   – Да вот в этом переулке, – показал Цзинцзи. – В большом доме. Как раз полпереулка пройти.
   – Позвольте мне проститься с вами, матушка, – сказала Иньэр.
   – Не надо раскланиваться, а то скользко, – заметила Юэнян. – Слуга проводит тебя до дому. – Она позвала Дайаня: – Ступай проводи Иньэр.
   – Можно мы с Дайанем проводим? – спросил Цзинцзи.
   – Идите, – последовал ответ.
   И Цзинцзи с Дайанем направились вместе с Иньэр в переулок, а остальные продолжали свой путь.