Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   – Не бойся! – Симэнь улыбнулся. – Пусть передают. Попрошу Сун Сунъюаня, он ради меня назад заберет. Да и с правителем Ху я знаком.
   Симэнь оставил Ин Боцзюэ и Ли Чжи отобедать вместе с ним.
   – Значит, завтра надо будет письмо с посыльным отправить, – говорил за обедом Симэнь.
   – Видите, дело-то какое, – вставил Ли Чжи. – Вы господина цензора сейчас у себя не найдете. Они третьего дня с инспекцией а Яньчжоу отбыли.
   – Тогда завтра же отправляйся с моим слугой в Яньчжоу, – предложил Симэнь.
   – Ничего, я готов, – отвечал Ли Чжи. – Поездка туда и обратно займет дней пять-шесть. А кого вы собираетесь мне дать в попутчики, батюшка? Я бы насчет письма договорился. Он у меня бы заночевал, чтобы завтра пораньше выехать.
   – Цензор Сун никого из моих слуг не знает, – говорил Симэнь. – Ему, помнится, приглянулся Чуньхун. Вот Чуньхун и Лайцзюэ и поедут. Двоих пошлю.
   С этими словами Симэнь вызвал обоих слуг. Они договорились ночевать у Ли Чжи.
   – Ну вот и прекрасно! – воскликнул Боцзюэ. – Куй железо пока горячо. Да прибудет тому, кто дюже талантлив и на ногу скор.
   Боцзюэ и Ли Чжи пообедали и откланялись. А Симэнь велел Чэнь Цзинцзи тотчас же составить письмо, которое запечатал вместе с десятью лянами листового золота.
   – Смотрите, в пути будьте поосторожней! – передавая пакет Чуньхуну и Лайцзюэ, наказывал Симэнь. – Как только получите бумагу, сразу домой скачите. Если же окажется, что бумага спущена, попросите господина Ся, чтобы он распорядился выдать ее в управлении.
   – Не беспокойтесь, батюшка, – пряча пакет, отвечал Лайцзюэ. – Я ведь у советника Сюя в Яньчжоу служил, знаю.
   Слуги ушли ночевать к Ли Чжи. Не будем говорить, как они с Ли Чжи наняли рано утром одиннадцатого лошадей повыносливее и отбыли в Яньчжоу.
   Расскажем пока о Симэне. Двенадцатого должны были пировать знатные гостьи. Симэнь оставался дома. Под вечер он пригласил шурина У Старшего, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Они любовались фонарями за пиршественным столом в крытой галерее.
   Еще утром пришли актеры, принадлежащие императорскому родственнику Вану. Они принесли с собой корзины с костюмами, и передний флигель, им отведенный, превратился в артистическую уборную.
   Стали прибывать гостьи. Их встречали гонгами и барабанами. Супруга столичного воеводы Чжоу из-за болезни глаз не могла воспользоваться приглашением, о чем доложил прибывший от нее слуга. Первыми пожаловали супруги коменданта Цзина, командующего Чжана и квартального Юня, матери сватов Цяо и Цуя, свояченицы У Старшая и Мэн Старшая. Ожидался приезд супруги тысяцкого Хэ, госпожи Линь и супруги Вана Третьего, госпожи Хуан. Симэнь раза три посылал за ними дежурных солдат, Дайаня и Циньтуна. Поторопить их просили и тетушку Вэнь.
   Наконец-то в полдень появился большой паланкин госпожи Линь, за которым следовал малый. После взаимных приветствий гостья пожелала поклониться хозяину.
   – А почему мы лишены возможности лицезреть вашу невестку, сударыня? – спросил Симэнь.
   – Сынок у меня в отъезде. Дома некого оставить, – отвечала Линь и поклонилась.
   Все еще ждали супругу тысяцкого Хэ. Ее огромный четырехместный паланкин появился только пополудни. За ним следовал малый паланкин со служанкой. Солдаты, ее сопровождающие, несли на коромысле корзину с нарядами. Двое слуг крепко держали паланкин. Гостья вышла из него только у внутренних ворот. Ее встречали ударами в гонги и барабаны.
   К внутренним воротам навстречу почетной гостье поспешили У Юэнян и остальные хозяйки. Симэнь, притаившись в западном флигеле, украдкой любовался ею из-за опущенной занавески.
   Госпоже Лань было никак не больше двадцати лет. Высокая и стройная, она казалась нефритовым изваянием в пышном наряде. Перья зимородка и жемчуг щедро украшали ее прическу, придерживаемую парою парящих фениксов-шпилек. Одета она была в карминовый узорный халат, богато расшитый вплоть до рукавов, который переливался всеми цветами радуги. На нем красовались четверо животных [26]с единорогом и пояс с бляхами из голубовато-зеленого нефрита в золотой оправе. Из-под расходящихся пол ее платья была видна расшитая цветами голубая парчовая юбка. Каждый ее шаг сопровождался мелодичным звоном яшмовых подвесок и брелков. От нее исходил густой аромат мускуса и орхидей.
   Только поглядите:
     Собою женственна и миловидна, держится легко и грациозно, в общении кокетлива, смышлена. Сложенья идеального: не высока и не низка. Изящно тонки два серпика чарующих бровей. Они сливаются с локонами на висках. Взор фениксовых глаз ее пленит, толпой поклонники за нею следовать готовы. Нежный льется голосок ее, похожий на трели иволги в пору восхода солнца. Тонкая колышется талия ее, напоминающая ветви ветлы или плакучей ивы во время дуновенья ветерка. То верно: в роскоши и неге рождена. Затмит своею безграничной расточительностью всех. Росла она средь бирюзы и груд жемчужных. Ей идут к лицу прически особые. Будто яблони повсюду распустились. И не спрашивай, сколько за ночи сережек ивы и пуха тополиного заносит ветром. А какова она, не знаете, в делах любовных? Хотя б позволила отведать половину ее страсти. Чтобы дала собой полюбоваться не только через штору в окне, залитом лунным светом. Как бы склонить ее к любви, отдать ей весь сердечный пыл. Тогда бы свежий ветер налетел, и полог расшитый в сторону отвернуло. Легко ступая шажками лотосовых ножек, явилась бы она. Игрива, словно фея цветов, чью юбку развевает ветер. Манерами похожа на Гуаньинь, милосердия богиню, какою ее нам воображение рисует.
   Да,

 
Подобную красу цветком готов наречь я,
Что наделен еще пленительною речью.
С нефритом бы сравнил ее очарованье,
Что источает дивное благоуханье.
 

   Если бы не увидел ее Симэнь, все бы шло своим чередом. А тут воображение его унеслось за пределы земные, мечтами витал он в небесах. Невозможность близости удручала его.
   Юэнян и остальные жены, встретив гостью, проводили ее в дальнюю залу, куда после знакомства и взаимных приветствий был приглашен Симэнь Цин.
   Хозяин, не проронив ни слова, тотчас же надел парадный халат с шапочкой и приветствовал ее поклонами. Гостья походила на яшмовое деревцо из волшебной рощи бессмертных, на нисшедшую в мир суеты божественную деву Уских гор. Когда она склонилась в приветствии, у Симэня забилось сердце и помутился взор. Он едва сдерживал себя. После приветствий он удалился.
   В крытой галерее, где на столе были расставлены редчайшие яства, хозяйки предложили гостье чаю. Потом все проследовали в большую дальнюю залу. Там их ожидали деликатесы суши и моря, красовавшиеся на обширных пиршественных столах, со всех сторон укрытых экранами Ши Чуна [27]и многостворчатыми парчовыми ширмами. Высоко под потолком горели разрисованные фонари, свисали разноцветные шнуры. Над столом под резными балками на узорных лентах была низко подвешена огромная, как шатер, люстра, ярко освещавшая залу множеством цветных свечей. Переливался жемчуг, и казалось, резвятся рыбки и извиваются драконы. В глазах рябило от скопленья бирюзы в чертоге. Слева взор ласкали ряды красавиц на портретах большого мастерства, а справа – звездные феи, все в золоте и голубом нефрите. Подавали печень дракона и мозги феникса, медвежьи лапы и верблюжьи горбы. Под аккомпанемент черепаховых барабанов играли на узорных и серебряных цитрах, фениксовых свирелях и слоновой кости флейтах, отчего замирали птицы в полете и останавливались плывущие в небе облака. А какие обворожительные красавицы пировали! Сверкали и колыхались жемчуг и бирюза. Певцы пели о счастье встреч после разлуки, о радости после печали.
   Да, каким же

 
Вином две Мифэй угощали гостей [28],
Несли две Чанъэ яства, царских вкусней.
 

   Госпожа Линь заняла почетное место. Актеры представляли пьесу «Крошка Тяньсян возносит полуночную молитву Всевышнему» [29]. После двух сцен они удалились. Ли Гуйцзе, У Иньэр, Чжэн Айюэ и Хун Четвертая исполнили праздничный романс «В воздух поднялись узорно расшитые фонари». Раньше других откланялась супруга У Старшего, потому что жила она за городскими воротами.
   В крытой галерее, отдельно от женщин, пировали Симэнь, шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Им пели Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Фэн. Хозяин то и дело выходил из-за стола, чтобы заглянуть в залу, невдалеке от которой угощали слуг и провожатых, но не о них пойдет речь.
   Да, читатель, как непостоянно полнолуние, так же легко рассеиваются лазоревые облака. В мгновение высшей радости подкрадывается печаль. Таков закон природы. Симэнь только и знал стремиться к славе и выгоде, был необуздан и сластолюбив. Невдомек ему было, что природа не терпит излишеств, не выносит надменных, а потому истекал его срок, имя его уже вписывалось в реестры царства тьмы [30]. Вот почему не успели зажечь фонари и допеть праздничные песни, а Симэнь Цин клевал носом. Боцзюэ старался застольными играми расшевелить хозяина.
   – Что с тобой нынче, брат? – спрашивал он. – Почему такой невеселый?
   – Я плохо спал, – отвечал Симэнь. – Вот и дремлется. И вялость какая-то. Сам не знаю, что случилось.
   Пришли четыре певицы. Боцзюэ велел им спеть романс о фонарях и поухаживать за гостями. Хун Четвертая и Айюэ запели под цитру и лютню, а Иньэр и Гуйцзе обнесли пирующих вином.
   Пир был в самом разгаре, когда явился Дайань.
   – Госпожа Линь и супруга батюшки Хэ отбывают, – объявил он.
   Симэнь выскочил из-за стола и, пробираясь в тени, встал у внутренних ворот, откуда подглядывал, как они садятся в паланкины. Их провожали все хозяйки во главе с Юэнян. Проследовав за ворота, они попали во внутренний двор, где стали любоваться огнями.
   Госпожа Лань была в отороченной соболем и расшитой золотом карминовой накидке, из-под которой виднелась расшитая золотом бледно-голубая юбка. Госпожа Линь была тоже в отороченной соболем белой шелковой накидке на застежке и ярко-красной юбке. На поясе у нее звенели золотые брелоки и яшмовые подвески.
   Им помогли сесть в паланкины, и они отбыли, сопровождаемые слугами с фонарями в руках.
   Симэнь, глотая слюнки, прямо-таки пожирал ненасытными глазами госпожу Лань. Ему не терпелось тут же овладеть ею. Когда же она исчезла из виду, он, чтобы остаться незамеченным, пошел тропинкой назад. И надо ж было тому случиться! Чему, говорят, быть, того не миновать. После пира, когда гостьи разъехались, из дальних покоев возвращалась жена Лайцзюэ. Она уже хотела было открыть дверь, как наткнулась на Симэня. Укрыться ей было некуда. Симэнь же, надобно сказать, давно уж приметил эту смазливую молодуху. Кокетством она, правда, уступала Сун Хуэйлянь, но ее можно было поставить вслед за нею.
   Симэнь, будучи навеселе, обнял ее обеими руками и поцеловал, когда они вместе вошли в помещение. А жена Лайцзюэ еще в бытность свою служанкой в доме императорского родственника Вана водила шашни с хозяином. После ряда скандалов ее оттуда выпроводили. И вот теперь ей опять представился случай. Она запустила свой язык Симэнь в рот. Они сбросили верхнюю одежду, спустили штаны разделись и легли на край кана. Женщина подняла ноги, и Симэнь Цин с наслаждением вознесся над ней.
   Да,

 
Коли с Инъин не удалось свиданье,
Рад и с Хуннян он утолить желанье.
Тому свидетельством стихи:
В яшме кубка смешались луна и лампада,
Чистый луч на Люйчжу [31]отражением падал.
Хоть, конечно, мужчина имеет жену,
Но невольно под тутами ищет Лофу [32].
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

СИМЭНЬ ЦИНА ОТ НЕОБУЗДАННОГО СЛАДОСТРАСТИЯ СОКРУШАЕТ НЕДУГ.

 

У ЮЭНЯН ПРОИЗВОДИТ НА СВЕТ СЫНА, В ТО ВРЕМЯ КАК МУЖ ЕЕ ЛЕЖИТ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ.

 

   Постоянство – редкость и среди достойных.
   Но не жди, что вечно будешь безнаказан.
   Много ль у порочных в жизни дней спокойных!
   Вечно ты к утехам думами привязан.
   От услад безмерных наживешь недуги.
   Чем сильнее страсти, тем страшней расплата.
   Заболев, лекарства ищешь ты в испуге,
   Исцеленье жаждешь… Только поздновато.

 
   Это восьмистишие, принадлежащее кисти Шао Яофу [1], говорит о том, что природа, согласная небесному пути-дао, добра и сулит человеку счастье, духи же, добрые и злые, нетерпимы к крайностям и ненавидят надменных. Кто творит добро, к тому приходит счастье, кто сеет зло, того постигают беды. Ведь Симэнь Цин сознавал, что совращает чужих жен и дочерей, но не подозревал о близкой кончине. Так и в тот день. Соблазнив шедшую садовой тропинкой жену Лайцзюэ, он вернулся в крытую галерею и присоединился к пировавшим шурину У Старшему, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе.
   Супруги командующих Цзина и Чжана, матери сватов Цяо и Цуя, свояченица У Старшая и невестка У Старшая, а также Дуань Старшая дождались, когда подали праздничные пирожки, и откланявшись, отбыли в паланкинах. Жена У Старшего с женою У Шуньчэня, своей снохой, уехали раньше.
   Чэнь Цзинцзи проводил актеров из дома императорского родственника Вана, наградив их двумя лянами серебра и угостив вином и закусками. Четыре певицы и певцы продолжали петь в крытой галерее.
   – Завтра у брата Хуа Старшего день рождения, – обращаясь к Симэню, заговорил Боцзюэ. – Ты подарки посылал?
   – Утром еще, – отвечал Симэнь.
   – Батюшка Хуа с Лайдином приглашение прислал, – вставил Дайань.
   – Ты идти собираешься, брат? – продолжал Боцзюэ. – Я бы за тобой зашел.
   – Завтра видно будет, – говорил Симэнь. – Ты лучше меня не жди, Я, может, попозже зайду поздравить.
   Певицы удалились к хозяйкам. Вошли певцы во главе с Ли Мином. Симэнь продолжал дремать в кресле.
   – Устал ты за эти дни, зятюшка, – говорил шурин У Старший. – Хватит. Нам пора.
   Он встал, но Симэнь никак не хотел его отпускать. Разошлись, когда настала вторая ночная стража.
   Симэнь первыми отпустил четырех певиц, отбывших в паланкинах, потом поднес по две больших чарки певцам и одарил их шестью цянями серебра. Перед их уходом он окликнул Ли Мина:
   – Пятнадцатого я приглашаю господ Чжоу, Цзина и Хэ, так что приходите пораньше и четырех певиц зовите. Да не опоздайте смотрите!
   Ли Мин отвесил земной поклон.
   – А каких певиц вы намерены звать, батюшка? – спросил он.
   – А ту от Фаня и Цинь Юйчжи, – говорил Симэнь. – Потом, помнишь, у батюшки Хэ пели две? Одну зовут Фэн Цзиньбао, а другую Люй Сайэр. Их позови.
   – Есть! – отозвался Ли Мин и опять поклонился в ноги.
   Симэнь направился в покои Юэнян.
   – Госпоже Линь и супруге господина Цзина понравилось у нас! – говорила Симэню Юэнян. – Госпожа Цзин не раз благодарила меня на пиру. Без поддержки батюшки, говорит, мой муж не получил бы такого солидного поста. Мы, говорит, постоянно будем помнить оказанную милость. Скоро, говорит, муж выезжает в верховья реки Хуай, будет инспектировать перевозки хлеба. А госпожа Хэ, знаешь, подвыпила. Ей сестрица Шестая очень понравилась. Я ее в сад водила. Мы на гору взбирались видом полюбоваться. И певиц она щедро наградила.
   Симэнь остался у Юэнян. Ей среди ночи приснился сон, который она рассказала ему, когда рассвело.
   – Может, оттого что госпожа Линь была в ярко-красном бархатном платье, – говорила Юэнян, – мне приснилось, будто сестрица Ли достала из сундука точно такое платье и одела меня. Но сестрица Пань отняла у меня и надела на себя. Это меня вывело из терпения. Ты, говорю, шубу ее забрала, теперь платье отбираешь? Тогда она взяла да разорвала на себе платье. Я на нее закричала, началась ругань, и я проснулась. Оказалось, это был сон.
   – Ну вот, ты и во сне-то из себя выходишь да ругаешься, – заметил Симэнь. – Не волнуйся! Я принесу тебе точно такое платье. Ведь о чем мечтаешь на яву, то и снится.
   На другой день Симэнь встал с тяжелой головой. В управу ехать ему не хотелось. Он умылся, причесался и, одевшись, направился в кабинет, где сел подле горящей жаровни. Тем временем Юйсяо пошла к Жуи. Та отцедила ей полкувшинчика молока, и горничная принесла его хозяину, чтобы дать со снадобьем. Симэнь лежал на кровати. Ван Цзин массажировал ему ноги. Заметив Юйсяо, слуга вышел. Горничная дала хозяину снадобье, и тот протянул ей пару позолоченных шпилек и четыре серебряных кольца, наказав отнести жене Лайцзюэ. Такое поручение сразу напомнило горничной жену Лайвана. Стало быть, и с этой хозяин тем же занимается, подумала она, и, поспешно спрятав подарки в рукав, отправилась исполнять хозяйскую волю.
   – Приняла, через день придет поклониться батюшке, – доложила она по возвращении и, забрав пустой кувшинчик, удалилась в покои Старшей хозяйки.
   – Батюшка лекарство принял? – спросила ее Юэнян. – Что он там, во флигеле, делает?
   – Мне ничего не сказали, – отозвалась горничная.
   – Приготовь рисового отвару, – распорядилась хозяйка.
   Время близилось к обеду, но Симэнь не появлялся.
   Ван Цзин, надобно сказать, принес от своей сестры Ван Шестой пакет и потихоньку передал его Симэню с приглашением навестить сестру. Симэнь развернул бумажный пакет. В нем лежали прядь черных как смоль, умащенных до блеску волос и обтянутая разноцветной бархоткой подпруга единения сердец с двумя парчовыми лентами, которыми ее привязывали, приспособляя к самому основанию живого веника. И какой тонкой работы были эти безделки! В пакете лежал также расшитый узорами лиловый мешочек, на котором золотыми нитями была вышита пара уток-неразлучниц. В мешочке были тыквенные семечки. Обрадованный Симэнь долго любовался подаркам, потом положил мешочек на книжную полку, а подпругу спрятал в рукав. Он был погружен в задумчивость, когда, отдернув дверную занавеску, в кабинет неожиданно вошла У Юэнян.
   – Что ты тут делаешь? Почему не идешь? – спрашивала она.
   Симэнь лежал на кровати. Над ним склонился Ван Цзин, массажировавший ему ноги.
   – Тебе рис приготовили, а ты не идешь, – продолжала Юэнян. – Скажи, что с тобой? Почему ты такой скучный?
   – Я и сам не знаю почему, – отвечал Симэнь. – Только мне что-то не по себе. И в ногах ломота.
   – Должно быть, весна действует. После лекарства тебе полегчает.
   Юэнян пригласила его к себе и дала рисовой каши.
   – В такие праздники веселиться полагается, – продолжала она. – Нынче Хуа Старший за городом рождение справляет. Ведь и тебя звал. Если к нему не хочешь, позвал бы хоть брата Ина.
   – Его дома нет, – отвечал Симэнь. – Он у Хуа Старшего пирует. Вели приготовить вина и закусок. Я в лавку на фанарный базар поеду. С шурином Вторым посидим.
   – Готовь коня, а я служанке велю собрать.
   Симэнь наказал Дайаню седлать коня. Ван Цзин сопровождал разодетого по-праздничному хозяина. Они достигли Львиной улицы и очутились в праздничной толпе.
   Только поглядите на эту площадь фонарей! Ржут кони, гремят экипажи. Ярко горят узорные фонари. Течет поток гуляющих, и нет ему конца. Шум и смех стоит необычайный.

 
И мир, и порядок. Благие ветра.
Гуляющих толпы с утра до утра.
До облачной выси гора фонарей.
И всадники скачут на праздник скорей.
 

   Симэнь полюбовался празднеством, потом свернул на Львиную и спешился у лавки. Когда он вошел в нее, шурин У Второй и Бэнь Дичуань громкими возгласами приветствовали его. Шла оживленная торговля. Жена Лайчжао разожгла в кабинете жаровню и подала чаю. Немного погодя Юэнян прислала с Циньтуном и Лайанем два короба сладостей и закусок. В лавке оказалась привезенная с юга водка. Откупорили жбан и накрыли стол наверху. Симэнь расположился около жаровни и пригласил шурина и Бэня. Они пили вино и в окно любовались залитым светом фонарей базаром. Гуляющие двигались во все стороны нескончаемыми потоками. Кругом грудами лежали всевозможные товары. Пировали до обеда. Потом Симэнь наказал Ван Цзину предупредить Ван Шестую. И та в ожидании его прихода накрыла праздничный стол.
   – Со стола ничего не уносите. Пусть шурин с Бэнем Четвертым перед сном закусят, – обращаясь к Лайчжао, распорядился Симэнь и велел Циньтуну отнести к Ван Шестой жбан вина, куда, вскочив на коня, отправился вскоре и сам.
   Разряженная Ван Шестая вышла ему навстречу. Они прошли в гостиную, где хозяйка, грациозно склонившись, отвесила гостю четыре земных поклона.
   – Благодарю за щедрые дары, – говорил Симэнь. – Я дважды посылал за тобой. Что же ты не пришла?
   – Легко вам сказать, батюшка, – отозвалась Ван. – А на кого я дом оставлю? Потом, я сама не знаю отчего, у меня эти дни на душе было неспокойно. Ни есть, ни пить не хотелось. И дела из рук валились.
   – Должно быть, о муже тоскуешь, – заметил Симэнь.
   – Какое там о муже! – воскликнула она. – Вы ко мне совсем перестали заглядывать, батюшка. Бросили меня, как старую головную повязку. Чем, интересно, я вам не угодила, а? Или другую по сердцу нашли?
   – Ну что ты! – заверял ее, улыбаясь, Симэнь. – Праздники, пиры, сама знаешь, некогда было.
   – Гости, говорят, у вас вчера пировали, батюшка? – спросила Ван.
   – Да, – подтвердил Симэнь. – Старшая в гостях была, вот и устраивала угощение.
   – Кто ж да кто у вас пировал?
   Симэнь стал перечислять одну за другой всех пировавших.
   – На праздничный пир приглашаете только особ знатных, – заметила Ван. – Не нашей же сестре такую честь оказывать.
   – Почему?! – возразил Симэнь. – Шестнадцатого для жен приказчиков пир устраиваем. Тогда, думаю, и ты придешь. Или у тебя опять предлог найдется?
   – Если меня матушка такой чести удостоит, никак не посмею отказаться, – отвечала Ван. – К слову, в прошлый раз одна из горничных так обругала барышню Шэнь, что та на меня обиделась. Я, говорит, и идти-то не собиралась. Это ты, говорит, настояла, а меня там бранью осыпали. Поглядели бы, как она у меня тут плакала. Неловко мне перед ней стало. Спасибо вам с матушкой Старшей. Хорошо, вы послали ей тогда коробку с подарками и лян серебра, чем ее и успокоили. Не могла я себе представить, чтобы у ваших горничных было столько гонору. Ей полагалось бы знать, что и собаку не бьют, пока хозяина не спросят.
   – Да, ей, взбалмошной, на язык лучше не попадайся, – вставил Симэнь. – Она другой раз и на меня уставится – не уступит. Ну, а раз тебя петь просят, надо спеть. Сама упрямится, а потом обижается.
   – Э, нет! – не соглашалась Ван. – Она ее и прежде недолюбливала, а тут давай ей пальцем в лицо тыкать. До того обругала, что барышня вынуждена была уйти. А поглядели б на нее, какая она ко мне пришла! Слезы в три ручья, носом шмыгает. Пришлось у себя оставить. На утро отпустила.
   Служанка внесла чай. Слуга Цзиньцай купил сладостей, свежей рыбы и легких закусок. Их готовила на кухне тетушка Фэн. Потом она вошла и отвесила земные поклоны Симэню.
   – Что-то ты совсем нас забыла после кончины твоей хозяйки, – сказал Симэнь, награждая ее тремя или четырьмя цянями серебра.
   – К кому она пойдет, если не стало хозяюшки! – вставила Ван. – Она теперь больше ко мне заходит посидеть.
   Когда прибрали спальню, хозяйка пригласила туда Симэня.
   – Вы обедали, батюшка? – спросила она.
   – Утром рисового отвару поел, а сейчас с шурином сладостями полакомился. Вот и все.
   Накрыли праздничный стол. Помимо вина на нем были расставлены отборные яства, фрукты и закуски. Хозяйка велела Ван Цзину откупорить бобовую водку. Ван Шестая и Симэнь сели рядышком и начали пировать.
   – Батюшка, а подарки, которые я вам тайком послала, вы видели? – спросила она. – Эту прядь волос я вам с самого темени отстригла. И все своими руками делала. Наверно, довольны остались?
   – Я очень благодарен тебе за такое ко мне расположение.
   Они были полупьяны. Заметив, что в спальне никого больше нет, Симэнь достал из рукава оснастку и водрузил на черепашью плоть, а двумя парчовыми лентами обвязался сзади на поясе. На черепашью головку он еще приспособил любовный дар Цзиндуна [2]и принял с вином снадобье иноземного монаха. Ван Шестая начала игру рукой, и ухваченный его причиндал немедленно возбух и показал себя во всей красе, на нем вздулись все поперечные жилы и цветом он уподобился багровой печени, резко контрастируя с серебряной подпругой и белой шелковой перевязью [3]. Симэнь посадил женщину себе на колени, обнял ее и засадил свой предмет в ее срамную щель. Между делом они поили друг дружку вином из уст в уста, сплетались языками и Ван угощала Симэня орехами из собственных губ. Так они смеялись и резвились, пока не настало время зажигать огонь.
   Тетушка Фэн подала им горячие пирожки со свининой и душистым луком. Они съели по два пирожка, и служанка унесла их. А хозяйка с гостем направилась к расположенному в нише натопленному кану. Отдернув узорный полог, они разделись и легли.
   Зная, что Симэнь предпочитает предаваться любовным утехам при освещении, Ван Шестая перенесла светильник на стол поближе к ложу и заперла дверь. Потом, совершив омовение, она разделась и, обувшись в туфельки из ярко-красного шаньсийского шелка на белой шелковой подошве, юркнула под одеяло. Они слились, заключив друг друга в крепкие объятия, и прикорнули.
   Симэнь прямо-таки сгорал от неуемной страсти. Воитель был готов к поединку, а причиной тому, надобно сказать, являлась жена тысяцкого Хэ. госпожа Лань, все время преследовавшая его в воображении. Его причиндал был крепок и тверд. Сперва он приказал Ван встать на четвереньки и, запустив своего воителя в чертову дыру, повел неутомимую охоту за цветком с заднего дворика. Он с силой раскачивал женщину, чья задница непрерывно издавала громкие звуки, и уже заправился туда две или три сотни раз.