Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   – Мой мальчик! – с рыданьями причитала она. – Как хорошо ты резвился, когда я уходила! Отчего тебя так сводит?
   Инчунь и Жуи рассказали ей, как испугал ребенка кот Цзиньлянь.
   – Сынок мой дорогой! – еще сильнее зарыдала Пинъэр. – Раз не по душе старшим пришелся, значит терпи. Такая, выходит, твоя доля.
   Юэнян промолчала и велела позвать Цзиньлянь.
   – Говорят, твой кот испугал ребенка? – спросила она вошедшую Цзиньлянь.
   – Кто это вам сказал? – удивилась та.
   – Они, – Юэнян указала на кормилицу Жуи и горничную Инчунь.
   – Да мало ли чего нагородит баба! – говорила Цзиньлянь, имея в виду Жуи. – Кот все время спал себе преспокойно у меня в комнате. Как он мог напугать ребенка?! Какую ерунду городят! Если сами напугали, нечего на людей сваливать. Вам бы только прицепиться, чтоб на слабого наброситься, а на меня в первую очередь!
   – А как же кот тут очутился? – спрашивала Юэнян.
   – Да он сюда то и дело забегает, – отвечала Инчунь.
   – Ишь ты, то и дело! – подхватила Цзиньлянь. – Что-то раньше не бросался, а нынче ни с того ни с сего вдруг испугал! И ты, девка, вижу, глаза-то свои выпятила бесстыжие и несешь всякую чепуху. Но не очень-то расходись! Лук-то побереги, а то смотри, тетива оборвется. Ох, и все-то беды на мою несчастную головушку!
   Цзиньлянь в сердцах повернулась и удалилась к себе.
   Послушай, дорогой читатель! Не зря говорят:

 
Иная ветка вся в цвету,
но больно колются шипы-то!..
И в человеческой душе
порою сколько зла сокрыто!
 

   С появлением Гуаньгэ хозяин стал во всем потакать Пинъэр. Она попросит одно, он готов ей сделать десять. Видя все это, Цзиньлянь завидовала Пинъэр и злилась. Из ревности и зародился у нее коварный план: обучить кота, чтобы тот до смерти напугал ребенка. Тогда, по ее расчетам, Пинъэр лишится благосклонности, а она, Цзиньлянь, вновь станет любимицей Симэня. Словом, действовала она точно так же, как в старину Туань Гу, который нарочно завел пса Шэньао, чтобы погубить первого министра Чжао Дуня [12].
   Да,

 
Справедливое Небо никто не сумеет
обмануть, провести, в заблужденье ввести,
Все провидит оно, потому не надейся,
если грешен, возмездье его отвести.
 

   Гуаньгэ все бился в судорогах. Юэнян велела напоить его имбирным отваром и тут же послала Лайаня за старухой Лю. Пришла знахарка.
   – Как он у вас напуган! – нащупывая пульс, воскликнула старуха. – А ведь испуг выгонять труднее всего.
   Она велела готовить отвар из ситника с мятой, потом достала пилюлю в золотой фольге, опустила ее в плотно закрытую чарку с отваром и растерла. Гуаньгэ крепко сжимал зубы, и Юэнян пришлось золотой шпилькой из прически открыть ему рот и влить лекарство.
   – Хорошо, если выгоним,– говорила старая Лю, – а то вам, почтенная хозяйка, без прижиганий не обойтись.
   – Но кто на это решится? – отвечала Юэнян. – Надо будет подождать хозяина. У него спросить. А то ругани не оберешься.
   – Спаси его, матушка! – взмолилась Пинъэр, обращаясь к Юэнян. –Прождем – поздно будет. А взбранится, я приму вину на себя.
   – Ребенок твой! – отвечала хозяйка. – Если ты согласна, пусть прижигает. Я не настаиваю.
   Старуха Лю сделала Гуаньгэ пять прижиганий: между бровями, на шее, обеих руках, где прощупывается пульс, и на груди. Потом ребенка уложили спать. Гуаньгэ был в забытьи вплоть до самых сумерек. Не проснулся он и когда вернулся Симэнь. С приходом хозяина Юэнян наградила старуху пятью цянами серебра, и та боковой тропкой, крадучись, вышла из дому и улетучилась, как дым.
   Симэнь направился прямо в дальние покои хозяйки. Юэнян рассказала о Гуаньгэ, и он опрометью бросился в передние покои. Глаза у Пинъэр были красными от слез.
   – Отчего у ребенка судороги? – спросил Симэнь.
   Глаза Пинъэр наполнились слезами. Она молчала. Он хотел было разузнать у горничной и кормилицы, но и те как воды в рот набрали.
   Заметив на ручонках младенца ожоги, а кругом пепел от сгоревшей полыни, Симэнь опять бросился к Юэнян. Она не могла больше скрывать происшедшего и рассказала, как напугал ребенка кот Цзиньлянь.
   – Его только что осматривала матушка Лю, – объясняла Юэнян. – Сильный испуг, говорит, без иглоукалываний и прижиганий младенец не выживет. Ждать тебя было некогда, и мать ребенка решилась сделать прижигания. Потом младенца уложили. До сих пор не просыпался.
   Не услышь об этом Симэнь, все бы шло своим чередом, а тут у него все нутро затрясло от злости, гневом закипело сердце и желчью наполнилась печень. Он ворвался к Цзиньлянь, ни слова не говоря, схватил за ноги Снежка, выбежал в коридор и хватил его со всего размаху о каменное крыльцо. Только слышно было, как раскололся череп. Мозги разлетелись тысячей персиковых лепестков, среди которых, как осколки нефрита, поблескивали белизною зубы.
   Да,

 
При жизни не водил ушами,
Не стал гоняться за мышами,
Поэтому на свете том
Извечно быть ему котом.
 

   Цзиньлянь сидела на кане. Когда Симэнь схватил Снежка, у нее не дрогнул ни один мускул. Однако стоило ему выйти, как она начала ворчать и ругаться:
   – Чтоб тебе сдохнуть, разбойник проклятый! Убить беззащитное созданье – на это ты молодец. Кот тебе помешал? Ишь, разошелся! Влетел как бешеный. Да он жизнь твою на том свете потребует, изменник ты проклятый! Чтобы тебе не было ни дна ни покрышки, насильник!
   Симэнь вернулся к Пинъэр.
   – Я же наказывал хорошенько смотреть за сыном! – набросился он на Инчунь и Жуи. – Как вы допустили кота? Напугал да и все руки поцарапал. Еще верят Лю – этой старой потаскухе! Всего ребенка обожгла. Хорошо, если все обойдется, а то я ее приволоку в управу, зажму пальцы тисками. Узнает у меня, старая блудница!
   – На все пойдешь, когда видишь, как на твоих глазах погибает младенец,– говорила Пинъэр. – Тут и детский врач вряд ли поможет.
   Пинъэр все еще надеялась, что Гуаньгэ поправится, но от прижиганий судороги перешли вовнутрь и стали более затяжными. Начались конвульсии живота. Гуаньгэ лежал весь мокрый, в испражнениях с кровью. Глаза его то широко открывались, то закрывались вновь. Он не пришел в себя и под утро и не брал грудь. Пинъэр в отчаянии то погружалась в молитву, то обращалась к гадателям и прорицателям, но всюду ей предвещали недоброе.
   Юэнян тайком от Симэня снова позвала старую Лю для заклинания духов. Потом пригласили детского врача, который предложил продуть нос.
   – Если после продувания из носа потечет, значит еще есть надежда, – говорил врач. – В противном случае – младенец во власти духов тьмы.
   Продувание, однако, тоже не принесло ничего обнадеживающего. Целую ночь Пинъэр не отходила от кроватки Гуаньгэ, не переставая плакала и крошки в рот не брала.
   Приближался пятнадцатый день восьмой луны. Из-за болезни младенца Юэнян даже своего рождения не справляла. Родные и близкие прислали ей подарки, но никакого приглашения в ответ не получили. У нее были только старшая невестка У, золовка Ян и старшая мать наставница.
   Монахини Сюэ и Ван дулись друг на дружку с тех пор, как не поделили в печатной серебро. Бэнь Дичуань с матерью Сюэ наведались четырнадцатого числа к печатникам. Полторы тысячи копий буддийского канона были готовы, и их принесли домой.
   Пинъэр выдала Бэнь Дичуаню еще связку монет на жертвенную лошадь, благовония и свечи. Пятнадцатого приказчик Бэнь и Чэнь Цзинцзи с утра отправлялись в Тайшаньский монастырь, где после молебна им было велено пожертвовать обители все оттиски канона. Потом они должны были доложить обо всем Пинъэр.
   Между тем, сват Цяо каждый день посылал тетушку Кун навестить Гуаньгэ. Он-то и порекомендовал пригласить детского врача Бао, известного медика.
   – Его уже взяло к себе небо, а на земле все противятся, –заключил тот. – Болезнь неизлечима.
   Врача проводили, дав ему ни за что ни про что пять цяней серебра. Ребенку хотели было дать лекарство, но его рвало. Он лежал с закрытыми глазами и скрежетал зубами. Пинъэр не раздевалась, день и ночь держа на руках Гуаньгэ. У нее от слез не высыхали глаза. Никуда не отлучался и Симэнь. Только заезжал в управу и тотчас же спешил к ребенку.
   Но вот однажды – было это в конце восьмой луны – Пинъэр задремала над сыном. Крепко спали горничная и кормилица. На столе горела серебряная лампа. Лунный свет заливал окно. Раздавались монотонные удары стражников. Гуаньгэ так и не приходил в себя.
   Горем и печалью охваченная мать, как тебе тяжка одна мысль о прощании навек!
   Да,

 
Радость подобна рассветным лучам,
Горе врывается к нам по ночам.
 

   Только взгляните:
     Небесная Река тускло серебром блестит. Издалека доносятся удары стражи. Месяц залил окно леденящими лучами. В дверь холодом ночным несет. Гусь дикий крякнул в темноте, таланта одинокого средь ночи потревожил. Трещит сверчок – напев такой унылый. Нерадостно красавице одной. На вышке сторожевой отбивают стражу за стражей. По наковальне где-то ударяют без конца, и вторят колокольцы под стрехою. Их звон красавицу терзает. На столике серебряном мерцает лампа, красавицу едва освещая. Тяжко вздыхает она. Просит об одном – здоровья сыну молит. А горе ведь чаще приходит во сне.
   Пинъэр забылась, и ей явился Хуа Цзысюй. Одетый в белое, он как живой остановился у ворот.
   – Распутница ты и негодяйка! – заругался он на Пинъэр. – Как ты смела ограбить меня и отдать состояние Симэнь Цину! Я иду подавать на тебя жалобу.
   – Пощади, дорогой мой! Прошу тебя! – взмолилась Пинъэр и ухватила его за рукав.
   Но Хуа Цзысюй резко отстранил ее. Пинъэр, испугавшись, пробудилась. То был лишь сон.
   – Какой странный сон! – повторяла она, сжимая в руке рубашонку Гуаньгэ.
   Донеслись три удара стражи. Со страху Пинъэр покрылась потом и волосы встали дыбом.
   На другой день, как только явился Симэнь, она рассказала ему свой сон.
   – Ну, куда же он пошел?! – успокаивал ее Симэнь. – Ты же знаешь, он умер. Просто тебе представилось прошлое. Успокойся и не обращай на него внимания. И бояться тебе нечего. А я сейчас же пошлю носилки за У Иньэр. Пусть побудет с тобой вечерами. А тетушке Фэн велю за вами поухаживать.
   Дайань доставил певицу Иньэр. Когда солнце стало клониться к западу, у Гуаньгэ опять начались судороги.
   – Матушка, посмотрите-ка! – звала хозяйку перепуганная кормилица, держа на руках ребенка. – Гуаньгэ опять закатил глаза. Он дышать перестает.
   Подбежала Пинъэр, взяла Гуаньгэ и в слезах кликнула горничную:
   – Сейчас же позови батюшку. Скажи, ребенок умирает.
   Тем временем пришел Чан Шицзе. Он сообщил Симэню, что подыскал дом из четырех комнат, две по фасаду, всего за тридцать пять лянов серебра. Услышав, что сыну плохо, Симэнь поспешно отпустил Чан Шицзе.
   – Не провожаю, – говорил он, – деньги потом пришлю. А дом вместе посмотрим.
   Симэнь стремглав бросился к Пинъэр. В детской толпились Юэнян с остальными женами, а также Иньэр и жена У Старшего. Гуаньгэ бился в предсмертных муках на руках Пинъэр. Симэнь не выдержал и вышел в гостиную. Он опустился в кресло, прерывисто вздыхая.
   Не прошло и времени, надобного, чтобы выпить полчашки чаю, как Гуаньгэ скончался. Случилось это в предвечерний час под девятым знаком шэнь в восьмой луне двадцать третьего числа. Прожил он год и два месяца.
   Дом огласился громкими рыданиями. Пинъэр не находила себе места. С плачем она упала в обморок и долго не приходила в себя, а очнувшись, обняла ребенка.
   – Не стало моего спасителя! – громко причитала она. – Разрывается мое сердце. Лучше бы и мне умереть вместе с тобой. Недолго и мне жить осталось. Как рано ушел ты, мой милый! Какое горе принес мне!
   Как вкопанные молча плакали рядом с ней кормилица Жуи и горничная Инчунь.
   Симэнь распорядился убрать западный флигель, расположенный рядом с главной залой. Туда должны были вынести ребенка вместе с постелью и положить на две широких скамейки. Пинъэр, склонившись над сыном, обняла его обеими руками и не давала брать.
   – Несчастный ты мой! Опора моя! – рыдала она. – Крошка мой родной, разбил ты мое сердце. Зря, выходит, я мучилась, чтобы дать тебе жизнь. Неужели больше не увижу тебя, ненаглядный ты мой!
   Юэнян и остальные женщины опять заплакали и всячески старались успокоить Пинъэр. Лицо ее было расцарапано, локоны-тучи распущены по плечам.
   – Погляди, на кого ты похожа, – обратился к ней вошедший Симэнь. – Ну что ж поделаешь, раз не суждено ему быть нашим сыном. Как мы ни старались, ни лелеяли, судьба его, значит, такая. А ты поплакала и будет! Его слезами не вернешь. Побереги себя. А теперь пора его вынести да за геомантом послать. Когда это случилось?
   – В тот же час обезьяны, – ответила Юэнян.
   – Я так и говорила, – вставила Юйлоу. – Он своего часу ждал. Как в час обезьяны родился, так и отошел. И в тот же самый день двадцать третьего. Только до месяца своего не дожил. Как раз год и два месяца прожил на свете.
   С обеих сторон встали слуги, готовые перенести младенца во флигель. Заметив их, Пинъэр опять зарыдала:
   – К чему так спешить? Потрогайте его, – обратилась она к Юэнян, – ведь он еще и остыть не успел.
   И Пинъэр запричитала вновь:
   – Не покидай меня, мой сыночек! Как я страдаю!
   У нее подкосились ноги, и она упала на пол, рыдая.
   Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

 
За что ты меня покарало, о, Небо?!
Мой крошка любимый, ты был или не был?
Позволь мне твой голос услышать опять!
Судьба, одарив, поспешила отнять.
За прошлые жизни мой долг неоплатный
Безжалостно взыскан был тысячекратно.
Душа кровоточит, вся корчась от ран!
Ты, ясное Небо, – ослепший тиран!
Была я послушна тебе и добра.
Кому на потеху дитя отобрал?
Под корень срубили, утратила тень,
Зачем ослепил меня солнечный день.
Скорее во тьму за сыночком родимым
Путём воздаяния непобедимым.
 

   Пинъэр плакала. Слуги вынесли Гуаньгэ и положили в западном флигеле.
   – Надо бы сообщить сватьям Цяо и отцам наставникам, – посоветовала хозяину Юэнян.
   – В монастырь и завтра с утра поспеем, – отвечал Симэнь и обернулся к Дайаню: – Ступай господину Цяо скажи.
   Для составления свидетельства позвали геоманта Сюя. Бэнь Дичуаню было выдано десять лянов на покупку ровных сосновых досок. Нанятый столяр быстро смастерил гробик.
   Только собрались обряжать младенца и класть в гроб, как доложили о прибытии паланкина с супругами Цяо. Они вошли в комнату и заплакали. Юэнян и остальные домашние со слезами на глазах рассказали им о случившемся. Вскоре пришел геомант Сюй.
   – Молодой барин и скончался в час обезьяны, – сказал геомант, осмотрев младенца.
   Юэнян попросила геоманта заглянуть в «черную книгу». Сюй стал перебирать пальцами, производя подсчеты, затем одним взглядом справился в тайной книге о силах тьмы и света и, наконец, произнес:
   – Молодой барин родился в час под девятым знаком шэнь, в шестой луне двадцать третьего дня года тридцать третьего – бин-шэнь – правления под девизом Порядка и Гармонии, скончался в час под девятым знаком шэнь, в восьмой луне двадцать третьего дня года тридцать четвертого – дин-ю – того же правления [13]. Сочетание года тридцать четвертого – дин-ю – с днем сорок девятым – жэнь-цзы – предвещает два больших траура. Членам семьи следует воздерживаться от рыданий. Запрет этот не касается остальных родственников. При положении во гроб не должны присутствовать родившиеся под четырьмя знаками: змеи, дракона, крысы и зайца [14]. «Черная книга» также гласит: «Умершему в день сорок девятый – жэнь-цзы – на небе соответствуют чертоги Драгоценной Вазы, а на земле – область Ци [15]». В прежней жизни он был сыном в семье Цаев из Яньчжоу [16], разорял ближних, пьянствовал и под конец совсем опустился. Он не почитал ни Небо и Землю, ни родных, совершал одно злодеяние за другим. Впоследствии, пораженный холодом, он долгое время был прикован к постели, ходил под себя и умер, неухоженный. В нынешней жизни он родился мальчиком, страдал от судорог, а десять дней назад был напуган домашним животным, и у него отняли душу. Он преждевременно скончался от того, что попал под вредоносное влияние Юпитера в данном месте. Теперь ему предстоит родиться сыном в семье Ванов из Чжэнчжоу [17]. Он станет впоследствии тысяцким и доживет до шестидесяти восьми лет.
   Геомант Сюй смолк и, не отрываясь от книги, обратился к Симэню:
   – Позвольте вас спросить, ваше превосходительство, завтра вы намерены совершить сожжение или погребение?
   – То есть как это завтра? – удивился Симэнь. – На третий день отслужим панихиду, а на пятый будет вынос и похороны на нашем кладбище.
   – Двадцать седьмого будет как раз день под пятьдесят третьим знаком бин-чэнь, который не предвещает ничего дурного ни одному из членов вашей семьи, – отвечал геомант. – Погребение следует совершить в полдень, в час седьмой – у.
   Свидетельство было составлено. Когда младенца положили в гроб, пробили уже третью ночную стражу.
   Пинъэр с плачем отыскала у себя в комнате детскую монашескую ризу, шапочку и туфельки и положила в гроб. Гроб забили и снова послышались рыданья. Геоманта отпустили.
   На другой день Симэнь был так занят, что не заглядывал в управу. Печальное известие дошло до надзирателя Ся, и он сразу же после утреннего присутствия прибыл с выражением соболезнования. Отправили посыльного сообщить о случившемся настоятелю У. На третий день восемь иноков из монастыря Воздаяния читали над усопшим священный канон. Настоятель У и сват Цяо вместе приготовили трех жертвенных животных [18]. Стол с жертвами и сожжением бумажных изображений устроили также и шурины У Старший и Хуа Старший, и свояки Шэнь и Хань. Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, Чан Шицзе, Хань Даого, Гань Чушэнь, Бэнь Дичуань, Ли Чжи и Хуан Четвертый, объединившись, тоже внесли свою лепту и провели вечер вместе с Симэнем у гроба младенца. Когда отбыли монахи, позвали всех принесших жертвенные изображения. После предания их огню перед гробом Гуаньгэ в большой зале был накрыт стол, и Симэнь накормил пришедших. В тот же день с жертвенными предметами прибыли певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.
   Пинъэр день ото дня бледнела, не пила и не ела. Всякое воспоминание сопровождалось слезами. От рыданий она потеряла голос. Симэнь начал опасаться, как бы с горя руки на себя не наложила, и велел кормилице, горничной и У Иньэр не оставлять ее днем одну. Сам он третью ночь проводил с Пинъэр и всячески старался ее успокоить. Монахиня Сюэ читала ей по ночам Сурангаму-сутру [19]и «Заклятья, отводящие злых духов».
   – Не плачьте, матушка, – успокаивала ее монахиня. – Ведь сказано в Писании: все в мире меняет облик свой, и нет конца перерождениям. Кому судьба родиться, тот на свет появится непременно. Он же не дитя ваше, матушка, а кредитор ваш в прошлой жизни. Вот он и пришел, чтобы вернуть долг и вас ограбить. Он все равно умер бы – не через год, так через два или три, через шесть лет или девять. Не счесть числа смертям и рождениям, кои свершаются денно и нощно. Вот что сказано в «Сутре заклинаний-дхарани»: “Жила в старину женщина. Никогда не расставалась она со священной «Сутрой заклинаний-дхарани». Ни дня не проводила без молитвы. Но за три рождения до того женщина эта поднесла яд и загубила жизнь ближнего. И душа, ею загубленная, постоянно ее преследовала – часа своего ждала. И чтобы убить мать свою, тайно проник преследователь в нутро ее, поселился во чреве ее, вцепился в сердце и печень родительницы своей. Когда же пришел час разрешиться ей от бремени, в муках между смертью и жизнью металась она, но, наконец, родила дитя как положено. Однако не минуло и двух лет, как умер ребенок тот. Тосковала мать, горько плакала и рыдала. Потом отнесла дитя свое бездыханное к реке и в воду бросила. И так повторялось трижды. А он всякий раз вселялся в нее, проникал во чрево ее и выжидал часу, чтобы убить мать свою. Так в третий раз затеял он в утробе ее недоброе. Вцепился он в сердце и печень ее, и в муках страшных едва сносила она боль нестерпимую, и надрывалась от крику, и родила его целого и невредимого. И опять умер он, не прожив и двух лет. Невольно зарыдала мать перед бездыханным младенцем своим и сетовала на горькую свою судьбу. Как и раньше понесла его к реке. На берегу остановилась, будучи не в силах расстаться с детищем своим. И сжалилась тогда над ней милосердная бодхисаттва Гуаньинь и явилась ей одетым в рясу монахом и молвила: “Не плачь и не убивайся! Это не сын твой, а душа загубленного тобою в третьем до сего рождении. Он рождался трижды, но погубить тебя ему не удалось. Не отомстил он тебе, ибо изо дня в день с усердием творишь ты молитву Будде и твердо веришь в священную «Сутру заклинаний-дхарани». Если желаешь взглянуть на преследователя твоего, обернись, куда укажу”. И молвив это, указала божественным перстом своим. И принял младенец ее образ демона-якши [20], и встал среди реки, и изрек: “Ты загубила меня, и вот пришел я отомстить тебе. Но тверда ты в вере, творишь усердно молитву и чтишь «Сутру заклинаний-дхарани», священный канон Венценосного Будды. За это добрые духи охраняют тебя и денно и нощно, и не могу я погубить тебя. А теперь милосердная Гуаньинь освободила меня от жажды мщения, и не стану я отныне преследовать тебя”. Сказал и исчез, погрузившись в воды реки. И со слезами молилась та женщина милосердной Гуаньинь. И с тех пор творила добро, и праведная жизнь ее длилась девяносто восемь лет, а в последующей жизни она родилась мужчиною». Поверьте мне, матушка, ребенок этот не сын вам. Это мститель, судьбою вам посланный. Родился он, чтобы свершить возмездие и погубить вас. Только благодаря молитве вашей и усердию, с коим вы жертвовали на печатание и распространение полутора тысяч копий священной книги, он не в силах оказался погубить вас и исчез. Но придет срок – и появится у вас сын. То и будет дитя ваше кровное.
   Слушала Пинъэр монахиню Сюэ, но любовь ее материнская к сыну от этого не уменьшалась. И при всяком упоминании слезы текли у нее из глаз.
   Незаметно прошли дни, и настало утро двадцать седьмого дня. Восемь нанятых подростков в темном одеянии и белых шапочках несли отделанный золотом ярко-красный гроб. Вздымались к небу стяги и хоругви, плыл увитый белыми цветами и ветками ивы балдахин. Впереди двигалось ярко-красное полотнище с надписью: «Гроб с телом сына из рода Симэнь».
   Настоятель У также прислал двенадцать послушников. Настоятель У также прислал двенадцать послушников. Они окружили гроб, повторяя молитвы и читая канон «Нефритовые строки о рождении духа». Лились траурные мелодии. Родные и друзья сопровождали одетого в траур Симэня. До арки на большой улице он шел пешком, потом сел на коня. Похоронную процессию сопровождали паланкины У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и дочери Симэня, а также матери свата Цяо, супруги У Старшего, супруги У Шуньчэня – Чжэн Третьей и певиц – Ли Гуйцзе и Чжэн Айюэ. Сунь Сюээ, У Иньэр и монахиня Сюэ остались дома с Ли Пинъэр.
   Симэнь опасался, что Пинъэр будет чрезмерно убиваться и не пустил ее на кладбище. Когда начался вынос и процессия двинулась к воротам, как ни уговаривали Пинъэр, она бросилась за гробом.
   – Навсегда ты уходишь, сыночек родной мой! – так громко причитала она, что сорвала голос, потом упала, ударившись головой о ворота. Золотые шпильки выпали у нее из прически. Испуганные У Иньэр и Сунь Сюээ подняли ее и стали упрашивать пойти к себе в покои.
   Опустел кан. Только игрушечный барабанчик с бубенчиками – символ долголетия – все еще висел над кроваткой. Пинъэр ухватилась руками за стол и зарыдала.
   Тому свидетельством романс на мотив «Овечка с горного склона»:

 
Безмолвия бездна,
Любимый сынок!
Мне жизнь бесполезна,
Мне дом одинок!
Рожала в мученьях,
В крови и в поту.
И нет облегченья –
Вся боль – в пустоту!
Страдаю я ныне.
Судьба ли? – Беда!
Все мысли о сыне –
Туда – в никуда!
Лишилась приюта,
Лишилась мечты.
О, Небо, ты люто,
Неправедно ты!
Век скорый и скорбный
Судило ему.
Мне дом мой просторный
Пустой ни к чему.
Спешу я за чадом
В объятия тьмы,
Чтоб в вечности рядом
Покоились мы.
 

   – Не надо так убиваться, матушка, – говорила Иньэр, беря за руку Пинъэр. – Ребенок ушел, и слезами его не вернешь. Успокойтесь, к чему так расстраиваться!
   – Ты еще молода, – уговаривала Сюээ. – Твоя весна еще не прошла. Зачем печалиться? Будет еще сын. У нас ведь и у стен есть уши – всего не выскажешь. Только отольются ей твои слезы. Все видели, как она злилась, что у тебя ребенок. Если только она его погубила, он ей за все отомстит. Он у нее жизнь возьмет. А сколько она на меня хозяину наговаривает! Пока он с ней, она еще ничего. Стоит же ему заглянуть к другой, как она уж вне себя от зависти. Ко мне он не заходит – ты и сама знаешь. А придет, так чего она ему только не нашепчет на меня. А как меня судит да рядит с остальными женщинами – и слепой увидит. Я ведь все вижу, да только молчу. Ну погоди! Кто знает, какой тебя ждет конец, потаскуха!
   – Хватит! – сказала Пинъэр. – Я ведь тоже как сюда пришла, страдаю. Не сегодня-завтра и меня не станет. Разве перед ней устоишь! Пусть себе творит свое дело.