Страница:
Вы ставите меня в разряд торгашей, которые, ради приобретения лишнего рубля, не задумываются пожертвовать своею совестью и честью. Неужели, мой друг, я упал так низко в Ваших глазах? Неужели так скоро я сделался мерзавцем из порядочного человека? (Если бы во мнэ не было признаков порядочного человека, я уверен, Вы не сошлись бы со мною близко.) Грустное превращение! Вот к чему привело меня открытие книжного магазина! Итак, мои слова: - пора мне удалиться и отдохнуть от сцен, обливающих мое сердце кровью, - были ложью; мое желание принести некоторую долю пользы на избранном мною поприще - было ложью; моя любовь к труду, безукоризненному и благородному, - была ложью... Неужели, мой друг, все это справедливо?
Вы говорите, что я гублю свое здоровье, с утра до ночи замкнутый в стенах своего книжного магазина. Вы зовете меня в СПб., надеясь, что поездка меня исцелит и рассеет. Но что же я буду там делать без денег и как доеду туда без денег? Книжная торговля идет так вяло, что я никак не собьюсь уплатить А. Р. Михайлову мой долг, состоящий из 200 руб. сер. Наконец допустим, что, благодаря добрых людей, деньги на дорогу у меня найдутся; что станется со мною, если в продолжение пути желудок мой расстроится еще более? Заметьте, что здесь, на местз, при жизни совершенно регулярной, я счастлив, если проходят две недели без появления слизей, как следствия воспаления кишечного канала. Дорожная тряска, беспокойство и несвоевременный прием пищи для меня неблагодетельны, - это я испытывал, проезжая каких-нибудь сто верст. Далее Вы говорите, что из-за книжного дела я бросил свои стихи, т. е. что я черствею сердцем, тупею умом. Нет, мой друг, обвинение это, высказанное Вами из любви ко мне, - неосновательно. Не в книжном магазине я сижу с утра до ночи, увиваюсь не около покупателей (которых, скажу кстати, приходит очень мало), а просто в особой, смежной с магазином комнате, лежа на диване, читаю все, что нахожу под рукою дельного; не читать - для меня значит не жить... Где же тут торгашество?
Нанять где-нибудь в деревне квартиру я не решаюсь, потому что не привык к затворнической жизни, не могу обойтись без кружка двух-трех близких мне, мыслящих людей. И кто будет ухаживать за мною в деревне? Кто будет обвертывать на ночь дрожжами мои ноги? Кто приготовит мне мой диетический стол, до крайности мне надоевший, между тем необходимый при сильном расстройстве моего желудка? Кухарка, живущая у меня несколько лет, хорошо знает, что и когда нужно мне варить и жарить, но ей невозможно оставить двор, где, во время моего отсутствия, она заменяет хозяйку. Деревенская баба не заменит мне моей кухарки; иметь повара не позволяет мне мой карман. (Быть может, в последних словах Вы заметите мою страсть к гнусным рублям? Как быть! Пишу, что думаю; входить в долги ради повара я не намерен.) Прежде я имел временное пристанище у Плотникова, но дом его глядит теперь уже не так. Старик Плотников умер, дочь его вышла замуж, в семействе явились новые отношения лиц одного к другому; притом больной гость надоест скоро хозяевам; я знаю примеры, что больные надоедают родному отцу или родной матери.
Что касается моего молчания, моего бездействия, которое, по Вашим словам, губит мое дарование (если, впрочем, оно есть), - вот мой ответ: я похож на скелет, обтянутый кожей, а вы хотите, чтобы я писал стихи. Могу ли я вдуматься в предмет и овладеть им, когда меня утомляет двухчасовое серьезное чтение? Нет, мой друг, сперва надобно освободиться от болезни, до того продолжительной и упорной, что иногда жизнь становится немилою, и тогда уже браться за стихи. Писать их, конечно, легко; печатать, благодаря множеству новых жур- налов, еще легче; но вот что скверно, если после придется краснеть за строки, под которыми увидишь свое имя. Мне кажется, и Вы не одобрили бы всякой написанной мною дряни... Повторяю, мой друг, надобно сперва выздороветь, - иначе: "плохая песня соловью в когтях у кошки..." 2
Недавно я познакомился очень близко с доктором Болховитиновым 3. Вы знаете этого умного человека, след., распространяться о нем нечего. Он запрещает мне даже чтение, хотя бы оно было в легком роде, не только умственную работу. Но довольно о моей болезни: и Вам, я думаю, я наскучил длинным письмом, да и мне не весело оправдываться в глазах горячо любимого мною человека.
В письме своем, между прочим, Вы упоминаете о Чи-адрове * и рекомендуете мне быть к нему более снисходительным, где нужно, его поправлять, давать ему советы и так далее. То-то и прискорбно, мой друг, что г. Сеньковский прислал ко мне безграмотного ученика
с условием платить ему ежегодно 2,0 руб. и чрез долгое время приготовить из него приказчика для книжного магазина. Моя же цель была следующая: я рассчитывал на отдых, на свободу, передав свои занятия по книжной торговле знающему свое дело человеку, а Чиадрова в этом знании превосходит служащий у меня мальчик. Чиадров был волонтером в армии, был содержателем гостиницы, раздавал несколько месяцев в библиотеке г. Сеньковского толпе читателей занумерованные книги - и только. Мою записную книгу он до того перепутал, что я поставлен в необходимость заменить ее другою. Чиадров - добрый человек *, но для меня решительно не годится.
В конце своего письма Вы отказываетесь от исполнения всех моих поручений по книжной торговле. Мне кажется, Вы написали это сгоряча. Мне не верится, чтобы так скоро Вы могли меня разлюбить. Снисхождения, мой друг, побольше снисхождения! - говорю собственными Вашими словами. Еще нет налицо доказательств моей вины, а Вы меня изобличили и осудили.
Сердитесь на меня или нет, я снова прошу Вас: пожалуйста, купите "Полное собр. св. гражд. законов" с приложениями и передайте их Смирдину для пересылки ко мне.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859, 6 июля, г. Воронеж.
46. Н. И. В ТОРОВ У
Мой милый друг, Николай Иванович.
Небольшое улучшение моего здоровья дало мне возможность взяться за труд. Теперь я занят поправкою своих мелких стихотворений. Я думаю, что в конце августа я пришлю Вам их непременно 1. Признаюсь Вам, я почти ничем не доволен; что ни прочитаю, - все кажется риторикою. Грустно... Видит бог, многое писалось от души. Знаю, что Вы будете недовольны моею строго-стию к родным моим детищам, да что же делать! И рад бы глядеть на них с любовью, но, увы! они ее не заслуживают. Впрочем, так и быть. Как видно, природа не слишком щедра на свои дары; надо поневоле довольствоваться немногим. Будьте так добры, напишите мне с первою почтою, должен ли я переписывать "Кулака" 2 для представления его в цензуру? Мне говорят, что можно представить туда печатную книгу; это избавило бы меня от тяжелой переписки; я говорю тяжелой, потому что с моею слабою грудью не отрадно сидеть в согнутом положении. Если же переписка необходима, я немедленно за нее возьмусь.
Весь Ваш
Иван Никитин. 1859 г., июля 20.
* Впрочем, доброта его еще не испытана на самом деле. На днях случилась история такого рода: Чиадров проснулся рано поутру и разбудил мальчика, спавшего с ним в одной комнате. Мальчик вскочил не вдруг, за что Чиадров так сильно ударил его ногою пониже спины, что бедняк, приподнявшись, попал головою об стену. Этого мало. Когда Чиадров начал бранить его скверно матерными словами и когда мальчик возразил ему, что подобных слов он не слыхал еще от хозяина, приказчик мой вышел из себя и надавал мальчику пощечин, да таких горячих, что лицо последнего облилось кровью. На другой день поутру явился ко мне с окровавленным платком и с жалобой отец избитого, и я имел несчастье выслушать много горьких упреков.
47. Н. И. ВТОРОВУ
Мой милый друг, Николай Иванович.
Посылаю Вам для представления в цензуру собрание своих стихотворений и "Кулака". Не браните меня за некоторые поправки: в другом, т. е. в прежнем, виде я не согласился бы ни за какие деньги представить мой труд на суд публики. Правда, и теперь я им не доволен, но сравнительно все-таки он мне кажется лучшим. Несчастная болезнь помешала мне делать дело не спеша. Тогда стихотв. мои, конечно, выиграли бы более, но так как отсрочка далее невозможна, пусть они с богом являются на божий свет. Единственное мое желание теперь - поскорее покончить с цензурою, с тою целию, чтобы книжка вышла к Рождеству. О наружности издания я не говорю: на этот счет все зависит от распоряжения и приказания Василия Александровича; 1 впрочем, я уверен, что он, так же как Вы и я, - не поклонник серенькой бумаги и, без сомнения, не испортит книги ради расчета в нескольких рублях.
В "Кулаке" есть место, не пропущенное цензурою.
Я не вписал исключенных стихов, потому что не знаю, могу ли я это сделать. Вот эти стихи; если возможно, Вы прибавите их сами:
Меж тем по улицо широкой,
[Куда-то] Под ливнем, гнали в путь далекий,
В халатах серого сукна
Толпу преступников. Она
Шла медленно, звеня цепями;
Конвой с примкнутымп штыками
Ее угрюмо окружал,
И барабан не умолкал.
"Пошел народец на работку!
Лукич подумал: - да, ступай...
Поройся там, руды в охотку
И не в охотку покопай...
Есть грош, достать на подаянье...
Поди, Скобеевы живут,
Их в кандалы не закуют,
Не отдадут на покаянье..."
Я был бы очень рад, если бы цензура не была против этих 16 строк, потому что они служат дополнительной чертой характера Лукича, но, если не удастся, - так и быть! Между стихотворениями я забыл при переписке набело сделать следующую надпись: "Поев. Н. И. Вто-рову"2. Оно называется: "Могила дитяти" и внушено мне на кладбище, где похоронен Ваш Николенька. Я уже отослал его с посвящением Вам для напечатания в журнале "Народное чтение"; потрудитесь, милый друг, своею рукою написать на нем эти слова: "Поев. Н. И. Вто-рову". Дело в том, что посылка уже зашита и распарывать ее некогда: я спешу на почту как угорелый.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859 г., августа 21. Воронеж.
48. Н. И. ВТОРОВУ
Мой милый друг, Николай Иванович, при отправлении к Вам с прошлого почтою моих стихотворений я сделал непростительную глупость, не дав собранию их никакого названия. Вот что значит торопиться! Я долго толковал об этом с М. Ф. Де-Пуле, и вопрос, однако, остался нерешенным. Дать простое название: Стихотворения И. Никитина" - неловко, потому что в число их входит поэма. Написать: "Сочинения И. НикитЫна]" - неловко, потому что чересчур громко. Но заглавие какое-нибудь нужно, и, не придумав сам ничего порядочного, я полагаюсь вполне на Ваше благоусмотрение. Мне кажется, можно назвать просто стихотворениями: так, напр., вышли же два тома соч. Майкова под таким названием, между тем в число мелких пьес вошли "Три смерти"; подобное произведение - уже поэма, а не стихотворение. Впрочем, повторяю: как Вы решите, так пусть и будет г. Дай-то бог поскорее покончить с цензурою, а все остальное пойдет на лад.
Что сказать Вам новенького? Число подписчиков на чтение у меня возросло до 83 человек; с наступлением осени, я думаю, эта цифра должна увеличиться. Хотя каждый журнал я получаю в числе трех экзем., но и тут, при всей моей ловкости и изворотливости, оказывается нередко большой недостаток в известное время в известных нумерах. Воспитанники учебных заведений, увы! почти не читают... Три человека из них у меня абонированы, не правда ли - небольшое утешение! Но как велико влияние Де-Пуле на кадетский корпус, Вы представить себе не можете. Страсть к чтению в этом учебном заведении растет, так сказать, не по дням, а по часам; читают, заметьте, все, что есть лучшего на русском языке, приобретают тоже. Да, Де-Пуле - прекрасная душа, и, если бы встречалось на святой Руси поболее таких преподавателей, мы бы далеко пошли вперед. Вот Вам еще новость: у нас страшная засуха и нестерпимые жары; от пыли дышать невозможно.
Весь Ваш
Иван Никитин. 1859 г., августа 2,. Воронеж.
49. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. Сент. 11, 1859. г.
Спешу отвечать Вам, мой милый друг, Николай Иванович, на Ваше письмо.
Предположение Ваше издать собрание моих мелких стихотворений отдельно от "Кулака", мне кажется, не может состояться, потому что В. А. Кокореву х дано мною слово отдать в его полное распоряжение все, что у меня имеется написанного под рукою; изменять слово было бы неловко; да и к чему принимать Вам на себя двойные хлопоты? Ей-ей, мне и без того совестно, что я отнимаю у Вас так много времени. Пусть все печатается разом. Название книги - вещь не важная; назовите хоть просто: собрание стихотворений; что ж такое, что будет небольшая неточность, - не иовесная беда.
Что касается поправки некоторых моих прежних пьес, - она, мой милый друг, - дело решенное. Если я ошибся, пусть отвечаю перед публикой один. Это - гораздо лучше. По крайней мере у меня не будет задней мысли: "Ах, зачем я послушался вот того-то или того-то" в то время, когда начнут меня щелкать в журналах, к чему, впрочем, нам не привыкать стать.
В стихотв.: "Ехал из ярмарки ухарь-купец...", вместо: "Девичья песня при зорьке видна", надобно читать так:
Девичья пляска при зорьке видна, Девичья песня за речкой слышна...
Я, по рассеянности, ошибся и не успел поправить своего промаха; примите хоть Вы на себя труд изменить не у места поставленное слово. Стихотв.: "Старый слуга" я сам, как и Вы, недоволен, да уж так - хотелось пустить его в [общем] одном выходе вместе с прочими. А надписали ли Вы посвящение следующим образом: "Поев. Н. И. Второву?" (я разумею стихотворение: "Могила дитяти"); может быть, оно Вам не нравится; что ж делать, чем богат, тем и рад 2.
О стихотв.: "Ночлег извозчиков", "Купец на пчельнике" и проч. в этом роде, право, не стоит говорить: вода, мой милый Николай Иванович, просто вода... Они мне страшно надоели.
На замечание Ваше, почему я не выставил годов под стихотворениями, скажу вот что: выставка подобного рода имеет смысл под произведениями Пушкина, Лермонтова и так далее, вообще под произведениями людей, за развитием таланта которых читатель следит с особенным любопытством. Ваш покорнейший слуга не имеет на это претензии, не желает сказать о себе: смотри, мол, любезный читатель, видишь, как я шел прогрессивно, видишь, как я развивался. - Боже сохрани! Где оно, это развитие? Все - суета сует!.. Если я, в самом деле, подвинулся сколько-нибудь вперед, заметят и без цифр. А вот о чем нельзя не пожалеть: книга моя к Рождеству, как видно, не выйдет, потому что времени остается немного.
Воображаю, мой друг, как насолил я Вам своим поручением - покупкою у Берендса разных вещей. Простите, ради бога! Зимою, когда я приеду к Вам, дайте мне хорошенькую мутку с приговором: вот, мол, тебе, злодей! не докучай! не докучай! не докучай!.. Затем (о ужас! еще к Вам просьба) передайте, пожалуйста, г-ну Смирдину 3 прилагаемый при сем список книг и попросите его не замедлить их высылкою. Отчего он не высылает мне 10 экз. "Фрегата "Паллады" Гончарова? Скупится, что ли? Скажите: грешно! Расплатимся, пусть не боится.
До свидания, мой незабвенный друг. Эх, когда-то я Вас увижу и обниму?
Весь Ваш
И. Никитин.
50. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. 12 октября 1859.
Спешу сообщить Вам, мой милый друг, Николай Иванович, неприятную новость: наш добрый Иван Алексеевич х крепко болен. Я и он простудились вместе в проклятом театре, где достались нам последние кресла у дверей на сквозном ветре; впрочем, я был счастливее его, успев уйти в ложу моих знакомых в первом антракте пиесы; он же, бедный, просидел до конца спектакля и схватил страшный головной ревматизм. Я еще таскаюсь, но бок болит нестерпимо, едва-едва перевожу дыханье; растирания и порошки внутрь не помогают. Вот Вам и медицина! Тьфу!
Завтра дает, по случаю закладки памятника Петру Великому, наше купечество изысканный завтрак графу Дмитрию Николаевичу Толстому 2. Граф отлично принял наше сословие, наговорил ему много любезностей и, разумеется, всех очаровал. Вы знаете, что мы не привыкли к ласкам...
Передали ли Вы, мой добрый друг, оставшиеся у Вас мои деньги г. Смирдину? Если еще нет, - пожалуйста, их передайте; но уж отделаю же я его, когда буду в Петербурге! Деньги платишь честно, книги получаешь только наполовину, с разными нелепыми отговорками и замечаниям, и вдобавок тебя потчуют невежливыми, безграмотными письмами. А ведь тоже столичные книгопродавцы! Эхма!
Что Ваше милое семейство? Здоровы ли Вы все? Будьте так добры, передайте мое глубочайшее почтение Надежде Аполлоновне.
Весь Ваш
И. Никитин
51. Н. И. ВТОРОВУ
Вот когда, мой милый друг, Николай Иванович, дождался я свободного времени, жаль только, что оно не совсем весело. Простуда замкнула меня дома, в четырех стенах; сижу себе, сложивши руки, глотаю хинин, мучусь от головной боли и, чтобы найти себе хоть какое-нибудь утешение, посылаю послания к своим милым друзьям на Юг и Север.
Моя книжная торговля находится в наисквернейшем положении, и вот этому причина. Чтобы удовлетворить, по возможности, требования 135 чел. подписчиков, я увеличил число выписываемых мною книг. Запасных денег, разумеется, у меня нет, и на приобретение книг я принужден был употребить сумму, вырученную за письменные принадлежности. Книг все-таки оказывается мало, письменных принадлежностей почти совсем ничего нет, между тем они-то и есть единственная поддержка, без которой ни книж[ный] магаз[ин], ни библиотека] для чт[ения] никаким образом существовать не могут. Предвижу недалекое печальное время, когда магаз[ин] мой запаршивеет и станет на ряду с мелочными книжными лавчонками. О, какое тогда будет торжество для воронежских] книгопродавцев! Богач Гарде-нин, ненавидящий меня всеми силами души за правильную торговлю, непременно даст блистательный бал... А между тем дело могло бы идти без труда, могло бы иметь хороший успех, если бы я мог употребить хорошую сумму на приобретение письменных принадлежностей. Знаете ля, сколько у меня теперь писчей бумаги? - Едва ли наберется две стопы... Хорош магазин! Не говорю о красках, ножичках, и пр., и пр., увы! всего этого тоже не имеется налицо. Короче: все пропадет неизбежно, если мне не представится случая сделать порядочный, разнообразный запас пис[ьменных] принадлежностей. Преот-вратительное, мой милый друг? положение! С столич[ными] книгопродавцами, исключая Салаева, которого обниму и расцелую, если увижу, за точное и добросовестное исполнение всех требований, - решительно нельзя иметь дела: просишь то - высылают другое, и покуда дождешься присылки, уже минует надобность в известной книге. Напр., г-ну Смирдину несколько месяцев назад я писал, чтобы он прислал мне ,0 экз. "Обломова" тотчас же по выходе его из типографии, - увы! ни слуху ни, духу!.. Хоть бы ответил: вот тебе шиш, а не "Обломов", все-таки был бы здесь какой-нибудь смысл. Вот теперь прошу у г. Сеньковского новое изд. соч. Лермонтова; посмотрим, что будет... Но довольно о сем.
Наружность Воронежа, слава богу, улучшается: тополи на Двор[янской] ул. рассаживаются реже, в некоторых местах на тротуарах ставятся деревянные, окрашенные желтою краскою, столбы. Нищие пользуются полною свободою собирать милостыню под окнами... Не много, но для начала и это недурно!
Как Вы, мой друг, поживаете? Придорогин все еще болен. Милый Де-Пуле здоров и обоих нас навещает. Что за святая душа у этого человека! Как благодетельно, как огромно его влияние на воспитанников] Воронежского] кад[етского] корпуса!
Будьте так добры, передайте Я. А. Исакову прилагаемый при сем список книг, названия которых пишу буква в букву. Неужели выйдет ошибка? Учебная книга Margot - общеизвестна, притом у меня нет ее под рукою, - вот почему не полно ее оглавление. В последний раз г. Исаков назначил ей цену 75 коп. сер. за экз. с уступкою 10 проц. с рубля. Спасибо ему, от души спасибо: прежде ее высылали мне по 90 коп.
Крепко Вас обнимаю и желаю Вам всевозможного счастья.
Весь Ваш
И. Никитин. Воронеж. Октября 28. 1859 г.
52. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж, 1859, ноября 13.
Не знаю, с чего и как начать свое письмо к Вам, мой милый друг, Николай Иванович!.. Сердце мое облито кровью; удар еще так недавно разразился надо мною, что я решительно не могу привести в порядок своих мыслей: в голове моей все перемешалось и перепуталось...
Общий наш добрый знакомый, или, лучше сказать, общий наш друг, И. А. Придорогин вчерашний день, в 10 час. утра, кончил свое земное поприще. Он до конца жизни сохранил ясность рассудка и силу памяти. Последние слова его, между прочим, были следующие: "Скажите Второву, Де-Пуле и Никитину, что я горячо их любил". Семейство покойника совершенно потерялось; вопль и рыдания слышны по всему дому. Бедная* Ев-праксия Алексеевна х, эта сестра милосердия, посвятившая себя всецело на служение своим ближним, убита печалью. Не знаю, достанет ли у нее силы перенести эту печаль. К несчастию, я не могу сказать ей в утешение ни одного слова, не могу отдать последнего поклона и поцелуя моему усопшему другу, потому что сам лежу болен.
Вчера заехал ко мне Де-Пуле, сообщил мне нечто о последних минутах покойника и замолчал. Так сидели мы около 2-х часов. О чем было нам говорить? Горе еще слишком свежо; мы не могли усвоить себе мысли, что Придорогин более не существует.
Итак, теперь в Воронеже меньше одним из самых лучших людей. Я хорошо знал моего друга. Знал его горячую любовь к добру, любовь ко всему прекрасному и высокому, его ненависть ко всякой пошлости и произволу, его младенческую впечатлительность, и - что же? Какой плод принесло ему все это в жизни? Увы! Жизнь ничем его не вознаградила, ничего не дала ему, кроме печали, и страдалец умер с горьким сознанием, что сам он не знал, зачем жил... Теперь в городе идет говор: "Придорогин умер!.. Умер Придорогин!.." Опомнились умные купчики! и давно ли?., впрочем, бог им судья: не ведали, что творили. Дня через два будет жениться какой-нибудь богач - и Придорогина забудут среди толков о новой свадьбе...
О род людской, достойный слез и смеха! 2
Простите, не могу более писать.
Весь Ваш
И. Никитин,
53. Н. И. ВТОРОВУ
Поистине, мой милый друг, Николай Иванович, меня неожиданно обрадовало известие о напечатании в числе ,000 экз. моих стихотворений. Меня известил об этом служащий у В. А. Кокорева, Иван Гаврилович Кокорев, причем сделал мне вопрос: сколько экземп. желаю я получить для продажи в моем магазине? Я отвечал - 150 и просил прислать их немедленно. В. А. Кокореву я написал благодарственное письмо. Ей-ей, я бешусь на самого себя: видит бог, как я благодарен Василию Александровичу, как глубоко его уважаю, а письмо мое к нему вышло какое-то официальное. Я решительно становлюсь в тупик, когда доходит дело до пера и бумаги, когда нужно сказать много, горячо и искренно. Наружность книжки, бумага, переплет, печать - просто прелесть. Да, мой бесценный друг, уж Вы не посрамите себя, когда возьметесь за какое-либо дело. (Книжка прислана мне напоказ И. Г. Кокоревым.) А что же Вы сделали с "Кулаком"? Не знаю, как бы пошел он в других местах, а у меня непременно продавался бы хорошо, потому что его частенько спрашивают. Слово продажа вертится у меня на языке по весьма понятной причине: я должен Ф. И. Салаеву в Москве 628*руб. сер. Ведь это денежки! Между тем нужно выписывать журналы на 1860 г., подавать купеческий капитал и прочее и прочее, а денег нет ни гроша; вся надежда на добрых людей и божию милость. Авось перевернусь!
Здоровье мое поправляется: я выхожу теперь из комнаты, хотя весь увязанный и укутанный, но все-таки выхожу; остается кашель и постоянная, не утихающая ни на минуту, боль в боку. Вот Вам и поездка моя в Москву и Петербург! 1
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Семейные мои дела текут по-прежнему, с прибавлением одной новости: на мне лежат все расходы по дому, по содержанию прислуги, и так далее, и так далее; весь доход с дома (до 300 руб. сер.) получает старик 2, и, увы! этой суммы ему недостает! На возражение мое, что я не в силах выносить на своих плечах всю домашнюю обузу, - он отвечал: "А кто тебя родил, поил и кормил? Кто тебя воспитал? Ну, ступай и живи себе, где хочешь!.."
Не следовало бы мне говорить об этом, да сердце чересчур наболело...
Отсутствие незабвенного Ивана Алексеевича ? сильно заметно в нашем небольшом кружке: замолкли веселые речи и одушевленные споры... Собственно говоря, и кружка-то теперь не существует: остался М. Ф. Де-Пуле и я. Ни Милошевича , ни Придорогина заменить некем.
Благодарю Вас, мой добрый, милый друг, за Ваши хлопоты по изданию в свет моих стихотв., крепко обнимаю Вас и целую.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859 г., декабря 7. Воронеж.
54. И. И. БРЮХАНОВУ
От души благодарю тебя, мой друг, за исполнение моей просьбы. Пришло менее бумаги, нежели я ожидал, ну, да что делать! и No 8-й с необрезанными краями - просто дрянь, впрочем, сойдет понемногу.
За приобретение "Кто виноват?" 1 крепко жму тебе руку, пришли его, Христа ради, скорее. "Дворянское гнездо" к тебе отправляется. Засвидетельствуй мое глубочайшее почтение Анне Ивановне 2. Дай бог Вам обоим счастья и здоровья.
80 стоп бумаги получено в исправности. Извозчику я денег не давал.
Весь твой
И. Никитин.
1859, декабря 15 дня.
1860
55. Н. И. В ТОРОВУ
Воронеж. , января 1860 г.
Письма Вашего, мой милый друг, Николай Иванович, с приложением записки к Евпраксии Алексеевне 1, я не получал и опасался за Ваше здоровье, - так напугало меня Ваше мнимое молчание, но теперь, слава богу, я покоен и спешу отвечать Вам с первою почтою на Ваш дружеский совет.
Вы полагаете для меня необходимым бросить книжную торговлю, убивающую мое здоровье и поглощающую все мое свободное время, купить хуторок и жить в тиши, в самом близком соприкосновении с природою. Да, это было бы хорошо и для меня самого и для успеха моих небольших занятий, но, увы! от подобной мечты надобно отказаться при первом ее зарождении. Где взять деньги, чтобы обзавестись хутором, хозяйством, жильем, земледельческими орудиями, рабочими лошадьми, прислугой, и проч., и прочее? Если бы книгопродавец Гардении (как Вы предполагаете) и согласился принять от меня мой книжный магазин, спрашивается, на каких условиях он его примет? За все мои книги едва ли он даст третью часть той суммы, которая израсходована мною на их приобретение, тем более что они растрепаны читателями. Оттого-то и плохо идет моя книжная торговля, что, по ограниченности моих средств, я не могу отделить собственно книжного магазина от библиотеки для чтения и увеличить для продажи число предметов письменных принадлежностей, что непременно содействовало бы успеху моих дел.
Вы говорите, что я гублю свое здоровье, с утра до ночи замкнутый в стенах своего книжного магазина. Вы зовете меня в СПб., надеясь, что поездка меня исцелит и рассеет. Но что же я буду там делать без денег и как доеду туда без денег? Книжная торговля идет так вяло, что я никак не собьюсь уплатить А. Р. Михайлову мой долг, состоящий из 200 руб. сер. Наконец допустим, что, благодаря добрых людей, деньги на дорогу у меня найдутся; что станется со мною, если в продолжение пути желудок мой расстроится еще более? Заметьте, что здесь, на местз, при жизни совершенно регулярной, я счастлив, если проходят две недели без появления слизей, как следствия воспаления кишечного канала. Дорожная тряска, беспокойство и несвоевременный прием пищи для меня неблагодетельны, - это я испытывал, проезжая каких-нибудь сто верст. Далее Вы говорите, что из-за книжного дела я бросил свои стихи, т. е. что я черствею сердцем, тупею умом. Нет, мой друг, обвинение это, высказанное Вами из любви ко мне, - неосновательно. Не в книжном магазине я сижу с утра до ночи, увиваюсь не около покупателей (которых, скажу кстати, приходит очень мало), а просто в особой, смежной с магазином комнате, лежа на диване, читаю все, что нахожу под рукою дельного; не читать - для меня значит не жить... Где же тут торгашество?
Нанять где-нибудь в деревне квартиру я не решаюсь, потому что не привык к затворнической жизни, не могу обойтись без кружка двух-трех близких мне, мыслящих людей. И кто будет ухаживать за мною в деревне? Кто будет обвертывать на ночь дрожжами мои ноги? Кто приготовит мне мой диетический стол, до крайности мне надоевший, между тем необходимый при сильном расстройстве моего желудка? Кухарка, живущая у меня несколько лет, хорошо знает, что и когда нужно мне варить и жарить, но ей невозможно оставить двор, где, во время моего отсутствия, она заменяет хозяйку. Деревенская баба не заменит мне моей кухарки; иметь повара не позволяет мне мой карман. (Быть может, в последних словах Вы заметите мою страсть к гнусным рублям? Как быть! Пишу, что думаю; входить в долги ради повара я не намерен.) Прежде я имел временное пристанище у Плотникова, но дом его глядит теперь уже не так. Старик Плотников умер, дочь его вышла замуж, в семействе явились новые отношения лиц одного к другому; притом больной гость надоест скоро хозяевам; я знаю примеры, что больные надоедают родному отцу или родной матери.
Что касается моего молчания, моего бездействия, которое, по Вашим словам, губит мое дарование (если, впрочем, оно есть), - вот мой ответ: я похож на скелет, обтянутый кожей, а вы хотите, чтобы я писал стихи. Могу ли я вдуматься в предмет и овладеть им, когда меня утомляет двухчасовое серьезное чтение? Нет, мой друг, сперва надобно освободиться от болезни, до того продолжительной и упорной, что иногда жизнь становится немилою, и тогда уже браться за стихи. Писать их, конечно, легко; печатать, благодаря множеству новых жур- налов, еще легче; но вот что скверно, если после придется краснеть за строки, под которыми увидишь свое имя. Мне кажется, и Вы не одобрили бы всякой написанной мною дряни... Повторяю, мой друг, надобно сперва выздороветь, - иначе: "плохая песня соловью в когтях у кошки..." 2
Недавно я познакомился очень близко с доктором Болховитиновым 3. Вы знаете этого умного человека, след., распространяться о нем нечего. Он запрещает мне даже чтение, хотя бы оно было в легком роде, не только умственную работу. Но довольно о моей болезни: и Вам, я думаю, я наскучил длинным письмом, да и мне не весело оправдываться в глазах горячо любимого мною человека.
В письме своем, между прочим, Вы упоминаете о Чи-адрове * и рекомендуете мне быть к нему более снисходительным, где нужно, его поправлять, давать ему советы и так далее. То-то и прискорбно, мой друг, что г. Сеньковский прислал ко мне безграмотного ученика
с условием платить ему ежегодно 2,0 руб. и чрез долгое время приготовить из него приказчика для книжного магазина. Моя же цель была следующая: я рассчитывал на отдых, на свободу, передав свои занятия по книжной торговле знающему свое дело человеку, а Чиадрова в этом знании превосходит служащий у меня мальчик. Чиадров был волонтером в армии, был содержателем гостиницы, раздавал несколько месяцев в библиотеке г. Сеньковского толпе читателей занумерованные книги - и только. Мою записную книгу он до того перепутал, что я поставлен в необходимость заменить ее другою. Чиадров - добрый человек *, но для меня решительно не годится.
В конце своего письма Вы отказываетесь от исполнения всех моих поручений по книжной торговле. Мне кажется, Вы написали это сгоряча. Мне не верится, чтобы так скоро Вы могли меня разлюбить. Снисхождения, мой друг, побольше снисхождения! - говорю собственными Вашими словами. Еще нет налицо доказательств моей вины, а Вы меня изобличили и осудили.
Сердитесь на меня или нет, я снова прошу Вас: пожалуйста, купите "Полное собр. св. гражд. законов" с приложениями и передайте их Смирдину для пересылки ко мне.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859, 6 июля, г. Воронеж.
46. Н. И. В ТОРОВ У
Мой милый друг, Николай Иванович.
Небольшое улучшение моего здоровья дало мне возможность взяться за труд. Теперь я занят поправкою своих мелких стихотворений. Я думаю, что в конце августа я пришлю Вам их непременно 1. Признаюсь Вам, я почти ничем не доволен; что ни прочитаю, - все кажется риторикою. Грустно... Видит бог, многое писалось от души. Знаю, что Вы будете недовольны моею строго-стию к родным моим детищам, да что же делать! И рад бы глядеть на них с любовью, но, увы! они ее не заслуживают. Впрочем, так и быть. Как видно, природа не слишком щедра на свои дары; надо поневоле довольствоваться немногим. Будьте так добры, напишите мне с первою почтою, должен ли я переписывать "Кулака" 2 для представления его в цензуру? Мне говорят, что можно представить туда печатную книгу; это избавило бы меня от тяжелой переписки; я говорю тяжелой, потому что с моею слабою грудью не отрадно сидеть в согнутом положении. Если же переписка необходима, я немедленно за нее возьмусь.
Весь Ваш
Иван Никитин. 1859 г., июля 20.
* Впрочем, доброта его еще не испытана на самом деле. На днях случилась история такого рода: Чиадров проснулся рано поутру и разбудил мальчика, спавшего с ним в одной комнате. Мальчик вскочил не вдруг, за что Чиадров так сильно ударил его ногою пониже спины, что бедняк, приподнявшись, попал головою об стену. Этого мало. Когда Чиадров начал бранить его скверно матерными словами и когда мальчик возразил ему, что подобных слов он не слыхал еще от хозяина, приказчик мой вышел из себя и надавал мальчику пощечин, да таких горячих, что лицо последнего облилось кровью. На другой день поутру явился ко мне с окровавленным платком и с жалобой отец избитого, и я имел несчастье выслушать много горьких упреков.
47. Н. И. ВТОРОВУ
Мой милый друг, Николай Иванович.
Посылаю Вам для представления в цензуру собрание своих стихотворений и "Кулака". Не браните меня за некоторые поправки: в другом, т. е. в прежнем, виде я не согласился бы ни за какие деньги представить мой труд на суд публики. Правда, и теперь я им не доволен, но сравнительно все-таки он мне кажется лучшим. Несчастная болезнь помешала мне делать дело не спеша. Тогда стихотв. мои, конечно, выиграли бы более, но так как отсрочка далее невозможна, пусть они с богом являются на божий свет. Единственное мое желание теперь - поскорее покончить с цензурою, с тою целию, чтобы книжка вышла к Рождеству. О наружности издания я не говорю: на этот счет все зависит от распоряжения и приказания Василия Александровича; 1 впрочем, я уверен, что он, так же как Вы и я, - не поклонник серенькой бумаги и, без сомнения, не испортит книги ради расчета в нескольких рублях.
В "Кулаке" есть место, не пропущенное цензурою.
Я не вписал исключенных стихов, потому что не знаю, могу ли я это сделать. Вот эти стихи; если возможно, Вы прибавите их сами:
Меж тем по улицо широкой,
[Куда-то] Под ливнем, гнали в путь далекий,
В халатах серого сукна
Толпу преступников. Она
Шла медленно, звеня цепями;
Конвой с примкнутымп штыками
Ее угрюмо окружал,
И барабан не умолкал.
"Пошел народец на работку!
Лукич подумал: - да, ступай...
Поройся там, руды в охотку
И не в охотку покопай...
Есть грош, достать на подаянье...
Поди, Скобеевы живут,
Их в кандалы не закуют,
Не отдадут на покаянье..."
Я был бы очень рад, если бы цензура не была против этих 16 строк, потому что они служат дополнительной чертой характера Лукича, но, если не удастся, - так и быть! Между стихотворениями я забыл при переписке набело сделать следующую надпись: "Поев. Н. И. Вто-рову"2. Оно называется: "Могила дитяти" и внушено мне на кладбище, где похоронен Ваш Николенька. Я уже отослал его с посвящением Вам для напечатания в журнале "Народное чтение"; потрудитесь, милый друг, своею рукою написать на нем эти слова: "Поев. Н. И. Вто-рову". Дело в том, что посылка уже зашита и распарывать ее некогда: я спешу на почту как угорелый.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859 г., августа 21. Воронеж.
48. Н. И. ВТОРОВУ
Мой милый друг, Николай Иванович, при отправлении к Вам с прошлого почтою моих стихотворений я сделал непростительную глупость, не дав собранию их никакого названия. Вот что значит торопиться! Я долго толковал об этом с М. Ф. Де-Пуле, и вопрос, однако, остался нерешенным. Дать простое название: Стихотворения И. Никитина" - неловко, потому что в число их входит поэма. Написать: "Сочинения И. НикитЫна]" - неловко, потому что чересчур громко. Но заглавие какое-нибудь нужно, и, не придумав сам ничего порядочного, я полагаюсь вполне на Ваше благоусмотрение. Мне кажется, можно назвать просто стихотворениями: так, напр., вышли же два тома соч. Майкова под таким названием, между тем в число мелких пьес вошли "Три смерти"; подобное произведение - уже поэма, а не стихотворение. Впрочем, повторяю: как Вы решите, так пусть и будет г. Дай-то бог поскорее покончить с цензурою, а все остальное пойдет на лад.
Что сказать Вам новенького? Число подписчиков на чтение у меня возросло до 83 человек; с наступлением осени, я думаю, эта цифра должна увеличиться. Хотя каждый журнал я получаю в числе трех экзем., но и тут, при всей моей ловкости и изворотливости, оказывается нередко большой недостаток в известное время в известных нумерах. Воспитанники учебных заведений, увы! почти не читают... Три человека из них у меня абонированы, не правда ли - небольшое утешение! Но как велико влияние Де-Пуле на кадетский корпус, Вы представить себе не можете. Страсть к чтению в этом учебном заведении растет, так сказать, не по дням, а по часам; читают, заметьте, все, что есть лучшего на русском языке, приобретают тоже. Да, Де-Пуле - прекрасная душа, и, если бы встречалось на святой Руси поболее таких преподавателей, мы бы далеко пошли вперед. Вот Вам еще новость: у нас страшная засуха и нестерпимые жары; от пыли дышать невозможно.
Весь Ваш
Иван Никитин. 1859 г., августа 2,. Воронеж.
49. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. Сент. 11, 1859. г.
Спешу отвечать Вам, мой милый друг, Николай Иванович, на Ваше письмо.
Предположение Ваше издать собрание моих мелких стихотворений отдельно от "Кулака", мне кажется, не может состояться, потому что В. А. Кокореву х дано мною слово отдать в его полное распоряжение все, что у меня имеется написанного под рукою; изменять слово было бы неловко; да и к чему принимать Вам на себя двойные хлопоты? Ей-ей, мне и без того совестно, что я отнимаю у Вас так много времени. Пусть все печатается разом. Название книги - вещь не важная; назовите хоть просто: собрание стихотворений; что ж такое, что будет небольшая неточность, - не иовесная беда.
Что касается поправки некоторых моих прежних пьес, - она, мой милый друг, - дело решенное. Если я ошибся, пусть отвечаю перед публикой один. Это - гораздо лучше. По крайней мере у меня не будет задней мысли: "Ах, зачем я послушался вот того-то или того-то" в то время, когда начнут меня щелкать в журналах, к чему, впрочем, нам не привыкать стать.
В стихотв.: "Ехал из ярмарки ухарь-купец...", вместо: "Девичья песня при зорьке видна", надобно читать так:
Девичья пляска при зорьке видна, Девичья песня за речкой слышна...
Я, по рассеянности, ошибся и не успел поправить своего промаха; примите хоть Вы на себя труд изменить не у места поставленное слово. Стихотв.: "Старый слуга" я сам, как и Вы, недоволен, да уж так - хотелось пустить его в [общем] одном выходе вместе с прочими. А надписали ли Вы посвящение следующим образом: "Поев. Н. И. Второву?" (я разумею стихотворение: "Могила дитяти"); может быть, оно Вам не нравится; что ж делать, чем богат, тем и рад 2.
О стихотв.: "Ночлег извозчиков", "Купец на пчельнике" и проч. в этом роде, право, не стоит говорить: вода, мой милый Николай Иванович, просто вода... Они мне страшно надоели.
На замечание Ваше, почему я не выставил годов под стихотворениями, скажу вот что: выставка подобного рода имеет смысл под произведениями Пушкина, Лермонтова и так далее, вообще под произведениями людей, за развитием таланта которых читатель следит с особенным любопытством. Ваш покорнейший слуга не имеет на это претензии, не желает сказать о себе: смотри, мол, любезный читатель, видишь, как я шел прогрессивно, видишь, как я развивался. - Боже сохрани! Где оно, это развитие? Все - суета сует!.. Если я, в самом деле, подвинулся сколько-нибудь вперед, заметят и без цифр. А вот о чем нельзя не пожалеть: книга моя к Рождеству, как видно, не выйдет, потому что времени остается немного.
Воображаю, мой друг, как насолил я Вам своим поручением - покупкою у Берендса разных вещей. Простите, ради бога! Зимою, когда я приеду к Вам, дайте мне хорошенькую мутку с приговором: вот, мол, тебе, злодей! не докучай! не докучай! не докучай!.. Затем (о ужас! еще к Вам просьба) передайте, пожалуйста, г-ну Смирдину 3 прилагаемый при сем список книг и попросите его не замедлить их высылкою. Отчего он не высылает мне 10 экз. "Фрегата "Паллады" Гончарова? Скупится, что ли? Скажите: грешно! Расплатимся, пусть не боится.
До свидания, мой незабвенный друг. Эх, когда-то я Вас увижу и обниму?
Весь Ваш
И. Никитин.
50. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. 12 октября 1859.
Спешу сообщить Вам, мой милый друг, Николай Иванович, неприятную новость: наш добрый Иван Алексеевич х крепко болен. Я и он простудились вместе в проклятом театре, где достались нам последние кресла у дверей на сквозном ветре; впрочем, я был счастливее его, успев уйти в ложу моих знакомых в первом антракте пиесы; он же, бедный, просидел до конца спектакля и схватил страшный головной ревматизм. Я еще таскаюсь, но бок болит нестерпимо, едва-едва перевожу дыханье; растирания и порошки внутрь не помогают. Вот Вам и медицина! Тьфу!
Завтра дает, по случаю закладки памятника Петру Великому, наше купечество изысканный завтрак графу Дмитрию Николаевичу Толстому 2. Граф отлично принял наше сословие, наговорил ему много любезностей и, разумеется, всех очаровал. Вы знаете, что мы не привыкли к ласкам...
Передали ли Вы, мой добрый друг, оставшиеся у Вас мои деньги г. Смирдину? Если еще нет, - пожалуйста, их передайте; но уж отделаю же я его, когда буду в Петербурге! Деньги платишь честно, книги получаешь только наполовину, с разными нелепыми отговорками и замечаниям, и вдобавок тебя потчуют невежливыми, безграмотными письмами. А ведь тоже столичные книгопродавцы! Эхма!
Что Ваше милое семейство? Здоровы ли Вы все? Будьте так добры, передайте мое глубочайшее почтение Надежде Аполлоновне.
Весь Ваш
И. Никитин
51. Н. И. ВТОРОВУ
Вот когда, мой милый друг, Николай Иванович, дождался я свободного времени, жаль только, что оно не совсем весело. Простуда замкнула меня дома, в четырех стенах; сижу себе, сложивши руки, глотаю хинин, мучусь от головной боли и, чтобы найти себе хоть какое-нибудь утешение, посылаю послания к своим милым друзьям на Юг и Север.
Моя книжная торговля находится в наисквернейшем положении, и вот этому причина. Чтобы удовлетворить, по возможности, требования 135 чел. подписчиков, я увеличил число выписываемых мною книг. Запасных денег, разумеется, у меня нет, и на приобретение книг я принужден был употребить сумму, вырученную за письменные принадлежности. Книг все-таки оказывается мало, письменных принадлежностей почти совсем ничего нет, между тем они-то и есть единственная поддержка, без которой ни книж[ный] магаз[ин], ни библиотека] для чт[ения] никаким образом существовать не могут. Предвижу недалекое печальное время, когда магаз[ин] мой запаршивеет и станет на ряду с мелочными книжными лавчонками. О, какое тогда будет торжество для воронежских] книгопродавцев! Богач Гарде-нин, ненавидящий меня всеми силами души за правильную торговлю, непременно даст блистательный бал... А между тем дело могло бы идти без труда, могло бы иметь хороший успех, если бы я мог употребить хорошую сумму на приобретение письменных принадлежностей. Знаете ля, сколько у меня теперь писчей бумаги? - Едва ли наберется две стопы... Хорош магазин! Не говорю о красках, ножичках, и пр., и пр., увы! всего этого тоже не имеется налицо. Короче: все пропадет неизбежно, если мне не представится случая сделать порядочный, разнообразный запас пис[ьменных] принадлежностей. Преот-вратительное, мой милый друг? положение! С столич[ными] книгопродавцами, исключая Салаева, которого обниму и расцелую, если увижу, за точное и добросовестное исполнение всех требований, - решительно нельзя иметь дела: просишь то - высылают другое, и покуда дождешься присылки, уже минует надобность в известной книге. Напр., г-ну Смирдину несколько месяцев назад я писал, чтобы он прислал мне ,0 экз. "Обломова" тотчас же по выходе его из типографии, - увы! ни слуху ни, духу!.. Хоть бы ответил: вот тебе шиш, а не "Обломов", все-таки был бы здесь какой-нибудь смысл. Вот теперь прошу у г. Сеньковского новое изд. соч. Лермонтова; посмотрим, что будет... Но довольно о сем.
Наружность Воронежа, слава богу, улучшается: тополи на Двор[янской] ул. рассаживаются реже, в некоторых местах на тротуарах ставятся деревянные, окрашенные желтою краскою, столбы. Нищие пользуются полною свободою собирать милостыню под окнами... Не много, но для начала и это недурно!
Как Вы, мой друг, поживаете? Придорогин все еще болен. Милый Де-Пуле здоров и обоих нас навещает. Что за святая душа у этого человека! Как благодетельно, как огромно его влияние на воспитанников] Воронежского] кад[етского] корпуса!
Будьте так добры, передайте Я. А. Исакову прилагаемый при сем список книг, названия которых пишу буква в букву. Неужели выйдет ошибка? Учебная книга Margot - общеизвестна, притом у меня нет ее под рукою, - вот почему не полно ее оглавление. В последний раз г. Исаков назначил ей цену 75 коп. сер. за экз. с уступкою 10 проц. с рубля. Спасибо ему, от души спасибо: прежде ее высылали мне по 90 коп.
Крепко Вас обнимаю и желаю Вам всевозможного счастья.
Весь Ваш
И. Никитин. Воронеж. Октября 28. 1859 г.
52. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж, 1859, ноября 13.
Не знаю, с чего и как начать свое письмо к Вам, мой милый друг, Николай Иванович!.. Сердце мое облито кровью; удар еще так недавно разразился надо мною, что я решительно не могу привести в порядок своих мыслей: в голове моей все перемешалось и перепуталось...
Общий наш добрый знакомый, или, лучше сказать, общий наш друг, И. А. Придорогин вчерашний день, в 10 час. утра, кончил свое земное поприще. Он до конца жизни сохранил ясность рассудка и силу памяти. Последние слова его, между прочим, были следующие: "Скажите Второву, Де-Пуле и Никитину, что я горячо их любил". Семейство покойника совершенно потерялось; вопль и рыдания слышны по всему дому. Бедная* Ев-праксия Алексеевна х, эта сестра милосердия, посвятившая себя всецело на служение своим ближним, убита печалью. Не знаю, достанет ли у нее силы перенести эту печаль. К несчастию, я не могу сказать ей в утешение ни одного слова, не могу отдать последнего поклона и поцелуя моему усопшему другу, потому что сам лежу болен.
Вчера заехал ко мне Де-Пуле, сообщил мне нечто о последних минутах покойника и замолчал. Так сидели мы около 2-х часов. О чем было нам говорить? Горе еще слишком свежо; мы не могли усвоить себе мысли, что Придорогин более не существует.
Итак, теперь в Воронеже меньше одним из самых лучших людей. Я хорошо знал моего друга. Знал его горячую любовь к добру, любовь ко всему прекрасному и высокому, его ненависть ко всякой пошлости и произволу, его младенческую впечатлительность, и - что же? Какой плод принесло ему все это в жизни? Увы! Жизнь ничем его не вознаградила, ничего не дала ему, кроме печали, и страдалец умер с горьким сознанием, что сам он не знал, зачем жил... Теперь в городе идет говор: "Придорогин умер!.. Умер Придорогин!.." Опомнились умные купчики! и давно ли?., впрочем, бог им судья: не ведали, что творили. Дня через два будет жениться какой-нибудь богач - и Придорогина забудут среди толков о новой свадьбе...
О род людской, достойный слез и смеха! 2
Простите, не могу более писать.
Весь Ваш
И. Никитин,
53. Н. И. ВТОРОВУ
Поистине, мой милый друг, Николай Иванович, меня неожиданно обрадовало известие о напечатании в числе ,000 экз. моих стихотворений. Меня известил об этом служащий у В. А. Кокорева, Иван Гаврилович Кокорев, причем сделал мне вопрос: сколько экземп. желаю я получить для продажи в моем магазине? Я отвечал - 150 и просил прислать их немедленно. В. А. Кокореву я написал благодарственное письмо. Ей-ей, я бешусь на самого себя: видит бог, как я благодарен Василию Александровичу, как глубоко его уважаю, а письмо мое к нему вышло какое-то официальное. Я решительно становлюсь в тупик, когда доходит дело до пера и бумаги, когда нужно сказать много, горячо и искренно. Наружность книжки, бумага, переплет, печать - просто прелесть. Да, мой бесценный друг, уж Вы не посрамите себя, когда возьметесь за какое-либо дело. (Книжка прислана мне напоказ И. Г. Кокоревым.) А что же Вы сделали с "Кулаком"? Не знаю, как бы пошел он в других местах, а у меня непременно продавался бы хорошо, потому что его частенько спрашивают. Слово продажа вертится у меня на языке по весьма понятной причине: я должен Ф. И. Салаеву в Москве 628*руб. сер. Ведь это денежки! Между тем нужно выписывать журналы на 1860 г., подавать купеческий капитал и прочее и прочее, а денег нет ни гроша; вся надежда на добрых людей и божию милость. Авось перевернусь!
Здоровье мое поправляется: я выхожу теперь из комнаты, хотя весь увязанный и укутанный, но все-таки выхожу; остается кашель и постоянная, не утихающая ни на минуту, боль в боку. Вот Вам и поездка моя в Москву и Петербург! 1
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Семейные мои дела текут по-прежнему, с прибавлением одной новости: на мне лежат все расходы по дому, по содержанию прислуги, и так далее, и так далее; весь доход с дома (до 300 руб. сер.) получает старик 2, и, увы! этой суммы ему недостает! На возражение мое, что я не в силах выносить на своих плечах всю домашнюю обузу, - он отвечал: "А кто тебя родил, поил и кормил? Кто тебя воспитал? Ну, ступай и живи себе, где хочешь!.."
Не следовало бы мне говорить об этом, да сердце чересчур наболело...
Отсутствие незабвенного Ивана Алексеевича ? сильно заметно в нашем небольшом кружке: замолкли веселые речи и одушевленные споры... Собственно говоря, и кружка-то теперь не существует: остался М. Ф. Де-Пуле и я. Ни Милошевича , ни Придорогина заменить некем.
Благодарю Вас, мой добрый, милый друг, за Ваши хлопоты по изданию в свет моих стихотв., крепко обнимаю Вас и целую.
Весь Ваш
И. Никитин. 1859 г., декабря 7. Воронеж.
54. И. И. БРЮХАНОВУ
От души благодарю тебя, мой друг, за исполнение моей просьбы. Пришло менее бумаги, нежели я ожидал, ну, да что делать! и No 8-й с необрезанными краями - просто дрянь, впрочем, сойдет понемногу.
За приобретение "Кто виноват?" 1 крепко жму тебе руку, пришли его, Христа ради, скорее. "Дворянское гнездо" к тебе отправляется. Засвидетельствуй мое глубочайшее почтение Анне Ивановне 2. Дай бог Вам обоим счастья и здоровья.
80 стоп бумаги получено в исправности. Извозчику я денег не давал.
Весь твой
И. Никитин.
1859, декабря 15 дня.
1860
55. Н. И. В ТОРОВУ
Воронеж. , января 1860 г.
Письма Вашего, мой милый друг, Николай Иванович, с приложением записки к Евпраксии Алексеевне 1, я не получал и опасался за Ваше здоровье, - так напугало меня Ваше мнимое молчание, но теперь, слава богу, я покоен и спешу отвечать Вам с первою почтою на Ваш дружеский совет.
Вы полагаете для меня необходимым бросить книжную торговлю, убивающую мое здоровье и поглощающую все мое свободное время, купить хуторок и жить в тиши, в самом близком соприкосновении с природою. Да, это было бы хорошо и для меня самого и для успеха моих небольших занятий, но, увы! от подобной мечты надобно отказаться при первом ее зарождении. Где взять деньги, чтобы обзавестись хутором, хозяйством, жильем, земледельческими орудиями, рабочими лошадьми, прислугой, и проч., и прочее? Если бы книгопродавец Гардении (как Вы предполагаете) и согласился принять от меня мой книжный магазин, спрашивается, на каких условиях он его примет? За все мои книги едва ли он даст третью часть той суммы, которая израсходована мною на их приобретение, тем более что они растрепаны читателями. Оттого-то и плохо идет моя книжная торговля, что, по ограниченности моих средств, я не могу отделить собственно книжного магазина от библиотеки для чтения и увеличить для продажи число предметов письменных принадлежностей, что непременно содействовало бы успеху моих дел.