Страница:
Пожалуйста, не браните меня за мою болтовню. Мне страстно хочется с Вами поговорить, но, увы! - не смею; боюсь, что Вы нахмурите свои прекрасные брови, и рад не рад - ставлю точку.
Глубоко уважающий Вас
И. Никитин.
73. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. Января 30 1861 года.
От Вас что-то давно нет ни одной весточки; здоровы ли Вы, мой бесценный друг, Николай Иванович?
Скажите, ради Христа, что у Вас нового, в каком положении вопрос об улучшении быта крестьян. Здесь столько на этот счет противоречивых слухов, что не знаешь, чему верить. Некоторые помещики поговаривают, что, бог даст, все останется по-старому; слышите ли: бог даст! Это очень наивно.
Воронежский сборник выйдет в свет под названием "Воронежской беседы" для отличия от сборника, издаваемого Гардениным. О нашем кружке, т. е. о Де-Пуле и обо мне, распускают черт знает какие слухи в городе. Во 2 No "Развлечения" напечатана даже статейка, из которой видно, что все грамотное население нашего города разделяется будто бы на две партии: на никитинцев и гарденинцев, и прочее, и прочее...1 Что за пошлость! И зачинщика всех этих мерзостей, некоего В. Спасовского, составившего фальшивое завещание, укравшего, как говорят, шкатулку у своего родственника, наделавшего несколько вопиющих злоупотреблений по опеке, возложенной на него по имению, кажется, его племянницы или кого-то в этом роде, - гр[аф] 2 удостоил быть редактором "Ворон, губ. ведомостей"; это тоже недурно. Впрочем, пусть их говорят и пишут на здоровье: мне все равно.
Мой "Дневник семинариста" отправлен в цензуру. Глотову 3 обещались его пропустить, но я сомневаюсь, чтобы это обещание было исполнено. "Воронеж, беседа" выйдет в 2-х книжках. Печатание первой уже начато.
В заключение имею честь обратиться к Вам с покорнейшею просьбою. Выдерите меня хоть за уши, разбраните и так далее, но, ради бога, ее исполните. Вот в чем дело. Книгопродавец Крашенинников публиковал по удешевленным ценам некоторые книги. Вследствие этого объявления я послал ему 75 р. сер. и список нужных мне книг, от 2 декабря, на что, разумеется, имею почтовую расписку. Г-н Крашенинников доселе не отвечает мне ни слова, несмотря на мое письмо, которое я послал ему 13 января, спрашивая его: что же книги? когда они мне вышлются?
Будьте, друг мой, так добры, съездите к нему в магазин и спросите его, что значит эта история. Нечего сказать, Ваш Петербург умеет дурачить провинциалов! Адрес Крашенинникова; на Невском проспекте, близ Адмиралтейской площади, в доме Греффа, книжный магазин. Пожалуйста, мой друг, исполните мою просьбу. Да напишите о себе хоть два-три слова, не забудьте и о новостях...
Всею душою любящий Вас
И. Никитин.
P. S. Простите, что скверно пишуг ибо пишу в магазине, - отрывают то и дело...
74. П. М.ВИЦИНСКОМУ
Милостивый государь, Павел Михайлович.
Грешно Вам думать, что я забыл Вас почему бы то ни было. Мое молчание происходило от весьма простой причины: я затруднялся адресовать свое письмо, не зная места Вашего жительства в Костроме; мне казалось, что письмо без полного и точного адреса затеряется на почте; если я ошибался, пожалуйста, мне извините! Повторяю: я Вас не забыл потому, что не в моем характере забывать близких мне людей. А Ваши заботы о моем здоровье? Я тоже их помню и заочно крепко пожимаю Вам РУКУ
Увы! Павел Михайлович, я не имею ничего или почти ничего сообщить Вам нового о нашем городе.
Знакомое Вам здание Пал[аты] государственных] им[уществ] по-прежнему сохраняет свой грязный вид; по-прежнему известная Вам личность, курносый Василий Федотыч, занимает ее нижний этаж и попивает на доброе здоровье зелено винцо на счет почтеннейшей публики, щедро им наделяемой произведениями родной ему Тулы. Театральная труппа, никогда не заслуживавшая названия порядочной, теперь по справедливости может назваться безобразным сбродом. На сцене Вы ничего не увидите, кроме фарса, однако ж большинство невзыскательной публики хлопает и фарсу. Что делать! о вкусах не спорят. Зато какая литературная деятельность пробудилась у нас с некоторого времени! Все сделались прогрессистами, все пишут и о всем пишут. Г-н Хованский 8 написал: "Молитвы за усопших", Гарденин их напечатал и продает православному люду. Но "Филологические записки", издаваемые г. Хованским, находятся при последнем издыхании 3. Знаете ли, он, между прочим, хотел напечатать в них разбор книги Гумбольдта, кажется, "О влиянии организма на язык" * и прочее... Представьте себе Хованского, разбирающего книгу Гумбольдта, чем, подумаешь, черт не шутит! "Воронежский сборник", издаваемый Гардениным, выйдет таким сумбуром, что самый добросовестный рецензент не проглотит его до последней
страницы. В нем, между прочим, помещена будет драма из английского быта; 5 ей-ей, не лгу! Слышите ли? в "Воронеж, сборнике" драма из английского быта... Это очень, очень оригинально! В "Воронежской беседе", редактируемой Де-Пуле, участвует и Ваш покорнейший слуга, дерзнувший, кроме стихов, на прозу. Да-с, милый Павел Михайлович! я написал "Дневник семинариста", и если только цензура пропустит его целиком, в чем я крепко сомневаюсь, - вопрос о воспитании в духовных учебных заведениях едва ли не будет затронут...
Но довольно о quasi-литературе.
Здоровье мое плоховато. Опять с нетерпением жду весны и купанья. Хотелось бы пожить в деревне, но не на кого оставить книжный магазин. Число подписчиков на чтение у меня возросло до 180 человек. Можете себе представить, легко ли угождать мне разнообразным вкусам при бедности нашей литературы...
Вчера я видел Де-Пуле. Он посылает Вам поклон. А как теперь поживает Софья Михайловна? Поклонитесь ей, когда будете писать.
Всею душою уважающий Вас
И. Никитин.
Воронеж. 1861 г., февраля 3-го дня.
75. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 года, февраля 10-го.
Ваше письмо начинается упреком за мою рассеянность. Этот упрек не совсем справедлив: смею Вас уверить, когда я писал к Вам письмо, я думал только о том лице, к которому писал, более ни о ком и ни о чем. Прошу Вас согласиться со мною хоть в этом, если Вы не хотите согласиться в чем-либо другом, что, замечу в скобках, немножко оскорбляет мое самолюбие. "Мертвое озеро" и "Три страны света" не были Вам посланы потому, что я не имел их у себя под рукою. Последняя книга теперь возвратилась от одного из моих читателей и отправляется к Вам с несколькими другими книгами, за выбор которых умоляю Вас меня извинить, если он неудачен. В переводах Берга 1 рекомендую Вам прочитать стихотв.: "Муравей" и "Когда распнут они тебя"; вообще Вы найдете в этой книжке много хорошего. "Мертвое озеро" пришлю Вам в следующий раз; ей-богу, теперь его нет! Наконец веритв ли Вы мне, а?.. Помилуйте, довели до божбы... Не понимаю, откуда и каким образом родилось у Вас желание со мною браниться... Неужели Вы находите в этом наслаждение? Впрочем, о желаниях, как и о вкусах, не спорят. Я, например, желал бы теперь от души крепко пожать Вашу милую руку (странное желание, не правда ли?), сесть подле Вас, - Вы, конечно, это позволите, ну, хоть во имя дружбы, если Вы не шутите этим словом, - наговориться с Вами, наслушаться Вас, чтобы потом долго, долго жить воспоминанием всего слышанного. Неужели судьба откажет мне и в этом наслаждении? Заметьте-слово судьба я подчеркиваю. Под этим названием я разумею не какое-нибудь разумное существо, могучее и самовластное, а просто стечение более или менее неблагоприятных обстоятельств, которые, наперекор нашей воле, толкают нас не в ту сторону, куда летят наши радужные надежды, где живет наше беззаботное счастье. О, если бы мы могли распоряжаться этими обстоятельствами по своему произволу, тогда наша жизнь была бы раем, тогда бы ее строй совершенно изменился и не надрывал бы нашего сердца своим безобразием, пошлостию и бессмыслием! Есть счастливцы, которым счастье само дается в руки; я не принадлежу к их числу. Вы говорите, что я должен быть доволен, потому что одарен, и проч., и проч. Пожалуйста, без комплиментов! Язык друга должен быть прям и чистосердечен. Если действительно я не так глуп, как дурачок Емеля, то жизнь, которая удовлетворяет его, не может удовлетворить меня. Кажется, это очень ясно. В письме Вашем привело меня в недоумение следующее выражение: "Чтобы эта галиматья не валялась в Вашем магазине, сожгите ее"... Нечего сказать, достаточное доверие к моему уму и чувству такта! Правда, я однажды сжег письма дорогих мне лиц, но Вы, наверное, не осудили бы меня, если бы узнали причину этого истребления. Очевидно, что Вы еще слишком мало меня знаете, если предполагаете, что письмо Ваше может валяться... Бог с Вами!.. Что касается меня, я чувствую истинное наслаждение в эту минуту при мысли, что веду с Вами заочную беседу, и уж никак не думаю, что письмо мое будет валяться где-нибудь в Вашем доме, например в передней, под ногами горничной и тому подобное... Кстати о письмах.-Разве я не могу писать Вам по почте? Перемолвиться cловом только при оказии - это просто несносно! Нужно Вам сказать, что письма, получаемые на мое имя, все без исключения распечатываются мною самим; в случае же моего отъезда хранятся неприкосновенными в моей конторке. Если можно, тогда сообщите подробный адрес, если нет, да будет так, как угодно судьбе (употребляю это слово не без намерения). Я не помню такого тихого, такого благодатного вечера, каким обязан я Вашим милым строкам. (Теперь 10 часов.) Представьте: передо мною лежит Ваше письмо, с правой стороны остывает стакан чая, в глубине комнаты полумрак, и в этом полумраке, мне кажется, я узнаю знакомый улыбающийся образ... Аи! аи!., заговорился...
Всею душою преданный Вам
Ив. Никитин.
P. S. (Поутру.) Не могу утерпеть, чтобы еще не написать Вам несколько строк. Пожалуйста, отвечайте с почтою. Этот городишко, в котором я живу, до того мне скучен и до того мне надоел, что я рад бы из него убежать на край света. Но ради бога, пишите без пышных фраз и без намеков. В Вас и во мне достаточно, кажется, ума, чтобы нам понять друг друга, даже если бы нам вздумалось маскироваться. Помните: вся прелесть в простоте и правде. Будьте здоровы и веселы...
76. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г. 17 февраля.
Наконец что же это такое? Ведь это просто нестерпимо... Вы за перо, к Вам гости... Честное слово, я произведу скандал, да, скандал! тем более что в настоящее время скандалы в ходу, даже в литературе, представительнице, как говорят, всего благородного. Итак, когда Вы возьметесь за перо и когда в эту минуту явятся к Вам непрошеные гости, - я (замечайте, какое у меня горячее воображение: мне кажется, что моя особа присутствует теперь в с. Высоком), я спокойно затворю дверь Вашей комнаты и крикну во весь голос: "Не принимают!" Пусть себе они сплетничают потом на мой счет, я все-таки останусь в выигрыше, потому что услышу несколько лишних, дорогих моему сердцу слов из Ваших милых уст; все прочее имеет для меня цену прошлогоднего снега. Впрочем, и мои письма походят на какие-то бессвязные отрывки, что происходит от того, что меня ежеминутно, так сказать, тормошат. Например, хоть бы теперь. "Но согласитесь однако ж, говорит мне мой знакомый, господин с крашеными волосами и поддельным зубом (последним он обязан г-ну Wahen-heym, который называет себя celebre dentiste 1, чему я верю), согласитесь, что если Пушкин замечателен, как художник, то Гоголь еще более замечателен как социалист, не правда ли?" "1 р. 50 коп. сер.", - отвечаю я, оборачивая голову направо. Поддельный зуб смотрит на меня с удивлением, не понимая, что общего между 1 руб. 50 к. и Гоголем, а мне это очень понятно: я назначаю цену китайской туши, - вот и вся история бестолковщины. В это же самое время суют мне в руку записку, заключающуюся в следующем: "M-er! Nikitin, (пожалуйста, заметьте: после М-er знак восклицания, после Nikitin - запятая) donnez-moi quelque ouvrage de Paul de Kok 2, - я не люблю серьзных"... и так далее.... Вот тут и угоди каждому! Но довольно. Даже я начинаю заражаться смесью французского с нижегородским...
У нас чуть-чуть не весна: небо такое безоблачное, такое голубое; в окно заглядывает веселое солнце, которому я рад, как муха, всю зиму проспавшая мертвым сном и теперь начинающая понемногу оживать и расправлять свои помятые крылья... А когда же придет в самом деле теплая, зеленая, благоухающая весна, с ее синими ночами, мерцающими звездами и с соловьиными песнями? Ах, если бы она поскорей пришла! Но ведь у Вас нет сада, - слышите ли Вы меня? у Вас сада нет! Счастливцы Домб-ровские 3, я им завидую: у них и тенистый сад, и пруд, и прочие блага... Ну-с, хорошо. А если я приеду весною в Ваш край, - как тогда и что тогда? От имения Домбров-ских до Вашего 20 верст; такое пространство неудобно обратить в место прогулки, на котором было бы отрадно встретиться с знакомым (эпитет я хотел поставить здесь другой, да уж так и быть, если он подвернулся) человеком; следовательно, мне останется приехать к Вам с утренним визитом, пожать Вашу ручку, при первой встрече, потом на прощанье - и засим отправиться в наш богоспасаемый град... Помилуйте! Ведь это из рук вон! О подобной... гм... гм... как бы это поточнее выразиться?.. просто о подобной штуке я не хочу и думать, но только говорить.
В среду на нашей сцене шел "Гамлет". Можете себе представить, что из него сделали! Какой-то Горев вздумал, вероятно, удивить воронежскую публику - и удивил! Впрочем, семинаристы, обитатели поднебесного райка, остались довольны, ну, а на всех угодить трудно - дело понятное... Мой адрес по почте: Ив. Сав. Н. в книжный магазин; больше ничего. Повторяю: все получаемые на мое имя письма остаются неприкосновенными, где бы я ни был. Пишите!
Прочитав это письмо, я мгновенно подумал: какие мы с Вами дети; не так ли? Напишем друг другу по нескольку строк и воображаем, что это для нас как бы праздник! Для меня действительно праздник, тем более что в последние дни я порядочно поболел, стало быть,поскучал и прочее... Если Вы приедете в Воронеж, не знаю, как у меня достанет смелости Вам показаться: сух, как гриб, тонок, как спичка, - короче: гадок до последней степени. Впрочем, об этом после.
У меня к Вам просьба: ради Христа, избавьте меня от громких выражений в своих письмах: они режут мой слух, точно так же как режет глаза прописная буква, употребляемая Вами при слове: Вы. Я пишу прописную потому, что уважаю в лице Вашем женщину, ну, а для меня-то эти прописные... Ах, господи! что это за Русь! одолели нас 10 000 китайских церемоний! До свидания! больше писать негде. Не браните же меня за откровенность.
Всею душою преданный Вам
Н.
P. S. Истории Испании и Португалии нет. Об Испании лучше посылаемой Вам мною книги я не знаю.
77. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., 25 февраля.
Верно, так угодно судьбе, что письма наши не совсем чужды обличительного характера: то Вы сделаете мне замечание, то я с застенчивою робостию предлагаю Вам вопросы: это зачем? это для чего? А ведь я прав. Говорю это не под влиянием эгоистического чувства (по крайней мере в эту минуту), а по бескорыстному и беспристрастному убеждению в действительности моей правоты. Hys зачем, напр., Вы написали эти строки: "Не надоели ли уже Вам мои послания?" Каким образом при Вашем уме сорвались с Ваших уст такие слова?.. Более я не скажу ничего, для того, чтобы вопрос мой заставил Вас несколько подумать... Но как Вы умны! Ваше последнее письмо - просто прелесть, наслаждение. Клянусь богом, - говорю правду! Только это наслаждение раздражает мои нервы, - вот что дурно! Мне мало нескольких строк, брошенных на бумагу, мне нужен бы теперь длинный, длинный устный разговор. А когда сбудется мое желание - бог весть... Я так редко с Вами встречаюсь, так мало*говорю, а если говорю, то такими общими местами, благодаря обстановке, окружающей наши встречи, что от одного воспоминания о них на щеках моих выступает краска стыда, что, надобно заметить, случается со мною не очень часто. Пожалуйста, пишите больше, как можно больше, о чем хотите, о чем бы то ни было: что Вы ни напишете - все выйдет хорошо и все будет для меня дорого. Мне иногда поневоле приходится писать мало, как, напр., теперь, когда я пишу в магазине, положим, в особой комнате, но от этого мне мало легче, потому что меня отрывают от пера ежеминутно. Звон колокольчика окончательно меня бесит; кажется, я сделаюсь больным от его неумолкаемых, не дающих мне покоя, пронзительных звуков... Представьте, у меня теперь 200 человек подписчиков на чтение. Несмотря на г-на В. С., печатавшего в "Развлечении" 1, что "магазин Никитина-поэта" и проч. и проч., несмотря на его чахоточное усилие блеснуть базарным остроумием, с целью уронить во мнении местной публики репутацию моего магазина, он, как видите, назло его беззубых завистников, цветет и крепнет. Mais voila assez! 2 Перейдемте к другому. Вы говорите, что весною мне следует приезжать не к Д[омбровским], а прямо к Вам. Ах, как бы это было хорошо! До какой усталости мы набегались бы с Вами в саду? а потом музыка, песни... окна раззолочены вечернею зарею; Вы разливаете чай, сидя за столом, я хотел было читать какую-то книгу, но заслушался Вас, и книга полетела в сторону... Рай, а не жизнь! Только все это, к сожалению, одни розовые мечты. Вникните в сущность моих слов, и Вы согласитесь, что я говорю правду. Как же я приеду к Вам, когда Вы знаете очень хорошо, что мое знакомство avec votre papa 3 ограничивается несколькими мимолетными встречами, что я едва успел сказать ему 5 - 6 слов; после этого мой приезд в Ваш дом будет похож на неожиданное падение снега из облаков. Д[омбровск]ие - дело другое: и я был у них не один раз, и покойник В. Иван., бывал в моем доме тоже не один раз, короче: я с их домом старый, близкий знакомый, чего никак не смею сказать о Вашем доме. Вот почему меня не тянет особенно в Ваш край. Я уж говорил Вам, что мне было бы грустно переступить Ваш порог за тем только, чтобы сказать: "Честь имею свидетельствовать свое всенижайшее почтение", или что-нибудь в этом роде, и потом переброситься несколькими словами местных новостей, и отправиться восвояси. Помочь моему горю я решительно не вижу средств. Приехать к Вам у меня не достанет смелости... ей-ей, неловко! Ну, войдите в мое положение и скажите: правду ли я говорю? Эта мысль: приехать к Вам преследует меня постоянно и... и... решительно становит в тупик. Как бы это примирить мое желание погостить под Вашею кровлею с глупыми условиями нашей провинциальной жизни, с этими требованиями жителей трущоб и заросших бурьяном пустырей? Наказание, да и только! Придумывайте, как лучше сделать: Вы умнее меня, что и скажу Вам при первом же свидании и что готов подтвердить крестным целованием, так как на слово Вы мне не верите. К Вам или не к Вам - это шекспировское быть или не быть?.. Есть над чем поломать голову!
Ваше предположение насчет того, что сад Д[омбровск]-их может доставить мне много приятных воспоминаний, не совсем верно, если Вы слову воспоминание придаете какое-нибудь особенное значение. Действительно, я был ими всегда радушно принимаем, жил у них как родной, кричал и спорил с ними по моей привычке без всякого опасения, чуть не до забытая приличий, - и только! За все это я, конечно, им очень благодарен, но зачем же на мой счет острить? Грех Вам, Наталия Антоновна, тем более что Вы так добры. Впрочем, я и не думаю, чтобы намек Ваш имел серьезное значение, - Вы просто шутите. Посылаю Вам литературную новость: "Рассказы и Повести" Бестужева 5, только что полученные, и 2 франц. книги "L'esclave blanc" 6, прочтите - стоит. Пожалуйста, назначайте, что Вы желали бы прочитать; на время же распутицы требуйте книг поболее, чтобы у Вас было и другое занятие, кроме танцев и кроме свадебного бала. На последнем желаю Вам веселиться, но не думаю, чтобы там в самом деле Вам было весело. Причина очень простая:
Вы переросли целою головою окружающую Вас толпу знати и незнати... Впрочем, да будет это сказано между нами, что бы не раздразнить гусей. До следующего письма.
Всею душою преданный Вам
И. Н.
78. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., 10 марта,
Если я сказал, что приезд мой в Ваш дом несколько меня стесняет, некоторым образом ставит в неловкое положение, то сказал это не потому, чтобы боялся чьих бы то ни было пересудов, а потому, что мое знакомство с Вашим papa не слишком коротко, - вот единственная причина моей нерешительности в таком деле, которое так близко моему сердцу. Ваше предложение устроить приезд мой к Вам таким образом, чтобы я при первой встрече с Авдотьей Александровной 1 попросил ее отправить к Вам гонца с известием, что Н. прибыл в благословенный Зем-лянский край, - смею Вас уверить, неприложимо к делу: Д[омбровск]ие 2 и m-me Плотникова, наверное, пришли бы от подобной просьбы с моей стороны в величайшее недоумение и, чего доброго, залились бы громким смехом... Я от всего сердца желаю погостить под Вашею кровлею, но устроить это надобно как-нибудь иначе. Мне кажется, что было бы удобнее известить Вас о моем приезде к Д[ом-бровски]м после двух-трех дней моего у них пребывания, не так ли? Эх, да будь что будет! Уж я постараюсь с Вами увидеться, наговориться и, следов., быть некоторое время счастливым.
Не знаю, о каком моем приятеле из военных упоминаете Вы в своем письме. Авдотья Александровна и Наталья Вячеславовна, сколько мне помнится, действительно встречали у меня в магазине одного из близких мне людей, только он не принадлежит к военным. Помню также, что при одной из этих встреч шел разговор о переписке, но разговор этот заключался в следующем: На-галья Вячеславовна писала мне о принятии мною в услужение сынишки ее экономки; я исполнил ее просьбу, но на ее письмо за недосугом не отвечал. Поэтому-то и был сделан мне выговор m-me Д[омбровской]: дескат, это, м. г., неучтиво, и потом прибавлено: мы знаем, что некоторым вы сочли бы за преступление не отвечать. Я понял намек и отвечал: да; не понял только одного: почему m-me Д[омбровск]ой известно, что я к Вам пишу? Впрочем, мне нет ни охоты, ни надобности добираться до источников, откуда разные лица черпают для себя разные сведения. Пусть их черпают, если это доставляет им удовольствие: о вкусах не спорят, - это первое. Второе, - не могу никак догадаться, на каком основании построено Ваше предположение, будто бы я был влюблен в m-11 N...3, никак не могу, но думаю, что на весьма зыбком. Вероятно, когда-нибудь, как услужливый человек, я предложил ей во время обеда или в ту минуту, когда ей хотелось пить, стакан воды; из этого и вывели заключение, что я влюблен. Это бывает. Объясним примером. Известное лицо, вследствие естественной потребности, чихнет; кажется, тут нет ничего особенного, но вдруг другое лицо замечает ему весьма серьезно: "Позвольте узнать, м. г., на чей счет вы чихнули?" Мало ли что бывает на свете! Далее Вы говорите: "Вспомните, как вы ее встретили в последний ее приезд в Воронеж?.." Очень просто: поклонился, спросил о здоровье, о том, нет ли чего-нибудь нового в их крае, и так далее; встретил, можно сказать, обыкновенным образом до пошлости. Если и в этом найдено что-нибудь особенное, тогда... тогда я не удивлюсь, если услышу трактат о способе добывания ароматического сока из старого железа или приготовления камней в виде пирожного. Простите, добрая Наталья Антоновна, что я говорю такую дичь! Вольно же было Вам вызывать меня на то, о чем не стоит думать даже в самое праздное, самое бесполезное время. Тем более неприятно говорить об этом на бумаге, да еще с Вами, да еще в то время, когда секунды нет свободной, потому что Ваш знакомый обещался прийти за письмом через два-три часа. Кстати, о письмах. На будущее время уж будьте так добры, пожалуйста, не повторяйте одно и то же, что написанные Вашею рукой строки могут быть прочитаны кем бы то ни было. После этого Вы сами себе противоречите, считая меня за порядочного человека. Порядочные люди, мне кажется, не только уважают других, но и себя также, а ведь после сделанной мерзости уважать себя как-то трудно. Что касается Вашего замечания, что я будто бы пишу к Вам bon gre - mal gre , не распространяясь о том, что Ваше замечание решительно несправедливох я прибавляю, что Вас одолевают 10 000 китайских церемоний... так, так, mille fois i так! Иначе Вы не сказали бы ничего похожего на это. Бог с Вами! Пожалуй, сердитесь, а я все-таки прав.
Визитную карточку я постараюсь Вам доставить; но времени для этого определить не могу.
No 238 "Северной пчелы" за прошлый, 1860 г. при сем Вам посылается и отдается в вечное владение. Ваше желание мне было весьма легко исполнить, потому что все газеты и журналы мною получаются, конечно, исключая "Развлечения" в, о мнимых достоинствах которого я всегда буду рад поспорить с Вашим дядею. Верно, он очень силен в логике, если надеется доказать, что глухие от рождения способны иметь представление о звуках и, пожалуй, могут воспроизводить их и доставлять этим удовольствие другим.
Ноты для Вашей сестры: "Я люблю твои глаза" будут высланы. Книги держите сколько Вам угодно времени и не сердитесь, если выбор мой неудачен, - ведь я уже говорил Вам это и просил Вас об этом. О боже, боже! опять 10 000 китайских церемоний!.. Да оставьте их в покое раз навсегда.
Простите меня за бестолковое, отрывочное, бессвязное письмо: ей-ей, спешу как угорелый. Сегодня по преимуществу у меня много народа, потому что сегодня читается Манифест об освобождении крестьян. Это, разумеется, дает повод к толкам; ну, и знакомых-то у меня, слава богу, не занимать стать довольно!.. В это мгновение, заглянув в Ваше письмо, я прочитал следующее: "Пожалуйста, не давайте читать моих писем вашему приятелю". - Хорошо!.. Да еще подчеркнуто!!! Ну, разве уж я буду так несчастлив, что Вас не увижу, не то, при первом же свидании, по выражению Крылова, дам волю слов теченью... Знаете ли что? - Пишите по почте. Теперь за распутицею, я полагаю, посылки от Вас будут редки, между тем я так привык к Вашему слову, чтобы не сказать более...
Глубоко уважающий Вас
И. Никитин.
73. Н. И. ВТОРОВУ
Воронеж. Января 30 1861 года.
От Вас что-то давно нет ни одной весточки; здоровы ли Вы, мой бесценный друг, Николай Иванович?
Скажите, ради Христа, что у Вас нового, в каком положении вопрос об улучшении быта крестьян. Здесь столько на этот счет противоречивых слухов, что не знаешь, чему верить. Некоторые помещики поговаривают, что, бог даст, все останется по-старому; слышите ли: бог даст! Это очень наивно.
Воронежский сборник выйдет в свет под названием "Воронежской беседы" для отличия от сборника, издаваемого Гардениным. О нашем кружке, т. е. о Де-Пуле и обо мне, распускают черт знает какие слухи в городе. Во 2 No "Развлечения" напечатана даже статейка, из которой видно, что все грамотное население нашего города разделяется будто бы на две партии: на никитинцев и гарденинцев, и прочее, и прочее...1 Что за пошлость! И зачинщика всех этих мерзостей, некоего В. Спасовского, составившего фальшивое завещание, укравшего, как говорят, шкатулку у своего родственника, наделавшего несколько вопиющих злоупотреблений по опеке, возложенной на него по имению, кажется, его племянницы или кого-то в этом роде, - гр[аф] 2 удостоил быть редактором "Ворон, губ. ведомостей"; это тоже недурно. Впрочем, пусть их говорят и пишут на здоровье: мне все равно.
Мой "Дневник семинариста" отправлен в цензуру. Глотову 3 обещались его пропустить, но я сомневаюсь, чтобы это обещание было исполнено. "Воронеж, беседа" выйдет в 2-х книжках. Печатание первой уже начато.
В заключение имею честь обратиться к Вам с покорнейшею просьбою. Выдерите меня хоть за уши, разбраните и так далее, но, ради бога, ее исполните. Вот в чем дело. Книгопродавец Крашенинников публиковал по удешевленным ценам некоторые книги. Вследствие этого объявления я послал ему 75 р. сер. и список нужных мне книг, от 2 декабря, на что, разумеется, имею почтовую расписку. Г-н Крашенинников доселе не отвечает мне ни слова, несмотря на мое письмо, которое я послал ему 13 января, спрашивая его: что же книги? когда они мне вышлются?
Будьте, друг мой, так добры, съездите к нему в магазин и спросите его, что значит эта история. Нечего сказать, Ваш Петербург умеет дурачить провинциалов! Адрес Крашенинникова; на Невском проспекте, близ Адмиралтейской площади, в доме Греффа, книжный магазин. Пожалуйста, мой друг, исполните мою просьбу. Да напишите о себе хоть два-три слова, не забудьте и о новостях...
Всею душою любящий Вас
И. Никитин.
P. S. Простите, что скверно пишуг ибо пишу в магазине, - отрывают то и дело...
74. П. М.ВИЦИНСКОМУ
Милостивый государь, Павел Михайлович.
Грешно Вам думать, что я забыл Вас почему бы то ни было. Мое молчание происходило от весьма простой причины: я затруднялся адресовать свое письмо, не зная места Вашего жительства в Костроме; мне казалось, что письмо без полного и точного адреса затеряется на почте; если я ошибался, пожалуйста, мне извините! Повторяю: я Вас не забыл потому, что не в моем характере забывать близких мне людей. А Ваши заботы о моем здоровье? Я тоже их помню и заочно крепко пожимаю Вам РУКУ
Увы! Павел Михайлович, я не имею ничего или почти ничего сообщить Вам нового о нашем городе.
Знакомое Вам здание Пал[аты] государственных] им[уществ] по-прежнему сохраняет свой грязный вид; по-прежнему известная Вам личность, курносый Василий Федотыч, занимает ее нижний этаж и попивает на доброе здоровье зелено винцо на счет почтеннейшей публики, щедро им наделяемой произведениями родной ему Тулы. Театральная труппа, никогда не заслуживавшая названия порядочной, теперь по справедливости может назваться безобразным сбродом. На сцене Вы ничего не увидите, кроме фарса, однако ж большинство невзыскательной публики хлопает и фарсу. Что делать! о вкусах не спорят. Зато какая литературная деятельность пробудилась у нас с некоторого времени! Все сделались прогрессистами, все пишут и о всем пишут. Г-н Хованский 8 написал: "Молитвы за усопших", Гарденин их напечатал и продает православному люду. Но "Филологические записки", издаваемые г. Хованским, находятся при последнем издыхании 3. Знаете ли, он, между прочим, хотел напечатать в них разбор книги Гумбольдта, кажется, "О влиянии организма на язык" * и прочее... Представьте себе Хованского, разбирающего книгу Гумбольдта, чем, подумаешь, черт не шутит! "Воронежский сборник", издаваемый Гардениным, выйдет таким сумбуром, что самый добросовестный рецензент не проглотит его до последней
страницы. В нем, между прочим, помещена будет драма из английского быта; 5 ей-ей, не лгу! Слышите ли? в "Воронеж, сборнике" драма из английского быта... Это очень, очень оригинально! В "Воронежской беседе", редактируемой Де-Пуле, участвует и Ваш покорнейший слуга, дерзнувший, кроме стихов, на прозу. Да-с, милый Павел Михайлович! я написал "Дневник семинариста", и если только цензура пропустит его целиком, в чем я крепко сомневаюсь, - вопрос о воспитании в духовных учебных заведениях едва ли не будет затронут...
Но довольно о quasi-литературе.
Здоровье мое плоховато. Опять с нетерпением жду весны и купанья. Хотелось бы пожить в деревне, но не на кого оставить книжный магазин. Число подписчиков на чтение у меня возросло до 180 человек. Можете себе представить, легко ли угождать мне разнообразным вкусам при бедности нашей литературы...
Вчера я видел Де-Пуле. Он посылает Вам поклон. А как теперь поживает Софья Михайловна? Поклонитесь ей, когда будете писать.
Всею душою уважающий Вас
И. Никитин.
Воронеж. 1861 г., февраля 3-го дня.
75. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 года, февраля 10-го.
Ваше письмо начинается упреком за мою рассеянность. Этот упрек не совсем справедлив: смею Вас уверить, когда я писал к Вам письмо, я думал только о том лице, к которому писал, более ни о ком и ни о чем. Прошу Вас согласиться со мною хоть в этом, если Вы не хотите согласиться в чем-либо другом, что, замечу в скобках, немножко оскорбляет мое самолюбие. "Мертвое озеро" и "Три страны света" не были Вам посланы потому, что я не имел их у себя под рукою. Последняя книга теперь возвратилась от одного из моих читателей и отправляется к Вам с несколькими другими книгами, за выбор которых умоляю Вас меня извинить, если он неудачен. В переводах Берга 1 рекомендую Вам прочитать стихотв.: "Муравей" и "Когда распнут они тебя"; вообще Вы найдете в этой книжке много хорошего. "Мертвое озеро" пришлю Вам в следующий раз; ей-богу, теперь его нет! Наконец веритв ли Вы мне, а?.. Помилуйте, довели до божбы... Не понимаю, откуда и каким образом родилось у Вас желание со мною браниться... Неужели Вы находите в этом наслаждение? Впрочем, о желаниях, как и о вкусах, не спорят. Я, например, желал бы теперь от души крепко пожать Вашу милую руку (странное желание, не правда ли?), сесть подле Вас, - Вы, конечно, это позволите, ну, хоть во имя дружбы, если Вы не шутите этим словом, - наговориться с Вами, наслушаться Вас, чтобы потом долго, долго жить воспоминанием всего слышанного. Неужели судьба откажет мне и в этом наслаждении? Заметьте-слово судьба я подчеркиваю. Под этим названием я разумею не какое-нибудь разумное существо, могучее и самовластное, а просто стечение более или менее неблагоприятных обстоятельств, которые, наперекор нашей воле, толкают нас не в ту сторону, куда летят наши радужные надежды, где живет наше беззаботное счастье. О, если бы мы могли распоряжаться этими обстоятельствами по своему произволу, тогда наша жизнь была бы раем, тогда бы ее строй совершенно изменился и не надрывал бы нашего сердца своим безобразием, пошлостию и бессмыслием! Есть счастливцы, которым счастье само дается в руки; я не принадлежу к их числу. Вы говорите, что я должен быть доволен, потому что одарен, и проч., и проч. Пожалуйста, без комплиментов! Язык друга должен быть прям и чистосердечен. Если действительно я не так глуп, как дурачок Емеля, то жизнь, которая удовлетворяет его, не может удовлетворить меня. Кажется, это очень ясно. В письме Вашем привело меня в недоумение следующее выражение: "Чтобы эта галиматья не валялась в Вашем магазине, сожгите ее"... Нечего сказать, достаточное доверие к моему уму и чувству такта! Правда, я однажды сжег письма дорогих мне лиц, но Вы, наверное, не осудили бы меня, если бы узнали причину этого истребления. Очевидно, что Вы еще слишком мало меня знаете, если предполагаете, что письмо Ваше может валяться... Бог с Вами!.. Что касается меня, я чувствую истинное наслаждение в эту минуту при мысли, что веду с Вами заочную беседу, и уж никак не думаю, что письмо мое будет валяться где-нибудь в Вашем доме, например в передней, под ногами горничной и тому подобное... Кстати о письмах.-Разве я не могу писать Вам по почте? Перемолвиться cловом только при оказии - это просто несносно! Нужно Вам сказать, что письма, получаемые на мое имя, все без исключения распечатываются мною самим; в случае же моего отъезда хранятся неприкосновенными в моей конторке. Если можно, тогда сообщите подробный адрес, если нет, да будет так, как угодно судьбе (употребляю это слово не без намерения). Я не помню такого тихого, такого благодатного вечера, каким обязан я Вашим милым строкам. (Теперь 10 часов.) Представьте: передо мною лежит Ваше письмо, с правой стороны остывает стакан чая, в глубине комнаты полумрак, и в этом полумраке, мне кажется, я узнаю знакомый улыбающийся образ... Аи! аи!., заговорился...
Всею душою преданный Вам
Ив. Никитин.
P. S. (Поутру.) Не могу утерпеть, чтобы еще не написать Вам несколько строк. Пожалуйста, отвечайте с почтою. Этот городишко, в котором я живу, до того мне скучен и до того мне надоел, что я рад бы из него убежать на край света. Но ради бога, пишите без пышных фраз и без намеков. В Вас и во мне достаточно, кажется, ума, чтобы нам понять друг друга, даже если бы нам вздумалось маскироваться. Помните: вся прелесть в простоте и правде. Будьте здоровы и веселы...
76. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г. 17 февраля.
Наконец что же это такое? Ведь это просто нестерпимо... Вы за перо, к Вам гости... Честное слово, я произведу скандал, да, скандал! тем более что в настоящее время скандалы в ходу, даже в литературе, представительнице, как говорят, всего благородного. Итак, когда Вы возьметесь за перо и когда в эту минуту явятся к Вам непрошеные гости, - я (замечайте, какое у меня горячее воображение: мне кажется, что моя особа присутствует теперь в с. Высоком), я спокойно затворю дверь Вашей комнаты и крикну во весь голос: "Не принимают!" Пусть себе они сплетничают потом на мой счет, я все-таки останусь в выигрыше, потому что услышу несколько лишних, дорогих моему сердцу слов из Ваших милых уст; все прочее имеет для меня цену прошлогоднего снега. Впрочем, и мои письма походят на какие-то бессвязные отрывки, что происходит от того, что меня ежеминутно, так сказать, тормошат. Например, хоть бы теперь. "Но согласитесь однако ж, говорит мне мой знакомый, господин с крашеными волосами и поддельным зубом (последним он обязан г-ну Wahen-heym, который называет себя celebre dentiste 1, чему я верю), согласитесь, что если Пушкин замечателен, как художник, то Гоголь еще более замечателен как социалист, не правда ли?" "1 р. 50 коп. сер.", - отвечаю я, оборачивая голову направо. Поддельный зуб смотрит на меня с удивлением, не понимая, что общего между 1 руб. 50 к. и Гоголем, а мне это очень понятно: я назначаю цену китайской туши, - вот и вся история бестолковщины. В это же самое время суют мне в руку записку, заключающуюся в следующем: "M-er! Nikitin, (пожалуйста, заметьте: после М-er знак восклицания, после Nikitin - запятая) donnez-moi quelque ouvrage de Paul de Kok 2, - я не люблю серьзных"... и так далее.... Вот тут и угоди каждому! Но довольно. Даже я начинаю заражаться смесью французского с нижегородским...
У нас чуть-чуть не весна: небо такое безоблачное, такое голубое; в окно заглядывает веселое солнце, которому я рад, как муха, всю зиму проспавшая мертвым сном и теперь начинающая понемногу оживать и расправлять свои помятые крылья... А когда же придет в самом деле теплая, зеленая, благоухающая весна, с ее синими ночами, мерцающими звездами и с соловьиными песнями? Ах, если бы она поскорей пришла! Но ведь у Вас нет сада, - слышите ли Вы меня? у Вас сада нет! Счастливцы Домб-ровские 3, я им завидую: у них и тенистый сад, и пруд, и прочие блага... Ну-с, хорошо. А если я приеду весною в Ваш край, - как тогда и что тогда? От имения Домбров-ских до Вашего 20 верст; такое пространство неудобно обратить в место прогулки, на котором было бы отрадно встретиться с знакомым (эпитет я хотел поставить здесь другой, да уж так и быть, если он подвернулся) человеком; следовательно, мне останется приехать к Вам с утренним визитом, пожать Вашу ручку, при первой встрече, потом на прощанье - и засим отправиться в наш богоспасаемый град... Помилуйте! Ведь это из рук вон! О подобной... гм... гм... как бы это поточнее выразиться?.. просто о подобной штуке я не хочу и думать, но только говорить.
В среду на нашей сцене шел "Гамлет". Можете себе представить, что из него сделали! Какой-то Горев вздумал, вероятно, удивить воронежскую публику - и удивил! Впрочем, семинаристы, обитатели поднебесного райка, остались довольны, ну, а на всех угодить трудно - дело понятное... Мой адрес по почте: Ив. Сав. Н. в книжный магазин; больше ничего. Повторяю: все получаемые на мое имя письма остаются неприкосновенными, где бы я ни был. Пишите!
Прочитав это письмо, я мгновенно подумал: какие мы с Вами дети; не так ли? Напишем друг другу по нескольку строк и воображаем, что это для нас как бы праздник! Для меня действительно праздник, тем более что в последние дни я порядочно поболел, стало быть,поскучал и прочее... Если Вы приедете в Воронеж, не знаю, как у меня достанет смелости Вам показаться: сух, как гриб, тонок, как спичка, - короче: гадок до последней степени. Впрочем, об этом после.
У меня к Вам просьба: ради Христа, избавьте меня от громких выражений в своих письмах: они режут мой слух, точно так же как режет глаза прописная буква, употребляемая Вами при слове: Вы. Я пишу прописную потому, что уважаю в лице Вашем женщину, ну, а для меня-то эти прописные... Ах, господи! что это за Русь! одолели нас 10 000 китайских церемоний! До свидания! больше писать негде. Не браните же меня за откровенность.
Всею душою преданный Вам
Н.
P. S. Истории Испании и Португалии нет. Об Испании лучше посылаемой Вам мною книги я не знаю.
77. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., 25 февраля.
Верно, так угодно судьбе, что письма наши не совсем чужды обличительного характера: то Вы сделаете мне замечание, то я с застенчивою робостию предлагаю Вам вопросы: это зачем? это для чего? А ведь я прав. Говорю это не под влиянием эгоистического чувства (по крайней мере в эту минуту), а по бескорыстному и беспристрастному убеждению в действительности моей правоты. Hys зачем, напр., Вы написали эти строки: "Не надоели ли уже Вам мои послания?" Каким образом при Вашем уме сорвались с Ваших уст такие слова?.. Более я не скажу ничего, для того, чтобы вопрос мой заставил Вас несколько подумать... Но как Вы умны! Ваше последнее письмо - просто прелесть, наслаждение. Клянусь богом, - говорю правду! Только это наслаждение раздражает мои нервы, - вот что дурно! Мне мало нескольких строк, брошенных на бумагу, мне нужен бы теперь длинный, длинный устный разговор. А когда сбудется мое желание - бог весть... Я так редко с Вами встречаюсь, так мало*говорю, а если говорю, то такими общими местами, благодаря обстановке, окружающей наши встречи, что от одного воспоминания о них на щеках моих выступает краска стыда, что, надобно заметить, случается со мною не очень часто. Пожалуйста, пишите больше, как можно больше, о чем хотите, о чем бы то ни было: что Вы ни напишете - все выйдет хорошо и все будет для меня дорого. Мне иногда поневоле приходится писать мало, как, напр., теперь, когда я пишу в магазине, положим, в особой комнате, но от этого мне мало легче, потому что меня отрывают от пера ежеминутно. Звон колокольчика окончательно меня бесит; кажется, я сделаюсь больным от его неумолкаемых, не дающих мне покоя, пронзительных звуков... Представьте, у меня теперь 200 человек подписчиков на чтение. Несмотря на г-на В. С., печатавшего в "Развлечении" 1, что "магазин Никитина-поэта" и проч. и проч., несмотря на его чахоточное усилие блеснуть базарным остроумием, с целью уронить во мнении местной публики репутацию моего магазина, он, как видите, назло его беззубых завистников, цветет и крепнет. Mais voila assez! 2 Перейдемте к другому. Вы говорите, что весною мне следует приезжать не к Д[омбровским], а прямо к Вам. Ах, как бы это было хорошо! До какой усталости мы набегались бы с Вами в саду? а потом музыка, песни... окна раззолочены вечернею зарею; Вы разливаете чай, сидя за столом, я хотел было читать какую-то книгу, но заслушался Вас, и книга полетела в сторону... Рай, а не жизнь! Только все это, к сожалению, одни розовые мечты. Вникните в сущность моих слов, и Вы согласитесь, что я говорю правду. Как же я приеду к Вам, когда Вы знаете очень хорошо, что мое знакомство avec votre papa 3 ограничивается несколькими мимолетными встречами, что я едва успел сказать ему 5 - 6 слов; после этого мой приезд в Ваш дом будет похож на неожиданное падение снега из облаков. Д[омбровск]ие - дело другое: и я был у них не один раз, и покойник В. Иван., бывал в моем доме тоже не один раз, короче: я с их домом старый, близкий знакомый, чего никак не смею сказать о Вашем доме. Вот почему меня не тянет особенно в Ваш край. Я уж говорил Вам, что мне было бы грустно переступить Ваш порог за тем только, чтобы сказать: "Честь имею свидетельствовать свое всенижайшее почтение", или что-нибудь в этом роде, и потом переброситься несколькими словами местных новостей, и отправиться восвояси. Помочь моему горю я решительно не вижу средств. Приехать к Вам у меня не достанет смелости... ей-ей, неловко! Ну, войдите в мое положение и скажите: правду ли я говорю? Эта мысль: приехать к Вам преследует меня постоянно и... и... решительно становит в тупик. Как бы это примирить мое желание погостить под Вашею кровлею с глупыми условиями нашей провинциальной жизни, с этими требованиями жителей трущоб и заросших бурьяном пустырей? Наказание, да и только! Придумывайте, как лучше сделать: Вы умнее меня, что и скажу Вам при первом же свидании и что готов подтвердить крестным целованием, так как на слово Вы мне не верите. К Вам или не к Вам - это шекспировское быть или не быть?.. Есть над чем поломать голову!
Ваше предположение насчет того, что сад Д[омбровск]-их может доставить мне много приятных воспоминаний, не совсем верно, если Вы слову воспоминание придаете какое-нибудь особенное значение. Действительно, я был ими всегда радушно принимаем, жил у них как родной, кричал и спорил с ними по моей привычке без всякого опасения, чуть не до забытая приличий, - и только! За все это я, конечно, им очень благодарен, но зачем же на мой счет острить? Грех Вам, Наталия Антоновна, тем более что Вы так добры. Впрочем, я и не думаю, чтобы намек Ваш имел серьезное значение, - Вы просто шутите. Посылаю Вам литературную новость: "Рассказы и Повести" Бестужева 5, только что полученные, и 2 франц. книги "L'esclave blanc" 6, прочтите - стоит. Пожалуйста, назначайте, что Вы желали бы прочитать; на время же распутицы требуйте книг поболее, чтобы у Вас было и другое занятие, кроме танцев и кроме свадебного бала. На последнем желаю Вам веселиться, но не думаю, чтобы там в самом деле Вам было весело. Причина очень простая:
Вы переросли целою головою окружающую Вас толпу знати и незнати... Впрочем, да будет это сказано между нами, что бы не раздразнить гусей. До следующего письма.
Всею душою преданный Вам
И. Н.
78. Н. А. МАТВЕЕВОЙ
Воронеж. 1861 г., 10 марта,
Если я сказал, что приезд мой в Ваш дом несколько меня стесняет, некоторым образом ставит в неловкое положение, то сказал это не потому, чтобы боялся чьих бы то ни было пересудов, а потому, что мое знакомство с Вашим papa не слишком коротко, - вот единственная причина моей нерешительности в таком деле, которое так близко моему сердцу. Ваше предложение устроить приезд мой к Вам таким образом, чтобы я при первой встрече с Авдотьей Александровной 1 попросил ее отправить к Вам гонца с известием, что Н. прибыл в благословенный Зем-лянский край, - смею Вас уверить, неприложимо к делу: Д[омбровск]ие 2 и m-me Плотникова, наверное, пришли бы от подобной просьбы с моей стороны в величайшее недоумение и, чего доброго, залились бы громким смехом... Я от всего сердца желаю погостить под Вашею кровлею, но устроить это надобно как-нибудь иначе. Мне кажется, что было бы удобнее известить Вас о моем приезде к Д[ом-бровски]м после двух-трех дней моего у них пребывания, не так ли? Эх, да будь что будет! Уж я постараюсь с Вами увидеться, наговориться и, следов., быть некоторое время счастливым.
Не знаю, о каком моем приятеле из военных упоминаете Вы в своем письме. Авдотья Александровна и Наталья Вячеславовна, сколько мне помнится, действительно встречали у меня в магазине одного из близких мне людей, только он не принадлежит к военным. Помню также, что при одной из этих встреч шел разговор о переписке, но разговор этот заключался в следующем: На-галья Вячеславовна писала мне о принятии мною в услужение сынишки ее экономки; я исполнил ее просьбу, но на ее письмо за недосугом не отвечал. Поэтому-то и был сделан мне выговор m-me Д[омбровской]: дескат, это, м. г., неучтиво, и потом прибавлено: мы знаем, что некоторым вы сочли бы за преступление не отвечать. Я понял намек и отвечал: да; не понял только одного: почему m-me Д[омбровск]ой известно, что я к Вам пишу? Впрочем, мне нет ни охоты, ни надобности добираться до источников, откуда разные лица черпают для себя разные сведения. Пусть их черпают, если это доставляет им удовольствие: о вкусах не спорят, - это первое. Второе, - не могу никак догадаться, на каком основании построено Ваше предположение, будто бы я был влюблен в m-11 N...3, никак не могу, но думаю, что на весьма зыбком. Вероятно, когда-нибудь, как услужливый человек, я предложил ей во время обеда или в ту минуту, когда ей хотелось пить, стакан воды; из этого и вывели заключение, что я влюблен. Это бывает. Объясним примером. Известное лицо, вследствие естественной потребности, чихнет; кажется, тут нет ничего особенного, но вдруг другое лицо замечает ему весьма серьезно: "Позвольте узнать, м. г., на чей счет вы чихнули?" Мало ли что бывает на свете! Далее Вы говорите: "Вспомните, как вы ее встретили в последний ее приезд в Воронеж?.." Очень просто: поклонился, спросил о здоровье, о том, нет ли чего-нибудь нового в их крае, и так далее; встретил, можно сказать, обыкновенным образом до пошлости. Если и в этом найдено что-нибудь особенное, тогда... тогда я не удивлюсь, если услышу трактат о способе добывания ароматического сока из старого железа или приготовления камней в виде пирожного. Простите, добрая Наталья Антоновна, что я говорю такую дичь! Вольно же было Вам вызывать меня на то, о чем не стоит думать даже в самое праздное, самое бесполезное время. Тем более неприятно говорить об этом на бумаге, да еще с Вами, да еще в то время, когда секунды нет свободной, потому что Ваш знакомый обещался прийти за письмом через два-три часа. Кстати, о письмах. На будущее время уж будьте так добры, пожалуйста, не повторяйте одно и то же, что написанные Вашею рукой строки могут быть прочитаны кем бы то ни было. После этого Вы сами себе противоречите, считая меня за порядочного человека. Порядочные люди, мне кажется, не только уважают других, но и себя также, а ведь после сделанной мерзости уважать себя как-то трудно. Что касается Вашего замечания, что я будто бы пишу к Вам bon gre - mal gre , не распространяясь о том, что Ваше замечание решительно несправедливох я прибавляю, что Вас одолевают 10 000 китайских церемоний... так, так, mille fois i так! Иначе Вы не сказали бы ничего похожего на это. Бог с Вами! Пожалуй, сердитесь, а я все-таки прав.
Визитную карточку я постараюсь Вам доставить; но времени для этого определить не могу.
No 238 "Северной пчелы" за прошлый, 1860 г. при сем Вам посылается и отдается в вечное владение. Ваше желание мне было весьма легко исполнить, потому что все газеты и журналы мною получаются, конечно, исключая "Развлечения" в, о мнимых достоинствах которого я всегда буду рад поспорить с Вашим дядею. Верно, он очень силен в логике, если надеется доказать, что глухие от рождения способны иметь представление о звуках и, пожалуй, могут воспроизводить их и доставлять этим удовольствие другим.
Ноты для Вашей сестры: "Я люблю твои глаза" будут высланы. Книги держите сколько Вам угодно времени и не сердитесь, если выбор мой неудачен, - ведь я уже говорил Вам это и просил Вас об этом. О боже, боже! опять 10 000 китайских церемоний!.. Да оставьте их в покое раз навсегда.
Простите меня за бестолковое, отрывочное, бессвязное письмо: ей-ей, спешу как угорелый. Сегодня по преимуществу у меня много народа, потому что сегодня читается Манифест об освобождении крестьян. Это, разумеется, дает повод к толкам; ну, и знакомых-то у меня, слава богу, не занимать стать довольно!.. В это мгновение, заглянув в Ваше письмо, я прочитал следующее: "Пожалуйста, не давайте читать моих писем вашему приятелю". - Хорошо!.. Да еще подчеркнуто!!! Ну, разве уж я буду так несчастлив, что Вас не увижу, не то, при первом же свидании, по выражению Крылова, дам волю слов теченью... Знаете ли что? - Пишите по почте. Теперь за распутицею, я полагаю, посылки от Вас будут редки, между тем я так привык к Вашему слову, чтобы не сказать более...