Норман Джон. Исследователи Гора

   — Бьют.
   — Понимаю, — дрожащим голосом произнесла девушка, и голова ее поникла.
   — Подойди сюда, — велел я. — Встань на колени.
   Она выполнила приказание, со страхом глядя на меня.
   — Господин?
   Я ударил ее всего раз, но так, что она рухнула в грязь. Изо рта у нее потекла кровь. Я встал.
   — Ты поняла?
   — Да, господин, — прошептала блондинка, в ужасе глядя на меня снизу вверх.
   — Теперь встань на колени, — приказал я, — поцелуй мне ноги и поблагодари меня за то, что я тебя ударил.
   Дрожа всем телом, она подползла ко мне, встала на колени и низко опустила голову. Ногами я ощутил ее губы.
   — Благодарю тебя за то, что ты ударил меня, господин, — пролепетала она и посмотрела вверх, ища моего взгляда.
   — Теперь ты понимаешь, что ты всего-навсего рабыня? — спросил я.
   — Да, господин.
   — Ты по-прежнему считаешь, что рабынь не бьют без причины?
   — Нет, господин!
   — А почему твоему господину не нужна причина, чтобы ударить тебя?
   — Потому что я — рабыня.
   — Вот теперь правильно, — сказал я.
   — Да, господин.
   Я сел, поджав под себя ноги, и посмотрел на Кису. Тот показал Тенде полоску ткани, в фут шириной и в пять длиной.
   Я надеялся, что белокурая дикарка сделала правильный вывод. Такие уроки помогают рабыням выжить на Горе. Девушка не смеет спрашивать, почему ее господин поступает так или иначе. Рабыня есть рабыня.
   Тенде встала на колени перед Кису и склонила голову до самой земли.
   — Я прошу тебя дать мне одежду, господин.
   — Заслужи ее, — сказал Кису.
   — Да, господин, — с готовностью ответила девушка.
   На этот раз она хорошо постаралась. Кису швырнул ей полоску ткани, и девушка тут же обернула ее вокруг бедер. Кису достал из мешка две нитки деревянных бус, раскрашенных в красный, синий и желтый цвета. Бусы нам тоже достались в рыбацкой деревушке.
   — Благодарю тебя, мой господин, — с замиранием сердца выдохнула Тенде и набросила бусы на стройную шею.
   — Пора привязать тебя на ночь, — сказал Кису.
   — Да, господин.
   Элис не сводила с Тенде завистливого взгляда. Потом она подползла ко мне и низко склонила голову.
   — Молю тебя, господин, дай мне одежду! Я молча смотрел на нее.
   — Я, жалкая обнаженная рабыня, — продолжала она, — смиренно молю моего господина дать мне одежду.
   — Ты готова заслужить ее? — спросил я.
   — Да, господин.
   — Шлюха! — выкрикнула белокурая дикарка. Я стиснул Элис в объятиях и впился поцелуем в ее рот. Она закрыла глаза и блаженно откинула голову.
   — Шлюха! Шлюха! — От негодования дикарка едва не рыдала.
   — Глупышка! — счастливо засмеялась Элис, не открывая глаз. — Для чего, по-твоему, существуют рабыни? Я снова поцеловал ее.
   — Пойди собери дров, — велел я белокурой варварке, — и поддерживай огонь.
   — Да, господин.
   Элис с обожанием глядела на меня: — Твои руки так искусны… Земная женщина тает в объятиях своего горианского господина…
   Огонь в костре еле теплился. До рассвета оставалось не больше двух анов.
   Элис уже спала рядом с Тенде, со спутанными за спиной руками, надежно привязанная к рабскому шесту. Вокруг ее бедер теперь тоже была тугая алая повязка. Девочка на славу потрудилась и заслужила кусок ткани. Я тоже подарил Элис две нитки деревянных бус. Они великолепно смотрелись у нее на груди.
   Кису и Айари спали. Я посмотрел на белокурую варварку, длинной палкой перемешивавшую угли в костре.
   — Иди к шесту, — сказал я, указывая на тонкое деревцо, служившее невольничьим шестом, под которым спали Тенде и Элис. — Сядь и скрести руки за спиной.
   Она послушалась и только охнула, когда я туго связал ей запястья узкой полоской кожи.
   — Господин… — робко произнесла девушка.
   — Да?
   — А мне ты не дашь одежды?
   — Готова ли ты заслужить ее?
   — Если ты прикажешь, я все сделаю. Ведь я — рабыня.
   — А если я не прикажу?
   — Но, господин…
   — Ты будешь молить меня, чтобы я позволил тебе заслужить одежду?
   — Нет! — выпалила она. — Никогда!
   — Пора спать, — сказал я.
   — Но я хочу одеться! Пожалуйста, господин!
   — Пора спать, — повторил я. — Ложись. Она легла на бок и всхлипнула.
   — Я не могу умолять тебя… Я земная женщина.
   — Элис — тоже земная женщина.
   — Она — рабыня, — с отвращением выговорила дикарка.
   — А ты?
   — И я, — горько вздохнула она. — Я тоже рабыня.
   — Одежду надо заслужить.
   — Я не могу!
   — Тогда спи. Завтра будет долгий и трудный день.
   — Господин, — прошептала девушка.
   — Что?
   — Сегодня вечером… это был урок?
   — Возможно.
   — Ты показал, что господин волен сурово наказать рабыню без всякой на то причины.
   — Верно.
   — Но разве ты по-своему не добр к рабыням, пусть даже ты жестоко обращаешься с ними? — спросила она.
   — Хочешь отведать плетки?
   — Нет, господин.
   — Не много проку будет мужчинам от такой рабыни, как ты, — сказал я, — если тебя, по твоей глупости, придется живьем бросить слину или тарлариону.
   — Я поняла. — Она горько вздохнула. — Ты не добр.
   — Ни капли, — усмехнулся я.
   — Ты учишь скотину знать свое место.
   — Правильно, — улыбнулся я.
   На мгновение во мне всколыхнулась нежность, но я подавил минутную слабость. Одновременно мне захотелось схватить девчонку за тоненькие лодыжки, перевернуть на живот, раздвинуть ноги и грубо изнасиловать прямо в грязи. Но я не сделал и этого.
   Девушка приподнялась на локте и посмотрела на меня.
   — А чего мужчины хотят от рабынь?
   — Всего, — ответил я.
   Она с тоской опустилась на землю.
   — Господин?
   — Что?
   — Любой мужчина в любой момент может сделать со мной все, что хочет?
   — Да, — ответил я.
   — И ему не нужно на это никакой причины?
   — Абсолютно.
   — Неужели мужчины всегда бьют и обижают рабынь без повода?
   — Мужчина волен избить тебя, когда пожелает, особенно когда ты проходишь курс рабыни. Разумеется, никто не станет бить рабыню в обычной ситуации. В этом просто нет смысла. Когда рабыня хорошо обучена, с ней можно делать множество других, куда более приятных вещей.
   — Если я буду приятна моему господину, он не станет избивать меня, правда?
   — Почему же? Станет, если ему того захочется.
   — Но если я буду ублажать его полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня, — последние слова она подчеркнула, — вряд ли ему захочется меня бить?
   — Нет, конечно, — ответил я. — При этом ты должна понимать: если ты хоть чуточку, хоть на самую малость вызовешь его недовольство, он может наказать тебя любым способом, какой сочтет уместным.
   — Я прекрасно это понимаю. Но я постараюсь ублажить моего господина.
   — Полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня?
   — Да, — сказала она. — Я всеми силами буду стараться доставить удовольствие господину.
   — Господам, — поправил я. Она судорожно сглотнула:
   — Да… господам.
   Она знала, что на Горе у женщины может быть много хозяев.
   Я видел, что рабыня, живущая в ней, отчаянно стремится наружу.
   — Ну, теперь ты готова заслужить одежду? Блондинка в ужасе отпрянула.
   — Я не могу!
   — Ну что ж, оставайся голой.
   — Хорошо, — с вызовом ответила она.
   — У тебя был шанс заслужить одежду, — сказал я. — Ты им не воспользовалась. Возможно, этот шанс был последним. Она со страхом посмотрела на меня.
   — Спи, — приказал я.
   — Да, господин…
   Я сидел у догорающего костра. Через некоторое время Кису сменит меня, и я смогу немного вздремнуть перед рассветом.
   Я думал об обитателях реки и тропического леса. Я вспоминал, как на берегу, на торчащих из земли узловатых корнях нежились на солнышке крохотные рыбки — длиной около шести дюймов, с круглыми навыкате глазками и малюсенькими боковыми плавниками, похожими на ласты. У этих рыбешек есть и легкие и жабры. Благодаря этому они во время засухи могут перебираться по суше в другие ручейки и озерца, а также спасаться от речных хищников. Но обычно они не удаляются от воды. Иногда они даже ухитряются загорать на спине дремлющего тарлариона. Когда тарларион погружается в воду, они не соскальзывают с него — только стараются держаться подальше от его пасти. Эта уловка помогает им спасаться от других хищников, в особенности от черного угря, который никогда не приближается к тарлариону. К тому же хитрые рыбешки до отвала наедаются остатками тарларионо-вой добычи. Они даже отгоняют друг друга от тарлариона, оберегая «свою» территорию на спине чудища. Название этих крошечных рыбок — гинты.
   Я пошевелил угли в костре и подумал, не дать ли белокурой дикарке еще один шанс. Ладно, махнул я рукой, решу позже.
   — Кису, — окликнул я. — Вставай. Твоя смена. Кису зашевелился, и я вытянулся на земле. Я думал о реке, о ее течении и уснул очень быстро.

30. МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ИДТИ ВВЕРХ ПО РЕКЕ

   — Не дайте каноэ перевернуться! — заорал Кису, перекрикивая грохот воды.
   Мы уже две недели шли вверх по Уа и добрались до одного из водопадов. Грести против такого течения было невозможно. Поэтому мы с Кису, белокурая дикарка и Тенде брели по пояс в воде, толкая каноэ перед собой, а Айари и Элис шли по берегу и тянули его на веревках.
   — Не спотыкайся, Голая Рабыня! — прикрикнула Тенде на белокурую дикарку.
   — Хорошо, госпожа. — Голос блондинки был еле слышен из-за шума воды.
   Мы сделали Тенде старшей рабыней. В конце концов, она и прежде была хозяйкой белых девчонок. Мы с Кису велели им беспрекословно подчиняться Тенде, объяснив, что в противном случае они будут нещадно избиты. Тенде мы, в свою очередь, предупредили, что, если она не справится с ролью старшей, ее сменит Элис. После этих слов Тенде старалась изо всех сил, боясь оказаться во власти своей бывшей рабыни.
   Тенде и Элис повадились называть белокурую варварку Голой Рабыней. Иначе ее не звал никто — имени мы ей не дали. Прозвище разом выделило ее среди рабынь. Она стала самой презираемой из них и выполняла самую грязную и тяжелую работу. По ночам она плакала, но мы не обращали на это внимания — разве что прикрикивали, веля заткнуться.
   — Держите крепче! — крикнул Кису.
   Айари и Элис изо всех сил натянули веревки.
   Мы налегли на каноэ, ничего не видя из-за слепящих брызг.

31. МЫ ОСТАНАВЛИВАЕМСЯ РАДИ ОБМЕНА. ПРИЗНАНИЯ РАБЫНИ

   — Обмен! Обмен! — раздавались крики. — Мы друзья! Друзья!
   — Не показывай меня раздетой, господин! — взмолилась белокурая дикарка.
   Мы вытащили каноэ на берег. Я связал руки дикарки за спиной, захлестнул ей шею веревкой и бросил свободный конец Элис. Мы с Кису решили, что, поскольку варварка, в отличие от остальных рабынь, раздета, уместнее будет вести ее на веревке, как будто она только что захвачена в рабство. Если туземцы заподозрят, что это рабыня, впавшая в немилость, то продать ее будет сложно: цена на таких рабынь обычно бывает бросовой. Увидев же веревку на шее, они догадаются, что мы совсем недавно приобрели рабыню и сами не знаем, стоит ли ее продавать.
   — Как получилось, что вы идете с ней по реке с запада? — спросил один из жителей деревни на ломаном ушинди.
   Я не понял вопроса.
   Белокурая дикарка в ужасе дрожала под жадными мужскими взглядами.
   — Она — талуна? — спросил другой.
   Я снова не понял.
   Руки туземцев сновали по ее телу, ощупывали и тискали его, вплоть до самых укромных уголков. Девушка жалобно стонала и вздрагивала.
   — Гляньте-ка, — сказал один, указывая на клеймо на ее левом бедре.
   Мужчины принялись с интересом разглядывать клеймо. Прежде им не доводилось видеть клейменых женщин. Элис незаметно одернула свою коротенькую красную юбочку, чтобы надежней скрыть собственное клеймо. Дикарка корчилась и извивалась, отчаянно пытаясь высвободить руки. Хорошо, что узел тугой, подумал я. Если бы она оттолкнула кого-то из мужчин, ей бы попросту отрубили руки.
   Я подал знак, Элис дернула веревку, и мы направились к воротам деревни.
   — Обмен! — крикнул я. — Друзья! Друзья!
   Все-таки Айари был удивительным человеком.
   Вряд ли хоть кто-то в деревне знал на ушинди больше двух десятков слов, но Айари с помощью жестов и палочки, которой он выводил на пыльной земле какие-то знаки, не только быстро и удачно провел обмен, но и ухитрился добыть ценные сведения.
   — Шаба был здесь.
   — Когда? — спросил я.
   — Вождь сказал — давно, — ответил Айари. — Он задержался тут на неделю. Кто-то из его людей заболел.
   — Ну что ж, тогда понятно, почему местные люди знают кое-какие слова на ушинди.
   — Верно, — кивнул Айари. — Шаба и его друзья тоже наверняка выучили кое-что на местном языке.
   В обмен на ножи и цветные стеклышки мы приобрели несколько мешков мяса, фруктов и овощей.
   — Есть еще новости? — спросил я.
   — Есть, — усмехнулся Айари. — Нам советуют поворачивать обратно.
   — Это почему?
   — Вождь говорит, что, начиная с этого места, река становится особенно опасной. Враждебные племена, бурные течения, хищные звери, чудища и талуны — белые лесные воительницы. — Айари указал на мою белокурую дикарку. Она стояла на коленях со связанными за спиной руками. Хорошенькая Элис безмятежно крутила конец веревки, захлестывавшей шею Голой Рабыни. — Они решили, что она — одна из них. Я объяснил им, что это всего-навсего рабыня.
   — Правильно, — сказал я, глядя на дикарку. Она низко склонила голову.
   — Шаба отправился вверх по реке? — спросил я.
   — Да, — ответил Айари.
   — Тогда и я пойду вверх по реке.
   — Мы все, — сказал Кису, — пойдем вверх по реке. Я вопросительно глянул на него.
   — Это входит в мой план, — объяснил он.
   — Тот самый таинственный план?
   — Да, — улыбнулся Кису.
   — Говорил ли вождь или кто-нибудь другой о том, что увидели люди в рыбацкой деревне? Помнишь, они боялись говорить о чем-то страшном? — спросил я.
   — Я спрашивал, — ответил Айари. — Они не видели ничего необычного.
   — Значит, мы потеряли след, — сказал Кису.
   — Возможно, — пожал я плечами. — Ну что, в путь?
   — Еще чего! — возмутился Айари. — Сегодня ночью здесь будет праздник. Пир, песни, танцы.
   — Отлично, — сказал я.
   Поздно ночью, когда празднество утихло, мы улеглись спать в хижине, окруженной частоколом. Из всех деревень, встреченных нами на пути, только эта была обнесена оградой. Наверное, к востоку от этих мест действительно небезопасно. Я услышал шорох и тихий стон — и приоткрыл глаза. В свете луны, просачивающемся в хижину сквозь тростниковую крышу, я увидел, что белокурая дикарка со связанными за спиной руками встала на колени и медленно, дюйм за дюймом, поползла ко мне. Она ползла до тех пор, пока веревка, удерживающая ее у рабского шеста, не натянулась до предела.
   — Я знаю, что мужчины — мои хозяева, — прошептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить меня. Она говорила на английском языке, уверенная, что никто вокруг не понимает его. — Меня научили этому здесь, в мире, где все живут по законам естества. В глубине души, в самом сердце, я знала это и раньше. Я знала это всегда. Я твоя, мой милый, мой прекрасный господин. Почему ты не берешь меня? Возьми меня и сделай со мной все, все, что хочешь, ибо я — рабыня. Тогда, в Шенди, ты так властно, всецело подчинил меня себе… неужели ты думаешь, что я забыла чудесные ощущения? Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть ни с чем не сравнимое чувство полной покорности и бесконечного восторга? Это чувство превратило меня, гордую землянку, в беспомощную рабыню! Я, рабыня, вновь хочу лежать распластанной в объятиях своего господина. Почему, ну почему ты не обнимешь меня? Я так хочу служить тебе, господин! Разве я тебе не нравлюсь? Что мне сделать для тебя? Неужели я должна молить тебя о прикосновении? Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого, не могу признать в мужчинах своих хозяев, потому что я — женщина Земли?
   Она тихонько всхлипнула — несчастная пленница, запутавшаяся в условностях и предрассудках.
   — Почему мужчины Гора не отказались от права властвовать и подчинять — права, данного им самой природой? Почему они остались сильными, гордыми, радостными и свободными? Почему они так не похожи на мужчин моего мира? Разве они не знают, что мужчине не пристало быть сильным и счастливым? Разве их не учили, что удел мужчины — смятение, тоска и внутренний раздор? Разве им неизвестно, что мужчина должен подчиниться внешним условностям и отвергнуть свою истинную сущность? Но неужели вина, страх и ранняя смерть от бесчисленных отвратительных болезней — лучшая доля для мужчины, чем свобода и счастье? Не знаю. Я ведь всего-навсего женщина. Почему мужчины Гора так не похожи на землян? Потому ли, что их разум не отравлен земным ядом? Я не знаю. Может быть, это известно Царствующим Жрецам — если, конечно, они существуют. А может быть, причина проста: гориане, в отличие от землян, не желают отказываться от своей мужской сущности. Мужчины Гора, как звери, как чувственные боги, подчиняют себе женщин и полностью властвуют над ними просто потому, что им это нравится, просто потому, что они — мужчины. Неужели меня это отталкивает? Ну конечно же нет! Ведь я — женщина. Меня восхищает их прямодушие, мне нравится, что они не скрывают своего превосходства над женщинами, данного им самой природой. Они не играют в игры. Они швырнули меня себе под ноги, туда, где мне и надлежит быть. Противно ли мне это? Нет, ибо я — женщина. Только рядом с настоящим мужчиной женщина превращается в настоящую женщину. Я не знаю, по каким причинам мужчины Гора не похожи на мужчин Земли — по генетическим, культурным или тем и другим вместе. Я просто знаю, что это так. Гориане остались мужчинами просто потому, что им это нравится. И мне это тоже нравится — ведь только рядом с настоящим мужчиной я смогу стать настоящей женщиной.
   Затаив дыхание, я наблюдал за девушкой в рассеянном лунном свете сквозь полуопущенные ресницы. Она снова потянулась ко мне.
   — Я не знала, что на свете бывают такие мужчины, — зашептала она опять очень тихо, боясь разбудить меня. Говорила рабыня по-английски — очевидно, только на этом языке она могла выразить сложные чувства. Она всхлипнула и испуганно задохнулась: — Как я ужасна! Хорошо, что веревка коротка. Я хочу подползти к тебе и доставить тебе наслаждением языком и губами. Я надеюсь, ты не избил бы меня за то, что я потревожила твой сон… — Она помолчала и добавила так тихо, что я едва расслышал: — Я, земная женщина, признаю, что мужчины — мои хозяева. Я, земная женщина, признаю, что я — рабыня. Я, земная женщина, молю моего господина прикоснуться ко мне.
   Я не шелохнулся.
   Медленно, бесшумно она отползла назад и легла, свернувшись в клубочек, под невольничьим шестом. Я услышал, как она тихонько плачет, и усмехнулся про себя. Этой ночью она далеко продвинулась по дороге, ведущей к истинному рабству. Она призналась в том, что она — рабыня; пусть даже шепотом, чтобы я не мог ее расслышать; пусть даже на языке, который я, по ее мнению, не мог понять.

32. МОДЕЛИ ПОВЕДЕНИЯ САМКИ. СОН РАБЫНИ. ТКАНЬ И БУСЫ

   — Держите крепче! Не переверните! — крикнул Кису. Мышцы его были напряжены, по телу струился пот.
   Мы тащили каноэ на плечах вверх по склону. Впереди шел Айари, за ним — девушки и Кису; я удерживал корму. В двух сотнях ярдов от нас грохотал водопад, из-под ног летели камни.
   — Я больше не могу, — задыхаясь, выговорил Айари.
   — Вперед! — приказал Кису.
   — Но я устал!
   — Я сказал, иди!
   — Хорошо, — проворчал Айари. — Я не спорю с теми, кто сильней.
   Это был одиннадцатый водопад на реке Уа и наша четвертая переправа за день. Иногда нам приходилось тащить каноэ волоком. Шабе с его разборными лодками наверняка было легче. Не говоря уже о том, что у него было много здоровых мужчин. Мы же могли полагаться только на себя… и на трех хрупких рабынь.
   — Я не могу идти дальше, — повторил Айари.
   — Давайте отдохнем, — сказал я.
   Мы медленно опустили каноэ на землю. Я подпер его камнями, чтобы оно не соскользнуло вниз по склону, и огляделся.
   Вокруг высились деревья. Яркие тропические птицы порхали над головой. Издали доносился обезьяний гомон.
   — Принесите все, — бросил Кису.
   — Да, господин, — нестройным хором отозвались девушки и поспешили за веслами, мешками и тюками, оставленными внизу, в нескольких сотнях ярдов.
   — Шаба был здесь, — сказал Кису, усаживаясь на землю и вытирая катившийся градом пот.
   — Если бы не он, нам было бы куда трудней переправиться, — заметил я.
   — Это уж точно, — усмехнулся Кису.
   Мы не в первый раз шли по переправе, наведенной Шабой и его спутниками. Сами того не ведая, они расчистили нам дорогу, вырубив деревья, корни, лианы и прочие препятствия.
   Я мысленно улыбнулся. Теперь я точно знал, что мы движемся гораздо быстрее Шабы. К тому же он потерял целую неделю из-за болезни своих людей — об этом мы узнали в деревне, где столь удачно раздобыли себе провиант. Такое положение дел устраивало меня донельзя. По разным приметам я вычислил, что Шаба опережает нас не более чем на пятнадцать — двадцать дней.
   Я посмотрел вниз. Рабыни одна за другой поднимались по склону, таща поклажу. Первой шла Тенде, за ней Элис, последней шагала белокурая дикарка — обнаженная, стройная и прекрасная. На голове она несла огромный тюк, слегка придерживая его руками.
   Девушка посмотрела на меня, и мне понравился ее взгляд. Это был взгляд рабыни, устремленный на господина. Рабыни сгрузили ношу и снова пошли вниз — за один раз они не могли забрать все.
   Айари лежал на спине, задумчиво глядя в небо. Кису смотрел вниз, на стремительное течение реки.
   Через несколько минут девушки вернулись. Они снова шли в затылок друг другу, и снова белокурая дикарка замыкала шествие, очень стройная, очень хорошенькая, с прямой спинкой. Тюк на ее голове был обмотан красной тканью и туго перевязан веревками.
   — Стой. Не снимай поклажу, — приказал я, встал и направился к ней. Она послушно замерла и вытянулась.
   — Ты симпатичное вьючное животное, — сказал я.
   — Да, господин. Я — вьючное животное. Я — рабыня.
   Я посмотрел на нее. Наши взгляды встретились. Она вспыхнула и испуганно отвела глаза. Неужели мне известна о ней вся правда? Неужели мне известно, что она признала себя рабыней, жаждущей объятий господина? Нет, этого не может быть; ведь я крепко спал, к тому же я не знаю английского. И все же после той ночи, пять суток назад, когда я услышал ее тайные признания, наши отношения неуловимо изменились. Она начала робко и жалобно поглядывать на меня. После той ночи я мог делать с ней все, что пожелаю.
   Блондинка снова взглянула на меня, и в ее глазах мелькнул страх. Неужели я разгадал ее тайну? Ну конечно же нет. Это невозможно!
   — Можешь снять груз, — разрешил я.
   — Благодарю тебя, господин.
   — Отдыхай, — велел я. — Ложись на живот, голову налево, ноги раздвинь, руки вдоль тела, ладонями вверх.
   — Да, господин.
   День выдался трудным и долгим. Наконец мы разбили лагерь у ручья, впадавшего в Уа. Белокурая дикарка подошла ко мне и, не спросив раз решения, принялась бережно снимать с меня изорванную, перепачканную тунику. Раздев меня, она нежно поцеловала мою грудь и левое бедро.
   — Ты — вышколенная рабыня? — спросил я.
   — Нет, господин. — Она опустилась передо мной на колени, прижимая к себе грязные лохмотья. — Одежда господина испачкалась…
   Я промолчал. Она наклонилась и снова нежно поцеловала меня.
   — Земная женщина целует своего господина?
   — Да, господин.
   — И все-таки ты — хорошо обученная рабыня.
   — Нет, господин.
   Она посмотрела на меня снизу вверх, поднялась и пошла к ручью. Развалясь на земле, я смотрел, как она, стоя на коленях, самозабвенно стирает и полощет в реке мою одежду. Гордая земная женщина превратилась в мою прачку.
   Выстирав тунику, рабыня отжала ее чуть ли не досуха, и я позволил ей одеть меня. Прежде чем запахнуть и завязать мое одеяние, она опять поцеловала меня — на сей раз в грудь и в живот — и опять опустилась передо мной на колени, склонив голову.
   — Пойди принеси дров для костра, — приказал я.
   — Да, господин.
   Стояла ночь. Кису и Айари уже уснули. Тенде и Элис cо связанными за спиной руками тоже спали, привязанные к деревцу, которое служило нам невольничьим шестом.
   Белокурая дикарка глянула на меня, потупилась и принялась подбрасывать ветки в огонь. — В джунглях не так-то легко развести костер. Обычно дважды в день проходит сильный дождь — первый раз после полудня, второй — поздно вечером, за один-два ана до полуночи. Ливни часто сопровождаются неистовыми ветрами — до ста двадцати пасангов в ан, — и лес промокает насквозь. Дрова приходится искать под скальными навесами или под упавшими деревьями. Даже в полуденную жару трудно найти подходящее бревно — из-за зноя и ливней в джунглях такая высокая влажность, что над лесом клубится пар, а густые кроны деревьев, куполом сплетаясь над землей, сохраняют влагу и поддерживают парниковый эффект. Высокая насыщенность кислородом, влажность, зной, запах сочной зелени и преющих плодов, сладковатый душок гниющей древесины — все, вместе взятое, и создает особую, ни с чем не сравнимую ауру джунглей, прекрасную и пугающую одновременно. Но это — в дневные часы. По ночам в джунглях свежо, даже зябко; с заходом солнца сам воздух становится более разреженным. Ночью еще сильней, чем днем, чувствуешь, как огромен и грозен тропический лес. При свете дня, когда тебя плотным кольцом окружают зеленые заросли, трудно представить, сколь велики джунгли на самом деле. Только во тьме, когда обостряются все чувства, начинаешь понимать, что лес простирается на тысячи пасангов, что ему нет ни конца ни края…