Норман Джон. Исследователи Гора

   — Пойдем, я покажу тебе других, — произнес Учафу и повел меня в сторону от блондинки с повязкой на лице. Я отметил, что подобная мера была применена только к ней одной. Ранее Учафу сообщил мне, что сделал это для того, чтобы успокоить рабыню.
   Вчера, после того как я оставил на причале белокурую дикарку, мне удалось найти жилье в «Приюте Шенди». Это была небольшая гостиница, где часто поселяются иностранные моряки. Мне достались две комнатки с брошенными на пол матрасами. В одной стоял вместительный комод и низкий столик с лампой на жире тарлариона. Имелся также кувшин с водой и большой таз. В ногах матраса прямо в пол было вкручено невольничье кольцо. К нему я и приковал свою рабыню. Потом я запер комнату, бросил ключ в карман и отправился в город, намереваясь незаметно пробраться обратно в порт, где разгружалась «Пальма Шенди».
   События разворачивались стремительно. Почти одновременно со мной на причал приковылял Учафу. Быстро оформив необходимые формальности, он приобрел у Улафи белокурую дикарку. Шока снял с нее ошейник «Пальмы Шенди», Учафу тут же надел на нее свой. Учафу надел на девушку наручники и зафиксировал их на поясе таким образом, чтобы она не могла дотянуться до повязки на глазах. Шока унес на корабль ошейник, а Учафу поволок за собой скованную девушку. Я последовал за ними. Учафу несколько раз сворачивал в сторону, явно стараясь запутать дорогу. Теперь, даже если бы девушка хорошо ориентировалась в Шенди, ей было бы трудно определить, куда ее ведут.
   — Вот хорошенькие рабыни, — произнес Учафу, показывая на двух белокурых невольниц. — Сестренки. Из Аспериха. Продаются и вместе и порознь.
   Блондинка с завязанными глазами по-прежнему стояла в грязи на коленях. Повязка, которую на нее надели на восьмом причале, закрывала не только глаза, но и половину лица. Учафу, безусловно, уже смекнул, что девчонка представляет определенный интерес, иначе за нее не платили бы таких денег. С другой стороны — и я был в этом абсолютно уверен, — торговец не понимал, с чем это связано. Равно как и Улафи. Между тем на внутренней поверхности бедер рабыни пятен крови я не заметил. Улафи тоже ею не воспользовался и не отдал на потеху команде. Все это подтверждало мои предположения относительно того, что они сознавали необычность данного случая. Может быть, ее возжелал какой-нибудь богатый чудак. Не исключено, что капризный толстосум откажется платить, если девчонку доставят уже распечатанной.
   — Ну, что скажешь? — спросил Учафу, поглядывая на сестричек из Аспериха.
   Голубоглазые девушки испуганно озирались, стоя на коленях в тени низенького строения с крышей из пальмовых листьев.
   — Что умеете делать? — спросил я. Они растерянно переглянулись. Одна тихонько захныкала. Учафу угрожающе взмахнул суковатой палкой.
   — Все, что пожелает господин, — пролепетала одна из девушек.
   — Все, что пожелает господин, — повторила другая.
   — А вон та? — произнес я как можно равнодушнее, указывая на стоящую на коленях неподалеку от нас блондинку с повязкой на глазах.
   — Перед тобой настоящие красавицы, — сказал Учафу, глядя на сестер из Аспериха. — Бери любую, а хочешь — обеих сразу.
   Я сделал несколько шагов в направлении белокурой дикарки. Учафу забежал вперед и торопливо заговорил:
   — Эта не продается.
   — Почему? — с деланным удивлением спросил я.
   — Ее уже купили.
   — И сколько же ты за нее получил? — спросил я.
   — Пятнадцать медных тарсков, — не моргнув глазом, соврал Учафу. Подозреваю, что он специально занизил цену, чтобы у меня пропал к ней всякий интерес.
   — Я дам тебе шестнадцать, — сказал я.
   Учафу раздраженно засопел. Я с трудом сдерживал улыбку. Я знал, что он ее еще не продал, иначе на ней не было бы его ошейника. К тому же Улафи проговорился, что Учафу выложит за нее два серебряных тарска. Значит, получит он за нее, как минимум, три, а может, и четыре.
   Неожиданно старый работорговец улыбнулся и жалобно запричитал:
   — Вот всегда так выходит! Мог продать за шестнадцать, а отдал за пятнадцать. Теперь уже ничего не поделаешь, я дал человеку слово. Ну надо же! Как обидно!
   — Никогда не думал, что приверженность собственному слову может причинить такие убытки, — сказал я.
   — Представь себе, — простонал торговец.
   — Полагаю, репутация честного и надежного партнера рано или поздно принесет свои плоды, — обнадежил его я.
   — Будем надеяться, — проворчал Учафу.
   — Никогда не встречал такого честного работорговца, — заметил я.
   — Спасибо, господин, — произнес Учафу и низко поклонился.
   — Желаю тебе удачи, — сказал я.
   — Желаю тебе удачи.
   Я направился к воротам рынка. В этот момент Учафу сообразил, что я так никого и не купил.
   — В конце недели у нас новый завоз! — крикнул он. — Приходи!
   Я помахал ему рукой с другой стороны низкого заборчика.

8. ЧТО ПРОИЗОШЛО В «ЗОЛОТОМ КАЙЛУАКЕ»

   — Быстрее! Поторапливайся, ленивая рабыня! — кричал маленький хромой горбун. На нем была старая грязная туника, поверх которой он накинул такую же изодранную и поношенную абу. Горбун был зол. Босые ноги его были грязны, поскольку на улице шел дождь. — Быстрее! — крикнул он.
   — О! — воскликнула рабыня, когда он хлестанул ее по плечам длинным кнутом. — Пожалуйста, не бей меня больше, господин!
   Потом она споткнулась и получила еще пару ударов. Видеть рабыня не могла, поскольку глаза и половину лица закрывала повязка.
   Я пошел за ними следом. Акт продажи я наблюдал при помощи складной подзорной трубы с крыши прилегающего к рынку здания. Я видел, что за девушку рассчитываются серебром. Сколько монет получил продавец, я не разглядел, поскольку он стоял ко мне спиной.
   — Шевелись! — крикнул горбун и ударил ее еще раз.
   — Хорошо, господин! — сквозь слезы отвечала девушка.
   Он был одет как нищий, но я усомнился в том, что это его настоящая профессия. Нищие не покупают себе рабынь, во всяком случае открыто.
   Я не сомневался в том, что этот человек — агент кюров
   Он ударил ее еще несколько раз, пока наконец девушка не повалилась на колени. Наверняка повязку с ее глаз не снимали ни разу. Она не видела рынка Учафу и, конечно, понятия не имела, куда ее тащат.
   Блондинка попыталась подняться, но снова потеряла равновесие. Руки девушки были по-прежнему связаны между собой, на этот раз простой грубой веревкой. Она не могла дотянуться до повязки, в то же время спина оставалась открытой для ударов хлыста. Принадлежащий Учафу ошейник с нее сняли и тут же надели другой. Разумеется, у меня не было возможности прочесть, что на нем написано.
   — Пожалуйста, не бей меня больше, господин! — взмолилась блондинка. — Я и так очень спешу!
   Потом она натолкнулась на свободную женщину, которая завизжала от возмущения и принялась осыпать ее ударами и пинками.
   Рабыня повалилась на колени, опустила голову и запричитала:
   — Пожалуйста, прости меня, госпожа! Прости меня!
   Свободная женщина сплюнула и пошла дальше.
   — Поднимайся! — рявкнул горбун и грубо дернул за веревку. — Пошевеливайся, тварь!
   — Куда идти? — беспомощно закрутилась она на месте, пока не получила кнутом по спине.
   Я оглянулся, но на улице были только случайные прохожие.
   — Пошевеливайся, тварь! — повторил горбун и стегнул девушку кнутом.
   На мне была одежда кожевника. На «Пальме Шенди» был пассажир в одежде кузнеца.
   — Сюда, бестолковая дура, — проворчал горбун и втолкнул девушку в двери паговой таверны под названием «Золотой кайлуак».
   Внутри таверны он подвел ее к небольшой двери и приказал:
   — Ложись на пол!
   Рабыня послушно опустилась на дощатый пол.
   — На бок! — рявкнул горбун. — Подтяни колени! Потом он прикрыл девушку старой коричневой абой и скрылся в боковой двери.
   — Что угодно господину? — склонилась передо мной темнокожая рабыня.
   — Паги, — сказал я и сел, скрестив ноги, за низкий столик. Со своего места я мог видеть лежащую возле стены рабыню, прикрытую абой нищего
   Скорее всего, в задачу горбуна входило довести девушку до этой таверны. Отсюда ее должен был забрать кто-то другой.
   Я с наслаждением потягивал пагу.
   Никто, однако, к девушке не подходил.
   Я начал волноваться, не вкралась ли в мои расчеты какая-нибудь ошибка. Что, если Улафи ошибся относительно этой девушки? Что, если он не получил за нее два серебряных тарска с Учафу? Что, если нищий привел рабыню для хозяина таверны? Что, если ее с самого начала планировали использовать как рабыню в таверне?
   Я огляделся. Кроме моей блондинки, в таверне была только одна белокожая рабыня — красивая темноволосая девушка в желтом шелковом одеянии, невольница, такая же, как и темнокожие рабыни, прислуживающие у столиков. Может, владелец таверны захотел иметь еще одну белую, чтобы удовлетворить запросы своих клиентов?
   Я посмотрел на съежившуюся под тряпьем блондинку. Она не решалась даже пошевелиться.
   Не может быть, успокаивал себя я. Я же своими глазами видел, как за нее рассчитались серебряными монетами. Тут нет никакой ошибки. Надо ждать.
   Я заказал еще одну кружку паги, потом сыграл в каиссу с каким-то пьяницей. Пага показалась немного странной на вкус, но, с другой стороны, пага всегда разная. Все зависит от способа приготовления, в разных местах используют разные травы и зерна. Время от времени я поглядывал на застывшую под тряпками девушку. В игре я выбрал защиту Телнуса. Обычно ее играют против гамбита убара. Я был уверен, что в Шенди такого начала еще не знают. Впервые я увидел его в Эн-Каре, у подножия гор Сардара.
   Мой противник смело вступил в игру. До Сентия из Коса мне далеко, и уже через несколько минут я столкнулся с непредвиденными трудностями. В результате я едва избежал поражения в эндшпиле.
   — Не ожидал, что ты найдешь правильный ответ на мой ход Копьеносцем на Убара пять, — сказал я.
   — Ты играл защиту Телнуса, — пожал плечами мой соперник.
   — Ты знаешь защиту Телнуса? — изумился я.
   — Я изучил более ста ее вариантов, — ответил он. — По-твоему, в Шенди живут варвары?
   — Я так не думаю.
   — Поздравляю тебя, — произнес он. — Ты хорошо играешь.
   — Это не лучшая моя партия, — признался я.
   — Лучшая партия всегда впереди, — философски заметил мой соперник.
   — Наверное, ты прав, — сказал я и протянул ему руку. — Ты отличный игрок. Спасибо за партию.
   Незнакомец пожал мне руку и вышел из таверны. В каиссу играют, как правило, симпатичные люди.
   Я посмотрел на укрытую тряпьем девушку. При этом мне пришлось пару раз моргнуть. Глаза странно чесались. Непонятный зуд ощущался также на животе и предплечьях.
   — Господин? — склонилась передо мной темнокожая рабыня с выдающимися скулами.
   — Еще паги, — распорядился я.
   — Слушаюсь, господин.
   Спустя ан в таверне появились музыканты. Таверна между тем наполнялась. Музыканты приступили к игре. Нещадно чесалось бедро. Я яростно скреб его ногтями.
   За соседним столиком прислуживала белокожая темноволосая девушка. У нее были великолепные ноги.
   Визг флейты и бой барабанов привлек мое внимание к квадрату песка перед небольшим оркестром. На нем танцевала темнокожая рабыня в желтых бусах. Я невольно залюбовался ее роскошными бедрами. Судя по движениям, девчонка была профессиональной танцовщицей, причем тренировали ее на Ианде, острове к северу от Ананго. Смысл некоторых движений я не понял, поскольку не обладал соответствующей подготовкой. С другой стороны, многое мне было уже знакомо. Вот это движение означает свободную женщину, вот это — кнут, это — символ покорности, а вот — закованная в ошейник рабыня. Танцовщица умело изобразила вороватую рабыню-плутовку, потом испуганную невольницу перед разгневанным хозяином. Все было исполнено с высочайшим мастерством. Женщины прекрасны, из них получаются великолепные танцовщицы. Одна из фигур танца передавала встречу рабыни с человеком, зараженным чумой. Невольница прекрасно понимала, что, если она заразится, ее просто прикончат. Танец символизировал скорбь и ужас попавшего в безвыходное положение существа.
   Я огляделся, но темноволосой белокожей рабыни, которая только что прислуживала за соседним столиком, уже не было.
   Я постепенно пьянел и раздражался. По моим подсчетам белокурую дикарку уже давно должны были забрать.
   Я посмотрел на прикрытую абой фигурку у стены. Под грязной тряпкой угадывались очертания великолепного тела. До чего все-таки хорошенькие попадаются рабыни.
   Неожиданно я взревел от ярости, отшвырнул стоящий передо мной стол и подскочил к укрытой абой девушке. Резким движением я сорвал с нее изодранное покрывало.
   — Господин! — испуганно завизжала лежащая под ним девушка. Это была не белокурая дикарка, а белокожая темноволосая рабыня в шелковой накидке.
   Я ухватил ее за волосы и рывком поставил на колени.
   — Где девушка, которая была здесь раньше? Где, я спрашиваю?
   — Что здесь происходит? — раздался голос владельца таверны. Оказывается, он уже давно был здесь, просто помогал разливать пагу за стойкой. Музыканты прекратили играть, танцовщица растерянно остановилась.
   — Где девушка, которая находилась под этой абой? — спросил я. — Где?
   — Чья это была рабыня? — строго спросил хозяин. — Еще раз спрашиваю, чья была рабыня?
   — Ее привел Кунгуни, — сказала одна из темнокожих невольниц. — Вас в это время не было.
   — Я запретил пускать в таверну этого типа! — взорвался хозяин.
   — Вас не было, а мы побоялись не пускать свободного человека, — испуганно пролепетала рабыня.
   — А ты где был? — накинулся хозяин на повара.
   — На кухне, естественно. Я и не знал, что Кунгуни кого-то сюда привел.
   От злости я не находил себе места.
   — Кто видел, как она ушла? С кем ее видели последний раз? — раздраженно спросил я. Мужчины переглянулись.
   — Как ты оказалась под абой? — спросил я девушку.
   — Какой-то мужчина подошел ко мне сзади и приказал лечь на пол. Я его не видела, ибо он запретил мне поворачиваться.
   — Лжешь! — крикнул я.
   — Сжалься надо мной, господин! — пролепетала невольница. — Я всего лишь рабыня.
   Помощник повара, стоящий ко мне ближе остальных, не отрываясь смотрел на меня. Взгляд его показался мне странным. Потом он испуганно отшатнулся, что было еще непонятнее. Я ничем ему не угрожал.
   — Серебряный тарск тому, кто поможет разыскать девчонку, — произнес я.
   Темнокожие рабыни переглянулись.
   — Это же обыкновенная рабочая рабыня, — с удивлением произнесла чернокожая танцовщица.
   — Серебряный тарск, — отчетливо повторил я, — тому, кто поможет ее найти!
   Она не могла далеко уйти. Надо ловить ее на улицах.
   — Посмотрите на его глаза, — пробормотал помощник повара, делая еще один шаг назад.
   Неожиданно танцовщица прижала ладони к лицу и завизжала:
   — Это чума! Посмотрите на него! Это чума! Помощник повара бросился к выходу.
   — Чума! Чума! — в ужасе кричали люди, сбивая друг друга с ног. В дверях образовалась свалка. Вскоре я остался один среди перевернутых столов и разбитой посуды. На полу чернели лужицы паги. В таверне наступила тишина. Только с улицы доносились крики:
   — Вызвать стражу! Убить его!
   Я подошел к зеркалу и медленно провел языком по губам. Губы были сухие. Белки глаз пожелтели. Я закатал рукав туники и увидел на предплечье черные волдыри. Некоторые уже прорвались, из них сочилась липкая жидкость.

9. Я РЕШАЮ СМЕНИТЬ ЖИЛЬЕ

   — Господин! — заплакала Саси.
   — Не бойся! — сказал я. — Я не болен. Но нам надо срочно отсюда уходить.
   — Твое лицо! — воскликнула она. — На нем шрамы!
   — Пройдет, — проворчал я и снял с нее наручники. — Я боюсь, что меня могли выследить. Нам надо перебираться в другое место.
   Я выбрался из таверны через заднюю дверь. Оказавшись на улице, тут же забрался на крышу низенького строения, откуда перебрался на более высокую крышу. Так, по крышам, я и ушел от злополучной таверны. Потом я спрыгнул на землю, закутался в абу Кунгуни и быстро зашагал в сторону дома. Со всех сторон доносились удары в рельс и крики «Чума! Чума!».
   — Ты не болен, господин? — спросила рабыня.
   — Думаю, нет, — ответил я.
   Я знал, что не был в чумных районах. Базийская чума, насколько мне известно, выжгла сама себя несколько лет назад. В течение многих месяцев не было отмечено ни единого случая заболевания. Самое же главное, я не чувствовал себя больным. После выпитой паги я немного опьянел и разогрелся, но жара не было, это точно. Сердцебиение, пульс, потоотделение — все в норме, я даже не задыхался. Не было ни тошноты, ни головокружения, ни нарушений зрения. Единственными тревожными симптомами был зуд в глазах и на коже. Мне хотелось разодрать себя ногтями.
   — Ты кузнец или кожевник? — спросила вдруг рабыня.
   — Сейчас не время выяснять детали, — отрезал я, затягивая шнуровку на морской сумке.
   — Разве плохо, что девушка хочет знать касту своего хозяина? — спросила она.
   — Нам пора, — строго сказал я.
   — А может, ты купец? — хитро прищурилась рабыня.
   — А может, я тебя выпорю? — вопросом на вопрос ответил я.
   — Не надо, господин.
   — Тогда пошевеливайся!
   — Сейчас у тебя все равно нет времени меня пороть, правда?
   — К сожалению, нет.
   — Может, ты из касты земледельцев?
   — Я обязательно выпорю тебя позже, — пообещал я.
   — В этом нет необходимости, — отвечала рабыня. — Я буду молчать.
   — Удивительная прозорливость, — заметил я. — Хватит болтать — и послушай, что произошло. Они решили, будто у меня чума. Если нас поймают, тебя истребят первую.
   — Давай поторопимся! — нервно произнесла рабыня. Мы вышли из дома.
   — У тебя сильные руки, — сказала она. — Это от работы с глиной?
   — Нет, — процедил я.
   — А я думала, от глины.
   — Прикуси язык, — рявкнул я.
   — Хорошо, господин.

10.Я РАССПРАШИВАЮ КИПОФУ, УБАРА НИЩИХ ИЗ ШЕНДИ

   Слепой поднял на меня невидящие белые глаза. Потом вытянул в мою сторону черную, похожую на лапу птицы руку. Я положил на его ладонь долю тарска.
   — Ты Кипофу? — спросил я.
   Нищий молчал. Я положил еще одну монетку, и нищий спрятал их в карман. Он сидел, скрестив ноги, на плоском прямоугольном камне высотой около фута у западного края площади Утикуфу, или площади Славы. Камень был его этемом, местом для сидения. Передо мной был убар нищих Шенди.
   — Я — Кипофу, — произнес он.
   — Говорят, что, несмотря на свою слепоту, ты видишь все, что происходит в Шенди, — сказал я.
   Он улыбнулся и потер нос большим пальцем.
   — Я бы хотел получить кое-какую информацию.
   — Я всего лишь старый слепой человек, — произнес он и развел руками.
   — Ты знаешь все, что происходит в Шенди, — повторил я.
   — Информация может дорого стоить.
   — Я заплачу.
   — Я всего лишь бедный, старый слепой, — затянул Кипофу.
   — Я заплачу много.
   — Что ты хочешь узнать? — спросил он наконец.
   Он сидел передо мной на своем этеме, закутанный в старые рваные тряпки. К голой коленке старика прилипла кожура лармы. Он был стар, грязен и неопрятен. Между тем этот человек был убаром нищих Шенди. Они сами выбрали его, чтобы он вершил над ними правосудие. Я слышал, что нищие специально выбрали слепого, чтобы он не мог видеть их безобразия. Перед ним они все были равны: убогие и калеки, изуродованные и страшные, все воспринимались убаром как подчиненные одного королевства. Слышал я и другое: Кипофу был образованным, интеллигентным человеком, умеющим проявить настоящую мудрость. Это был решительный, волевой и, когда того требовали обстоятельства, беспощадный человек. Ему первому удалось навести порядок среди нищих Шенди и распределить их по территориям. Никто не имел права просить в Шенди милостыню без разрешения Кипофу, никто не рисковал залезть на чужой участок. Самое главное — каждый нищий еженедельно платил Кипофу налог.
   Надо сказать, главарь нищих распоряжался деньгами по-государственному мудро: все попрошайки имели какое-никакое жилье и могли вовремя получить медицинскую помощь. Система функционировала таким образом, что каждому было выгодно заботиться обо всех. Нередко Кипофу приглашали на свои встречи даже члены торгового совета. К слову сказать, нищих в Шенди было немного. Зато каждому подавали хорошо.
   — Мне нужны сведения о человеке, который выдает себя за нищего и называет себя Кунгуни.
   — Плати, — сказал Кипофу.
   Я положил на его ладонь еще один тарск.
   — Плати, — повторил он.
   Я положил на ладонь старика еще одну монету.
   — В Шенди нет нищего по имени Кунгуни, — произнес он.
   — Позволь мне его описать, — сказал я.
   — Какой в этом смысл? Я все равно его не знаю.
   Я вытащил из кошелька серебряный тарск. Кипофу как паук сидит в самом центре агентурной паутины, которой мог бы позавидовать любой убар. Все сколько-нибудь значимые события обязательно вызывали ее колебание.
   — Вот серебряный тарск, — произнес я, кладя деньги на его ладонь.
   — А! — откликнулся старик и взвесил монету на ладони! Затем проверил ее толщину, провел пальцем по краю и, хотя это было не золото, сунул ее в рот, провел языком по поверхности и слегка прикусил зубами. — Из Порт-Кара, — сказал он, трогая большим пальцем узор на монете.
   — Этот человек маленького роста, сгорбленный, на левой щеке шрам. Он хромает и волочит за собой правую ногу.
   — Мне показалось, что Кипофу неожиданно побледнел. Потом напрягся и прислушался.
   Я огляделся. Никого рядом с нами не было.
   — Никого нет, — сказал я.
   Я много слышал об остром слухе слепых. Не иначе Кипофу слышит малейшие звуки в радиусе двадцати футов.
   — У него сгорбленная спина, но это не так. Он хромает, но это не так. На щеке у него шрам, но это не так. Не ищи его. Забудь о нем и беги отсюда.
   — Кто он? — спросил я.
   — Возьми свои деньги, — произнес Кипофу и протянул мне серебряный тарск.
   — Но я хочу знать!
   — Тише! — вскинул руку Кипофу. Я замер.
   — Никого нет, — произнес я.
   — Вон там, — едва слышно прошептал старик. Там, куда он показывал, ничего не было.
   — Там ничего нет, — повторил я.
   — Там, — упрямо прошипел старик, вытягивая руку.
   Мне показалось, что он спятил. Тем не менее я сделал несколько шагов в указанном им направлении. Никого. Неожиданно волосы встали дыбом на моей голове. Я понял, что это могло быть.
   — Теперь он ушел, — сказал Кипофу. Я вернулся к этему убара нищих. Старик был явно потрясен.
   — Уходи! — сказал он.
   — Я хочу знать, кто этот человек.
   — Забирай свои деньги и уходи, — покачал он головой.
   — Что ты знаешь о «Золотом кайлуаке?» — спросил я.
   — Это паговая таверна.
   — Что ты знаешь о белой рабыне, которая там прислуживает?
   — У Пембе, владельца таверны, несколько месяцев не было белых рабынь, — ответил Кипофу.
   — Вот как.
   — Забери свой тарск, — повторил он.
   — Оставь себе, — ответил я. — Ты сказал многое из того, что я хотел знать.
   С этими словами я развернулся и пошел прочь, оставив Кипофу, убара нищих Шенди.

11. ШАБА

   Девушка стояла перед тяжелой деревянной дверью на темной улице. Потом резко постучала: четыре раза, пауза и еще два. Возле двери тускло горела лампа на жире тарлариона. В полумраке я видел темные волосы и высокие скулы рабыни. На ее шее тускло поблескивал стальной ошейник. На ней была коричневая невольничья туника до колен, несколько скромная для рабыни, хотя и с большим вырезом, позволяющим оценить и грудь и ошейник.
   Она приготовилась постучать еще раз. Девушка была боса, в руках она держала крошечный кусочек желтой ткани, служивший ей одеждой во время смены в таверне Пембе. Она отнюдь не была дурнушкой. Темно-каштановые волосы доставали невольнице до самых плеч.
   Вчера я отметил, что говорит она с варварским акцентом. Не исключено, что когда-то ее родным языком был английский.
   Я нисколько не сомневался, что она знает человека по имени Кунгуни. Это она подменила под абой белокурую дикарку. А потом бессовестно мне наврала. Я видел это по ее лицу. Я уже знал от Кипофу, что она не принадлежит Пембе, хозяину «Золотого кайлуака». Не исключено, что ее хозяин позволил ей подработать на стороне с разрешения, владельца таверны.
   Я отступил в тень. Прикрывающая глазок панель скользнула в сторону. С другой стороны кто-то некоторое время изучал девушку, потом дверь открылась.
   На мгновение я разглядел в тусклом свете лицо со шрамом и согнутую спину человека, который называл себя Кунгуни. Он подозрительно оглядел улицу, но меня не заметил. Девушка скользнула в дверь мимо горбуна. Спустя секунду дверь закрылась.
   Я осмотрелся и быстрым шагом пересек улицу. Кое-где сквозь ставни пробивались полоски света.
   Мне удалось разглядеть девушку. Она стояла посередине комнаты. Вокруг нее царил страшный беспорядок.
   — Он еще здесь? — спросила она.
   — Да, — ответил горбун. — Ждет внутри.
   — Хорошо, — сказала она.
   — Будем надеяться, — прохрипел горбун, — что сегодня вечером тебе повезет больше, чем в прошлый раз.
   — Как я могу что-то выяснить, если она сама ничего не знает? — огрызнулась девушка.
   — Это верно, — вздохнул старик.
   Девушка бросила на стол кусочек желтой ткани и раздраженно произнесла: