Страница:
– Да, може около того. Постарше меня, значит.
– Ну вот. А организм у него, как все равно у сорокалетнего дядьки.
Я насторожился, внимательно вслушиваясь в разговор. Это стано-вилось интересным.
– То есть как? – не понял Дерт, сын Дарта. – Ты че несешь, Мицу?
– "Че-че"! Ниче! – осерчал лекарь. – Че есть, то и несу! Я, конечно, только снаружи ошшупал, без вскрытия трудно определить, но все ж таки… Не могут быть у восьмидесятилетнего старикана… даже у семидесятилетне-го старикана такие… сохранившиеся внутрешние органы. Я вообще-то его плохо знал, да и видел редко… Он пил?
– Пил! – подтвердил гробовщик, почему-то заметно возбуждаясь. – Пил, так шо с того? А кто щас не пьет, кто не пьет? Жизня такая пошла… вредная. Я сам, редко правда…
– Нишкни! – приказал старейшина, и гробовщик, сопя сгреб со стола бутыль и разлил самогон по стаканам. Лекарь продолжал:
– Значит, пил и тем вред организму приносил. Должен был выглядеть еще старшее своих годов… А он… Ну, неизъяснимый для на-учного знахарства факт! Не понимаю!.. – махнув рукой, лекарь встал и покинул кухню.
– Какую-то ерунду Мицу гутарит, – высказался Дерт, сын Дарта.
– Ну, лады…– старейшина взял стакан, и это послужило сигналом – мы все, презрев слова лекаря о вреде питья для внутрешних органов с точки зрения научного знахарства, выпили. – Значит он сам помер. А почему мы должны верить, что ты его родич?
– Договорить не дали… – проворчал я, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный вдвое лист пергамента. – Нате, читайте!
Старейшина извлек очки в проволочной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и принялся читать вслух:
"Внук мой, Уиш Салоник!
Надеюсь, письмо сие найдет тебя в городе Чеппле, где ты, как я знаю, проживаешь. Пишет тебе дедушка твой, урожденный Хуансло Хит. Обитаю я сейчас в селении Беляны, что на восточном берегу океана Сапфо, близ речки (ныне – болота) Длины, неподалеку от города Базика. Поселился тут давнень-ко и владею каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким капитальцем. Люди тут хорошие, не злые, а особо выделяются благородством душ тутошнее на-чальство, старейшина и голова.
Чувствую я, Уиш, что здоровье мое ослабло, сердце побаливает, голова кружится иногда, верно, грядет мой смертный час. Других родичей у меня окромя тебя нет, так что приезжай, поживи со стариком, по-радуй меня на склоне лет, а как придет неминуемая кончи-на, так и вступишь во владение каменным домом с прилега-ющим к нему садом, а также кое-каким моим капитальцем.
Ты уж уважь старика, приедь.
Твой премноголюбящий X. X."
Ниже стояли число и подпись. Старейшина бросил пергамент на стол и глянул на меня поверх очков. В этих очках, линзы которых почти достигали размера блюдец, вид у него был потешный.
– А ты, значит, и есть Уиш Салоник?
Я протянул ему другой пергамент, где, как в давешнем тюремном свитке, который читали стражники, сухим конторским языком была описана моя яркая натура, а дальше говорилось, что имеющий оную натуру и податель сего дей-ствительно является Уишем Слоники, – и все это было скреплено гербовой печаткой городской конторы Его Пресвятейшества. Описание ста-рейшина тоже прочел вслух, все время поглядывая на меня поверх очков.
– Ну что, теперь поверили? – спросил я. Оба пергамента взял сначала гробовщик а затем Дерт, сын Дарта, причем последний рассматривал их с умным видом, держа вверх тормашками.
Старейшина осведомился:
– И давно ты письмо получил?
– Да уж месяца два будет.
– Ну? – старейшина забрал пергамент и внимательно осмотрел его. – Интересно… число над подписью старое старое, но чего ж тады…
Я быстро глянул на него – глаза старейшины за толстыми линзами были хитрющими и проницательными. Гробовщик и Дерт, сын Дарта, явно ничего не поняли, а он… неужто догадался, старый хрыч?
Впрочем, так или иначе, старейшина решил не распространяться о своих впечатлениях. Он протянул руку и сказал:
– Что ж, познакомимся, Уиш…
Пожав сухую ладошку, я спросил:
– А вас как величать?
– Как… Все кличут дедом Зайцем. И ты так зови. Выпьем за знаком-ство!
Мы выпили, и я почувствовал первую волну опьянения. Отрезая от яблока маленькие дольки и осто-рожно пережевывая их беззубыми деснами, старейшина поинтересовался:
– Что ж, Уиш думаешь здесь остаться?
– Для того и приехал.
– И как раз в день смерти деда… редкое совпадение… Нет, это я так, безо всякого намека. Значит, вступишь во владение наследством.
Гробовщик, все это время о чем-то тяжко размышлявший и ухвативший наконец ускользающую мысль за хвост, вдруг разродился:
– А етот… пощерк! Пощерк-то на писульке старика Хита али нет?
Дед Заяц покосился на него, затем на меня (я хранил безмятежное спокойствие) и сказал:
– Ну чего же, давайте проверим. Ежели Хит был грамотен, то где-то издесь должно быть хоть что-нибудь им написанное. Где, Уиш?
Ожидая от него именно этого довольно провокационного вопроса, я отвтил равнодушно:
– Еще не осматривался. Но, может, в спальне? Или наверху, в башне…
– Года мои не те, чтобы по лестницам зазря шастать. Глянем в спальне…
Мы прошли в спальню и раскрыли шифоньер. После недолгих поисков там, помимо полупустой фарфоровой чернильницы, нескольких перьев и сломанных угольных палочек, обнаружился смятый лист пергамента, на котором крупным почерком – таким же, как и в письме – было выведено:
"Устрицы океанские, консерв. – 7 банок (10 девр./б.)
коренья маулицы сушен. – 10 шт. (2 девр./шт.)
рыба суккубия, вялен. – 4 шт./1 кг. (5 девр./шт.)
Всего – 114 девр."
– А че такое «девр»? – удивился Дерт, сын Дарта.
– Пощерк тот же, – констатировал старейшина. – Так что, выходит, и письмо Хит писал. Уиш… – он хитро и с некоторым озорством глянул на меня, – Официяльно признаю тебя наследником покойного. Документ мы с головой потом справим… – придвинувшись ближе, дед Заяц тихо добавил: – Опосля отблагодаришь… А пока я вот чего думаю. Яма на кладбище выкопана, гроб есть, у вдовы Герма для поминок все гото-во… токмо сам покойный спарился. Так что схороним старика за место его. Надо будет надпись на камне замазать и выбить другую… – гро-бовщик кивнул… – Пусть снедь из дома вдовы к тебе перенесут. Ну, а про деньги за похороны и поминки с ей сам договорисси. Найдешь этот самый капиталец и тады отдашь. Верно я грю?
– Верно, – согласился я.
Общее впечатление портил отец Витольд, не вполне оправившийся после конфуза с исчезновением тела. Он путался, несколько раз обозвал Хуансло Хита Метелином Гермом и не смог даже толком прочесть отходную. Не добавила толку и вдова кузнеца, которая поначалу мирно себе всхлипывала, а затем протиснулась ко мне и вцепилась как клещ, имея в виду вытянуть по-больше денег. Мы тихо проторговались почти всю церемонию, с трудом сошлись на десяти мерцалах, после чего вдова потеряла ко мне интерес и вновь принялась реветь. Когда отец Витольд с гре-хом пополам закруглился, к могиле выбрался старейшина и продребезжал что-то о всеобщей скорби и потоке слез. Мы все поскорбели и смахнули слезы. Потом я, повинуясь жесту деда Зайца, продефилировал вперед и изрек несколько проникновенных фраз. Все с интересом рассматривали новое лицо и оценивали городскую одежду, а в задних рядах несколько мужиков затеяли спор о примерной стоимости рыжих сапог. Чувствовал я себя донельзя глупо и поскорее нырнул обратно в толпу.
– Поминки ввечеру, в доме Хуансло Хита, – объявил старейшина, и мы с облегчением, чтоб не сказать – с радостью, разошлись.
Я собирался в тихом одиночестве хорошенько осмотреть дом и заодно поискать «капиталец», но тщетно – то и дело появлялись се-ляне, якобы для того, чтобы принести свои никому не нужные соболезно-вания, а на самом деле чтобы попялиться на меня и, если представится такая возможность, прихватить на память о покойном что-нибудь интерес-ное. Возможности такой я, впрочем, никому не предоставил. Потом из вечерней прохлады сада возникла монументальная фигура скорбной вдовы, наде-явшейся выторговать пару-тройку мерцалов… и не выторговала. Всплакнув для порядка, она позвала на подмогу нескольких женщин принялась вместе с ними переноситьиз своего дома посуду с едой и бутыли с напитками.
Вслед за похоронами не сложились и поминки.
Не сложились главным образом потому, что все, включая и меня, напились. Вернее будет сказать – все, во главе со мной. Я оказался в этом смысле застрельщиком главным образом потому, что после трехмесячного вынужденного воздержания поддался опьянению удручающе быстро, несмотря на обильную закуску.
К вечеру горница была битком набита селянами. За уставленным посудой длинным столом они сидели чуть ли не на коленях друг у друга. Стол имел достаточную ширину для того, чтобы во главе умести-лись двое, так что двое туда и если – я и старейшина. На противопо-ложном конце расположился лекарь, место рядом с ним пустовало в ожидании все еще корпевшего над своей писулькой головы, или, если хотите, управа. По левую руку от меня устроился сияющий неуместной сейчас улыбкой Дерт, сын Дарта, по правую от старейшины – сосредеточенно-насупленный гробовщик.
Когда все расселись, дед Заяц поднялся и загнул очень прочувственную речугу за упокой души «всеми нами почитаемого, доро-гого Хуансло Хита». Народ затих, я скорчил скорбную мину, мы выпили… Заскрипели лавки, зазвенела посуда и общих тостов больше уже никто не произносил. Вскоре о дорогом покойном как-то подза-были – атмосфера стала непринужденнее, голоса громче, и мрачные мысли, обычно сопровождающие такое мероприятие как поминки, отпусти-ли собравшихся. Я, чувствуя, что быстро пьянею, налегал на закуски, но это не очень-то помогало.
Старейшина, попыхивая трубкой, к дыму которой слабо, но вполне явственно примешивался пряный аромат безумной травы, придвинулся ко мне:
– Да, странным был твой старикан, – задумчиво продребезжал он. – Странным и скрытным.
– Во-во, – подтвердил Дерт, сын Дарта, навалившись на стол с дру-гой стороны.
– Ты-то сам его хорошо знал? – осведомился дед Заяц.
– Не, не очень. Так, встречались несколько раз, да и то давно. А в чем проявлялась эта его… странность?
– Ну вот, к примеру, с чего он жил? Сад садом, а на земле не работал никогда, ничего не выращивал, ни по кузнецкой части, ни по плотницкой, ни по скорняжной или какой другой мастаком не был, а однако ж на что-то жил и деньжищи у него не пере-водились… Вот токмо что в разных штучках-дрючках механических ку-мекал…
Я примерно представлял себе, с чего именно жил Хит, но распространяться об этом не стал.
– Что за штучки-дрючки?
– Да хоть бы часы эти, из которых змий вылазит и искрой щелкает. Ты городской человек. Скажи, видал, чтоб где-нибудь в городе торговали такими ходиками?
– Не видал, – согласился я.
– Ну вот. И однако ж где-то он их взял или сам сделал. Он и кузнецу покойному новые меха соорудил, а из старых железок дитям мелкие само-движущиеся повозки мастерил. Такие, что повернешь ключик, они зажуж-жат и поедут. А мне как-то рычаг с вертелкой к колодцу приспособил, так что теперь ежели ведро с водой подымешь, то оно вдвое легшее ка-жется… – дед Заяц полуприкрыл глаза и медленно, со вкусом повторил: – «…особо выделяются благородством душ местное начальство, старейшина и голова»… Ведь не «голова и старейшина», а именно «ста-рейшина и голова»… Понимал старик!
– Выпьем за это! – вклинился Дерт, сын Дарта, и мы выпили.
Голоса вокруг меня звучали все громче, краски становились ярче и в тоже время трудноопределимей.
– Ну кумекал дед в мех… механике, – промямлил я. – Что ж тут странного?
– Да вот еще гости его…
– Точно, были гости, – подтвердил Дерт, сын Дарта.
Я заинтересовался.
– Какие гости?
– Все странные людищи, в одеже городской, но не такой, как у те-бя, а чудной, невиданной… Бывало, вроде нет у него никого, а потом вдруг утром вываливают… или наоборот – несколько человек приходят, шасть в дом – а назад и не выходят. И вечером не выходят, и на следующий день не выходят и вообще не выходят…
Много у Хита было поставщиков вроде меня, решил я, а вслух предположил:
– Да может они ночью уходили. Под утро. Дом-то на отшибе стоит, за пригорком, из селения не видать… Или кто специально наблюдал?
Старейшина махнул рукой и пыхнул дурманным дымком.
– Нет, конешно. Кому оно надо, наблюдать? Но тады почему нощью? От кого прятались и зачем? А ранее с ним еще какой-то мужичок жил – сам здоровый брунет, хмурый, ни с кем не водился… Для такого бошку кому-нибудь снести – тьфу и растереть. После исчез… Не, че ни говори, чудным был твой старик. И почему, спрашивается, аккурат в ночь перед его смертью исчезло тело кузнеца?
Я возразил:
– Ну уж это вы загнули, дед Заяц. Кузнеца приплели! Спору нет, случай невиданный, но одно к другому совсем не лепится.
– Вот я и размышляю…
– Нечаво! – высказался Дерт, сын Дарта. – Хит, може, и смурной старичок был, а Уиш свой паренек. Так шо выпьем по этому случаю!
– Може, еще кто из его знакомцев заявится, – резюмировал старей-шина. – Так что будь осторожен, Уиш.
– А я всегда осторожен.
– За то и выпьем!
После этого меня окончательно развезло. Смутно за-помнилось то надвигающееся, то отступающее лицо деда Зайца, что-то долдонящего мне на ухо, Дерт, сын Дарта, вначале поддакивающий ему, а потом впавший в прострацию, вьющийся вокруг пряный запашок безум-ной травы…
Потом откуда ни возьмись появилась молодая селянка, ви-димо, плененная моей городской одеждой и светскими манерами, и стала приставать, но я, один Деметриус знает почему, принял ее за вдову и все повторял: «Уйдите, тетка, нет у меня сейчас десяти монет!». «Какая я тебе тетка? – говорила она. – Я ж моложее тебя буду. И денег мне не надо». Так и не добившись от меня толку, селянка исчезла, а на ее месте вновь возник Дерт, сын Дарта, с прилипшим к губе стручком квашеной капусты, кото-рый он безуспешно пытался слизнуть. Вслед за этим откуда-то выплыл лекарь. Размахивая слухательной трубкой, он кричал: «Хоть ты меня расчлени, а не было ему восьмидесяти! Ему и шестидесяти, если хошь, не было!» Потом из продымленного воздуха оформилась фигура обозленного на весь свет управа, так и не закончившего со своей писулькой в связи с общей туманностью и трудноописуемостью случившегося. Дерт, сын Дарта, поднес ему полный стакан, управ опрокинул его одним махом, и отпрыск Дарта полез к нему целоваться, но управ с размаху залепил ему в ухо здоровенным кулачищем. Дерт, сын Дарта, скрылся под столом и прилег там передохнуть; кто-то закричал, заколотил по лавке, кто-то запел, но этого я уже почти не слышал, потому что пение и голоса слились в однообраный гул, горница вместе с мебелью и людьми закружилась, огни свечей замерцали, краски смазались в тошнотворном водовороте, и все исчезло.
Проснулся и, как водится, не сразу сообра-зил, где нахожусь.
Поскрипывали половицы, что-то тикало, а в целом – тишина и темнота, хоть глаза выколи.
Это часы тикают, сообразил я. Часы тут же закряхтели, засипели, и в темноте вспыхнули голубые искры. Невидимая мне голова дракона прокашлялась два раза и скрылась в таинственных недрах часового механизма. Два часа ночи, проница-тельно подумал я и осторожно сел. В голове противно зазвенело и стало подташнивать.
Темнота вокруг начинала словно периодически куда-то плыть. Вскоре в ней обнаружилось чуть более светлое пятно, я осторожно встал с лавки и на подгибающихся ногах пошел в сторону пятна.
Тусклый свет звезд лился через окно. Я приник лбом к холодному стеклу и увидел колодец. Это придало моим действи-ям целенаправленность – шаря перед собой руками, я пошел в том направ-лении, где должна была быть дверь, и тут же ударился об угол стола тем местом, которым ударяться хотелось бы менее всего. От боли затошнило сильнее.
– …..! – высказался я, скрипнув зубами. На столе звякнуло, и, опус-тив руку, я нащупал предмет вполне определенной формы. Я поднял его и на несколько секунд приник спекшимися губами. Звон в голове стал стихать. Поставив бутыль, я, двигаясь уже более уверенно, отыскал дверь и вышел из дома.
Одно ведро я вылил на голову, а чуть ли не половину второго выпил – никогда еще обычная вода не казалась мне такой вкусной.
Я вернулся в дом, натыкаясь на мебель, отыскал свечу, зажег ее, для порядка еще раз приложился к бутылке и сел на лавку. Так, уже лучше… Можно было ожидать, что кто-нибудь из перепившихся беляновцев без приглашения расположится на ночлег, но нет, в горнице, да, наверное, и во всем доме, никого, кроме меня, не было.
«Скрр… скрр…» – поскрипывали где-то за стеной половицы. Взяв со стола яблоко, я задумчиво откусил. Итак, Хуансло Хит умер от сердечного удара, как и кузнец за день до него. Что-то в этом бы-ло, но я пока не мог сообразить, что именно. Случай с кузнецом вообще был непонятен и не лез ни в какие ворота. Ну кому, Великий Ливий, могло понадобиться его тело? И зачем? Ясно дело, одно связано с другим, вот и старейшина что-то подозревает… А дед Заяц хитрющий старикан, не чета пням гробовщику и Дерту, сыну Дарта. Заметил неувязочку с письмом, да виду не подал… Нет ему в том никакой выгоды, да и рас-считывает наверняка позже что-нибудь с меня поиметь. Ладно-ладно, подумал я, со старым хрычом мы еще разберемся. Надо будет завтра, то есть уже сегодня, хорошенько пошарить в доме. А вообще, по большому счету, у меня свои заботы и вся эта местная суета мне до фени. Хуансло Хит помер от удара – так не я ведь тому причина, тело кузнеца из церкви исчезло – но не я ж его спер, организм у старика оказался какой-то чудной – что ж мне теперь, удавиться?
Под окном застрекотало какое-то насекомое. Половицы скрипели, часы тикали. Я еще раз приложился к бутылке и закусил яблоком. Эх, поку-рить бы. Интересно, есть здесь где-нибудь табак? Надо поискать… Я не успел додумать мысль и вскочил с лавки, одновременно судорожно нашаривая в кармане рукоять бритвенного ножика.
Дом был очень старый и, в соответствие с природой всех старых домов, он оседал, медленно, но неуклонно. Так что деревянным рамам в окнах было положено время от времени потрескивать, а деревянным по-ловицам – скрипеть, но дело было в том, что половицы скрипели только в одном месте, где-то за стеной в глубине коридора, и скрипели очень уж равномерно, как будто там кто-то медленно ходил.
В темном доме на окраине селения Беляны кроме меня был кто-то еще.
ГЛАВА 3
– Ну вот. А организм у него, как все равно у сорокалетнего дядьки.
Я насторожился, внимательно вслушиваясь в разговор. Это стано-вилось интересным.
– То есть как? – не понял Дерт, сын Дарта. – Ты че несешь, Мицу?
– "Че-че"! Ниче! – осерчал лекарь. – Че есть, то и несу! Я, конечно, только снаружи ошшупал, без вскрытия трудно определить, но все ж таки… Не могут быть у восьмидесятилетнего старикана… даже у семидесятилетне-го старикана такие… сохранившиеся внутрешние органы. Я вообще-то его плохо знал, да и видел редко… Он пил?
– Пил! – подтвердил гробовщик, почему-то заметно возбуждаясь. – Пил, так шо с того? А кто щас не пьет, кто не пьет? Жизня такая пошла… вредная. Я сам, редко правда…
– Нишкни! – приказал старейшина, и гробовщик, сопя сгреб со стола бутыль и разлил самогон по стаканам. Лекарь продолжал:
– Значит, пил и тем вред организму приносил. Должен был выглядеть еще старшее своих годов… А он… Ну, неизъяснимый для на-учного знахарства факт! Не понимаю!.. – махнув рукой, лекарь встал и покинул кухню.
– Какую-то ерунду Мицу гутарит, – высказался Дерт, сын Дарта.
– Ну, лады…– старейшина взял стакан, и это послужило сигналом – мы все, презрев слова лекаря о вреде питья для внутрешних органов с точки зрения научного знахарства, выпили. – Значит он сам помер. А почему мы должны верить, что ты его родич?
– Договорить не дали… – проворчал я, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный вдвое лист пергамента. – Нате, читайте!
Старейшина извлек очки в проволочной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и принялся читать вслух:
"Внук мой, Уиш Салоник!
Надеюсь, письмо сие найдет тебя в городе Чеппле, где ты, как я знаю, проживаешь. Пишет тебе дедушка твой, урожденный Хуансло Хит. Обитаю я сейчас в селении Беляны, что на восточном берегу океана Сапфо, близ речки (ныне – болота) Длины, неподалеку от города Базика. Поселился тут давнень-ко и владею каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким капитальцем. Люди тут хорошие, не злые, а особо выделяются благородством душ тутошнее на-чальство, старейшина и голова.
Чувствую я, Уиш, что здоровье мое ослабло, сердце побаливает, голова кружится иногда, верно, грядет мой смертный час. Других родичей у меня окромя тебя нет, так что приезжай, поживи со стариком, по-радуй меня на склоне лет, а как придет неминуемая кончи-на, так и вступишь во владение каменным домом с прилега-ющим к нему садом, а также кое-каким моим капитальцем.
Ты уж уважь старика, приедь.
Твой премноголюбящий X. X."
Ниже стояли число и подпись. Старейшина бросил пергамент на стол и глянул на меня поверх очков. В этих очках, линзы которых почти достигали размера блюдец, вид у него был потешный.
– А ты, значит, и есть Уиш Салоник?
Я протянул ему другой пергамент, где, как в давешнем тюремном свитке, который читали стражники, сухим конторским языком была описана моя яркая натура, а дальше говорилось, что имеющий оную натуру и податель сего дей-ствительно является Уишем Слоники, – и все это было скреплено гербовой печаткой городской конторы Его Пресвятейшества. Описание ста-рейшина тоже прочел вслух, все время поглядывая на меня поверх очков.
– Ну что, теперь поверили? – спросил я. Оба пергамента взял сначала гробовщик а затем Дерт, сын Дарта, причем последний рассматривал их с умным видом, держа вверх тормашками.
Старейшина осведомился:
– И давно ты письмо получил?
– Да уж месяца два будет.
– Ну? – старейшина забрал пергамент и внимательно осмотрел его. – Интересно… число над подписью старое старое, но чего ж тады…
Я быстро глянул на него – глаза старейшины за толстыми линзами были хитрющими и проницательными. Гробовщик и Дерт, сын Дарта, явно ничего не поняли, а он… неужто догадался, старый хрыч?
Впрочем, так или иначе, старейшина решил не распространяться о своих впечатлениях. Он протянул руку и сказал:
– Что ж, познакомимся, Уиш…
Пожав сухую ладошку, я спросил:
– А вас как величать?
– Как… Все кличут дедом Зайцем. И ты так зови. Выпьем за знаком-ство!
Мы выпили, и я почувствовал первую волну опьянения. Отрезая от яблока маленькие дольки и осто-рожно пережевывая их беззубыми деснами, старейшина поинтересовался:
– Что ж, Уиш думаешь здесь остаться?
– Для того и приехал.
– И как раз в день смерти деда… редкое совпадение… Нет, это я так, безо всякого намека. Значит, вступишь во владение наследством.
Гробовщик, все это время о чем-то тяжко размышлявший и ухвативший наконец ускользающую мысль за хвост, вдруг разродился:
– А етот… пощерк! Пощерк-то на писульке старика Хита али нет?
Дед Заяц покосился на него, затем на меня (я хранил безмятежное спокойствие) и сказал:
– Ну чего же, давайте проверим. Ежели Хит был грамотен, то где-то издесь должно быть хоть что-нибудь им написанное. Где, Уиш?
Ожидая от него именно этого довольно провокационного вопроса, я отвтил равнодушно:
– Еще не осматривался. Но, может, в спальне? Или наверху, в башне…
– Года мои не те, чтобы по лестницам зазря шастать. Глянем в спальне…
Мы прошли в спальню и раскрыли шифоньер. После недолгих поисков там, помимо полупустой фарфоровой чернильницы, нескольких перьев и сломанных угольных палочек, обнаружился смятый лист пергамента, на котором крупным почерком – таким же, как и в письме – было выведено:
"Устрицы океанские, консерв. – 7 банок (10 девр./б.)
коренья маулицы сушен. – 10 шт. (2 девр./шт.)
рыба суккубия, вялен. – 4 шт./1 кг. (5 девр./шт.)
Всего – 114 девр."
– А че такое «девр»? – удивился Дерт, сын Дарта.
– Пощерк тот же, – констатировал старейшина. – Так что, выходит, и письмо Хит писал. Уиш… – он хитро и с некоторым озорством глянул на меня, – Официяльно признаю тебя наследником покойного. Документ мы с головой потом справим… – придвинувшись ближе, дед Заяц тихо добавил: – Опосля отблагодаришь… А пока я вот чего думаю. Яма на кладбище выкопана, гроб есть, у вдовы Герма для поминок все гото-во… токмо сам покойный спарился. Так что схороним старика за место его. Надо будет надпись на камне замазать и выбить другую… – гро-бовщик кивнул… – Пусть снедь из дома вдовы к тебе перенесут. Ну, а про деньги за похороны и поминки с ей сам договорисси. Найдешь этот самый капиталец и тады отдашь. Верно я грю?
– Верно, – согласился я.
***
Похороны, что называется, не сложились.Общее впечатление портил отец Витольд, не вполне оправившийся после конфуза с исчезновением тела. Он путался, несколько раз обозвал Хуансло Хита Метелином Гермом и не смог даже толком прочесть отходную. Не добавила толку и вдова кузнеца, которая поначалу мирно себе всхлипывала, а затем протиснулась ко мне и вцепилась как клещ, имея в виду вытянуть по-больше денег. Мы тихо проторговались почти всю церемонию, с трудом сошлись на десяти мерцалах, после чего вдова потеряла ко мне интерес и вновь принялась реветь. Когда отец Витольд с гре-хом пополам закруглился, к могиле выбрался старейшина и продребезжал что-то о всеобщей скорби и потоке слез. Мы все поскорбели и смахнули слезы. Потом я, повинуясь жесту деда Зайца, продефилировал вперед и изрек несколько проникновенных фраз. Все с интересом рассматривали новое лицо и оценивали городскую одежду, а в задних рядах несколько мужиков затеяли спор о примерной стоимости рыжих сапог. Чувствовал я себя донельзя глупо и поскорее нырнул обратно в толпу.
– Поминки ввечеру, в доме Хуансло Хита, – объявил старейшина, и мы с облегчением, чтоб не сказать – с радостью, разошлись.
Я собирался в тихом одиночестве хорошенько осмотреть дом и заодно поискать «капиталец», но тщетно – то и дело появлялись се-ляне, якобы для того, чтобы принести свои никому не нужные соболезно-вания, а на самом деле чтобы попялиться на меня и, если представится такая возможность, прихватить на память о покойном что-нибудь интерес-ное. Возможности такой я, впрочем, никому не предоставил. Потом из вечерней прохлады сада возникла монументальная фигура скорбной вдовы, наде-явшейся выторговать пару-тройку мерцалов… и не выторговала. Всплакнув для порядка, она позвала на подмогу нескольких женщин принялась вместе с ними переноситьиз своего дома посуду с едой и бутыли с напитками.
Вслед за похоронами не сложились и поминки.
Не сложились главным образом потому, что все, включая и меня, напились. Вернее будет сказать – все, во главе со мной. Я оказался в этом смысле застрельщиком главным образом потому, что после трехмесячного вынужденного воздержания поддался опьянению удручающе быстро, несмотря на обильную закуску.
К вечеру горница была битком набита селянами. За уставленным посудой длинным столом они сидели чуть ли не на коленях друг у друга. Стол имел достаточную ширину для того, чтобы во главе умести-лись двое, так что двое туда и если – я и старейшина. На противопо-ложном конце расположился лекарь, место рядом с ним пустовало в ожидании все еще корпевшего над своей писулькой головы, или, если хотите, управа. По левую руку от меня устроился сияющий неуместной сейчас улыбкой Дерт, сын Дарта, по правую от старейшины – сосредеточенно-насупленный гробовщик.
Когда все расселись, дед Заяц поднялся и загнул очень прочувственную речугу за упокой души «всеми нами почитаемого, доро-гого Хуансло Хита». Народ затих, я скорчил скорбную мину, мы выпили… Заскрипели лавки, зазвенела посуда и общих тостов больше уже никто не произносил. Вскоре о дорогом покойном как-то подза-были – атмосфера стала непринужденнее, голоса громче, и мрачные мысли, обычно сопровождающие такое мероприятие как поминки, отпусти-ли собравшихся. Я, чувствуя, что быстро пьянею, налегал на закуски, но это не очень-то помогало.
Старейшина, попыхивая трубкой, к дыму которой слабо, но вполне явственно примешивался пряный аромат безумной травы, придвинулся ко мне:
– Да, странным был твой старикан, – задумчиво продребезжал он. – Странным и скрытным.
– Во-во, – подтвердил Дерт, сын Дарта, навалившись на стол с дру-гой стороны.
– Ты-то сам его хорошо знал? – осведомился дед Заяц.
– Не, не очень. Так, встречались несколько раз, да и то давно. А в чем проявлялась эта его… странность?
– Ну вот, к примеру, с чего он жил? Сад садом, а на земле не работал никогда, ничего не выращивал, ни по кузнецкой части, ни по плотницкой, ни по скорняжной или какой другой мастаком не был, а однако ж на что-то жил и деньжищи у него не пере-водились… Вот токмо что в разных штучках-дрючках механических ку-мекал…
Я примерно представлял себе, с чего именно жил Хит, но распространяться об этом не стал.
– Что за штучки-дрючки?
– Да хоть бы часы эти, из которых змий вылазит и искрой щелкает. Ты городской человек. Скажи, видал, чтоб где-нибудь в городе торговали такими ходиками?
– Не видал, – согласился я.
– Ну вот. И однако ж где-то он их взял или сам сделал. Он и кузнецу покойному новые меха соорудил, а из старых железок дитям мелкие само-движущиеся повозки мастерил. Такие, что повернешь ключик, они зажуж-жат и поедут. А мне как-то рычаг с вертелкой к колодцу приспособил, так что теперь ежели ведро с водой подымешь, то оно вдвое легшее ка-жется… – дед Заяц полуприкрыл глаза и медленно, со вкусом повторил: – «…особо выделяются благородством душ местное начальство, старейшина и голова»… Ведь не «голова и старейшина», а именно «ста-рейшина и голова»… Понимал старик!
– Выпьем за это! – вклинился Дерт, сын Дарта, и мы выпили.
Голоса вокруг меня звучали все громче, краски становились ярче и в тоже время трудноопределимей.
– Ну кумекал дед в мех… механике, – промямлил я. – Что ж тут странного?
– Да вот еще гости его…
– Точно, были гости, – подтвердил Дерт, сын Дарта.
Я заинтересовался.
– Какие гости?
– Все странные людищи, в одеже городской, но не такой, как у те-бя, а чудной, невиданной… Бывало, вроде нет у него никого, а потом вдруг утром вываливают… или наоборот – несколько человек приходят, шасть в дом – а назад и не выходят. И вечером не выходят, и на следующий день не выходят и вообще не выходят…
Много у Хита было поставщиков вроде меня, решил я, а вслух предположил:
– Да может они ночью уходили. Под утро. Дом-то на отшибе стоит, за пригорком, из селения не видать… Или кто специально наблюдал?
Старейшина махнул рукой и пыхнул дурманным дымком.
– Нет, конешно. Кому оно надо, наблюдать? Но тады почему нощью? От кого прятались и зачем? А ранее с ним еще какой-то мужичок жил – сам здоровый брунет, хмурый, ни с кем не водился… Для такого бошку кому-нибудь снести – тьфу и растереть. После исчез… Не, че ни говори, чудным был твой старик. И почему, спрашивается, аккурат в ночь перед его смертью исчезло тело кузнеца?
Я возразил:
– Ну уж это вы загнули, дед Заяц. Кузнеца приплели! Спору нет, случай невиданный, но одно к другому совсем не лепится.
– Вот я и размышляю…
– Нечаво! – высказался Дерт, сын Дарта. – Хит, може, и смурной старичок был, а Уиш свой паренек. Так шо выпьем по этому случаю!
– Може, еще кто из его знакомцев заявится, – резюмировал старей-шина. – Так что будь осторожен, Уиш.
– А я всегда осторожен.
– За то и выпьем!
После этого меня окончательно развезло. Смутно за-помнилось то надвигающееся, то отступающее лицо деда Зайца, что-то долдонящего мне на ухо, Дерт, сын Дарта, вначале поддакивающий ему, а потом впавший в прострацию, вьющийся вокруг пряный запашок безум-ной травы…
Потом откуда ни возьмись появилась молодая селянка, ви-димо, плененная моей городской одеждой и светскими манерами, и стала приставать, но я, один Деметриус знает почему, принял ее за вдову и все повторял: «Уйдите, тетка, нет у меня сейчас десяти монет!». «Какая я тебе тетка? – говорила она. – Я ж моложее тебя буду. И денег мне не надо». Так и не добившись от меня толку, селянка исчезла, а на ее месте вновь возник Дерт, сын Дарта, с прилипшим к губе стручком квашеной капусты, кото-рый он безуспешно пытался слизнуть. Вслед за этим откуда-то выплыл лекарь. Размахивая слухательной трубкой, он кричал: «Хоть ты меня расчлени, а не было ему восьмидесяти! Ему и шестидесяти, если хошь, не было!» Потом из продымленного воздуха оформилась фигура обозленного на весь свет управа, так и не закончившего со своей писулькой в связи с общей туманностью и трудноописуемостью случившегося. Дерт, сын Дарта, поднес ему полный стакан, управ опрокинул его одним махом, и отпрыск Дарта полез к нему целоваться, но управ с размаху залепил ему в ухо здоровенным кулачищем. Дерт, сын Дарта, скрылся под столом и прилег там передохнуть; кто-то закричал, заколотил по лавке, кто-то запел, но этого я уже почти не слышал, потому что пение и голоса слились в однообраный гул, горница вместе с мебелью и людьми закружилась, огни свечей замерцали, краски смазались в тошнотворном водовороте, и все исчезло.
***
Я проснулся в темноте от жажды и ощущения того, что язык прилип к небу, губы спеклись, а гортань превратилась в обильно посыпанный су-хим песком жестяной желоб.Проснулся и, как водится, не сразу сообра-зил, где нахожусь.
Поскрипывали половицы, что-то тикало, а в целом – тишина и темнота, хоть глаза выколи.
Это часы тикают, сообразил я. Часы тут же закряхтели, засипели, и в темноте вспыхнули голубые искры. Невидимая мне голова дракона прокашлялась два раза и скрылась в таинственных недрах часового механизма. Два часа ночи, проница-тельно подумал я и осторожно сел. В голове противно зазвенело и стало подташнивать.
Темнота вокруг начинала словно периодически куда-то плыть. Вскоре в ней обнаружилось чуть более светлое пятно, я осторожно встал с лавки и на подгибающихся ногах пошел в сторону пятна.
Тусклый свет звезд лился через окно. Я приник лбом к холодному стеклу и увидел колодец. Это придало моим действи-ям целенаправленность – шаря перед собой руками, я пошел в том направ-лении, где должна была быть дверь, и тут же ударился об угол стола тем местом, которым ударяться хотелось бы менее всего. От боли затошнило сильнее.
– …..! – высказался я, скрипнув зубами. На столе звякнуло, и, опус-тив руку, я нащупал предмет вполне определенной формы. Я поднял его и на несколько секунд приник спекшимися губами. Звон в голове стал стихать. Поставив бутыль, я, двигаясь уже более уверенно, отыскал дверь и вышел из дома.
Одно ведро я вылил на голову, а чуть ли не половину второго выпил – никогда еще обычная вода не казалась мне такой вкусной.
Я вернулся в дом, натыкаясь на мебель, отыскал свечу, зажег ее, для порядка еще раз приложился к бутылке и сел на лавку. Так, уже лучше… Можно было ожидать, что кто-нибудь из перепившихся беляновцев без приглашения расположится на ночлег, но нет, в горнице, да, наверное, и во всем доме, никого, кроме меня, не было.
«Скрр… скрр…» – поскрипывали где-то за стеной половицы. Взяв со стола яблоко, я задумчиво откусил. Итак, Хуансло Хит умер от сердечного удара, как и кузнец за день до него. Что-то в этом бы-ло, но я пока не мог сообразить, что именно. Случай с кузнецом вообще был непонятен и не лез ни в какие ворота. Ну кому, Великий Ливий, могло понадобиться его тело? И зачем? Ясно дело, одно связано с другим, вот и старейшина что-то подозревает… А дед Заяц хитрющий старикан, не чета пням гробовщику и Дерту, сыну Дарта. Заметил неувязочку с письмом, да виду не подал… Нет ему в том никакой выгоды, да и рас-считывает наверняка позже что-нибудь с меня поиметь. Ладно-ладно, подумал я, со старым хрычом мы еще разберемся. Надо будет завтра, то есть уже сегодня, хорошенько пошарить в доме. А вообще, по большому счету, у меня свои заботы и вся эта местная суета мне до фени. Хуансло Хит помер от удара – так не я ведь тому причина, тело кузнеца из церкви исчезло – но не я ж его спер, организм у старика оказался какой-то чудной – что ж мне теперь, удавиться?
Под окном застрекотало какое-то насекомое. Половицы скрипели, часы тикали. Я еще раз приложился к бутылке и закусил яблоком. Эх, поку-рить бы. Интересно, есть здесь где-нибудь табак? Надо поискать… Я не успел додумать мысль и вскочил с лавки, одновременно судорожно нашаривая в кармане рукоять бритвенного ножика.
Дом был очень старый и, в соответствие с природой всех старых домов, он оседал, медленно, но неуклонно. Так что деревянным рамам в окнах было положено время от времени потрескивать, а деревянным по-ловицам – скрипеть, но дело было в том, что половицы скрипели только в одном месте, где-то за стеной в глубине коридора, и скрипели очень уж равномерно, как будто там кто-то медленно ходил.
В темном доме на окраине селения Беляны кроме меня был кто-то еще.
ГЛАВА 3
За одно мгновение я успел подумать об исчезнувшем теле кузнеца, теперь вот самостоятельно пришедшем сюда – неизвестно зачем…
Об умершем старике, выползшем из гроба и вернувшемся – непо-нятно для чего…
Просто о грабителе, забравшемся в дом, чтобы украсть… один Деметриус ведает, что.
Тут я вспомнил: селяне счи-тают, что у Хита припрятаны деньги… Наверное, кто-то решил утащить «капиталец», пока новоявленный наследник валяется пьяный. Точно, так и есть! И никаких выползающих из гробов мертвецов и бродячих трупов.
Страх исчез, вытесненный злостью и решимостью по-мешать непрошеному претенденту. Сжимая одной рукой ножик, другой я взял свечу, на цыпочках подкрался к двери и приложил к ней ухо.
«Скрр… скрр…» – половицы скрипели где-то в другом конце коридора. Чуть помедлив, я плечом распахнул дверь и вывалился из горницы, вытя-нув перед собой руку с ножом.
Коридор был пуст. Огонь свечи колебался, моя тень то удлинялась, то съеживалась на полу. Затаив дыхание, я прислушался.
«Скрр… скрр…» – звук, как казалось теперь, доносился сверху, из круглой комнаты в башне. Что ж, кто бы он ни был, оттуда никуда не де-нется…
Свеча уже почти догорела, и, достигнув лестницы, я задул огонь, положил свечу на пол и стал подниматься, очень осторожно ступая в темноте.
Скрип стал громче, но затем, когда я преодолел уже почти всю лестни-цу, смолк. Я замер. Раздался звук, как будто кто-то приоткрыл ящик, потом приглушенное звяканье. Я перенес вес тела вперед, на последнюю ступень. Опять тот же звук – ящик закрыли – затем «скрр… скрр…» – и тихое бормотание.
Под ногой громко и протяжно затрещала ступень.
«СКРР! СКРР! СКРР!» – раздалось из комнаты, а затем послышался еще какой-то звук непонятной природы.
Я рванулся вперед, ударился грудью о дверной косяк, охнул, нащупал ручку, рванул ее и ввалился в комнату, разма-хивая ножом.
Сквозь эркеры струился тусклый звездный свет, он озарял уже знако-мую обстановку – круглый стол, стулья и огромный шкаф.
И никого здесь не было.
Тяжело дыша, я заглянул за стол, потом за шкаф. Пусто.
Половицы тоже больше не скрипели.
Его мог заменить длинный ржавый гвоздь, но он даже не влез в замочную скважину, хотя, судя по толщине, должен был влезть. Когда я попытался вставить его, в шкафу что-то еле слышно прожужжало… или мне показалось? Я уже не верил своим ушам. Но поло-вицы точно скрипели, я же слышал… или все же показалось? Куда делся тот, кто был причиной скрипа? Через эркеры он выпрыгнуть не мог, ни один из них не открывался, я проверил. Никаких таких скрытых люков и потайных дверей здесь не было. Или это – призрак, внезапно испугавшийся бритвенного ножика и саморассосавшийся в эфире за мгновение до моего появления? Но, во-первых, я не верил в нечисть, во-вторых, призрак ничем не мог скрипеть просто в силу своей потусторонней природы.
Спустившись вниз, я перелил содержимое одной из бутылей во флягу, прихватил огниво, огарок свечи, вернулся и сел возле стола так, чтобы находиться спиной к двери. Содержимое ящиков оказалось любопытным.
Перво-наперво обращала на себя внимание массивная пепельница из дымчатого стекла, выполненная в виде галеры. Между прочим, даже с уключинами, в одной из которых лежала на половину выкуренная толстая как сарделька сигара с тремя золотыми колечками посередине. Инте-ресно, где это в Западном Ливии делают такие сигары? Отхлебнув из фляги, я прикурил и осто-рожно затянулся. У дыма был чуть сладковатый незнакомый привкус, но без признака какого-нибудь дурмана.
Еще здесь лежало несколько деревянных палочек с заточенными концами, наз-начения которых я не понял, и маленькая коробочка из плотного негнущегося пергамента. Две более узкие стороны коробочки покрыты шершавым коричневым налетом, на одной из широких сторон изображена та же стеклянная пирамида, что и на панно, но без одноглазого чудища. Открыв ее, я обнаружил внутри спички, непривычно тонкие и с очень маленькими коричневыми го-ловками. Достав одну, я чиркнул о подошву сапога… и ничего не прои-зошло. Чиркнул еще раз – и опять ничего, только головка раскрошилась. Я достал вторую спичку, повертел в руках коробочку, подумал и чиркнул об одну из коричневых сторон. Спичка загорелась, но как-то непривычно – без шипения, без запаха серы, почти без дыма, ровным красным огоньком. Когда спичка догорела до середины, я уронил ее в пе-пельницу и проверил два оставшихся ящика.
В одном лежал скомканный лист пергамента… нет, не пергамента, а чего-то очень похожего на пергамент, но более тонкого с виду и белого цвета. Он, кажется, был вырван из какой-то книги, потому что вверху на нем стояли цифры –235, а под ними шел текст, начинав-шийся с отдельно выделенных слов: «издательство „ТОШИ ЗЕТ“. Иеронимус Шейляни, „КРУПНЕЙШИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВЕКА“, Том – I.» Шрифт был вычурный и фразы составлены как-то непривычно, но все буквы знакомы, Я прочитал:
"РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ. ПОЧТИ ИДЕАЛЬНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ.
Но самым знаменитым за последние сто условных декад стало, несомненно, ограбление спецфургона, перевозившего часть казны Эгиды, т. н. «Дело ГМК» (Гленсус-Маклер-Кралевски).
Их было трое и каждый стоил двух других. Ниже мы приводим отрыв-ки из соответствующих досье оперативного отдела…
«Свен Гленсус, сорок два года, уроженец Трансара, потомок из-вестной фамилии Гленсингов дин Трансаров, наследник крупного состоя-ния. Инсайдер второй ступени доверия, занимает пост начальника отде-ла технического обеспечения при Администрации Финансов».
«Мак Маклер, тридцать шесть лет, уроженец Дестреи, сын ремеслен-ника средней руки. Автор семнадцати запатентованных изобретений.»
«Ван Кралевски, возраст, предположительно, двадцать семь – тридцать лет, уроженец, предположительно, Фактории. В юности член известной банды, где сделал стремительную карьеру от рядового ис-полнителя до личного поручена главаря. Актерский талант, звериная хитрость, беспринципность, самомнение, способность идти на пролом ради достижения своих целей (прозвище – Таран). Специализировался на крупных ограблениях и контрабандных операциях.»
Известно, что практически любое спланированное ограбление делит-ся на четыре основных этапа: составление плана и подготовка; соб-ственно процесс ограбления; отход и заметание следов; использование награбленного…"
Я перечитал текст. Какие-то экзотические назва-ния – Трансар, Дестрея, Фактория… Мне это ни о чем не говорило, но мало ли в Большом Ливии неизвестных мне мест?
Я раскрыл самый нижний ящик. Тут обнаружилась толстая пластина из тяжелого темного стекла… вернее, это мне в начале показалось, что пластина стеклянная. Разглядев ее, я недоуменно нахмурился.
Об умершем старике, выползшем из гроба и вернувшемся – непо-нятно для чего…
Просто о грабителе, забравшемся в дом, чтобы украсть… один Деметриус ведает, что.
Тут я вспомнил: селяне счи-тают, что у Хита припрятаны деньги… Наверное, кто-то решил утащить «капиталец», пока новоявленный наследник валяется пьяный. Точно, так и есть! И никаких выползающих из гробов мертвецов и бродячих трупов.
Страх исчез, вытесненный злостью и решимостью по-мешать непрошеному претенденту. Сжимая одной рукой ножик, другой я взял свечу, на цыпочках подкрался к двери и приложил к ней ухо.
«Скрр… скрр…» – половицы скрипели где-то в другом конце коридора. Чуть помедлив, я плечом распахнул дверь и вывалился из горницы, вытя-нув перед собой руку с ножом.
Коридор был пуст. Огонь свечи колебался, моя тень то удлинялась, то съеживалась на полу. Затаив дыхание, я прислушался.
«Скрр… скрр…» – звук, как казалось теперь, доносился сверху, из круглой комнаты в башне. Что ж, кто бы он ни был, оттуда никуда не де-нется…
Свеча уже почти догорела, и, достигнув лестницы, я задул огонь, положил свечу на пол и стал подниматься, очень осторожно ступая в темноте.
Скрип стал громче, но затем, когда я преодолел уже почти всю лестни-цу, смолк. Я замер. Раздался звук, как будто кто-то приоткрыл ящик, потом приглушенное звяканье. Я перенес вес тела вперед, на последнюю ступень. Опять тот же звук – ящик закрыли – затем «скрр… скрр…» – и тихое бормотание.
Под ногой громко и протяжно затрещала ступень.
«СКРР! СКРР! СКРР!» – раздалось из комнаты, а затем послышался еще какой-то звук непонятной природы.
Я рванулся вперед, ударился грудью о дверной косяк, охнул, нащупал ручку, рванул ее и ввалился в комнату, разма-хивая ножом.
Сквозь эркеры струился тусклый звездный свет, он озарял уже знако-мую обстановку – круглый стол, стулья и огромный шкаф.
И никого здесь не было.
Тяжело дыша, я заглянул за стол, потом за шкаф. Пусто.
Половицы тоже больше не скрипели.
***
Я сидел на полу, скрестив ноги, и пытался отыскать в ящиках стола ключ от шкафа, который, как оказалось, был заперт. В ящиках обнаружились разные вещи, но ключа там не было.Его мог заменить длинный ржавый гвоздь, но он даже не влез в замочную скважину, хотя, судя по толщине, должен был влезть. Когда я попытался вставить его, в шкафу что-то еле слышно прожужжало… или мне показалось? Я уже не верил своим ушам. Но поло-вицы точно скрипели, я же слышал… или все же показалось? Куда делся тот, кто был причиной скрипа? Через эркеры он выпрыгнуть не мог, ни один из них не открывался, я проверил. Никаких таких скрытых люков и потайных дверей здесь не было. Или это – призрак, внезапно испугавшийся бритвенного ножика и саморассосавшийся в эфире за мгновение до моего появления? Но, во-первых, я не верил в нечисть, во-вторых, призрак ничем не мог скрипеть просто в силу своей потусторонней природы.
Спустившись вниз, я перелил содержимое одной из бутылей во флягу, прихватил огниво, огарок свечи, вернулся и сел возле стола так, чтобы находиться спиной к двери. Содержимое ящиков оказалось любопытным.
Перво-наперво обращала на себя внимание массивная пепельница из дымчатого стекла, выполненная в виде галеры. Между прочим, даже с уключинами, в одной из которых лежала на половину выкуренная толстая как сарделька сигара с тремя золотыми колечками посередине. Инте-ресно, где это в Западном Ливии делают такие сигары? Отхлебнув из фляги, я прикурил и осто-рожно затянулся. У дыма был чуть сладковатый незнакомый привкус, но без признака какого-нибудь дурмана.
Еще здесь лежало несколько деревянных палочек с заточенными концами, наз-начения которых я не понял, и маленькая коробочка из плотного негнущегося пергамента. Две более узкие стороны коробочки покрыты шершавым коричневым налетом, на одной из широких сторон изображена та же стеклянная пирамида, что и на панно, но без одноглазого чудища. Открыв ее, я обнаружил внутри спички, непривычно тонкие и с очень маленькими коричневыми го-ловками. Достав одну, я чиркнул о подошву сапога… и ничего не прои-зошло. Чиркнул еще раз – и опять ничего, только головка раскрошилась. Я достал вторую спичку, повертел в руках коробочку, подумал и чиркнул об одну из коричневых сторон. Спичка загорелась, но как-то непривычно – без шипения, без запаха серы, почти без дыма, ровным красным огоньком. Когда спичка догорела до середины, я уронил ее в пе-пельницу и проверил два оставшихся ящика.
В одном лежал скомканный лист пергамента… нет, не пергамента, а чего-то очень похожего на пергамент, но более тонкого с виду и белого цвета. Он, кажется, был вырван из какой-то книги, потому что вверху на нем стояли цифры –235, а под ними шел текст, начинав-шийся с отдельно выделенных слов: «издательство „ТОШИ ЗЕТ“. Иеронимус Шейляни, „КРУПНЕЙШИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВЕКА“, Том – I.» Шрифт был вычурный и фразы составлены как-то непривычно, но все буквы знакомы, Я прочитал:
"РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ. ПОЧТИ ИДЕАЛЬНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ.
Но самым знаменитым за последние сто условных декад стало, несомненно, ограбление спецфургона, перевозившего часть казны Эгиды, т. н. «Дело ГМК» (Гленсус-Маклер-Кралевски).
Их было трое и каждый стоил двух других. Ниже мы приводим отрыв-ки из соответствующих досье оперативного отдела…
«Свен Гленсус, сорок два года, уроженец Трансара, потомок из-вестной фамилии Гленсингов дин Трансаров, наследник крупного состоя-ния. Инсайдер второй ступени доверия, занимает пост начальника отде-ла технического обеспечения при Администрации Финансов».
«Мак Маклер, тридцать шесть лет, уроженец Дестреи, сын ремеслен-ника средней руки. Автор семнадцати запатентованных изобретений.»
«Ван Кралевски, возраст, предположительно, двадцать семь – тридцать лет, уроженец, предположительно, Фактории. В юности член известной банды, где сделал стремительную карьеру от рядового ис-полнителя до личного поручена главаря. Актерский талант, звериная хитрость, беспринципность, самомнение, способность идти на пролом ради достижения своих целей (прозвище – Таран). Специализировался на крупных ограблениях и контрабандных операциях.»
Известно, что практически любое спланированное ограбление делит-ся на четыре основных этапа: составление плана и подготовка; соб-ственно процесс ограбления; отход и заметание следов; использование награбленного…"
Я перечитал текст. Какие-то экзотические назва-ния – Трансар, Дестрея, Фактория… Мне это ни о чем не говорило, но мало ли в Большом Ливии неизвестных мне мест?
Я раскрыл самый нижний ящик. Тут обнаружилась толстая пластина из тяжелого темного стекла… вернее, это мне в начале показалось, что пластина стеклянная. Разглядев ее, я недоуменно нахмурился.