Огнев Максим. Пой, Менестрель!

   — Я не в силах был поступать иначе, — отозвался Артур. После паузы добавил: — Если я и ошибался, то был искренен.
   Драйма корчило от стыда. Не мог он этого видеть. Не мог видеть, как жалко Артур лжет, не догадываясь, что обман раскрыт, вызывая у Аннабел все большее презрение.
   — Подумать только, Артур, — продолжала королева, — какие неоценимые услуги вы мне оказали. Отговорили от замужества, избавили от бремени власти, все хлопоты правления на себя приняли…
   На этот раз в ее голосе звучала такая издевка, что даже Артур не обманулся.
   — Аннабел, вы говорите со мной недопустимым тоном! Понимаю, взволнованы, расстроены ужасным происшествием…
   — Да, происшествие ужасное. Вы так старались: войска к столице стянули, на каждом перекрестке алебардщиков поставили, в воротах караул утроили — и все напрасно. Не помогли заклинания Магистра! Стрелок пробрался в город, и куда — к самому собору пожаловал. Нет чтобы в нору забиться: отняли невесту и корону, сказал бы спасибо, что жив остался! Как люди неблагодарны…
   — Аннабел! — вскричал Артур — Как, вы обвиняете меня?! Если так мало цените мою дружбу, то почему не позволили мне отказаться от мантии Великого Лорда?
   Драйм закрыл глаза.
   — Поймите же, это роковая ошибка, — горячо убеждал Артур. — Голодранец, так вас смутивший и напугавший, уже пойман… допрошен… Поверьте, я первый протянул бы руку Стрелку, войди он сейчас в эту комнату. Увы, он погиб. Спросите у моего брата.
   Аннабел повернулась к Драйму. Тот привалился к стене — белый как полотно. Артур волен его убить, но подтвердить эту ложь он не в силах.
   — Ну! — резко сказал Артур. — У тебя язык отнялся?
   — Только искусство лекаря спасло вашего брата, — язвительно подхватила Аннабел. — Полагаю, этим лекарем оказался Магистр. Как видно, он наделен необыкновенными талантами. Это же надо: за несколько месяцев сумел заставить вас позабыть все, чему учили лорд Гирэй и леди Арна! Ваши нынешние правдивость, искренность и бескорыстие сразили бы ваших родителей наповал.
   Артур побелел от злобы. Королева не дала ему возразить:
   — В одном вы не солгали. Невольно, чудом сказали правду. Заявили, что в королевстве появился оборотень. Верно. Этот оборотень — король!
   Артур вскочил, словно ужаленный.
   — Бедное королевство! — говорила Аннабел. — Скоро подданные взвоют по-волчьи. Не надейтесь, Артур, снискать славу и почет. Оборотень способен лишь принести плач и страдание в каждый дом. Придет час, все проклянут вас, как проклинаю я. Придет час, вас предадут так же, как вы предали меня.
   — Я вас предал?! — закричал Артур. — Нет, это вы хотели предать королевство, доверив его какому-то охотнику! И меня вы рассчитываете предать! Думаете столковаться с лордами? — Он хватил кулаком по кованому переплету книги. — У меня хорошая память! В пору нашей дружбы, о которой вы теперь вспоминаете с таким отвращением, мы читали одни книги. Надеетесь повторить судьбу Маргариты Решительной? Править единолично? Нет, Аннабел. Я король. Страна принадлежит мне. Все будет так, как я захочу! И вы останетесь в живых, только если я пожелаю!
   — Наследница престола — я. Если умру, не родив ребенка, вы лишитесь права на престол. И тогда Королевский Совет призовет соседнего монарха.
   Артур молчал долго, а когда заговорил, тон и манеры его изменились совершенно. Это была вкрадчивая речь торговца.
   — Для нас обоих будет лучше прийти к соглашению. Заключим союз.
   Удивление Аннабел пересилило даже ее гнев. Артур предлагает союз? Ждет, что она одобрит покушение на Стрелка? Это что: безумие или крайняя подлость?
   — Мир? Хорошо! Но с одним условием. Казните его, — королева указала на Драйма. — Он пытался убить Стрелка и должен умереть.
   Артур застыл. Королеве известно все? Откуда? Как теперь быть? Пожертвовать Драймом? С губ Артура сорвалось проклятие. Аннабел презрительно усмехнулась.
   Драйм прижался к стене.
   — Не бывать этому! — вскричал король.
   — И все же вы подумали об этом, — бросила королева.
   Лицо Артура перекосилось от бешенства. Он замахнулся на Аннабел. Бесконечно долго тянулась пауза. Аннабел не отрывала глаз от лица Артура и в то же время видела его сжатую в кулак, мелко дрожавшую, занесенную для удара руку. Резко выдохнув, Артур повернулся на каблуках и отошел к окну. Вернулся. Лицо его еще дышало гневом, губы подергивались.
   — Ладно! — воскликнул он. — Будете жить, покуда это нужно мне. Но отныне вы не переступите порога собственных покоев. Завтра все узнают о тяжкой болезни королевы!
 

* * *

   Недобрые слухи ползут по столице. Королева больна, королеву околдовали. День и ночь рыщут по лесу стражники. За голову оборотня обещана награда. В Турге глухо ропщут дружинники. Не знают, чему верить: словам короля или собственным глазам. Король сказал: «Оборотень». С королем не поспоришь. И все же… Так было бы славно, окажись Стрелок жив. Зачем король поторопился? Зачем назвал зеленоглазого лучника оборотнем, не дотронувшись до него, не поговорив с ним?
   Угрюмое молчание нависло над городом. Празднества отменены, да горожанам и не до празднеств. В сердцах поселился страх. Вдруг оборотень вновь проберется в город? Каждый может стать его жертвой. Крепко запираются засовы. Неприветливыми взглядами окидывают горожане чужаков. Бойко расходятся амулеты, сделанные «самим господином Великим Магистром». Амулеты предохраняют от сглаза, от порчи, от встречи с оборотнем… Амулеты дороги, горожане ворчат, но покупают.
   Сам Великий Магистр покидает дом на окраине и поселяется в замке, ибо этого желает король.
   — Я не могу поручить охрану королевы дворцовым стражникам, — объясняет Магистру Артур. — Уверен, в душе они хранят ей верность. Сыщите надежных людей.
   — Как угодно вашему величеству, — кланяется человек в черном одеянии. — Я найду людей.
   Наблюдая этот неуклюжий поклон, Артур размышляет о манерах лавочника. Однако не позволяет себе и тени усмешки.
   — Ваши прежние покои не заняты? Позвольте мне поселиться там, — заявляет Магистр с дерзостью человека, чувствующего себя незаменимым.
   Король прекрасно помнит, что обещал эти комнаты Драйму. Сейчас, однако, важнее заручиться поддержкой Магистра. С Драймом он как-нибудь договорится.
   Встречи с королевой настойчиво добиваются лорды Королевского Совета. Более всех усердствует лорд Дан, друг лорда Гаральда. Он даже пытается подкупить одного из охраников и обменяться с ее величеством записками. Следующим утром лорда Дана находят мертвым в его опочивальне. Больше никому не хочется задавать Артуру вопросов. Опустевшее кресло в зале Королевского Совета занимает Магистр.
 

* * *

   Черны башни городской темницы. Грозно звучат шаги часовых. Взвизгивают, поворачиваясь, ржавые петли. Коптят факелы, не могут рассеять тьму. Все ниже и ниже ведут ступени, туда, где в глубоких подземельях томятся узники. Каменные плиты под ногами становятся скользкими, по стенам сочится вода. Позванивают связки ключей за поясами стражников. Человек в черном одеянии, боясь поскользнуться, невольно опирается о стену и тотчас отдергивает руку, морщась, вытирает о плащ.
   Лестница кончается. Наклоняясь, чтобы не стукнуться головой о низкие своды, обходят стражники камеры, похожие на узкие лисьи норы.
   — Кто сидит здесь? — спрашивает человек в черном.
   — Этот зарезал жену и двоих детей… Тот убил священника и ограбил церковь… А вот этот наводил страх на всю округу.
   Человек в черном кивает, улыбается. Этим людям не на что надеяться. Их ждет веревка.
   — Я всех забираю.
   — Всех? — недоверчиво переспрашивает стражник.
   — Да.
   Стражники переглядываются в сомнении.
   — Но, господин Магистр…
   Магистр вытаскивает из-под плаща свиток, скрепленный королевской печатью. Стражники пожимают плечами, отпирают решетки. Изредка спрашивают:
   — Неужто и этого отпустите? Всем миром ловили…
   Магистр непреклонен. Хмурясь, недовольно покачивая головами, стражники повинуются. Обступают Магистра грязные, заросшие люди. Он чувствует их тяжелое дыхание, прикосновение расползшейся в лохмотья одежды.
   — Мне нужны слуги, — говорит Магистр. — Кто пожелает служить мне — выйдет отсюда сегодня же. Кто не пожелает — может дожидаться палача.
   Магистр направляется к самой дальней камере и, не дойдя нескольких шагов, останавливается в изумлении. Узник, лежащий на охапке гнилой соломы, поет. Магистр хмурится, презрительно выпячивает губу.
   — Славно поет, — замечает стражник.
   — Пусть и дальше тешит ваш слух, — с издевкой отзывается Магистр. Поворачивается и уходит.
   Распахиваются двери темницы. Горожане в страхе провожают глазами толпу оборванцев. Матери крепче прижимают к себе детей. Улыбается Магистр. Верные люди найдены. Есть кому стеречь королеву.
   Хмурятся дружинники. Что же, им нынче нет веры? Почему люди Магистра в чести? Потому, что усердно ищут оборотня? Оборотня ли?..
   Смотрит Артур на освобожденных разбойников и кривится от омерзения. Магистр сияет:
   — Не беспокойтесь, ваше величество. Умоются, приоденутся — ничем от людей отличаться не будут.
   Артур кивает, но резко оборачивается — кажется, что кто-то из новых слуг Магистра проскользнул за спиной. Нет, это лишь тень. Артуру почему-то вспоминается песня, слышанная недавно на площади. Король встряхивает головой, силясь отогнать навязчивый мотив, но песня упорно продолжает звучать в ушах.
 
   — Круги на стене, налей полней,
   Налей из того, большого, кувшина,
   В нем зелье-вино, а в зелье-вине
   Не страшно топить кручину.
   Черным-черно это зелье-вино,
   Сочится из узкого горла кувшина,
   Да так, что за дверью темным-темно.
 
   — То ночь идет, дурачина,
   И город по шпили во тьму погружен,
   Щепотка соли, щепотка перца,
   И каждый из жителей на балкон
   Проветрить выставил сердце.
   А в деревнях по-черному пьют,
   Щепотка соли, щепотка перца,
   И на ночь сердце в печку суют,
   Сгорит — не замерзнет сердце.
 
   — Пляши веселей, эй-эй, налей,
   Налей из того, большого, кувшина!
   Круги на стене, а что за ней?
 
   — Долина, браток, равнина.
   Равниною так удобно идти,
   Налей, налей из большого кувшина.
   На ней не тревожат тебя в пути
   Ни пропасти, ни вершины.
 
   — А скоро ль окончится эта ночь?
   Расколот кувшин, и погасли свечи,
   Ты зельем-вином меня не морочь,
   Ведь мне расплатиться нечем.
 
   — Я буду стоять за твоей спиной,
   Расколот кувшин, и погасли свечи,
   Чтоб ты никогда не простился со мной,
   Остался бы здесь навечно.
 
   — Круги на стене, эй-эй, полней
   Налей из того, другого, кувшина,
   Чтоб больше мне не тащить на спине
   Кручину, всему причину.
 
   — Глупцам по вкусу мое вино,
   Топи кручину, забудь причину,
   А сладко ль, горько, светло, темно —
   Не все ль равно, дурачина?..
 

* * *

   Прочесывают лес стражники Магистра — ищут оборотня. Не утерпев, выезжает с ними сам король. Мороз невелик, кони по брюхо проваливаются в рыхлый снег. Люди выбиваются из сил. Артур с ненавистью обводит взглядом заснеженные деревья. Будь сейчас лето, а не зима, он приказал бы поджечь лес. В третий раз подходит к нему начальник стражи и просит дать отдых измученным людям.
   — Возвращаемся, — бросает Артур сквозь зубы.
   В досаде велит сжечь дом Стрелка.
   Начинает смеркаться. Низкие тучи нависают над городом. Сыплет снег. Отряд приближается к замку. И вдруг Артур резко натягивает повод. Осаживают коней и его спутники. Смотрят вверх. Призрачная фигура несется по небу. Серебристый олень запрокинул увенчанную тяжелыми рогами голову. Снежинки разлетаются из-под копыт.
   Артур встряхивает головой, отгоняя наваждение. Глаза обманули его. Он ясно видит белую башню замка. Под окном королевы на флагштоке укреплено огромное полотнище. По дымчатой ткани серебряной нитью вышит олень. Артур скрипит зубами. Ему понятно, кому подан этот знак.
   Люди Магистра срывают полотнище, но уже поутру расползаются по городу странные слухи. Множество горожан видели в облаках оленя, парившего над королевским замком.
 

* * *

   Если надвинется ночь — да храни тебя луч,
   Если тяжелый удар — сохрани тебя дар.
   Как бы ни был замок скрипуч — повернется мой ключ,
   Как бы топор ни остер — отведу я удар.
 
   Если ты тьмой ослеплен — мой светильник зажжен,
   Тьма не поглотит весь свет и наступит рассвет.
   Синей весной принесен будет сладок твой сон,
   Будешь дыханьем согрет — невозможного нет.
 
   Если я в полночь проснусь — не сомкну больше глаз,
   В сердце рождается стук — отзывается звук.
   Если твой голос угас — он окрепнет тотчас,
   Да сохранит тебя круг неразомкнутых рук.
 
   Если надвинется ночь — не затупится меч,
   Даже в далеком краю, даже в смертном бою.
   Луч твой и свет твой и речь — я смогу уберечь.
   Знаю, что нежность мою никогда не убьют.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

   Он вернулся. Старела луна,
   Ее серп был уже неширок,
   Да и свет ее выдать не мог
   Беглеца. У реки тишина
   Прерывалась дыханьем воды,
   Плеском рыб и русалочьих рук.
   Затихая, непрошеный звук
   Не рождал в нем предчувствья беды.
   Лес застыл. И, боясь шевельнуть
   Даже веткой, бродягу укрыл
   От недоброго глаза. И был
   Мягок мох. И хотелось уснуть,
   Позабыть, что настанет рассвет
   И опять его будут искать,
   И помчится погоня опять,
   И собаки возьмут его след.
   Он вернулся, он дома, он смог…
   Что за грех оставаться живым?
   Он вздохнул. Повторяя за ним
   Этот вздох, налетел ветерок,
   Нежно-нежно коснулся волос.
 
   «Спи! Еще далеко до утра,
   Еще рано тебе умирать,
   Спи! Еще не сбылось, не сбылось.
   Спи! Ты дома, здесь тишь и покой,
   Лес не выдаст своих сыновей,
   Спи под крышей из темных ветвей,
   К корню дуба прижавшись щекой.
 
   Здесь никто не отыщет следов,
   Здесь никто не отыщет пути.
 
   (Шелохнулся еще и затих,
   Уходя в дивный мир странных снов.)
 
   Спи, мой мальчик! Мой чудный герой,
   Мой малыш! Ты прекрасен во сне.
 
   (Он тянулся навстречу луне,
   Одеваясь прохладной корой.)
 
   Успокойся! Ведь в этой глуши
   Даже псы тебя сыщут едва.
 
   (Он кудрями тряхнул, и листва
   Задрожала без ветра в тиши.)
 
   Все забудь, не грусти ни о ком,
   Верь лишь мне… Наконец-то уснул!»
 
   (Словно руку, он ветку тянул
   С пятипалым кленовым листком.)
 
   …Он очнулся. Был пасмурным день,
   Ветер слабо листву шевелил,
   Лес спокоен и сумрачен был.
   Отряхнувши с локтей и колен
   Влажный сор, он продолжил свой путь.
   Ничего о погоне не знал,
   Только в спину никто не дышал,
   Только стрелы не целили в грудь,
   Только псы, от хозяев сбежав,
   Рядом шли. И виляли хвосты.
   А внизу, среди листьев и трав,
   Попадались то плащ, то сапог.
   И деревья стояли вокруг,
   Словно люди. Внезапный испуг
   Их заставил застыть. Он не мог
   Вспомнить сон… Ветер что-то шептал,
   Или лес говорил с беглецом,
   Или Кто-то, Чей голос знаком,
   Только Имени он не узнал?
 
   …Так он шел. И в руке уносил
   Ярко-алый кленовый листок.
   А зачем? Объяснить бы не смог,
   Но расстаться с ним не было сил.
 

* * *

   Красив старинный город Арч. Красивы двенадцать его разноцветных башен, вздымающихся над белыми стенами, красив герб его: белоснежный лебедь, несущий в клюве золотой ключ. Любят жители Арча свой город. Любят его славную историю, яркие праздники… Любят большую осеннюю ярмарку. Ах, арчинские ярмарки — чуть свет, а уж на поле у самых городских стен пестрят разноцветные шатры, торговцы созывают покупателей. Чего только не увидишь на ярмарке. Тут и мед, и пшеница, и длинные золотистые косы лука, лотки с пряниками и пирогами, в корзинах квохчут куры и гогочут гуси, у коновязей бьют копытами дивные скакуны и смирнехонько стоят усердные крестьянские лошадки. Тут овцы, козы, коровы… Ржание, блеяние, мекание, мычание… Всякий найдет на ярмарке товары по вкусу… Тут и серьги, и бусы — девушки примеряют, достают зеркальца, любуются. На кавалерах поскрипывают новенькие башмаки…
   Ах, ярмарка…
   — Плохо нынче на ярмарке, — сказал пожилой крестьянин, останавливаясь передохнуть и перекинуться парой слов со своим земляком, только еще прибывшим и распрягавшим лошадь.
   — Почему? — спросил земляк. — Товаров, наверное, много.
   — Товаров много, — задумчиво протянул крестьянин. — А уезжаю с пустыми руками.
   — Не сторговался?
   — Сторгуешься, когда все одну цену держат. Да и товары мне такие не нужны.
   — Какие «такие»?
   — А ты походи, приглядись, — напутствовал пожилой крестьянин. — Да с кошелька глаз не спускай. Опомниться не успеешь — срежут. — И он, выругавшись, указал на завязки у пояса, где должен был крепиться кошелек.
   Земляк присвистнул и торопливо переложил кожаный кошель за пазуху.
   Тут к нему подскочил маленький вертлявый человечек с бегающими черными глазками и предложил купить всю пшеницу. Разом.
   Крестьянин привез две телеги пшеницы и такому предложению обрадовался. Чем весь день самому стоять, да еще продашь или нет… Ну в деньгах немного потеряешь, зато хлопот меньше.
   — И сколько предложишь?
   Когда перекупщик назвал цену, крестьянин озадаченно поскреб затылок. То ли он туговат на ухо стал, то ли торговец шутит?
   — Сколько-сколько?
   Тот повторил. Лицо крестьянина налилось багрянцем.
   — А ну проваливай!
   Перекупщик не обиделся:
   — Ты постой, подумай. С бывалыми людьми посоветуйся. Я скоро вернусь.
   Крестьянин плюнул ему вслед. В это время подошел невысокий светлоглазый человек; крестьянин узнал его тотчас: в прошлом году их возы стояли рядом на ярмарке.
   — Нет, ты только послушай… — возмущенно начал крестьянин.
   — Не кричи. — Светлоглазый говорил шепотом и как-то странно оглядываясь.
   — А что такое? — Крестьянин невольно понизил голос.
   — У тебя зерно хотят купить? Соглашайся.
   — Да ты что! — завопил крестьянин. — По такой цене!
   — Тише, — сердито буркнул сзетлоглазый. — Не вздумай артачиться. Дядю моего помнишь? Упрям был не в меру. Убили. А соседа, спасибо, добрые люди подобрали, водой отлили, травы приложили. Может, выживет.
   — Куда же стражники смотрели? — ужаснулся крестьянин.
   — Стражники с ними в сговоре. Сам видел, как кошель из рук в руки передавали. Лучше не спорь. Предлагают — продай.
   — Да я в Милип поеду…
   — Думаешь, там другие порядки?
   — В Милип, — засмеялся невысокий человечек, судя по выговору из северных селений. Он пересчитывал на ладони монеты и прислушивался к разговору. — Разориться хочешь? Попробуй добраться до Милипа! Дороги чуть не через каждую милю рогатками перегорожены. Надо проехать? Плати.
   — Погоди, — не понял крестьянин. — Мы уже платили налог на дороги.
   — Так то королю, а теперь каждый лорд требует.
   — По закону… — попытался возразить крестьянин.
   — Мало ли что по закону. — Северянин высыпал монеты в кошель. Встряхнул, прислушался, как звенит. Вздохнул: не много заработал. — У них сила.
   — Это не все, — подхватил светлоглазый. — Я пока из Дубравья добрался — намучался! Заплатил, миновал рогатки. И тут, откуда ни возьмись, подлетают дюжие молодцы на добрых конях. Опять плати!
   — Надо лорду пожаловаться, — заикнулся было крестьянин.
   Собеседники его дружно расхохотались.
   — Поди пожалуйся! Эти молодцы денег не требуют. Сам отсыплешь им монет, да еще умолять станешь, чтобы взяли.
   — Почему?
   — Они тебя остановят, объяснят: мол, оборотня ищут. Если не сообразишь вовремя завязки кошелька распустить, то в поисках этого самого оборотня так твое добро разворошат — мало что уцелеет.
   — Ну что, надумал? — Как из-под земли вырос перекупщик.
   Крестьянин махнул рукой и согласился. Едва деньги были отсчитаны, подскочил сборщик налогов, потребовал выплатить положенное. Глядя на оставшиеся гроши, крестьянин уныло раздумывал, что коня купить не сумеет.
   Жена его, все это время робко стоявшая рядом, расплакалась.
   — Пойдем, — сказал крестьянин, — хоть взглянем на ярмарку.
   Покружив полдня по ярмарке, он понял, почему собрат уехал с пустыми руками. Товаров и впрямь было много. Да что проку крестьянину в таких товарах? Ну зачем ему бархазские благовония? Все эти дорогие ароматы для господского замка… Замок-то на всю округу один, а возле замка десятки селений, где приходится думать о хлебе… Неужели жена его пойдет в поле в одежде, привезенной из Лильтере, даром что глаза у нее разгорелись. Одежда эта как молодой бычок стоит. Витые подсвечники и зеркала в резных рамах хороши, спору нет, но для кого они? Только для богатых… Расшитых серебром седел — хоть отбавляй, а простой упряжи для крестьянской лошаденки не найти. Никто не делает: мол, слишком дешево стоит!
   Но когда крестьянин увидел, по какой цене продают его зерно на ярмарке, — онемел от ярости. Это что же? Он год надрывался, а перекупщик получит вдесятеро больше?!
   Потом ему стало страшно. Почем же станут отпускать в лавках муку, изготовленную из этого зерна? Кто сможет купить булочку из такой муки?
   Теперь он понял, почему торг полнился каралдорскими и бархазскими лакомствами. Лишь несколько простаков, вроде него, привезли свое зерно, да с десяток женщин продавали молоко, творог, сыр. Словно по всему королевству разом перестали сеять и жать. Еще бы! Он тоже теперь умнее будет. Поле вспашет — чтоб самому хватило… А на продажу — за такие гроши — охота была надрываться! Что налоги не съедят — воры отнимут!
   Жена устала и проголодалась, и у самого живот подвело. Разных булочек, лепешек, овощей, жареного мяса продавалось вдосталь. Крестьянин попробовал прицениться, но только безнадежно рукой махнул. Это в былые времена, уезжая с ярмарки, пояса распускали — и одного лакомства успевали отведать, и другого, и пятого, и десятого… А сейчас… Смешно отдать за пару лепешек и жареную рыбешку половину жалкой выручки.
   — До дома потерпишь, — строго сказал он жене.
   Так и продолжал ходить и сердиться. То и дело тревожно схватывался за грудь, проверял — на месте ли кошель. Неожиданно в одном из рядов увидел давнего своего знакомого — сапожника. Тот продавал расшитые бисером головные уборы. Разумеется, привезенные из Лильтере.
   — Сколько же такая красота стоит? — не удержался крестьянин.
   Сапожник сообщил, что, конечно, старому другу отдаст почти даром. И назвал несусветную цену. Крестьянин ощущал, как цепко пальцы жены обхватили его локоть, потому не ушел сразу. Только нахмурился, припомнив, как в голодный год подкармливал семью сапожника.
   — Что же ты, ремесло свое совсем забросил? — спросил он.
   — Мало я спину гнул? — откликнулся словоохотливый торговец. — День целый сидишь, надрываешься, весь кожей провоняешь, грязь в руки въестся — не отмыть. И что получаешь? Того гляди, ноги с голоду протянешь… А теперь? Два убора продам… — И он сделал жест, означавший: летать буду вольной птицей.
   — Жаль, — сказал крестьянин, — башмаки ты славные мастерил. Соседские сорванцы как раз подросли, надеялись, ты их обуешь.
   Сапожник развеселился:
   — Ну, платили бы мне за башмаки золотом…
   Крестьянин покачал головой:
   — Ты бы нашел, где платят еще больше. Если все равно, чем заниматься…
   Сапожник перестал улыбаться.
   — А ты давай трудись от рассвета до заката. Не досыпай, не доедай, исходи потом… Ты же вот стоишь, наряд своей жене купить не можешь, детей гостинцами не порадуешь…
   Крестьянин молчал. Он думал в тот миг о льнущих к руке тяжелых золотых колосьях, о клочке земли, на котором трудились еще его дед и прадед. Он знал каждую неровность почвы, помнил, как впервые разминал в руке теплый ком земли. Эта земля была настоящей. Вечной. Он уйдет, а земля останется. Будет вновь укрываться снегом, дышать, принимать семена… И тот, кто польет ее своим потом и придет снять урожай, невольно вспомнит его, нынешнего, как вспоминает он своих предков. И связь между ними не прервется. Эта земля — дорога в прошлое и будущее. Разве могут открыть подобную дорогу бархазские побрякушки? Ну а чтобы соседушка не слишком задавался…
   Крестьянин вывернул кошель на прилавок:
   — Считай.
   Тихо ахнула жена, скорее испуганная, чем обрадованная. Крестьянин и сам уже чесал в затылке, дивясь, почему вдруг изменила практическая сметка? Мгновение — и жена прижимала к груди нарядный убор.
   — О, да ты разбогател, — враждебно сказал сапожник.
   Все еще недоумевая, крестьянин побрел к своей повозке. Вдруг в самой толчее жена его опустилась на колени, что-то торопливо собирая в передник.
   — Что случилось?
   Жена подняла на него полные слез глаза. Оказалось, убор был сделан весьма небрежно. Одну из нитей не закрепили как следует, и бисер рассыпался по земле.
 

* * *

   В последний день ярмарки актеры обычно давали большое представление. И в этот раз один актерский фургончик приткнулся на обочине дороги. Два музыканта и Плясунья удрученно разглядывали луг, на котором после свертывания ярмарочных шатров высились горы мусора.
   — Нет, — решительно заявила Плясунья, — мы все это убрать не сможем. Даже если расчистим объедки и поставим фургон, зрителям негде будет разместиться. Придется давать представление на другом берегу реки.