Огнев Максим. Пой, Менестрель!

   — Дальше дорогу совсем замело, — доложил актер, ходивший на разведку. — Надо поворачивать.
   «Поворачивать. Еще сутки голодать». — Плясунья недобрым словом помянула жителей селения, захлопнувших перед актерами двери домов. Обернулась к Овайлю — что решит?
   Овайль подозвал Менестреля. Некоторое время они совещались. По жестам Плясунья поняла, что Овайль хотел двигаться вперед, а Менестрель предлагал повернуть. Плясунья подошла ближе.
   — Мы направляемся прямиком к Рофту. Еще немного, и наткнемся на королевский лагерь.
   — Чепуха, до Рофта далеко, — упорствовал Овайль.
   — Вспомните, как встретили нас в Дубравье. Крестьяне напуганы. Говорят, Замутье и Островки разорены. Какие-то отряды налетают среди бела дня, угоняют скот, забирают еду и одежду.
   — Чепуха, — рассердился Овайль. — Каралдорцам не прорваться сквозь…
   — Каралдорцам? Под Рофтом — наше войско.
   — Не хотите же вы сказать, что люди короля, будто разбойники…
   — Смотрите! — закричала Плясунья.
   Из-за поворота вылетели всадники. Бряцали доспехи, копыта коней взметали рыхлый снег.
   — Попались, — как-то чересчур спокойно и отчужденно проговорил Менестрель.
   Плясунья коротко вскрикнула и метнулась с дороги в лес, но провалилась в сугроб, упала, а пока поднималась на ноги, фургончик окружили всадники. Насмерть перепуганные актеры сбились в кучу вокруг Овайля и Менестреля. Лицо Овайля посерело — он понял, что сейчас произойдет. Менестрель остановил схватившегося за нож Флейтиста: всех перебьют.
   Расширенными от ужаса глазами смотрела Плясунья на всадников. Исхудавшие, на тощих лошадях, в потрепанной одежде; кто в коротком воинском плаще, кто в длинном грубошерстном крестьянском; у кого сквозь прорехи в куртке виднеется кольчуга; и у каждого на поясе меч; лица злые, жестокие; грубые голоса — шайка разбойников!
   Шестеро сразу спешились, прочие остались охранять привезенные с собой телеги. Под закрывавшей их холстиной угадывались очертания мешков с мукой. Спешившись, разбойники кинулись выпрягать из фургончика лошадей, принялись алчно рыться в узлах с актерскими костюмами.
   Кто-то из актеров попытался остановить грабителей и полетел в снег. «Заберут лошадей и наши жалкие пожитки, мы погибнем», — вертелось в голове Плясуньи.
   — Это конец, — произнес стоявший рядом Скрипач.
   Произнес, к ужасу Плясуньи, чуть ли не с облегчением — все, больше не нужно бороться, мерзнуть, голодать, трудиться, все тревоги остались позади.
   «Нет! Не может быть такого конца!» — едва не закричала Плясунья.
   Флейтист толкнул ее к фургону, закрывая собой: покончив с грабежом, вояки могли заняться женщинами. Окоченев от страха, Плясунья качнулась назад, отыскивая глазами вожака. Увидела. И тотчас узнала — раз встретив, этого человека нельзя было забыть, нельзя спутать с кем-то другим. «Драйм! Побратим Артура. Значит, это его люди. Люди короля творят бесчинства».
   Один из воинов перерезал запутавшиеся постромки, испуганная лошаденка храпела и прижимала уши.
   — Бери как есть, чего копаешься? — орал кто-то из нападавших приятелю, рывшемуся в актерском добре, и сам уже волочил к телеге узел.
   Менестрель шагнул вперед. Схватил под уздцы Лихого.
   — Драйм!
   Драйм опустил к нему глаза. У Плясуньи сердце оборвалось. В один миг представила, как собьют певца с ног, накинут веревку, поволокут по снегу в лагерь, к Артуру — желанную добычу. Флейтист бросился на выручку.
   Драйм узнал Менестреля. И вовсе не злобное торжество — неожиданная, невозможная, но совершенно искренняя радость отразилась в его глазах. Поднимая руку, чтобы остановить кинувшегося к Менестрелю дружинника, Драйм скользнул взглядом по лицам актеров. И увидел Плясунью. Хриплый, сорванный голос ударил в уши:
   — Назад!
   Плясунья прижалась к стенке фургона. Драйм уже не смотрел на нее. Бросив вперед Лихого, огрел мечом плашмя воина, тащившего упиравшуюся, встававшую на дыбы актерскую лошаденку. Воин обернулся — в лице была смесь злобы и удивления, — но поводья не выпустил. Меч Драйма вновь взвился над головой, и воин, отскочив, выпустил лошадь.
   — Назад! Прочь!
   Драйм развернулся к ворошившему тряпье дружиннику. Тот едва успел швырнуть на снег украденную куртку. Драйм чуть не отсек ему пальцы.
   — Не сметь! В седло!
   Драйм обезумел от страха. Измученные, озлобленные люди выйдут из повиновения, а тогда… Что будет с девушкой?
   Он посылал вперед Лихого, оттесняя дружинников от фургона. Воины были ошеломлены, миг — и удивление сменится яростью.
   — В седло! Приказ короля!
   Отряд возвращался с добычей. Только это спасло актеров. Не будь воины сыты, Драйм не сумел бы их удержать. Голод оказался бы сильнее страха перед братом короля. Огрызаясь, дружинники направились к лошадям. Драйм не спешил прятать меч в ножны.
   — Рох! Ты за старшего. Веди отряд в лагерь. Я нагоню.
   Рох попытался было возразить и получил зуботычину. Вытер кровь с разбитой губы. Взглянув на Драйма, понял: еще слово — и лишится головы. Погнал коня к лагерю. Разгневанные, недоумевающие дружинники последовали за ним.
   Драйм соскочил с коня и подошел к Плясунье.
   Флейтист не стал вмешиваться, но взгляда с Драйма не спускал. Менестрель знаком показал актерам, чтобы собирали разбросанное добро, сам ласковым голосом и жестами подзывал лошадей. Актеры поднимали втоптанные в снег парики, раздавленные коробки с гримом, оглядываясь на Драйма с Плясуньей. Девушка так и стояла, привалившись к стенке фургона.
   У Драйма было совершенно опрокинутое лицо. Помнить девушку веселой, беззаботной, кружащейся в вихре танца… И встретить ее зимой, в разоренном войной крае, бездомной, плетущейся пешком за жалким фургончиком, в плохонькой обувке, с людьми, которые ее и защитить-то не в силах. Не было дня, чтобы он не думал о ней, но разве мог представить голодной, по колено в снегу, жертвой разбойничьего нападения… Что теперь делать? Оставить ее здесь, на дороге, — немыслимо. Привезти в лагерь? Там тоже голодают, и потом, ударили морозы, и каралдорцы, отчаявшись, могут попытаться вырваться из окружения. Случайная стрела… Но бросить Плясунью без помощи… Ему даже нечего дать ей. На этой войне они совершенно обнищали.
   — Не бойся, — наконец сказал Драйм. — Они не вернутся.
   Плясунья осторожно переступила с ноги на ногу. Теперь, когда худшее миновало, удушающая слабость разлилась по всему телу. Потеряв равновесие, девушка села прямо на снег. Драйм хотел ее поднять, но, почувствовав, что ему не хватит сил, опустился на корточки рядом с ней.
   — Откуда ты здесь?
   Прежде чем Плясунья ответила, Флейтист шагнул к ней, схватил за шиворот и рывком поставил на ноги. Драйм остался сидеть. Глядя на нее снизу вверх, повторил:
   — Откуда ты здесь?
   — А где мне быть? — шепотом спросила Плясунья: голос еще не вернулся. — В городах выступать запретили.
   — Кто запретил?
   — Ну, не запретили — велели платить столько, сколько нам вовек не заработать.
   — Кто?
   Драйм поднялся, обхватил себя за плечи. Он весь взмок от испуга, а теперь начал застывать. В двух шагах кто-то из актеров, боязливо поглядывая на него, выкапывал из снега уродливый остроносый башмак. Актер, опрокинутый дружинниками в сугроб, прыгал на одной ноге, выгребая из-за шиворота снег.
   — Магистр или король. Не знаю, — враждебно откликнулась Плясунья.
   Менестрель, проходя мимо, накинул ей на плечи одеяло.
   Драйм ни о каком запрещении не слышал, подобные дела его не касались.
   — А зачем ты пришла сюда? — сердился Драйм.
   Обвел взглядом суетившихся актеров. Двое лопатами расшвыривали снег из-под колес фургона, еще двое связывали перерезанные постромки. Высокая красивая женщина плакала, дуя на красные потрескавшиеся пальцы. Менестрель вел лошадей.
   — Подкову потеряли, — сообщил он Овайлю.
   — Что, не знаешь: война, голод, — повысил голос Драйм.
   Плясунья глядела на него во все глаза: «Так он же меня еще упрекает!»
   — Ладно, садись на коня, — скомандовал Драйм. — Отвезу тебя в лагерь.
   Плясунья отпрянула.
   — Отвезу тебя к Артуру.
   — Я не поеду.
   — Ты что, боишься меня? — резко спросил Драйм.
   Худшей обиды она не могла ему нанести.
   — Нет, просто не хочу ехать в лагерь.
   — А чего ты хочешь? — озлился на нелепое упрямство Драйм. — Чтобы на вас опять напали, обобрали до нитки, спасибо, если не убили?
   Снова взглянул на актеров — почти с ненавистью. Все они были заняты делом, и в то же время все как один наблюдали за ним и Плясуньей.
   «Это из-за них! Из-за этих оборванцев она отказывается. Не желает их оставлять».
   — Чего ты хочешь?
   — Прежде всего, не хочу есть краденый хлеб, — отчеканила Плясунья.
   Драйм отступил.
   — Я думал, ты любишь Артура.
   Флейтист, прислушивавшийся к разговору, плюнул, развернулся и ушел помогать актерам.
   — Люблю Артура? — спросила Плясунья, наступая на Драйма. — А какого Артура? Которого видела в таверне — щедрого, веселого, дружелюбного? Или предателя и убийцу?
   — В каждом человеке есть хорошее и дурное, — вскинулся Драйм.
   — По-вашему, каждый способен предать доверившуюся женщину, убить друга? Еще бы! Разве вы можете думать иначе!
   Лицо Драйма почернело. Плясунья считает его убийцей. Не знает, как мерзок был ему приказ Артура… Мерзок… а все ж усердно взялся исполнять!
   Плясунью уже было не остановить. Долгие бессонные ночи вела она мысленно разговоры с Артуром. И наконец-то получила возможность выговориться наяву. Не сомневалась, Драйм слово в слово передаст услышанное.
   — Да, почти в каждом человеке есть доброе и злое начало. Только это не раз и навсегда установленное равновесие. Потому одни сходят в могилу подлецами, а другие святыми…
   — А ну подвиньтесь, — потребовал коренастый широкоплечий человек, отшвыривая лопату. Поплевал на руки, уперся в стенку фургона. Крикнул кому-то: — Давай!
   Плясунья с Драймом машинально отступили на несколько шагов и остановились, захваченные разговором.
   — Каждый миг перед Артуром встает выбор. Он предал принцессу, хотел убить Стрелка, дал власть Магистру. Зло растет, набирает силу. Тот Артур, которого люблю я, изнемогает в борьбе с Артуром, которого изо всех сил оправдываешь и поддерживаешь ты.
   — Я оберегаю и защищаю его, — вскипел Драйм. — И не ставлю свою преданность в зависимость от… от…
   — А ну навались, все разом! — донесся приказ Овайля.
   — Да отойдите же! — рявкнул широкоплечий актер, обеими руками упиравшийся в стенку фургона.
   Ни Драйм, ни Плясунья не слышали. Лишь когда фургон, качнувшись, накренился, Плясунья испуганно ахнула и отскочила. Драйм — за ней.
   — Вот именно! — продолжала отповедь Плясунья. — Ты поступаешь с ним хуже всех. Ты, именно ты своей слепой преданностью его поощряешь. Обмануть принцессу — пожалуйста! Убить Стрелка — к вашим услугам! А то, что каждая низость сближает Артура с Магистром, отдает ему в рабство, — об этом ты не думал. Теперь все называют настоящим королем Магистра.
   Удар попал в цель.
   — Да как я мог помешать?! — заорал Драйм.
   — Как? — воскликнула Плясунья. — Оплеуху ему отвесить, когда предложил Стрелка убить! Небось опамятовался бы.
   Ничего более кощунственного Драйму слышать не приходилось.
   — Я… Его светлость…
   — Ничего, ему бы на пользу пошло. Усвоил бы: раз ты не поддерживаешь — никто не поддержит. Но тебе легче было согласиться. Побоялся — Артур усомнится в твоей братской привязанности. Пусть бы усомнился. Зато рано или поздно понял: ты не хотел, чтобы он стал подлецом.
   Актеры дружно издали не то стон, не то ликующий возглас — фургон сдвинулся с места. Смеясь, вытирая пот, актеры собрались в кружок.
   — Да, я побоялся. Зато ты — нет. Артур ждал — в замок придешь.
   — А как он смел ждать? — разбушевалась Плясунья. — Женился на принцессе и ждал меня?
   — Они вовсе не муж и жена, — вступился за побратима Драйм.
   — Не по его воле, верно? — съязвила Плясунья.
   Кровь прихлынула к щекам Драйма: вспомнил рассуждения Артура о наследнике.
   — Отведи телегу назад! — надсаживался кто-то над самым его ухом. — Нам не развернуться.
   — Что мне прикажешь делать в замке? — Плясунья едва двигала посиневшими губами.
   Драйм, сам не замечая того, прыгал и хлопал себя по плечам.
   — Смириться? Молча наблюдать, как Артур превращается в подобие Магистра? Не смогу. Твердить ежечасно: ты поступаешь скверно? А кого он станет слушать? Меня? Или придворных, внушающих: о, великий король, мудрость, доброта, сила… Артур решит: мало ли, что она говорит, главное — живет в замке, ест-пьет на золоте. Значит, довольна. А красивые речи — притворство. Нет, Драйм. Я не пойду к нему. Пусть знает — не одобряю его самоубийства.
   — В замке ты могла бы танцевать.
   Плясунья на мгновение онемела. Что он говорит? Для кого она будет танцевать? Для короля и Магистра, оставивших актеров без куска хлеба, расправившихся в Арче с труппой Овайля? Думает, она своим танцем поблагодарит добрых господ за сожженный фургончик, восемь лет заменявший ей дом?
   — А тебе никто не предлагал сплясать на пепелище родного дома? — выпалила Плясунья. И задохнулась. Взглянув в лицо Драйма, поняла, кому это сказала. — Я… — дрожащим голосом начала Плясунья. — Я не хотела…
   Вряд ли Драйм ее слышал. Глаза его были закрыты. Как это больно, когда языки огня ударяют в лицо… Рушатся охваченные пламенем балки… В ушах — гул пламени и собственный крик…
   Он заговорил тихо и невыразительно:
   — Вам нельзя возвращаться прежней дорогой. Ограбленные крестьяне отнимут лошадей. Спуститесь к речушке. — Он махнул рукой, указывая направление. — Идите по льду. Лед нынче крепкий, выдержит. Да и снег не так глубок.
   Он повернулся, как-то неуверенно ухватился за луку седла, поставил ногу в стремя, вскочил в седло и хлестнул коня. Плясунья смотрела вслед, пока он не скрылся. Повернувшись, встретилась взглядом со Скрипачом. Что-то странное было в его лице. Так смотрят разуверившиеся люди, когда на их глазах свершается чудо.
 

* * *

   Драйм чувствовал себя совершенно разбитым. Едва держался в седле. Не было сил даже погонять коня, и Лихой, почуяв свободу, трусил мелкой рысью.
   Стоял неяркий зимний день. В лесу было удивительно тихо. Стеной выстроились заснеженные ели, кусты пригнулись под тяжестью снега.
   Драйм уронил рукавицу, вынужден был спешиться и долгое время стоял, оглядываясь. На елке белка лущила шишку. Рыжие чешуйки падали вниз. Вот белка перелетела на другое дерево, ветви качнулись, стряхивая снег. Драйм натянул рукавицу. На тыльной стороне ладони виднелся след от ожога.
   …Девушка не хотела его обидеть. Сказала не со зла. И все-таки… Все-таки она не должна была так говорить. Он прекрасно знает, что изуродован огнем, что мечтать о любви не должен и не смеет. Но услышать это от нее… Злейший враг не смог бы причинить ему боли сильнее.
   Драйм чувствовал, что пылкое восхищение Плясуньей, каким томился все это время, почти болезненное ожидание встречи оставили его. Он испытывал к девушке прежнюю нежность, участие, симпатию, но не больше. И оттого, что чувство, полтора года заполнявшее его сердце, рассеялось, он ощущал страшную пустоту, усталость и безразличие.
   Когда Драйм добрался до лагеря, стемнело. Увидев лагерные костры, он понял, что всю дорогу мечтал о глотке если не горячего вина, то хотя бы горячей воды.
   На возвышении перед палаткой его встретил нетерпеливо расхаживавший взад-вперед Артур.
   — Наконец-то! — воскликнул он, едва завидев побратима. — Где ты пропадал? Отряд давно вернулся. Что случилось?
   Драйм не успел даже рта раскрыть, как король продолжал сам:
   — Мне рассказали, вы встретили каких-то оборванцев, дружинники хотели забрать лошадей, но ты запретил. Почему?
   — Я очень устал, — тихо ответил Драйм. — И замерз.
   Артур на мгновение растерялся. Рывком отбросил полог шатра:
   — Входи, — остановился против Драйма, опустившегося на складной стул. — Так в чем дело? Рох говорит, ты едва не зарубил двоих воинов. Изволь объяснить.
   Драйм никак не мог расстегнуть перевязь с мечом.
   — Да отвечай же!
   — Это были бродячие актеры.
   — Ну и что?
   Драйм больными глазами смотрел на Артура.
   — Среди них оказалась эта девушка… Плясунья.
   — Плясунья? — непонимающе переспросил Артур и вдруг вспыхнул радостью. — Плясунья! Где она? Ты привез ее? — Он метнулся к выходу из шатра, отдернул полог, обернулся к Драйму: — Где она? — Снова подскочил к побратиму, так и не двинувшемуся с места. — Ты привез ее, Драйм.
   Это был даже не вопрос, а утверждение.
   Побратим покачал головой. Артур не поверил:
   — Нет?
   — Нет.
   Худое, бледное лицо Артура еще светилось пережитым ликованием, но улыбка сбежала с губ.
   — Ты хочешь сказать, что… оставил ее на дороге? — Происшедшее никак не укладывалось у него в голове.
   — Да.
   — Драйм, ты с ума сошел. — Голос Артура звучал почти жалобно.
   За последние месяцы ему выпало столько бед. А тут счастье поманило… и исчезло. Это было так горько и, незаслуженно.
   — Ты же знал, как я хочу ее видеть, как мечтаю о встрече. Почему ты…
   — Она не хотела ехать, — оборвал Драйм.
   — Как — не хотела?
   — Она сказала, что любит вас, но вы подло обошлись со Стрелком, Менестрелем и принцессой. И она не намерена поощрять подлость, — безжалостно отчеканил Драйм, глядя в глаза побратиму.
   Артур попятился. Минуту он смотрел на Драйма, не в силах поверить, что кто-то осмелился произнести подобный приговор, а брату достало дерзости его повторить. Растерянность сменилась вспышкой отчаянного гнева.
   — Ты что, не мог вскинуть ее на Лихого и увезти?
   — А она бы всю дорогу кричала и билась в моих руках? — возвысил голос Драйм. — Вам бы это доставило удовольствие, мне — нет.
   — Да ты в своем уме, Драйм? Как смеешь так разговаривать со мной?
   — А как вы смеете предлагать такое? Вам мало, что я Стрелка пытался убить? Надо, чтобы над женщиной издевался?
   Артур размахнулся и влепил ему пощечину. Наступила тишина. Драйм не отшатнулся, не схватился за щеку. Долго и сосредоточенно глядел на побратима, затем отвернулся. Артур отошел, повертел в руках подсвечник, поставил на стол.
   — Я так хотел ее видеть, — горько повторил он.
   — Вы способны жалеть кого-нибудь, кроме себя? — презрительно бросил Драйм. — Подумайте, что могло случиться, командуй отрядом не я, а кто-то другой.
   Судорога перехватила горло Артура. Представить Плясунью жертвой озверевших дружинников… Драйм рисковал жизнью, спасая девушку, — удержать воинов было не просто.
   Артур порывисто шагнул к нему:
   — Прости. Я очень расстроился и потому рассердился. Ты спас ее, век не забуду…
   — Можете не благодарить, я не о вас заботился.
   Артур открыл рот. Посмотрел на Драйма, словно глазам своим не веря. Дикая усмешка дернула губы и пропала. Артур протянул:
   — Во-от как… — прошелся по шатру. — Понятно, почему ты так смело заговорил, — произнес он с деланным спокойствием. — Всякой дружбе конец, едва женщина встает между друзьями.
   — Конечно, что вы еще можете думать, — запальчиво отвечал Драйм. — Когда Стрелка велели убить, я оказался сговорчивее. Повиновался, хоть и тошно было. И рад до смерти, что промахнулся. И что Менестрель бежал — рад. Если бы не вы, они были бы сейчас здесь, с нами. Стрелок командовал лучниками лучше Гарта. А Менестрель… Слушая его, воины позабыли бы и о голоде, и о холоде.
   Против этого Артур возразить не мог, сам втайне вспоминал обоих. Но сейчас его занимало иное.
   — Значит, я в ее глазах подлец и убийца! А ты…
   — Не волнуйтесь, обо мне она думает еще хуже, — перебил Драйм. — У меня и прежде никакой надежды не было. Мне достаточно в зеркало взглянуть, чтобы опомниться.
   Артур смутился. Наступила долгая невыносимая пауза.
   — Что здесь понадобилось актерам? — спросил Артур, не глядя на Драйма.
   — Еда понадобилась. В городах нынче выступать не по карману. Удружили вы им.
   — Я? — недоуменно переспросил Артур. — Не понимаю.
   — В городах с них требуют плату за выступление.
   Артур наморщил лоб.
   — Это, должно быть, один из указов Магистра.
   — Вот именно. Вы даже не знаете, что творится в королевстве. Потому королем и называют Магистра.
   — Что?! — взвился Артур.
   — Разве я не прав? — твердо спросил Драйм. — Вы передоверились Магистру. Это по его вине мы голодаем. И Плясунья голодает. Вы бы видели, на кого она стала похожа.
   Артур схватил плащ, надел перевязь с мечом.
   — Драйм, проводи меня. Я еду к ней.
   Драйм не успел согласиться или отказаться. В шатер вбежал алебардщик:
   — Ваше величество! Посланец из Рофта.
   Лицо Артура отразило совершенную потерянность, почти отчаяние. Он повернулся, схватил Драйма за руку, но затем пальцы разжались. Король кинул на стул плащ, приказал алебардщику:
   — Приведите посланца ко мне.
   Каралдорец, невысокий сухощавый мужчина, годами значительно старше Артура, имел приметный рубец на щеке. По этому рубцу Артур и опознал командира кавалерии, смявшей его левый фланг в битве у Поющих Камней. Вряд ли этот человек намеревался просить пощады.
   Оскалившись, с нескрываемым злорадством глядели они в худые, почерневшие лица друг друга. «Ну что, взял?» — взглядом спрашивал каралдорец. «Эх ты, горе-завоеватель», — мысленно огрызался Артур.
   — Ваше величество, пожалейте своих воинов, — промолвил каралдорец, — уходите отсюда.
   Артур ухмыльнулся:
   — С великим удовольствием, капитан. Как только сложите оружие.
   — Ваших воинов нужно нести в битву на носилках.
   — А у вас и воинов не осталось — мешки с костями.
   И снова оба, упершись ладонями в стол, подавшись друг к другу, кривились улыбками и грозили взглядами.
   — Снег сойдет, мы в лесах дичи настреляем, — продолжал Артур. — А вы друг друга грызть станете.
   Глаза каралдорца превратились в узкие щелочки.
   — У нас в подвалах ваши люди, защитники Рофта. С них и начнем.
   Артур выпрямился, отошел от стола. Воображение услужливо рисовало живые скелеты, в которые превратились бывшие стражи Рофта.
   — Не лучше ли заключить мир? — вкрадчиво промолвил каралдорец.
   — На каких условиях? — Артур повернулся на каблуках, шагнул назад.
   — Нынче подморозило, лед на реке окреп. Дайте нам уйти.
   Артур сел. Он и сам уже подумывал о подобном договоре.
   — Вы оставите всю добычу в крепости, оставите пленных, — медленно диктовал Артур. — Оружие…
   — Нет, — скорчил гримасу каралдорец. — Мои люди не выйдут беззащитными под ваши мечи. Оружие и доспехи — иначе не откроем ворот.
   Артур хмурился, ища в предложении капитана ловушку. Каралдорцы вздумают напасть? Зачем, когда их и так отпустят? Вероятно, молчание его затянулось, ибо в лице каралдорца сквозь маску безразличия проступило подлинное отчаяние. Если не удастся сговориться, останется погибнуть в сече или умереть от голода.
   — Хорошо. В полночь покинете Рофт.
   Едва каралдорец удалился, Артур велел поднимать лагерь. Расставил воинов узким коридором от ворот Рофта до берега реки. Это должно было помешать каралдорцам развернуться для боя.
   В полночь ворота крепости распахнулись. Стройными шеренгами, плотно сомкнув щиты, выступали каралдорцы. Глаза настороженно блестели из-под шлемов, пальцы сжимали рукояти мечей. Артур со смешанным чувством облегчения и досады смотрел, как они уходят. Крепость «Сломи зуб» вновь принадлежала ему. Война закончилась, но назвать мир «победным» он не мог.
 

* * *

   Ой, да где же взять золота — наполнить карманы бездонные! Ой, да где же взять снеди — насытить рты ненасытные. Стучат топоры по всему королевству. Падают со стоном вековые сосны. Полнятся леса криком избиваемых зверей. Умирают от истощения люди на серебряных рудниках. Впитывает земля и не может впитать кровь, пролитую на полях сражений. Проклята будь людская алчность! Каменеют сердца, одержимые страстью к наживе. Злоба и зависть поселяются в них. Жестокость. Ни дерева, ни зверя, ни человека не пощадят.
   Возвращается король в столицу. Возвращается с дружиной своей. Идет от крепости к крепости, от города к городу. В Карсии страшное зрелище открывается ему. Нескончаемой вереницей тянется похоронная процессия. Везут гробы за гробами, вся округа превратилась в одно большое кладбище.
   — Черная хворь? — пугается Артур.
   — Да, — отвечает Донк, получивший титул и владения по просьбе Магистра.
   Недаром хлопотал Магистр, чтобы Драйму передали земли Ольшез. Уже многократно напоминал Артуру: сын вашей кормилицы стал лордом, пора наградить усердие моих друзей.
   — Черная хворь, — подтверждает Донк. — Только не у нас, а у каралдорцев. Граница проходит по реке, брод рядышком, я и позволил свозить покойников к нам.
   — Умерших от черной хвори? — кричит Артур.
   — Конечно, опасность заразы есть, — безмятежно отвечает Донк, — зато доход каков. Каралдорцы платят золотом.
   Печальна участь Донка. Артур приказывает повесить его на воротах крепости. Оставив в Карсии отряд во главе с Эгилем, идет дальше.
   Везде одно и то же. Дороги разбиты. Лучшие посевные земли отданы приближенным Магистра, и те на бывших пахотах возводят замки. Торговцы держат такие цены на зерно, что люди умирают с голоду.