Страница:
Ну а с «Бентли» все состоялось как бы шуткой. В какой-то компании, в «Балчуг-Кемпински», что ли, при венском вальсировании скрипок Светланы Безродной кто-то хохотнул: «Иные считают себя крутыми, а у них в гараже нет "Бентли"!» Этот хохотнувший был из уходящих типажей, на свои вечеринки приглашал Баскова и Лолиту, а потому обладание «Бентли» можно было отнести к дурному тону. И тем не менее Квашнин поинтересовался у Агалакова, как судят о «Бентли» в артистических или хотя бы журналистских кругах. «А вы купите "Бентли", - куражно заявил подгулявший в тот день Агалаков. - Там и разберетесь, стоящая это дура или нет. Вас же не убудет!» Не убудет. Купил. Бетономешалка, впрочем, оказалась милее «Бентли». Кстати, Агалакову было наказано о бетономешалке не распространяться. А оттого, что с «Бентли» все произошло легко и как бы за полчаса, Квашнин начал опасаться проявлений (хотя бы и словесных) собственной блажи и подсказок (выходило, что и режиссерских подзадориваний) советника. А тот уже подзуживал его завести яхту в Монте-Карло, да не простенькую яхту, а с вертолетной площадкой, как у биржевика Бобонюхина. И ведь сам Квашнин желал утереть нос Бобонюхину, да и без Бобонюхина не прочь был бы заиметь яхту на Ривьере, но на этот раз после подсказок Агалакова себя остудил.
Совершенно не исключалось, что Агалаков имел не только собственные интересы, не исключалось, что он мог быть зависимым от чьей-то изнуряющей его воли, враждебной Квашнину и его делу. Что ж, и такой вариант Квашнина не угнетал. Он даже был бы ему приятен возможностью построения жизненной игры, ее ходов и ее правил. Впрочем, пока Агалаков никаких поводов для подозрений в услугах чужой силе не давал. И этим отчасти Квашнина разочаровывал. Ну да ладно…
Путешествие в Камергерский переулок, затеянное Агалаковым, было для Квашнина событием мелким. Случай, схожий с покупкой «Бентли». Коли так принято, то - пожалуйста. Хотя приобретение недвижимости вниз от Юрия Долгорукого к Манежу стало нынче действием необходимым для поддержания престижа, пошло-модным. А покупки-то здесь совершали не по делам и их выгодам, то есть вовсе не в связи со своей основной деятельностью, профилем ее, а чтоб будто бы выбросить лишние деньги, ради баловства и на всякий случай. Иные намеревались завести интимный ресторанчик, на четыре, скажем, персоны, для себя и для милых душе приятелей. Агалаков, несомненно, темнил, наводя Квашнина именно на это заведение вымершего общепита, скрывая корысть, либо, в похвальном варианте, свое лирическое чувство к здешним стенам. Рассказывал всяческие историко-театральные анекдоты, как ревел здесь старший Ливанов голосом Ноздрева, как дядя Толя, то бишь народный артист Грибов, отпустив зрителей в буфеты антрактов «Курантов», сам в костюме и гриме кремлевского мечтателя, шпротой закусывал здесь стакан беленькой. Не забывал, естественно, Высоцкого. Да и сейчас якобы посещали закусочную люди не менее примечательные.
Эти рассказы нисколько не умиляли Квашнина. Здесь было лишь помещение - стены, высокие потолки (устроить антресоли) и паршивенькая комната для кухни. Другое дело, что в Камергерском все уже было поделено, причем иные нижние этажи с «Древним Китаем» или, скажем, «Артистико» доходов очевидно не приносили (два-три заблудших посетителя), а служили лишь прикрытием или экраном чего-либо полутемного. Кроме закусочной оставалась еще булочная «Красные двери» (двери, правда, уже побелили, но неважно), а и ее вроде бы уступили более выгодным романтикам капитала.
– Ладно. Будем иметь в виду, - сказал вчера Квашнин Агалакову, отпуская советника в вечернюю жизнь на углу Тверской.
Выкушав кофе (к нему - два яйца всмятку и бутерброды с сыром), Квашнин решил все же полениться. Отменил тренажеры. Погрузил себя в воды ванны. Глупейшее происшествие, связанное с ней, несколько месяцев назад привело к появлению в его жилище двух, по словам Агалакова, строптивых водопроводчиков из Брюсова переулка. Погружение было предпринято с книгой в руках. Читать Квашнин, возможно, в десятый раз намеревался «Дело Артамоновых». С романом великого пролетарского, как разоблачающим капиталистический образ жизни, велено было познакомиться в школьные годы. Тогда не получилось. Нынче один из коллег посоветовал Квашнину «Артамоновых» хотя бы перелистать, мол, это учебное пособие, русский путь, параллели и т.д. Принимаясь за чтение, Квашнин настраивал себя отнестись к нему как к профессиональному, вовсе не к отвлечению от забот. Но каждый раз его хватало лишь на историю Ильи Артамонова, а дальше становилось скучно. В его случае все было не так, возможно, не менее жестоко и грубо, нежели у Артамонова, но не так. Никаких параллелей. Сегодня он прихватил книгу из упрямства, начатое следовало доводить до конца, принцип. Но и не в слишком горячей воде (и струи душа наводил на себя) через час чуть ли не задремал. Увольте, Алексей Максимович! И извините!
Протерся, свирепо, будто кожу желая содрать, до красноты, махровым полотенцем.
От тренажеров волевым усилием вновь направил себя к книжным полкам. В его усердиях саморазвития была система. Но сегодня от обязательств системы он себя легкомысленно освободил. Взял лупу и альбом, купленный в Антверпене. Был намерен не спеша и с возможностями толкований (или хотя бы новых ощущений) рассмотреть «Сад наслаждений» Босха. Но и альбом отложил быстро. Снова подумал об Агалакове. Просветителем поначалу тот все же попытался быть назойливым. Пришлось попросить его - информацию давать нейтрально-вескую. Агалаков все понял. Высокомерным и спесивым в суждениях вблизи Квашнина более себя не проявлял. И дистанцию соблюдал деликатно.
Впрочем, бес с ним, с Агалаковым.
Решил наклеить усы, натянуть парик и прогуляться переулками. Кисловскими и ближними к Успенскому Вражеку. А потом и пообедать. Не исключалось, что зайдет и в Камергерский. Запомнилось: там вкусно пахло солянкой.
Натянул парик, наклеил усы. И тут дернулось дурацкое. А не наклеить ли третье ухо?
23
24
Совершенно не исключалось, что Агалаков имел не только собственные интересы, не исключалось, что он мог быть зависимым от чьей-то изнуряющей его воли, враждебной Квашнину и его делу. Что ж, и такой вариант Квашнина не угнетал. Он даже был бы ему приятен возможностью построения жизненной игры, ее ходов и ее правил. Впрочем, пока Агалаков никаких поводов для подозрений в услугах чужой силе не давал. И этим отчасти Квашнина разочаровывал. Ну да ладно…
Путешествие в Камергерский переулок, затеянное Агалаковым, было для Квашнина событием мелким. Случай, схожий с покупкой «Бентли». Коли так принято, то - пожалуйста. Хотя приобретение недвижимости вниз от Юрия Долгорукого к Манежу стало нынче действием необходимым для поддержания престижа, пошло-модным. А покупки-то здесь совершали не по делам и их выгодам, то есть вовсе не в связи со своей основной деятельностью, профилем ее, а чтоб будто бы выбросить лишние деньги, ради баловства и на всякий случай. Иные намеревались завести интимный ресторанчик, на четыре, скажем, персоны, для себя и для милых душе приятелей. Агалаков, несомненно, темнил, наводя Квашнина именно на это заведение вымершего общепита, скрывая корысть, либо, в похвальном варианте, свое лирическое чувство к здешним стенам. Рассказывал всяческие историко-театральные анекдоты, как ревел здесь старший Ливанов голосом Ноздрева, как дядя Толя, то бишь народный артист Грибов, отпустив зрителей в буфеты антрактов «Курантов», сам в костюме и гриме кремлевского мечтателя, шпротой закусывал здесь стакан беленькой. Не забывал, естественно, Высоцкого. Да и сейчас якобы посещали закусочную люди не менее примечательные.
Эти рассказы нисколько не умиляли Квашнина. Здесь было лишь помещение - стены, высокие потолки (устроить антресоли) и паршивенькая комната для кухни. Другое дело, что в Камергерском все уже было поделено, причем иные нижние этажи с «Древним Китаем» или, скажем, «Артистико» доходов очевидно не приносили (два-три заблудших посетителя), а служили лишь прикрытием или экраном чего-либо полутемного. Кроме закусочной оставалась еще булочная «Красные двери» (двери, правда, уже побелили, но неважно), а и ее вроде бы уступили более выгодным романтикам капитала.
– Ладно. Будем иметь в виду, - сказал вчера Квашнин Агалакову, отпуская советника в вечернюю жизнь на углу Тверской.
Выкушав кофе (к нему - два яйца всмятку и бутерброды с сыром), Квашнин решил все же полениться. Отменил тренажеры. Погрузил себя в воды ванны. Глупейшее происшествие, связанное с ней, несколько месяцев назад привело к появлению в его жилище двух, по словам Агалакова, строптивых водопроводчиков из Брюсова переулка. Погружение было предпринято с книгой в руках. Читать Квашнин, возможно, в десятый раз намеревался «Дело Артамоновых». С романом великого пролетарского, как разоблачающим капиталистический образ жизни, велено было познакомиться в школьные годы. Тогда не получилось. Нынче один из коллег посоветовал Квашнину «Артамоновых» хотя бы перелистать, мол, это учебное пособие, русский путь, параллели и т.д. Принимаясь за чтение, Квашнин настраивал себя отнестись к нему как к профессиональному, вовсе не к отвлечению от забот. Но каждый раз его хватало лишь на историю Ильи Артамонова, а дальше становилось скучно. В его случае все было не так, возможно, не менее жестоко и грубо, нежели у Артамонова, но не так. Никаких параллелей. Сегодня он прихватил книгу из упрямства, начатое следовало доводить до конца, принцип. Но и не в слишком горячей воде (и струи душа наводил на себя) через час чуть ли не задремал. Увольте, Алексей Максимович! И извините!
Протерся, свирепо, будто кожу желая содрать, до красноты, махровым полотенцем.
От тренажеров волевым усилием вновь направил себя к книжным полкам. В его усердиях саморазвития была система. Но сегодня от обязательств системы он себя легкомысленно освободил. Взял лупу и альбом, купленный в Антверпене. Был намерен не спеша и с возможностями толкований (или хотя бы новых ощущений) рассмотреть «Сад наслаждений» Босха. Но и альбом отложил быстро. Снова подумал об Агалакове. Просветителем поначалу тот все же попытался быть назойливым. Пришлось попросить его - информацию давать нейтрально-вескую. Агалаков все понял. Высокомерным и спесивым в суждениях вблизи Квашнина более себя не проявлял. И дистанцию соблюдал деликатно.
Впрочем, бес с ним, с Агалаковым.
Решил наклеить усы, натянуть парик и прогуляться переулками. Кисловскими и ближними к Успенскому Вражеку. А потом и пообедать. Не исключалось, что зайдет и в Камергерский. Запомнилось: там вкусно пахло солянкой.
Натянул парик, наклеил усы. И тут дернулось дурацкое. А не наклеить ли третье ухо?
23
Тут и громы стали греметь.
Те самые, майские.
И стало известно: сыскался покупатель. Уже рассмотренный кассиршей Людмилой Васильевной и буфетчицей Дашей сухопарый верзила в вельветовых штанах, поначалу глазевший на керосиновую лампу в витрине закусочной. По оценке Даши - хищник, по разумению Людмилы Васильевны - добытчик. А по сведениям думского советника - известный миллионщик Квашнин, хозяин Отрасли, даже двух Отраслей, для него содержание хоккейной команды премьер-лиги «Северодрель» было шутейным удовольствием.
Плечистый негр Костя из государства Кот д'Ивуар никаких шансов иметь не мог. А ведь обнадеживал, стервец.
Квашнин, говорили, купил и «Оладьи» на Дмитровке. Эти так, в придачу.
Кассирша и буфетчицы подтвердили публике достоверность слухов. Их собирали, им объявили. Но, правда, о точных сроках закрытия пока неизвестно. О точных сроках, как и положено, предупредят за две недели. Возможно, что закусочная протянет до Нового года. Необходимо составить проект переустройства, а потом и затевать ремонт. И похоже, новый хозяин еще не решил, что ему выгоднее содержать в Камергерском. Во всяком случае, начинать будут с дмитровских «Оладий».
Произошло странное. А впрочем - обычное. Новость никаких резких досад, тем более драм, не вызвала. То есть, конечно, поварихи, кассирши, уборщицы ходили расстроенные. Понимали, приглашать их в дорогое заведение вряд ли станут. Вот если только Дашу… Завсегдатаев же закусочной отмена неопределенности (продали, наконец-то, случилось) отчасти даже успокоила. Выяснилось, что многие держали в голове запасные варианты для вечерних посиделок с доступными ценами. Я присмотрел рюмочную между Консерваторией и театром Маяковского, дважды заглянул в нее. Все там было чужое, и стены, и лица, но что поделаешь, привыкнем… Конечно, предстояло рассыпаться привычному кругу общения, но скольких приятных тебе людей обстоятельства времени своими водоворотами уже относили в отдаления! А тут и водоворота не ожидалось, река текла себе и текла. К тому же до Нового года оставалось еще семь месяцев. Посмотрим, как пойдут преобразования в «Оладьях» на Дмитровке…
К тому времени в закусочную стал захаживать новый для нас посетитель. Не часто, но появлялся. Это был высокий худой мужчина лет сорока, или чуть моложе, с тонкими усами, черноволосый, стриженный коротко, но, пожалуй, старомодно - ежиком. В закусочной он был существом одиноким, в разговоры ни с кем не вступал, если только отвечал - «да», «нет», и, естественно, вынужден был произносить слова вблизи кассы и буфетной стойки. С кассиршей и даже буфетчицей не любезничал, названия блюд и напитков выговаривал хмуро. Брал в частности и солянку. Иногда читал газеты, иногда сидел молча, ни на кого не глядя и ни в чьи беседы не вслушиваясь. Мне подобное состояние знакомо. Порой я приходил в закусочную и не ради общения, а встав из-за письменного стола, чтобы отвлечься от занимавших меня мыслей или, напротив, продолжить (при невнимании ко всему вокруг) их варево. Вот и новый посетитель, похоже, раздумывал здесь о чем-то важном для себя. Либо обсуждал сам с собой какие-то конкретные дела. И это состояние следовало уважать.
Пару раз, когда он усаживался за столик рядом с кассой, Людмила Васильевна пыталась разговорить его, не вышло. Прозван он был ею Рудокопом, отчего - не знаю. Хотя видел, что и по представлениям самой Людмилы Васильевны, он вовсе не Рудокоп. «Похож, - сказала она как-то в моем присутствии буфетчице Даше, - на того… Но тот-то был в черных очках, и глаза его я не видела. А перед тобой он очки снимал…» «На секунду, - сказала Даша. - Я только запомнила, что они у него синие. И все. И тот был белобрысый…» «Делов-то, - хмыкнула Людмила Васильевна, - поменять масть! Ты с ним, Даша, поосторожнее!» «Да я и разговоров с ним никаких не веду, - сердилась Даша. - Пробурчит он что-то невнятно, и хватит. И главное, из выпивок лишь однажды заказал пятьдесят граммов коньяка…»
Должен заметить, что из дашиной жизни выбыл не только негр Костя, но и книжный челнок Фридрих Малоротов, сделавший Даше предложение, но так и не подтвердивший его выразительным поступком. Три раза он буянил в закусочной, размахивал глобусом-булавой, обещал покрошить конкурента-миллионщика, но потом пропал. Не исключалось, что он мог отправиться с пачками книг московских издателей куда-нибудь в Сарапул или в Сыктывкар, и там после удачных продаж трясины быта засосали его. Впрочем, Даше пропажа временного жениха принесла, похоже, облегчение.
И долговязый посетитель-молчун, вызывавший тревоги Людмилы Васильевны, а Даша догадывалась - почему, сама волновалась при его визитах и молчаниях, тоже перестал появляться в закусочной. Но перед тем была птичка. Долговязый уже одолел солянку и принялся за жаркое, а над ним зависла птичка.
Поначалу на нее и не обратили внимания. Ну птичка и птичка, трепещет под потолком крыльями, мало ли что. Потом стали прикидывать, а каким макаром она попала в недра закусочной? Но и тут ничто не противоречило наукам. Возможно, была открыта кухонная дверь во двор, могла она и при входе какого-либо посетителя из Камергерского переулка впорхнуть к нам в гости. Странным было то, что птица явилась пестро-красочная, такие по Москве не летают. Сидят в клетках. И удивляло то, что она не бьется по дурости об оконное стекло, а висит себе, как вертолет, под потолком. И именно над столиком посетителя, вызывавшего тревоги Людмилы Васильевны.
А он как бы и не видел птицу, доедал жаркое, будучи, как обычно, в состоянии своей молчаливой сосредоточенности. Птица же, повисев с трепыханием крыльев, заверещала и короткими витками стала спускаться к столикам. В клюве ее увиделся некий предмет (он показался мне похожим на человеческое ухо, глупость, естественно, другие же позже уверяли, что углядели в клюве оранжевое перо, а кто - и белую розу). Птица уселась на край горшка для жаркого и нечто опустила в глиняную посуду. Посетитель словно бы не обратил на нее внимания, не спеша доедая жаркое. Спокойное доедание горячего блюда и вызвало общий интерес. А когда глаза были подняты вверх, оказалось, что никакой птицы в закусочной нет.
Посетитель же, якобы Рудокоп, запил жаркое томатным соком, вытер губы и удалился.
– Людмила Васильевна, - в тишине сказала Даша, - к чему бы это - птица в помещении?
– Ни к чему хорошему, - мрачно произнесла кассирша.
– Ну здрасьте! - вступила в разговор повариха Пяткина. - Птица в помещении - к благим вестям. Голубь-то прилетал с благой вестью.
– Во-первых, там был голубь, - возразила Людмила Васильевна, - а во вторых, к кому он прилетал-то? А? Не к нам же…
– Ну не голубь, ну птица, - стояла на своем Пяткина. - Все равно, птица - к благой вести!
– Может, кому-то и была благая весть, - сказала кассирша. - Только не нам…
– Птица какая-то странная, - задумалась Даша. - Будто из цветных лоскутов. Будто из джунглей. И когда взлетела, мне показалось, что она врежется в потолок и рухнет вниз. Нет, она взяла и исчезла. Но перед тем словно бы стала крупнее…
– Ты видела? - удивилась кассирша.
– Видела, - кивнула Даша.
– Надо же! - сказала Пяткина. - А я на нее и не смотрела. Я на этого смотрела, как он ест… Она ему вроде мыши чего-то в горшок скинула, а он ничего, доел, не поморщился. Выдержанный…
– Ой! Ой! Что ты несешь! - всплеснула руками кассирша. - Какую еще мышь! Меня сейчас вырвет!
– Я не говорю, что мышь, - запыхтела Пяткина. - Что-то вроде мыши…
– Живой или какой? - спросила Даша.
– Не разобрала, - сказала Пяткина.
А я пожелал напомнить буфетчице и кассирше о том, что появления в домах Камергерского переулка пернатых уже случались, в частности, в театр Станиславского и Немировича однажды залетела чайка и до сих пор там обитает. И еще - долго в том же доме чудесно существовала пусть и не пестрая, но хотя бы ярко-синяя птица. Прекрасно помню это. Однако подумал, что слова мои понимания не найдут, а тревог персонала не отменят.
– Во МХАТ-то залетали и чайка, и синяя птица… - все же пробурчал я.
– Ну это когда, - сказала кассирша. - И там-то понятно - зачем…
– А вашего Рудокопа, - сказал я, - эта птица, пожалуй, спугнула…
– Вряд ли, - покачала головой Пяткина. - Он мышь съел и не поморщился. Я в горшок с его жарким заглянула, он как вылизанный. Человек рос в бедности, привык не оставлять ни крошки…
– Далась вам, теть Марина, эта мышь! - воскликнула Даша.
– А что ж! - сердито произнесла повариха. - Что видела, то видела! Что было, то было.
– А я никакой мыши не видела, - сказала Людмила Васильевна, - до горячки не дожила.
– Ну вот, уже и оскорбления пошли, - обиделась Пяткина и ушла на кухню.
«А у Сергея Сергеевича Прокофьева не было никаких птиц?» - прикидывал я. В больших вещах вроде бы не было. Пришли на ум, конечно, пионер Петя с волком. Там вроде бы какая-то птица сопровождала Петю в прогулке по лесу и даже что-то советовала ему или от чего-то предостерегала. Какая и каким голосом предостерегала, этого вспомнить я не мог. И вообще ход моих мыслей показался мне странным. Прилет и улет птицы из цветных, по мнению Даши, лоскутов я сразу же попытался разместить в ряду явлений искусства. То есть птица словно бы и не могла быть для меня живой. Но отчего вдруг? Ведь однажды прямо перед моим письменным столом на балконном подоконнике запрыгал лимонный попугай, из волнистых, потом упорхнул. Явно выскочил у кого-то из клетки и принялся, отчаянный, куролесить по Москве. Сейчас столько завезено в Москву для услад домашнего бытия диковинных птиц, пауков, ползучих гадов, обезьян, иные держат вместо злых собак у особняков ягуаров и аллигаторов. А тут всего-то какая-то пестрая птичка. Ну залетела, улетела. А может, и привиделась. Во всяком случае каждый воспринял ее явление по своему. Даша углядела ее исчезновение сквозь потолок. Мне показалось, что в клюве птицы было нечто, похожее на человечье ухо. Повариха Пяткина трактовала подношение птицы иначе - мышь. Возможно, и живая. Говорили, напомню, о каком-то перышке (не от Жар ли птицы?), о белой розе и так далее. Да что мы взяли в голову залетную птицу и варианты ее поведения?
– Весть не весть, а знак был, - заключила Людмила Васильевна. - Только кому и о чем?
– Погода какая скверная, - сказала Даша. - Черными тучами все затянуло. Будто на нас сейчас снег вывалится. Вот тебе и май.
Желания спорить с Дашей ни у кого не возникло. И никому не захотелось выйти на улицу.
А посетитель, прозванный Рудокопом, брел теперь по Тверской к Юрию Долгорукому. То есть слово «брел» подходило к нему мало. Он шагал. Шагал энергично. Другое дело - будто бы без всякой цели. Если бы на него в те мгновения взглянул неторопливый, но внимательный наблюдатель, он мог бы подумать, что наш пешеход раздражен или даже раздосадован и вот-вот сорвет на ком-нибудь свое раздражение. Тогда уж держись. Впрочем, у кого из спешивших в ту пору вверх и вниз по Тверской не было поводов для раздражения? Если только у полковника Нелегайло, вышедшего из шестого дома на прогулку с псом эрдельтерьером. Путь он держал в известную нам закусочную, где рассчитывал получить удовольствия. Но и его, похоже, не радовала тяжесть низких черно-серых туч.
Раздраженный же лоскутно-пестрой птицей посетитель закусочной дошел до угла Тверской площади и был остановлен криками торгаша, вряд ли имевшего не только лицензию, но и отметку о регистрации.
– Покупайте мухобойки! Сделаны в Шостке на фабрике кинопленки! Мерзейшие мухобойки! Покупайте мухобойки! - призывал торгаш.
Стоял он в овчинном тулупе сторожа елочных базаров с перекинутой за спину мандолиной.
– Мужик! - обратился он к пешеходу. - Покупай! Не прогадаешь! Лето предстоит знойное. С пожарами. Без мухобойки тебе не обойтись!
– Ну и почем они? - было спрошено. На всякий случай.
– Всего-то по пятидесяти. А уж три штуки так и быть отдам за двести.
Приценившийся хмыкнул. Вернее, рот скривил. Протянул торгашу двести рублей. Принял три мухобойки, отчасти похожие на ракетки для пинг-понга. Услышал, брошенное вдогонку: «Третью береги особо!». Неизвестно зачем взмахнул мухобойкой. И сейчас же свинцовые тучи со снежным, несомненно, зарядом будто от разгонных самолетов Лужкова понеслись на север, открывая синеву и давая волю теплому пока светилу.
Полковник Нелегайло, привязав собаку, обласканную нынче именем Анатолий Тимурович, к выносному стулу у ресторана «Оранжевый галстук», заказал буфетчице Даше сто пятьдесят граммов. Как только последняя оплаченная капля отправилась в граненый стакан, освещение в Москве изменилось, солнце именно ударило Даше в глаза, она ойкнула, прикрыла лицо рукой.
– Вот к чему была птица-то! - торжествуя, выплыла из кухни повариха Пяткина.
Те самые, майские.
И стало известно: сыскался покупатель. Уже рассмотренный кассиршей Людмилой Васильевной и буфетчицей Дашей сухопарый верзила в вельветовых штанах, поначалу глазевший на керосиновую лампу в витрине закусочной. По оценке Даши - хищник, по разумению Людмилы Васильевны - добытчик. А по сведениям думского советника - известный миллионщик Квашнин, хозяин Отрасли, даже двух Отраслей, для него содержание хоккейной команды премьер-лиги «Северодрель» было шутейным удовольствием.
Плечистый негр Костя из государства Кот д'Ивуар никаких шансов иметь не мог. А ведь обнадеживал, стервец.
Квашнин, говорили, купил и «Оладьи» на Дмитровке. Эти так, в придачу.
Кассирша и буфетчицы подтвердили публике достоверность слухов. Их собирали, им объявили. Но, правда, о точных сроках закрытия пока неизвестно. О точных сроках, как и положено, предупредят за две недели. Возможно, что закусочная протянет до Нового года. Необходимо составить проект переустройства, а потом и затевать ремонт. И похоже, новый хозяин еще не решил, что ему выгоднее содержать в Камергерском. Во всяком случае, начинать будут с дмитровских «Оладий».
Произошло странное. А впрочем - обычное. Новость никаких резких досад, тем более драм, не вызвала. То есть, конечно, поварихи, кассирши, уборщицы ходили расстроенные. Понимали, приглашать их в дорогое заведение вряд ли станут. Вот если только Дашу… Завсегдатаев же закусочной отмена неопределенности (продали, наконец-то, случилось) отчасти даже успокоила. Выяснилось, что многие держали в голове запасные варианты для вечерних посиделок с доступными ценами. Я присмотрел рюмочную между Консерваторией и театром Маяковского, дважды заглянул в нее. Все там было чужое, и стены, и лица, но что поделаешь, привыкнем… Конечно, предстояло рассыпаться привычному кругу общения, но скольких приятных тебе людей обстоятельства времени своими водоворотами уже относили в отдаления! А тут и водоворота не ожидалось, река текла себе и текла. К тому же до Нового года оставалось еще семь месяцев. Посмотрим, как пойдут преобразования в «Оладьях» на Дмитровке…
К тому времени в закусочную стал захаживать новый для нас посетитель. Не часто, но появлялся. Это был высокий худой мужчина лет сорока, или чуть моложе, с тонкими усами, черноволосый, стриженный коротко, но, пожалуй, старомодно - ежиком. В закусочной он был существом одиноким, в разговоры ни с кем не вступал, если только отвечал - «да», «нет», и, естественно, вынужден был произносить слова вблизи кассы и буфетной стойки. С кассиршей и даже буфетчицей не любезничал, названия блюд и напитков выговаривал хмуро. Брал в частности и солянку. Иногда читал газеты, иногда сидел молча, ни на кого не глядя и ни в чьи беседы не вслушиваясь. Мне подобное состояние знакомо. Порой я приходил в закусочную и не ради общения, а встав из-за письменного стола, чтобы отвлечься от занимавших меня мыслей или, напротив, продолжить (при невнимании ко всему вокруг) их варево. Вот и новый посетитель, похоже, раздумывал здесь о чем-то важном для себя. Либо обсуждал сам с собой какие-то конкретные дела. И это состояние следовало уважать.
Пару раз, когда он усаживался за столик рядом с кассой, Людмила Васильевна пыталась разговорить его, не вышло. Прозван он был ею Рудокопом, отчего - не знаю. Хотя видел, что и по представлениям самой Людмилы Васильевны, он вовсе не Рудокоп. «Похож, - сказала она как-то в моем присутствии буфетчице Даше, - на того… Но тот-то был в черных очках, и глаза его я не видела. А перед тобой он очки снимал…» «На секунду, - сказала Даша. - Я только запомнила, что они у него синие. И все. И тот был белобрысый…» «Делов-то, - хмыкнула Людмила Васильевна, - поменять масть! Ты с ним, Даша, поосторожнее!» «Да я и разговоров с ним никаких не веду, - сердилась Даша. - Пробурчит он что-то невнятно, и хватит. И главное, из выпивок лишь однажды заказал пятьдесят граммов коньяка…»
Должен заметить, что из дашиной жизни выбыл не только негр Костя, но и книжный челнок Фридрих Малоротов, сделавший Даше предложение, но так и не подтвердивший его выразительным поступком. Три раза он буянил в закусочной, размахивал глобусом-булавой, обещал покрошить конкурента-миллионщика, но потом пропал. Не исключалось, что он мог отправиться с пачками книг московских издателей куда-нибудь в Сарапул или в Сыктывкар, и там после удачных продаж трясины быта засосали его. Впрочем, Даше пропажа временного жениха принесла, похоже, облегчение.
И долговязый посетитель-молчун, вызывавший тревоги Людмилы Васильевны, а Даша догадывалась - почему, сама волновалась при его визитах и молчаниях, тоже перестал появляться в закусочной. Но перед тем была птичка. Долговязый уже одолел солянку и принялся за жаркое, а над ним зависла птичка.
Поначалу на нее и не обратили внимания. Ну птичка и птичка, трепещет под потолком крыльями, мало ли что. Потом стали прикидывать, а каким макаром она попала в недра закусочной? Но и тут ничто не противоречило наукам. Возможно, была открыта кухонная дверь во двор, могла она и при входе какого-либо посетителя из Камергерского переулка впорхнуть к нам в гости. Странным было то, что птица явилась пестро-красочная, такие по Москве не летают. Сидят в клетках. И удивляло то, что она не бьется по дурости об оконное стекло, а висит себе, как вертолет, под потолком. И именно над столиком посетителя, вызывавшего тревоги Людмилы Васильевны.
А он как бы и не видел птицу, доедал жаркое, будучи, как обычно, в состоянии своей молчаливой сосредоточенности. Птица же, повисев с трепыханием крыльев, заверещала и короткими витками стала спускаться к столикам. В клюве ее увиделся некий предмет (он показался мне похожим на человеческое ухо, глупость, естественно, другие же позже уверяли, что углядели в клюве оранжевое перо, а кто - и белую розу). Птица уселась на край горшка для жаркого и нечто опустила в глиняную посуду. Посетитель словно бы не обратил на нее внимания, не спеша доедая жаркое. Спокойное доедание горячего блюда и вызвало общий интерес. А когда глаза были подняты вверх, оказалось, что никакой птицы в закусочной нет.
Посетитель же, якобы Рудокоп, запил жаркое томатным соком, вытер губы и удалился.
– Людмила Васильевна, - в тишине сказала Даша, - к чему бы это - птица в помещении?
– Ни к чему хорошему, - мрачно произнесла кассирша.
– Ну здрасьте! - вступила в разговор повариха Пяткина. - Птица в помещении - к благим вестям. Голубь-то прилетал с благой вестью.
– Во-первых, там был голубь, - возразила Людмила Васильевна, - а во вторых, к кому он прилетал-то? А? Не к нам же…
– Ну не голубь, ну птица, - стояла на своем Пяткина. - Все равно, птица - к благой вести!
– Может, кому-то и была благая весть, - сказала кассирша. - Только не нам…
– Птица какая-то странная, - задумалась Даша. - Будто из цветных лоскутов. Будто из джунглей. И когда взлетела, мне показалось, что она врежется в потолок и рухнет вниз. Нет, она взяла и исчезла. Но перед тем словно бы стала крупнее…
– Ты видела? - удивилась кассирша.
– Видела, - кивнула Даша.
– Надо же! - сказала Пяткина. - А я на нее и не смотрела. Я на этого смотрела, как он ест… Она ему вроде мыши чего-то в горшок скинула, а он ничего, доел, не поморщился. Выдержанный…
– Ой! Ой! Что ты несешь! - всплеснула руками кассирша. - Какую еще мышь! Меня сейчас вырвет!
– Я не говорю, что мышь, - запыхтела Пяткина. - Что-то вроде мыши…
– Живой или какой? - спросила Даша.
– Не разобрала, - сказала Пяткина.
А я пожелал напомнить буфетчице и кассирше о том, что появления в домах Камергерского переулка пернатых уже случались, в частности, в театр Станиславского и Немировича однажды залетела чайка и до сих пор там обитает. И еще - долго в том же доме чудесно существовала пусть и не пестрая, но хотя бы ярко-синяя птица. Прекрасно помню это. Однако подумал, что слова мои понимания не найдут, а тревог персонала не отменят.
– Во МХАТ-то залетали и чайка, и синяя птица… - все же пробурчал я.
– Ну это когда, - сказала кассирша. - И там-то понятно - зачем…
– А вашего Рудокопа, - сказал я, - эта птица, пожалуй, спугнула…
– Вряд ли, - покачала головой Пяткина. - Он мышь съел и не поморщился. Я в горшок с его жарким заглянула, он как вылизанный. Человек рос в бедности, привык не оставлять ни крошки…
– Далась вам, теть Марина, эта мышь! - воскликнула Даша.
– А что ж! - сердито произнесла повариха. - Что видела, то видела! Что было, то было.
– А я никакой мыши не видела, - сказала Людмила Васильевна, - до горячки не дожила.
– Ну вот, уже и оскорбления пошли, - обиделась Пяткина и ушла на кухню.
«А у Сергея Сергеевича Прокофьева не было никаких птиц?» - прикидывал я. В больших вещах вроде бы не было. Пришли на ум, конечно, пионер Петя с волком. Там вроде бы какая-то птица сопровождала Петю в прогулке по лесу и даже что-то советовала ему или от чего-то предостерегала. Какая и каким голосом предостерегала, этого вспомнить я не мог. И вообще ход моих мыслей показался мне странным. Прилет и улет птицы из цветных, по мнению Даши, лоскутов я сразу же попытался разместить в ряду явлений искусства. То есть птица словно бы и не могла быть для меня живой. Но отчего вдруг? Ведь однажды прямо перед моим письменным столом на балконном подоконнике запрыгал лимонный попугай, из волнистых, потом упорхнул. Явно выскочил у кого-то из клетки и принялся, отчаянный, куролесить по Москве. Сейчас столько завезено в Москву для услад домашнего бытия диковинных птиц, пауков, ползучих гадов, обезьян, иные держат вместо злых собак у особняков ягуаров и аллигаторов. А тут всего-то какая-то пестрая птичка. Ну залетела, улетела. А может, и привиделась. Во всяком случае каждый воспринял ее явление по своему. Даша углядела ее исчезновение сквозь потолок. Мне показалось, что в клюве птицы было нечто, похожее на человечье ухо. Повариха Пяткина трактовала подношение птицы иначе - мышь. Возможно, и живая. Говорили, напомню, о каком-то перышке (не от Жар ли птицы?), о белой розе и так далее. Да что мы взяли в голову залетную птицу и варианты ее поведения?
– Весть не весть, а знак был, - заключила Людмила Васильевна. - Только кому и о чем?
– Погода какая скверная, - сказала Даша. - Черными тучами все затянуло. Будто на нас сейчас снег вывалится. Вот тебе и май.
Желания спорить с Дашей ни у кого не возникло. И никому не захотелось выйти на улицу.
А посетитель, прозванный Рудокопом, брел теперь по Тверской к Юрию Долгорукому. То есть слово «брел» подходило к нему мало. Он шагал. Шагал энергично. Другое дело - будто бы без всякой цели. Если бы на него в те мгновения взглянул неторопливый, но внимательный наблюдатель, он мог бы подумать, что наш пешеход раздражен или даже раздосадован и вот-вот сорвет на ком-нибудь свое раздражение. Тогда уж держись. Впрочем, у кого из спешивших в ту пору вверх и вниз по Тверской не было поводов для раздражения? Если только у полковника Нелегайло, вышедшего из шестого дома на прогулку с псом эрдельтерьером. Путь он держал в известную нам закусочную, где рассчитывал получить удовольствия. Но и его, похоже, не радовала тяжесть низких черно-серых туч.
Раздраженный же лоскутно-пестрой птицей посетитель закусочной дошел до угла Тверской площади и был остановлен криками торгаша, вряд ли имевшего не только лицензию, но и отметку о регистрации.
– Покупайте мухобойки! Сделаны в Шостке на фабрике кинопленки! Мерзейшие мухобойки! Покупайте мухобойки! - призывал торгаш.
Стоял он в овчинном тулупе сторожа елочных базаров с перекинутой за спину мандолиной.
– Мужик! - обратился он к пешеходу. - Покупай! Не прогадаешь! Лето предстоит знойное. С пожарами. Без мухобойки тебе не обойтись!
– Ну и почем они? - было спрошено. На всякий случай.
– Всего-то по пятидесяти. А уж три штуки так и быть отдам за двести.
Приценившийся хмыкнул. Вернее, рот скривил. Протянул торгашу двести рублей. Принял три мухобойки, отчасти похожие на ракетки для пинг-понга. Услышал, брошенное вдогонку: «Третью береги особо!». Неизвестно зачем взмахнул мухобойкой. И сейчас же свинцовые тучи со снежным, несомненно, зарядом будто от разгонных самолетов Лужкова понеслись на север, открывая синеву и давая волю теплому пока светилу.
Полковник Нелегайло, привязав собаку, обласканную нынче именем Анатолий Тимурович, к выносному стулу у ресторана «Оранжевый галстук», заказал буфетчице Даше сто пятьдесят граммов. Как только последняя оплаченная капля отправилась в граненый стакан, освещение в Москве изменилось, солнце именно ударило Даше в глаза, она ойкнула, прикрыла лицо рукой.
– Вот к чему была птица-то! - торжествуя, выплыла из кухни повариха Пяткина.
24
В почтовом ящике Соломатин обнаружил открытку. Нельзя сказать, чтобы адрес отправителя удивил Соломатина. Столешников переулок. «Аргентум хабар». Но все же… Этот «Хабар» Соломатин в памяти, конечно, держал. И теперь сразу увиделись мадам Голубева-Соколова и прилипчивый плут в валенках с галошами Ардальон. Открытка призывала зайти в Столешников и произвести второй взнос за американо-мексиканский справочник «Поливание кактуса». А надо сказать, что Соломатин после первого похода в «Аргентум хабар» совершенно неожиданно для себя взял и зашел в цветочный магазин и купил там кактус ростом с зажигалку. И поливал его. Но без учета всяческих научных рекомендаций. Полагая, что дитя пустыни и при его необязательных поливах не засохнет.
Повертев открытку, посчитал, что заглянет в «Аргентум хабар». Отчего же и не заглянуть?
Естественно, об Ардальоне Полосухине Соломатин забыть не мог. Следовали о нем и напоминания. В газеты Соломатин заглядывал редко. Но в ящик ему совали бесплатные издания с рекламой и объявлениями. В них встречались всяческие чудеса и чудачества. Однажды в «Центре М» Соломатин углядел в рамочке слова, размещенные в три ряда. «Ассоциация гольфа России. Главный тренер сборной. Ардальон Полосухин». Объявление графически походило на визитную карточку, вклеенную в газетную полосу. Правда, никаких адресов, телефонов, факсов, сайтов в Интернете не приводилось. Но уж одно хорошо было для граждан: тренером сборной по гольфу (пусть и неизвестно какой) у нас является Ардальон Полосухин. Неважно, сам ли он произвел себя в главные тренеры или был утвержден правительством. Попадались Соломатину на глаза и сообщения о хлястиках с вытачками. По-прежнему жителей призывали принять участие, лучше бы и инвестированием, в деятельности «Фонда в поддержку хлястиков и вытачек». Здесь, правда, фамилия Полосухина не упоминалась. Зато Соломатин узнал, что хлястиками и вытачками вскоре займутся на одной из швейных фабрик предпринимателя Квашнина. По вызовам Соломатин еще раза три был в Средне-Кисловском, в доме, где Павел Степанович Каморзин отыскал бочку «Бакинского керосинового товарищества», вызовы эти с Квашниным не были связаны. Можно было предположить, что на Квашнина вышел проныра Ардальон Полосухин (вдруг он приобщает миллионера к секретам гольфа), но не исключалось, что тут сказались интересы и вкусы Агалакова, домоправителя Квашнина. Впрочем, все это было для Соломатина несущественно. Однако, когда в свежем рекламном объявлении «Фонда в поддержку хлястиков и вытачек» он прочитал «Эпиталамий вытачкам», Соломатин взволновался. Слова и мысли эпиталамия, то бишь - похвалы, показались ему знакомыми. Мысль же, между прочим, была и такая. Замечательно, что с помощью вытачек модельеры подчеркивают эффекты и прелести женской груди. И совершенно напрасно те же модельеры не используют вытачки, в том числе и фигурные, при создании фасонов юбок и брюк, там бы вытачки усиливали эротические впечатления от ягодиц, пупков и лонообразующих мест. Ну и так далее в этом роде. Правда, выраженное с изяществами и ужимками. И тут он понял, что вся эта дребедень и все эти изящества при ней - ни чьи иные, а именно его, соломатинские. Они с Ардальоном Полосухиным сбежали тогда из «Аргентум хабар», будто бы от чьих-то чар и в Камергерском, в закусочной или Щели, после слов кассирши о мелких грешниках надрались и несли какую-то муть. То есть надрался один он, Соломатин, а хитрый Ардальон уберегал себя и скорее всего уберег. Наутро Соломатин пытал себя, старался вспомнить, что за ахинею он нес в закусочной и что мог записывать на салфетках прилипший к нему плут. Теперь вспомнил. И главное, он ничего не смыслил в вытачках, но спьяну нафантазировал глупости о ягодицах и лонообразующих местах. Однако, может, и не глупости, раз их опубликовали. Впрочем, за деньги опубликовали, за деньги! Но какое-то дело все же затеялось. Или хотя бы затевалось. Выстраивалась цепочка. Ардальон Полосухин - Агалаков - Квашнин. С участием его, Соломатина, текстов.
Одних ли текстов?… Было ведь и еще одно обстоятельство, встревожившее Соломатина, но позже им отброшенное, и даже почти забытое. Он там, в Камергерском, что-то вроде бы подписал. Не исключено, что и кровью. Да что - не исключено! Тогда он был убежден, что кровью! Такой подписи тексты о вытачках и хлястике явно не требовали. Иная была подсунута бумага. Или и не бумага вовсе. Никаких порезов и уколов Соломатиным обнаружено не было, но убеждение в том, что подпись кровью состоялась, держалось в нем два дня. Что стоило Ардальону дунуть, и в миг бы затянулись следы кровопусканий. Но кто же таков Ардальон?
Все же, наверное, персона мелкая. Или умеющая лишь мельтешить. Вместо визитной карточки подсовывал Соломатину талон на визит к косметологу в салон красоты «Самсон и Далила». Чего-то испугался в «Аргентум хабар». И теперь вот - не торговля танками-амфибиями, а всего лишь затея с какими-то хлястиками и вытачками. Единственные высоты, на какие Полосухин позволил себе подняться, - это лужайки с лунками для игры в гольф.
«Епанешникова… Улица Епанешникова… - соображал Соломатин. - Где-то в Москве есть улица Епанешникова…» О ней он узнал из первого попавшегося ему на глаза объявления об Общественном фонде спасения хлястика и вытачек. Тогда именно спасения, а не поддержки. Стало быть, уже спасли, а теперь поддерживают! Надо было все же отыскать улицу Епанешникова, надо. Однако следовало сходить, и с открыткой в руке, в Столешников переулок. А на картах телефонно-адресного тома Соломатин обнаружил улицу Епанешникова в сорок третьем квадрате между шоссе Энтузиастов и Новогиреевым. Часто туда таскаться не вышло бы…
Повертев открытку, посчитал, что заглянет в «Аргентум хабар». Отчего же и не заглянуть?
Естественно, об Ардальоне Полосухине Соломатин забыть не мог. Следовали о нем и напоминания. В газеты Соломатин заглядывал редко. Но в ящик ему совали бесплатные издания с рекламой и объявлениями. В них встречались всяческие чудеса и чудачества. Однажды в «Центре М» Соломатин углядел в рамочке слова, размещенные в три ряда. «Ассоциация гольфа России. Главный тренер сборной. Ардальон Полосухин». Объявление графически походило на визитную карточку, вклеенную в газетную полосу. Правда, никаких адресов, телефонов, факсов, сайтов в Интернете не приводилось. Но уж одно хорошо было для граждан: тренером сборной по гольфу (пусть и неизвестно какой) у нас является Ардальон Полосухин. Неважно, сам ли он произвел себя в главные тренеры или был утвержден правительством. Попадались Соломатину на глаза и сообщения о хлястиках с вытачками. По-прежнему жителей призывали принять участие, лучше бы и инвестированием, в деятельности «Фонда в поддержку хлястиков и вытачек». Здесь, правда, фамилия Полосухина не упоминалась. Зато Соломатин узнал, что хлястиками и вытачками вскоре займутся на одной из швейных фабрик предпринимателя Квашнина. По вызовам Соломатин еще раза три был в Средне-Кисловском, в доме, где Павел Степанович Каморзин отыскал бочку «Бакинского керосинового товарищества», вызовы эти с Квашниным не были связаны. Можно было предположить, что на Квашнина вышел проныра Ардальон Полосухин (вдруг он приобщает миллионера к секретам гольфа), но не исключалось, что тут сказались интересы и вкусы Агалакова, домоправителя Квашнина. Впрочем, все это было для Соломатина несущественно. Однако, когда в свежем рекламном объявлении «Фонда в поддержку хлястиков и вытачек» он прочитал «Эпиталамий вытачкам», Соломатин взволновался. Слова и мысли эпиталамия, то бишь - похвалы, показались ему знакомыми. Мысль же, между прочим, была и такая. Замечательно, что с помощью вытачек модельеры подчеркивают эффекты и прелести женской груди. И совершенно напрасно те же модельеры не используют вытачки, в том числе и фигурные, при создании фасонов юбок и брюк, там бы вытачки усиливали эротические впечатления от ягодиц, пупков и лонообразующих мест. Ну и так далее в этом роде. Правда, выраженное с изяществами и ужимками. И тут он понял, что вся эта дребедень и все эти изящества при ней - ни чьи иные, а именно его, соломатинские. Они с Ардальоном Полосухиным сбежали тогда из «Аргентум хабар», будто бы от чьих-то чар и в Камергерском, в закусочной или Щели, после слов кассирши о мелких грешниках надрались и несли какую-то муть. То есть надрался один он, Соломатин, а хитрый Ардальон уберегал себя и скорее всего уберег. Наутро Соломатин пытал себя, старался вспомнить, что за ахинею он нес в закусочной и что мог записывать на салфетках прилипший к нему плут. Теперь вспомнил. И главное, он ничего не смыслил в вытачках, но спьяну нафантазировал глупости о ягодицах и лонообразующих местах. Однако, может, и не глупости, раз их опубликовали. Впрочем, за деньги опубликовали, за деньги! Но какое-то дело все же затеялось. Или хотя бы затевалось. Выстраивалась цепочка. Ардальон Полосухин - Агалаков - Квашнин. С участием его, Соломатина, текстов.
Одних ли текстов?… Было ведь и еще одно обстоятельство, встревожившее Соломатина, но позже им отброшенное, и даже почти забытое. Он там, в Камергерском, что-то вроде бы подписал. Не исключено, что и кровью. Да что - не исключено! Тогда он был убежден, что кровью! Такой подписи тексты о вытачках и хлястике явно не требовали. Иная была подсунута бумага. Или и не бумага вовсе. Никаких порезов и уколов Соломатиным обнаружено не было, но убеждение в том, что подпись кровью состоялась, держалось в нем два дня. Что стоило Ардальону дунуть, и в миг бы затянулись следы кровопусканий. Но кто же таков Ардальон?
Все же, наверное, персона мелкая. Или умеющая лишь мельтешить. Вместо визитной карточки подсовывал Соломатину талон на визит к косметологу в салон красоты «Самсон и Далила». Чего-то испугался в «Аргентум хабар». И теперь вот - не торговля танками-амфибиями, а всего лишь затея с какими-то хлястиками и вытачками. Единственные высоты, на какие Полосухин позволил себе подняться, - это лужайки с лунками для игры в гольф.
«Епанешникова… Улица Епанешникова… - соображал Соломатин. - Где-то в Москве есть улица Епанешникова…» О ней он узнал из первого попавшегося ему на глаза объявления об Общественном фонде спасения хлястика и вытачек. Тогда именно спасения, а не поддержки. Стало быть, уже спасли, а теперь поддерживают! Надо было все же отыскать улицу Епанешникова, надо. Однако следовало сходить, и с открыткой в руке, в Столешников переулок. А на картах телефонно-адресного тома Соломатин обнаружил улицу Епанешникова в сорок третьем квадрате между шоссе Энтузиастов и Новогиреевым. Часто туда таскаться не вышло бы…