Страница:
Передвигались перед глазами ульи, хотя им и полагалось пребывать в спокойствии. Ульев было множество, они ползали, из них образовывались улицы, переулки и тупики. Зажужжали пчелы, то ли происходило роение, то ли городская (или вселенская) тряска взбудоражила их, десятки их усаживались на наш столик, возникало желание натянуть на голову сетку пасечника или хотя бы накомарник, в детстве в деревне у тетки и при одном улье я ходил укушенным, с распухшей рожей. Но нынешние пчелы пока не жалили, не имели в этом, видимо, необходимости. Впрочем, полезных, но возбужденных насекомых к нашим кружкам пива опускалось все же немного, поначалу они отвлекали от главных событий, а потом перестали отвлекать, будто были осенние мухи. Хотя брожение роев над нашими головами и продолжалось. Но появились и новые летающие объекты. И чаще всего это были женщины. Естественно, на ум мне пришли обещания девы Иоанны, в латах, удивить публику чудесами при грядущих московских завихрениях. Своей энергией она была способна поднять в небеса и маэстро Мельникова. И действительно, вблизи одной из полетных дам возник спутник несомненно мужеского пола. Но при внимательном рассмотрении пары я понял, что это - вовсе не Александр Михайлович Мельников и не Иоанна-Паллад Фрегата, а виденная мною в Большом зале Консерватории девица, сопровождавшая мрачного тогда пружинных дел мастера, а летун при ней - тот самый пройдоха, хлопотавший - и не раз - вблизи Андрюши Соломатина. Нынче он был в шутовском колпаке с двумя помпонами и в шутовских же туфлях. Пройдоха и его дама кружили над кассой Людмилы Васильевны и столиками вблизи нее, аки коршуны оголодавшие, в намерении отыскать под собой пусть даже и не курчонка, а хотя бы полевую мышь, и глаза у них были злые, а носы их вытягивались хищными клювами. Естественно, пчелиные рои нисколько не мешали им, напротив, пчелы были напуганы ими и отлетели в дальние медоносные губернии, но вполне возможно, оледенели на лету. «Третья сила! Третья сила! - донеслось до меня. - А придет еще и мужик с бараниной!» Но ни баба на рельсах впереди товарного состава или курьерского, ни мужик с бараниной, должный ее спасать, а потом и с кем-то управляться, не появились, а увиделся мне слащаво-улыбчивый дипломат («из первых эшелонов власти» - принято говорить; а какие еще есть эшелоны власти и куда они едут?) из недавнего прошлого (а может, и из настоящего - при сплющенности-то времени), поощрявший бомбардировки невыгодных народов, он считал какие-то бумаги, похожие на государственные облигации, и вскрикивал в упоении: «Шестнадцать миллионов! Шестнадцать миллионов!» И упихивал бумаги под брючный ремень. Пройдохой (Ардальоном Полосухиным вроде бы) и его дамой с их высот он не был признан ни курчонком, ни полевой мышью, да и рядом с нами ничего нужного им они не обнаружили и не вызнали и злые, озадаченные унеслись в иные пределы, может, и в неизвестные мне ярусы Щели. «Третья сила! Третья сила!» - опять донеслось до меня. Опричники в личинах, потешавшие грозного царя в фильме Эйзенштейна, принялись отплясывать вблизи меня, и льдинки сразу же образовались в моем пиве. Откуда опричники-то? С чего бы здесь они? И тут до меня дошло: наверняка, они вырвались сейчас из видений пружинных дел мастера, отделенного всего лишь одной буквой от Сергея Сергеевича Прокофьева, именно тот одарил режиссера и Ивана Грозного бессмертной музыкой и пустил в пляс опричников. Пиво приходилось отпивать теперь со льдинками. Не застужу ли я горло, не охрипну ли, явилась мысль. Мысль дурацкая. О простудах ли и хрипотах следовало беспокоиться сейчас? Но Сергей Максимович Прокопьев тотчас вернул опричников в свои видения. Трясло по-прежнему. И Москву, наверняка, трясло. И не одну Москву. «Это у нас бывает! - теперь я услышал голос Людмилы Васильевны, будто желавшей кого-то успокоить. - Все взбутетенится, искорежится, подскачет, всех потрясет, подкинет, раскидает, ну, думаешь, крышка, а потом и опустит, как кошку, на четыре лапы». Вряд ли кассирша Людмила Васильевна интересовалась биографией Теофиля Готье, а того упрекали в раздрызганности и нелогичности его обозрений и удивлялись тому, что в финале их - все, и мысли и образы, вставали на четыре лапы Соображения о Людмиле Васильевне и Готье были прерваны. Снова я оказался на Альтдорферовой высоте и увидел внизу под собой, как в Кремле сквозь казенные постройки полынных лет прорастает Чудов монастырь, где в одной из келий исполнял свой долг летописец Пимен, и Вознесенский монастырь, и как тает, исходя испарениями, белая коробка партийных кадильниц, и как восстает на Сухаревке диковинная башня навигаторов, математиков и астрономов, будто сохраненная чудесами фельдмаршала Брюса. На востоке (на востоке ли?) возник резкий источник света. Рассвет, что ли, начинался? Но какое же теперь было время? Никакое. Стрелки часов на запястье застыли. Начитанность моя снова проявила занудство. Если верить толкователям катренов французского лейб-медика и астролога (а их сотни и все они со своими толкованиями), Мишель Нострадам свет на полотне Альтдорфера, льющийся из туч на воинства Александра и Дария, назвал «блистающими лучами хмельного солнца». Люди, чаящие нынче прибытия пришельцев, отнесли бы «хмельное солнце» к светильникам кораблей инопланетян. Не гуманоиды ли с ниппелями, гости стервы-полковника, укрывшиеся, по предположению Людмилы Васильевны, в кухонной вытяжке, отряхнулись теперь и высветили для нас пространство над Москвой? Но куда подевались отечественные Нострадамусы - всемирный специалист Сева Альбетов, Александр Михайлович Мельников и дева Иоанна Паллад? И их я увидел. Но уже не из космоса, а с высоты птичьего полета (или с высоты полета бочки? Опять эта бочка!). Не на болоте, вблизи Репина и Кадашей, а на Кулишках, то есть метрах в ста к югу от станции метро «Китай-город» сражались в Куликовской битве, видимо, в одной из Куликовских битв, какие происходили в четырех местах одновременно. Вернее, сражались двое - Мельников и Иоанна. А Сева Альбетов на углу Солянки сидел у костра, швырял в огонь книги, ковырял в носу железным наконечником стрелы и трусами ловил в болоте зеленых головастиков. Рядом с ним на кочке стоял кулик. С кем сражались Мельников и дева Иоанна, определить я не мог, с монстрами какими-то, Мамая среди них явно не было. Сами же мои знакомцы то и дело преображались и меняли костюмы. Сашенька Мельников, как и было им предугадано, то стоял у болота, опираясь на трость, Людовиком Четырнадцатым, то, будучи маршалом бронетанковых войск, стягивал с головы шлем и вытирал пятерней пот со лба, то оказывался Батыем и требовал кумыса. Преображения его подруги случались более разнообразными, но не все ее персонажи были мне ведомы. Амазонку, Екатерину Великую, готовую основать Москву, Орлеанскую деву я угадывал, другие же костюмы и облики Паллад Фрегаты остались недоступны моему толкованию. И сам смысл Куликовской битвы стал от меня ускользать. А тут совсем недалеко от Камергерского вспыхнул пожар и отвлек меня от Кулишек. Пылал знаменитый меховой склад-холодильник, столб дыма доходил от него до небес, а внизу, возле пожарных машин прохаживался сомнительной внешности господин, чье рыло иногда вставляли в телевизионные рамки, богач, то ли Суслопаров, то ли Сусалоглотов. Он похихикивал и курил трубку. Впрочем, нынче он был похож на Бонапарта. А потом пошли по Москве и другие пожары. «Если приснится пожар, - вспомнил я разъяснения одной из тетушек, - не будет денег…» К чему бы это воспоминание? Во-первых, неужели я сейчас лишь вижу сон? И у кого не будет денег? У меня их и так нет. А у чиновников их прибудет в любом случае. Сейчас же продадут жулью земельные участки для офисов, казино и торговли коврами. А пепел от склада-холодильника опадал на мостовые и тротуары Большой Дмитровки, Тверской, Большой Никитской и переулков меж ними. Дворники с метлами, совками, мешками для сбора осенних листьев срочно выдвинулись к местам завалов, и все это были киргизы, киргизы, киргизы. А может быть, и китайцы. А может, и британцы с затопленных островов. Дворник (скорее всего бывший) Макс или Максуд Юлдашев выглядел среди них командиром. Но тут я усмотрел Андрюшу Соломатина, в коммунальной робе он орудовал метлой. А рядом с ним наблюдателем стоял подполковник Игнатьев.
«Третья сила! Третья сила! - теперь уже возопил почитатель мужика с бараниной. - И банки сгорят. Не держите деньги в сберегательных кассах!» Вопли его заглушили лязги, трески и звуки падающих камней. А внутри татлинской спирали (опять это упрощение!) возникла палка без начала и конца, уходившая в небеса и в подземелья, уготованная для стриптиза, и на ней стали крутиться неуспокоенные поисками чего-то Ардальон Полосухин и нынешняя спутница его в красной каскетке, одежды они, правда, не сбросили, но позы принимали самые завлекательные, отчего в голову стали приходить мысли о фаллических символах праздника Дионисия. Но праздником и не пахло. А ардальоны и красные каскетки расплодились и стали занимать всю бесконечную палку, мельтешили, безобразничали и кривлялись, и мне даже захотелось, чтобы явился мужик с бараниной. Однако вместо мужика влетели в срединносутие Щели дева Иоанна с Мельниковым, дева снова была в латах, но с кожаными крыльями, Мельникова она левой рукой волокла за собой, стало быть, победила в Куликовской битве и прибыла удивлять публику в московском завихрении. И действительно, не отпуская от себя Мельникова, мечом в правой руке стала крушить ардальонов и девушек в красных каскетках, сбивать их с бесконечной палки, перерубила и саму палку. Ей бы теперь и застыть в воздухе победительницей монстров и принимать восторги удивления. Однако не вышло. Великаны-громилы с бейсбольными битами и деревянными толкушками для приготовления пюре из картофеля в руках, числом пятеро (а то и больше), один рылом - в Суслопарова, с гоготом свалили Иоанну с Мельниковым с высот к нашим столикам и заорали злорадно, пусть и вразнобой: «А-а-а! И эти еще здесь! Огрызки! Обломки! Лишние люди! Умять их в Щель! В подпол! В самый нижний ярус! Или на выселки в Южное Бутово! Чтоб не мешались под ногами!» Тут-то и пришел ужас! Тут-то из нас и должно было быть изготовлено пюре. И началась настоящая тряска. И все взлетело ввысь, а потом ухнуло вниз, в глубины, в катакомбы Щели, в тартарары. Но уже в темноте и в беззвучии…
«…и все опустится на четыре лапы», - прекратил тишину шепот Людмилы Васильевны.
И вспыхнул свет, и все мы сидели за столиками в спокойствии при своих кружках и стаканах, а перед Сергеем Максимовичем Прокопьевым дымилась тарелка с солянкой.
– Полагаю, что нет нужды, - произнес Арсений Линикк, - рассказывать сейчас об увиденном каждым и пережитом.
Спорить с ним не стали.
А Людмила Васильевна предложила всем не спешить, отойти от сотрясений и воспользоваться услугами буфета, что и было сделано.
– Э, нет! - не выдержал Фонарев. - Надо бежать! Эти гуманоиды-то, небось, повылезали из своих дыр и опять - в форточку, к моей стерве-полковнику!
И был таков.
Но минут через пять он вернулся, взбудораженный, однако как будто бы и чем-то довольный.
– Ну и как же это, Людмила Васильевна! - заявил он. - Где же ваши четыре лапы? Прямо так и на четыре лапы, да?
– Что случилось, Васек? - удивилась Людмила Васильевна.
– Первым делом, при выходе из Щели мне не вернули деньги!
– Какие такие деньги, Васек? Разве ты за что-нибудь платил?
– Как это?! - возмутился Фонарев. Но тут же и остыл. - Ну ладно. Обожритесь вы своими деньгами. Это мелочи. Идите, поглядите, что теперь в Камергерском. Только «Медицинскую книгу» не тронули. Потому как там в витрине череп и скелет. И клизмы. А так… Вон, напротив было «Артистико», а теперь там трактир «Овес». Вместо «Красных дверей» - кабак «Ватрушка». И цены как в «Метрополе». А что в нашей закусочной! Идите, взгляните!
Мы высыпали в Камергерский.
Падал снег, мягкий, ровный, доброжелательный. Никакими пожарами, пеплом и дымами не пахло. Но над бывшей закусочной была укреплена теперь вывеска «Роял-кафе» (ниже - «ресторан»), а на заманных ценниках под стеклом сообщалось, что ресторан «Роял-кафе» угощает японскими блюдами, то есть не исключалось, что в морепродукты тут попадут, в лучшем случае, валдайские пескари, мурманская треска, а то и крабовые палочки производства Тарабинского завода комбикормов (опыт предупреждал). Вместо «Пушкинской лавки» существовало теперь пустое, но драгоценное кафе. Чукчей с их ярангой вытеснил аристократ-ресторан с иностранной фамилией, имеющий как будто бы отношение к жизни артистов. Кроме «Медицинской книги» уцелели лишь «Древний Китай» и лавка «Учпедгиза» - учебники всегда приносили доходы, да и сдвигать с места заведение, опекавшее детишек, вышло бы для чиновников делом неловко-неразумным.
Остановил нашу экспедицию крик пружинных дел мастера. Спокойный обычно человек выглядел потрясенным. С известного в Москве дома исчезла мемориальная доска, напоминавшая о земной жизни С.С. Прокофьева, и объявление о работе музея-квартиры композитора. Стало быть, и квартиру с роялем кто-то купил.
Не Квашнин ли?
Добавлю, что здание номер три из отсутствия возвращено не было.
58
«Третья сила! Третья сила! - теперь уже возопил почитатель мужика с бараниной. - И банки сгорят. Не держите деньги в сберегательных кассах!» Вопли его заглушили лязги, трески и звуки падающих камней. А внутри татлинской спирали (опять это упрощение!) возникла палка без начала и конца, уходившая в небеса и в подземелья, уготованная для стриптиза, и на ней стали крутиться неуспокоенные поисками чего-то Ардальон Полосухин и нынешняя спутница его в красной каскетке, одежды они, правда, не сбросили, но позы принимали самые завлекательные, отчего в голову стали приходить мысли о фаллических символах праздника Дионисия. Но праздником и не пахло. А ардальоны и красные каскетки расплодились и стали занимать всю бесконечную палку, мельтешили, безобразничали и кривлялись, и мне даже захотелось, чтобы явился мужик с бараниной. Однако вместо мужика влетели в срединносутие Щели дева Иоанна с Мельниковым, дева снова была в латах, но с кожаными крыльями, Мельникова она левой рукой волокла за собой, стало быть, победила в Куликовской битве и прибыла удивлять публику в московском завихрении. И действительно, не отпуская от себя Мельникова, мечом в правой руке стала крушить ардальонов и девушек в красных каскетках, сбивать их с бесконечной палки, перерубила и саму палку. Ей бы теперь и застыть в воздухе победительницей монстров и принимать восторги удивления. Однако не вышло. Великаны-громилы с бейсбольными битами и деревянными толкушками для приготовления пюре из картофеля в руках, числом пятеро (а то и больше), один рылом - в Суслопарова, с гоготом свалили Иоанну с Мельниковым с высот к нашим столикам и заорали злорадно, пусть и вразнобой: «А-а-а! И эти еще здесь! Огрызки! Обломки! Лишние люди! Умять их в Щель! В подпол! В самый нижний ярус! Или на выселки в Южное Бутово! Чтоб не мешались под ногами!» Тут-то и пришел ужас! Тут-то из нас и должно было быть изготовлено пюре. И началась настоящая тряска. И все взлетело ввысь, а потом ухнуло вниз, в глубины, в катакомбы Щели, в тартарары. Но уже в темноте и в беззвучии…
«…и все опустится на четыре лапы», - прекратил тишину шепот Людмилы Васильевны.
И вспыхнул свет, и все мы сидели за столиками в спокойствии при своих кружках и стаканах, а перед Сергеем Максимовичем Прокопьевым дымилась тарелка с солянкой.
– Полагаю, что нет нужды, - произнес Арсений Линикк, - рассказывать сейчас об увиденном каждым и пережитом.
Спорить с ним не стали.
А Людмила Васильевна предложила всем не спешить, отойти от сотрясений и воспользоваться услугами буфета, что и было сделано.
– Э, нет! - не выдержал Фонарев. - Надо бежать! Эти гуманоиды-то, небось, повылезали из своих дыр и опять - в форточку, к моей стерве-полковнику!
И был таков.
Но минут через пять он вернулся, взбудораженный, однако как будто бы и чем-то довольный.
– Ну и как же это, Людмила Васильевна! - заявил он. - Где же ваши четыре лапы? Прямо так и на четыре лапы, да?
– Что случилось, Васек? - удивилась Людмила Васильевна.
– Первым делом, при выходе из Щели мне не вернули деньги!
– Какие такие деньги, Васек? Разве ты за что-нибудь платил?
– Как это?! - возмутился Фонарев. Но тут же и остыл. - Ну ладно. Обожритесь вы своими деньгами. Это мелочи. Идите, поглядите, что теперь в Камергерском. Только «Медицинскую книгу» не тронули. Потому как там в витрине череп и скелет. И клизмы. А так… Вон, напротив было «Артистико», а теперь там трактир «Овес». Вместо «Красных дверей» - кабак «Ватрушка». И цены как в «Метрополе». А что в нашей закусочной! Идите, взгляните!
Мы высыпали в Камергерский.
Падал снег, мягкий, ровный, доброжелательный. Никакими пожарами, пеплом и дымами не пахло. Но над бывшей закусочной была укреплена теперь вывеска «Роял-кафе» (ниже - «ресторан»), а на заманных ценниках под стеклом сообщалось, что ресторан «Роял-кафе» угощает японскими блюдами, то есть не исключалось, что в морепродукты тут попадут, в лучшем случае, валдайские пескари, мурманская треска, а то и крабовые палочки производства Тарабинского завода комбикормов (опыт предупреждал). Вместо «Пушкинской лавки» существовало теперь пустое, но драгоценное кафе. Чукчей с их ярангой вытеснил аристократ-ресторан с иностранной фамилией, имеющий как будто бы отношение к жизни артистов. Кроме «Медицинской книги» уцелели лишь «Древний Китай» и лавка «Учпедгиза» - учебники всегда приносили доходы, да и сдвигать с места заведение, опекавшее детишек, вышло бы для чиновников делом неловко-неразумным.
Остановил нашу экспедицию крик пружинных дел мастера. Спокойный обычно человек выглядел потрясенным. С известного в Москве дома исчезла мемориальная доска, напоминавшая о земной жизни С.С. Прокофьева, и объявление о работе музея-квартиры композитора. Стало быть, и квартиру с роялем кто-то купил.
Не Квашнин ли?
Добавлю, что здание номер три из отсутствия возвращено не было.
58
Москву проветрило.
И подморозило.
Если бы только проветрило и подморозило. А то ведь кое-где и покорежило. Ураган-торнадо по имени Никифор погулял в свое удовольствие. Сваленные липы и тополи, придавленные автомобили, унесенные в сторону Сыктывкара и Сольвычегодска рекламные шиты, в особенности обещавшие Быстрый дозвон, перепуганное до коликой и резей в желудках зверье в Зоологическом парке, замерзший там же и лишь отпоенный кизлярским коньяком павиан Терентий, отмененный концерт певицы Калерии по причине пробития молнией картонно-фанерной установки, искажения лиц эротически-ведущих в телевизорах, стрессовое потребление крепких напитков, все это напоминало о стихийных безобразиях Никифора. Но не астероид же в нас врезался! И мелочи из наших карманов никто не вынул.
Э-э, нет, тихо говорили люди, не склонные к романтическим взглядам на мироздание. Проказы Никифора - они на виду. А существенное-то - в глубине, и от нас скрыто. Но и проказы Никифора - знак, послание к дуракам. И ничего хорошего не ждите.
А наиболее обеспокоенные жили надеждой на новое прибытие Севы Альбетова. Тот-то, наконец, должен был все разъяснить.
А так в Москве, как и полагалось по рассуждению кассирши Людмилы Васильевны, все, поколобродив, завихрившись, взлетев и рухнув, опустилось на четыре лапы. После всяческих приключений, драк и прыжков на четыре лапы вставал и мой кот Тимофей. Проросшие было на моих глазах Чудов и Вознесенский монастыри снова исчезли, а на их местах, как и дни назад, стояли уныло-казенного вида здания кремлевского театра и административных отправлений. Так и не украсили Москву Сухаревская башня и дивные церкви Никола Большой крест и Успения на Покровке. И белая коробка красно-партийных обрядов не растаяла. Пожары, конечно, случились, но как в обычные дни. Мне нужна была писчая бумага, я зашел в «Чертежник» на Большой Дмитровке. Поинтересовался у продавщиц, не горело ли что рядом во дворах. Не горело. А меховой склад-холодильник? И он не горел. Как стоял, так и стоит. «А что вас так заботит этот склад?» - теперь уже поинтересовалась продавщица. «Да так… - смутился я. - Слышал от кого-то, что он горел, даже полыхал…» «Вы, наверное, не так поняли, - рассмеялась продавщица, - это про миллионершу-меховщицу Баскакову говорят, что она погорела или погорит. В связи с потеплением. Кто же будет ходить теперь в мехах. Но всем известно, она такая предприимчивая баба, что своих выгод не упустит».
Выгоды мадам Баскаковой меня совершенно не интересовали и свое намерение зайти во дворы и проверить сохранность склада-холодильника я отменил.
Даже досада пришла. Столько было ожиданий и страхов, а они взяли и отлетели пушинкой. Или только попугали ложным сотрясением, будто учебной тревогой, а настоящие тряски с завихрениями, обещанные девой Иоанной, впереди? Все могло быть, все…
Впрочем, возможно, только в центре Москвы не осталось особенных следов сотрясения. Тут давно уже все было покорежено и вывернуто наизнанку. Но в других-то местностях неужели ничего не произошло? Скажем, в Куртамыше Курганской области? Не потревожило ли что палатку Жириновского и его ездовых собак? Ничего об этом не сообщалось. Даже Первый канал будто бы забыл о своем баритоне. А вот про Сочи сообщили. Туда якобы из-за проказ Никифора долетел рекламный щит с Ярославского шоссе от платформы «Северянин» с приглашение покупать подарочные скальпы в магазине «Ястребиный коготь» и нарушил движение электричек на линии Туапсе - Сочи. А следом погасли огни на всем побережье, и жители вынуждены были ожидать рассветов при свечах. Конечно, можно было списать электрическое бедствие на происки иноземных спортивных дельцов, удрученных олимпийскими амбициями Сочи, но все указывало на воздействие столичных завихрений. Ладно, Сочи, там свет, в конце концов, зажгли, и даже по причине темноты к пляжам прибыли косяки исчезнувшей было рыбы барабульки. А вот, оказалось, что и в ночлежных районах Москвы, в трех местах, длиннющие ленточные дома, прозываемые в народе «землескребами», то ли сами встали на попа, то ли были подняты ввысь стихией. Лифты в них работали, но в горизонтальном режиме, а как в них проживали люди, было пока неизвестно. Оставалась уповать на домовых, в частности, на знакомого мне Шеврикуку. Известный уже публике архитектор Хачапуров предложил произвести в этих домах перепланировку, узаконить их высотное состояние и устроить в них квартиры для людей с запросами, а освободившиеся от лежанок вздыбленных строений земли считать подарком городским властям. И многие другие дома, по мнению Хачапурова, было бы полезно для города ставить на попа и вытягивать ввысь. Куда девать их прежних жителей, по его же мнению, было делом второстепенным, скорее эстетическим, нежели социальным, жители эти могли быть отправлены и на нефтяные платформы в Баренцевом море, там - голубые льды, красивая и экологически чистая природа.
Стремителен был в своих проектах архитектор Хачапуров. Бывшие «землескребы» еще не утвердились в своих новых состояниях, а он торопился. Времени-то прошло всего ничего… «Стоп», - сказал я самому себе. Мысль о времени смутила меня. Теория «сплющенности времени» не казалась мне приемлемой. Мельникову и деве Иоанне она была удобна, а мне не подходила. Но в какие же сроки кафе «Артистико» стало трактиром «Овес», бывшая закусочная - рестораном с японскими угощениями, а рекламный щит, гонимый Никифором, угодил на провода вблизи Туапсе, как долго мы старались укрыться в Щели от завихрений, понять я не мог. Стрелки моих часов в Щели вроде бы не двигались. И календарных скачков не произошло. Однако исчезла из Камергерского переулка чукотская «Яранга», встали на попа «землескребы», и мерзли на вокзалах под Туапсе ожидавшие электричек, билеты на которые, впрочем, не переставали продавать. Мои гуманитарные гадания заводили меня в тупики. То есть с билетами на неподвижные электрички мне как раз все было ясно. Это по-нашему. В проводах токи замерли, но в деловых людях, имеющих понятия о прибыли, замереть они не могли.
И не у кого было узнать, перекупил ли Суслопаров бывшую закусочную у Квашнина. И если перекупил, то вместе с Щелью или без нее. Вернее, мне хотелось узнать, уступил ли Квашнин помещение в Камергерском, отделался ли от него, и если да, то почему?
А тут до меня дошли толки о Даше Коломиец, бывшей буфетчице, будто бы ее видели в Москве, а однажды даже и в Камергерском переулке.
Не одно лишь мое обывательское любопытство, но и неожиданная для меня заинтересованность в судьбе вроде бы чужого человека подмывали отправиться в Щель, если она, конечно, не исчезла и не совместилась с блюдами японской кухни ресторана «Роял-кафе».
Дверь меня впустила, и Людмила Васильевна мне обрадовалась. За столиком у окна я увидел двух мужчин - Сергея Максимовича Прокопьева и сухопарого верзилу лет сорока, мне дотоле неизвестного. Разговор собеседники вели серьезный (так показалось), и я подумал, что, возможно, Прокопьев пригласил в Щель еще одного специалиста Государственной комиссии выяснения отсутствия, к тому же теперь ему следовало выяснять причины исчезновения мемориальной доски С.С. Прокофьева. Буфетчица Соня куда-то ушла, и Людмила Васильевна сама налила мне кружку пива. Сегодня это было «Очаковское». Снабдила и бутербродами с красной рыбой.
– Касса работает в прежнем режиме цен? - поинтересовался я.
– Слава Богу, в прежнем, - кивнула Людмила Васильевна.
– И никаких последствий урагана Никифор?
– Вроде бы никаких…
– Гуманоиды в вытяжке не застряли?
– Васек утверждает, что они проживают теперь у него в кладовке. И будто напуганы чем-то…
Пустые слова свои я произносил, все еще не решаясь задать вопрос о Даше, совсем недавно мне давали понять: не суйтесь в чужие дела.
– Серьезные люди, - сказал я на всякий случай, кивнув в сторону пружинных дел мастера и его собеседника.
– Это Квашнин, - сказала Людмила Васильевна.
– Тот самый Квашнин? - удивился я.
– Тот самый.
– Он ваш хозяин?
– У нас нет хозяина. То есть хозяева - все мы. И все вы. А помещение в Камергерском он продал.
– Суслопарову?
– Кому - неведомо. И почему именно Суслопарову? Мало ли что мог наболтать Васек Фонарев. Кроме Суслопарова есть и другие настырные люди с расчетами в соображениях.
Теперь я со вниманием взглянул на собеседника Прокопьева. Тощим его назвать было никак нельзя, про таких говорят - жилистый. А лицо его, человека моложавого, казалось морщинистым. Впрочем, скоро я сообразил, что впечатление это создают вертикальные складки лица аскета. Но отчего льняному и клюквенному миллионщику быть аскетом? Ко всему прочему сегодня лицо Квашнина выглядело печальным и озабоченным.
– А как дела у Даши? - осторожно спросил я.
– Вы у нее самой и спросите, - сказала Людмила Васильевна.
– Где же я ее увижу?
– Увидите, - сказала Людмила Васильевна. И добавила с явным неодобрением кого-то: - Прохлаждается где-то барышня…
Логично было предположить, что кассирша укоряет трудившуюся в последние случаи за буфетной стойкой Соню, но нет, к пивному крану явилась Даша и сразу стала оправдываться:
– Завозилась на кухне…
– На кухне - Пяткина, - строго сказала Людмила Васильевна.
– Вот с ней я и заболталась, - сказала Даша.
– Тоже мне - фря! - фыркнула кассирша. - И что в тебе мужики находят?
При явлении Даши мужики, то есть Сергей Максимович Прокопьев и миллионщик Квашнин, встали, сняли с вешалок шапки и пальто и, откланявшись, из Щели удалились. Обсуждать их уход или отыскивать причины внезапности их ухода Людмила Васильевна с Дашей не стали. А меня рикошетом задел вопрос, обращенный к Даше: а действительно, что находят в ней мужики? Ну красивая девушка, осанка хороша, будто носила в детстве на голове кувшин с молоком, рослая, сама, рассказывая об Олёне Павлыш, выразилась: ноги, мол, у той - от клюва фламинго, Дашины ноги были не хуже, русые волосы, за стойкой, естественно, приходилось ей собирать их в пучок (профессиональные требования и приличия), освобожденные от заколок мягко и волнами спадали на плечи. То есть ничего особенного в Даше вроде бы не было, при первом взгляде на нее могло показаться: банальная по нынешним стандартам милашка, ухоженная, приятная, страшил и невзрачных теперь в обслуге не держат. Но потом, так было и со мной, угадывалась в ней порода, хотя я и знал ее семейную историю, какая уж там могла быть порода! А черты ее лица приобретали особенность и единственность, и ты понимал, что перед тобой натура - надежная, не способная врать и подличать. Карие глазища Даши умели удивляться, вроде бы это были глазища простушки, но в них порой посмеивались искорки лукавства, заставлявшие вспоминать о Солохе. Глаза ее прежде были лучистыми. Нынче же в них были и горечь, и печаль.
– Давно, Дарья Тарасовна, - сказал я, - не видели вас в Камергерском. Не путешествовали ли вы в Херсонские земли?
Даша с Людмилой Васильевной переглянулись.
– Нет, - сказала Даша. - Путешествовала я в более северные земли. Если это можно назвать путешествием…
О чем спрашивать дальше, я не знал. В исповедники я не годился, да и потребности в исповеди у Даши сейчас явно не было. И Людмила Васильевна давала понять: не сейчас, не сейчас, потом. Потом все и узнаете. Ну если и не все, то хотя бы кое-что.
И подморозило.
Если бы только проветрило и подморозило. А то ведь кое-где и покорежило. Ураган-торнадо по имени Никифор погулял в свое удовольствие. Сваленные липы и тополи, придавленные автомобили, унесенные в сторону Сыктывкара и Сольвычегодска рекламные шиты, в особенности обещавшие Быстрый дозвон, перепуганное до коликой и резей в желудках зверье в Зоологическом парке, замерзший там же и лишь отпоенный кизлярским коньяком павиан Терентий, отмененный концерт певицы Калерии по причине пробития молнией картонно-фанерной установки, искажения лиц эротически-ведущих в телевизорах, стрессовое потребление крепких напитков, все это напоминало о стихийных безобразиях Никифора. Но не астероид же в нас врезался! И мелочи из наших карманов никто не вынул.
Э-э, нет, тихо говорили люди, не склонные к романтическим взглядам на мироздание. Проказы Никифора - они на виду. А существенное-то - в глубине, и от нас скрыто. Но и проказы Никифора - знак, послание к дуракам. И ничего хорошего не ждите.
А наиболее обеспокоенные жили надеждой на новое прибытие Севы Альбетова. Тот-то, наконец, должен был все разъяснить.
А так в Москве, как и полагалось по рассуждению кассирши Людмилы Васильевны, все, поколобродив, завихрившись, взлетев и рухнув, опустилось на четыре лапы. После всяческих приключений, драк и прыжков на четыре лапы вставал и мой кот Тимофей. Проросшие было на моих глазах Чудов и Вознесенский монастыри снова исчезли, а на их местах, как и дни назад, стояли уныло-казенного вида здания кремлевского театра и административных отправлений. Так и не украсили Москву Сухаревская башня и дивные церкви Никола Большой крест и Успения на Покровке. И белая коробка красно-партийных обрядов не растаяла. Пожары, конечно, случились, но как в обычные дни. Мне нужна была писчая бумага, я зашел в «Чертежник» на Большой Дмитровке. Поинтересовался у продавщиц, не горело ли что рядом во дворах. Не горело. А меховой склад-холодильник? И он не горел. Как стоял, так и стоит. «А что вас так заботит этот склад?» - теперь уже поинтересовалась продавщица. «Да так… - смутился я. - Слышал от кого-то, что он горел, даже полыхал…» «Вы, наверное, не так поняли, - рассмеялась продавщица, - это про миллионершу-меховщицу Баскакову говорят, что она погорела или погорит. В связи с потеплением. Кто же будет ходить теперь в мехах. Но всем известно, она такая предприимчивая баба, что своих выгод не упустит».
Выгоды мадам Баскаковой меня совершенно не интересовали и свое намерение зайти во дворы и проверить сохранность склада-холодильника я отменил.
Даже досада пришла. Столько было ожиданий и страхов, а они взяли и отлетели пушинкой. Или только попугали ложным сотрясением, будто учебной тревогой, а настоящие тряски с завихрениями, обещанные девой Иоанной, впереди? Все могло быть, все…
Впрочем, возможно, только в центре Москвы не осталось особенных следов сотрясения. Тут давно уже все было покорежено и вывернуто наизнанку. Но в других-то местностях неужели ничего не произошло? Скажем, в Куртамыше Курганской области? Не потревожило ли что палатку Жириновского и его ездовых собак? Ничего об этом не сообщалось. Даже Первый канал будто бы забыл о своем баритоне. А вот про Сочи сообщили. Туда якобы из-за проказ Никифора долетел рекламный щит с Ярославского шоссе от платформы «Северянин» с приглашение покупать подарочные скальпы в магазине «Ястребиный коготь» и нарушил движение электричек на линии Туапсе - Сочи. А следом погасли огни на всем побережье, и жители вынуждены были ожидать рассветов при свечах. Конечно, можно было списать электрическое бедствие на происки иноземных спортивных дельцов, удрученных олимпийскими амбициями Сочи, но все указывало на воздействие столичных завихрений. Ладно, Сочи, там свет, в конце концов, зажгли, и даже по причине темноты к пляжам прибыли косяки исчезнувшей было рыбы барабульки. А вот, оказалось, что и в ночлежных районах Москвы, в трех местах, длиннющие ленточные дома, прозываемые в народе «землескребами», то ли сами встали на попа, то ли были подняты ввысь стихией. Лифты в них работали, но в горизонтальном режиме, а как в них проживали люди, было пока неизвестно. Оставалась уповать на домовых, в частности, на знакомого мне Шеврикуку. Известный уже публике архитектор Хачапуров предложил произвести в этих домах перепланировку, узаконить их высотное состояние и устроить в них квартиры для людей с запросами, а освободившиеся от лежанок вздыбленных строений земли считать подарком городским властям. И многие другие дома, по мнению Хачапурова, было бы полезно для города ставить на попа и вытягивать ввысь. Куда девать их прежних жителей, по его же мнению, было делом второстепенным, скорее эстетическим, нежели социальным, жители эти могли быть отправлены и на нефтяные платформы в Баренцевом море, там - голубые льды, красивая и экологически чистая природа.
Стремителен был в своих проектах архитектор Хачапуров. Бывшие «землескребы» еще не утвердились в своих новых состояниях, а он торопился. Времени-то прошло всего ничего… «Стоп», - сказал я самому себе. Мысль о времени смутила меня. Теория «сплющенности времени» не казалась мне приемлемой. Мельникову и деве Иоанне она была удобна, а мне не подходила. Но в какие же сроки кафе «Артистико» стало трактиром «Овес», бывшая закусочная - рестораном с японскими угощениями, а рекламный щит, гонимый Никифором, угодил на провода вблизи Туапсе, как долго мы старались укрыться в Щели от завихрений, понять я не мог. Стрелки моих часов в Щели вроде бы не двигались. И календарных скачков не произошло. Однако исчезла из Камергерского переулка чукотская «Яранга», встали на попа «землескребы», и мерзли на вокзалах под Туапсе ожидавшие электричек, билеты на которые, впрочем, не переставали продавать. Мои гуманитарные гадания заводили меня в тупики. То есть с билетами на неподвижные электрички мне как раз все было ясно. Это по-нашему. В проводах токи замерли, но в деловых людях, имеющих понятия о прибыли, замереть они не могли.
И не у кого было узнать, перекупил ли Суслопаров бывшую закусочную у Квашнина. И если перекупил, то вместе с Щелью или без нее. Вернее, мне хотелось узнать, уступил ли Квашнин помещение в Камергерском, отделался ли от него, и если да, то почему?
А тут до меня дошли толки о Даше Коломиец, бывшей буфетчице, будто бы ее видели в Москве, а однажды даже и в Камергерском переулке.
Не одно лишь мое обывательское любопытство, но и неожиданная для меня заинтересованность в судьбе вроде бы чужого человека подмывали отправиться в Щель, если она, конечно, не исчезла и не совместилась с блюдами японской кухни ресторана «Роял-кафе».
Дверь меня впустила, и Людмила Васильевна мне обрадовалась. За столиком у окна я увидел двух мужчин - Сергея Максимовича Прокопьева и сухопарого верзилу лет сорока, мне дотоле неизвестного. Разговор собеседники вели серьезный (так показалось), и я подумал, что, возможно, Прокопьев пригласил в Щель еще одного специалиста Государственной комиссии выяснения отсутствия, к тому же теперь ему следовало выяснять причины исчезновения мемориальной доски С.С. Прокофьева. Буфетчица Соня куда-то ушла, и Людмила Васильевна сама налила мне кружку пива. Сегодня это было «Очаковское». Снабдила и бутербродами с красной рыбой.
– Касса работает в прежнем режиме цен? - поинтересовался я.
– Слава Богу, в прежнем, - кивнула Людмила Васильевна.
– И никаких последствий урагана Никифор?
– Вроде бы никаких…
– Гуманоиды в вытяжке не застряли?
– Васек утверждает, что они проживают теперь у него в кладовке. И будто напуганы чем-то…
Пустые слова свои я произносил, все еще не решаясь задать вопрос о Даше, совсем недавно мне давали понять: не суйтесь в чужие дела.
– Серьезные люди, - сказал я на всякий случай, кивнув в сторону пружинных дел мастера и его собеседника.
– Это Квашнин, - сказала Людмила Васильевна.
– Тот самый Квашнин? - удивился я.
– Тот самый.
– Он ваш хозяин?
– У нас нет хозяина. То есть хозяева - все мы. И все вы. А помещение в Камергерском он продал.
– Суслопарову?
– Кому - неведомо. И почему именно Суслопарову? Мало ли что мог наболтать Васек Фонарев. Кроме Суслопарова есть и другие настырные люди с расчетами в соображениях.
Теперь я со вниманием взглянул на собеседника Прокопьева. Тощим его назвать было никак нельзя, про таких говорят - жилистый. А лицо его, человека моложавого, казалось морщинистым. Впрочем, скоро я сообразил, что впечатление это создают вертикальные складки лица аскета. Но отчего льняному и клюквенному миллионщику быть аскетом? Ко всему прочему сегодня лицо Квашнина выглядело печальным и озабоченным.
– А как дела у Даши? - осторожно спросил я.
– Вы у нее самой и спросите, - сказала Людмила Васильевна.
– Где же я ее увижу?
– Увидите, - сказала Людмила Васильевна. И добавила с явным неодобрением кого-то: - Прохлаждается где-то барышня…
Логично было предположить, что кассирша укоряет трудившуюся в последние случаи за буфетной стойкой Соню, но нет, к пивному крану явилась Даша и сразу стала оправдываться:
– Завозилась на кухне…
– На кухне - Пяткина, - строго сказала Людмила Васильевна.
– Вот с ней я и заболталась, - сказала Даша.
– Тоже мне - фря! - фыркнула кассирша. - И что в тебе мужики находят?
При явлении Даши мужики, то есть Сергей Максимович Прокопьев и миллионщик Квашнин, встали, сняли с вешалок шапки и пальто и, откланявшись, из Щели удалились. Обсуждать их уход или отыскивать причины внезапности их ухода Людмила Васильевна с Дашей не стали. А меня рикошетом задел вопрос, обращенный к Даше: а действительно, что находят в ней мужики? Ну красивая девушка, осанка хороша, будто носила в детстве на голове кувшин с молоком, рослая, сама, рассказывая об Олёне Павлыш, выразилась: ноги, мол, у той - от клюва фламинго, Дашины ноги были не хуже, русые волосы, за стойкой, естественно, приходилось ей собирать их в пучок (профессиональные требования и приличия), освобожденные от заколок мягко и волнами спадали на плечи. То есть ничего особенного в Даше вроде бы не было, при первом взгляде на нее могло показаться: банальная по нынешним стандартам милашка, ухоженная, приятная, страшил и невзрачных теперь в обслуге не держат. Но потом, так было и со мной, угадывалась в ней порода, хотя я и знал ее семейную историю, какая уж там могла быть порода! А черты ее лица приобретали особенность и единственность, и ты понимал, что перед тобой натура - надежная, не способная врать и подличать. Карие глазища Даши умели удивляться, вроде бы это были глазища простушки, но в них порой посмеивались искорки лукавства, заставлявшие вспоминать о Солохе. Глаза ее прежде были лучистыми. Нынче же в них были и горечь, и печаль.
– Давно, Дарья Тарасовна, - сказал я, - не видели вас в Камергерском. Не путешествовали ли вы в Херсонские земли?
Даша с Людмилой Васильевной переглянулись.
– Нет, - сказала Даша. - Путешествовала я в более северные земли. Если это можно назвать путешествием…
О чем спрашивать дальше, я не знал. В исповедники я не годился, да и потребности в исповеди у Даши сейчас явно не было. И Людмила Васильевна давала понять: не сейчас, не сейчас, потом. Потом все и узнаете. Ну если и не все, то хотя бы кое-что.