Страница:
Павел Басинский сказал, что потерял мою статью об утрате русскими своего менталитета ("Не с тем ключом"), так что надо завтра ехать в Костянский переулок и отвозить им ещё одну дискету.
* * *
В сегодняшней газете "Время" (С. Бабурин, В. Алкснис, А. Грешневиков, В. Распутин, И. Шафаревич и др.) опубликована яркая статья Д. Хвостова "Когда пинают твою дверь, как ты выйдешь - с поднятыми руками или с пистолетом в руках?", в которой он, в частности, говорит: "Французу не нужен шок. Он вывалит навоз в центре Парижа, если вдруг его правительство на полпроцента увеличит квоту для импортного мяса. Наш же крестьянин только может плакаться, что "черные" его пускают на городские рынки, что все плоды его труда за четверть цены скупают кавказцы-перекупщики. Вместо того, чтобы всем миром сесть на бортовые "газоны", доехать до той же Москвы и загнать здесь вилы в бок "овощной мафии".
Я понимаю, что все это правда, и что наши крестьяне действительно никуда ни на каких "газонах" не поедут, а будут бесконечно ждать милости от своей "родной" (а по сути - давно уже антинародной) власти всех уровней: районной, областной, отраслевой, и так до самого Президента, которому они и на хрен не нужны... Это вообще очень резкая и правильная газета, одна из немногих, не боящаяся ставить нелицеприятные, но крайне важные вопросы о том, как нам жить дальше.
28 ноября, среда. Сегодня - начало Рождественского поста, а также день рождения моей сестры Татьяны, которая осталась жить в Донбассе, оказавшемся вдруг от России дальше, чем Марс. Права была моя политически неграмотная мама, когда в самом начале перестройки, глядя, как я бегаю по митингам, требовавшим Украине свободу от Москвы (а я тогда ещё жил в Донбассе), горестно вздыхала да говорила: "Ой, дывысь, сынок, домитингуетэсь вы отам, шо позакрывають граныци, я тоди до тэбэ й в гости сйиздыть нэ зможу..." (Она видела, что я постоянно порываюсь уехать в Россию, и предчувствовала, что если это случится, то будет уже навсегда.) Увы, материнское сердце частенько предчувствует развитие ситуации гораздо более точно, чем самые современные центры общественного прогнозирования... Жаль только, что мы к нему редко когда по-настоящему прислушиваемся...
* * *
С утра принесли письмо из Самары от Марининого папы, и в нем - вырезка из газеты "Аргументы и факты в Самаре" со статьей Виктора Белова о журнале "Русское эхо". Высоко оценивая это созданное мной и Сашей Громовым в 1994 году издание, автор останавливается на том парадоксе, что замеченный даже московскими критиками (а о нем недавно хорошо писала "Литературная газета") русский патриотический журнал финансируется всё это время только случайными спонсорами, в том числе - американским производителем ракетных двигателей и участником космических проектов NASA - компанией "Aerojet", но только не своим родным управлением культуры. "Губернатору и мэру, ратующим со всех трибун за просвещенную Самару, впору бы от стыда в тартары провалиться аж до какого-нибудь штата Колорадо, - замечает автор рецензии, - а они хоть бы хны! Финансировать "желтые" газеты и "черный" пиар - пожалуйста, а о поэтах и прозаиках вспоминают два наших самых просвещенных самарца лишь в предвыборные кампании... Впору ладошки рупором к губам: ау-у, просвещенные самаритяне, то бишь самарцы! Как то отзовется на этот раз ЭХО?.."
Статья, на мой взгляд, абсолютно правильная, но я боюсь, что ни губернатор области Константин Титов, ни мэр Самары Георгий Лиманский её не заметят, и никакого ЭХА в качестве поддержки журналу С ИХ СТОРОНЫ не последует. За последние десять лет во власть пришли одни только циники и лицемеры, и ожидать, что их может пронять газетный упрек и они после этого бросятся помогать культуре - дело напрасное.
* * *
...К 12 часам дня, купив по дороге "Литературку", в которой опубликована статья Марины о детской литературе и стихах Татьяны Коти, я приехал в Издательский Дом "Гелеос", где взял в счет гонорара две пачки своей книги, и поехал с ней в наше Правление. Там я подарил подписанные экземпляры книги В.Н. Ганичеву, С.А. Лыкошину, И.И. Ляпину, Гене Иванову и Марьяне Зубавиной. Надо бы подарить также и всем остальным, но у меня пока что мало в наличии экземпляров, так что я решил первым делом дать их тем, кто про книгу хотя бы что-нибудь напишет или скажет, а уже потом раздам её всем прочим.
Во второй половине дня я взял с собой в дипломат ещё несколько книжек и поехал с ними в "Литературную газету", где вручил их Юре Полякову, Павлу Басинскому, Алексею Бархатову, Александру Яковлеву и кстати пришедшему туда в это время Алексею Варламову. Виктора Широкова на месте не было, но я оставил ему подписанный экземпляр на столе.
Часа два проговорили с Поляковым и Бархатовым о литературных делах, Поляков заказал мне большую статью о творчестве Юрия Козлова, а также попросил привлекать к работе в "ЛГ" интересных региональных критиков.
29 ноября, четверг; память апостола и евангелиста Матфея. В этот день я когда-то (году, кажется, в 1992-м или даже в 1991-м) крестил в Старице Сашу Громова - мы тогда ещё учились на заочном отделении Литературного института и после одной из осенних сессий поехали ко мне в город Старицу Тверской области, где я в то время жил, служа псаломщиком в Старицком Свято-Ильинском храме, и игумен отец Гермоген (Чирков) совершил над ним обряд крещения. Третьим тогда с нами ездил Лешка Смоленцев, он сейчас живет в Кирове, пишет интересные исследования о православных мотивах в творчестве Ивана Алексеевича Бунина, Гайто Газданова и Александра Грина.
* * *
...Приехав в Правление, узнал, что нынче ночью в Красноярске скончался писатель Виктор Астафьев. Наши все страшно суетились, отсылали какие-то телеграммы, куда-то звонили. Тут же был и Владимир Крупин, собирающийся лететь к нему в Овсянку на похороны.
Гена Иванов попросил меня написать некролог на его смерть, но я отказался. Может, это и не по-христиански, но я не могу забыть его последних произведений ("Прокляты и убиты", "Обертон", а также высказываний в различных интервью), в которых он, перечеркнув подвиг нашей Армии-Победительницы, низвел весь ратный труд солдат Великой Отечественной войны единственно до уровня проблем набивания брюха и испражнения. При этом немцы у него выглядят эдакими невинными цивилизованными овечками, а русские солдаты кровожадными монстрами-убийцами. Я писал о нем жесткие критические статьи, и если мне теперь браться за написание некролога, то надо или кривить душой и сочинять трагический монолог о "тяжелой утрате, которую понесла Русская литература в связи со смертью великого писателя", либо же честно говорить о заблуждениях покойного, для чего, наверное, данный случай не является самым подходящим. А то, что Виктор Петрович был последнее время не во всем прав, он признавал и сам, открыто заявив об этом, когда мы встречались году в 1995-м или 1996-м в Самаре во время его проезда из Тархан в Красноярск. "Последнее время я чувствую, что впал в какое-то очень сильное озлобление, от которого никак не могу избавиться. Я, может, и в Самару-то к вам специально за тем и завернул, чтобы ваша Волжская ширь помогла мне освободиться от этой злобы..."
Напуганная его непонятной репутацией (то ли он демократ, то ли патриот, то ли ещё кто?), Администрация Самарской области не рискнула принимать тогда Астафьева у себя и перепихнула его на руки писательской организации. Денег у нас было в те дни не густо, мы купили колбасы да водки, жены наши сварили пельменей и картошки, тем мы великого писателя и угощали.
Я видел, как во время нашей встречи в самарском Доме литераторов ему подсунули в руки газету "Литературная Самара" с моей статьей "Народ поругаем не бывает", посвященной его последнему на то время роману "Прокляты и убиты". Не знаю, прочитал ли он её впоследствии и как к этому отнесся, но я от написанного о нем в то время не могу отказаться и сегодня, я даже включил эту статью в выпущенную мной в начале этого года в издательстве "Крафт+" книгу избранной критики "Нерасшифрованные послания", да и сейчас не могу удержаться, чтобы не привести её здесь целиком, благо, она не такая уж и большая. Думаю, будет много лучше, если читатель будет отчетливо понимать мою позицию в отношении к этому крупному, хотя и весьма непростому таланту. Так что помещаю её здесь в том объеме, как она была опубликована в "Литературной Самаре" и "Нерасшифрованных посланиях":
НАРОД ПОРУГАЕМ НЕ БЫВАЕТ
Виктор Астафьев обозначил своё новое произведение "Прокляты и убиты" как роман, однако ни романных героев, ни, собственно, единой для романа сюжетной пружины мы в нём не отыщем. Есть, правда, несколько сквозных персонажей - таких как Лёшка Шестаков, Коля Рындин или баламут Булдаков, но практически ни у кого из них нет в произведении художественно самостоятельной линии, и все они представляют собой только составные слагаемые 121-го полка. Пожалуй, именно это и есть тот единственный персонаж, кто в самом деле имеет право на звание героя этого не романного романа. А вернее - он МОГ БЫ им стать, если бы в творческий окуляр писателя попала эволюция коллективной ДУШИ полка.
Но всё своё внимание в этом произведении Виктор Астафьев сосредоточил на другом. Объектом его исследования в "Прокляты и убиты" стала не душа, а физиология, первая часть романа - "Чертова яма" - буквально повторяет собой атмосферу "Колымских рассказов" Варлама Шаламова. И хоть действие происходит не в зоне, а в армейском карантине, где ждут отправки на фронт новобранцы первого военного года, жизнью солдат правит практически та же единственная страсть, что и жизнью заключенных в лагерной прозе Шаламова где угодно, как угодно, что угодно раздобыть для еды. И над тем, и над другим миром как единственная жизненная ценность витает мечта о лишней пайке...
Но всё-таки как непохожи друг на друга взгляды двух этих писателей! Если, рисуя животный (даже скорее - звериный) мир своих рассказов, Варлам Шаламов ни разу не позволил себе перешагнуть за границу художественной этики, установленной русской литературной классикой, то Виктор Астафьев в своём новом произведении буквально не поднимает глаз от людских испражнений. Откроем для примера первую главу романа: "Несмотря на приказ и запрет, нассано было возле нар, подле дверей, в песке сплошь белели солью свежие лунки. Запах конюшни прочно наполнял подвал..." Или - чуть дальше: "Всё вокруг испятнано мочой, всюду чернели застарелые коричневые и свежие желтенькие кучи..."
Вот - те детали, которыми живописует атмосферу своего романа автор таких этически и эстетически тонких вещей как "Царь-рыба" и "Последний поклон".
Казалось бы, Бог с ним, для настоящего художника нет в жизни достойных или недостойных для творческого отображения тем и сторон, но в том-то и беда, что, сосредоточившись на внимании к самой "нехудожественной" стороне человеческого бытия, писатель, оглядываясь на историю Великой Отечественной войны, и её стал видеть в каком-то исключительно "фекальном" свете, наполняя страницы своего нового произведения изображением самых неприглядных сцен армейского и фронтового быта. Красная Армия по Астафьеву - это невероятный бардак, где санитарки делают друг другу аборты, выдавливая руками плод из живота, солдаты терпят лютый голод, толкающий их на воровство и самовольные отлучки к матери за молоком, за что их расстреливают неумолимо-жестокие особисты, да и вообще, если здесь и случаются какие-то военные успехи, то только потому, что за спинами наступающих бойцов стоят заградотряды, не дающие им повернуть назад, как в случае с описанной в романе переправой: "...Родиона ударили прикладом в лицо. С детства крошившиеся от недоеда зубы, хрустнув яичной скорлупой, провалились в рот. Родион выплюнул зубы вместе с песком. Ерофей подхватил напарника и вместе с ним опрокинулся в реку.
- Сволочи! Сволочи проклятые! - отчетливо сказал он и потолкал плотик вверх по течению.
Заградотрядчики работали истово, сгоняли, сбивали в трясущуюся кучу поверженных страхом людей, которых всё прибивало и прибивало, и прибивало не к тому берегу, где им положено было быть. Отсекающий огонь новых, крупнокалиберных пулеметов "дэшэка", которых не было на плацдарме, пенил воду в реке, не допуская к берегу ничего живого. Каратели набирали всё большую уверенность... Трупы здесь не вытаскивали: пусть видят все - есть порядок на войне, пусть знают, что сделают с теми подонками и трусами, которые спутают левый берег с правым".
А вот, к примеру, те монологи и диалоги, которые звучат на страницах романа, характеризуя нравственно-интеллектуальный уровень русских воинов:
"- А-а-а-а! Распровашу мать! Из-за вас! Из-за вас! Залегли, бздуны... залегли, жопы к берегу прижали... А-а-а!"
Это - из криков раненого ротного, а вот фрагментик разговора командира с бойцом:
"- Что тут у вас?
- Колю в плен брали!
- Взяли?
- Хуеньки!.."
Армейская жизнь рисуется Астафьевым такой, что шаламовская Колыма начинает казаться на её фоне чуть ли не домом отдыха. Поэтому и бегут наши бойцы к немецким окопам сдаваться - так бегут, что аж падают фашистам прямо на головы. Но те - добрые, те встречают наших дезертиров с пониманием, и хоть сначала и ворчат, но потом всё же по-дружески кормят:
"С любопытством оглядел Макс Куземпель содрогающегося, землю когтями царапающего солдата, продолжавшего говорить:
- Убейте меня! Убейте меня! Я не хочу жить! Не хочу-у-ууу!
- Эй ты, хьер моржьовый! - сказал Макс Куземпель. - Не ори! Уже ты имеешь плен. Гольбах не убил тебя. Ему всякий говно стелалось жалко..."
Такие вот они, оказывается, гуманисты, эти солдаты Вермахта. Не верите? Вот ещё пример:
"...Нет, нет и нет, не все забыли о Боге и Его заветах, Лемке, во всяком случае, их помнил и при любой возможности, а возможности тогда у него были немалые, делал людям добро. Чтобы помочь человеку, не обязательно знать его язык. Лемке не раз перевязывал русских прямо в поле. А сколько раненых, спрятанных по сараям, погребам и домам, "не заметил", сколько отдал бинтов, спирта, йода в окружениях - под Смоленском, Ржевом, Вязьмой... Заглянул он однажды в колхозную ригу. А там на необмолоченных снопах мучаются сотни раненых и с ними всего лишь две девушки санитарки, он и по сю пору не забыл их прелестных имён - Нэля и Фая. Все речистые комиссары, вся передовая советская медицина, все транспортники ушли, бросив несчастных людей, питавшихся необмолоченными колосьями..."
И что, вы думаете, сделал в этой пикантной ситуации офицер фашистской армии Лемке? Совершенно верно, дал раненым бинты, спирт и прочее, а сам деликатно удалился. Цивилизованный человек, не чета нашим. Ну вот сами смотрите, куда это годится? Такие цивилизованные немцы вокруг, спирт и бинты нашим раненым раздают, и - пожалуйста: "...Русский кошачьим прыжком перемахнул речку, больно схватил в горсть перекошенный рот Янгеля и нанес два коротких, профессионально отработанных удара ножом ему в бок. Янгель понял: он умирает. Почему умирает? Зачем? А Гретхен? Как же это? Что он сделал этому русскому? Он работал, изучал русский язык, готовился к будущей жизни. О, русский, русский, что ты наделал!.."
(Даже как-то неловко и цитировать ТАКОЕ в романе русского писателя, знающего войну не по пропагандистским передачам "Немецкой волны", а по своему собственному опыту. Это ведь даже и не наивность, а откровенное подыгрывание вчерашним врагам и оккупантам - изображать дело так, как будто это вовсе не Янгель пришел с автоматом на русскую землю, а русские солдаты вторглись в невинную Германию, где Янгель изучал со своей Гретхен русский язык и готовился к будущей жизни!..)
К сожалению, возможностей для показа таких вот цитат роман Виктора Астафьева дает более, чем достаточно, но только очень уж нелегко множить этот и без того тяжелый ряд. Тема войны для русского народа всегда была священной, хотя бы в силу тех двадцати миллионов жертв, что были принесены нами на алтарь нашей Победы. Плевать на святыни - это не просто признак некультурности, но свидетельство какой-то глубокой душевной озлобленности автора романа "Прокляты и убиты". Но против кого же направлена злоба Астафьева, коли он вознамерился "переписать" память целого народа?.. Да, четыре года войны были для русской армии не увлекательной прогулкой крови, пота и того, что так любит описывать Астафьев, было пролито на нашу землю немало. Но всё это, как говорил в "Мастере и Маргарите" Булгаков, "давно ушло в землю", и остался только поднимающий людей ввысь ДУХ. Он-то и был той силой, которая помогла нашему народу пережить и Колыму, и Чертову Яму, и нашествие фашистов-гуманистов. И очень жаль, что русский писатель Виктор Астафьев предпочел постижению этого великого духа копание в окаменевших испражнениях истории. А впрочем, что ж, пускай себе копается народ, как и Бог, поругаем не бывает...
* * *
...Часа в два, как раз после того, как я отослал по факсу в "Парламентскую газету" свой материал о пьесе Сергея Михалкова в "Современнике", мне позвонил на работу Геннадий Гацура и сказал, что он наконец-таки открыл в Интернете свой сайт "Писатели Москвы и Московской области" (http://mp.urbannet.ru или www.mp.urbannet.ru), на котором уже разместил роман Валерия Ганичева об адмирале Ушакове и мою повесть "По дороге с поля". Это ещё раз подтвердило тот, уже сложившийся в моем сознании вывод, что без выхода в Сеть мне сегодня уже никак нельзя, а потому я набрался духу и позвонил в одну фирму, которая как раз сейчас прокладывает по Марьино кабель для подключения к Интернету, и дал заявку на подсоединение. Это, конечно, повлечет за собой некоторые дополнительные расходы (да и Марина всех этих компьютерных штучек побаивается), но иначе уже нельзя - в Сети сегодня кипит ничуть не менее активная литературная жизнь, чем и на страницах журналов, и не следить за ней - это все равно что не читать ни "Новый мир", ни "Неву", ни "Наш современник". Так что я теперь с нетерпением жду, когда дотянут кабель до нашего дома, и у меня появится возможность обозревать литературное пространство не глазами Сергея Костырко, а лично.
Месяца через два обещают подключить.
* * *
В четыре часа дня я взял несколько своих книг, а также несколько только что вышедших в издательстве "ПАЛЕЯ-МИШИН" книг Александра Малиновского и поехал сначала в журнал "Новый мир", а потом в "Независимую газету". В "Новом мире" подарил по экземпляру каждой из них Андрею Василевскому да поговорили с ним о моей книге "Нерасшифрованные послания" и об отрицательной рецензии на неё Михаила Эйдельштейна, которая была опубликована в десятом номере "Нового мира". Я сказал, что меня такие вещи не расстраивают, так как, отпуская свои произведения в мир, я вполне предполагаю, что они могут кому-нибудь не понравиться. Более того, иногда я даже специально выстраиваю свои статьи так, чтобы они провоцировали полемику, ибо какой мне интерес писать вещи, которые не вызывают ни малейшего отклика? Ну а что касается рецензируемой в "Новом мире" книги "Нерасшифрованные послания", то в неё были включены мною не только мои неожиданные для всех трактовки "Слова о полку Игореве", "Мертвых душ" или "Мастера и Маргариты", но и статья о книге Владимира Солоухина "Последняя ступень", в которой он анализировал роль евреев в истории России, так что, я думаю, было бы весьма даже наивно с моей стороны ожидать, что какой-нибудь Эйдельштейн мог на неё откликнуться положительной рецензией.
Главное для меня в данном случае - не положительный или отрицательный знак, выставленный мне за мои исследования, а уже одно только то, что рецензент "Нового мира" прочитал мою книгу и, пускай даже и с передергиваниями, подхихикиваниями и иронией, но все же полемизировал именно С ЕЕ ПОЛОЖЕНИЯМИ, а не СО МНОЙ КАК ТАКОВЫМ, что гораздо более выгодно отличает его от, скажем, того же профессора В.И. Гусева, который на днях опять напечатал в журнале Льва Котюкова "Поэзия" свои злобные (и главное - очень-таки низкопробные) эпиграммы в мой адрес, строящиеся не на опровержении моих взглядов или выводов, а единственно на стремлении побольнее укусить и обидеть.
(Хорош в данном случае и сам Котюков, на каждом углу провозглашающий себя лучшим поэтом России, и одновременно - пропускающий в печать такую заборную ругань, такой едва зарифмованный примитив! Ну как же это можно до такой степени прогибаться перед каким-то откровенным самодуром, даже если он и является твоим непосредственным начальником?! Хоть немножечко-то уважения к себе все-таки надо иметь, иначе какой же ты, на хрен, "лучший поэт в России"? Лучший - он никого не боится, что ему какой-то там Гусев?..)
* * *
...После "Нового мира" я заехал ещё в "Независимую газету" и оставил там на рецензирование по экземпляру каждой из имевшихся у меня книг - своей и Малиновского. А на обратном пути домой со мной произошел один, казалось бы, ничего не значащий, но имеющий явно мистический оттенок, эпизод. На станции метро "Пролетарская", делая переход с Таганско-Краснопресненской линии на Люблинскую, я чуть было не столкнулся лицом к лицу с одним милиционером с эдакой весьма характерной и оттого четко запоминающейся внешностью. Обойдя его, я перешел на станцию "Крестьянская застава" и к своему удивлению увидел там точно такого же (если не того же самого!) милиционера, как ни в чем не бывало вышагивающего мне навстречу. При этом мое сознание ещё не успело сделать ни малейших выводов, а подсознание уже отреагировало на это небольшим поэтическим экспромтом: "Вот мент стоит на "Пролетарской" / с багровой мордою татарской, / и на "Крестьянке" - что за блин? - / такой же мент, один в один! / Я им - не стану бить поклоны. / Они, хоть и в погонах - клоны! / А клон - созданье не Творца, / а опыт беса-подлеца..."
30 ноября, пятница. Утром принесли "Литературную Россию" с замечательной статьей Анны Козловой "Мы будем жить по-новому" - о дроблении русского сознания при помощи идиотических телевизионных сериалов о всевозможных Мариях-Фернандах и Педро Антонио Ледесмах де Суарес, а также передачах типа "Моя семья" и "За стеклом", при помощи которых "из поля зрения народа вырезаются обширные доли, часто характеризующие жизнь, будущее (или его отсутствие) и политическое самоопределение страны. Для того, чтобы сознание не ощущало фантомной боли - не чувствовало вакуума, пустоты, образовавшиеся в нем дыры начинают заполнять дроблеными сюжетами на несравнимо более ничтожные темы..." Анализируя принципы создания заполонивших наше ТV латиноамериканских сериалов, автор статьи говорит, что мельтешащая в них чехарда действующих лиц отнюдь не так безобидна, как может подуматься, ибо "одной из основных предпосылок к деконструкции сознания" как раз и является "его дробление, или фрагментаризация. Фрагментаризация сознания, некое насекомье зрение, довольно характерно для общественной и культурной жизни в современной России, когда вместо фильма нам предлагается сериал, вместо идейного памятника - россыпь уродливых фигурок, вместо личности вождя нации - человек без лица, причудливо проявляющий себя то в восточных единоборствах, то в роли переводчика для германоязычной аудитории, то как счастливый владелец щенка лабрадора..."
Думаю, это очень хорошо, что представители молодого поколения начинает видеть всё происходящее в России в его истинном свете. Это дает шанс надеяться, что они все-таки не позволит Путину окончательно задурить им голову и превратить нашу страну в американское подворье. Хотя, похоже, что именно к этому он всё и клонит...
* * *
...На 17 часов в книжном магазине "Молодая гвардия" была запланирована встреча с читателями, в которой должны были участвовать я и Александр Трапезников. А потому, заехав не более чем на часок в Союз писателей, я сделал оттуда несколько необходимых звонков (из которых, в частности, узнал, что в пензенском журнале "Сура" опубликована моя статья "Куда ж нам плыть?", а в седьмом номере ростовского журнала "Дон" печатается роман "Мой дедушка - застрелил Берию"), после чего оставил кабинет и направился к метро. По времени была ещё середина дня, но из-за переведенных на час назад часов пейзаж вокруг выглядел уже явно по-вечернему, к тому же на крестах церкви Николы в Хамовниках сидели такие крупные черные вороны, что у меня само собой сложилось этакое философическое двустишие: "И черный ворон тоже Божья птица, / коль на кресты церковные садится..."
В 17-00 я уже был в "Молодой гвардии", и началась наша встреча с читателями. Вел её сам Григорян - время от времени он объявлял через микрофон по всему торговому залу о том, что "сегодня в магазине находятся два известнейших московских писателя - Николай Переяслов и Александр Трапезников, и все желающие могут подойти и задать им свои вопросы, а также поговорить и приобрести их книги с автографами". Потом микрофон брали по очереди мы с Трапезниковым и рассказывали что-нибудь о себе или о своих книгах...
Однако желающих приобретать наши детища оказалось немного, люди, похоже, приходят в магазин, чтобы купить себе какую-то конкретную, заранее намеченную книгу, и впарить им что-то сверх этой запланированной покупки весьма и весьма непросто. Трапезников за весь вечер подписал, наверное, всего только около дюжины своих книг, а я и того меньше - штук пять или шесть. Хотя, наверное, для начала и это неплохо - ведь КАК ПРОЗАИКА меня в Москве не знает ни одна собака...
* * *
В сегодняшней газете "Время" (С. Бабурин, В. Алкснис, А. Грешневиков, В. Распутин, И. Шафаревич и др.) опубликована яркая статья Д. Хвостова "Когда пинают твою дверь, как ты выйдешь - с поднятыми руками или с пистолетом в руках?", в которой он, в частности, говорит: "Французу не нужен шок. Он вывалит навоз в центре Парижа, если вдруг его правительство на полпроцента увеличит квоту для импортного мяса. Наш же крестьянин только может плакаться, что "черные" его пускают на городские рынки, что все плоды его труда за четверть цены скупают кавказцы-перекупщики. Вместо того, чтобы всем миром сесть на бортовые "газоны", доехать до той же Москвы и загнать здесь вилы в бок "овощной мафии".
Я понимаю, что все это правда, и что наши крестьяне действительно никуда ни на каких "газонах" не поедут, а будут бесконечно ждать милости от своей "родной" (а по сути - давно уже антинародной) власти всех уровней: районной, областной, отраслевой, и так до самого Президента, которому они и на хрен не нужны... Это вообще очень резкая и правильная газета, одна из немногих, не боящаяся ставить нелицеприятные, но крайне важные вопросы о том, как нам жить дальше.
28 ноября, среда. Сегодня - начало Рождественского поста, а также день рождения моей сестры Татьяны, которая осталась жить в Донбассе, оказавшемся вдруг от России дальше, чем Марс. Права была моя политически неграмотная мама, когда в самом начале перестройки, глядя, как я бегаю по митингам, требовавшим Украине свободу от Москвы (а я тогда ещё жил в Донбассе), горестно вздыхала да говорила: "Ой, дывысь, сынок, домитингуетэсь вы отам, шо позакрывають граныци, я тоди до тэбэ й в гости сйиздыть нэ зможу..." (Она видела, что я постоянно порываюсь уехать в Россию, и предчувствовала, что если это случится, то будет уже навсегда.) Увы, материнское сердце частенько предчувствует развитие ситуации гораздо более точно, чем самые современные центры общественного прогнозирования... Жаль только, что мы к нему редко когда по-настоящему прислушиваемся...
* * *
С утра принесли письмо из Самары от Марининого папы, и в нем - вырезка из газеты "Аргументы и факты в Самаре" со статьей Виктора Белова о журнале "Русское эхо". Высоко оценивая это созданное мной и Сашей Громовым в 1994 году издание, автор останавливается на том парадоксе, что замеченный даже московскими критиками (а о нем недавно хорошо писала "Литературная газета") русский патриотический журнал финансируется всё это время только случайными спонсорами, в том числе - американским производителем ракетных двигателей и участником космических проектов NASA - компанией "Aerojet", но только не своим родным управлением культуры. "Губернатору и мэру, ратующим со всех трибун за просвещенную Самару, впору бы от стыда в тартары провалиться аж до какого-нибудь штата Колорадо, - замечает автор рецензии, - а они хоть бы хны! Финансировать "желтые" газеты и "черный" пиар - пожалуйста, а о поэтах и прозаиках вспоминают два наших самых просвещенных самарца лишь в предвыборные кампании... Впору ладошки рупором к губам: ау-у, просвещенные самаритяне, то бишь самарцы! Как то отзовется на этот раз ЭХО?.."
Статья, на мой взгляд, абсолютно правильная, но я боюсь, что ни губернатор области Константин Титов, ни мэр Самары Георгий Лиманский её не заметят, и никакого ЭХА в качестве поддержки журналу С ИХ СТОРОНЫ не последует. За последние десять лет во власть пришли одни только циники и лицемеры, и ожидать, что их может пронять газетный упрек и они после этого бросятся помогать культуре - дело напрасное.
* * *
...К 12 часам дня, купив по дороге "Литературку", в которой опубликована статья Марины о детской литературе и стихах Татьяны Коти, я приехал в Издательский Дом "Гелеос", где взял в счет гонорара две пачки своей книги, и поехал с ней в наше Правление. Там я подарил подписанные экземпляры книги В.Н. Ганичеву, С.А. Лыкошину, И.И. Ляпину, Гене Иванову и Марьяне Зубавиной. Надо бы подарить также и всем остальным, но у меня пока что мало в наличии экземпляров, так что я решил первым делом дать их тем, кто про книгу хотя бы что-нибудь напишет или скажет, а уже потом раздам её всем прочим.
Во второй половине дня я взял с собой в дипломат ещё несколько книжек и поехал с ними в "Литературную газету", где вручил их Юре Полякову, Павлу Басинскому, Алексею Бархатову, Александру Яковлеву и кстати пришедшему туда в это время Алексею Варламову. Виктора Широкова на месте не было, но я оставил ему подписанный экземпляр на столе.
Часа два проговорили с Поляковым и Бархатовым о литературных делах, Поляков заказал мне большую статью о творчестве Юрия Козлова, а также попросил привлекать к работе в "ЛГ" интересных региональных критиков.
29 ноября, четверг; память апостола и евангелиста Матфея. В этот день я когда-то (году, кажется, в 1992-м или даже в 1991-м) крестил в Старице Сашу Громова - мы тогда ещё учились на заочном отделении Литературного института и после одной из осенних сессий поехали ко мне в город Старицу Тверской области, где я в то время жил, служа псаломщиком в Старицком Свято-Ильинском храме, и игумен отец Гермоген (Чирков) совершил над ним обряд крещения. Третьим тогда с нами ездил Лешка Смоленцев, он сейчас живет в Кирове, пишет интересные исследования о православных мотивах в творчестве Ивана Алексеевича Бунина, Гайто Газданова и Александра Грина.
* * *
...Приехав в Правление, узнал, что нынче ночью в Красноярске скончался писатель Виктор Астафьев. Наши все страшно суетились, отсылали какие-то телеграммы, куда-то звонили. Тут же был и Владимир Крупин, собирающийся лететь к нему в Овсянку на похороны.
Гена Иванов попросил меня написать некролог на его смерть, но я отказался. Может, это и не по-христиански, но я не могу забыть его последних произведений ("Прокляты и убиты", "Обертон", а также высказываний в различных интервью), в которых он, перечеркнув подвиг нашей Армии-Победительницы, низвел весь ратный труд солдат Великой Отечественной войны единственно до уровня проблем набивания брюха и испражнения. При этом немцы у него выглядят эдакими невинными цивилизованными овечками, а русские солдаты кровожадными монстрами-убийцами. Я писал о нем жесткие критические статьи, и если мне теперь браться за написание некролога, то надо или кривить душой и сочинять трагический монолог о "тяжелой утрате, которую понесла Русская литература в связи со смертью великого писателя", либо же честно говорить о заблуждениях покойного, для чего, наверное, данный случай не является самым подходящим. А то, что Виктор Петрович был последнее время не во всем прав, он признавал и сам, открыто заявив об этом, когда мы встречались году в 1995-м или 1996-м в Самаре во время его проезда из Тархан в Красноярск. "Последнее время я чувствую, что впал в какое-то очень сильное озлобление, от которого никак не могу избавиться. Я, может, и в Самару-то к вам специально за тем и завернул, чтобы ваша Волжская ширь помогла мне освободиться от этой злобы..."
Напуганная его непонятной репутацией (то ли он демократ, то ли патриот, то ли ещё кто?), Администрация Самарской области не рискнула принимать тогда Астафьева у себя и перепихнула его на руки писательской организации. Денег у нас было в те дни не густо, мы купили колбасы да водки, жены наши сварили пельменей и картошки, тем мы великого писателя и угощали.
Я видел, как во время нашей встречи в самарском Доме литераторов ему подсунули в руки газету "Литературная Самара" с моей статьей "Народ поругаем не бывает", посвященной его последнему на то время роману "Прокляты и убиты". Не знаю, прочитал ли он её впоследствии и как к этому отнесся, но я от написанного о нем в то время не могу отказаться и сегодня, я даже включил эту статью в выпущенную мной в начале этого года в издательстве "Крафт+" книгу избранной критики "Нерасшифрованные послания", да и сейчас не могу удержаться, чтобы не привести её здесь целиком, благо, она не такая уж и большая. Думаю, будет много лучше, если читатель будет отчетливо понимать мою позицию в отношении к этому крупному, хотя и весьма непростому таланту. Так что помещаю её здесь в том объеме, как она была опубликована в "Литературной Самаре" и "Нерасшифрованных посланиях":
НАРОД ПОРУГАЕМ НЕ БЫВАЕТ
Виктор Астафьев обозначил своё новое произведение "Прокляты и убиты" как роман, однако ни романных героев, ни, собственно, единой для романа сюжетной пружины мы в нём не отыщем. Есть, правда, несколько сквозных персонажей - таких как Лёшка Шестаков, Коля Рындин или баламут Булдаков, но практически ни у кого из них нет в произведении художественно самостоятельной линии, и все они представляют собой только составные слагаемые 121-го полка. Пожалуй, именно это и есть тот единственный персонаж, кто в самом деле имеет право на звание героя этого не романного романа. А вернее - он МОГ БЫ им стать, если бы в творческий окуляр писателя попала эволюция коллективной ДУШИ полка.
Но всё своё внимание в этом произведении Виктор Астафьев сосредоточил на другом. Объектом его исследования в "Прокляты и убиты" стала не душа, а физиология, первая часть романа - "Чертова яма" - буквально повторяет собой атмосферу "Колымских рассказов" Варлама Шаламова. И хоть действие происходит не в зоне, а в армейском карантине, где ждут отправки на фронт новобранцы первого военного года, жизнью солдат правит практически та же единственная страсть, что и жизнью заключенных в лагерной прозе Шаламова где угодно, как угодно, что угодно раздобыть для еды. И над тем, и над другим миром как единственная жизненная ценность витает мечта о лишней пайке...
Но всё-таки как непохожи друг на друга взгляды двух этих писателей! Если, рисуя животный (даже скорее - звериный) мир своих рассказов, Варлам Шаламов ни разу не позволил себе перешагнуть за границу художественной этики, установленной русской литературной классикой, то Виктор Астафьев в своём новом произведении буквально не поднимает глаз от людских испражнений. Откроем для примера первую главу романа: "Несмотря на приказ и запрет, нассано было возле нар, подле дверей, в песке сплошь белели солью свежие лунки. Запах конюшни прочно наполнял подвал..." Или - чуть дальше: "Всё вокруг испятнано мочой, всюду чернели застарелые коричневые и свежие желтенькие кучи..."
Вот - те детали, которыми живописует атмосферу своего романа автор таких этически и эстетически тонких вещей как "Царь-рыба" и "Последний поклон".
Казалось бы, Бог с ним, для настоящего художника нет в жизни достойных или недостойных для творческого отображения тем и сторон, но в том-то и беда, что, сосредоточившись на внимании к самой "нехудожественной" стороне человеческого бытия, писатель, оглядываясь на историю Великой Отечественной войны, и её стал видеть в каком-то исключительно "фекальном" свете, наполняя страницы своего нового произведения изображением самых неприглядных сцен армейского и фронтового быта. Красная Армия по Астафьеву - это невероятный бардак, где санитарки делают друг другу аборты, выдавливая руками плод из живота, солдаты терпят лютый голод, толкающий их на воровство и самовольные отлучки к матери за молоком, за что их расстреливают неумолимо-жестокие особисты, да и вообще, если здесь и случаются какие-то военные успехи, то только потому, что за спинами наступающих бойцов стоят заградотряды, не дающие им повернуть назад, как в случае с описанной в романе переправой: "...Родиона ударили прикладом в лицо. С детства крошившиеся от недоеда зубы, хрустнув яичной скорлупой, провалились в рот. Родион выплюнул зубы вместе с песком. Ерофей подхватил напарника и вместе с ним опрокинулся в реку.
- Сволочи! Сволочи проклятые! - отчетливо сказал он и потолкал плотик вверх по течению.
Заградотрядчики работали истово, сгоняли, сбивали в трясущуюся кучу поверженных страхом людей, которых всё прибивало и прибивало, и прибивало не к тому берегу, где им положено было быть. Отсекающий огонь новых, крупнокалиберных пулеметов "дэшэка", которых не было на плацдарме, пенил воду в реке, не допуская к берегу ничего живого. Каратели набирали всё большую уверенность... Трупы здесь не вытаскивали: пусть видят все - есть порядок на войне, пусть знают, что сделают с теми подонками и трусами, которые спутают левый берег с правым".
А вот, к примеру, те монологи и диалоги, которые звучат на страницах романа, характеризуя нравственно-интеллектуальный уровень русских воинов:
"- А-а-а-а! Распровашу мать! Из-за вас! Из-за вас! Залегли, бздуны... залегли, жопы к берегу прижали... А-а-а!"
Это - из криков раненого ротного, а вот фрагментик разговора командира с бойцом:
"- Что тут у вас?
- Колю в плен брали!
- Взяли?
- Хуеньки!.."
Армейская жизнь рисуется Астафьевым такой, что шаламовская Колыма начинает казаться на её фоне чуть ли не домом отдыха. Поэтому и бегут наши бойцы к немецким окопам сдаваться - так бегут, что аж падают фашистам прямо на головы. Но те - добрые, те встречают наших дезертиров с пониманием, и хоть сначала и ворчат, но потом всё же по-дружески кормят:
"С любопытством оглядел Макс Куземпель содрогающегося, землю когтями царапающего солдата, продолжавшего говорить:
- Убейте меня! Убейте меня! Я не хочу жить! Не хочу-у-ууу!
- Эй ты, хьер моржьовый! - сказал Макс Куземпель. - Не ори! Уже ты имеешь плен. Гольбах не убил тебя. Ему всякий говно стелалось жалко..."
Такие вот они, оказывается, гуманисты, эти солдаты Вермахта. Не верите? Вот ещё пример:
"...Нет, нет и нет, не все забыли о Боге и Его заветах, Лемке, во всяком случае, их помнил и при любой возможности, а возможности тогда у него были немалые, делал людям добро. Чтобы помочь человеку, не обязательно знать его язык. Лемке не раз перевязывал русских прямо в поле. А сколько раненых, спрятанных по сараям, погребам и домам, "не заметил", сколько отдал бинтов, спирта, йода в окружениях - под Смоленском, Ржевом, Вязьмой... Заглянул он однажды в колхозную ригу. А там на необмолоченных снопах мучаются сотни раненых и с ними всего лишь две девушки санитарки, он и по сю пору не забыл их прелестных имён - Нэля и Фая. Все речистые комиссары, вся передовая советская медицина, все транспортники ушли, бросив несчастных людей, питавшихся необмолоченными колосьями..."
И что, вы думаете, сделал в этой пикантной ситуации офицер фашистской армии Лемке? Совершенно верно, дал раненым бинты, спирт и прочее, а сам деликатно удалился. Цивилизованный человек, не чета нашим. Ну вот сами смотрите, куда это годится? Такие цивилизованные немцы вокруг, спирт и бинты нашим раненым раздают, и - пожалуйста: "...Русский кошачьим прыжком перемахнул речку, больно схватил в горсть перекошенный рот Янгеля и нанес два коротких, профессионально отработанных удара ножом ему в бок. Янгель понял: он умирает. Почему умирает? Зачем? А Гретхен? Как же это? Что он сделал этому русскому? Он работал, изучал русский язык, готовился к будущей жизни. О, русский, русский, что ты наделал!.."
(Даже как-то неловко и цитировать ТАКОЕ в романе русского писателя, знающего войну не по пропагандистским передачам "Немецкой волны", а по своему собственному опыту. Это ведь даже и не наивность, а откровенное подыгрывание вчерашним врагам и оккупантам - изображать дело так, как будто это вовсе не Янгель пришел с автоматом на русскую землю, а русские солдаты вторглись в невинную Германию, где Янгель изучал со своей Гретхен русский язык и готовился к будущей жизни!..)
К сожалению, возможностей для показа таких вот цитат роман Виктора Астафьева дает более, чем достаточно, но только очень уж нелегко множить этот и без того тяжелый ряд. Тема войны для русского народа всегда была священной, хотя бы в силу тех двадцати миллионов жертв, что были принесены нами на алтарь нашей Победы. Плевать на святыни - это не просто признак некультурности, но свидетельство какой-то глубокой душевной озлобленности автора романа "Прокляты и убиты". Но против кого же направлена злоба Астафьева, коли он вознамерился "переписать" память целого народа?.. Да, четыре года войны были для русской армии не увлекательной прогулкой крови, пота и того, что так любит описывать Астафьев, было пролито на нашу землю немало. Но всё это, как говорил в "Мастере и Маргарите" Булгаков, "давно ушло в землю", и остался только поднимающий людей ввысь ДУХ. Он-то и был той силой, которая помогла нашему народу пережить и Колыму, и Чертову Яму, и нашествие фашистов-гуманистов. И очень жаль, что русский писатель Виктор Астафьев предпочел постижению этого великого духа копание в окаменевших испражнениях истории. А впрочем, что ж, пускай себе копается народ, как и Бог, поругаем не бывает...
* * *
...Часа в два, как раз после того, как я отослал по факсу в "Парламентскую газету" свой материал о пьесе Сергея Михалкова в "Современнике", мне позвонил на работу Геннадий Гацура и сказал, что он наконец-таки открыл в Интернете свой сайт "Писатели Москвы и Московской области" (http://mp.urbannet.ru или www.mp.urbannet.ru), на котором уже разместил роман Валерия Ганичева об адмирале Ушакове и мою повесть "По дороге с поля". Это ещё раз подтвердило тот, уже сложившийся в моем сознании вывод, что без выхода в Сеть мне сегодня уже никак нельзя, а потому я набрался духу и позвонил в одну фирму, которая как раз сейчас прокладывает по Марьино кабель для подключения к Интернету, и дал заявку на подсоединение. Это, конечно, повлечет за собой некоторые дополнительные расходы (да и Марина всех этих компьютерных штучек побаивается), но иначе уже нельзя - в Сети сегодня кипит ничуть не менее активная литературная жизнь, чем и на страницах журналов, и не следить за ней - это все равно что не читать ни "Новый мир", ни "Неву", ни "Наш современник". Так что я теперь с нетерпением жду, когда дотянут кабель до нашего дома, и у меня появится возможность обозревать литературное пространство не глазами Сергея Костырко, а лично.
Месяца через два обещают подключить.
* * *
В четыре часа дня я взял несколько своих книг, а также несколько только что вышедших в издательстве "ПАЛЕЯ-МИШИН" книг Александра Малиновского и поехал сначала в журнал "Новый мир", а потом в "Независимую газету". В "Новом мире" подарил по экземпляру каждой из них Андрею Василевскому да поговорили с ним о моей книге "Нерасшифрованные послания" и об отрицательной рецензии на неё Михаила Эйдельштейна, которая была опубликована в десятом номере "Нового мира". Я сказал, что меня такие вещи не расстраивают, так как, отпуская свои произведения в мир, я вполне предполагаю, что они могут кому-нибудь не понравиться. Более того, иногда я даже специально выстраиваю свои статьи так, чтобы они провоцировали полемику, ибо какой мне интерес писать вещи, которые не вызывают ни малейшего отклика? Ну а что касается рецензируемой в "Новом мире" книги "Нерасшифрованные послания", то в неё были включены мною не только мои неожиданные для всех трактовки "Слова о полку Игореве", "Мертвых душ" или "Мастера и Маргариты", но и статья о книге Владимира Солоухина "Последняя ступень", в которой он анализировал роль евреев в истории России, так что, я думаю, было бы весьма даже наивно с моей стороны ожидать, что какой-нибудь Эйдельштейн мог на неё откликнуться положительной рецензией.
Главное для меня в данном случае - не положительный или отрицательный знак, выставленный мне за мои исследования, а уже одно только то, что рецензент "Нового мира" прочитал мою книгу и, пускай даже и с передергиваниями, подхихикиваниями и иронией, но все же полемизировал именно С ЕЕ ПОЛОЖЕНИЯМИ, а не СО МНОЙ КАК ТАКОВЫМ, что гораздо более выгодно отличает его от, скажем, того же профессора В.И. Гусева, который на днях опять напечатал в журнале Льва Котюкова "Поэзия" свои злобные (и главное - очень-таки низкопробные) эпиграммы в мой адрес, строящиеся не на опровержении моих взглядов или выводов, а единственно на стремлении побольнее укусить и обидеть.
(Хорош в данном случае и сам Котюков, на каждом углу провозглашающий себя лучшим поэтом России, и одновременно - пропускающий в печать такую заборную ругань, такой едва зарифмованный примитив! Ну как же это можно до такой степени прогибаться перед каким-то откровенным самодуром, даже если он и является твоим непосредственным начальником?! Хоть немножечко-то уважения к себе все-таки надо иметь, иначе какой же ты, на хрен, "лучший поэт в России"? Лучший - он никого не боится, что ему какой-то там Гусев?..)
* * *
...После "Нового мира" я заехал ещё в "Независимую газету" и оставил там на рецензирование по экземпляру каждой из имевшихся у меня книг - своей и Малиновского. А на обратном пути домой со мной произошел один, казалось бы, ничего не значащий, но имеющий явно мистический оттенок, эпизод. На станции метро "Пролетарская", делая переход с Таганско-Краснопресненской линии на Люблинскую, я чуть было не столкнулся лицом к лицу с одним милиционером с эдакой весьма характерной и оттого четко запоминающейся внешностью. Обойдя его, я перешел на станцию "Крестьянская застава" и к своему удивлению увидел там точно такого же (если не того же самого!) милиционера, как ни в чем не бывало вышагивающего мне навстречу. При этом мое сознание ещё не успело сделать ни малейших выводов, а подсознание уже отреагировало на это небольшим поэтическим экспромтом: "Вот мент стоит на "Пролетарской" / с багровой мордою татарской, / и на "Крестьянке" - что за блин? - / такой же мент, один в один! / Я им - не стану бить поклоны. / Они, хоть и в погонах - клоны! / А клон - созданье не Творца, / а опыт беса-подлеца..."
30 ноября, пятница. Утром принесли "Литературную Россию" с замечательной статьей Анны Козловой "Мы будем жить по-новому" - о дроблении русского сознания при помощи идиотических телевизионных сериалов о всевозможных Мариях-Фернандах и Педро Антонио Ледесмах де Суарес, а также передачах типа "Моя семья" и "За стеклом", при помощи которых "из поля зрения народа вырезаются обширные доли, часто характеризующие жизнь, будущее (или его отсутствие) и политическое самоопределение страны. Для того, чтобы сознание не ощущало фантомной боли - не чувствовало вакуума, пустоты, образовавшиеся в нем дыры начинают заполнять дроблеными сюжетами на несравнимо более ничтожные темы..." Анализируя принципы создания заполонивших наше ТV латиноамериканских сериалов, автор статьи говорит, что мельтешащая в них чехарда действующих лиц отнюдь не так безобидна, как может подуматься, ибо "одной из основных предпосылок к деконструкции сознания" как раз и является "его дробление, или фрагментаризация. Фрагментаризация сознания, некое насекомье зрение, довольно характерно для общественной и культурной жизни в современной России, когда вместо фильма нам предлагается сериал, вместо идейного памятника - россыпь уродливых фигурок, вместо личности вождя нации - человек без лица, причудливо проявляющий себя то в восточных единоборствах, то в роли переводчика для германоязычной аудитории, то как счастливый владелец щенка лабрадора..."
Думаю, это очень хорошо, что представители молодого поколения начинает видеть всё происходящее в России в его истинном свете. Это дает шанс надеяться, что они все-таки не позволит Путину окончательно задурить им голову и превратить нашу страну в американское подворье. Хотя, похоже, что именно к этому он всё и клонит...
* * *
...На 17 часов в книжном магазине "Молодая гвардия" была запланирована встреча с читателями, в которой должны были участвовать я и Александр Трапезников. А потому, заехав не более чем на часок в Союз писателей, я сделал оттуда несколько необходимых звонков (из которых, в частности, узнал, что в пензенском журнале "Сура" опубликована моя статья "Куда ж нам плыть?", а в седьмом номере ростовского журнала "Дон" печатается роман "Мой дедушка - застрелил Берию"), после чего оставил кабинет и направился к метро. По времени была ещё середина дня, но из-за переведенных на час назад часов пейзаж вокруг выглядел уже явно по-вечернему, к тому же на крестах церкви Николы в Хамовниках сидели такие крупные черные вороны, что у меня само собой сложилось этакое философическое двустишие: "И черный ворон тоже Божья птица, / коль на кресты церковные садится..."
В 17-00 я уже был в "Молодой гвардии", и началась наша встреча с читателями. Вел её сам Григорян - время от времени он объявлял через микрофон по всему торговому залу о том, что "сегодня в магазине находятся два известнейших московских писателя - Николай Переяслов и Александр Трапезников, и все желающие могут подойти и задать им свои вопросы, а также поговорить и приобрести их книги с автографами". Потом микрофон брали по очереди мы с Трапезниковым и рассказывали что-нибудь о себе или о своих книгах...
Однако желающих приобретать наши детища оказалось немного, люди, похоже, приходят в магазин, чтобы купить себе какую-то конкретную, заранее намеченную книгу, и впарить им что-то сверх этой запланированной покупки весьма и весьма непросто. Трапезников за весь вечер подписал, наверное, всего только около дюжины своих книг, а я и того меньше - штук пять или шесть. Хотя, наверное, для начала и это неплохо - ведь КАК ПРОЗАИКА меня в Москве не знает ни одна собака...