Минут пять сидели молча. Каждый думал о своем.
– Ты чего хотел узнать-то? – проснулся первым Степан.
– Как Лека здесь жила? Что делала?
– Я за ней шпионил, что ли? У самой нее спроси.
– Мне сторонний взгляд нужен. Тем более такой, как у тебя – неравнодушный.
– С чего это ты решил, что неравнодушный?
– А то я не вижу! Сохнешь по девчонке-то. Только напрасно, я тебе скажу. Она нравственность поднимать не будет. Лека – крепкий орешек, вещь в себе. Расколоть ее – все зубы обломать.
– А тебе – по зубам?
– Сам суди…
– Все равно это – грех, – торопливо сказал Степа. – В грехе вы живете, нерасписаны, невенчаны. А как дети пойдут? Так и быть им незаконными? Грех.
– Ты меня, Степа, грехами не кори, – Демид зло усмехнулся. – На мне, голубь ты мой, столько грехов висит, что тебе и за две жизни не заработать. Да только, знаешь, рассчитываю я, что все мои грешки спишутся, ибо совершал я их не столько из любви к блудодеянию, а из необходимости. Жить-то всем хочется. А бывало, и другие жизни спасал, хотя, может быть, и не стоило кое-кого спасать. У нас с Богом свои счеты – что-то вроде лицензии на умеренное непотребство. А буде мне нашкодить лишку, угодить на сковородку в ад – значит, такова моя судьба. У каждого человека свой ад, и свой рай, и своя мера грехов. Бог, он, конечно, один для всех, да только кто его видел? Каждый видит его по своему. И говорить, что ТВОЙ Бог самый лучший – не в том ли и есть гордыня?
– Это не мой Бог, – упрямо заявил Степан. – Это НАШ Бог. И придумывать мне нечего, все написано в Евангелии. И жизнь Бога нашего, и смерть его, и воскрешение. И заповеди его. Соблюдай их – что может быть проще?
– Знаешь, что такое Евангелие? Это книга. А точнее, двадцать книг, из которых четыре были признаны истинными, а остальные ложными. Кем выбраны? Греками, которые в жизни никогда не видели ни Христа, ни его учеников. Ты можешь дать гарантию, что они не ошиблись?
Опять в воздухе повисла тишина. Степан сидел мрачный, нахмуренный. Лучше бы Демид оказался бандитом-рэкетиром, чем этаким духовным террористом, вооруженным знанием и логикой.
– Циркулярке твоей осталось жить полчаса, дальше обмотка окончательно сгорит, – мрачно, пророчески изрек Демид. – Так что, будь разговорчив, Степа, иначе я для тебя пальцем не шевельну. Я люблю людей душевных, откровенных, ласковых.
– В кюсото она пропадает.
– Где?
– В кюсото. Это по-марийски так Священная Роща называется. Твоя Елена, по-моему, там днюет и ночует.
– Роща березовая?
– Ага.
– Так, понятно. – Демид задумчиво насупился. – И что же это за Священная Роща? Там что, до сих пор какие-то обряды отправляются?
– Сейчас нет. Сейчас мари здесь почти не осталось. Поселок их затоплению подлежал, когда плотину построили. Он рядом с Волгой стоял, вот их и переселили в плановом порядке, двадцать лет назад уж. Пошумели немного марийцы, да приутихли. Куда им деваться при советской власти? И народ они нынче тихий, дисциплинированный – не то, что при Иване Грозном, когда мари горные да луговые на весь волжский край шороху наводили. Они ведь тогда оказались промеж Казанским ханством и русскими землями. Татарам, правда, ясак-дань платили, но все равно жили своими порядками – языческими. Ни христианства, ни мусульманства не признавали. В Священные рощи свои собирались, жертвы приносили – баранов резали да жарили, да ели всем сообществом. Молились богу своему – Куго-Юмо, чтобы даровал им хороший урожай, да хорошую охоту в лесах, да много рыбы в реках. Ленточками деревья украшали. Пели, плясали. Красивые, конечно, обряды были. Да только языческие…
– А мистического ничего такого в этих рощах не было? Духи какие-нибудь лесные? Лешие, водяные.
– Не знаю. – Степан покачал головой. – Про это лучше кого-нибудь из старых марийцев пораспрашивать. Да только никого из стариков-черемисов нынче тут не осталось. Все марийцы, кто живет здесь поныне – православные. Да и роща эта, говорят, священной перестала быть. Лет около двадцати назад что-то там случилось с ней такое – говорят, хозяйка берез оттуда ушла, после того, как мари переселились. А ведь кюсото – дело очень деликатное. Там не то, что деревья рубить – листочка без разрешения сорвать нельзя. В истории местной случай был курьезный. Во времена царя Василия Ивановича, отца, стало быть, Ивана Грозного, был послан князь-воевода Дмитрий Бельский грозить татарской Казани. Остановилась рать его в крае горных черемисов, да только воевать Казань не спешила. Приказал Бельский срубить себе баньку-мыленку – без пара да без утехи какая же жизнь для боярина? А за вениками березовыми послал ратников в лес. Да только никто из них не вернулся. Вот те пропасть! Снова посылает – и снова пропадают вои его, как в омуте. Три раза посылал, да так и не понял старый боярин, что ратники его веники в Священной Роще ломают! А для черемисов это – преступление страшное! Всех, кто ветки ломал, черемисы и побили. Пока старый брюзга Бельский париться пытался, и татары подоспели – налетели всей оравой. Отбиться, конечно, от них отбились – рать у боярина большая была, но только до Казани в тот раз так и не дошли.
– Вот, значит, как, – задумчиво пробормотал Демид. – Кюсото, Куго-Юмо. Хозяйка берез… Интересно получается.
А больше он ничего не сказал, потому что принялся за починку циркулярки. И провозились они со Степой до самого вечера.
***
А вечером Демид сходил в баню. Один сходил, потому что Лека пошла с Любкой, и неудобно было как-то идти втроем, да еще в первый же день знакомства. Да и Любка была еще совсем девчонка, стеснялась, само собой. А потому Дема не обижался, хотя и не любил он париться один, а сидел дома, красный, разомлевший и пил чай с мятой, и ел оладьи с вареньем. Наслаждался жизнью.
И тут, само собой, случилось приключение. Потому что судьба у Демида была такая сердитая, что не давала ему сидеть спокойно, хотя бы пару часиков. Она постоянно придумывала новые каверзы, и не было в этом смысле в мире изобретательнее и вреднее существа, чем демина судьба.
Ор со стороны баньки донесся такой, что Дема подпрыгнул и уронил чашку, едва ноги себе не ошпарил. Голосили в два голоса, и Дема, человек быстрый, естественно, не стал задумываться, а немедля ломанул к бане.
Девчонки стояли на улице, в крапиве-малине. Голые, в чем мать родила. Визжать уже перестали. Любка пыталась прикрыться руками, хотя рук ей явно не хватало, чтобы прикрыть все, что полагалось спрятать от чужого взгляда. Ленка же ничего не прикрывала – бог не наградил ее особой стеснительностью. Да и стесняться, собственно говоря, было нечего, красивая она была – как на картинке. Было, как говорится, на что посмотреть.
– Чего верещим? – поинтересовался Демид? – Почему без трусов по улице бродим?
– Т-там к-кто-то есть, – сказала Любка, заикаясь от страха.
– Кто?
– М-мохнатый такой…
– Может быть, мочалка? Или кошка?
– Н-нет. – Любка переминалась с ноги на ногу в позе кустодиевской Венеры. – Это Банник!
– Какой такой Банник?
– Ну, Банник такой! Он навроде д-домового, только в бане живет.
– И чем же он страшен?
– А он щипется! Вот, смотри! Любашка повернулась спиной, Дема наклонился и разглядел на ее аккуратной розовой попке свежий синячок. Пожалуй, он не отказался бы сейчас на минутку тоже стать Банником, чтобы иметь моральное право ущипнуть Любку за попку в присутствии Леки.
– Больше нигде не щипал? – строго спросил Демид, в тайной надежде рассмотреть еще какое-нибудь потаенное место.
– Нет! – Любка снова прикрылась и зарделась.
– Лека, тебя тоже щипал? – Дема продолжал допрос, не торопясь уйти.
– Нет, ее не щипал, – встряла Любашка. – Он только девушек щиплет. Ну, которые еще не… сам понимаешь.
Снова покраснела. Оно понятно.
– Ладно, посмотрю я на вашего Банника, – благородно сказал Демид. – А вы хоть в предбанник зайдите. А то уж полдеревни на прелести ваши пялится.
***
Лампочке в бане было, наверное, лет сто. Она едва тлела, а закопченные до черной матовости стены и потолок поглощали тусклый свет почти без остатка. И тем не менее Демид увидел. Увидел это. Это и не пыталось особо спрятаться от людского взгляда – сидело себе под лавочкой и таращилось на Демида огромными желтыми глазами, круглыми как фонарики. Это было похоже на лемура-долгопята. Есть такой зверек – головенка большая, почти человеческая, глазищи как у привидения, ручонки-ножонки тоненькие. Только обитает эта зверюшка на Мадагаскаре, вот незадача. Совершенно нечего ей делать в русской бане. И девчонок за ягодицы щипать.
– Ах ты, Чебурашка… – Дема встал на колени, на мокрый пол, боязливо потянулся рукой под лавку – вдруг тяпнет? – Кто ж мне такую зверушку экзотическую подкинул? Иди-ка, сюда, малыш…
Существо сердито зашипело и вжалось в угол. И едва пальцы Демида дотронулись до его шерсти – удивительно жесткой для такого нежного на вид создания, почти колючей, как зверек исчез. Не убежал, не юркнул в нору – просто растворился в воздухе. Минуту его размытая тень еще колебалась в призрачном мерцании лампы, а потом пропала.
Странный звук услышал Демид при этом – словно слово, сказанное голосом призрака. Тихое слово в темноте.
ФАММ
– Кто это был?
Любопытство, оказывается, пересилило испуг, и девчонки дышали за спиной, наклонились, пытались что-то рассмотреть.
– Банник, – сказал Демид. – маленький глазастый Банник.
– Его зовут Фамм, – неожиданно произнесла Лека. – Он назвал свое имя. И это – добрый признак.
ГЛАВА 13
Демид снова уехал в город. Пробыл в деревне совсем недолго.
Не сиделось ему спокойно на месте. Лека ясно видела, что точит его изнутри тревога, разъедает душу, не дает спокойно есть, спать, ходить, дышать. Да только не делился он с Лекой своими проблемами. И на все вопросы: "Ну скажи, в чем дело? Вдруг с тобой что случится?" ответствовал неизменно: "Завещание в ящике стола." Шутник, тоже, нашелся.
Не любила Лека таких шуток.
Что такое случилось там, в городе? Что-то назревало страшное. Это грозило Демиду, и Леке, и всем. Может быть, ее место было сейчас рядом с Демидом? Но она не могла заставить себя сейчас уехать отсюда. Одна только мысль о том, что она уедет в город, повергала ее в трепет.
Дома… Была ли она здесь дома? Пока еще нет. Но она была совсем рядом от дома. Ей хотелось вернуться домой, но она еще не знала точно, что это значит.
А может быть, уже осознавала, но боялась поверить.
Так случается, когда человек неизлечимо заболевает. Когда доктор, уныло перебирая бумажки на столе и отводя взгляд, сухо сообщает: «У вас, э-э-э, определенное заболевание». «Доктор, что-нибудь совсем страшное?» (и пробивает холодный пот ужаса). «Ну, как вам сказать? Достаточно неприятное, к сожалению. Операцию делать уже поздно, но при определенном курсе терапии некоторое время вы даже не будете замечать отклонений в своем здоровье. Да.» И вы идете домой, неся в кармане листочек, на котором непонятными латинскими закорючками написана та разновидность смерти, которая посетит вас в ближайшее (или отдаленное) время. И вы забываете об этом – на день, на час, на минуту. И вдруг вспоминаете, и вздрагиваете, и понимаете, что никогда уже не будете таким, как прежде. И горькие морщинки прорезают лоб, и уголки рта опускаются в вечном горестном выражении, укоризне всему живому, что так легко переживет вас – без малейших усилий.
Это сводит с ума.
Лека не знала названия своей болезни. Но ее нельзя было вылечить. И единственное, что оставалось ей делать – жить здесь. Ходить в березовую рощу, прижиматься к гладким белым стволам, или просто лежать на земле и чувствовать, как мысли уходят из головы. Никаких мыслей – только смешанное сладкое и жуткое чувство оцепенения. И что-то внутри стучится и просится на свободу. А может, это просто сердце? Но откуда тогда истома – такая, что нельзя пошевелить и рукой? Откуда уверенность, что ты уже умерла и каким-то образом украла, продлила срок, отмеренный судьбой?
Единственный человек, который мог ей помочь, был Демид. Но он уехал. Да и что он мог сейчас сделать? Лека не послушалась его, переступила через табу, наложенное им. И была наказана. Она не знала, что такое сделал с ней доктор Панкратов, но он разбудил нечто темное, что дремало в ней всю жизнь.
Это не было еще осознанным. Но это уже командовало ей, беззвучно, бессловесно подталкивало ее к поступкам, которые нельзя было назвать обычными для человека.
А может быть, так было всегда? Только теперь тайное стало явным?
Может быть.
***
Банник сам нашел Леку. Ну да, конечно, он сам пришел к ней – не выползают просто так древние создания к людям. Сторонятся они людей, боятся их. Если уж показались они на свет божий – значит, большая нужда заставила.
Он окликнул ее, когда она шла по лесу. Окликнул – сильно сказано. Ни звука не было – только странный внутренний толчок, и она уже знала, что ее ждут. Он хочет с ней поговорить. Фамм.
Два больших светящихся глаза в темном дупле, осторожные немигающие фонарики.
– Фамм, это ты? – тихо позвала Лека.
Фамм, Фамм. Я.
Не голос, не звук – тихий шорох в голове. Телепатия. Лека не верила в нее. Она забыла, что когда-то была телепаткой, и читать мысли для нее было так же естественно, как читать объявления, расклеенные на заборах. Но она не удивилась. Все это было знакомо, все это когда-то уже было.
– Фамм, ты хочешь что-то сказать мне?
Да. Да. Фамм. Тебе сказать.
– Кто ты такой, Фамм?
Ты знаешь. Ты вспомнишь. Сейчас неважно. Ты вернулась. Лекаэ. Ты вернулась домой. Но уже поздно. Карх проснулся.
– Карх? Кто такой Карх?
Карх. Плохо. Гоор-Гота сделал кархов. Кимвер убил Гооор-Готу. Кимвер убил кархов. Не всех, один карх стал снова живым. Этот карх – бессмертный.
– Подожди, подожди! – В голове у Леки все уже смешалось в кашу. – Гоор-Гота, это кто такой?
Дух. Большой Дух из черного колодца. Не важно. Он умер.
– А этот, как его там… Карх?
Карх – тоже дух. У него тело зверя. Страшный зверь, жестокий. Он не может умереть.
– А третий кто? Тот, который всех убил?
Кимвер. Он бессмертный.
– Я уже запуталась. Послушать, так у тебя все бессмертные.
Духи часто бывают бессмертны. Люди – очень редко. Кимвер – только один бессмертный человек сейчас. Других нет.
– Ну а я-то какое отношение ко всему этому имею?
Предупредить кимвера. Спасти его. Карх хочет убить его. Он может убить кимвера. Это нельзя. Кимвер должен жить, иначе все сдвинется.
– Что сдвинется?
Мир. Он сдвинется раньше времени. Мир все равно сдвинется. Люди глухи, они не слышат движения мира. Но придет Слепое Пятно – и их пора закончится. Мир сдвинется все равно. Но пока рано, кимвер должен жить.
– А почему тебе самому не предупредить этого самого кимвера?
Лесные твари боятся говорить с кимверами. Кимверы убили много лесных тварей, когда становились людьми. Ты скажи кимверу.
– Где же мне его найти?
Кимвер – твой друг.
– Друг?
Да. Кимвер был там. В бане. Он хотел меня потрогать. Я боялся.
– Кимвер – это Демид?!!
Да.
***
– Эй, ты, Король Крыс, вылезай! Я знаю, что ты здесь!
Слова Демида эхом отразились от старых кирпичных стен и смешались с жирным чавканьем капель, падающих с потолка. Демид стоял, широко расставив ноги, на земляном полу, заваленном обглоданными костями, рваными тряпками, высохшими бурыми ошметками мяса. Демид старался не думать о том, чье это было мясо.
Он пришел сюда сам. Вошел в мрачное подземелье, отмеченное на карте головой паука, в сырой затхлый подвал, где нечем было дышать от вони разлагающихся трупов. Огромный подвал, подземные кишки заброшенной фабрики. Здесь можно было бы ездить на БТРе. Только у Демида не было БТРа. У него не было ничего, кроме самого себя – Демида. Да и ни к чему ему было все лишнее. Не хотел он больше связываться ни с Конторой, ни с МВД, ни со следователем Фоминых. Это было ЕГО дело. Король Крыс мешал лично ему. Лично к Демиду предъявлял Король Крыс какие-то счеты, а Демид был сейчас не в том положении, чтобы надменно проигнорировать убийственные выпады в свою сторону. Он был слишком слаб, чтобы беспечно играть с Королем Крыс, слишком растерян, чтобы позволить Королю крыс остаться в живых.
Он был слаб, и потому особенно опасен – словно подраненный хищник.
– Иди сюда, – сказал Демид, – или я подожгу этот склеп. Огня ты боишься, я знаю. Шакалы всегда боятся огня. Иди сюда.
На стенах бурой, запекшейся кровью были намалеваны пауки с треугольными телами.
***
– Поздно, – сказала Лека. – Он уже там, в логове этого карха.
Пелена словно спала с ее глаз. Она увидела Демида в мрачном подвале. Увидела всего на секунду, но этого было достаточно. В руках Демид сжимал черный зонтик.
– Он пришел к карху, – прошептала Лека.
***
Тень в углу беззвучно отделилась от стены и сделала шаг в сторону.
– Кимвер. Защитник, – сказала она. – Пришел. Сам. Ты принес мой подарок?
– Нет. – Демид едва согнул ноги и переложил Штуковину в правую руку. – Я выкинул твой подарок на хрен, он мне не понравился. Я не люблю золото, особенно порченое.
– Плохо. – Король Крыс побежал расслабленной, вихляющейся походкой вдоль стены. – Я рассчитывал еще раз увидеть его – на твоей руке. Он дал бы тебе силу, мы были бы равны. А теперь ты слаб, кимвер. Расправиться с тобой будет не труднее, чем с любым другим мясом. А это неинтересно.
– Я не кимвер, – сказал Демид. – Я – Демид.
– Ты – кимвер. Ты всегда был кимвером. Кимвер – это твой дух, твоя душа. Она слишком прочная, твоя душа. Она прочнее, чем твое человеческое тело. Она прочнее, чем прочие человеческие душонки. Ни рай, ни ад кимверам не доступен. И когда очередное тело их дохнет от старости, душа кимвера вынуждена мотаться в бесплотном, безмозглом состоянии, пока ей не будет дозволено родиться вновь на земле. Ты – гнусный кимвер, Демид. Ты Дух неприкаянный, один из двух сотен кимверов, существовавших в Цветном Мире. Но теперь ты остался только один, последний. Остальные кимверы больше не вернутся в человеческие тела. Их срок истек.
– Ну и плевать, – сказал Демид. – Кимвер я, или какой-нибудь там Зильбер, или просто Рабинович, какое это имеет значение? Не хочу знать о себе ничего такого, что выходит за рамки обыденного. Я знаю, что у меня есть куча необычных способностей. Но я показал им большой кукиш, Король Крыс. Я наложил на них табу, выкинул их из своего сознания. Забыл. И тебе не советую о них напоминать.
– Хе-хе… – Король Крыс все так же трусил кругами вдоль стен и Демид едва успевал поворачиваться, чтобы оставаться к нему лицом. – Ты все упрощаешь, Защитник. Ты хочешь выйти из игры. Это совсем несложно, Защитник. Я выведу тебя из игры. Ты мне больше не нужен. Ты мне мешаешь.
***
Плохо. Плохо. Плохо. — Шепот Фамма в голове стал хриплым, испуганным.– Кимвер не должен драться сейчас. Кимвер должен прятаться. Он забыл все. Он больной кимвер. Карх убьет его.
– Значит, Демид – не человек?
Ужас ужас ужас в сердце. Демид умрет? Как помочь ему?
Человек. Кимвер – это особый человек. С особой душой. Кимвер не знает, что он – кимвер. Ум не знает. Но душа знает. Она не дает такому человеку жить спокойно.
– А я – тоже кимвер? Я ведь тоже необычная.
Нет. Ты – не кимвер. Ты – наша.
– Кто – наша?
Но Банник уже исчез. Исчез, оставив насмерть перепуганную девушку в одиночестве.
***
Вот так все и делается. Трудно свалить столб, врытый в землю. Его нужно расшатать. Король Крыс расшатал его вполне достаточно. У Демида уже в глазах рябило от мелькания кирпичных стен, от мелькания грязного собачьего тела, мутило от омерзительной вони – он был слишком чувствителен к запахам.
Демид больше не мог крутиться так. Он встал на месте и закрыл глаза. Шорох немедленно прекратился. Король Крыс крался теперь осторожно, бесшумно, и Демид не знал, где он находится. Наверное, Король Крыс был очень доволен собой. Он не спешил нападать, растягивал удовольствие. Человек и в самом деле оказался слаб.
***
"Чем помочь Демиду?" Лека напрягла всю свою волю, пытаясь нащупать хоть какую-то мысленную ниточку, ведущую к Демиду. Она вытянула руки в стороны, коснувшись ими двух тонких юных березок. Она подняла лицо к небу. Небо было безмятежно голубым, и по нему плыли белые облачка. Как тогда, в детстве. Как во сне.
***
Демид медленно, не открывая глаз, стянул со Штуковины черный матерчатый футляр. Теперь Штуковина больше не походила на зонтик.
Он плавным движением опустился в стойку всадника и замер, вытянув руки перед собой. В правой руке его был тонкий цилиндр из серебристого металла, длиной около полуметра. Демид был спокоен. Циркуляция пневмы – единственное, что занимало его сейчас. Король Крыс существовал где-то там, во внешнем мире, в виде досадного артефакта. Артефакта сильного, опасного, но слишком уверенного в себе, чтобы быть победителем.
И когда зверь бросился на Демида сзади, Демид уже был готов. Он перестал думать, вручил судьбу свою Космосу и был готов к танцу.
Потому что только танец является искусством. Все остальное – труд. Труд необходим, без него не достичь совершенства, но когда ты танцуешь, не должно быть видно, какого труда тебе это стоило.
Зверь напал сзади. У него не было определенного плана. Мы не продумываем план битвы, когда вцепляемся зубами в котлету на тарелке, мы просто едим его. Демид не был для Короля Крыс соперником. Он был куском мяса.
Любой человек был для Короля Крыс куском мяса. Потому что Король Крыс был идеальной машиной для убийства, и человек мог оказать ему сопротивление не больше, чем бифштекс.
Но Демид и не сопротивлялся, он танцевал. Он скользнул вниз и сторону и сделал свое первое па. Сегодня он танцевал для Короля Крыс.
Зверь пролетел над ним. Он врезался бы в стену, но Демид затормозил его полет. Трубка в руке Демида со щелчком удлинилась вдвое и на конце ее вырос крючок, острый коготь. Он впился в грудную клетку зверя, в его толстую шкуру. Зверь, пойманный на крючок, перевернулся в воздухе через голову и грянул спиной оземь. Крюк оставил в теле его длинную рану и вырвался на свободу, неся на жале своем клок окровавленной шерсти.
Машина для убийства молниеносно перевернулась, с рычанием вскочила на ноги, оскалила ножи-зубы. И с испуганным воем шарахнулась в сторону.
Демид открыл глаза.
Машина дала сбой. Машина не должна пугаться. Но Король Крыс испугался до смерти, он едва не обмочился от страха, увидев глаза Демида.
Глаза Бодисатвы, сошедшего с неба. Глаза ни жестокие, ни добрые, ни теплые, ни холодные. Пустые глаза, постепенно наполняющиеся сознанием.
Демид открыл глаза и шагнул из Инь в Ян, из тьмы в свет. И Король Крыс прочел в этих глазах смерть. Только кимвер мог убить его. И только карх мог убить Последнего Земного Бессмертного. Для этого он и был создан.
Карх ошибся. Бессмертный не был обычным человеком – ходячим куском мяса. Хотя это не меняло дела: у Бессмертного не было панциря, длинных когтей и острых зубов. У него не было крыльев, чтобы улететь, и копыт, чтобы раздробить карху голову. И пускай душа его была душой кимвера, тело его было простым человеческим тельцем.
Стоит Королю Крыс добраться до этого тщедушного тельца, и он превратит его в груду кровавых ошметков в считанный миг. И когда Слепое Пятно начнет свое медленное путешествие, некому в этом мире будет осмыслить, что происходит, и попытаться продлить срок человеков. Апокалипсис неизбежен, и никто не в силах предотвратить его, будь он даже трижды кимвером.
Карх прыгнул на Демида – выстрелил своим телом, как стальная пружина. Демид снова скользнул в сторону, но зверь в воздухе изменил направление и вцепился в поднятую руку человека.
Челюсти его заработали, как ножи.
***
Лека дико закричала, пошатнулась, упала на землю. Левое ее предплечье пронзила боль – словно сотни острых лезвий. Она каталась по земле, теряя сознание. Кровавая пелена встала перед ее глазами.
Она нашла путь в сознание Демида.
***
Металлический нарукавник оказался слаб против зубов Короля Крыс – они проткнули титановый сплав как жест, с хрустом смяли металлическую трубку. Но Демид не почувствовал боли. Боль должна была появиться – невыносимая, нечеловеческая. Но ее словно кто-то высосал, вытянул, взял на себя.
Эта секундная передышка спасла Демида. Он притянул башку Короля Крыс, повисшую на его левом предплечье, к себе, приставил серебряную трубку к голове зверя, воткнув ее прямо в морщинистое, розовое, почти обезьянье ухо, и нажал кнопку.
Трубка вздрогнула как живое существо. Тугая, мощнейшая пружина сработала внутри нее. Если бы Штуковине не мешала башка монстра, она выросла бы на два метра за долю секунды, выпростала бы свое узкое тело, как змея в броске. Но череп Короля Крыс был сработан из прочной кости. Штуковина не смогла пробить его насквозь, она только проделала дыру в ушном отверстии и воткнулась острым когтем в мозг.
Удар был такой силы, что башка Короля Крыс мотнулась с хрустом – сломались шейные позвонки. Зверь разжал зубы и прыгнул в сторону. Демид вцепился в Штуковину мертвой хваткой, удержал ее, выдернул из головы карха. Король Крыс попытался снова прыгнуть на Демида, но промахнулся на полметра и тяжело шлепнулся на бок. Его размозженный мозг уже не мог управлять телом. Кровь из уха текла вишневой струей.
Демид тяжело дышал, пот заливал его лицо. Левая рука отнялась до самого плеча, вместо кожи висели кровавые лохмотья, кисть выгнулась под таким жутким углом, что можно было только гадать, сколько костей там сломано.
Он завалил Короля Крыс. Но Король Крыс был еще жив.
успеть должен успеть его мозг регенерируется быстро слишком быстро