– Это вас… – она протянула трубку Фоминых.
– Меня? – Фоминых цапнула трубку. – Какого черта?!
Она сидела и слушала, напряженно сжав губы. Выражение крайней злобы на лице ее постепенно сменялось удивлением и даже удовлетворенностью.
– Да? Это ты? Да?!! Нет, ты серьезно? А где? Понятно. Жди, сейчас будут. Не вздумай упустить, башку оторву твою уродскую! Да! Жди!
Она бросила трубку. Огонек сумасшедшей радости светился в ее глазах.
– Порядок, – сказала она. – Кикимора зацапал его. Скрутил Коробова, черт возьми!
– Кикимора?! – взвизгнула Лека.
– Он самый. – Фоминых скалилась насмешливо. – Приятель твой Федя. Наш человек.
***
– Погодь маненько, – сказал Кикимора. – Мысль у меня есть…
– Какая еще мысль?
– Щас увидишь. – Кикимора полез в телефонную будку и набрал тот же номер, по которому только что разговаривал Демид. – Але, Лека, – сказал он. – Ну-ка, дай трубочку тетке, которая рядом с тобой стоит.
– Ты что, – заорал Демид, – сдурел совсем? – Он бросился в будку, но Кикимора успел въехать ему ногой в пах и Дема вывалился наружу. Свалился, скрючившись, на землю.
– Привет, – проскрипел Кикимора. – Здорово, Волчица. Слушай, у меня тут сюрпризец для вас есть. Я тут Коробова вашего провел чуть не до самого дома. Глядь, а он по телефончику звонит. И дошло до меня, что там засада, дома-то у него. И он про это догадался, видать, девка-то ваша по телефону чегой-то ляпнула. Ну, смозговал я моментом, что Дема домой не пойдет, исчезнет опять надолго. Я к нему сзади, и фомкой по кумполу! Да живой он, живой! Связал я его как следовает. Пока не отчухался. Ты там орлов своих вышли сюда. И поживее, а то тут народец, бывает, шляется. Вопросы могут быть. Сама не ходи, девку стереги. Она знаешь, какая шустрая, даром, что тощая. Все, давай. Жду!
Демид уже поднялся, прислонился к дереву, держась руками за низ живота.
– Продал меня? – прохрипел он. – Почем, хоть?
– Отчухался, – констатировал Кикимора. – Ладно, Дема, кончай хворать. Через три минуты здесь два лося землю рогами рыть будут, и мне успеть надо все в порядок привести. Так что дай-кось я тебя как следует свяжу. Прости, братишка, но перед начальством надо, чтоб все в ажуре было…
И он потянул ремень из джинсов.
***
– Порядок, – сказала Фоминых, поигрывая пистолетом. Двое молодцев уже вылетели из квартиры. – Порядок. Сейчас приволокут сюда твоего Коробова. Хозяин будет доволен.
– Кто твой хозяин? – лицо Леки перекосилось от ненависти. – Король Крыс? Нежить эта вонючая?
– Мой хозяин – Червь. – Фоминых медленно расстегивала пуговицы своей блузки. – Червь проснулся. Червь голоден. Он ненасытен, и никто его не остановит. А значит, время человеков закончилось. Но у нас еще есть время, чтобы поразвлечься с тобой, птичка. Я знаю, ты любишь трахаться…
– С кем?!
– Со мной, котеночек, со мной. Знаешь ли, у твоего Демы есть должок передо мной. Он обидел меня. Трахнуть я его не могу: знаешь ли, он меня совершенно не возбуждает, как и все мужики. Но я трахну тебя. По крайней мере, на том свете тебе будет о чем вспомнить.
– Не смей, – прошептала Лека.
Фоминых уже стаскивала с себя трусики. В руке ее был пистолет, и он смотрел точно в лоб Леке.
– Раздевайся, – сказала она. – Тебе понравится.
***
В подъезде стояло четыре человека. Со стороны могло показаться, что два подвыпивших мужика заботливо придерживают еще двоих, выпивших совершенно без меры, а потому норовящих сползти по стенке вниз.
– Что делать-то с ними будем? – спросил Демид.
– В квартиру затащим, – ответил Кикимора. – Не на улице же оставлять? Только вот с Волчицей разберемся. Стреляет она – будь здоров!
– Как ты думаешь, эти двое – менты? Оперативники ее подчиненные?
– Не-а. – Кикимора мотнул головой. – Она сейчас не при исполнении. Она между прочим, шифруется здорово. Если бы в милиции узнали, чем она на самом деле занимается, ее бы свои же на части разорвали бы! Менты таких дел ужас как не любят. Они, хоть и жизнь мне попортили изрядно, но в большинстве своем они люди честные, это я признать должен. Вот она и подняла такую бучу, эта Фоминых. Тень на плетень наводит, на тебя все валит, чтоб саму ее не засекли. А эти два фраера… Знаю я их. Это из карховой секты орелики. Там таких много, козлов недоделанных.
– А ты-то как туда попал?
– А так… Нравилось мне там поначалу. Жизнь мне наскучила обычная, а там – обряды всякие антиресные, опять же, воровать не надо. Денег у них до черта, у этих сектантов. Всем обеспечат. И я, вроде как, был не на последнем месте – сам понимаешь, с моими-то способностями работа мне всегда найдется. И было все так, пока тебя я не встретил.
– В тюряге?
– Да. Специально меня туда запихнули, чтоб за тобой присматривал. Чтоб до смерти тебя убить не дал. Так, попугать только. Дело мне организовали липовое, и попал я на казенную постелю. Да только вот что вышло – как увидел я тебя, дак что-то во мне прямо перевернулося. И подумал я тогда – ежели ЭТИ такого хорошего пацана, как ты, замочить хотят, значит, чтой-то не так.
А дальше ты с тюрьмы сбег – я аж диву дался. Ну, мне новая директива идет – выходи на волю, будешь Дему на свободе пасти. Как мое дело сляпали на халяву, так же на халяву и уничтожили. Опер там был молоденький, Крынкин, так он чуть инфаркта не хватил! Вышел я с крытки – смотрю, а ты уж так куролесишь, что зенки на лоб лезут. Ну, я только рад за тебя. Молодец, думаю, Дема! Даже Волчицу эту прищучил, так, что мало не показалось.
Ну а что дальше было, ты и сам знаешь. Только все это время никто из этой компании и не подозревал, что я на твою сторону перешел. Они все думали, что я – ихний. Что тебя пасу. А я их в этом не разубеждал.
– Почему меня не убили сразу? – спросил Демид. – Ведь уже сто раз это можно сделать было?
– Ты – Бессмертный, Дема. – В голосе Кикиморы появился странный оттенок, то ли торжественный, то ли печальный. – То есть убить-то тебя не так-то трудно, даже я, пожалуй, с этим справился бы. Да только ПРОСТО ТАК убить тебя мало! Им надо убить тебя по каким-то своим правилам – чтобы душа твоя зазря не пропала, чтобы им после твоей смерти служила. Убить тебя должен только карх. А у него это никак не получается. Кишка тонковата.
– Понятно, – сказал Дема. – Ладно, пойдем. Постараться только надо, чтобы меня не прихлопнули безо всяких там ритуалов, случайно. Потому что, хоть душа моя для них и пропадет, мне от этого радости тоже мало будет.
***
Кикимора позвонил в дверь.
– Кто там? – спросил женский голос из-за двери.
– Это я, Кикимора. Открывай.
– Ах ты сволочь! – заорал голос, и стало уже совершенно ясно, что это голос Леки, а не Волчицы, как того следовало ожидать. – Предатель ты, Кикимора! Ты продал нас, скотина! Она сказала мне!..
– Лека, успокойся. – Демид приблизил лицо к двери. – Посмотри в глазок. Видишь, это я! Живой и здоровый. Где Фоминых?
– Ой, Дема! – замок щелкнул и дверь открылась. Кикимора и Демид затащили внутрь двух бесчувственных "приятелей". Лека стояла почему-то голая, прикрывалась одной ладошкой, в другой руке ее был «Макаров» со спущенным предохранителем. Кикимора бросил на нее смущенный взгляд и сразу отвернулся. Сделал вид, что крайне занят тем, как поудобнее посадить своего вырубленного клиента.
– Где Фоминых? – Демид озирался.
– Вон она! – Дема увидел вдруг, что то, что он принимал за кучу одежды на полу, было неподвижным телом, прикрытым всем, что попало под руку. Рядом присутствовала небольшая лужица подозрительного розово-серого цвета.
– Тебя вырвало?
– Да. – Лека всхлипнула и прижалась к Демиду. – Я убила ее! Я не хотела… Вернее, я как раз хотела ее убить. Во мне вдруг что-то такое проснулось – страшное и сильное. Она ведь… Она собиралась…
– Я знаю. – Демид гладил ее по плечам, по спинке, по гладкой попке, совсем забыв о присутствии Кикиморы. – Я знаю, малыш, что она хотела сделать. Успокойся, малыш. Все уже кончилось. Ты молодец. Я люблю тебя.
Он даже собирался поцеловать ее, но вмешался Кикимора.
– Живая! – сообщил он. Он сидел на корточках около обнаженного тела Фоминых, сбросив с нее тряпки, и держал ее пальцами за запястье. – Пульс есть, значится. Оклемается, думаю.
На лбу Фоминых расплывался огромный синяк.
– Отлично. – Демид пошел по комнате, потирая руки. – Лека, можешь поставить Богу свечку, что не убила сегодня никого. Не каждый день так везет. И трусы одень, а то Федор Ананьевич, приятель твой, аки отрок невинный, слюной сейчас захлебнется.
– Срываться, срываться отсюда надо, – зашептал Кикимора. – Сейчас вся кодла сюда набежит. Они как-то чувствуют, знают, что друг у друга происходит.
– Мы уйдем, – сказал Демид. – Но несколько минут мне еще понадобится.
Он наклонился над телом Фоминых, приподнял его, и потащил по комнате. Усадил в кресло. Руки Волчицы свисали безвольными белыми плетями, но красивая упругая грудь никогда не кормившей женщины мерно поднималась и опускалась. Она была жива, Волчица. Опасно жива.
Демид сел перед ней на колени, закрыл глаза и вытянул перед собой руки ладонями вверх.
Минута прошла в молчании. Неожиданно по телу Фоминых прокатилась волной судорога, веки ее дрогнули и серые пятна поползли по коже.
– Да, я слышу тебя, – сказала она голосом тихим и неожиданно низким, почти мужским. – Я слышу тебя, Бессмертный.
– Как тебя зовут? – произнес Демид, не открывая глаз.
– Волчица.
– Ты человек?
– Да. Пока человек. Но не хочу больше быть человеком. Хозяин обещал мне, что скоро я буду свободна.
– Он солгал тебе. Ты никогда не будешь свободна. Всегда будешь его рабыней.
– Ты сам лжец, Бессмертный! – Губы женщины искривились в жестокой усмешке. – Ты лжешь сам себе! Пытаешься отодвинуть конец срока человеков. Но на самом деле это не то, чего ты хочешь. Ты устал, кимвер! Душа твоя износилась. Она вся в прорехах, кимвер. Она вся в дырах, и сквозь них можно смотреть, как сквозь драную тряпку! Ты больше не хочешь жить, Бессмертный! Ты хочешь умереть. Ты же не желаешь, чтобы с тобой случилось то же, что с Бьехо?
– Не хочу, – голос Демида прозвучал отстраненно и печально. – Но не тебе решать, отродье, когда мне умереть. Создатель направляет руку мою, и лишь в его руках судьба моя. Скажи мне – кто такой Карлик?
– Не называй его Карликом! Он не мал больше, но велик! Он растет. Скоро он станет больше всего сущего в этом мире, и благословен будет тот, кто служит ему…
– Кто такой Карлик?
– Это демон. Демон-червь. Он проснулся.
– Почему проснулся?
– Потому что время его пришло. Это пожиратель. Это ассенизатор. Он просыпается тогда, когда приходит время для новой генерации. Для нового Прилива. Он очистит землю от людей. Это неотвратимо. Он не тронет только тех, кто помогает ему. И мы, избранные, обретем новую жизнь – будем первыми из Новых. Тех, кто должен придти.
– А карх?
– Карх – такой же слуга Червя, как и я. Червь разбудил его, поднял из небытия. Без карха Червь слаб. Карх слаб без Червя. Вместе они – наша сила и надежда.
– Может быть, Червь – в теле карха?
– Нет.
– Где он?
Фоминых молчала.
– Где находится этот демон? В чьем теле? Может быть, у него есть свое собственное тело?
Молчание.
– Слышишь, ты, тварь, отвечай! – еле сдерживаемая ярость появилась в голосе Демида. – Ты предала человеков, дрянь, пошла против рода своего! Ты одна из тех, кто пытается сдвинуть Равновесие. Неужели ты надеешься заслужить прощение после этого?
– Ты слишком глуп и однозначен, Бессмертный, – Фоминых заговорила вновь, и ни малейшей страсти не чувствовалось в ее холодной речи. – Равновесие? Это не больше, чем устаревший символ. Равновесие все равно будет нарушено. Те, кто находится на чашах весов, вцепились друг другу в глотки. И кто-то из бессмертных умрет. Если умрет бессмертный человек, начнется новый Прилив. Если умрет бессмертный Король Крыс, то Прилив отодвинется и не придет, пока жив Бессмертный человек. Но все это временно. Ибо сказал Создатель, что Приливы будут сменять друг друга в мире вечно, и даже он сам ничего не в силах сделать с этим своим словом. Ибо в этом – гармония Цветного Мира. Никто не хочет умирать, никто не хочет стать кучей падали. Но таковы законы мира: на куче падали вырастают новые цветы, и растут, и благоухают, пока не портятся, и начинают сеять ядовитые семена, и сами становятся падалью еще при жизни. И тогда им остается только одно – умереть. Так было с прежними, и с теми, кто был прежде прежних, так будет с человеками, и как бы не были прекрасны те, кто придет после человеков, та же судьба ждет и их. Так что не пугай меня гневом Создателя, кимвер. Все мы не избежим его.
Волчица замолчала. Кожа ее снова порозовела, дыхание стало ровнее. Теперь она выглядела как обычная спящая женщина.
– …И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам, – процитировал Демид. – Это – бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя…
– Апокалипсис, – произнесла Лека. – Значит, все это не сказки… Кто же здесь Антихрист – карх? Или этот Демон-червь?
– Все они Анчихристы, – пробурчал Кикимора. – По крайней мере, кто в этой спектакле Вавилонская Блудница, понятно. – Он ткнул пальцем в Волчицу, развалившуюся в кресле. – Чего с сей диаволицей делать-то будем?
– Убить ее! – неожиданно сказала Лека. – Нечего с ними церемониться. – Они нас жалеть не собираются…
– Интересная мысль, – задумчиво произнес Демид. – Ну что ж, пожалуй… Лека, пистолет у тебя. Стреляй ей в лоб, не промахнись только.
– Я? Почему я?! – Рука Леки задрожала и пистолет упал на пол. – Я не могу.
– Понятно. Может быть, ты, Кикимора? Произведешь отстрел?
– Я – пас, – Кикимора стоял, трясся, моргал часто. – Вы не поверите, робяты, сколько людишек я за свою жизнь непутевую на тот свет за дровами отправил! Так ведь то по необходимости было, чтоб самому выжить. А вот чтоб так, в голую бабу без сознаниев палить, пусть и суку даже последнюю… Не по мне это.
– Понятно… – Демид поднял пистолет, помахивал им в воздухе. – Чего вы на меня так вытаращились? Думаете, что я ей сейчас дырку в башке нарисую? Черта с два! Нету у меня лицензии на убийство людей. Вот если бы она демоном была, я бы с удовольствием. А так… Пускай себе валяется. Я думаю, встретимся мы с ней еще.
Он сунул пистолет в карман и широким шагом пошел из комнаты.
ГЛАВА 29
И все же они опоздали. Дали затянуть петлю на своей шее. И теперь крутились на черной Волге по закоулкам, боясь вылететь на центральные проспекты. Кикимора из кожи вон лез, стараясь оторваться от преследователей, но их снова загоняли, как зверей. И загоняли довольно удачно.
– Как ты думаешь, кто это? Менты? – спросил Демид, когда очередной автомобиль, на этот раз – красный Фольксваген, вылетел им навстречу, и Кикимора едва успел свернуть, нырнуть в проулок, чтобы не влепиться ему в морду, и снова жал по газам, стараясь спрятаться между домами.
– Не-а! – проорал Кикимора. – Менты бы давно нас заловили! Менты – они свое дело знают! А эти – так себе, фуфло, тачку толком водить не могут. Это мои бывшие друганы, сектанты, мать их за ногу! Вот только плохо, что много их тута, как лягушек в болоте. Откуда они только прознают, куда мы едем? Никак понять не могу!
– Я знаю как – с помощью этих колец. – Демид поднял вверх руку и золотой перстень ярко блеснул на пальце. – Эти проклятые артефакты – проводники магической энергии. Они как радиомаяки. Меченые мы с тобой, Кикимора.
Микрорайон кончился, Волга наконец-то вылетела на большое шоссе, и теперь шпарила открыто, норовя нарваться еще и на ГАИ. "Фолькс" вывернул далеко сзади, визжа покрышками, и прочно сел им на хвост. Может быть, он еще и не разобрался, где именно едут беглецы – мало ли черных Волг было на заполненном шоссе? Но сомневаться не приходилось – времени до того, как их догонят, припрут к обочине или расстреляют на ходу, оставалось немного.
– Бензин кончается, – пробормотал Кикимора. – На нулях уже почти. А на заправке остановиться – и кранты нам сразу…
Демид вцепился в проклятое кольцо, задергал его, пытаясь сдвинуть хоть на миллиметр. Бесполезно. Оно даже немного сжималось при каждом рывке, и палец начал распухать и наливаться нездоровой синевой.
– Ладно, устрою я сейчас тебе… – Демид опустил стекло, поднял правую руку напротив открытого окна, растопырил пальцы. Сердце его стучало, как бешеное. Он вынул левой рукой пистолет, конфискованный у Фоминых, из кармана и приставил его ствол к кольцу. – Кикимора, иди в правый ряд. А то пристрелю еще кого-нибудь, чего доброго…
– Демид, перестань!!! – завизжала Лека, потянула руки с заднего сиденья, пытаясь выхватить пистолет. Кикимора рванул руль вправо, Лека свалилась, грохнул выстрел и палец вместе с кольцом вылетел в окно. Демид еще не чувствовал боли, лишь оглох от выстрела. Кровь заливала его ладонь.
Проклятый палец болтался за окном в воздухе. Он оторвался, но тонкие золотые нити, незаметные, наверное, ни для кого, кроме Демида, шли от кольца и соединяли его с рукой. Палец, прижатый потоком воздуха к стеклу задней двери, медленно полз обратно к своему хозяину. Теперь пальцем командовало кольцо.
– Лека, открой окно! – заорал Демид, схватив себя за запястье, чтобы пережать артерию.
– Я боюсь!!! Там палец!
– Открывай! Подохну ведь сейчас!
Он чувствовал себя совсем плохо, был почти в обморочном состоянии. И дело было даже не в боли – ему приходилось знавать боль и похуже. Просто он ощущал, как золотые магические нити лихорадочно ползут, извиваются во всех сосудах его, впиваются в стенки артерий, пытаясь зацепиться, свиваются клубками в венах. Демид захрипел, пена выступила на губах его.
Лека крутанула ручку, стекло ее дверцы поползло вниз. Палец прыгнул прямо ей в лицо. Лека завопила и схватила палец, извивающийся в конвульсиях. Держала его перед собой как ядовитого скорпиона, орала и не знала, что делать.
– Л-лека… – прохрипел Демид. – Заткнись… Наматывай на этот палец нити, которые из него идут… Крути его как веретено…
– Я не вижу никаких нитей! Я не могу больше!!! Он дергается!
– Есть нити… – Демид закрыл глаза, хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, колени его уже были залиты кровью. – Наматывай…
Видимо, Лека и вправду что-то там сзади делала, потому что Демид почувствовал, что нити тянутся из него, сопротивляются, но выходят. Это было мучительно больно. Но освобождение того стоило.
Концы последних нитей выплеснулись из руки Демида вместе с фонтанчиком крови. Боль пронзила его тело сверху донизу ледяной иглой. И отпустила.
– Все, – прошептал Демид. – Свободен. Кидай, Лека.
Лека брезгливо вытянула руку в окно и разжала пальцы. Бывшая часть тела Демида покатилась по дороге, в последний раз блеснув золотом на солнце.
– Теперь ты. Кикимора. – Демид был весь в холодном поту, руку свою раненую прижимал к груди. – Мне, наверное, за руль сесть надо. Я постараюсь справиться…
– Сиди, инвалид. Со мной промблем не будет. – Кикимора вытянул правую руку в окно, выставил окольцованный палец вверх в неприличном жесте. Сам он смотрел вперед, не отрывался от дороги, рулил левой. А с пальцем его происходило нечто невероятное. Он начал пульсировать, волны сжатия и разбухания покатились по нему, как по гусенице, ползущей по сучку. Кольцо начало медленно двигаться. Кикимора согнул палец и перстень шлепнулся ему в ладонь.
– Опа! – сказал Кикимора, и вдруг газанул, понесся вперед, лавируя между машинами. Он поравнялся с огромным грузовиком, и, не глядя, закинул кольцо в его кузов.
– Так-то вот, – произнес он удовлетворенно. – Такой вот баскетбол, а я – Мэджик Джонсон. Пущай теперь поохотятся, волки паскудные. Как рука-то?
– Ничего. – Кровь у Демида уже перестала хлестать, и свежий рубец появлялся на развороченном огрызке пальца. – Слушай, Кикимора, что ты за фокусы показываешь? Почему это дьявольское кольцо в тебя не проросло?
– А куда ему прорастать-то? Я ж – тело мертвое, для шайбы этой золотой совершенно не интересное.
– Как – мертвое?..
– Не, ты гляди, че творится-то, в натуре! – Кикимора захохотал. Злополучный Фольксваген, отчаянно виляя между машинами, пристроился в хвост грузовику, понесся на него, в попытке догнать. ЗИЛ резко тормознул на перекрестке, и "Фолькс" воткнулся ему между задних колес.
– Ну, водилы! – Кикимора хлопал себя рукой по ляжкам. – А ты, Дема, молодец! Уважаю! Как это я раньше не скумекал, что они через кольцы нас достают?
Он аккуратно, даже не без некоторого изящества перестроился в правый ряд, включил поворотные огни и медленно свернул на дорожку, прячущуюся между домами.
– Меняем дислокацию, – сказал он. – Есть у меня тут логово одно. А машину спрятать придется, слишком уж мы засветились. Палить с пистолета на шоссе – шутка ли?
***
Новое логово оказалось не хуже и не лучше старого. Такая же двухкомнатая квартирка, обставленная убого, но с хорошим телевизором. Лека спала. Кикимора с Демидом сидели на крохотной прокопченной кухоньке. Пили водку.
– За твое здоровье, Дема! – Кикимора поднял стакан, изрядно помутневший за свою беспокойную стаканную жизнь. – Палец, правда, у тебя новый не вырастет, оттяпал ты его начисто. Ну да это все же лучше, чем башку бы тебе оттяпали.
– Колись давай, – Дема занюхал пятьдесят грамм ржаной корочкой. Меланхолически жевал засохшую яичницу. – Колись, Кикимора, с потрохами.
– В каком смысле?
– Рассказывай. Кто ты такой? Что ты за тварь такая, что фокусы такие со своим телом показывать можешь? Самое время пришло рассказать.
– Что ж, скажу тебе… – Кикимора слегка забурел от выпитого, и стал еще больше похож на старого вора. – Только удивлю я тебя сильно, Дема. Не поверишь, может, даже.
– Меня уже ничем не удивишь.
– Вот. – Кикимора полез за пазуху, достал оттуда листочек, сложенный в четыре раза, отпечатанный на ксероксе. – Это – копия, натурально. Но только правда это все. Потому что настоящий документ тоже у меня есть, в надежном месте схован.
Демид развернул здоровой левой рукой листочек. Писано было по-старороссийски, да еще вручную, гусиным пером, почерком мелким и прыгающим. Дема сидел, шевелил губами и медленно читал.
"Репорт секретарю Нижегородской Губернской Палаты суда и расправы г-ну Остафиеву Василию Павловичу.
Писано капитан-исправником Макарьевскаго уезда Трифоновым Егорием Данилычем апрели семнатцатаго 1776 года от Р.Х.
Ваше благородие! Настоящим сим сообщаю, что имел место случай зело странный близ деревни Пыряевки, вот уж год как прошел. В полуверсте от вышеуказанной деревеньки находится совершенно дремучий лес с местностью весьма болотистою. И пошла между местным населением молва, что в сием болоте завелась некая Богу противная нечисть, называемая обыкновенно крестьянами "шишиморой" или же "болотным мороком". Разсказывали, что сей дух безпокойный старался созорничать с человеком каждый раз, как токмо кто-либо проходил через болото за ягодами али по еще какой своей крестьянской надобности. И что дух сей любит надсмеяться над православным весьма зло – заманить его в чащобу непроходимую детским голосом, порою окликая даже по имени, и оставить там выпутываться самаго, в то же время хохоча вокруг самым непотребным образом и пугая добродетельнаго христианина даже до болезненнаго состояния.
Следствием же онаго было, что крестьяне совершенно перестали посещать этот лес. По разсказам опрошенных, начала тогда выше описаная нечисть подбираться ближе к деревне, и совершать поползновения на крестьянские животы – причем неважно кого – кошек ли, собак, курей, и даже крупную животную как свинья.
Тогда местный житель Федька Ананьев сын Шагаров, мельник, тридцати четырех лет от роду, бывший сызмальства христьянином богопочитающим и поведения самого благонадежнаго, заявил сельчанам, что нечисть сею надлежит убить, потому как является она бесом водяным, от врага Божия дьявола изошедшая и негоже добродетельным христианам стерпливать такое у себя в округе. После же чего вооруджился он осиновым дрыном и святой воды взяв, отправился на болото сражаться с сею образиной, хотя Батюшка пырьевскаго прихода был сильно против такого похода и даже называл Федьку самоуправцем.
Однако два крестьянина, бывшие тогда с Федькой Шагаровым, а именно Яшка Накузин и Исай Сергеев Поленов, кузнец, утверждают нижеследующее. Что когда Федька пришедши на болото оное, то стал выкрикивать всякие наговоры против чертей и всяких зловредных нечистей, которые заговоры, якобы, оных приманивают и нечестивой силы лишают. И оный дух, видом зело страшен, из лесу вышедши и совершенно заворожен был. А Федька его своим дрыном проткнул и святою водой набрызжил. Дух тогда этот воскричал гласом великим, и издох, и в воздухе как бы сам собою исчез. А Федька Шагаров после этого вдруг оземь упал и отдал Богу душу.
Двое эти крестьяны принесли Федьку домой. Родственники почившего сокрушались зело однако делать нечего было, решили хоронить на третий день как положено. И понесли уже на погост. Когда же отец Аврамий, батюшка местный, над ним стал обряд свершать, оный Федька вдруг совершенно ожил, из гроба восстал аки оборотень, и на того священника с кулаками набросился. И побои немалые причинил отцу Аврамию, и другим иже с ним, крича, что мол хотели недруги его в землю живым закопать. По причине полной необычности сего события сельчане растеряны были и полицию не вызывали, благодаря чего документа сему поттверждающаго не осталось.